Громовский А.Е.. Феникс

Слоноподобные существа разделились на две группы. Часть из них
задержала оробевших нарушителей, на предмет изъятия сомнительной жидкости,
вторая группа потопала к "молочной реке", уже издали направляя на нее
рогатые щупы, которые несли в руках. Проведя дозиметрический контроль,
существа сняли противогазы и оказались вполне симпатичными молодыми людьми.
Капитан нетерпеливо прокричал через реку в мегафон:
- Алло! Дозиметристы! Ну что там у вас?!
- Нормально! - ответил один из них, запихивая противогаз в подсумок. -
Радиоактивность отсутствует.
Капитан облегченно вздохнул и тихо добавил уже практически для себя: -
Слово теперь за санэпидстанцией.
- Ладно, гребем отсюда, - сказал Георг, кивнув головой в сторону
машины.
- В объезд придется ехать, - недовольным тоном ответил Анатолий. -
Блин! Такого круголя давать...
- Ха! - усмехнулся Георг. - Живем, как в сказке. Уже молочные реки
потекли. Того и гляди - кисельные берега появятся. Ешь - не хочу...
- Ох, и дурак же народ, - полушутя, полусерьезно сказал Анатолий,
усаживаясь за баранку, - жрут всякую гадость, какую только не найдут... Она
же вполне может оказаться ядовитой! Может быть, это у них топливо такое, а?
Как ты думаешь?
- Вполне возможно, - ответил Георг, улыбаясь. - Высокооктановая
космическая сгущенка! Да... смех смехом, но ты знаешь, я нисколько не
удивлюсь, если эта жидкость окажется натуральным сгущенным молоком. В
последнее время у меня создалось такое впечатление, что ОНИ зачем-то дурачат
нас... Сделают что-нибудь этакое... идиотское... и наблюдают, как мы
отреагируем на это.
- Выходит, что они сами свой же аппарат грохнули? - сказал Анатолий, -
Сомневаюсь...
Он завел двигатель, заскрежетал рычагом переключения передач и дал
задний ход. Они развернулись на дороге и поехали в объезд.
- Сомневаешься? - спросил Георг, - Ладно, пусть мы его подбили, тем
более, что имеем уже в это кой-какой опыт. Про луч Анферова слыхал? Нет? Так
вот у нас, кажется, есть оружие против них.
- Это хорошо, - обрадовался товарищ.
- Хорошо-то оно хорошо... Но что мы о них знаем? Их действия во многом
алогичны. Но самое неприятное - они наглеют с каждым днем. Теперь их можно
видеть в любое время суток, когда бы ни взглянул на небо. - Георг высунулся
в окно и оглядел небеса, быстро затягивающиеся тучами. Как назло, тарелочки
отсутствовали. - Ладно, сегодня они разбежались. Впрочем, к вечеру опять
появятся. Спрашивается, что они высматривают? Патрулируют? Готовятся к
массированному удару?
- Ой, не дай Бог!.. - тяжко вздохнул Анатолий.
Едва они отъехали с полквартала, влил дождь, словно открылись шлюзы
небесные. Вмиг все исчезло: дома и улица - растворилось в мутной мгле.
Казалось, этот дождь, похожий на библейский потоп, пытался смыть с лица
земли несчастный город.
- Во дает, во дает! - воскликнул Анатолий, приспуская окно и высовывая
нос наружу, сейчас же его лицо покрылось мелкими каплями. - Вот льет, так
льет! Откуда только что и взялось? Где ж ты был, зараза, все лето. У меня в
огороде вся картошка сгорела. Ведь такая сушь была, такая сушь... - он
вернул на место стекло и вытер рукавом лицо.
- Боюсь я за дочку. - Анатолий сунул в рот папиросу и, держа одной
рукой баранку, другой пытался зажечь спичку. Видя его безуспешные попытки,
Георг достал зажигалку и поднес огонек другу.
