Гулд Джудит. Грехи. Книга 2

   Но шик был не единственной отличительной их чертой. В них чувствовался мужской характер, от них веяло могуществом. Он читал это в их глазах, в их уверенных позах. Да, таких не покоришь ни мужскими достоинствами, ни комплиментами. Была в них какая-то уверенность и деловитость, особенно в молодой.
   Стройный и приятный на вид, Марчелло д'Итри обращал на себя внимание своей оливкового цвета кожей, черными блестящими глазами и волосами. По мнению Элен, он выглядел немного неряшливо, но, видимо, это связано всего-навсего с его затруднительным материальным положением. Он, по всей вероятности, сделал все, чтобы выглядеть презентабельным, и даже подстригся. На нем был приличного пошива костюм, правда, уже порядком изношенный. Он явно отгладил его в последнюю минуту. Возможно, это был лучший его костюм, а может, даже и единственный: он был шерстяной, а на дворе стоял май месяц. Белая рубашка хорошего качества тоже уже поизносилась. Впрочем, Элен прекрасно понимала, что его теперешний вид отнюдь не главное. Чутье подсказывало ей, что, если его немного почистить и приодеть, он будет выглядеть в высшей степени презентабельно. Такой экзотичный оттенок кожи! И полные губы вполне сойдут за чувственные. Притягательный для женщин, он в то же время был не настолько красив, чтобы вызывать мгновенную ненависть у мужчин.
   Крошечная темная квартирка Марчелло была весьма запущенной. В углу стоял большой ткацкий станок с незаконченной работой. Элен неодобрительно хмыкнула и обменялась с Любой понимающим взглядом. Обе моментально узнали рисунок ткани. Это был дизайн Миссони.
   Марчелло д'Итри копировал того, кто сейчас в моде. В данный же момент он просто места себе не находил, не в силах понять, что хотят от него посетительницы.
   – Я взяла на себя смелость немного покопаться в вашей жизни. – Элен виновато улыбнулась и посмотрела ему прямо в глаза. – Видите ли, я не хочу выбрасывать деньги на ветер.
   Д'Итри в замешательстве кивнул и нервно заерзал на стуле.
   – У вас очень интересная биография, – продолжила Элен, пытаясь вывести его из оцепенения. – Конечно, она не блестящая, но вполне мне подходит. Синьор д'Итри, я очень ценю свое время, поэтому перейду прямо к делу. Как вы относитесь к тому, чтобы стать модельером?
   – Я уже прошел этот путь, – ответил он с печальной улыбкой, немного расслабившись.
   – Неудачно.
   – Да, – тихо отозвался он.
   – А вам не хотелось бы приобрести известность? – спросила Элен вкрадчивым голосом.
   Д'Итри отрывисто усмехнулся. Были времена, когда он считал себя талантливым, но они давно прошли, и он больше не питает никаких иллюзий на сей счет. Несомненно, важная и могущественная особа, которая постоянно вращается в мире моды, знает это лучше, чем он.
   Тем временем Элен продолжала:
   – За короткое время я могу сделать вас таким же знаменитым, как Валентино, таким же преуспевающим, как Диор. Хотите?
   – Я бы соврал, если бы отказался.
   – Прекрасно. По крайней мере, вы честны, а я очень ценю честность. И, кроме того, вам самому никогда не пробиться в этом бизнесе.
   Д'Итри оцепенел от неожиданности, его снова прошиб пот.
   – Тогда почему вы здесь? – прямо спросил он и тут же вздрогнул от своей смелости.
   Элен, глядя прямо в его растерянные глаза, коротко изложила ему свои планы.
   – В таком случае вам нужен не дизайнер, а… – Он замолчал, подыскивая подходящее слово.
   – Подставная фигура, синьор д'Итри, – подсказала Элен, зная, что Царица произносит про себя: «лопух». – Вы, конечно, не будете сидеть, сложа руки, вам придется много работать. Надо приобрести определенный лоск, научиться общаться с людьми, уметь угождать клиентам.
