Страница:
Элен даже покраснела, в очередной раз, удивившись тому, что американцы столь фамильярны. Не успеют познакомиться, как уже настаивают, чтобы их звали по имени.
– Очень приятно, – все же сказала она. – Элен Жано. – А затем помедлила и добавила со смущенной улыбкой: – Друзья зовут просто Элен.
К столу подошел бармен с очередной порцией виски. Бавьер попросил подождать, залпом осушил стакан и вернул, пустую посуду. Заметив удивление на лице Элен, он рассмеялся:
– Лучшее в мире лекарство от морской болезни!
– В самом деле?
– Уверяю вас! Когда вы напиваетесь, у вас голова идет кругом. Как в таком состоянии вы можете заметить, что пароход раскачивает из стороны в сторону?
Элен рассмеялась:
– Мне ясна ваша точка зрения… Зиги. – Она внимательно посмотрела на него. – Но неужели вам не хочется ощутить море? – спросила она. – Силу ветра?
– Без сомнения, все это здорово. Я ведь прирожденный моряк. Несколько лет назад я совершил кругосветное путешествие на сорокафутовой парусной шлюпке. Даже попал в жесточайший тайфун у берегов Микронезии. Никакого сравнения с этим… – Он пренебрежительно махнул рукой. – С тем тайфуном ничто не сравнится: волны под четыре метра высотой, небо – сплошная черная завеса.
– И вы не боялись? – зябко поежилась Элен. Зиги с бравым видом посмотрел на нее, и открыл, было, рот, чтобы вдохновенно хвастать дальше, но…
– Сказать по правде, Элен, – он обезоруживающе усмехнулся, – я чуть в штаны не наложил!
Эта фраза растопила последний лед: Элен внезапно стало с ним очень легко. Конечно, в его лексиконе присутствовали «соленые» словечки, но, насколько она знала, большинство американцев отличались грубоватостью. И, однако, в Бавьере было что-то такое, что неудержимо влекло к нему. Возможно, причиной тому была его почти такая же, как у французов, жизнерадостность, которая вкупе с его уверенной манерой поведения делала его очень и очень интересным. Он был честным и добродушным, в его компании она чувствовала себя в безопасности.
И именно в этот момент она заметила кольцо на его пальце.
– Ваша жена плохо переносит шторм? – поинтересовалась она.
Он внезапно опечалился и с грустью посмотрел на обручальное кольцо.
– Простите, – опустила глаза Элен. – Я не вправе задавать подобные вопросы.
– Конечно, вправе! – Лицо его осветилось теплой улыбкой. – Когда вам навязывается незнакомый мужчина, вы имеете полное право задать ему такой вопрос.
Элен с благодарностью улыбнулась.
– Моя жена в Нью-Йорке, – тихо пояснил он. – К сожалению, мы не очень ладим.
– Весьма сожалею.
– Иногда требуется время, чтобы понять, что вы не подходите друг другу. Нам вот понадобилось несколько лет. Сначала я во всем обвинял себя, считал, что уделяю ей мало времени. Потом постепенно свыкся с мыслью, что во всем виновата она. – Он сокрушенно покачал головой. – Сейчас я стал мудрее. Когда брак не ладится, виноваты либо оба, либо вообще никто не виноват. Я довольно поздно осознал это. – Он вновь печально улыбнулся Элен. – А как обстоят дела у вас?
Элен выразительно пожала плечами.
– Я овдовела. Потом была помолвлена, но, к сожалению, не понравилась его семье.
– Тогда в этой семье сплошные дураки, – хмыкнул Бавьер. – Но он, но крайней мере за вас боролся?
Элен только вздохнула.
– Ну, тогда он тоже дурак. Не могу себе представить ни одного мужчины, который бы за вас не боролся.
Элен внезапно разозлилась и почему-то решила вступиться за Найджела.
– Он не виноват, – холодно отрезала она. – Дело в том, что я сама разорвала помолвку.
Он с любопытством посмотрел на нее.
– А вы его все еще любите.
– Все уже кончено, – резко отозвалась она. – К тому же он женился на другой, так что все действительно закончилось.
– Я не собираюсь совать нос в ваши дела.
– Вот и хорошо.
– Ладно, давайте поменяем тему. Что привело вас в Нью-Йорк? '
– Бизнес.
– А чем вы занимаетесь? Актриса? Модель?
– Ни то ни другое. – Она рассмеялась. – Почему вы так решили?
– Вы красивы. Я всегда считал, что самые красивые женщины либо актрисы, либо модели.
– Я издаю журналы, – посерьезнела Элен. Он посмотрел на нее с явным уважением.
– Интересно, я их когда-нибудь видел?
– Не знаю. Это в основном журналы для женщин: «Ле Мод» и «Ла Мода».
– Да ну! Так это же журналы мод.
– Откуда вы знаете?
– Жена всегда покупает «Ле Мод», – объяснил он. – И всегда ругается из-за того, что его продают только на Таймс-сквер.
– Все скоро изменится, – ответила Элен. – Я намерена организовать американское издание журнала, и прослежу за распространением его европейских изданий во всех крупных городах Соединенных Штатов.
– Ну, в Нью-Йорке у вас дела пойдут, – заметил он с одобрением.
– Хотелось бы надеяться.
– Да вы в два счета покорите город! Вы борец. У меня чутье на людей.
Элен вспыхнула от удовольствия.
– А вы? – спросила она.
– Я тоже борец. Рыбак рыбака видит издалека. – Элен посмотрела на него и рассмеялась. Взгляд его голубых глаз был серьезным.
– Мне хотелось бы поближе познакомиться с вами, когда вы обоснуетесь в Нью-Йорке, – тихо сказал он.
– Мне тоже, – так же тихо ответила Элен.
Она с трудом поднялась. Он тоже встал. И тут палуба накренилась, и она оказалась в его объятиях.
Ее с головой накрыла горячая волна желания. Она взглянула ему в глаза. Они манили, суля океан наслаждений.
– Мне кажется, я знаю хорошее лекарство от этого шторма, – произнес он.
Элен скользнула под бледно-голубое атласное одеяло. Перевернувшись на спину, она ощутила под собой ласкающую прохладу простыни. Каюта освещалась единственным тусклым ночником на прикроватной тумбочке, а шторы на окнах были спущены, создавая впечатление полного уединения и приглушая шум дождя и моря.
В гостиной раздевался Зигфрид. Вот щелкнул выключатель, и он босыми ногами прошлепал по ковру.
Элен расслабленно растянулась на постели, распустила волосы. Они рассыпались по спине, и, если бы не одна предательская прядь, упавшая ей на грудь, в тусклом свете ночника их можно было бы принять за блестящее шелковое покрывало.
Он слегка замедлил шаг, затем снова двинулся вперед, стараясь поймать ее взгляд. Ее фиалковые глаза заскользили вниз по его загорелому мускулистому телу: грудь в завитках темных волос, узкие бедра, сильные чресла.