- Угу, - кивнул тот в знак благодарности, сладко затянулся и выпустил
дым через широкие волосатые ноздри. - У нее ведь сейчас как раз тот возраст,
когда им кажется, что все самое интересное происходит на улице и именно в
сумерках... А у "черных родственников", говорят, в сумерки самая работа
начинается...
Он включил сигнал поворота и вырулил на соседнюю улицу. Машина
затряслась, задребезжала стеклами, переезжая трамвайные рельсы. Когда тряска
кончилась и шум установился на привычном уровне, он продолжил:
- Про "черных родственников" слыхал?
- По-моему, очередная брехня. Все это делается с единственной целью -
поднять тираж желтой прессы. Обыватель обожает пощекотать себя ужасом.
Дождь кончился так же внезапно, как и начался. Ангел, ответственный за
полив, решительно закрутил кран небесного душа.
У перекрестка они затормозили, пропуская колонну военных грузовиков,
кузова которых были покрыты брезентом и наглухо зашнурованы. В авангарде
шла, мягко покачиваясь на хороших амортизаторах, милицейская "TOYOTA",
голубая мигалка нервно проблескивала на мокрой крыше. Видя, что колонне нет
конца, Анатолий дернул на себя "ручник" и отпустил педаль тормоза. Потом
боком откинулся на спинку сидения, чтобы быть лицом к собеседнику, и сказал:
- Так вот, вчера пришла ко мне Руфа - я был в гараже, возился с
карбюратором, и было уже часов 11 вечера - заходит, значит, она и говорит:
"Мне нужна моя дочь". Тон у нее был приказным. После смерти она стала еще
круче характером. Я отвечаю ей: "Зачем тебе МОЯ дочь, ты же умерла..." Тогда
она поняла, что вроде как не права и стала жаловаться на тоску и скуку, мол,
соскучилась по дочке. Тебе, говорит, я уже не нужна, а с дочкой хочу
поговорить. И фонариком мне в лицо светит. А холодом от нее несет, жуть! У
меня аж сердце зашлось. Зуб на зуб не попадает.
- Вот интересно, почему она к тебе пришла, а не сразу к дочери?
- Да черт его знает... Может, тут связь есть какая-то с машиной. Она
погибла в машине. А машина-то - в гараже. Вот она и пришла в гараж...
- Вообще-то ты верно подметил, - похвалил друга Георг, - возможно, так
и есть. Конечно, я в этом ничего не разбираюсь... - а кто разбирается?! - но
кое-что читал... Призраки, назовем их так по старой доброй традиции, и
вправду тяготеют к месту своей гибели. К людям и объектам, связанным с
обстоятельствами их смерти.
- Хотел бы я знать: откуда у призрака фонарик? Это же полнейший бред!
Анатолий сбросил ручной тормоз и резко врубил скорость, когда
замызганная колонна наконец пронеслась мимо, оставив после себя в воздухе
стойкий черно-синий смог и завесу грязной водяной пыли.
- Ну и чем дело кончилось? - поинтересовался Георг.
- А ничем, - ответил Анатолий, приспустил стекло и с отвращением
выбросил наружу окурок. - Она исчезла. Выключила фонарик - и пропала, как во
сне, когда неожиданно меняется действие... Я сломя голову бросился домой,
даже гараж не закрыл. Пока ехал в трамвае, думал - все пропало, заберет
дочку... Захожу в квартиру - она сидит, телевизор смотрит.
- Кто?
- Да дочь же... Теперь ей наказал строго-настрого: кто бы под каким
видом ни пришел - дверь не открывать! Случай чего, зови, говорю, соседей. А
она же меня еще и высмеяла.
- Да, с детьми - большие хлопоты, - сказал Георг, зевая. - Но
бездетному жить - еще хуже. К сожалению, начинаешь понимать это слишком
поздно. Сначала дети тебе мешают гулять - шляться по бабам. Потом они мешают
твоему творческому процессу. Картины - вот мои дети, говорил я себе. Но
картины уходят от тебя или остаются висеть на стенах, но ты все так же
одинок. И с каждым годом одиночество делается все невыносимее...
