- Мы отбываем завтра, - заявил он Эсдану. - Вы вместе с нами. Мы получим доступ в голосеть Освобождения. Вы будете говорить от нашего имени. Вы скажете правительству легов, что Экумена знает, что они собираются применить запрещенное оружие, и предупредите их, что если они это сделают, возмездие будет страшным и беспромедлительным.
   У Эсдана кружилась голова от голода и бессонницы. Он стоял неподвижно сесть ему не предложили - уставясь в пол и вытянув руки по швам. Еле слышно он прошептал:
   - Да, хозяин.
   Банаркамье вздернул голову, глаза его сверкнули.
   - Что вы сказали?
   - Энна.
   - Да кем вы себя возомнили?
   - Военнопленным.
   - Можете идти.
   Эсдан вышел. Тэма последовал за ним, но не останавливал его и не направлял. Он пошел прямо на кухню, откуда слышалось громыхание сковородок, и сказал:
   - Чойо, пожалуйста, дай мне поесть.
   Съежившийся и трясущийся старик что-то бормотал, извинялся и сокрушался, но раздобыл немного фруктов и черствого хлеба. Эсдан сел за кухонный стол и жадно принялся за еду. Он предложил ее и Тэме, но тот чопорно отказался. Эсдан съел все до крошки. Покончив с едой. Он прохромал из кухни к боковой двери. Ведущей на большую террасу. Он надеялся встретить там Камзу, но никого из прислуги видно не было. Он сел на скамью возле балюстрады над длинным зеркальным прудом. Тэма рядышком нес караул.
   - Вы сказали, что невольники в таком месте, если они не присоединились к Восстанию, просто вражеские пособники, - сказал Эсдан.
   Тэма стоял недвижно, однако слушал.
   - А вам не пришло в голову, что они просто не понимали, что творится? И сейчас еще не понимают? Это проклятое место, задьйо. Здесь свободу даже вообразить-то себе трудно.
   Молодой человек некоторое время не отвечал из чувства протеста, но Эсдан все говорил и говорил, стараясь установить хоть какой-то контакт, хоть как-то пронять его. Внезапно что-то из сказанного им вышибло пробку.
   - Потребные девки, - сказал Тэма. - Черные их трахают каждую ночь. Вот они кто такие, трахалки. Шлюхи легов. Рожают их черных выблядков, дахозяин, дахозяин. Вы сами сказали. Они не знают, что такое свобода. Никогда и не узнают. Нечего тут освобождать всяких, которые дают черным себя трахать. Они - скверна. Грязь, несмываемая грязь. Они сплошь пропитались черным семенем, сплошь. Леговское семя! - Он сплюнул на террасу и утер рот.
   Эсдан сидел неподвижно, глядя на спокойные воды пруда за нижней террасой, на большое дерево, на туманную реку, не зелень дальнего берега. Здоровья ему и благого труда, терпения. Сострадания, мира. Да какой от меня толк? Все, что я делал. Это всегда было без толку. Терпения, сострадания, мира. Они же твой собственный народ... он посмотрел вниз, на густой плевок на желтом песчанике террасы. Дурень, ты оставил свой собственный народ на всю жизнь и явился вмешиваться в дела другого мира. Дурень, как ты мог думать, что сможешь хоть кому-нибудь дать свободу. Для этого существует смерть. Чтобы выпускать нас из клетки-сгибня.
   Он поднялся и молча заковылял к дому. Молодой человек следовал за ним.
   Свет зажегся с наступлением сумерек. Нверное, старому Саке позволили вернуться к заботам о генераторе. Предпочитая сумерки, Эсдан выключил свет в комнате. Он лежал в постели, когда Камза постучалась и вошла к нему с подносом.
   - Камза! - воскликнул он, подымаясь, и обнял бы ее, не помешай ему поднос. - А Рекам?..
   - С моей матерью, - пробормотала она.
   · С ним все в порядке?
   Голова ее откинулась в кивке. Она поставила поднос на постель, поскольку стола в комнате не было.
   - С тобой все в порядке? Смотри, берегись, Камза. Как бы мне хотелось... они сказали, что завтра уйдут. Держись от них подальше, если сумеешь.