   Д'Итри ушам своим не верил. Пусть он ничего не понимает, но отказываться глупо. Эти две женщины либо сумасшедшие, либо твердо знают, чего хотят.
   Он слушал Элен и одновременно прикидывал, какие возможности перед ним открываются. Если за ним будет такая сила, как журналы «Ле Мод» и «Ла Мода», то он сможет жить на вилле, разъезжать по всему свету и любоваться своими фотографиями в газетах.
   – Я словно закладываю душу дьяволу, – мрачно усмехнулся он, лихорадочно прокручивая в уме: самолеты, дорогие машины, яхты… В один миг все то, о чем он так долго мечтал, станет явью. А социальное положение?! Бедный мальчик с Сицилии может взлететь высоко, даже очень высоко.
   Он с трудом сдерживал себя, чтобы не выдать свою радость.
   – А что я с этого буду иметь? – спросил он с напускной деловитостью.
   – Я же уже сказала: вы станете знаменитым дизайнером. У вас будет слава. Уважение. – Элен снизила голос до шепота: – Состояние.
   Глаза д'Итри вспыхнули.
   – И каким же будет это состояние?
   – Все зависит от того, как пойдут дела. Компания будет выплачивать вам проценты.
   – Какие?
   – Пятнадцать процентов. – Д'Итри был явно разочарован.
   – Значит, я буду не вправе участвовать в обсуждении проектов?
   – Совершенно верно. Руководствуясь интересами рынка, мы будем продавать только то, что может быть продано с гарантией. Однако в трех вещах вы можете быть совершенно уверены. – Элен начала медленно загибать пальцы: – Первое – ваше имя появится в названии ателье. Второе – оно будет находиться здесь, в Милане, с отделением в Риме. Потом мы откроем и другие отделения. И, наконец, третье – это будет самое дорогое в мире ателье.
   Д'Итри какое-то время осмысливал услышанное.
   – И пятнадцать процентов… сделают меня богатым?
   – Очень богатым, синьор д'Итри. А пока мы не наладим производство, я буду платить вам зарплату, которую, само собой разумеется, потом вычту из ваших доходов. Зарплату в… – Элен сделала вид, что прикидывает, сколько ему можно заплатить, – ну скажем, в полтора миллиона лир в месяц? – Она вопросительно посмотрела на него.
   У д'Итри перехватило дыхание и закружилась голова. Полтора миллиона лир! Мама миа! Три тысячи долларов! И каждый месяц! И такое возможно? О благословенная Дева Мария!
   Д'Итри усмехнулся, почему-то ощутив себя гораздо увереннее.
   – Звучит заманчиво, – проговорил он с напускной задумчивостью. Когда он поднял на Элен глаза, на его лице играла лукавая улыбка. – Двадцать пять процентов.
   Для Элен его выпад не был неожиданностью: она намеренно предложила ему пятнадцать процентов, планируя в дальнейшем сторговаться на тридцати. Двадцать пять процентов ее вполне устраивали, но нельзя же сдаваться так быстро!
   – Двадцать, – решительно заявила она.
   Д'Итри интуитивно чувствовал, что играет на чужом, совершенно незнакомом ему поле. Ясно, что он может потребовать больше, но сколько? Он совершенно растерялся и посмотрел на Элен. Она невозмутимо ждала его ответа.
   – Двадцать два? – спросил он.
   – Двадцать.
   – Ладно, – согласился он.
   – По рукам, – улыбнулась Элен. Вот так удача! Она будет получать от ателье целых восемьдесят процентов.
   Женщины встали.
   – Жду вас у себя в офисе в следующий вторник, – сказала Элен. – Мои юристы подготовят все необходимые бумаги.
   – Приду, – пообещал д'Итри, уже планируя по пути заглянуть в салон «альфа-ромео».
   У самой двери Элен вдруг остановилась и, повернувшись, протянула ему руку.