Привстав, она положила к себе на грудь его руку и закрыла глаза. Он принялся пальцами нежно массировать ей один сосок, а его влажный язык стал очерчивать круги по второму. Свободной рукой он провел по ее благоухающему телу, еще раз, еще… Постепенно усиливая движения, рука скользнула к лобку, и его палец быстро проник в лоно, проверяя влажность и готовность принять его.
Элен вздрогнула, блаженство сменилось сладкой болью. Еще мгновение и… но он уже перестал ласкать ее и медленно двинулся вверх. Осторожно раздвинув ей ноги, он прижался к ее бедрам. Обхватив его руками за шею, она потянула его голову вниз. Глаза Зигфрида были в дюйме от нее, и она успела заметить, что в какой-то момент он заколебался. Сердце Элен оборвалось. В его властном лице было что-то пугающее, в нем сконцентрировалась дикая сила, как у плотины, готовой вот-вот прорваться.
Вот он легонько отстранился, навис над ней и на мгновение замер. И вдруг обрушился всей своей мощью, резким толчком проникнув в ее влажные глубины. От этого сильного удара, такого долгожданного и такого внезапного, Элен выгнулась дугой. Но вот он уже вышел и принялся двигаться мелкими быстрыми толчками.
Она извивалась под ним, ногами плотно обхватив его торс, голова ее качалась из стороны в сторону. Темп вдруг замедлился, словно он боялся причинить ей боль.
– Быстрее! Прошу… – прошептала она в ужасе.
– Тс-с-с…
Он снова вышел, и она в панике решила, что все кончено, но вот он вновь погрузился в нее, и вздох облегчения вырвался из ее груди. Он томил ее снова и снова, то, ускоряя, то, замедляя темп. Тело Элен содрогалось каждый раз, когда ее наслаждение достигало кульминации, и снова и снова повторялся оргазм, до тех пор, пока он, что-то выкрикнув, не ворвался в нее с новой силой и не оросил струей горячего семени.
Мгновением позже их уже убаюкивал шум волн за бортом.
У Зиги Бавьера и Элен было много общего, но особенно роднило их то, что оба начинали без единого пенни в кармане и прокладывали свой путь из глубин нищеты и отчаяния. Поэтому и тот, и другой сразу же распознали те устремления, которыми руководствовался каждый из них. Элен мгновенно оценила его умственные способности, которые были зеркальным отражением ее собственных. Он был хитрым и честолюбивым и умел наслаждаться своим богатством и положением, однако они не вскружили ему голову. Напротив, на пути к успеху и власти он никогда не забывал о своих корнях. Ему нравился сам процесс наращивания капитала – работа, борьба и ловкость. Уже много лет назад он мог бы уйти на покой и жить в свое удовольствие, но он по-прежнему преумножал свое богатство, потому что испытывал удовольствие от того искусства и азарта, которые сопутствовали этому процессу. Ему был сорок один год, и он уже трижды становился миллионером и дважды банкротом.
«Человек, который однажды нажил состояние, потерял все и начал с самого начала, может ни о чем не беспокоиться, – любил повторять он. – Если успех не счастливая случайность, его можно повторить сотни раз».
И он доказал это. Каждый раз, едва лишившись состояния, он не только наживал его снова, но и изрядно преумножал. Сейчас состояние Бавьера приближалось к двадцати двум миллионам долларов, он играл на бирже и вкладывал значительные деньги в производство товаров длительного и повседневного пользования. Будучи достаточно мудрым, он держал пять миллионов в необлагаемых налогом муниципальных облигациях. Все остальные деньги он использовал, чтобы вести свою игру.
Его финансовые взлеты и падения уходили корнями в годы войны, когда он восемнадцатилетним пехотинцем прошагал из Франции в глубь Германии. На берег Соединенных Штатов он ступил вместе с последними вернувшимися с фронта солдатами. К тому времени, когда он вернулся, парадов уже не устраивали и героев не чествовали. В стране уже вовсю чувствовались нехватка жилья и безработица. Джанкарло Яконо, его бывший работодатель, похлопывал его по спине перед отправкой в Европу и говорил: «Запомни, Зиги-мальчик, что у тебя здесь остались друзья», – и горячо обещал: «Когда ты вернешься, твоя работа будет ждать тебя».
Но когда Бавьер вернулся, его рабочее место уже занял один из многочисленных племянников Яконо, а его девушка вышла замуж. Будущее никогда еще не казалось ему таким беспросветным. На борт «Корабля свободы» во Франции он ступил с двадцатью тысячами долларов, запрятанных в сапоги. К моменту прибытия корабля в Бруклин он был полностью разорен.
Сколько бы лет ни прошло, Бавьеру никогда не забыть адский поход по Германии. Изо дня в день он и солдаты его взвода встречали только косые взгляды, ругательства, смерть, страдание, голод и отчаяние. По мере продвижения взвод Бавьера постепенно таял: кто подорвался на минном поле, кто погиб от падавших с неба бомб. Каким-то чудом, возможно благодаря сильной воле, ему удалось остаться в живых. Он честно исполнял свой долг и пытался не обращать внимания на тяготы войны: новые сражения, постоянная угроза смерти, безвкусные холодные пайки и вечный недосып.
Бавьер быстрее других распознал необходимость развлечений – возможно, потому, что сам страшно хотел хоть на какое-то время забыть обо всем этом, а может, потому, что нутром почуял представившийся ему шанс.
Долго ждать не пришлось. Когда рядом с ним упал сраженный пулей молоденький прыщеватый паренек из Айдахо, он вынул у него из кармана колоду карт. Потом бесконечно обменивал свои сигареты и пайки на очередные колоды и вскоре стал единственным на многие мили человеком, у кого были карты. Затем из куска подобранного железа он смастерил небольшую рулетку. Сначала над ним посмеивались, но он твердо знал, что час пробьет. Так оно и получилось. В мокрых лисьих норах и промозглых, продуваемых всеми ветрами палатках, где он устраивал карточные игры и рулетку, всегда было полно народу. Приходилось даже записываться на неделю вперед. Кочующее казино стало самым главным развлечением солдат и самым охраняемым секретом в дивизии. Бавьер прекрасно знал, что, не будучи уверенным, в платежеспособности клиента, допускать его до азартных игр нельзя. Тем более что любой и каждый мог той же ночью подорваться на мине. Поэтому, прежде чем открыть свое предприятие, он поговорил с Гектором Каррасом, здоровенным парнем, тоже родом из Бруклина, который до призыва в армию работал младшим сборщиком налогов в печально известной семье Занматти. Сорганизовавшись и поделив доходы пятьдесят на пятьдесят, они довели организацию азартных игр в дивизионе до неслыханного совершенства. Ко времени окончания военного похода доля Бавьера от заработанных денег составляла свыше двадцати тысяч долларов, которые он тщательно запаковал в пластиковый пакет и сунул себе в сапоги.
Выяснилось, что Бавьер и Каррас поплывут обратно в Нью-Йорк на одном военном корабле. Его пассажирами в массе своей были усталые и злые солдаты. Корабль был переполнен, всем хотелось домой, а путешествие должно было занять почти полторы недели.
И снова Бавьеру представился удобный случай организовать прибыльное развлечение.