- Жениться тебя надо, вот что.
- На ком жениться-то? Я ж нигде не бываю. А кадрить на улице или в
транспорте - вроде бы, не те года... Сейчас я постигаю искусство быть
дедушкой. Мать письмо прислала, пишет: мой племянник родил сына. Но странное
дело, не чувствую я себя дедушкой, и все тут! Я молод - душой и телом! Я все
еще в поиске. Наверное, у меня жизненный резерв очень большой...
тьфу-тьфу-тьфу... не сглазить бы...
- Вот и прекрасно, ищи, кто ищет...
- Ты как мой Учитель из художественной студии. "Ищите, ищите...", -
говаривал он, приобняв молоденькую студийку за плечико.
Георг помолчал, потом добавил почти против воли, так как не хотел
трепаться:
- Впрочем, завел я на днях одну интрижку, не знаю, как далеко она
зайдет... Но дама мне понравилась... только уж больно много препятствий вижу
я в этой связи... мне вообще не везет с подругами жизни: все от меня
сбегают. Я как синяя борода, только наоборот. Тот убивал своих жен, а я их
отпугиваю. Одна сбежала от меня сначала в Крым, потом уехала на БАМ, там и
осталась, работать художником в автоколонне. Медноволосая Надежда. Много
позже писала: имею, говорит, два мотоцикла, заботливого мужа... Другая, с
дочкой, укатила аж в на край света, в Комсомольск-на-Амуре. От этой вообще
ни слуху ни духу. Как-то они сейчас живут? БАМ умер - вот тебе и два
мотоцикла, поди, голодают? Дальний Восток тоже из катаклизмов не вылезает -
природных, энергетических, политических... И вообще, они, может, уже
русский-то язык забыли, японский разучивают. Теперь мы все проживаем в
разных государствах! Вот жизнь пошла... Хотя, сказать честно, никого мне из
них не жалко, кроме Ольги. Может, я эгоист?
- С творческими людьми очень трудно жить, они все злостные эгоисты, -
философски заметил Анатолий.
- А ты творческий человек? - с дружеской подначкой спросил Георг.
- Я не эгоист, - честно признался товарищ.

Через полчаса два товарища-художника расстались. Думали, что на время,
оказалось - навсегда. Впрочем... жизнь - штука многовариантная. Авось, они
еще и встретятся. Если не на этом свете, так на том.



ГОРОД-МИРАЖ

"Наши истерические больные страдают
воспоминаниями".
З. Фрейд.

1

Георг проспал как под наркозом до трех часов дня. Когда очнулся, голова
была ясной, тело легким, и только в икроножных мышцах чувствовалась еще
застойная тяжесть, но и та вскоре рассосалась, едва он несколько раз
прошелся по комнате, одеваясь и приводя себя в порядок. Тети Эммы дома не
было. Куда это она усвистала? Может, на свидание к бывшему военному хирургу?
Ну да ладно.
Первым делом он позвонил в арт-салон магазина "у Нюры", где выставил
недавно для продажи сентиментальный морской пейзажик, верняковый в смысле
продажи, тем более что цену запросил небольшую.
- Здравствуйте, - сказал он в трубку кухонного телефона, когда ему
ответил женский голос. - Это вам звонит Георгий Колосов. Ну, как там мой
"парусник"? Все плывет еще... или уже уплыл? Что за "парусник"? Ну, помните,
я картину сдавал... она еще вам очень понравилась... Название?.. "Лунная
ночь в океане". Там, знаете, парусник... Хорошо, я подожду.
Георг положил на холодильник трубку, налил себе чая и стал делать
бутерброд с сыром, чутко прислушиваясь к телефону, и когда в трубке
послышались квакающие звуки, снова подхватил ее и прижал к уху.
- Вы меня слышите? Алло! Алло! - голос женщины был механическим, без
человеческого интонирования.
- Да-да! - поспешно ответил он.