   – До свидания, синьор д'Итри.
   Он неловко поцеловал ее.
   – До свидания, синьорина. – Его черные блестящие глаза так и сияли. – Вместе мы разбогатеем!

Глава 3

   В один из июньских дождливых дней Элен была приглашена на прием к Одиль Жоли. Удивительно! Одиль Жоли ведь не любительница устраивать приемы. Но, немного поразмыслив, Элен все поняла. Одиль Жоли решила отметить свое восьмидесятилетие, по случайности совпавшее с шестьдесят третьей годовщиной «Дома Одиль Жоли», начало которому положил магазин по продаже дамских шляп в сентябре тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Именно поэтому она распахнула двери своей квартиры для всех, кого она знала, или, как говорили острые на язык парижане, для тех, с кем она пока еще разговаривала. Прием длился целых полдня и закончился почти под утро. Богачи и знаменитости с радостью отдавали дань уважения одной из величайших кутюрье своего времени.
   Повсюду сновали фотографы, в том числе из «Ле Мод».
   Одиль Жоли, подобно королеве, принимала каждого в отдельности. Входящего в квартиру гостя встречал слуга, обслуживал и ставил в очередь; другой слуга провожал его в комнату Одиль Жоли. Юбилярша во всем своем великолепии сидела на возвышении из подушек и мавританских ковров внутри шелкового шатра, специально возведенного для этой цели. Шатер был освещен скрытыми от глаз фонарями и окружен развесистыми пальмами в горшках. В бронзовых жаровнях курилось сандаловое дерево, а в углу, скрестив ноги, сидел певец-индус и что-то выкрикивал пронзительным голосом, перебирая струны похожего на арфу инструмента. По случаю торжества Одиль Жоли просто превзошла самое себя. На ней была густая чадра, элегантное шелковое сари, купленное ею во время недавнего путешествия в Индию, и сверкающие золотые украшения. Каждому гостю разрешалось поздравить ее с успехом и долголетием и задать ей один – всего только один, но очень важный – вопрос, чтобы она могла блеснуть ясностью ума и мудростью.
   Одиль Жоли любовалась собой чрезвычайно. Зная, что любое ее слово принимается за истину, она прямо-таки играла ими. Когда одна из моделей спросила ее, в чем секрет красоты, она уклончиво ответила: «Красота настолько иллюзорна, что никто не сможет раскрыть его».
   Когда кто-то из мужчин спросил ее, что такое успех, Одиль Жоли приняла задумчивый вид и начала размышлять вслух: «Гм-м… успех… – Но вот глаза ее вспыхнули, и она со знанием дела изрекла: – Успех или есть, или его нет».
   Корда ее спросили, что является самым важным на этом свете, она многозначительно бросила: «Экономия движений».
   – Когда мне следует сделать первую подтяжку лица? – спросила какая-то женщина.
   – Подтяжку лица? Нет, нет, нет и еще раз нет! Никогда этого не делайте. Лучше добавьте морщин! – воскликнула Одиль Жоли и со счастливым вздохом добавила: – Морщины создают характер.
   Элен была буквально потрясена великолепием квартиры Одиль Жоли. И хотя это были апартаменты в роскошном отеле, она ожидала увидеть здесь такую же спартанскую обстановку, как и в мастерских салона модельерши, где конструировалась и создавалась одежда.
   Интерьером занималась сама Одиль Жоли, правда, не без помощи знаменитого английского декоратора Джона Фаулера. Вдоль одной из стен гостиной тянулись встроенные шкафы, покрытые черным лаком, а перед ними стояла длинная тахта с массой подушек из светлой замши. Две другие стены были сплошь в зеркалах, за исключением небольшого пространства, где находился изысканный мраморный камин, а рядом кофейные столики и стулья в стиле ампир. В глаза бросались мягкий с толстым ворсом ковер и вокруг него бронзовые олени в натуральную величину. Внимание привлекали картины Тернера и Ренуара, небольшие работы Тициана и огромная коллекция японского фарфора.