   - Я держусь. Да пребудет с вами безопасность, господин, - произнесла она своим тихим голосом. Он так и не понял, был это вопрос или пожелание. Он грустно пожал плечами и улыбнулся. Она повернулась, чтобы уйти.
   - Камза, а Хио?..
   - Она была с этим. В его постели.
   - Вам есть где спрятаться? - спросил он. Он опасался, что люди Банаркамье могут казнить тут всех перед уходом как прихвостней, или просто чтобы замести следы.
   - У нас есть нора, куда уйти, как вы сказали.
   - Хорошо. Туда и уйдите, если сможете. Исчезните! Скройтесь с глаз долой.
   - Я буду держаться стойко, господин, - ответила она.
   Она уже закрывала за собой дверь, когда звук приближающегося флаера заставил задрожать оконные стекла. Они оба так и застыли, она у двери, он возле окна. Крики внизу, крики снаружи, топот бегущих ног. С юго-востока приближался флаер, и не один.
   - Вырубите свет! - крикнул кто-то.
   Люди бежали к флаерам, стоящим на газонах и террасах. Окно выблеснуло мгновенным светом, воздух сотрясся мгновенным взрывом.
   - Пойдемте со мной, - сказала Камза и, взяв его за руку, потащила за собой за дверь, вдоль по коридору, а потом через выход для прислуги, которого он раньше не видел. Он ковылял за ней так быстро, как только мог, по крутой каменной лестнице, через боковой переход и наружу, к конюшням. Едва они вышли, как несколько взрывов подряд сотрясли вокруг них все. Они рванулись через двор сквозь оглушительный грохот и языки пламени. Камза все еще тащила его за собой с полной уверенностью в том, что движется в нужном направлении, и нырнула вместе с ним в один из конюшенных амбаров. Там уже была Гана и старый невольник, как раз открывающий крышку люка. Они спустились вниз; Камза спрыгнула, а остальные медленно и неуклюже сошли по деревянной лестнице. Особенно тяжело дался спуск Эсдану, который всей тяжестью наступил на больную ногу. Старик спустился последним и закрыл за собой крышку люка. У Ганы был фонарик, но она лишь на мгновение включила его, высветив большой погреб с низким потолком и грязным полом, полки, арку, ведущую в соседнее помещение, груду деревянных ящиков и пять лиц: младенец проснулся, молча выглядывая из перевязи на плече Ганы. Потом - темнота. И, ненадолго, тишина.
   Они нащупали себе по ящику и уселись на них, кто где.
   Снова взрывы, вроде бы дальние, но земля и тьма содрогнулись. И они содрогнулись во тьме.
   - О, Камье! - прошептал кто-то.
   Эсдан сидел на расшатанном ящике, давая пронзительной боли в ступне утонуть в пульсирующем пламени.
   Взрывы: третий, четвертый.
   Тьма была веществом, словно глубокая вода.
   - Камза, - пробормотал он.
   Она что-то шепнула, и он понял, что она где-то рядом.
   - Спасибо.
   - Вы сказали спрятаться, и тогда мы говорили об этом месте, - шепнула она.
   Старик дышал хрипло и часто прокашливался. Дыхание ребенка тоже было различимым - тихий неровный звук, почти всхлип.
   - Дай мне его, - это Гана. Должно быть, она передала малыша матери.
   - Не теперь, - прошептала Камза.
   Старик заговорил громко и так внезапно, что все подскочили:
   - Тут воды нет!
   Камза шикнула на него, а Гана зашипела:
   - Не ори, придурок!
   - Глухой, - шепнула Камза Эсдану с намеком на смех.
   Если у них нет воды, прятаться здесь они могут недолго: ночь и следующий день, и даже этого может оказаться слишком много для кормящей матери. Камза думала о том же, что и Эсдан.
   - Как нам узнать, настала ли пора выходить? - сказала она.
   - Придется рискнуть, когда понадобится.
   Наступила долгая тишина. Было трудно смириться с тем, что глаза не могут привыкнуть к этой тьме, и сколько бы ты тут не просидел, ничего все равно не увидишь. Здесь было зябко, как в пещере. Эсдан пожалел, что на нем нет рубашки потеплее.
   - Ты грей его, - пробормотала Гана.
   - Грею, - отозвалась Камза.
   - Эти люди, они были невольниками? - Это прошептала Камза. Она была совсем рядом с ним, где-то слева.
   - Да. Освобожденные невольники. С севера.
   - Многажды много разных людей приходило сюда, - сказала она, - с тех пор, как старый хозяин опочил. И солдаты тоже. А невольников не было. Они застрелили Хио. И стреляли в Вея и старика Сенео. Не застрелили его, но стреляли.
   - Их наверняка привел кто-то из полевых невольников, показал, где стоят часовые. Но они не смогли отличить невольников от солдат. Где вы были, когда они пришли?
   - Спали в дальней кухне. Все мы, домочадцы. Шестеро. Этот человек стоял, как восставший покойник. Он сказал: "Всем лечь! И чтоб ни волос не шелохнулся!" Мы так и сделали. И слышали, как они стреляют и вопят по всему дому. О, Владыка всемогущий! Как же мне было страшно! Потом стрельбы не было, а тот человек вернулся и наставил на нас свой пистолет и погнал нас в старый барак. Они закрыли за нами старые ворота. Как в старые времена.
   - Зачем они это сделали, если они невольники? - раздался из темноты голос Ганы.
   - Старались освободиться, - ответил Эсдан.
   - Освободиться для чего? Чтобы стрелять и убивать? Чтобы убить девушку в постели?
   - Они все сражаются со всеми остальными, мама, - сказала Камза.
   - Я думала, с этим покончено три года назад, - сказала старуха. Голос ее звучал необычно. Она плакала. - Тогда я думала, что это свобода.
   - Они убили хозяина в его постели! - пронзительно и резко заверещал старик. - Что может из этого выйти!
   В темноте послышалась возня. Гана трясла старика, шипела ему, чтобы он заткнулся. Он закричал: "Пусти меня!" - но притих, хрипя и ворча.
   - Великий владыка! - пробормотала Камза со смешком отчаяния.
   Сидеть на ящике становилось все неудобнее, и Эсдану захотелось поднять ногу повыше или хотя бы вытянуть перед собой. Он сполз на пол. Пол был холодный, шершавый, к нему и прикасаться было неприятно. Опереться было не на что.
   - Если бы ты зажгла свет на минутку, Гана, - сказал он, - мы могли бы найти мешки, найти хоть что-то, на что можно прилечь.
   Мир подвала вспыхнул вокруг них во всей своей хитросплетенной точности. Оказалось, что кроме пустых полок, искать нечего. Они разложили полки, устроив нечто вроде настила, и заползли на него, когда Гана вновь погрузила их в бесформенную простоту ночи. Всем было холодно. Они сгрудились вместе, спиной к спине, бок о бок.
   Спустя долгое время, час, а то и больше, когда полнейшую тишину подвала не нарушал ни единый звук, Гана нетерпеливо прошептала:
   - Все наверху мертвы, я думаю.
   - Это упростило бы нашу ситуацию, - пробормотал Эсдан.
   - Но ведь похоронены-то мы, - сказала Камза.
   Их голоса разбудили ребенка, и он захныкал - то была первая его жалоба, услышанная Эсданом. Тоненькое усталое попискивание или всхлип, но не плач. Это затруднило ему дыхание, и оно начало прерываться между всхлипами.
   - Ну, детка, детка, тише, тише, - пробормотала мать, и Эсдан ощутил, что она покачивается, баюкая ребенка и прижимая его к себе для тепла. Она пела почти неслышно, - Суна мейя, суна на... сура рена, сура на... Монотонное ритмичное жужжащее мурлыканье согревало, создавало уют.
   Должно быть, он задремал. Он лежал на полках, свернувшись калачиком. Он не имел ни малейшего понятия, как долго они пробыли в этом погребе.
   Я прожил здесь сорок лет, алкая свободы, сказал ему мысленный голос. Это алкание привело меня сюда. Оно меня отсюда и выведет. Я буду держаться стойко.
