Страница:
австрийцев. Поскольку только прекращение индустриализации, на которой
сосредотачивали свое внимание государство и иностранные инвесторы, могло
обеспечить капиталовложения местным предпринимателям обычно получающим
деньги от банков и кредитных организаций. По этой причине капитализм
рассматривался как удел немногих. Этот взгляд еще более укрепился после
краха биржи в 1873, когда широкая публика просто отказалась вкладывать
деньги в бумаги. Польцер комментировал эту ситуацию следующим образом:
поскольку рост капитализма был процессом, с которым большинство населения не
связывало себя, преобладающими чувствами оказались пессимизм и
псевдореволюционный консерватизм. Работа же Листа состояла в том, чтобы
выразить эти чувства в форме апокалиптического протеста.
Не менее пессимистическим было настроение Листа в отношении современных
политических и культурных тенденций. Искренний защитник монархического
принципа и династии Габсбургов, Лист отрицал все народные и демократические
органы представительства. Парламентаризм был для него сущей нелепостью,
поскольку опирался на большинство голосов, худо ли, хорошо ли, но
определяющих политику. Современные культурные веяния также не радовали его:
к феминизму он относился как к проклятию; к современной живописи -- как к
насилию над идеей немецкого искусства; в театре преобладали иностранцы и
евреи. Расхожие мнения этого периода отражали апокалиптическое убеждение в
том, что мир на грани вырождения и распада.
Следуя штампам vцlkisch писателей, Лист говорил о сельских жителях как
о гарантах здоровья нации. Но в результате крупных миграций в города в конце
XIX века крестьянство также пришло в упадок. Посещая опустевшие усадьбы
Нижней Австрии, Лист мог наблюдать печальные следствия этого процесса.
Падение крестьянского сословия, по его мнению, являлось признаком
общенационального истощения. Кроме того, сокращение числа жителей деревни и
резкий рост городского населения также вызывали серьезное беспокойство.
Население Вены между 1870 и 1890 утроилось и городские службы уже с трудом
поддерживали порядок. Одна треть временных жителей занимала помещения из
двух комнат и менее; город занял одно из первых мест по заболеваемости
туберкулезом в Европе. Лист заметил, что в основном жертвами перенаселения
становились сельские иммигранты; трудности адаптации и плохое питание
окончательно разрушали здоровье нации. Физический упадок сопровождался
моральным вырождением. Подобно средневековым моралистам, перечислявшим
смертные грехи. Лист сравнивал современную городскую культуру с извращениями
поздней Римской и Византийской цивилизаций.
Совершенно очевидно, что описание Листом реальностей современной
Австрии фундаментально обесценивало настоящее. Особенному осуждению
подвергался индустриально-урбанистический комплекс и вызванные им к жизни
социально-политические институты. Следуя апокалиптическим принципам, Лист
зашел очень далеко в утверждениях о том, что настоящей ситуацией мир обязан
владычеству злых сил. Разрушение традиционных социальных практик и
институтов было вызвано, по мнению Листа, более простыми и более
сознательными причинами, нежели игра рыночных сил, социальных обстоятельств
и структурных изменений в экономике. Лист искал более точной персонификации
социоэкономических отношений и нашел ее в грандиозном заговоре Великой
Интернациональной Партии. Эта воображаемая сила представляла собой
антропоморфную идею социальных влияний; тем самым все исторические события
связывались с наделенными волей посредниками. Происхождение партии
датировалось христианским заговором против ариогерманской иерархии. В
настоящее время злой умысел Великой Интернациональной Партии можно было
обнаружить в финансовых институтах, политических партиях, пренебрегающих
немецкими национальными интересами, в защите эмансипации, реформ и
интернациональном сотрудничестве. Очевидный парадокс единой силы, стоящей за
всеми многообразными проявлениями современного общества не мешал
апокалиптической логике Листа: обнаружение низкой и бесчестной силы
оправдывало его религиозный и революционный пафос в деле критики
Австрийского общества. Великая Интернациональная Партия явно была
воплощением сатаны, неуловимым, но злобным и чудовищным.
Перед лицом этой опасности Лист занялся поиском признаков,
свидетельствующих о национальном спасении, как этого требовала традиционная
апокалиптическая модель. Он изобрел несколько теорий, доказывая, что такие
признаки уже имеют место, заимствуя хронологические понятия из индуистской
космологии и западной астрологии. В 1910 он вновь занялся космическими
циклами и их теософской популярной версией. Размышления о периодическом
рождении и разрушении всех организмов позволили Листу связать его
апокалиптические настроения с предположением о близком конце цикла: начало
нового соответствовало бы и пришествию нового времени. Он погрузился в
сложные вычисления, опиравшиеся на схемы Блаватской, чтобы доказать, что в
1897 закончился весьма существенный цикл. Другим источником для подсчетов
послужили труды современных немецких астрологов-теософов. Блаватская уже
писала о солнечном или звездном годе -- времени, необходимом планетам, для
того, чтобы занять свое место в следующем доме зодиака. Она определяла этот
период как 25.868 земных лет. Лист воспользовался этим термином и произвел
от него звездный сезон, который длился 0.467 земных лет. Поскольку перемены
сезона играли главную роль в пантеистической мифологии, применение концепции
звездных лет к апокалиптике было вполне последовательным. В серии статей,
опубликованных во время войны, Лист писал о "космических влияниях звездных
сезонов", которые имеют такую силу над человеческими делами.
Арманистскокаббалистические вычисления убедили его в том, что зимнее
солнцестояние 1899 совпало с зимним солнцестоянием текущего звездного года.
Несчастья времени и лишения войны поэтому были рассмотрены им как отражение
космических бурь равноденствия, предвещающих приход звездной весны. Этот
сезон означал и совершенно другой период в истории человечества. В рамках
этой астрологической системы "мессианские страдания" выглядели космическими
предвестниками искупления.