   Ожидая своей очереди, Элен непрестанно думала о том, какую огромную роль сыграла Одиль Жоли в ее жизни. Именно она разглядела ее когда-то в галерее Андре Лихтенштейна и предложила ей работу в качестве модели; она рекомендовала ее Жаку в качестве модели для сенсационных фотографий, снятых на Эйфелевой башне. Позже, когда она приступила к изданию своего журнала, Одиль Жоли снова оказала ей поддержку и даже поссорилась с Ассоциацией высокой моды, разрешив ей напечатать свою коллекцию одежды, что, несомненно, было хорошим началом для журнала. Возможно, без Одиль Жоли он никогда бы и не состоялся. А может, все-таки состоялся? Жизнь – штука такая…
   В одном Элен была абсолютно уверена: достичь того, что она сейчас имела, ей помогли трое – мадам Дюпре, Одиль Жоли и Станислав. Они были ее ангелами-хранителями.
   В тридцать три минуты восьмого к Элен подошел лакей.
   – Не откажите в любезности, мадемуазель, пройти со мной к Одиль Жоли.
   Элен, не скрывая любопытства, застыла у огромного шатра. Отогнув его край, лакей пропустил ее внутрь. У Элен захватило дух. Причитания певца-индуса, запах сандала, шелест зеленых пальм в сочетании с мавританскими коврами и красочными подушками – все это было частью какого-то другого мира!
   В углу кто-то зашевелился, раздалось глухое рычание. Оказалось, там, на задних лапах сидит грозный оцелот; желтые глаза его сверкали голодным блеском.
   – Не бойся, Шеба не кусается.
   Элен оглянулась на голос. На возвышении из подушек, подобно древнему гуру, сидела Одиль Жоли. Невидимые фонари освещали мягким светом ее морщинистое лицо. При виде своей бывшей модели глаза ее вспыхнули, а лицо еще сильнее сморщилось от радостной улыбки.
   – Элен! – воскликнула она, протягивая узловатую руку. – Подойди поближе. Мы так давно не виделись!
   Элен испуганно посмотрела на большую кошку и, лишь заметив, что она сидит на цепи, успокоилась и медленно приблизилась к знаменитой кутюрье.
   – Да, прошло уже много времени, – покачала головой Элен. – Желаю вам счастья и многих лет жизни.
   Одиль Жоли только рукой махнула.
   – Я перестала считать дни рождения еще полвека назад. Иди, сядь рядом.
   Боже, какой чести она удостоена! Других оставляли в шатре буквально на минуту. Элен с опаской поглядела по сторонам и, улыбаясь, спросила:
   – А змей здесь нет?
   – Здесь – нет, – ответила Одиль Жоли, прищурив глаза, – но думаю, вся квартира заполнена гадами. – Она дождалась, пока Элен сядет. – А ты преуспела, милочка. И знаешь, ты одна из тех немногих, кого я уважаю.
   Элен даже покраснела от столь неожиданного комплимента.
   – Журнал «Ле Мод» никогда бы не состоялся, если бы не ваша помощь.
   – Ерунда! Ты работала как одержимая. Жаль только, что твоя личная жизнь не сложилась. Я обожала Станислава.
   – Я тоже, – едва справившись с собой, отозвалась Элен. – Исключительный был человек.
   Одиль Жоли кивнула и хитро посмотрела на девушку.
   – Несколько минут назад один мужчина спросил меня, в чем секрет успеха, и знаешь, что я ему ответила? – Она выразительно помолчала. – Я сказала ему: «Спроси Элен Жано. Она знает».
   – Вы преувеличиваете!
   Они помолчали, затем Одиль Жоли поинтересовалась, почему Элен не задает ей пресловутый единственный вопрос. Та только беспомощно рассмеялась.