   Он спросил остальных, слышали ил они что-нибудь после окончания бомбежки. Все ответили шепотом, что нет.
   Он потер затылок.
   - Как ты мыслишь, Гана? - сказал он.
   - Я мыслю, что холод ребенку вреден, - сказала она почти нормальным голосом, который всегда был тихим.
   - Вы говорите? Что вы говорите? - заорал старик. Камза, сидевшая рядом с ним, похлопала его по плечу и утихомирила.
   - Я пойду посмотреть, - сказала Гана.
   - Я пойду.
   - Да вы при одной ноге, - недовольно сказала старуха. Она закряхтела и поднялась на ноги, опираясь на плечо Эсдана. - Сидите тихо.
   Она не включила фонарик, а ощупью отыскала лестницу и взобралась по ней, переводя дух на каждой перекладине. Она уперлась в крышку люка и надавила на нее. Показала кромка света. В полумраке они различили подвал, друг друга, темный шар головы Ганы на фоне света. Оно простояла довольно долго, затем опустила крышку.
   - Никого, - шепнула она. - И ни звука. Словно в первое утро.
   - Лучше подождать, - сказал Эсдан.
   Она спустилась к ним и снова села. Через некоторое время она сказала:
   - Мы выйдем, а в доме чужаки, солдаты другой армии. Куда нам тогда податься?
   - Вы можете добраться до полевого поселка, - предложил Эсдан.
   - Путь не ближний.
   - Мы не можем знать, что нам делать, - сказал он после недолгого молчания, - пока не знаем, кто там, наверху. Ладно. Выпусти меня наверх, Гана.
   - Чего ради?
   - Затем, что я узнаю, кто они такие, - сказал он, надеясь на свою правоту.
   - И они тоже, - сказала Камза со странным смешком. - вас не спутаешь.
   - Верно, - сказал он. Он кое-как поднялся на ноги, отыскал лестницу и с трудом полез по ней. "Староват я становлюсь для таких дел", - вновь подумалось ему. Он поднял крышку и осмотрелся. Долго вслушивался. Наконец прошептал тем, кто остался внизу: "Я вернусь, как только смогу", - и выполз, с грехом пополам встав на ноги. У него захватило дух: воздух вокруг потяжелел от гари. Свет был странным, сумеречным. Он шел вдоль стены, пока не смог выглянуть из амбара в дверной проем.
   То, что еще оставалось от старого дома, теперь не отличалось от прежних развалин, развороченное взрывами. Тлеющее, затянутое вонючим дымом. Мощеный двор был покрыт черным угольем и битым стеклом. Ничто не двигалось, кроме дыма. Желтого дыма, серого дыма. А над всем этим сияла ровная чистая рассветная синева.
   Он пошел кружным путем к террасе, прихрамывая и спотыкаясь, потому что боль пронизывала не только ступню, но и всю ногу. Добравшись до балюстрады, он увидел почерневшие останки двух флаеров. Половина верхней террасы превратилась в дымящуюся воронку. А под нею простирались сады Ярамеры, столь же прекрасные и безмятежные, как и прежде, уровень за уровнем, к вековому дереву и реке. Поперек ступенек, ведущих на нижнюю террасу, лежал человек; он лежал привольно, словно бы отдыхая с раскинутыми руками. Ничто не шевелилось, только ползучий дым, да еще кусты, усыпанные белыми цветами, колыхались от вздохов ветра.
   Ощущение того, что из выбитых окон еще пока не рухнувших обломков дома за ним наблюдают, было невыносимо.
   - Эй, есть тут кто? - внезапно выкрикнул Эсдан.
   Тишина.
   Он крикнул еще раз, громче.
   Ответ донесся издали, откуда-то со стороны фасада. Хромая, он спустился к дорожке, открыто, не таясь - а что толку таиться? Огибая дом, к нему навстречу вышли люди, трое мужчин, затем, четвертой - женщина. Имущество в грубой одежде, должно быть, полевые невольники, вышедшие из своих бараков.
   - Со мной тут кое-кто из прислуги, - сказал он, остановившись одновременно с ними метрах в десяти. - Мы спрятались в подвале. Тут есть еще кто-нибудь?
   - Ты кто такой? - сказал один из них, подойдя ближе и вглядевшись, заметив не тот цвет кожи, не те глаза.
   - Я вам скажу, кто я. Но нам безопасно выйти наружу? Там старики, младенец. Солдаты ушли?
   - Солдаты убиты, - сказала высокая женщина с бледной кожей и костлявым лицом.
   - Одного мы нашли раненым, - сказал мужчина. - Вся прислуга перебита. Кто бросал эти бомбы? Что за армия?
   - Не знаю, что за армия, - сказал Эсдан. - Пожалуйста, скажите моим людям, что они могут подняться. Там, за домом, где конюшни. Покличьте их. Скажите им, кто вы. Я не могу идти.
   Повязка на его ноге ослабла, переломы сместились; он начинал задыхаться от боли. Он сел на дорожку, ловя ртом воздух. Голова кружилась. Сады Ярамеры сделались очень яркими и очень маленькими, уходя от него все дальше и дальше, отдаляясь сильнее, чем родной дом.
   Он не полностью потерял сознание, но в голове у него еще долго все мешалось. Вокруг было множество народу, все под открытым небом, отовсюду воняло горелым мясом, этот запах терзал его небо и вызывал тошнотный кашель. Потом появилась Камза и крохотная синеватая тень спящего личика на ее плече. Потом появилась Гана, говорящая остальным: "Он выказал нам дружбу". Парень с крупными руками заговорил с ним, сделал что-то такое с его ногой и забинтовал ее заново, что вызвало сперва жуткую боль, а затем облегчение.
   Он лежал навзничь на траве. Рядом с ним кто-то другой лежал навзничь на траве. Это был Метой, евнух. Голова у Метоя была окровавлена, черные волосы обгорели почти под корень и побурели. Лицо его цвета пыли побледнело и приобрело синюшный оттенок, как у младенца. Он лежал тихо и изредка моргал.
   Сияло солнце. Слышно было, как разговаривают люди, множество людей, и даже где-то поблизости, но они с Метоем лежали на траве, и их никто не тревожил.
   - Флаеры были из Беллена, Метой? - спросил Эсдан.
   - С востока, - Резкий голос Метоя звучал сипло, еле-еле. - Насколько я понимаю. - Помолчав, он добавил. - Они хотят перебраться через реку.
   Эсдан обдумывал это некоторое время. Его рассудок все еще не справлялся, как должно.
   - Кто хочет? - спросил он наконец.
   - Эти люди. Полевые рабы. Имущество Ярамеры. Они хотят встретить Армию.
   - Армию Вторжения?
   - Армию Освобождения.
   Эсдан приподнялся на локтях. От этого движения в голове у него прояснилось, и он сел. Он посмотрел на Метоя.
   - Они ее найдут?
   - Если на то будет воля Владыки, - сказал евнух.
   Вскоре Метой попытался приподняться, как Эсдан, но не смог.
   - Меня накрыло взрывом, - сказал он, задыхаясь. - Что-то ударило меня по голове. В глазах двоится.
   - Вероятно, сотрясение. Лежите смирно. Не засыпайте. Вы были заодно с Банаркамье или вы наблюдатель?
   - Я ваш коллега.
   Эсдан кивнул, запрокинув голову.
   - Фракции нас погубят, - слабым голосом произнес Метой.
   Камза подошла к Эсдану и села на корточки.
   - Они говорят, мы должны переправиться через реку, - поведала она своим мягким голосом. - Туда, где народная армия будет нас охранять. Я не знаю.
   - Никто не знает, Камза.
   - Я не могу взять Рекама через реку, - прошептала она. Ее лицо напряглось, губы стиснулись, брови опустились. Она плакала молча, без слез. - Вода холодная.
   - У них будут лодки, Камза. Они присмотрят за тобой и за малышом. Не тревожься. Все будет хорошо. - Он знал, что его слова бессмысленны.
   - Я не могу уйти, - шепнула она.
   - Тогда останься, - сказал Метой.
   - Они сказали, что сюда придет другая армия.
   - Может прийти. Скорее все-таки придут наши.
   Она взглянула на Метоя.
   - Ты вольнорезанный, - сказала она. - Вместе с другими. - Она оглянулась на Эсдана. - Чойо убит. Всю кухню разнесло на горящие обломки. Она укрыла лицо руками.
   Эсдан сел прямо и потянулся к ней, погладил ее по плечу, по руке. Он коснулся головки младенца, его тоненьких сухих волосиков.
   Гана подошла и воздвиглась над ними.
   - Все полевые собираются перебраться через реку, - сказала она. - Ради безопасности.
   - Здесь вам будет безопаснее. Здесь, где есть еда и крыша над головой. - Метой говорил рублеными фразами, не открывая глаз. - Чем идти навстречу наступлению.
   - Я не могу взять его, мама, - прошептала Камза. - Ему нужно тепло. Я не могу, я не могу взять его.
   Гана склонилась и заглянула малышу в лицо, очень мягко коснувшись его одним пальцем. Ее морщинистое лицо отвердело, как кулак. Она выпрямилась, но не расправила спину, как обычно. Она сутулилась.
   - Хорошо, - сказала она. - Мы остаемся.
   Она села на траву рядом с Камзой. Люди вокруг них двигались безостановочно. Женщина, которую Эсдан видел на террасе, остановилась возле Ганы и сказала:
   - Пойдем, бабушка. Пора идти. Лодки готовы и ждут.
   - Остаемся, - сказала Гана.
   - Почему? Не можешь бросить старый дом, где ты трудилась? - ехидно спросила женщина. - Погорел он, бабушка! Пойдем же. Бери эту девушку с малышом, - Она бросила беглый взгляд на Эсдана и Метоя. Их судьба ее не заботила. - Пойдем же, - повторила она. - вставай, ну.
   - Остаемся, - сказала Гана.
   - Прислуга полоумная, - сказала женщина, отвернулась, развернулась, пожала плечами и ушла.
   Кое-кто еще останавливался, но не дольше, чем на один вопрос, на секунду. Они устремлялись вниз по террасам, по залитым солнцем дорожкам вдоль тихих прудов, вниз, к лодочным сараям возле большого дерева. Спустя недолгое время все они ушли.
   Солнце начинало припекать. Должно быть, полдень скоро. Метой был бледнее обычного, но он приподнялся, сел и сказал, что в глазах у него почти уже не двоится.
   - Нам нужно перебраться в тень, Гана, - сказал Эсдан. - Метой, вы можете встать?
   Он спотыкался и пошатывался, но шел самостоятельно, и они перебрались в тень садовой ограды. Гана отправилась поискать воды. Камза держала Рекама на руках, крепко прижимая к груди, заслоняла его от солнца. Она уже долго ничего не говорила. Когда они усаживались, она сказала полувопросительно, безучастно оглядевшись по сторонам:
   - Мы здесь совсем одни.
   - Наверняка и другие остались. В бараках, - сказал Метой. - Еще объявятся.
   Вернулась Гана; ей не в чем было принести воды, но она смочила свой платок и положила прохладную влажную ткань на лоб Метоя. Он вздрогнул.
   - Когда ты сможешь ходить лучше, мы пойдем в домашние бараки, вольнорезанный, - сказала она. - Там мы найдем кров.
   - Я вырос в домашних бараках, бабушка, - сказал он.
   И наконец, когда он сказал, что может идти, они начали свой колченогий и прерываемый остановками спуск вниз по тропе, которую Эсдан смутно припоминал, по тропе, ведущей к клетке-сгибню. Путь был долгим. Они подошли к высокой стене, окружавшей бараки, к распахнутым воротам.
   Эсдан оглянулся на мгновение, чтобы взглянуть на развалины большого дома. Гана остановилась рядом с ним.
   - Рекам умер, - сказала она еле слышно.
   У него перехватило дыхание.
   - Когда?
   Она покачала головой.
   - Не знаю. Она хочет удержать его. Когда она перестанет удерживать его, она его отпустит. - Гана глядела в открытые ворота на ряды хижин и бараков, на высохшие грядки, на пыльную землю. - Многажды много младенчиков лежат здесь, - сказала она. - В этой земле. Двое моих. Ее сестры.
   Она вошла в ворота следом за Камзой. Эсдан постоял в воротах и пошел делать то, что было ему по плечу: копать могилу для ребенка и вместе с остальными ждать освобождения.
   День рожденья мира
   Birthday of the World (2000)
   Тазу капризничал, потому что ему было три года. Когда пройдет день рожденья мира - а это будет завтра - ему исполнится четыре, а это не возраст для капризов.
   Он визжал, и пищал, и задыхался до синевы, и падал наземь замертво, но когда Хагхаг переступила через него, как через пустое место, все же попытался кусить ее за ногу.
   - Это не человек, - заметила Хагхаг, - это зверушка или младенец. - Она покосилась в мою сторону - можно ли обратиться? - я глянула в ответ - мол, да. - Что скажет дщерь Божия - это младенец или зверушка?
   - Зверушка, - ответила я. - Кусаются звери, а младенцы только сосут.
   Все служанки божьи расхохотались-расхихикалсь, кроме новой варварки, Руавей, которая никогда не улыбалась.
   - Верно, права дщерь Божия, - отозвалась Хагхаг. - Может, кто выбросит зверушку за ворота? В святые места нет зверям ходу.
   - Я не звеюшка! - завизжал Тазу, вскочив - кулачки сжаты, глазенки сверкают, как рубины. - Я сын Божий!
   - Посмотрим, - Хагхаг с сомнением оглядела его. - Теперь это уже не так похоже на зверюшку. Что скажете - может это быть сын Божий? - обратилась она к святым, и все согласно поклонились, кроме дикарки, конечно - та только молча пялилась.
   - Я, я! Я сын Божий! - крикнул Тазу. - Не дета! Айзи дета!
   Он расплакался и побежал ко мне, а я обняла его и расплакалась тоже, за компанию. И мы плакали, пока Хагхаг не посадила нас на колени и не напомнила, что плакать некогда, потому что сюда грядет Сама богиня. Мы перестали плакать, служанки утерли нам слезы и сопли, и расчесали волосы, а Госпожа Облака принесла наши золотые шапки, чтобы мы могли узреть Саму богиню.
   С той пришли ее мать, сама бывшая когда-то Самой богиней, и дурачок принес младенца Арзи на подушке. Дурачок тоже был сыном Божиим. Всего нас было семеро - Омимо, ему в тот год было четырнадцать, и он уже отправился служить в войско, потом дурачок без имени, двенадцати лет, большеголовый и узкоглазый, он любил играть с Тазу и малышом, потом Гоиз и еще Гоиз - их так звали, потому что они умерли и ушли в дом праха, чтобы питаться там подношениями, - потом мы с Тазу, нам предстояло пожениться и стать Богом, и последний - Бабам Арзи, Господь Седьмой. Но я была самая важная, потому что единственная божия дочка. Если Тазу умрет, я еще могу выйти замуж за Арзи, говорила Хагхаг, а вот если умру я, все станет очень плохо и сложно. Тогда все сделают вид, что дочка Госпожи Облака, Госпожа Сладость, и есть дщерь Божия, и ее женят на Тазу, но мир-то будет знать разницу. Вот поэтому мама приветила меня первой, а Тазу - потом. Мы пали на колени и, сжав руки, коснулись большими пальцами лба. Потом встали, и богиня спросила меня, чему я научилась за день.
   Я пересказала, какие слова выучилась читать и писать.
   - Очень хорошо, - похвалила меня богиня. - А о чем ты желаешь попросить, дочка?
   - Мне не о чем просить, госпожа моя мать, благодарю, - ответила я, и только потом вспомнила, что у меня же был вопрос, но было уже поздно.
   - А ты, Тазу? Чему ты научился сегодня?
   - Я хотел укусить Хагхаг.
   - И чему ты научился - это хорошо или плохо?
   - Плохо, - ответил Тазу, а сам улыбнулся, и богиня - вместе с ним, а Хагхаг рассмеялась.
   - А о чем ты желаешь попросить, сынок?
   - Можно мне другую служанку в умывальню, а то Киг очень больно мне голову моет!