На борту находился здоровенный солдат по имени Луис Гонсалес, который постоянно хвастался, что до призыва в армию был боксером-профессионалом. Каррас тоже когда-то провел несколько профессиональных раундов на ринге. Каррас с Бавьером предложили Гонсалесу устроить состязание, и тот согласился. Они переговорили с сержантом своего взвода, а тот, в свою очередь, переговорил с командиром части. Последний охотно согласился на такое развлечение – но чтобы солдаты держали пари? Да ни за что на свете!
Тогда Каррас с Бавьером подкупили четырех штатских, и те обошли солдат, предлагая пари. Все охотно согласились и сделали ставки. Бавьер решил поставить на Карраса все свои двадцать тысяч долларов. Риск, конечно, но если Каррас выиграет…
Поединок длился больше часа. В последнем раунде Каррас нокаутировал Гонсалеса. Он вышел из поединка со сломанным носом, небольшим сотрясением мозга и сорока тысячами долларов сверх своих двадцати. Бавьер тоже оказался с шестьюдесятью тысячами долларов на руках. По заведенной привычке он держал их спрятанными в сапоги, предварительно пометив каждую купюру едва заметной буковкой «б» в правом углу. Он спал в носках и сапогах и принял все меры предосторожности. Когда он шел в душ, сапоги охранял Каррас, а когда тот был на дежурстве, он засовывал деньги в вентиляционную трубу. Именно там они были спрятаны, когда за двое суток до прибытия в Нью-Йорк оказалось, что деньги исчезли. Гонсалес, у которого после поражения не осталось ни пенни, почему-то в это самое время играл в карты, поставив на кон сотни долларов. Бавьер безошибочно распознал на купюре свою пометку.
Он грубо тряхнул Гонсалеса за воротник.
– Ты украл мои деньги! – воинственно заявил он, хватая за грудки мужчину намного здоровее его. – Немедленно верни!
Гонсалес посмотрел на него сверху вниз, его темные глаза вспыхнули огнем.
– Я ничего не крал. Я их выиграл.
Оттолкнув Бавьера, он отвернулся и снова сел за игру.
Бавьер твердо решил не отступать. Он целых два года копил шестьдесят тысяч долларов и никому не позволит обкрадывать себя.
– Иди сюда, подлый вор! – сжав кулаки, крикнул Бавьер. – Я намерен вернуть свои деньги.
Гонсалес даже не шелохнулся.
– На твоем месте я бы поостерегся называть меня вором, – предупредил он.
Бавьер пробуравил взглядом широкую спину боксера-профессионала и внезапно, сорвавшись с места, с яростью набросился на него. Оба упали на пол и, катаясь по нему, стали тузить друг друга.
Присутствующие расступились, освобождая место для драки. При других обстоятельствах Гонсалес непременно одержал бы верх, но его застигли врасплох, и к тому же он несколько ослаб от тумаков, нанесенных ему Каррасом два дня назад. Бавьер, схватив его за горло, начал душить.
– Где они? – кричал он, вцепившись Гонсалесу в глотку. – Черт тебя подери, где мои деньги?
Сначала Гонсалес пытался стряхнуть с себя Бавьера, затем решил выцарапать ему глаза, но Бавьер, поняв его намерения, быстро отвернулся. Постепенно здоровяк стал слабеть. В последней отчаянной попытке он попробовал разжать руки Бавьера, но тот только усилил хватку.
Гонсалес вдруг закатил глаза и, захрипев, начал хватать ртом воздух.
Внезапно чьи-то сильные руки оторвали Зиги от Гонсалеса. Перед ним стоял Гектор Каррас.
– Какого черта ты ввязываешься? – прохрипел Бавьер. – Этот подонок стащил мои деньги!
Каррас спокойно посмотрел на Бавьера и похлопал его по плечу.
– Остынь, – сказал он. – Командир идет. Надо линять.
Бавьер посмотрел на Гонсалеса, который все еще валялся на полу, руками ощупывая распухшую шею.
– Я убью тебя, трусливый вор! – процедил сквозь зубы Бавьер.
– Заткнись, – резко оборвал его Каррас и подтолкнул к водонепроницаемой двери-переборке. – Давай мотать отсюда, пока нас не засекли.
– Гадом буду, если не убью этого сукина сына! – пригрозил Бавьер.
– Внимание! – рявкнул Каррас, и они с Бавьером отдали честь проходившему мимо командиру части. Тот небрежно козырнул им и пошел дальше.
Чуть позже Каррас затолкал Бавьера в угол.
– Слушай ты, недоносок, – сердито прошипел он. – Не вздумай еще раз разинуть свою варежку. Ты что, совсем лишился рассудка? Ты только все испортил. Случись что-нибудь с этим парнем сегодня ночью, вся вина падет на тебя.
Бавьер молча смотрел на Карраса. А ведь он прав, в армии существует закон «ШК». Делай, но так, чтобы все было шито-крыто. Впредь надо быть умнее.
Но судьба распорядилась иначе. Согласно расписанию нарядов караульный отправил Гонсалеса нести ночную вахту. Когда пришла смена, на посту его не оказалось. Не явился он и на утреннюю поверку. Весь корабль был перевернут вверх дном, но Гонсалеса не нашли. Пересчитали все спасательные шлюпки, проверили неприкосновенный запас – все на месте. Прозвучал сигнал тревоги: «Человек за бортом!» Капитан быстро развернул корабль, и они задымили обратно. Море прочесывалось четыре дня, и четыре ночи на черной воде плясали поисковые огни, но Гонсалес исчез без следа.
За эти четыре дня Бавьер в поисках своих денег обшарил все щели на корабле. Но если не знаешь, где искать, то шансы на успех равны нулю. К тому же положение усугублялось тем, что командир пронюхал об их драке с Гонсалесом и решил расследовать инцидент. К счастью для Бавьера, он той ночью был все время на виду, и подозрения с него были сняты полностью. Можно было с облегчением вздохнуть, но ведь денег он так и не нашел.
В Бруклине Бавьер и Каррас распрощались друг с другом. Бавьер так и не узнал, что Каррас, запачкав руки кровью, сошел с корабля со ста двадцатью тысячами долларов в кармане. В то время как Гектор поселился в апартаментах гостиницы «Уолдорф-Астория» и возобновил свои контакты с Занматти, Бавьер бегал по городу в поисках работы. Любой работы.
Наконец ему удалось устроиться на разгрузку траулеров в Шипшедской бухте.
Порой ему казалось, что он никогда не отделается от запаха рыбы. Этот запах преследовал его повсюду, куда бы он ни пришел. К тому же это была изнурительная, тяжелая работа, которая высасывала из человека все соки, да и плата за нее была мизерной.
Перед самым Рождеством Бавьер свалился с воспалением легких. Выйдя из благотворительной больницы, он решил: больше никогда в своей жизни не есть рыбы, обходить стороной все рестораны, где ее подают, и самое главное – он решил навсегда уехать из Бруклина. Это место было дырой, и никто лучше его этого не знал. Он хотел жить в настоящем Нью-Йорке. Он даже не пошел за своими пожитками, потому что пришлось бы заплатить за квартиру. Для того чтобы воплотить свою мечту в жизнь, он купил лишь жетон для подземки. Бавьер пересек Ист-Ривер и оказался в Манхэттене.
Манхэттен полностью отличался от Бруклина; тут действовали совершенно иные правила. Инстинкт Бавьера немедленно подсказал ему, что здесь открываются большие возможности для тех, кто обладает даром предвидения, умом и честолюбием.
Зиги бродил по улицам Манхэттена весь день и всю ночь. Он прислушивался, принюхивался, наблюдал. Когда же начал от усталости валиться с ног, он уснул в вагоне подземки. Проснувшись, первым делом отправился подыскивать себе жилье. И снял-таки двухкомнатную квартиру с холодной водой в многоквартирном доме на Ривингтон-стрит в нижней части Ист-Сайда.
На каждом этаже было по четыре квартиры с общим туалетом в коридоре. Раковины располагались на кухне. Здесь тоже отвратительно пахло вареной капустой и кипятящимся бельем. И, кроме того, дом был полон звуков: крики младенцев, семейные ссоры, экзотическая речь из смеси немецкого, польского и еврейского.
Он не был напуган мрачной обстановкой или присутствием иностранцев. Он рассматривал свое нынешнее положение как первый шаг на пути к успеху, не переставая говорить себе: «Главное, я в Манхэттене». Здесь, и только здесь, одна возможность влечет за собой другую. Много лет спустя, когда Бавьер, разбогатев, поселился на Саттон-плейс, он с удовольствием вспоминал Ривингтон-стрит. Он испытывал неимоверную гордость от того, что поднялся с самого дна на самый верх.
На протяжении ряда лет он играл своими деньгами, как ребенок любимой игрушкой, и при этом либо преумножал свое состояние, либо терял последнее. Наконец он решил перестать испытывать судьбу и направить все в ровное финансовое русло. Он купил пентхаус в кооперативе на Саттон-плейс и попытался пролезть в высшее общество. Сделать это было нелегко даже при наличии состояния. Тут не последнюю роль играло соответствующее происхождение или по крайней мере хорошие манеры и умение общаться. Бавьер не имел ни того, ни другого, и к нему относились как к нахалу и выскочке. У него прежде не бьио времени заняться своими манерами, пришлось наверстывать упущенное. Купив пентхаус, он воспользовался услугами специалиста по интерьеру и, кроме того, попросил искусствоведов подобрать ему картины на стены. Прошло немало времени, прежде чем он научился разбираться в живописи и понял, что его не обманули.
Руководствуясь той же целью, Бавьер стал посещать лучшие рестораны и ночные клубы. Купив готовый смокинг, он, надутый как индюк, отправился в «Эль Морокко». Поскольку Зиги не давал чаевых метрдотелю, его усадили за самый худший столик. Более того, его, одетого в смокинг из магазина готового платья, по ошибке приняли за старшего официанта. Урок не прошел даром: на следующий день он заказал у портного несколько костюмов и смокингов.
А потом он встретил даму.
Вплоть до этой «исторической» встречи Бавьер имел очень мало контактов с женщинами. Нельзя сказать, что он их не любил, совсем наоборот – боготворил и преклонялся перед ними. Просто у него никогда не хватало времени. В результате все отношения с женщинами сводились к общению с проститутками, так как он считал секс такой же необходимостью, как мытье, еда и чистка зубов. Постепенно он пришел к выводу, что одного секса недостаточно. Он был богатым человеком, и пришло время обзавестись женой. И желательно такой, которая была бы под стать его богатству. Такой, которая смогла бы открыть все двери, до сих пор для него закрытые.
Он встретил даму на приеме, устроенном его деловым партнером. Она не походила ни на одну из тех, что он знал до сих пор. Красавица с блестящими светлыми волосами, с сильным грудным голосом и весьма грациозной походкой, она вызывала в нем возбуждение, никогда не испытываемое им раньше. Он обратил внимание на ее надменную холодность, но посчитал, что сможет разбудить эту дремлющую страсть. От ее прикосновений у него мурашки бегали по коже. Спустя несколько дней он сделал ей предложение. Она скромно потупила зеленые глаза и обещала подумать.
И Бавьер расценил это обещание как признак поведения настоящей леди. На самом деле все обстояло совсем по-другому: двадцатилетняя дама подыскивала себе в мужья достаточно богатого мужчину, чтобы обеспечить все свои потребности. Что касается любви и секса, то эту ненужную роскошь она легко сбрасывала со счетов. Ее влекло только богатство, которое перерастало во власть.
Поначалу Бавьеру казалось, что их брак заключен на небесах. С той самой минуты, когда они с дамой – она в белом платье и белой фате – вышли из собора Святого Патрика, когда им, словно уткам, пришлось нырять в лимузин, уклоняясь от потока обрушившегося на них риса, Бавьер был на седьмом небе от счастья. Впервые в жизни он кому-то мог излить свою нежность. Он был преданным мужем, щедро позволявшим леди все, что она захочет. Красивую женщину не грех и побаловать. И, кроме того, жена открыла для него двери домов, о существовании которых он даже и не подозревал, и Зиги был благодарен ей за это.
Лишь через год он понял, что с радостью обошелся бы без этого пресловутого общества. Ему не нравились коктейль-приемы, где надо было вести пустые разговоры о бирже: он предпочитал играть там. Он не выносил бесконечных скучных обедов или вечеров в опере по понедельникам. Меньше всего его заботили чистокровные лошади, скачки в Кентукки или состязания в поло на Палм-Бич. А эти бесконечные рассуждения о яхтах! Он предпочитал сам ходить под парусом. Постепенно его презрение к окружению дамы становилось все глубже. Он презирал ограниченность этих людей, их постоянные пересуды, предательство, интриги, сплетни… И к своему ужасу, обнаружил, что все эти пороки присущи и ей. Она была самой искусной из всех интриганкой, сплетницей и столь же ядовитой, как королева кобр. Она всегда мстила своим обидчикам, причем мстила в десятикратном размере, пусть даже ей для этого приходилось месяцами плести свою паутину. Бавьер разочаровался в ней так же, как и во всем ее социальном окружении. Он бы с удовольствием «умыл руки», но капкан уже захлопнулся. Пришлось искать выход. Зиги под любым удобным предлогом стал исчезать из дома и с головой окунулся в романы с другими женщинами. Он знал, что жена прекрасно осведомлена об этом. Знал он также, что, пока он действует осторожно, даму совсем не беспокоят его похождения. Зиги мог делать все что угодно, если это не компрометировало ее и не давало основания ее вероломным друзьям чесать языки у нее за спиной. Она даже сама подталкивала его к любовным похождениям, поскольку любовницы Бавьера освобождали ее от определенных супружеских обязанностей, которые она находила отвратительными. Постепенно Бавьер пришел к заключению, что его жена вообще ненавидит секс. Поначалу отсутствие у нее желания смутило его, но со временем он нашел объяснение: дама считала, что от секса у нее на лице появится печать распущенности, и образуются мешки под глазами.
– Очень приятно, – все же сказала она. – Элен Жано. – А затем помедлила и добавила со смущенной улыбкой: – Друзья зовут просто Элен.
К столу подошел бармен с очередной порцией виски. Бавьер попросил подождать, залпом осушил стакан и вернул, пустую посуду. Заметив удивление на лице Элен, он рассмеялся:
– Лучшее в мире лекарство от морской болезни!
– В самом деле?
– Уверяю вас! Когда вы напиваетесь, у вас голова идет кругом. Как в таком состоянии вы можете заметить, что пароход раскачивает из стороны в сторону?
Элен рассмеялась:
– Мне ясна ваша точка зрения… Зиги. – Она внимательно посмотрела на него. – Но неужели вам не хочется ощутить море? – спросила она. – Силу ветра?
– Без сомнения, все это здорово. Я ведь прирожденный моряк. Несколько лет назад я совершил кругосветное путешествие на сорокафутовой парусной шлюпке. Даже попал в жесточайший тайфун у берегов Микронезии. Никакого сравнения с этим… – Он пренебрежительно махнул рукой. – С тем тайфуном ничто не сравнится: волны под четыре метра высотой, небо – сплошная черная завеса.
– И вы не боялись? – зябко поежилась Элен. Зиги с бравым видом посмотрел на нее, и открыл, было, рот, чтобы вдохновенно хвастать дальше, но…
– Сказать по правде, Элен, – он обезоруживающе усмехнулся, – я чуть в штаны не наложил!
Эта фраза растопила последний лед: Элен внезапно стало с ним очень легко. Конечно, в его лексиконе присутствовали «соленые» словечки, но, насколько она знала, большинство американцев отличались грубоватостью. И, однако, в Бавьере было что-то такое, что неудержимо влекло к нему. Возможно, причиной тому была его почти такая же, как у французов, жизнерадостность, которая вкупе с его уверенной манерой поведения делала его очень и очень интересным. Он был честным и добродушным, в его компании она чувствовала себя в безопасности.
И именно в этот момент она заметила кольцо на его пальце.
– Ваша жена плохо переносит шторм? – поинтересовалась она.
Он внезапно опечалился и с грустью посмотрел на обручальное кольцо.
– Простите, – опустила глаза Элен. – Я не вправе задавать подобные вопросы.
– Конечно, вправе! – Лицо его осветилось теплой улыбкой. – Когда вам навязывается незнакомый мужчина, вы имеете полное право задать ему такой вопрос.
Элен с благодарностью улыбнулась.
– Моя жена в Нью-Йорке, – тихо пояснил он. – К сожалению, мы не очень ладим.
– Весьма сожалею.
– Иногда требуется время, чтобы понять, что вы не подходите друг другу. Нам вот понадобилось несколько лет. Сначала я во всем обвинял себя, считал, что уделяю ей мало времени. Потом постепенно свыкся с мыслью, что во всем виновата она. – Он сокрушенно покачал головой. – Сейчас я стал мудрее. Когда брак не ладится, виноваты либо оба, либо вообще никто не виноват. Я довольно поздно осознал это. – Он вновь печально улыбнулся Элен. – А как обстоят дела у вас?
Элен выразительно пожала плечами.
– Я овдовела. Потом была помолвлена, но, к сожалению, не понравилась его семье.
– Тогда в этой семье сплошные дураки, – хмыкнул Бавьер. – Но он, но крайней мере за вас боролся?
Элен только вздохнула.
– Ну, тогда он тоже дурак. Не могу себе представить ни одного мужчины, который бы за вас не боролся.
Элен внезапно разозлилась и почему-то решила вступиться за Найджела.
– Он не виноват, – холодно отрезала она. – Дело в том, что я сама разорвала помолвку.
Он с любопытством посмотрел на нее.
– А вы его все еще любите.
– Все уже кончено, – резко отозвалась она. – К тому же он женился на другой, так что все действительно закончилось.
– Я не собираюсь совать нос в ваши дела.
– Вот и хорошо.
– Ладно, давайте поменяем тему. Что привело вас в Нью-Йорк? '
– Бизнес.
– А чем вы занимаетесь? Актриса? Модель?
– Ни то ни другое. – Она рассмеялась. – Почему вы так решили?
– Вы красивы. Я всегда считал, что самые красивые женщины либо актрисы, либо модели.
– Я издаю журналы, – посерьезнела Элен. Он посмотрел на нее с явным уважением.
– Интересно, я их когда-нибудь видел?
– Не знаю. Это в основном журналы для женщин: «Ле Мод» и «Ла Мода».
– Да ну! Так это же журналы мод.
– Откуда вы знаете?
– Жена всегда покупает «Ле Мод», – объяснил он. – И всегда ругается из-за того, что его продают только на Таймс-сквер.
– Все скоро изменится, – ответила Элен. – Я намерена организовать американское издание журнала, и прослежу за распространением его европейских изданий во всех крупных городах Соединенных Штатов.
– Ну, в Нью-Йорке у вас дела пойдут, – заметил он с одобрением.
– Хотелось бы надеяться.
– Да вы в два счета покорите город! Вы борец. У меня чутье на людей.
Элен вспыхнула от удовольствия.
– А вы? – спросила она.
– Я тоже борец. Рыбак рыбака видит издалека. – Элен посмотрела на него и рассмеялась. Взгляд его голубых глаз был серьезным.
– Мне хотелось бы поближе познакомиться с вами, когда вы обоснуетесь в Нью-Йорке, – тихо сказал он.
– Мне тоже, – так же тихо ответила Элен.
Она с трудом поднялась. Он тоже встал. И тут палуба накренилась, и она оказалась в его объятиях.
Ее с головой накрыла горячая волна желания. Она взглянула ему в глаза. Они манили, суля океан наслаждений.
– Мне кажется, я знаю хорошее лекарство от этого шторма, – произнес он.
Элен скользнула под бледно-голубое атласное одеяло. Перевернувшись на спину, она ощутила под собой ласкающую прохладу простыни. Каюта освещалась единственным тусклым ночником на прикроватной тумбочке, а шторы на окнах были спущены, создавая впечатление полного уединения и приглушая шум дождя и моря.
В гостиной раздевался Зигфрид. Вот щелкнул выключатель, и он босыми ногами прошлепал по ковру.
Элен расслабленно растянулась на постели, распустила волосы. Они рассыпались по спине, и, если бы не одна предательская прядь, упавшая ей на грудь, в тусклом свете ночника их можно было бы принять за блестящее шелковое покрывало.
Он слегка замедлил шаг, затем снова двинулся вперед, стараясь поймать ее взгляд. Ее фиалковые глаза заскользили вниз по его загорелому мускулистому телу: грудь в завитках темных волос, узкие бедра, сильные чресла.
Привстав, она положила к себе на грудь его руку и закрыла глаза. Он принялся пальцами нежно массировать ей один сосок, а его влажный язык стал очерчивать круги по второму. Свободной рукой он провел по ее благоухающему телу, еще раз, еще… Постепенно усиливая движения, рука скользнула к лобку, и его палец быстро проник в лоно, проверяя влажность и готовность принять его.
Элен вздрогнула, блаженство сменилось сладкой болью. Еще мгновение и… но он уже перестал ласкать ее и медленно двинулся вверх. Осторожно раздвинув ей ноги, он прижался к ее бедрам. Обхватив его руками за шею, она потянула его голову вниз. Глаза Зигфрида были в дюйме от нее, и она успела заметить, что в какой-то момент он заколебался. Сердце Элен оборвалось. В его властном лице было что-то пугающее, в нем сконцентрировалась дикая сила, как у плотины, готовой вот-вот прорваться.
Вот он легонько отстранился, навис над ней и на мгновение замер. И вдруг обрушился всей своей мощью, резким толчком проникнув в ее влажные глубины. От этого сильного удара, такого долгожданного и такого внезапного, Элен выгнулась дугой. Но вот он уже вышел и принялся двигаться мелкими быстрыми толчками.
Она извивалась под ним, ногами плотно обхватив его торс, голова ее качалась из стороны в сторону. Темп вдруг замедлился, словно он боялся причинить ей боль.
– Быстрее! Прошу… – прошептала она в ужасе.
– Тс-с-с…
Он снова вышел, и она в панике решила, что все кончено, но вот он вновь погрузился в нее, и вздох облегчения вырвался из ее груди. Он томил ее снова и снова, то, ускоряя, то, замедляя темп. Тело Элен содрогалось каждый раз, когда ее наслаждение достигало кульминации, и снова и снова повторялся оргазм, до тех пор, пока он, что-то выкрикнув, не ворвался в нее с новой силой и не оросил струей горячего семени.
Мгновением позже их уже убаюкивал шум волн за бортом.
У Зиги Бавьера и Элен было много общего, но особенно роднило их то, что оба начинали без единого пенни в кармане и прокладывали свой путь из глубин нищеты и отчаяния. Поэтому и тот, и другой сразу же распознали те устремления, которыми руководствовался каждый из них. Элен мгновенно оценила его умственные способности, которые были зеркальным отражением ее собственных. Он был хитрым и честолюбивым и умел наслаждаться своим богатством и положением, однако они не вскружили ему голову. Напротив, на пути к успеху и власти он никогда не забывал о своих корнях. Ему нравился сам процесс наращивания капитала – работа, борьба и ловкость. Уже много лет назад он мог бы уйти на покой и жить в свое удовольствие, но он по-прежнему преумножал свое богатство, потому что испытывал удовольствие от того искусства и азарта, которые сопутствовали этому процессу. Ему был сорок один год, и он уже трижды становился миллионером и дважды банкротом.
«Человек, который однажды нажил состояние, потерял все и начал с самого начала, может ни о чем не беспокоиться, – любил повторять он. – Если успех не счастливая случайность, его можно повторить сотни раз».
И он доказал это. Каждый раз, едва лишившись состояния, он не только наживал его снова, но и изрядно преумножал. Сейчас состояние Бавьера приближалось к двадцати двум миллионам долларов, он играл на бирже и вкладывал значительные деньги в производство товаров длительного и повседневного пользования. Будучи достаточно мудрым, он держал пять миллионов в необлагаемых налогом муниципальных облигациях. Все остальные деньги он использовал, чтобы вести свою игру.
Его финансовые взлеты и падения уходили корнями в годы войны, когда он восемнадцатилетним пехотинцем прошагал из Франции в глубь Германии. На берег Соединенных Штатов он ступил вместе с последними вернувшимися с фронта солдатами. К тому времени, когда он вернулся, парадов уже не устраивали и героев не чествовали. В стране уже вовсю чувствовались нехватка жилья и безработица. Джанкарло Яконо, его бывший работодатель, похлопывал его по спине перед отправкой в Европу и говорил: «Запомни, Зиги-мальчик, что у тебя здесь остались друзья», – и горячо обещал: «Когда ты вернешься, твоя работа будет ждать тебя».
Но когда Бавьер вернулся, его рабочее место уже занял один из многочисленных племянников Яконо, а его девушка вышла замуж. Будущее никогда еще не казалось ему таким беспросветным. На борт «Корабля свободы» во Франции он ступил с двадцатью тысячами долларов, запрятанных в сапоги. К моменту прибытия корабля в Бруклин он был полностью разорен.
Сколько бы лет ни прошло, Бавьеру никогда не забыть адский поход по Германии. Изо дня в день он и солдаты его взвода встречали только косые взгляды, ругательства, смерть, страдание, голод и отчаяние. По мере продвижения взвод Бавьера постепенно таял: кто подорвался на минном поле, кто погиб от падавших с неба бомб. Каким-то чудом, возможно благодаря сильной воле, ему удалось остаться в живых. Он честно исполнял свой долг и пытался не обращать внимания на тяготы войны: новые сражения, постоянная угроза смерти, безвкусные холодные пайки и вечный недосып.
Бавьер быстрее других распознал необходимость развлечений – возможно, потому, что сам страшно хотел хоть на какое-то время забыть обо всем этом, а может, потому, что нутром почуял представившийся ему шанс.
Долго ждать не пришлось. Когда рядом с ним упал сраженный пулей молоденький прыщеватый паренек из Айдахо, он вынул у него из кармана колоду карт. Потом бесконечно обменивал свои сигареты и пайки на очередные колоды и вскоре стал единственным на многие мили человеком, у кого были карты. Затем из куска подобранного железа он смастерил небольшую рулетку. Сначала над ним посмеивались, но он твердо знал, что час пробьет. Так оно и получилось. В мокрых лисьих норах и промозглых, продуваемых всеми ветрами палатках, где он устраивал карточные игры и рулетку, всегда было полно народу. Приходилось даже записываться на неделю вперед. Кочующее казино стало самым главным развлечением солдат и самым охраняемым секретом в дивизии. Бавьер прекрасно знал, что, не будучи уверенным, в платежеспособности клиента, допускать его до азартных игр нельзя. Тем более что любой и каждый мог той же ночью подорваться на мине. Поэтому, прежде чем открыть свое предприятие, он поговорил с Гектором Каррасом, здоровенным парнем, тоже родом из Бруклина, который до призыва в армию работал младшим сборщиком налогов в печально известной семье Занматти. Сорганизовавшись и поделив доходы пятьдесят на пятьдесят, они довели организацию азартных игр в дивизионе до неслыханного совершенства. Ко времени окончания военного похода доля Бавьера от заработанных денег составляла свыше двадцати тысяч долларов, которые он тщательно запаковал в пластиковый пакет и сунул себе в сапоги.
Выяснилось, что Бавьер и Каррас поплывут обратно в Нью-Йорк на одном военном корабле. Его пассажирами в массе своей были усталые и злые солдаты. Корабль был переполнен, всем хотелось домой, а путешествие должно было занять почти полторы недели.
И снова Бавьеру представился удобный случай организовать прибыльное развлечение.
На борту находился здоровенный солдат по имени Луис Гонсалес, который постоянно хвастался, что до призыва в армию был боксером-профессионалом. Каррас тоже когда-то провел несколько профессиональных раундов на ринге. Каррас с Бавьером предложили Гонсалесу устроить состязание, и тот согласился. Они переговорили с сержантом своего взвода, а тот, в свою очередь, переговорил с командиром части. Последний охотно согласился на такое развлечение – но чтобы солдаты держали пари? Да ни за что на свете!
Тогда Каррас с Бавьером подкупили четырех штатских, и те обошли солдат, предлагая пари. Все охотно согласились и сделали ставки. Бавьер решил поставить на Карраса все свои двадцать тысяч долларов. Риск, конечно, но если Каррас выиграет…
Поединок длился больше часа. В последнем раунде Каррас нокаутировал Гонсалеса. Он вышел из поединка со сломанным носом, небольшим сотрясением мозга и сорока тысячами долларов сверх своих двадцати. Бавьер тоже оказался с шестьюдесятью тысячами долларов на руках. По заведенной привычке он держал их спрятанными в сапоги, предварительно пометив каждую купюру едва заметной буковкой «б» в правом углу. Он спал в носках и сапогах и принял все меры предосторожности. Когда он шел в душ, сапоги охранял Каррас, а когда тот был на дежурстве, он засовывал деньги в вентиляционную трубу. Именно там они были спрятаны, когда за двое суток до прибытия в Нью-Йорк оказалось, что деньги исчезли. Гонсалес, у которого после поражения не осталось ни пенни, почему-то в это самое время играл в карты, поставив на кон сотни долларов. Бавьер безошибочно распознал на купюре свою пометку.
Он грубо тряхнул Гонсалеса за воротник.
– Ты украл мои деньги! – воинственно заявил он, хватая за грудки мужчину намного здоровее его. – Немедленно верни!
Гонсалес посмотрел на него сверху вниз, его темные глаза вспыхнули огнем.
– Я ничего не крал. Я их выиграл.
Оттолкнув Бавьера, он отвернулся и снова сел за игру.
Бавьер твердо решил не отступать. Он целых два года копил шестьдесят тысяч долларов и никому не позволит обкрадывать себя.
– Иди сюда, подлый вор! – сжав кулаки, крикнул Бавьер. – Я намерен вернуть свои деньги.
Гонсалес даже не шелохнулся.
– На твоем месте я бы поостерегся называть меня вором, – предупредил он.
Бавьер пробуравил взглядом широкую спину боксера-профессионала и внезапно, сорвавшись с места, с яростью набросился на него. Оба упали на пол и, катаясь по нему, стали тузить друг друга.
Присутствующие расступились, освобождая место для драки. При других обстоятельствах Гонсалес непременно одержал бы верх, но его застигли врасплох, и к тому же он несколько ослаб от тумаков, нанесенных ему Каррасом два дня назад. Бавьер, схватив его за горло, начал душить.
– Где они? – кричал он, вцепившись Гонсалесу в глотку. – Черт тебя подери, где мои деньги?
Сначала Гонсалес пытался стряхнуть с себя Бавьера, затем решил выцарапать ему глаза, но Бавьер, поняв его намерения, быстро отвернулся. Постепенно здоровяк стал слабеть. В последней отчаянной попытке он попробовал разжать руки Бавьера, но тот только усилил хватку.
Гонсалес вдруг закатил глаза и, захрипев, начал хватать ртом воздух.
Внезапно чьи-то сильные руки оторвали Зиги от Гонсалеса. Перед ним стоял Гектор Каррас.
– Какого черта ты ввязываешься? – прохрипел Бавьер. – Этот подонок стащил мои деньги!
Каррас спокойно посмотрел на Бавьера и похлопал его по плечу.
– Остынь, – сказал он. – Командир идет. Надо линять.
Бавьер посмотрел на Гонсалеса, который все еще валялся на полу, руками ощупывая распухшую шею.
– Я убью тебя, трусливый вор! – процедил сквозь зубы Бавьер.
– Заткнись, – резко оборвал его Каррас и подтолкнул к водонепроницаемой двери-переборке. – Давай мотать отсюда, пока нас не засекли.
– Гадом буду, если не убью этого сукина сына! – пригрозил Бавьер.
– Внимание! – рявкнул Каррас, и они с Бавьером отдали честь проходившему мимо командиру части. Тот небрежно козырнул им и пошел дальше.
Чуть позже Каррас затолкал Бавьера в угол.
– Слушай ты, недоносок, – сердито прошипел он. – Не вздумай еще раз разинуть свою варежку. Ты что, совсем лишился рассудка? Ты только все испортил. Случись что-нибудь с этим парнем сегодня ночью, вся вина падет на тебя.
Бавьер молча смотрел на Карраса. А ведь он прав, в армии существует закон «ШК». Делай, но так, чтобы все было шито-крыто. Впредь надо быть умнее.
Но судьба распорядилась иначе. Согласно расписанию нарядов караульный отправил Гонсалеса нести ночную вахту. Когда пришла смена, на посту его не оказалось. Не явился он и на утреннюю поверку. Весь корабль был перевернут вверх дном, но Гонсалеса не нашли. Пересчитали все спасательные шлюпки, проверили неприкосновенный запас – все на месте. Прозвучал сигнал тревоги: «Человек за бортом!» Капитан быстро развернул корабль, и они задымили обратно. Море прочесывалось четыре дня, и четыре ночи на черной воде плясали поисковые огни, но Гонсалес исчез без следа.
За эти четыре дня Бавьер в поисках своих денег обшарил все щели на корабле. Но если не знаешь, где искать, то шансы на успех равны нулю. К тому же положение усугублялось тем, что командир пронюхал об их драке с Гонсалесом и решил расследовать инцидент. К счастью для Бавьера, он той ночью был все время на виду, и подозрения с него были сняты полностью. Можно было с облегчением вздохнуть, но ведь денег он так и не нашел.
В Бруклине Бавьер и Каррас распрощались друг с другом. Бавьер так и не узнал, что Каррас, запачкав руки кровью, сошел с корабля со ста двадцатью тысячами долларов в кармане. В то время как Гектор поселился в апартаментах гостиницы «Уолдорф-Астория» и возобновил свои контакты с Занматти, Бавьер бегал по городу в поисках работы. Любой работы.
Наконец ему удалось устроиться на разгрузку траулеров в Шипшедской бухте.
Порой ему казалось, что он никогда не отделается от запаха рыбы. Этот запах преследовал его повсюду, куда бы он ни пришел. К тому же это была изнурительная, тяжелая работа, которая высасывала из человека все соки, да и плата за нее была мизерной.
Перед самым Рождеством Бавьер свалился с воспалением легких. Выйдя из благотворительной больницы, он решил: больше никогда в своей жизни не есть рыбы, обходить стороной все рестораны, где ее подают, и самое главное – он решил навсегда уехать из Бруклина. Это место было дырой, и никто лучше его этого не знал. Он хотел жить в настоящем Нью-Йорке. Он даже не пошел за своими пожитками, потому что пришлось бы заплатить за квартиру. Для того чтобы воплотить свою мечту в жизнь, он купил лишь жетон для подземки. Бавьер пересек Ист-Ривер и оказался в Манхэттене.
Манхэттен полностью отличался от Бруклина; тут действовали совершенно иные правила. Инстинкт Бавьера немедленно подсказал ему, что здесь открываются большие возможности для тех, кто обладает даром предвидения, умом и честолюбием.
Зиги бродил по улицам Манхэттена весь день и всю ночь. Он прислушивался, принюхивался, наблюдал. Когда же начал от усталости валиться с ног, он уснул в вагоне подземки. Проснувшись, первым делом отправился подыскивать себе жилье. И снял-таки двухкомнатную квартиру с холодной водой в многоквартирном доме на Ривингтон-стрит в нижней части Ист-Сайда.
На каждом этаже было по четыре квартиры с общим туалетом в коридоре. Раковины располагались на кухне. Здесь тоже отвратительно пахло вареной капустой и кипятящимся бельем. И, кроме того, дом был полон звуков: крики младенцев, семейные ссоры, экзотическая речь из смеси немецкого, польского и еврейского.
Он не был напуган мрачной обстановкой или присутствием иностранцев. Он рассматривал свое нынешнее положение как первый шаг на пути к успеху, не переставая говорить себе: «Главное, я в Манхэттене». Здесь, и только здесь, одна возможность влечет за собой другую. Много лет спустя, когда Бавьер, разбогатев, поселился на Саттон-плейс, он с удовольствием вспоминал Ривингтон-стрит. Он испытывал неимоверную гордость от того, что поднялся с самого дна на самый верх.
На протяжении ряда лет он играл своими деньгами, как ребенок любимой игрушкой, и при этом либо преумножал свое состояние, либо терял последнее. Наконец он решил перестать испытывать судьбу и направить все в ровное финансовое русло. Он купил пентхаус в кооперативе на Саттон-плейс и попытался пролезть в высшее общество. Сделать это было нелегко даже при наличии состояния. Тут не последнюю роль играло соответствующее происхождение или по крайней мере хорошие манеры и умение общаться. Бавьер не имел ни того, ни другого, и к нему относились как к нахалу и выскочке. У него прежде не бьио времени заняться своими манерами, пришлось наверстывать упущенное. Купив пентхаус, он воспользовался услугами специалиста по интерьеру и, кроме того, попросил искусствоведов подобрать ему картины на стены. Прошло немало времени, прежде чем он научился разбираться в живописи и понял, что его не обманули.
Руководствуясь той же целью, Бавьер стал посещать лучшие рестораны и ночные клубы. Купив готовый смокинг, он, надутый как индюк, отправился в «Эль Морокко». Поскольку Зиги не давал чаевых метрдотелю, его усадили за самый худший столик. Более того, его, одетого в смокинг из магазина готового платья, по ошибке приняли за старшего официанта. Урок не прошел даром: на следующий день он заказал у портного несколько костюмов и смокингов.
А потом он встретил даму.
Вплоть до этой «исторической» встречи Бавьер имел очень мало контактов с женщинами. Нельзя сказать, что он их не любил, совсем наоборот – боготворил и преклонялся перед ними. Просто у него никогда не хватало времени. В результате все отношения с женщинами сводились к общению с проститутками, так как он считал секс такой же необходимостью, как мытье, еда и чистка зубов. Постепенно он пришел к выводу, что одного секса недостаточно. Он был богатым человеком, и пришло время обзавестись женой. И желательно такой, которая была бы под стать его богатству. Такой, которая смогла бы открыть все двери, до сих пор для него закрытые.
Он встретил даму на приеме, устроенном его деловым партнером. Она не походила ни на одну из тех, что он знал до сих пор. Красавица с блестящими светлыми волосами, с сильным грудным голосом и весьма грациозной походкой, она вызывала в нем возбуждение, никогда не испытываемое им раньше. Он обратил внимание на ее надменную холодность, но посчитал, что сможет разбудить эту дремлющую страсть. От ее прикосновений у него мурашки бегали по коже. Спустя несколько дней он сделал ей предложение. Она скромно потупила зеленые глаза и обещала подумать.
И Бавьер расценил это обещание как признак поведения настоящей леди. На самом деле все обстояло совсем по-другому: двадцатилетняя дама подыскивала себе в мужья достаточно богатого мужчину, чтобы обеспечить все свои потребности. Что касается любви и секса, то эту ненужную роскошь она легко сбрасывала со счетов. Ее влекло только богатство, которое перерастало во власть.
Поначалу Бавьеру казалось, что их брак заключен на небесах. С той самой минуты, когда они с дамой – она в белом платье и белой фате – вышли из собора Святого Патрика, когда им, словно уткам, пришлось нырять в лимузин, уклоняясь от потока обрушившегося на них риса, Бавьер был на седьмом небе от счастья. Впервые в жизни он кому-то мог излить свою нежность. Он был преданным мужем, щедро позволявшим леди все, что она захочет. Красивую женщину не грех и побаловать. И, кроме того, жена открыла для него двери домов, о существовании которых он даже и не подозревал, и Зиги был благодарен ей за это.
Лишь через год он понял, что с радостью обошелся бы без этого пресловутого общества. Ему не нравились коктейль-приемы, где надо было вести пустые разговоры о бирже: он предпочитал играть там. Он не выносил бесконечных скучных обедов или вечеров в опере по понедельникам. Меньше всего его заботили чистокровные лошади, скачки в Кентукки или состязания в поло на Палм-Бич. А эти бесконечные рассуждения о яхтах! Он предпочитал сам ходить под парусом. Постепенно его презрение к окружению дамы становилось все глубже. Он презирал ограниченность этих людей, их постоянные пересуды, предательство, интриги, сплетни… И к своему ужасу, обнаружил, что все эти пороки присущи и ей. Она была самой искусной из всех интриганкой, сплетницей и столь же ядовитой, как королева кобр. Она всегда мстила своим обидчикам, причем мстила в десятикратном размере, пусть даже ей для этого приходилось месяцами плести свою паутину. Бавьер разочаровался в ней так же, как и во всем ее социальном окружении. Он бы с удовольствием «умыл руки», но капкан уже захлопнулся. Пришлось искать выход. Зиги под любым удобным предлогом стал исчезать из дома и с головой окунулся в романы с другими женщинами. Он знал, что жена прекрасно осведомлена об этом. Знал он также, что, пока он действует осторожно, даму совсем не беспокоят его похождения. Зиги мог делать все что угодно, если это не компрометировало ее и не давало основания ее вероломным друзьям чесать языки у нее за спиной. Она даже сама подталкивала его к любовным похождениям, поскольку любовницы Бавьера освобождали ее от определенных супружеских обязанностей, которые она находила отвратительными. Постепенно Бавьер пришел к заключению, что его жена вообще ненавидит секс. Поначалу отсутствие у нее желания смутило его, но со временем он нашел объяснение: дама считала, что от секса у нее на лице появится печать распущенности, и образуются мешки под глазами.