   – Вот и умница. – Одиль Жоли помолчала. – Люди свихнули себе мозги, пытаясь отгадать, почему я раскошелилась и устроила этот прием, хотя никто из них не осмеливается прямо спросить меня об этом. Они думают, что я прощаюсь с жизнью.
   – Это смешно, – произнесла Элен. Для нее Одиль Жоли всегда была и всегда будет.
   Знаменитая кутюрье печально улыбнулась и посмотрела на свои руки. Ногти были тщательно ухожены, но кожа сморщилась и вся была в старческих пятнах.
   – Мне уже восемьдесят. Может, я проживу еще десяток лет, а может… Как думаешь, почему пришли все эти люди? Пожелать мне долгих лет жизни? – Она сухо рассмеялась. – Нет. Они хотят увидеть, сколько жизни осталось в восьмидесятилетней женщине. Им хочется знать, насколько я сломлена. – Наклонившись, она вытащила из судка, что стоял у нее в ногах, кусок сырого мяса и бросила его оцелоту. Его зубы мгновенно вонзились в окровавленную плоть. – Они пришли посмотреть, как жизнь потрепала меня за все эти годы. – Одиль Жоли кивнула головой в сторону кошки. – Они думают, что жизнь сожрала меня так же, как Шеба пожирает мясо. – Она вздохнула и взглянула Элен в глаза. – Я динозавр, осколок прошлого века. Сотни новых дизайнеров так и рвутся занять мое место. И как это ни смешно, я действительно устала.
   У Элен защемило сердце. Для нее Одиль Жоли была такой же несокрушимой, как любой французский монумент, и странно было видеть ее совсем в другом свете – как обыкновенного смертного.
   Внезапно модельерша крепко сжала руку Элен.
   – Пусть твои фотографы осветят мой прием как следует! – Элен заметно встревожилась.
   – Не смотри на меня так! – рассердилась Одиль Жоли. – Со мной ничего не случилось. Скажи мне, какие номера журналов сейчас готовятся к выпуску?
   – Ноябрьские.
   – О-о… – разочарованно протянула она.
   – А в чем дело? – удивилась Элен.
   – Может быть, тебе удастся вставить несколько дополнительных страниц в какой-нибудь ближайший номер… – замялась Одиль Жоли.
   Элен слишком хорошо знала Одиль Жоли, чтобы сделать правильный вывод: без веских на то оснований она бы никогда к ней не обратилась.
   – Я могу «зарезать» одну статью в сентябрьском номере, – сказала Элен, ни минуты не колеблясь, – просто другие или сданы в набор, или уже на складах.
   – В сентябре было бы чудесно! – Одиль Жоли облегченно вздохнула. – Напечатай фотографии сегодняшнего приема и пришли ко мне фотографов, чтобы сделали несколько больших моих портретов. Дело в том, дорогая, – Одиль Жоли понизила голос до шепота, – что я собираюсь отойти от дел.
   – Отойти от дел?!
   – Да. Самое время, когда тебе уже восемьдесят. Очень важно правильно выбрать момент. Неприятно ведь слышать, когда говорят: «Наконец-то!» Однако я пока подожду делать публичное заявление. Подожду, пока… – ее глаза лукаво вспыхнули, – …пока не выйдут сентябрьские номера твоего журнала.
   – Спасибо, – проговорила Элен внезапно охрипшим голосом.
   – А сейчас быстро веселиться! – скомандовала Одиль Жоли. – У входа сюда, наверное, уже километровая очередь!
   Покинув шатер, Элен перекинулась парой слов со своими фотографами и поспешила к выходу. Был ранний вечер, и ей еще многое надо было сделать. Например, рассмотреть предложения архитекторов по двум бутикам д'Итри. В псевдоегипетский интерьер требовалось внести некоторые изменения. А сейчас главное – созвониться с Любой: они вместе подумают, как лучше преподнести материал об уходе Одиль Жоли из мира моды.