Другим знаком, наполнившим Листа мессианским оптимизмом, стало
получение им в ноябре 1911 письма от некоего человека, называвшего себя
Тарнхари. Этот человек, чье имя буквально означало "тайный король", называл
себя наследником древнего рода Вольсунген. Таинственный эмиссар из далекого
прошлого сообщил Листу, что его открытия, касающиеся ариогерманского
прошлого совпадают с видениями его родовой памяти. Тарнхари также подтвердил
существование Armanenschaft: он утверждал, что сам является реинкарнацией
короля-священника принадлежавшего к древней элите. И хотя появление Тарнхари
подтверждало и касалось прошлого, Лист рассматривал реинкарнацию древнего
вождя как добрый знак скорого возрождения в будущем. Другие мессианские
надежды, связанные с Тарнхари, можно обнаружить в письме Фридриха Ванека к
Листу, написанном в первые месяцы войны. Старый патрон считал, что Тарнхари
должен выступить открыто, поскольку для Германии настал час нужды.
Все эти разнообразные знаки говорили о необходимости уничтожить
сатанического врага. Лист требовал истребления Великой Интернациональной
Партии, чтобы ариогерманцы могли спокойно войти в обетованные земли счастья
и благополучия. В 1911 году он написал пророчество о тысячелетнем сражении,
которое странно предвосхищает военные действия Первой Мировой войны: "Да,
арио-германо-австрийские -корабли еще пошлют своих ядовитых пчел, лучами
Донара еще ударят огромные пушки наших дредноутов, наши армии еще пойдут на
юг и на запад, чтобы сокрушить врага и восстановить порядок". Описание этих
боев вполне соответствует апокалиптической схеме. Грандиозный мятеж,
напоминающий о сумерках богов или потоках варваров, сомнет адского врага,
чтобы восстановить справедливый и всегерманский порядок. В стремлении Листа
к апокалиптической мести легко угадать планы немецкой военной агрессии
против негерманского мира. Он сам признавал, что интернациональная война
могла бы более зримо удовлетворить его требования, и что антигерманский враг
все же лучше, чем воображаемая Великая Интернациональная Партия. Превращение
тысячелетнего сражения в войну наций было выгодно Листу еще и в этом
отношении, что отвлекало от бесполезного и нежелательного протеста против
местных структур, традиционные черты которых он все же надеялся сохранить.
Соединение хилиастической агрессивности и неприязни к внутренней социальной
революции подтверждалось также стремлением к национальным войнам со стороны
многих консервативных революционеров и фашистов в Европе.
Первая Мировая война поэтому была встречена ликованием во всех
участвующих в конфликте странах. Некоторые историки предполагали, что такая
реакция народа свидетельствовала о всеобщей жажде перемен, охватившей людей
после нескольких десятилетий застоя. Другие думали, что это расцветающий
империализм пытается отвлечь внимание от давления наступающих перемен. В
любом случае, в Германии были популярны "Идеи 14 года", выразившие то
чувство облегчения, которое охватило всех, когда национальное единство
преодолело все социальные различия и проблемы перед лицом общего
иностранного врага. Предвоенные пессимисты от культуры связывали все
национальные трудности с вредными влияниями западных демократий, которые
теперь пришло время уничтожить силой, в контексте этой эйфории вполне
понятно и отношение Листа к войне.
В апреле 1915 Лист собрал встречу НАО в Вене. Он произнес торжественную
речь, в которой приветствовал войну как начало тысячелетнего сражения,
предвещавшее приход новой эпохи. Он предупредил, что этот переходный период
первоначально может быть связан с увеличением трудностей, "ужасными
преступлениями и сводящими с ума мучениями". Но все эти испытания должны
окончательно послужить окончательному отделению добра от зла, поскольку все
истинные немцы "вступая в новую эпоху не должны брать с собой ничего, что не
принадлежало бы исконной природе арманизма". Война, таким образом, играла
важную роль в представлениях Листа о золотом веке. Военные действия в
отношении других государств отражали "страдания мессии" и также понимались
как суд справедливости, который должен делить людей на эсхатологические
лагеря спасенных и осужденных. Он завершил свою речь утверждением о дуализме
времени, что совершенно соответствовало западной апокалиптической традиции.
Сторонники Листа разделяли его отношение к войне. Тарнхари говорил о
войне как о "священной необходимости". Эллегаард Эллербек датировал свои
письма в соответствии с днями "святой войны". Лист тоже использовал такую
хронологию, поставив под своим апокалиптическим этюдом, озаглавленным "Es
wird einmel..!" следующую подпись "Вена, тысячный день Священной Войны, 22
апреля 1917", и отметил этот день приглашением фотографа, который запечатлел
его погруженным в исследования. И прочие, принадлежавшие к кругу Листа также
смотрели на войну как на крестовый поход против демонических сил; ее суровые
испытания, в траншеях ли, или в голодных городах, люди встречали с
гордостью, уверенные в их апокалиптическом смысле.
Эта позиция добровольного принятия страданий подталкивает к сравнению
ее с феноменом, который Михаил Баркун определил как "утопию катастроф".
Баркун наблюдал амбивалентный характер катастроф, которые, с очевидностью
приводя людей на край гибели, могут порождать также и неожиданное чувство
счастья. Он отметил, что такие события часто создают временное ощущение
общей цели и что "унизительные социальные различия растворяются во внезапно
теплеющей, демократической атмосфере". Эта оценка точно соответствует
эйфории, описанной в "Идеях 1914" и освещает необходимым светом энтузиазм
Листа по отношению к действительным лишениям войны. Поскольку вера в золотой
век включала в себя убеждение в том, что счастью должны предшествовать
ужасные несчастья, то объединение в эпицентре катастрофы только подтверждало
апокалиптические ожидания. Для Листа страдание являлось залогом спасения.
Но как в действительности Лист представлял себе это коллективное
спасение? Свой образ золотого века он строил на материалах средневековой
немецкой апокалиптики, северных легенд и современной теософии. Он
рассказывал средневековую легенду об императоре Фридрихе Барбаросса, который
долго спал в горе Kyffhдuser. Но однажды проснувшись, волной тевтонского
гнева прокатился по всему миру, подчинив его немецкой гегемонии. В этой
истории черпали вдохновение средневековые утописты, надежды которых в XIII
веке сосредотачивались вокруг династии Гогенштауфенов. Позже исторические и
культурные обстоятельства изменились и в XV веке основные надежды
возлагались уже на императоров Фридриха IV и Максимилиана I из династии
Габсбургов. Один утопический трактат того времени, озаглавленный Gamaleon,
рассказывает о будущем немецком императоре, который должен подчинить себе
французскую монархию и папство. Римская церковь должна была лишиться
имущества, все ее духовенство предназначалось к истреблению. После победы
над врагами, германцы должны были возвыситься над прочими народами. Вместо
папы новый немецкий патриарх в Майнце должен был возглавить новую церковь,
подчиненную императору, новому Фридриху, власть которого обнимала собой всю
землю.
Листовский образ золотого века во многом составлен из элементов раннего
национализма и популярной эсхатологии. Первые манифесты националистов
содержали в себе ту же веру в немецкий мир, в котором однажды исполнилась
божественная воля и который поэтому был источником всякого блага до тех пор,
пока не был разрушен заговором низших, негерманских народов, церкви,
капиталистов, евреев и кого угодно. Для восстановления идеального мира
требовалась новая аристократия, руководимая божественным посланником,
призванным отстоять религиозные и политические ожидания угнетенных. Лист
развивал традиции исторического хилиазма, утверждая, что правление Фридриха
IV и Максимилиана I означало возрождение арманистского духа, но к несчастью
потерпело крах по причине заговора лютеровской реформации. Также весьма
значительным является то обстоятельство, что Лист с большим вниманием
относился к идеям Джордано Бруно, философа и еретика XVI века. Бруно
полагал, что иудаизм и христианство разложили древнюю и истинную религию,
которой была для него магия египетской "Герметики" и мистицизм; такое мнение
было весьма популярно среди неоплатоников Ренессанса. Бруно также стремился
к освобождению, которое могло дать вновь открытое знание древних. Соединение
милленаристских чаяний и каббалистической мысли характеризовали и листовский
образ новой Германии. С большим одобрением он цитирует Бруно: "О Юпитер,
позволь немцам понять свою силу и они станут не людьми, но богами".
Одна из северных эпических легенд предлагает другой образ золотого
века, который также весьма важен для нашего анализа. Еще в 1891 году Лист
нашел стих "Волюспы", в котором появлялась устрашающая и вместе с тем
великодушная мессианская фигура:
Великий человек вернулся в круг правителей Властвующий над всеми, он
кладет конец раздорам Его решения мудры и справедливы Все, что он назначил,
будет жить вечно.
Фигура "властвующего над всеми" стала основной идиомой Листа в его
последующих обращениях к золотому веку. Исключительный, сверхчеловеческий
индивид, способный решить все человеческие проблемы и установить вечный
порядок. Божественный диктатор был особенно желанен для тех, кто страдал от
неустойчивости и безосновности индустриального общества. Лист предчувствовал
пришествие такого лидера, чья монолитная реальность определит
социо-политические условия национального золотого века.
Наконец, и теософия предлагала свой оккультный образ золотого века. К
концу войны, Лист приобрел уверенность, что австрийские и немецкие жертвы,
павшие на фронтах, перевоплотятся в коллективное мессианское тело. При
помощи принципа кармы он доказывал, что сотни тысяч убитых должны
воскреснуть как бы охваченные пламенем милленаристской надежды: эти молодые
люди должны были войти в состав элитарных мессианских корпусов в
окончательной послевоенной национальной революции. Исходя из своих
вычислений, основанных на "космических и астрологических законах". Лист
пришел к выводу, что годы 1914, 1923, 1932 имели интимную связь с грядущим
арманистским тысячелетием. Он выделял 1932 год, как время, когда
божественная сила должна овладеть коллективным бессознательным немецким
народом. Поколение воскресших революционеров должно было быть особенно
чувствительным к воздействиям божественной силы и потому составляло лигу
фанатиков, возвещающих приход нового века. Порядок, национальная месть и
национальная страсть должны были превратить современное плюралистическое
общество в монолитное, вечное и нерушимое государство. Этот тоталитарный
образ служил Листу наброском для будущего Великого Германского Рейха. В
предвосхищении нацистской Германии его вычисления ошиблись на один год.
О младшем современнике Листа Иорге Ланце фон Либенфельсе речь уже шла;
он был наиболее молодым из сторонников старого гуру, сошедшихся в 1893 в
Gars am Kamp для встречи с Ванеками. Ланц также был озабочен утраченным
первоначальным арийским миром, но его теории были лишены той атмосферы с ее
восхвалениями древних тевтонцев и их обычаев, которая характеризовала Листа.
Вместо этого его мысль опиралась на радикальную теологию, историческую
избирательность и глубокомысленные научные построения. Ланц пытался оживить
странный мир арийских сверхчеловеков, контролирующих средневековую Европу
через аристократические религиозные и военные ордена; это был визионерский
образ, насыщенный расистскими рыцарями, мистиками и святыми. Центром его
арио-христианской доктрины служила дуалистическая ересь, которая описывала
враждующие силы добра и зла, представленные лучшими арийцами и их спасителем
Frauja -- готское имя для Иисуса, который требовал священной войны против
ложных арийцев, выродившихся арийцев и всех расовых меньшинств. Терминология
Ланца отвечала всему разнообразию современных дисциплин, гуманитарных и
естественных наук, включая антропологию, физику и зоологию; вместе с тем
очевидна общая политическая направленность его мифологии и vцlkisch идей
Листа. Ланц стал героем двух аналитических исследований и занял свое место
как один из предвоенных учителей Гитлера в Вене, как об этом свидетельствуют
классические биографии фюрера.
Человек, который называл себя Иорг Ланц фон Либенфельс, утверждавший,
что он родился в Мессине 1 мая 1872 года от барона Иоганна Ланца фон
Либенфельса и его жены Катарины, урожденной Скала, в действительности
родился 19 июля 1874 года в пригороде Вены. Его отец, Иоганн Ланц, был
учителем, мать действительно звали Катарина, урожденная Гоффенрайх. При
крещении ребенок получил имя Адольф Йозеф. В полной противоположности его
зрелым фантазиям об аристократическом и сицилианском происхождении, его
родители принадлежали среднему классу и по отцу он был наследником длинной
ветви венских бюргеров, известных с самого начала восемнадцатого столетия. В
детстве Ланц горячо интересовался средневековым прошлым и религиозными
орденами, к которым он относился как к духовной элите. Сам он рассказывал,
что его особенно воодушевлял военный орден Рыцарей Храма (тамплиеров), и что
он с головой ушел в их историю и легенды. Эти впечатления вполне могли
определить его решение принять цистерцианское послушничество в аббатстве
Heiligen Kreuz недалеко от Вены. Несмотря на возражения семьи, он вступил в
орден как брат Георг 31 июля 1893 года.
Аббатство Heiligen Kreuz оказало серьезное влияние на жизнь Ланца.
Белый камень церковных нефов, белые плиты, строгий романский стиль,
уединенный монастырский сад, мозаика цветных стекол и могилы двенадцатого
века герцогов Бабенбергов, -- все это глубоко совпадало с атмосферой
средневекового рыцарского романа. Ланц был истовым послушником и сделал
серьезные успехи, 12 сентября 1897 он постригся в монахи, а с 19 сентября
1898 приступил к преподаванию в духовной семинарии.
Жизнь в монастыре удовлетворяла его сентиментальным стремлениям
отождествить себя со священной элитой древности, кроме того, годы в Heiligen
Kreuz дали ему исключительную возможность расширить свое образование под
руководством его учителя, Ниварда Шлегля, специалиста по Ветхому Завету и
восточным языкам. Зрелые труды Ланца несут на себе ясный отпечаток глубокого
знания Библии, редких апокрифов и гностических текстов, а также религиозных
традиций и языков Ближнего Востока. Он также прилежно изучал историю
аббатства и опубликовал свои исследования в нескольких научных журналах.
Особенно важна самая первая из опубликованных им работ, поскольку она
является наиболее ранним свидетельством его зарождающейся ереси и
специфического мировидения (Weltanschauung). Это был комментарий к отпечатку
на могильном камне, извлеченном из-под монастырских плит в мае 1894.
Отпечаток изображал дворянина, ошибочно идентифицированного как Бертольд фон
Трейн (умер в 1254), топчущего неизвестное животное. Ланц интерпретировал
эту сцену как аллегорическое изображение вечной борьбы между силами добра и
зла, соответственно представленными дворянином и странным чудовищем. Ланц
был особенно увлечен бестиальной интерпретацией зла. Размышления над
буквальными смыслами этой аллегории убедили его в том, что корень всякого
зла в мире заложен в приближенной к человеку, но животной природе. Для того,
чтобы найти решение этой проблеме, он начал заниматься зоологией. Изучая
священное писание, апокрифы, современную археологию и антропологию, Лист
объединил существующие расистские идеи в дуалистическую религию. Голубые
глаза и светлые волосы, свойственные арийской расе (как это доказали
современные социал-дарвинистские авторы Карл Пенка, Людвиг Вольтман и Людвиг
Вильзер) окончательно отождествлялись для него с добрым началом, тогда как
различные темные отклонения -- негроиды, монголоиды, жители Средиземноморья
-- он связал с принципом зла. Собственным вкладом Листа в расистскую
идеологию стала адаптация научных взглядов применительно к гностической
доктрине, представляющей светлые и темные силы в качестве космических
сущностей, ответственных за порядок и хаос в мире.
Трудно сказать, насколько этими идеями Ланц обязан своему
послушничеству в монастыре. Его учитель Шлегль презирал евреев Ветхого
Завета как самонадеянное и надменное сообщество и его переводы Библии попали
в список книг, запрещенных церковью за антисемитизм. Расистские тенденции в
мышлении Ланца вполне могли сформироваться под влиянием Шлегля. Впрочем, его
неортодоксальные убеждения, по-видимому, вызывали серьезные трения между ним
и его наставниками. Стремление же Ланца к свободе, интеллектуальной и
физической, стало причиной разочарований и личного несчастья, в связи с чем
он отказался от обета и покинул Heiligen Kreuz 27 апреля 1899 года. Его
отъезд по-разному был воспринят главами аббатства. Настоятель обратился к
нему с призывом "отвергнуть соблазны мира и плотской любви". Но Ланц дерзко
обосновал свое отступничество утверждением о том, что цистерцианский орден
предал свои подлинные принципы (т. е. расистские) и что теперь ему удобнее
было бы извне заняться его реформой. Три его антиклерикальные книги,
вышедшие сразу после того, как он покинул аббатство подтверждают это
намерение. Некоторые признаки свидетельствуют о том, что он присоединился к
движению Шонерера и обратился в протестантство. Говорят также о его
намерении жениться; такой поступок также вынуждал его к отказу от обета и
мог бы объяснить загадочные упоминания о "плотской любви".
С этого времени Ланц был свободен в выборе путей для развития своих
религиозных идей, и период с 1900 по 1905 был отмечен высокой активностью и
сверхъестественной скоростью его интеллектуальной эволюции. В это время он
был зарегистрирован как член, по меньшей мере, двух научных обществ, где он
имел возможность встретиться с выдающимися историками и учеными. Он получил
патент на три изобретения, среди них -- некое техническое приспособление и
мотор. Он также начал писать для таких vцlkisch и социал-дарвинистских
журналов как "Hammer" Теодора Фрича и "Политикоантропологический обзор"
Людвига Вольтмана. Одна из статей Ланца содержала более ста ссылок на сугубо
научные исследования, что подтверждало глубину его недавних занятий
антропологией, палеонтологией и мифологией. Таким образом, первые работы
Ланца имели научную направленность. Поскольку в 1902 году он получил
сосредотачивали свое внимание государство и иностранные инвесторы, могло
обеспечить капиталовложения местным предпринимателям обычно получающим
деньги от банков и кредитных организаций. По этой причине капитализм
рассматривался как удел немногих. Этот взгляд еще более укрепился после
краха биржи в 1873, когда широкая публика просто отказалась вкладывать
деньги в бумаги. Польцер комментировал эту ситуацию следующим образом:
поскольку рост капитализма был процессом, с которым большинство населения не
связывало себя, преобладающими чувствами оказались пессимизм и
псевдореволюционный консерватизм. Работа же Листа состояла в том, чтобы
выразить эти чувства в форме апокалиптического протеста.
Не менее пессимистическим было настроение Листа в отношении современных
политических и культурных тенденций. Искренний защитник монархического
принципа и династии Габсбургов, Лист отрицал все народные и демократические
органы представительства. Парламентаризм был для него сущей нелепостью,
поскольку опирался на большинство голосов, худо ли, хорошо ли, но
определяющих политику. Современные культурные веяния также не радовали его:
к феминизму он относился как к проклятию; к современной живописи -- как к
насилию над идеей немецкого искусства; в театре преобладали иностранцы и
евреи. Расхожие мнения этого периода отражали апокалиптическое убеждение в
том, что мир на грани вырождения и распада.
Следуя штампам vцlkisch писателей, Лист говорил о сельских жителях как
о гарантах здоровья нации. Но в результате крупных миграций в города в конце
XIX века крестьянство также пришло в упадок. Посещая опустевшие усадьбы
Нижней Австрии, Лист мог наблюдать печальные следствия этого процесса.
Падение крестьянского сословия, по его мнению, являлось признаком
общенационального истощения. Кроме того, сокращение числа жителей деревни и
резкий рост городского населения также вызывали серьезное беспокойство.
Население Вены между 1870 и 1890 утроилось и городские службы уже с трудом
поддерживали порядок. Одна треть временных жителей занимала помещения из
двух комнат и менее; город занял одно из первых мест по заболеваемости
туберкулезом в Европе. Лист заметил, что в основном жертвами перенаселения
становились сельские иммигранты; трудности адаптации и плохое питание
окончательно разрушали здоровье нации. Физический упадок сопровождался
моральным вырождением. Подобно средневековым моралистам, перечислявшим
смертные грехи. Лист сравнивал современную городскую культуру с извращениями
поздней Римской и Византийской цивилизаций.
Совершенно очевидно, что описание Листом реальностей современной
Австрии фундаментально обесценивало настоящее. Особенному осуждению
подвергался индустриально-урбанистический комплекс и вызванные им к жизни
социально-политические институты. Следуя апокалиптическим принципам, Лист
зашел очень далеко в утверждениях о том, что настоящей ситуацией мир обязан
владычеству злых сил. Разрушение традиционных социальных практик и
институтов было вызвано, по мнению Листа, более простыми и более
сознательными причинами, нежели игра рыночных сил, социальных обстоятельств
и структурных изменений в экономике. Лист искал более точной персонификации
социоэкономических отношений и нашел ее в грандиозном заговоре Великой
Интернациональной Партии. Эта воображаемая сила представляла собой
антропоморфную идею социальных влияний; тем самым все исторические события
связывались с наделенными волей посредниками. Происхождение партии
датировалось христианским заговором против ариогерманской иерархии. В
настоящее время злой умысел Великой Интернациональной Партии можно было
обнаружить в финансовых институтах, политических партиях, пренебрегающих
немецкими национальными интересами, в защите эмансипации, реформ и
интернациональном сотрудничестве. Очевидный парадокс единой силы, стоящей за
всеми многообразными проявлениями современного общества не мешал
апокалиптической логике Листа: обнаружение низкой и бесчестной силы
оправдывало его религиозный и революционный пафос в деле критики
Австрийского общества. Великая Интернациональная Партия явно была
воплощением сатаны, неуловимым, но злобным и чудовищным.
Перед лицом этой опасности Лист занялся поиском признаков,
свидетельствующих о национальном спасении, как этого требовала традиционная
апокалиптическая модель. Он изобрел несколько теорий, доказывая, что такие
признаки уже имеют место, заимствуя хронологические понятия из индуистской
космологии и западной астрологии. В 1910 он вновь занялся космическими
циклами и их теософской популярной версией. Размышления о периодическом
рождении и разрушении всех организмов позволили Листу связать его
апокалиптические настроения с предположением о близком конце цикла: начало
нового соответствовало бы и пришествию нового времени. Он погрузился в
сложные вычисления, опиравшиеся на схемы Блаватской, чтобы доказать, что в
1897 закончился весьма существенный цикл. Другим источником для подсчетов
послужили труды современных немецких астрологов-теософов. Блаватская уже
писала о солнечном или звездном годе -- времени, необходимом планетам, для
того, чтобы занять свое место в следующем доме зодиака. Она определяла этот
период как 25.868 земных лет. Лист воспользовался этим термином и произвел
от него звездный сезон, который длился 0.467 земных лет. Поскольку перемены
сезона играли главную роль в пантеистической мифологии, применение концепции
звездных лет к апокалиптике было вполне последовательным. В серии статей,
опубликованных во время войны, Лист писал о "космических влияниях звездных
сезонов", которые имеют такую силу над человеческими делами.
Арманистскокаббалистические вычисления убедили его в том, что зимнее
солнцестояние 1899 совпало с зимним солнцестоянием текущего звездного года.
Несчастья времени и лишения войны поэтому были рассмотрены им как отражение
космических бурь равноденствия, предвещающих приход звездной весны. Этот
сезон означал и совершенно другой период в истории человечества. В рамках
этой астрологической системы "мессианские страдания" выглядели космическими
предвестниками искупления.
Другим знаком, наполнившим Листа мессианским оптимизмом, стало
получение им в ноябре 1911 письма от некоего человека, называвшего себя
Тарнхари. Этот человек, чье имя буквально означало "тайный король", называл
себя наследником древнего рода Вольсунген. Таинственный эмиссар из далекого
прошлого сообщил Листу, что его открытия, касающиеся ариогерманского
прошлого совпадают с видениями его родовой памяти. Тарнхари также подтвердил
существование Armanenschaft: он утверждал, что сам является реинкарнацией
короля-священника принадлежавшего к древней элите. И хотя появление Тарнхари
подтверждало и касалось прошлого, Лист рассматривал реинкарнацию древнего
вождя как добрый знак скорого возрождения в будущем. Другие мессианские
надежды, связанные с Тарнхари, можно обнаружить в письме Фридриха Ванека к
Листу, написанном в первые месяцы войны. Старый патрон считал, что Тарнхари
должен выступить открыто, поскольку для Германии настал час нужды.
Все эти разнообразные знаки говорили о необходимости уничтожить
сатанического врага. Лист требовал истребления Великой Интернациональной
Партии, чтобы ариогерманцы могли спокойно войти в обетованные земли счастья
и благополучия. В 1911 году он написал пророчество о тысячелетнем сражении,
которое странно предвосхищает военные действия Первой Мировой войны: "Да,
арио-германо-австрийские -корабли еще пошлют своих ядовитых пчел, лучами
Донара еще ударят огромные пушки наших дредноутов, наши армии еще пойдут на
юг и на запад, чтобы сокрушить врага и восстановить порядок". Описание этих
боев вполне соответствует апокалиптической схеме. Грандиозный мятеж,
напоминающий о сумерках богов или потоках варваров, сомнет адского врага,
чтобы восстановить справедливый и всегерманский порядок. В стремлении Листа
к апокалиптической мести легко угадать планы немецкой военной агрессии
против негерманского мира. Он сам признавал, что интернациональная война
могла бы более зримо удовлетворить его требования, и что антигерманский враг
все же лучше, чем воображаемая Великая Интернациональная Партия. Превращение
тысячелетнего сражения в войну наций было выгодно Листу еще и в этом
отношении, что отвлекало от бесполезного и нежелательного протеста против
местных структур, традиционные черты которых он все же надеялся сохранить.
Соединение хилиастической агрессивности и неприязни к внутренней социальной
революции подтверждалось также стремлением к национальным войнам со стороны
многих консервативных революционеров и фашистов в Европе.
Первая Мировая война поэтому была встречена ликованием во всех
участвующих в конфликте странах. Некоторые историки предполагали, что такая
реакция народа свидетельствовала о всеобщей жажде перемен, охватившей людей
после нескольких десятилетий застоя. Другие думали, что это расцветающий
империализм пытается отвлечь внимание от давления наступающих перемен. В
любом случае, в Германии были популярны "Идеи 14 года", выразившие то
чувство облегчения, которое охватило всех, когда национальное единство
преодолело все социальные различия и проблемы перед лицом общего
иностранного врага. Предвоенные пессимисты от культуры связывали все
национальные трудности с вредными влияниями западных демократий, которые
теперь пришло время уничтожить силой, в контексте этой эйфории вполне
понятно и отношение Листа к войне.
В апреле 1915 Лист собрал встречу НАО в Вене. Он произнес торжественную
речь, в которой приветствовал войну как начало тысячелетнего сражения,
предвещавшее приход новой эпохи. Он предупредил, что этот переходный период
первоначально может быть связан с увеличением трудностей, "ужасными
преступлениями и сводящими с ума мучениями". Но все эти испытания должны
окончательно послужить окончательному отделению добра от зла, поскольку все
истинные немцы "вступая в новую эпоху не должны брать с собой ничего, что не
принадлежало бы исконной природе арманизма". Война, таким образом, играла
важную роль в представлениях Листа о золотом веке. Военные действия в
отношении других государств отражали "страдания мессии" и также понимались
как суд справедливости, который должен делить людей на эсхатологические
лагеря спасенных и осужденных. Он завершил свою речь утверждением о дуализме
времени, что совершенно соответствовало западной апокалиптической традиции.
Сторонники Листа разделяли его отношение к войне. Тарнхари говорил о
войне как о "священной необходимости". Эллегаард Эллербек датировал свои
письма в соответствии с днями "святой войны". Лист тоже использовал такую
хронологию, поставив под своим апокалиптическим этюдом, озаглавленным "Es
wird einmel..!" следующую подпись "Вена, тысячный день Священной Войны, 22
апреля 1917", и отметил этот день приглашением фотографа, который запечатлел
его погруженным в исследования. И прочие, принадлежавшие к кругу Листа также
смотрели на войну как на крестовый поход против демонических сил; ее суровые
испытания, в траншеях ли, или в голодных городах, люди встречали с
гордостью, уверенные в их апокалиптическом смысле.
Эта позиция добровольного принятия страданий подталкивает к сравнению
ее с феноменом, который Михаил Баркун определил как "утопию катастроф".
Баркун наблюдал амбивалентный характер катастроф, которые, с очевидностью
приводя людей на край гибели, могут порождать также и неожиданное чувство
счастья. Он отметил, что такие события часто создают временное ощущение
общей цели и что "унизительные социальные различия растворяются во внезапно
теплеющей, демократической атмосфере". Эта оценка точно соответствует
эйфории, описанной в "Идеях 1914" и освещает необходимым светом энтузиазм
Листа по отношению к действительным лишениям войны. Поскольку вера в золотой
век включала в себя убеждение в том, что счастью должны предшествовать
ужасные несчастья, то объединение в эпицентре катастрофы только подтверждало
апокалиптические ожидания. Для Листа страдание являлось залогом спасения.
Но как в действительности Лист представлял себе это коллективное
спасение? Свой образ золотого века он строил на материалах средневековой
немецкой апокалиптики, северных легенд и современной теософии. Он
рассказывал средневековую легенду об императоре Фридрихе Барбаросса, который
долго спал в горе Kyffhдuser. Но однажды проснувшись, волной тевтонского
гнева прокатился по всему миру, подчинив его немецкой гегемонии. В этой
истории черпали вдохновение средневековые утописты, надежды которых в XIII
веке сосредотачивались вокруг династии Гогенштауфенов. Позже исторические и
культурные обстоятельства изменились и в XV веке основные надежды
возлагались уже на императоров Фридриха IV и Максимилиана I из династии
Габсбургов. Один утопический трактат того времени, озаглавленный Gamaleon,
рассказывает о будущем немецком императоре, который должен подчинить себе
французскую монархию и папство. Римская церковь должна была лишиться
имущества, все ее духовенство предназначалось к истреблению. После победы
над врагами, германцы должны были возвыситься над прочими народами. Вместо
папы новый немецкий патриарх в Майнце должен был возглавить новую церковь,
подчиненную императору, новому Фридриху, власть которого обнимала собой всю
землю.
Листовский образ золотого века во многом составлен из элементов раннего
национализма и популярной эсхатологии. Первые манифесты националистов
содержали в себе ту же веру в немецкий мир, в котором однажды исполнилась
божественная воля и который поэтому был источником всякого блага до тех пор,
пока не был разрушен заговором низших, негерманских народов, церкви,
капиталистов, евреев и кого угодно. Для восстановления идеального мира
требовалась новая аристократия, руководимая божественным посланником,
призванным отстоять религиозные и политические ожидания угнетенных. Лист
развивал традиции исторического хилиазма, утверждая, что правление Фридриха
IV и Максимилиана I означало возрождение арманистского духа, но к несчастью
потерпело крах по причине заговора лютеровской реформации. Также весьма
значительным является то обстоятельство, что Лист с большим вниманием
относился к идеям Джордано Бруно, философа и еретика XVI века. Бруно
полагал, что иудаизм и христианство разложили древнюю и истинную религию,
которой была для него магия египетской "Герметики" и мистицизм; такое мнение
было весьма популярно среди неоплатоников Ренессанса. Бруно также стремился
к освобождению, которое могло дать вновь открытое знание древних. Соединение
милленаристских чаяний и каббалистической мысли характеризовали и листовский
образ новой Германии. С большим одобрением он цитирует Бруно: "О Юпитер,
позволь немцам понять свою силу и они станут не людьми, но богами".
Одна из северных эпических легенд предлагает другой образ золотого
века, который также весьма важен для нашего анализа. Еще в 1891 году Лист
нашел стих "Волюспы", в котором появлялась устрашающая и вместе с тем
великодушная мессианская фигура:
Великий человек вернулся в круг правителей Властвующий над всеми, он
кладет конец раздорам Его решения мудры и справедливы Все, что он назначил,
будет жить вечно.
Фигура "властвующего над всеми" стала основной идиомой Листа в его
последующих обращениях к золотому веку. Исключительный, сверхчеловеческий
индивид, способный решить все человеческие проблемы и установить вечный
порядок. Божественный диктатор был особенно желанен для тех, кто страдал от
неустойчивости и безосновности индустриального общества. Лист предчувствовал
пришествие такого лидера, чья монолитная реальность определит
социо-политические условия национального золотого века.
Наконец, и теософия предлагала свой оккультный образ золотого века. К
концу войны, Лист приобрел уверенность, что австрийские и немецкие жертвы,
павшие на фронтах, перевоплотятся в коллективное мессианское тело. При
помощи принципа кармы он доказывал, что сотни тысяч убитых должны
воскреснуть как бы охваченные пламенем милленаристской надежды: эти молодые
люди должны были войти в состав элитарных мессианских корпусов в
окончательной послевоенной национальной революции. Исходя из своих
вычислений, основанных на "космических и астрологических законах". Лист
пришел к выводу, что годы 1914, 1923, 1932 имели интимную связь с грядущим
арманистским тысячелетием. Он выделял 1932 год, как время, когда
божественная сила должна овладеть коллективным бессознательным немецким
народом. Поколение воскресших революционеров должно было быть особенно
чувствительным к воздействиям божественной силы и потому составляло лигу
фанатиков, возвещающих приход нового века. Порядок, национальная месть и
национальная страсть должны были превратить современное плюралистическое
общество в монолитное, вечное и нерушимое государство. Этот тоталитарный
образ служил Листу наброском для будущего Великого Германского Рейха. В
предвосхищении нацистской Германии его вычисления ошиблись на один год.
О младшем современнике Листа Иорге Ланце фон Либенфельсе речь уже шла;
он был наиболее молодым из сторонников старого гуру, сошедшихся в 1893 в
Gars am Kamp для встречи с Ванеками. Ланц также был озабочен утраченным
первоначальным арийским миром, но его теории были лишены той атмосферы с ее
восхвалениями древних тевтонцев и их обычаев, которая характеризовала Листа.
Вместо этого его мысль опиралась на радикальную теологию, историческую
избирательность и глубокомысленные научные построения. Ланц пытался оживить
странный мир арийских сверхчеловеков, контролирующих средневековую Европу
через аристократические религиозные и военные ордена; это был визионерский
образ, насыщенный расистскими рыцарями, мистиками и святыми. Центром его
арио-христианской доктрины служила дуалистическая ересь, которая описывала
враждующие силы добра и зла, представленные лучшими арийцами и их спасителем
Frauja -- готское имя для Иисуса, который требовал священной войны против
ложных арийцев, выродившихся арийцев и всех расовых меньшинств. Терминология
Ланца отвечала всему разнообразию современных дисциплин, гуманитарных и
естественных наук, включая антропологию, физику и зоологию; вместе с тем
очевидна общая политическая направленность его мифологии и vцlkisch идей
Листа. Ланц стал героем двух аналитических исследований и занял свое место
как один из предвоенных учителей Гитлера в Вене, как об этом свидетельствуют
классические биографии фюрера.
Человек, который называл себя Иорг Ланц фон Либенфельс, утверждавший,
что он родился в Мессине 1 мая 1872 года от барона Иоганна Ланца фон
Либенфельса и его жены Катарины, урожденной Скала, в действительности
родился 19 июля 1874 года в пригороде Вены. Его отец, Иоганн Ланц, был
учителем, мать действительно звали Катарина, урожденная Гоффенрайх. При
крещении ребенок получил имя Адольф Йозеф. В полной противоположности его
зрелым фантазиям об аристократическом и сицилианском происхождении, его
родители принадлежали среднему классу и по отцу он был наследником длинной
ветви венских бюргеров, известных с самого начала восемнадцатого столетия. В
детстве Ланц горячо интересовался средневековым прошлым и религиозными
орденами, к которым он относился как к духовной элите. Сам он рассказывал,
что его особенно воодушевлял военный орден Рыцарей Храма (тамплиеров), и что
он с головой ушел в их историю и легенды. Эти впечатления вполне могли
определить его решение принять цистерцианское послушничество в аббатстве
Heiligen Kreuz недалеко от Вены. Несмотря на возражения семьи, он вступил в
орден как брат Георг 31 июля 1893 года.
Аббатство Heiligen Kreuz оказало серьезное влияние на жизнь Ланца.
Белый камень церковных нефов, белые плиты, строгий романский стиль,
уединенный монастырский сад, мозаика цветных стекол и могилы двенадцатого
века герцогов Бабенбергов, -- все это глубоко совпадало с атмосферой
средневекового рыцарского романа. Ланц был истовым послушником и сделал
серьезные успехи, 12 сентября 1897 он постригся в монахи, а с 19 сентября
1898 приступил к преподаванию в духовной семинарии.
Жизнь в монастыре удовлетворяла его сентиментальным стремлениям
отождествить себя со священной элитой древности, кроме того, годы в Heiligen
Kreuz дали ему исключительную возможность расширить свое образование под
руководством его учителя, Ниварда Шлегля, специалиста по Ветхому Завету и
восточным языкам. Зрелые труды Ланца несут на себе ясный отпечаток глубокого
знания Библии, редких апокрифов и гностических текстов, а также религиозных
традиций и языков Ближнего Востока. Он также прилежно изучал историю
аббатства и опубликовал свои исследования в нескольких научных журналах.
Особенно важна самая первая из опубликованных им работ, поскольку она
является наиболее ранним свидетельством его зарождающейся ереси и
специфического мировидения (Weltanschauung). Это был комментарий к отпечатку
на могильном камне, извлеченном из-под монастырских плит в мае 1894.
Отпечаток изображал дворянина, ошибочно идентифицированного как Бертольд фон
Трейн (умер в 1254), топчущего неизвестное животное. Ланц интерпретировал
эту сцену как аллегорическое изображение вечной борьбы между силами добра и
зла, соответственно представленными дворянином и странным чудовищем. Ланц
был особенно увлечен бестиальной интерпретацией зла. Размышления над
буквальными смыслами этой аллегории убедили его в том, что корень всякого
зла в мире заложен в приближенной к человеку, но животной природе. Для того,
чтобы найти решение этой проблеме, он начал заниматься зоологией. Изучая
священное писание, апокрифы, современную археологию и антропологию, Лист
объединил существующие расистские идеи в дуалистическую религию. Голубые
глаза и светлые волосы, свойственные арийской расе (как это доказали
современные социал-дарвинистские авторы Карл Пенка, Людвиг Вольтман и Людвиг
Вильзер) окончательно отождествлялись для него с добрым началом, тогда как
различные темные отклонения -- негроиды, монголоиды, жители Средиземноморья
-- он связал с принципом зла. Собственным вкладом Листа в расистскую
идеологию стала адаптация научных взглядов применительно к гностической
доктрине, представляющей светлые и темные силы в качестве космических
сущностей, ответственных за порядок и хаос в мире.
Трудно сказать, насколько этими идеями Ланц обязан своему
послушничеству в монастыре. Его учитель Шлегль презирал евреев Ветхого
Завета как самонадеянное и надменное сообщество и его переводы Библии попали
в список книг, запрещенных церковью за антисемитизм. Расистские тенденции в
мышлении Ланца вполне могли сформироваться под влиянием Шлегля. Впрочем, его
неортодоксальные убеждения, по-видимому, вызывали серьезные трения между ним
и его наставниками. Стремление же Ланца к свободе, интеллектуальной и
физической, стало причиной разочарований и личного несчастья, в связи с чем
он отказался от обета и покинул Heiligen Kreuz 27 апреля 1899 года. Его
отъезд по-разному был воспринят главами аббатства. Настоятель обратился к
нему с призывом "отвергнуть соблазны мира и плотской любви". Но Ланц дерзко
обосновал свое отступничество утверждением о том, что цистерцианский орден
предал свои подлинные принципы (т. е. расистские) и что теперь ему удобнее
было бы извне заняться его реформой. Три его антиклерикальные книги,
вышедшие сразу после того, как он покинул аббатство подтверждают это
намерение. Некоторые признаки свидетельствуют о том, что он присоединился к
движению Шонерера и обратился в протестантство. Говорят также о его
намерении жениться; такой поступок также вынуждал его к отказу от обета и
мог бы объяснить загадочные упоминания о "плотской любви".
С этого времени Ланц был свободен в выборе путей для развития своих
религиозных идей, и период с 1900 по 1905 был отмечен высокой активностью и
сверхъестественной скоростью его интеллектуальной эволюции. В это время он
был зарегистрирован как член, по меньшей мере, двух научных обществ, где он
имел возможность встретиться с выдающимися историками и учеными. Он получил
патент на три изобретения, среди них -- некое техническое приспособление и
мотор. Он также начал писать для таких vцlkisch и социал-дарвинистских
журналов как "Hammer" Теодора Фрича и "Политикоантропологический обзор"
Людвига Вольтмана. Одна из статей Ланца содержала более ста ссылок на сугубо
научные исследования, что подтверждало глубину его недавних занятий
антропологией, палеонтологией и мифологией. Таким образом, первые работы
Ланца имели научную направленность. Поскольку в 1902 году он получил