- Могу вас обрадовать, - сказал голос, оживая и как бы набирая обороты,
- ваша картина продалась. Бухгалтер у нас пробудет до четырех часов, потом
уедет в банк. Если поспешите, может быть, еще сегодня сможете получить
деньги.
- Большое Вам Спасибо! - с чувством сказал Георг, ловя себя на том, что
пытается галантно поклониться телефону. - Я постараюсь успеть... До
свидания!
Он положил трубку и перекусил со скоростью голодной утки. Потом
почистил зубы и критически оглядел себя в зеркале, висевшем над раковиной.
Высокий лоб, глубоко запавшие от недосыпания последних дней глаза -
зеленоватые, словно бы выцветшие, нос, казалось, стал еще больше; на впалых
щеках, пролегли складки заядлого курильщика (хотя теперь его таковым не
назовешь: он довольно-таки существенно сократил количество выкуриваемых
сигарет), только четко очерченный рот и волевой подбородок не огорчили его.
В общем, старость еще не сильно обезобразила его лицо, бывшее некогда очень
даже привлекательным и мужественным. Привлекательности с тех славных пор
стало меньше, а мужественности в облике, пожалуй, прибавилось. Удивительно,
волосы хоть и поредели, но были почти без седины. Вот что значит порода,
переданная предками-долгожителями. Еще можно погусарить... лет этак с
десяток. А там видно будет...
- Значит, "продалась", - вслух подумал Георг. - Это у них такой
профессиональный термин... Ну, ладно.
Он взял расческу и старательно причесал остатки былой роскоши на
голове. После чего вышел в прихожую и вновь взялся за телефон, моля Бога,
чтобы Инга оказалась дома, одна, без мужа. У Всевышнего сегодня, очевидно,
было хорошее настроение, потому что молитва смертного была принята к
немедленному исполнению. Как только кончились напевы электронного набора и
их линии соединились, Инга моментально откликнулась. Голос ее был бесконечно
печальным. У Георга сразу перехватило горло, а на глазах навернулись слезы.
- Здравствуй, пичуга! Это я... - он проглотил острый комок. - Хочу
сказать тебе, что был не прав. Прости меня, если сможешь... Мне, честное
слово, очень стыдно...
- Не оправдывайся, не надо, я сама виновата.
- Что Ланард говорит?.. Ну, в смысле, не обижает?...
- Да нет, ведет себя вполне цивилизовано, по его любимому выражению.
- Ну, а как там твой дом, не рухнул?
- И с домом все в порядке. Трещины замажем и опять будем жить.
Она рассмеялась, и Георг поспешил воспользоваться ее настроением.
- Знаешь, Инга, мы должны встретиться. Чем скорее, тем лучше.
- Я тоже так думаю, ответила она после выматывающей нервы паузы.
Ее голос явно повеселел, и у Георга стало спокойно на душе, словно у
космонавта в ракете, вышедшей на орбиту: кончились перегрузки и началась
невесомость. Он сказал с энтузиазмом:
- Давай встретимся у кафе "Ройал", бывшее кафе "Дружба", скажем, часика
в четыре... Идет?
- Это где?
- В центре... У НАС в центре. Там еще рядом недостроенный кинотеатр и
гостиница "Неран", такой стеклянный небоскреб...
- А, знаю, знаю!.. Хорошо, я буду там, но, возможно, опоздаю минут на
двадцать, сам понимаешь, мне ведь надо через мост переехать, а там всякое
может быть... Подождешь?
- Двадцать минут - не двадцать лет. Я тебя ждал всю жизнь... Значит, в
4-20 у кафе? До встречи! - Георг бросил трубку на рычаг и помчался
переодеваться.
Джинсы - долой! Только классический костюм. И никаких кроссовок. К
классическому костюму необходимы классические туфли. Из старых запасов.
Вполне умеренные каблуки. Вот черт, давненько он их не надевал, точно
колодки, совсем отвык. Ну ладно, расходятся. Он повертел классический
галстук так и эдак, но не смог уговорить себя надеть его. С ним он будет
чувствовать себя неуютно. Примерно, как Штирлиц в эсэсовском мундире в
начале своей незримой битвы с третьим рейхом. (Хотя, надо признать, что
мундир СС на нем смотрелся великолепно.)
Георг еще успел побриться наскороту. Через 15 минут после звонка Инге,
он уже мчался галопом по лестнице.

2

Уютный подвальчик магазина "У Нюры" встретил его уже привычным сложным
запахом дорогих одеколонов и пестротой заморских шмоток, в основном из
Финляндии, переправленных транзитом через правый берег. Но были вещи и из
России, произведенные в Турции. О Аллах! Турция стала законодателем моды в
России.
Среди картин, выставленных на продажу, как и следовало ожидать,
"Парусника" не было. Георг прошел к столу приема, за которым сидел молодой
человек и читал книгу. Выслушав посетителя, молодой человек широким жестом
направил клиента к продавщице и вновь уткнулся в книгу.
Георг выложил на прилавок паспорт и сообщил молоденькой
девушке-продавщице цель своего визита.
- Поговорите с ним, - она указала наманикюренным перстом на полного,
относительно молодого мужчину сангвинической наружности, с остатками рыжих
кудрей вокруг лысины. Красная его физиономия была потной. Он стоял посреди
торгового зала и довольно экспансивно что-то втолковывал некоему коротышке,
обремененному огромным портфелем, который доставал нижней своей частью чуть
ли не до земли.
Третья попытка художника привлечь к себе внимание оказалась успешной.
Сангвиник без сожалений бросил своего собеседника, сказал Георгу: "Сейчас
поглядим" и, с проворностью ищейки, устремился вдоль периметра стен, а также
стал обегать колонны, на которых тоже были развешаны произведения местных
живописцев. Безуспешно тычась во все углы близорукими глазами, заведующий
все больше краснел и потел, наконец, нашел то, что искал: вбитый в стену
пустой гвоздь, на котором ничего не висело. Заведующий секунду другую тупо
созерцал злополучное место, потом сказал: "А тут почему пусто? Ну, все
ясно...".
Георг, которому надоело хвостиком бегать за сангвиником по залу,
осмелился открыть рот:
- Мне сообщили, что ее продали.
- Не продали мы ее, - ответил заведующий, утирая лицо платком. - Вы
сколько за нее хотели, три?
Георга разбирал смех, но, понимая, что обстоятельства требуют от него
проявления совсем противоположных чувств, он придал своему лицу
скорбно-сочувствующее выражение и кивнул головой: "три".
- Выдай ему три "орла", - сказал заведующий продавщице и, не
попрощавшись, удалился через подсобное помещение к себе в офис.
Девушка открыла кассу, отсчитала из общей выручки три большие хрустящие
банкноты - литавские кроны - и отдала их Георгу.
- Не повезло вам, - тихо произнес он почти виноватым голосом, свернул
вражескую валюту и сунул ее в верхний карман пиджака.
Девушка вымученно улыбнулась улыбкой Джоконды. Хороший был магазинчик,
подумал он, без оглядки направляясь к выходу. Жаль, что теперь путь сюда ему
заказан. Людей, приносящих несчастья, не любят. Ну и черт с ними, в городе
полно арт-салонов. А навязываться кому-то всегда было противно его натуре.
Поднимаясь по лестнице из подвальчика, Георг тормознул, заметив, как
открылась дверь подсобного помещения и высунулась распаренная физиономия
заведующего. Теперь он был в очках с толстыми стеклами, отчего глазки его
стали маленькими-маленькими и злыми-презлыми. "Володенька, - сказал
заведующий молодому человеку, читавшему книгу, - зайди, родной, сюда..."
Володенька закрыл книгу, сунув туда палец, нехотя вылез из-за стола и,
почтительно сутулясь, пошел "на ковер".
"Сейчас он тебе даст вздрючки, - с веселым злорадством подумал Георг,
затворяя за собой тяжелую дверь магазина. - И правильно сделает. Это тебе не
старый режим. У нас хоть и уродливый, но все-таки тоже капитализм. Тебя
поставили бдить, так бди".
Преодолев еще один марш закрученной лестницы, он вышел на улицу и не
спеша зашагал по центру города, пребывая в очень хорошем настроении.


В средоточии делового квартала, на углу улиц революционеров Леппе и
Ленина, он остановился, чтобы переждать поток транспорта. Здесь было
многомашинно и многолюдно. Над зданием администрации республики, охраняемого
бронетехникой и зенитными комплексами, гордо реял флаг республики Леберли -
красное полотнище с черными гиперборейскими грифонами, поддерживающими с
двух сторон белую книгу, с малопонятным символом на обложке. Вероятно,
имелась в виду программная книга генерал-президента Голощекова -
"Окончательное освобождение".
Здания центра сохранились в точности такими, какими они были построены
в ХIХ веке, когда город Каузинас шагнул на левый берег, разве что некоторые
богатые фирмы и приватизированные магазины перекрасили фасады, обновили
двери и вставили зеркальные витрины. Впрочем, зеркальные витрины и тогда уже
не были в диковинку. И уж точно дома красили не по-теперешнему - фасад
намалярят, а боковины грязные. Нет, уж если вы взялись за дело, так
извольте, судари вы мои, обновить здание со всех сторон. Но где им это
понять. Культура низов. Георг помнил, как в детстве, в бараке у них жила
девица Татьяна. На свидания бегала в босоножках, ноги голые, губы накрасит,
а пятки грязные.
Впрочем, Бог с ними, с задниками. При большевиках и этого не было.
В одном из старинных подновленных домов, на первом этаже и
располагалось кафе "Ройал", или просто "Рояль", как стал называть его
простой люд. В больших, доходящих почти до земли, окнах с зеркальными
стеклами были вставлены цветные витражи, непременным элементом которых была
замысловатая корона, то ли Российской империи, то ли какой-то Утопической.
Массивная, черного цвета входная дверь из натурального дерева имела весьма
солидный вид. Над входом повесили огромный фонарь, очевидно, для пущего
антуража. Только вот стекла фонаря были почему-то красного цвета. Наверное,
хотели, чтобы покрасивее было, напрочь забыв при этом, какие заведения
оснащались этаким атрибутом - красным фонарем.
С этим кафе у Георга связан целый пласт воспоминаний, бережно хранимый,
как альбом со старыми фотографиями. Он давно сюда не заглядывал и даже
сейчас не решался войти, словно боясь застать врасплох свое прошлое.
Боже! как здесь раньше хорошо было: шумно, весело, дымно. Молодежное
кафе. Модное место. Собирались студенты, местная интеллигенция, ну и рабочие
парни заходили. Тогда еще не было такого бесстыдного деления по
национальному признаку. Еще жили идеи интернационализма, особенно здесь, на
левом берегу. Литавцы и русские вперемежку сидели за столиками и не всегда
поймешь, "кто есть ху", как говаривал Горби. Пили кофе кофейниками и жутко
дымили сигаретами. Прожорливый автомат глотал пятаки и выдавал мелодию за
мелодией. Вначале это была хилая советская эстрада, позже разрешили
польскую. И это уже был предел дозволенного. Но они были счастливы, несмотря
ни на какие ограничения.
Автомат съедал очередной пятак и вновь с хрипом, с натугой играл и пел:
"...О мами! О мами-мами блю, о мами блю...". И еще: "Ты и я, и ночь. Я и ты,
и наша ночь! Ты и я, я и ты, и наша ночь!.." Песня глупая, но за душу
хватала сильно...

Георг повернулся в сторону близкого перекрестка, посмотрел на часы,
висящие на столбе. Времени до прихода Инги оставалось предостаточно, чтобы
не торчать здесь истуканом, а с чувством и остановками прогуляться по
исторической части города.
Идя по панели тротуара, выложенного вручную, разглядывая дугообразные
узоры из камня, он вспоминал, как вживался в эту страну, как врастал корнями
в ее негостеприимную почву. И как постепенно она приняла его, обволокла,
точно сосновая смола обволакивает муравья, затвердела, и он оказался уже
внутри этой стеклянной массы, стал частью ее вместе с сосновыми иголками,
камушками, вместе со всем мусором жизни. И вот теперь, чтобы выбраться из
этого кусочка янтаря, по большей части теплого и уютного, и начать новую
жизнь, новую жизнь в России, нужно было разбить его. Согласитесь, дело это
вовсе не легкое.
Думать о будущем было страшно, и он привычно скользнул в прошлое.

3

Когда он вспоминал идиллическую, братскую атмосферу кафе "Дружба", он
невольно приукрашивал действительное положение дел. И тогда с национальным
вопросом не все было гладко. В особенности это касалось правобережья, где
русских проживало мало. Просто Георг в силу эгоизма жителя метрополии не
придавал этому должного значения, он понятия не имел, о чем думает местный
житель. А они, оказывается, думали об этом все время. Они только и ждали
случая "освободиться от оккупации". А он, молодой, прекраснодушный
"оккупант", только что приехавший в Прибалтику, наоборот, был пленен
скромной красотой этого края Империи. С раннего утра он отправлялся в самой
центр Старого города, в средневековые его кварталы, ходил по узким мощеным
улочкам, впитывал как губка красоту, оригинальную архитектуру зданий, дышал
каменной древностью. И не переставал удивляться, обилию в этой, в общем-то
северной стране, цветочных магазинов.
Он совершал длительные рейды по барам, кафе и ресторанам, спускался в
уютные подвальчики, с кирпичными сводами, прокопченными балками, с цветными
витражами узких окон, чьи подоконники облиты были застывшими слезами,
пролитыми многими поколениями свечей. Как необычны, причудливо-красивы были
эти разноцветные стеариновые водопады, незаметно глазу стекавшие по стене до
самого пола.
Сидя за стойкой с каким-нибудь коктейлем, он наблюдал происходящее
вокруг себя. Его завораживали малопонятная атмосфера почти западного
общества, журчание нерусской, чужой речи. Чужой, но не чуждой. Более того,
чувствуя себя одиноко (он тогда еще никого здесь не знал), молодой русский
провинциал жаждал стать одним из них. Таким же литавцем, как вот эти
симпатичные люди. Хотелось говорить на их языке, думать, как они. Он даже
как бы тяготился своей русскостью. Но в этом не было ничего предательского,
нехорошего.
Немного разбираясь в психологии, он понимал, что в нем заработала
защитная программа, заложенная природой. Кто слишком выделяется на общем
фоне, тот рискует погибнуть. Вот программа и нашептывала ему: стань таким,
как все, слейся с фоном. Прав был проницательный Ланард, когда говорил о
социальной мимикрии.
Конечно, внешне он мог слиться с фоном, и временно стать одним из. Но
первое, произнесенное им слово на русском языке, выдавало его с головой. Так
и случалось каждый раз, хотя с официантами он общался чуть ли не жестами,
лишь бы не выказывать своей национальной принадлежности. Один раз ему даже
удалось выдержать роль аборигена почти до конца. Он уже выходил, но завернул
в туалет. Стены были облицованы траурным кафелем. Георг уже успел заметить
пристрастие прибалтов к черному цвету.
Следом вошел светловолосый парень и, взглянув на Георга, что-то веселое
сказал по-литавски. Вот тут ему пришлось открывать рот и каркать на родном
языке: "Простите, я не понимаю..." Лицо парня потеряло приветливость и
приобрело натянутое выражение вежливости. Он перешел на русский и спросил:
"Вот, как ви считайте... как ви относитэсь... ну вот... литавцы и
русские?.."
Парень только наметил направление возможной дискуссии. Георг ответил