   Выходя из отеля «Плаза Атеней», Элен невольно обратила внимание на лимузин, который, словно корабль в шторм, прокладывал себе дорогу под внезапно обрушившимся ливнем. Видимо, очередной важный гость Одиль Жоли. Раскрыв на ходу огромный черный зонт, по ступеням сбежал швейцар. Дверца лимузина открылась, и, увидев пассажира, Элен застыла на месте.
   Найджел Сомерсет!
   Ноги у нее подкосились, и она повисла на балюстраде, наблюдая, как он быстро взбегает по ступеням, но в последнюю минуту отвернулась, не желая быть узнанной. Ее с головой накрыла мощная волна желания.
   – Элен! – Сколько чувства, обещаний и воспоминаний было вложено в это слово.
   Он увидел ее! Узнал!
   Сердце Элен радостно запело. Она медленно повернула голову.
   – Найджел! – крикнул вдруг кто-то низким хриплым голосом.
   Элен едва успела отвернуться, как из вращающихся дверей отеля навстречу Найджелу вышла женщина. Голос принадлежал Элен Жирадо.

Глава 4

   Сорок тысяч зрителей заполнили трибуны в Отей, чтобы посмотреть скачки. Еще двести тысяч расположились вдоль скаковых дорожек; многие, разбив палатки, ждали скачек целых два дня. Было первое ноября, традиционный день осенних скачек на Гран-при. Последние скачки сезона всегда привлекали толпы народа, но прежде никогда такого столпотворения не было. Со всех концов страны поступали известия от промышленников и фабрикантов, что пятьдесят процентов рабочих сказались больными. Букмекеры Монмартра еще никогда столь успешно не вели свой бизнес. Предстоящего события с нетерпением ожидали не только любители скачек, но и весь Париж, вся Франция. Те же, кто не мог присутствовать на скачках, прильнули к радиоприемникам.
   Впервые в этом сезоне в скачках принимали участие пять лошадей. Все лошади были настолько хороши, что никто не мог бы с уверенностью назвать претендента. В забеге участвовали: Барон, лошадь де Ротшильдов, Тре-Жоли от де Севинье, Милена от де Гиде, Пипер от д'Эрмо и Л'Африк от семейства де Леже.
   Волнения начались с вербного воскресенья и нарастали по восходящей в течение всего лета. На вербное воскресенье Барон де Ротшильдов стал призером республиканских скачек. На духов день на скачках Сен-Клода первое место заняла Милена от де Гиде.
   В последнее воскресенье июня в скачках участвовали те же самые лошади, на сей раз в Лонгшампе на приз Пари Гран-при. Здесь победителем вышел Л'Африк от де Леже.
   В сентябре в Венсенне летний Гран-при завоевал Пипер от д'Эрмо.
   В первое воскресенье октября в Лонгшампе Тре-Жоли, лошадь де Севинье, обскакала прочих, получив Гран-при Триумфальной арки.
   С каждой скачкой возбуждение публики нарастало, пока не достигло лихорадочной истерии. Все пять призеров предыдущих сезонных скачек снова были представлены в этом последнем большом заезде.
   Элен взяла на скачки малышку Элен. «В конце концов, – объяснила она няне, – ей уже пора знакомиться с жизнью общества. Конечно, она еще слишком мала, но пусть у нее потихоньку складывается представление о том, что происходит в мире».
   Толпа на трибунах замерла, когда на скаковой дорожке появились лошади. Уже на старте вся пятерка вырвалась вперед, обогнав других лошадей. Лидировал Барон, за ним шли Л'Африк, Тре-Жоли, Пипер и Милена.
   Вытянув шею и приставив к глазам бинокль, малышка Элен с восторгом смотрела на лошадей, но они уже пролетели мимо главной трибуны, причем все шли ноздря в ноздрю.
   В толпе послышались крики и завывания.
   Когда лошади, сделав круг, снова появились у главной трибуны, стало ясно, что впереди Л'Африк. Другие, впрочем, шли почти вплотную.
   Жокей, сидевший на Л'Африке, Эдуардо Хименес, обернулся назад. Он увидел, что Тре-Жоли идет справа от него, а Пипер слева. Земля дрожала от стука копыт.
   Юбер де Леже предупредил его, что уволит, если он не займет первого места. Более того, он пригрозил, что Хименес больше никогда не будет участвовать в скачках и его депортируют обратно в Аргентину.
   Жокей пришпорил лошадь и, издав воинственный клич, огрел ее кнутом.
   Итальянец Эрманно Фоджи, скачущий на Милене, ехидно усмехнулся. Он шел голова к голове с Бароном, на два корпуса позади Л'Африка. Он намеренно замедлял темп, чтобы в нужный момент вырваться вперед. Таков уж был его стиль: сохранять лошади силы, чтобы потом резко вырваться вперед и, обогнав других, первым прийти к финишу.
   Эрманно Фоджи нужна была победа. Его дочь нуждалась в дорогой операции, и де Гиде обещал выплатить ему дополнительно сто тысяч франков, если он выиграет.
   Когда лошади достигли последней четверти овального трека, все зрители с криками повскакивали с мест. Пипер и Тре-Жоли догнали Л'Африка, и сейчас все три лошади шли рядом.
   Эрманно Фоджи рванул вперед. Они с Миленой слились в одно целое. Взгляд жокея был устремлен вперед, когда он искусно подрезал Барона, блокируя ему путь. Сейчас впереди него были Л'Африк, Пипер и Тре-Жоли. Эрманно Фоджи выругался: никакого пространства между ними!
   Эдуардо Хименес запаниковал. Справа от себя он видел неясные очертания гнедой Тре-Жоли. Еще немного – и она вырвется вперед. Нет, надо остановить ее любой ценой!
   Сейчас или никогда, решил Хименес. Он набирал темп с самого старта, и его лошадь уже выбивалась из сил.
   Не думая о последствиях, Хименес поднял кнут и, размахнувшись, стегнул Тре-Жоли по морде. Все произошло так быстро, что люди на трибунах даже не поняли, в чем дело. Зрители лишь увидели, как лошадь, громко заржав, взвилась на дыбы, а ее седок кубарем полетел вниз. Тяжелые копыта летевших в беге Барона и Милена тотчас втоптали его в землю.
   Внезапно все стихло. Трибуны замерли.
   Эрманно Фоджи скорее почувствовал, чем увидел, что случилось: Милена прошлась по чему-то мягкому и вязкому. Он не мог себе позволить остановиться и оказать помощь. Скачки продолжались, и ему нужна была победа.
   Ловко обойдя все еще громко ржавшую Тре-ЖоЛи, Эрманно Фоджи поравнялся с Л'Африком и стал обгонять его. Бросив взгляд налево, он увидел, как из-под темных очков сверкнули злые глаза Хименеса. В воздухе мелькнул кнут, и Фоджи инстинктивно пригнулся, но было уже поздно. Резкая боль обожгла его шею, из глаз посыпались искры. Мир померк, и он потерял сознание. Милена врезалась в Л'Африка, и обе лошади кувырком полетели на землю.
   Толпа неистово закричала: Пипер разорвал финишную ленту.
   После скачек Юбер де Леже и Эдуардо Хименес встретились у конюшен. Юбер весь побагровел от ярости. Голова Хименеса была забинтована, в глазах застыл ужас. Внезапно до их ушей долетел звук ружейного выстрела. Мужчины невольно вздрогнули, хотя были готовы к этому.
   Скрипнула дверь, и из конюшен вышел граф де Леже, бледный, но полный холодного достоинства. Он подошел к худенькому Хименесу и смерил его надменным взглядом.
   – Почему? – спросил он шепотом, едва сдерживая гнев. – Почему?
   Нервы Хименеса сдали. Гнев Юбера и угроза депортации совсем доконали его, и он, не выдержав, в страхе закричал: