Страница:
Северный континент Уттара-Куру представлялся древним индо-тибетским географам в виде квадрата. Жители характеризовались как свирепые и беспокойные, с квадратными лицами, т.е. с сильно выраженной монголоидностью. По легенде, они жили на деревьях, от которых они получали все необходимое, а после смерти перерождались в деревья [17, с.80–81]. Здесь нельзя не увидеть несколько преувеличенное представление о таежной зоне, ограничивающей с севера центральноазиатские степи и в начале нашей эры захватывавшей более южные широты, нежели сейчас
[84]. Любопытно, что как Геродот, так и безымянный восточный географ утверждают, что люди на севере питались плодами деревьев [51, т. IV; 305, с.16]. Это показывает, что в первом тысячелетии до нашей эры в Южной Сибири, Монголии и Казахстане плодовые деревья росли в диком состоянии, что совпадает с реконструкцией палео-климата, о чем мы указывали в наших прежних работах
[84]. Выше упоминалось, что северный континент имел форму квадрата. Аналогичные сведения мы находим также у Геродота, который говорил, что Скифия представляет собой квадрат, две стороны которого доходят до моря, а каждая из сторон равна четырем тысячам стадий [51, т. IV]. Под Скифией Геродот имел в виду всю северо-восточную часть Евразии.
Западный континент Годханья с континентами-спутниками изображен в виде трех кругов, в чем можно усмотреть очертание Северной Африки (средний круг), Европы (верхний круг) и Южной Африки (нижний круг). Отмечается обилие быков на этом континенте, а жители характеризуются как сильные и свирепые демоны-людоеды, очень беспокойные, с бычьими и обезьянними головами. Под бычьими головами, очевидно, понимались эллинские шлемы (не случайно на Востоке Александра Македонского называли «Двурогий»). Обезьянними лицами тибетцам представлялись европейские лица, так же как и древним китайцам, которые писали: «Тюрки с голубыми глазами и рыжими бородами, похожие на обезьян, суть потомки...» [21, с.190] усуней – европеоидного народа, населявшего на рубеже нашей эры Тянь-Шань, потомками которых китайцы XVII в. сочли русских землепроходцев.
Итак, космографические представления индо-тибетской школы поражают своей широтой. По существу, этим географам была известна почти вся поверхность Земли, за исключением Австралии и Антарктиды. Примечательно, что страны света на этой карте расположены в том же порядке, что и у нас. Каким образом и откуда могла появиться на Востоке такая широкая информация – мы решить не в состоянии. По-видимому, некоторые привычные нам представления о науке древности нуждаются в пересмотре.
Хунны в Азии и Европе
[136]
Преамбула
Великая степь
Монголия до хуннов
Хунну и фаза подъема кочевого мира
Западный континент Годханья с континентами-спутниками изображен в виде трех кругов, в чем можно усмотреть очертание Северной Африки (средний круг), Европы (верхний круг) и Южной Африки (нижний круг). Отмечается обилие быков на этом континенте, а жители характеризуются как сильные и свирепые демоны-людоеды, очень беспокойные, с бычьими и обезьянними головами. Под бычьими головами, очевидно, понимались эллинские шлемы (не случайно на Востоке Александра Македонского называли «Двурогий»). Обезьянними лицами тибетцам представлялись европейские лица, так же как и древним китайцам, которые писали: «Тюрки с голубыми глазами и рыжими бородами, похожие на обезьян, суть потомки...» [21, с.190] усуней – европеоидного народа, населявшего на рубеже нашей эры Тянь-Шань, потомками которых китайцы XVII в. сочли русских землепроходцев.
Итак, космографические представления индо-тибетской школы поражают своей широтой. По существу, этим географам была известна почти вся поверхность Земли, за исключением Австралии и Антарктиды. Примечательно, что страны света на этой карте расположены в том же порядке, что и у нас. Каким образом и откуда могла появиться на Востоке такая широкая информация – мы решить не в состоянии. По-видимому, некоторые привычные нам представления о науке древности нуждаются в пересмотре.
Хунны в Азии и Европе
[136]
Преамбула
Посредствующим звеном между гуманитарным источниковедением и исторической географией является учение об этногенезе: возникновениях и исчезновениях этносов, процессах, протекающих в тех или иных пространственных регионах в определенные отрезки исторического времени, т.е. времени, исчисляемого событиями, находящимися в причинно-следственной связи.
Историко-географический подход позволяет дать объяснение тем событиям, которые ранее не поддавались интерпретации и часто оставались без того внимания, которого они заслуживали. Такова судьба этноса «хун», существовавшего с III в. до н.э. по X в. и оставившего после себя разнообразные реликты в составе тюрко-монгольских этносов.
Выбор сюжета не случаен. Закономерность взаимодействия этноса и ландшафта особенно наглядна в экстремальных условиях, так же как и столкновения этносов с разнообразными типами культуры и хозяйства. Центр тяжести нашего исследования лежит в выявлении связи между развитием хуннской кочевой державы и резкими климатическими колебаниями, и прежде всего великой засухой III в., превратившей на время цветущую степь в полупустыню [137]. Цель работы и вывод ее таков: предки тюркских этносов – хунны – были носителями полноценной оригинальной культуры, союзниками древних славян – антов, стремление принизить их неправомерно.
Историко-географический подход позволяет дать объяснение тем событиям, которые ранее не поддавались интерпретации и часто оставались без того внимания, которого они заслуживали. Такова судьба этноса «хун», существовавшего с III в. до н.э. по X в. и оставившего после себя разнообразные реликты в составе тюрко-монгольских этносов.
Выбор сюжета не случаен. Закономерность взаимодействия этноса и ландшафта особенно наглядна в экстремальных условиях, так же как и столкновения этносов с разнообразными типами культуры и хозяйства. Центр тяжести нашего исследования лежит в выявлении связи между развитием хуннской кочевой державы и резкими климатическими колебаниями, и прежде всего великой засухой III в., превратившей на время цветущую степь в полупустыню [137]. Цель работы и вывод ее таков: предки тюркских этносов – хунны – были носителями полноценной оригинальной культуры, союзниками древних славян – антов, стремление принизить их неправомерно.
Великая степь
Посредине Евразийского континента, от Уссури до Дуная, тянется Великая степь, окаймленная с севера сибирской тайгой, а с юга – горными хребтами. Эта географическая зона делится на две части, не похожие друг на друга. Восточная называется Внутренней Азией; в ней расположены Монголия, Джунгария и Восточный Туркестан. От Сибири ее отделяют хребты Саянский, Хамар-Дабан и Яблоновый, от Тибета – Куньлунь и Наньшань, от Китая – Великая стена, проведенная между сухой степью и субтропиками Северного Китая, а от западной части – горный Алтай, Тарбагатай, Саур и западный Тянь-Шань. Западная часть Великой степи включает в себя не только нынешний Казахстан, но степи Причерноморья и даже – в отдельные периоды истории – венгерскую пушту.
С точки зрения географии XIX в. эта степь – продолжение восточной степи, но на самом деле это не так, ибо при этом не учитывается характер движения воздушных масс [89], атмосферные токи, несущие дождевые или снежные тучи. Циклоны с Атлантики доносят влагу до горного барьера, отделяющего восточную степь от западной. Над Монголией висит огромный антициклон, не пропускающий влажных западных ветров. Он прозрачен, и через него легко проходят солнечные лучи, раскаляющие поверхность земли. Поэтому зимой здесь выпадает мало снега, и травоядные животные могут разгребать его и добывать корм – сухую калорийную траву. Весной раскаленная почва размывает нижние слои воздуха, благодаря чему в зазор вторгается влажный воздух из Сибири, а на юге – тихоокеанские муссоны. Этой влаги достаточно, чтобы степь зазеленела и обеспечила копытных кормом на весь год. А там, где сыт скот, процветают и люди. Именно в восточной степи создавались могучие державы хуннов, тюрок, уйгуров и монголов.
А на западе степи снежный покров превышает 30 см и, хуже того, во время оттепелей образует очень прочный наст. В результате скот гибнет от бескормицы. Поэтому скотоводы вынуждены на лето, обычно сухое, гонять скот на горные пастбища – джейляу, что делает молодежь, а старики заготовляют на зиму сено. Даже половцы имели свои постоянные зимовки, т.е. оседлые поселения, и потому находились в зависимости от русских князей, ибо, лишенные свободы передвижения по степям, они не могли уклоняться от ударов регулярных войск. Вот почему в западной части Великой степи сложился иной быт и иное общественное устройство, нежели в восточной [98].
Циклоны и муссоны иногда смещают свое направление и текут не по степи, а по лесной зоне континента, а иногда даже по полярной, т.е. по тундре. Тогда узкая полоса каменистой пустыни Гоби и пустыня Бетпак-Дала расширяются и оттесняют флору, а следовательно, и фауну на север, к Сибири, и на юг, к Китаю. Вслед за животными уходят и люди «в поисках воды и травы» [57], и этнические контакты из плодотворных становятся трагичными. За последние две тысячи лет вековая засуха постигала Великую степь трижды: во II – III вв., в X в. и XVI в., и каждый раз степь пустела, а люди либо рассеивались, либо погибали. Но как только циклоны и муссоны возвращались на привычные пути, трава одевала раскаленную почву, животные кормились ею, а люди обретали снова привычный быт и изобилие.
Грандиозные стихийные бедствия не влияли ни на социальное развитие, ни на культуру, ни на этногенез. Они воздействовали только на хозяйство, а через него – на уровень мощи кочевых держав, ибо те слабели в экономическом и военном отношении, но восстанавливались, как только условия жизни приближались к оптимальным. Но это не означает, что в Великой степи не было никаких государственных перемен. Народы там развивались не менее бурно, чем в земледельческих районах Запада и Востока. Социальные сдвиги были хоть и непохожие на европейские, но не менее значительные, а этногенез шел по той же схеме, как и во всем мире. Кочевники Великой степи играли в истории и культуре человечества не меньшую роль, чем европейцы и китайцы, египтяне и персы, ацтеки и инки. Только роль их была особой, оригинальной, как, впрочем, у каждого этноса.
С точки зрения географии XIX в. эта степь – продолжение восточной степи, но на самом деле это не так, ибо при этом не учитывается характер движения воздушных масс [89], атмосферные токи, несущие дождевые или снежные тучи. Циклоны с Атлантики доносят влагу до горного барьера, отделяющего восточную степь от западной. Над Монголией висит огромный антициклон, не пропускающий влажных западных ветров. Он прозрачен, и через него легко проходят солнечные лучи, раскаляющие поверхность земли. Поэтому зимой здесь выпадает мало снега, и травоядные животные могут разгребать его и добывать корм – сухую калорийную траву. Весной раскаленная почва размывает нижние слои воздуха, благодаря чему в зазор вторгается влажный воздух из Сибири, а на юге – тихоокеанские муссоны. Этой влаги достаточно, чтобы степь зазеленела и обеспечила копытных кормом на весь год. А там, где сыт скот, процветают и люди. Именно в восточной степи создавались могучие державы хуннов, тюрок, уйгуров и монголов.
А на западе степи снежный покров превышает 30 см и, хуже того, во время оттепелей образует очень прочный наст. В результате скот гибнет от бескормицы. Поэтому скотоводы вынуждены на лето, обычно сухое, гонять скот на горные пастбища – джейляу, что делает молодежь, а старики заготовляют на зиму сено. Даже половцы имели свои постоянные зимовки, т.е. оседлые поселения, и потому находились в зависимости от русских князей, ибо, лишенные свободы передвижения по степям, они не могли уклоняться от ударов регулярных войск. Вот почему в западной части Великой степи сложился иной быт и иное общественное устройство, нежели в восточной [98].
Циклоны и муссоны иногда смещают свое направление и текут не по степи, а по лесной зоне континента, а иногда даже по полярной, т.е. по тундре. Тогда узкая полоса каменистой пустыни Гоби и пустыня Бетпак-Дала расширяются и оттесняют флору, а следовательно, и фауну на север, к Сибири, и на юг, к Китаю. Вслед за животными уходят и люди «в поисках воды и травы» [57], и этнические контакты из плодотворных становятся трагичными. За последние две тысячи лет вековая засуха постигала Великую степь трижды: во II – III вв., в X в. и XVI в., и каждый раз степь пустела, а люди либо рассеивались, либо погибали. Но как только циклоны и муссоны возвращались на привычные пути, трава одевала раскаленную почву, животные кормились ею, а люди обретали снова привычный быт и изобилие.
Грандиозные стихийные бедствия не влияли ни на социальное развитие, ни на культуру, ни на этногенез. Они воздействовали только на хозяйство, а через него – на уровень мощи кочевых держав, ибо те слабели в экономическом и военном отношении, но восстанавливались, как только условия жизни приближались к оптимальным. Но это не означает, что в Великой степи не было никаких государственных перемен. Народы там развивались не менее бурно, чем в земледельческих районах Запада и Востока. Социальные сдвиги были хоть и непохожие на европейские, но не менее значительные, а этногенез шел по той же схеме, как и во всем мире. Кочевники Великой степи играли в истории и культуре человечества не меньшую роль, чем европейцы и китайцы, египтяне и персы, ацтеки и инки. Только роль их была особой, оригинальной, как, впрочем, у каждого этноса.
Монголия до хуннов
Нет ни одной страны, где бы со времен палеолита не сменилось несколько раз население. И Монголия – не исключение. Во время ледникового периода она была страной озер, окаймленных густыми зарослями и окруженных цветущей степью. Горные ледники Хамар-Дабана и восточных Саян давали столь много воды, что на склонах Хэнтэя и монгольского Алтая росли густые леса. Кое-где они сохранились и поныне, пережив несколько периодов жестоких усыханий степной зоны Евразийского континента, погубивших озера и придавших монгольской природе ее современный облик.
Тогда среди озер и лесов, в степи паслись стада мамонтов и копытных, дававших пишу хищникам, среди которых первое место занимали люди верхнего палеолита. Они оставили потомкам схематические изображения животных на стенах пещер и утесов. Великая степь, простиравшаяся от реки Хуанхэ почти до берегов Ледовитого океана, была населена самыми различными племенами. Здесь охотились на мамонтов высокорослые европеоидные кроманьонцы, широколицые, узкоглазые монголоиды Дальнего Востока и даже американоиды, видимо пересекавшие Берингов пролив и доходившие до Минусинской котловины [138].
Так было в течение тех десяти тысячелетий, пока ледник перегораживал дорогу Гольфстриму и теплым циклонам с Атлантики. Пока он наращивал свой западный край, передвигался от Таймыра (18 тыс. лет до н.э.) в Фенноскандию (12 тыс. лет до н.э.), откуда сполз в Северное море и растаял, его восточный край таял под лучами солнца, пропускаемыми антициклоном. С тающего ледника стекали ручьи, которые орошали степи, примыкавшие к леднику, наполняли впадины, превращая их в озера, и создавали тот благодатный климат, в котором расцветала культура верхнего палеолита.
Но как только ледник растаял и циклоны прорвались на восток по ложбине низкого давления, пошли дожди и снегопады, а от избытка влаги выросли леса, отделившие северную степь – тундру, от южной – пустыни. Мамонты и быки не могли добывать корм из-под трехметрового слоя снега, и на месте степи появилась тайга. А на юге высохли озера, погибли травы, и каменистая пустыня Гоби разделила Монголию на внешнюю и внутреннюю. Но в I тыс. до н.э. эта пустыня была еще не широка и проходима даже при тех несовершенных способах передвижения: на телегах, запряженных волами, где колеса заменяли катки из стволов лиственницы, просверленные для установки осей.
Накануне исторического периода – во II тыс. до н.э. – племена, жившие севернее Гоби, уже перешли от неолита к бронзовому веку. Они создали несколько очагов разнообразных культур, существовавших одновременно и, очевидно, взаимодействовавших друг с другом. Оказалось, что в Минусинской котловине археологические культуры не следуют одна за другой, эволюционно сменяя друг друга, а сосуществуют [229].
Согласно тем же датировкам, переселение предков хуннов с южной окраины Гоби на северную совершилось не в XII в., а в X в. до н.э. и тем самым связывается с образованием империи Чжоу, породившей античный Китай и впоследствии знаменитую ханьскую агрессию. А эти грандиозные события в свою очередь сопоставимы с началом скифского этногенеза, последующие фазы которого описаны Геродотом [51, с. 11].Итак, рубеж доисторических периодов и исторических эпох падает на X в. до н.э.
Ныне в распоряжении ученых, кроме радиокарбоновых дат, появились имена народов, ранее называвшихся условно, по местам археологических находок или по искаженным чтениям древнекитайских иероглифов, которые в I в. до н.э. произносились не так, как сейчас. И оказалось, что вместо «пазырыкцы» следует говорить «юечжи», а затем было доказано, что эти знаки произносились «согдой», то есть согды. Тагарцы обрели свое историческое имя – динлины, сюнну – хунны, тоба – табгачи, сяньби – сибирь, ту-кю – тюркюты. Только слово «кидань» пришлось сохранить, ибо его правильное звучание «китай» перешло на «жителей Срединной равнины», которых по ошибке стали называть китайцами.
Но, несмотря на все успехи науки, связная история народов Великой степи может быть изложена начиная с III в. до н.э., когда племена Монголии были объединены хуннами, а полулегендарные скифы Причерноморья сменены сарматами. Тогда же возникла могучая держава Средней Азии – Парфия и был объединен Китай. С этого времени можно осмыслить этническую историю Евразийской степи.
Но для того, чтобы последующий исторический анализ и этнологический синтез были успешны, напомним еще раз, что необходимо вести повествование на заданном уровне. Это означает, что там, где требуется широта взгляда, например для уяснения судьбы этноса или суперэтноса (системы из нескольких этносов), мелкие отличия не имеют значения. Выбор определяется поставленной задачей. Нам нужно охватить промежуток в 1500 лет, Великую степь и сопредельные страны – последние для самоконтроля и пополнения информации.
Тогда среди озер и лесов, в степи паслись стада мамонтов и копытных, дававших пишу хищникам, среди которых первое место занимали люди верхнего палеолита. Они оставили потомкам схематические изображения животных на стенах пещер и утесов. Великая степь, простиравшаяся от реки Хуанхэ почти до берегов Ледовитого океана, была населена самыми различными племенами. Здесь охотились на мамонтов высокорослые европеоидные кроманьонцы, широколицые, узкоглазые монголоиды Дальнего Востока и даже американоиды, видимо пересекавшие Берингов пролив и доходившие до Минусинской котловины [138].
Так было в течение тех десяти тысячелетий, пока ледник перегораживал дорогу Гольфстриму и теплым циклонам с Атлантики. Пока он наращивал свой западный край, передвигался от Таймыра (18 тыс. лет до н.э.) в Фенноскандию (12 тыс. лет до н.э.), откуда сполз в Северное море и растаял, его восточный край таял под лучами солнца, пропускаемыми антициклоном. С тающего ледника стекали ручьи, которые орошали степи, примыкавшие к леднику, наполняли впадины, превращая их в озера, и создавали тот благодатный климат, в котором расцветала культура верхнего палеолита.
Но как только ледник растаял и циклоны прорвались на восток по ложбине низкого давления, пошли дожди и снегопады, а от избытка влаги выросли леса, отделившие северную степь – тундру, от южной – пустыни. Мамонты и быки не могли добывать корм из-под трехметрового слоя снега, и на месте степи появилась тайга. А на юге высохли озера, погибли травы, и каменистая пустыня Гоби разделила Монголию на внешнюю и внутреннюю. Но в I тыс. до н.э. эта пустыня была еще не широка и проходима даже при тех несовершенных способах передвижения: на телегах, запряженных волами, где колеса заменяли катки из стволов лиственницы, просверленные для установки осей.
Накануне исторического периода – во II тыс. до н.э. – племена, жившие севернее Гоби, уже перешли от неолита к бронзовому веку. Они создали несколько очагов разнообразных культур, существовавших одновременно и, очевидно, взаимодействовавших друг с другом. Оказалось, что в Минусинской котловине археологические культуры не следуют одна за другой, эволюционно сменяя друг друга, а сосуществуют [229].
Согласно тем же датировкам, переселение предков хуннов с южной окраины Гоби на северную совершилось не в XII в., а в X в. до н.э. и тем самым связывается с образованием империи Чжоу, породившей античный Китай и впоследствии знаменитую ханьскую агрессию. А эти грандиозные события в свою очередь сопоставимы с началом скифского этногенеза, последующие фазы которого описаны Геродотом [51, с. 11].Итак, рубеж доисторических периодов и исторических эпох падает на X в. до н.э.
Ныне в распоряжении ученых, кроме радиокарбоновых дат, появились имена народов, ранее называвшихся условно, по местам археологических находок или по искаженным чтениям древнекитайских иероглифов, которые в I в. до н.э. произносились не так, как сейчас. И оказалось, что вместо «пазырыкцы» следует говорить «юечжи», а затем было доказано, что эти знаки произносились «согдой», то есть согды. Тагарцы обрели свое историческое имя – динлины, сюнну – хунны, тоба – табгачи, сяньби – сибирь, ту-кю – тюркюты. Только слово «кидань» пришлось сохранить, ибо его правильное звучание «китай» перешло на «жителей Срединной равнины», которых по ошибке стали называть китайцами.
Но, несмотря на все успехи науки, связная история народов Великой степи может быть изложена начиная с III в. до н.э., когда племена Монголии были объединены хуннами, а полулегендарные скифы Причерноморья сменены сарматами. Тогда же возникла могучая держава Средней Азии – Парфия и был объединен Китай. С этого времени можно осмыслить этническую историю Евразийской степи.
Но для того, чтобы последующий исторический анализ и этнологический синтез были успешны, напомним еще раз, что необходимо вести повествование на заданном уровне. Это означает, что там, где требуется широта взгляда, например для уяснения судьбы этноса или суперэтноса (системы из нескольких этносов), мелкие отличия не имеют значения. Выбор определяется поставленной задачей. Нам нужно охватить промежуток в 1500 лет, Великую степь и сопредельные страны – последние для самоконтроля и пополнения информации.
Хунну и фаза подъема кочевого мира
Нет, не было и не могло быть этноса, происходящего от одного предка. Все этносы имеют двух и более предков, как все люди имеют отца и мать. Этнические субстраты – компоненты возникающего этноса – в момент флуктуации энергии живого вещества биосферы сливаются и образуют единую систему – новый оригинальный этнос, обретающий в этом слиянии целостность, созидающую свою, опять-таки оригинальную культуру. Момент рождения этноса хунну связан с переходом племен хяньюнь и хунюй с южной окраины пустыни Гоби на северную и слиянием их с аборигенами, имевшими уже развитую и богатую культуру. Имя этноса, создавшего культуру «плиточных могил»
[240], украшенных изображениями оленей, солнечного диска и оружия, не сохранилось, но нет сомнения в том, что этот этнос наряду с переселенцами с юга был компонентом этноса хунну, или хуннов, относящегося к палеосибирскому типу монголоидной расы [138, с.121].
В IV в. до н.э. хунны образовали мощную державу – племенной союз 24 родов, возглавляемый пожизненным президентом (шаньюем) и иерархией племенных князей «правых» (западных) и «левых» (восточных). Новый этнос всегда богаче и мощнее, нежели старые, составившие его: хуннам предстояло великое будущее.
Не только хунны, но и их соседи оказались в ареале толчка IV – III вв. до н.э., на этот раз вытянутого по широте от Маньчжурии до Согдианы. Восточные кочевники, предки сяньбийцев (древних монголов), подчинили себе хуннов, а согдийцы (юечжи), продвинувшись с запада, из Средней Азии, до Ордоса, обложили хуннов данью. На юге «Срединная равнина» была объединена Цин Ши-хуаном, который вытеснил хуннов из Ордоса в 214 г. до н.э., лишив их пастбищных и охотничьих угодий на склонах хребта Инь-шань и на берегах Хуанхэ. А хуннский шаньюй Тумань готов был на все уступки соседям, лишь бы они не мешали ему избавиться от старшего сына Модэ и передать престол младшему сыну.
Тумань и его сподвижники были людьми старого склада, степными обывателями. Но среди молодых хуннов уже появилось пассионарное поколение, энергичное, предприимчивое и патриотичное. Одним из таких новых людей и был Модэ. Отец отдал его в заложники согдийцам и произвел на них набег, чтобы они убили его сына. Но Модэ похитил у врагов коня и бежал к своим. Под давлением общественного мнения Тумань был вынужден дать ему отряд в 10 тыс. семей. Модэ установил в своем войске крепкую дисциплину и произвел переворот, в ходе которого погибли Тумань, его жена и младший сын (209 г. до н.э.). Модэ, получив престол, разгромил восточных соседей, которых китайцы называли «дунху», отвоевал у китайцев Ордос, оттеснил согдийцев на запад и покорил саянских динлинов и кыпчаков. Так создалась могучая держава Хунну, население которой достигло 300 тыс. человек [139].
Тем временем в Китае продолжалась гражданская война, которая унесла 2/3 населения, пока крестьянский вождь Лю Бан не покончил со всеми соперниками и не провозгласил начало империи Хань в 202 г. до н.э.
Население и военные силы Китая, даже после потерь в гражданской войне, превосходили силы хуннов. Однако в 200 г. до н.э. Модэ победил Лю Бана и заставил его заключить «договор мира и родства»: китайский двор выдавал за варварского князя царевну и ежегодно посылал ему подарки, т.е. замаскированную дань.
Но не только венценосцы, а и все хуннские воины стремились иметь шелковые халаты для своих жен, просо для печенья, рис и другие китайские лакомства. Система постоянных набегов не оправдывала себя, гораздо легче было наладить пограничную меновую торговлю, от которой выигрывали и хунны, и китайское население. Но при этом проигрывало ханьское правительство, так как доходы от внешней торговли не попадали в казну. Поэтому империя Хань запретила прямой обмен на границе. В ответ на это хуннские шаньюй, преемники Модэ, ответили набегами и потребовали продажи им китайских товаров по демпинговым ценам. Ведь всех богатств Великой степи не хватило бы для эквивалентного обмена на ханьских таможнях, так как необходимость получать доход на оплату гражданских и военных чиновников требовала повышения цен.
В аналогичном положении оказались кочевые тибетцы области Амдо [55]. До гражданской войны западную границу империи Хань охраняли недавние победители – горцы западного Шэньси. Но поражения от повстанцев унесли большую часть некогда непобедимого войска. Мало помогла обороне и Великая Китайская стена. Для того чтобы расставить по всем ее башням достаточные гарнизоны и снабжать их провиантом, не хватило бы ни людей, ни продуктов всего Китая. Поэтому ханьское правительство перешло к маневренной войне в степи, совершая набеги на хуннские кочевья, еще более губительные, чем те, которые переносили китайские крестьяне от хуннов и тибетцев.
Почему так? Ведь во II – I вв. до н.э. в Китае бурно шли процессы восстановления хозяйства, культуры, народонаселения. К рубежу н.э. численность китайцев достигла почти 59,6 млн. человек [145] [140]А хуннов по-прежнему было около 300 тыс., и казалось, силы хунну и империи Хань несоизмеримы. Так думали правители Китая и их советники. Однако сравнительная сила держав древности измеряется не только числом жителей, но и фазой этногенеза, или возрастом этноса. Китай переживал инерционную фазу (преобладание трудолюбивого, но отнюдь не предприимчивого обывателя), ибо процесс этногенеза в Китае начался еще в IX в. до н.э. Поэтому армию там вынуждены были комплектовать из преступников («молодых негодяев») и пограничных племен, для коих Китай был угнетателем. И хотя у Китая были прекрасные полководцы, боеспособность армии была невелика.
Хунны же находились в фазе этнического становления и пассионарного подъема. Понятия «войско» и «народ» у них совпадали. Поэтому с 202 до 57 г. до н.э., несмотря на малочисленность, хунны сдерживали ханьскую агрессию. И только ловкость китайских дипломатов, сумевших поднять против хунну окрестные племена и вызвать в среде самих хунну междоусобную войну, позволила империи Хань счесть хуннов покоренными и включенными в состав империи.
Рост пассионарного напряжения в этнической системе благотворен для нее лишь до определенной степени. После фазы подъема наступает «перегрев», когда избыточная энергия разрывает этническую систему. Наглядно это выражается в междоусобных войнах и расколе на два-три самостоятельных этноса. Раскол – процесс затяжной. У хуннов он начался в середине I в. до н.э. и закончился к середине II века. Вместе с единством этноса была утрачена значительная часть его культуры и даже исконная территория – монгольская степь, захваченная во II в. сяньбийцами (древними монголами), а потом табгачами и жужанями.
И тогда хунны разделились на четыре ветви. Одна подчинилась сяньбийцам, вторая поддалась Китаю, третья, «неукротимые», отступила с боями на берега Яика и Волги, четвертая, «малосильные», укрепилась в горах Тарбагатая и Саура, а потом захватила Семиречье и Джунгарию. Эти последние оказались наиболее долговечными. Они частью смешались на Алтае с кыпчаками и образовали этнос куманов (половцев), а частью вернулись в Китай и основали там несколько царств, доживших до X в. (вернувшиеся назывались «тюрки-шато», а их потомки – онгуты – слились с монголами в XIII веке).
Акматическая фаза этногенеза, или пассионарный перегрев этно-социальной системы, иногда служит спасению этноса в критической ситуации, а иногда ведет к его крушению, потому что консолидация всех сил для решения внешних задач не всегда легко осуществима.
Пассионарное напряжение разорвало хуннский этнос на две части. На юг, к Великой Китайской стене, ушли поборники родового строя, наиболее консервативная часть хуннского общества. Ханьское правительство охотно предоставило им возможность селиться в Ордосе и на склонах Иньшаня, так как использовало их в качестве союзных войск против северных хуннов. Поскольку китайцы не вмешивались в быт хуннов, те хранили родовой строй и старые обычаи. Но это не устраивало энергичных молодых людей, особенно дальних родственников, которые не могут выдвинуться, так как все высшие должности даются по родовому старшинству. Пассионарным удальцам нечего было делать в Южном Хунну, и они едут на север в поисках степных просторов и военной добычи.
Северные хунны после поражения закрепились на рубеже Тарбагатая, Саура и джунгарского Алатау и продолжали войну с переменным успехом до 155 года. Окончательный удар был нанесен им сяньбийским вождем Таншихаем, после чего хунны разделились снова: 200 тыс. «малосильных» [30, т. II, с.258–259] попрятались в горных лесах и ущельях Тарбагатая и бассейна Черного Иртыша, где пересидели опасность и впоследствии завоевали Семиречье. В конце III в. они образовали там новую хуннскую державу – Юебань. А «неукротимые» хунны отступили на запад и к 158 г. достигли Волги и нижнего Дона. О прибытии их сообщил античный географ Дионисий Периегет, а потом о них забыли на 200 лет.
Выше было указано, что хуннов в I в. до н.э. было 300 тыс. человек. Прирост их численности за I – II вв. был очень небольшой, так как они все время воевали. Правда, добавились эмигранты – кулы, особенно при Ван Мане и экзекуциях, последовавших за его низвержением. В III в. в Китае насчитывалось 30 тыс. семей, т.е. около 150 тыс. хуннов, а «малосильных» в Средней Азии было около 200 тысяч. Так сколько же могло уйти на запад? В лучшем случае 20–30 тыс. воинов, без жен, детей и стариков, неспособных вынести отступление по чужой стране, без передышек, ибо сяньбийцы преследовали хуннов и убивали отставших.
Этот поход затянулся на два с лишним года, пока хунны не оторвались от преследователей и не нашли покоя в Волго-Уральском междуречье. За это время было пройдено по прямой 2600 км, а если учесть низбежные зигзаги, то вдвое больше. Нормальная перекочевка на телегах, запряженных волами, за этот срок на столь огромное расстояние не могла быть осуществлена. К тому же приходилось вести арьергардные бои, где и погибли семьи уцелевших воинов. II уж конечно, мертвых не хоронили, так как на пути следования хуннов «остатков палеосибирского типа почти нигде найдено не было, за исключением Алтая» [138, с.123]. На запад в 155–158 гг. ушли только наиболее крепкие и пассионарные вояки. Это был процесс отбора, проведенный в экстремальных условиях, по психологическому складу, с учетом свободы выбора своей судьбы. Он-то и повел к расколу хуннского этноса на четыре ветви.
Во II в. миграций в Восточную Европу было две: готы – около 155 г. из «острова Скандзы» перебрались в устье Вислы [151, с.195], после чего дошли до Черного моря [141], и хунны – из Центральной Азии в 155–158 гг. [65]достигли берегов Волги, где вошли в соприкосновение с аланами. Ситуация в степях Прикаспия и Причерноморья изменилась радикально и надолго. Но если история готов, граничивших с Римской империей, является относительно известной, то история хуннов с 158 по 350 гг. совершенно неведома. Можно лишь констатировать, что за 200 лет они изменились настолько, что стали новым этносом, который принято называть «гунны» [150, с.118–119] [142].
Согласно принятому нами постулату – дискретности этнической истории – мы должны, даже при размытости начальной даты, считать середину II в. за исходный момент этнической истории региона. Общий исход событий легко восстановить методом интерполяции, что уже в значительной части сделано. И хотя гунны находятся в центре нашего внимания, начнем анализ с их окружения: готов, римлян и ранних христиан, в IV в. создавших Византию.
В IV в. до н.э. хунны образовали мощную державу – племенной союз 24 родов, возглавляемый пожизненным президентом (шаньюем) и иерархией племенных князей «правых» (западных) и «левых» (восточных). Новый этнос всегда богаче и мощнее, нежели старые, составившие его: хуннам предстояло великое будущее.
Не только хунны, но и их соседи оказались в ареале толчка IV – III вв. до н.э., на этот раз вытянутого по широте от Маньчжурии до Согдианы. Восточные кочевники, предки сяньбийцев (древних монголов), подчинили себе хуннов, а согдийцы (юечжи), продвинувшись с запада, из Средней Азии, до Ордоса, обложили хуннов данью. На юге «Срединная равнина» была объединена Цин Ши-хуаном, который вытеснил хуннов из Ордоса в 214 г. до н.э., лишив их пастбищных и охотничьих угодий на склонах хребта Инь-шань и на берегах Хуанхэ. А хуннский шаньюй Тумань готов был на все уступки соседям, лишь бы они не мешали ему избавиться от старшего сына Модэ и передать престол младшему сыну.
Тумань и его сподвижники были людьми старого склада, степными обывателями. Но среди молодых хуннов уже появилось пассионарное поколение, энергичное, предприимчивое и патриотичное. Одним из таких новых людей и был Модэ. Отец отдал его в заложники согдийцам и произвел на них набег, чтобы они убили его сына. Но Модэ похитил у врагов коня и бежал к своим. Под давлением общественного мнения Тумань был вынужден дать ему отряд в 10 тыс. семей. Модэ установил в своем войске крепкую дисциплину и произвел переворот, в ходе которого погибли Тумань, его жена и младший сын (209 г. до н.э.). Модэ, получив престол, разгромил восточных соседей, которых китайцы называли «дунху», отвоевал у китайцев Ордос, оттеснил согдийцев на запад и покорил саянских динлинов и кыпчаков. Так создалась могучая держава Хунну, население которой достигло 300 тыс. человек [139].
Тем временем в Китае продолжалась гражданская война, которая унесла 2/3 населения, пока крестьянский вождь Лю Бан не покончил со всеми соперниками и не провозгласил начало империи Хань в 202 г. до н.э.
Население и военные силы Китая, даже после потерь в гражданской войне, превосходили силы хуннов. Однако в 200 г. до н.э. Модэ победил Лю Бана и заставил его заключить «договор мира и родства»: китайский двор выдавал за варварского князя царевну и ежегодно посылал ему подарки, т.е. замаскированную дань.
Но не только венценосцы, а и все хуннские воины стремились иметь шелковые халаты для своих жен, просо для печенья, рис и другие китайские лакомства. Система постоянных набегов не оправдывала себя, гораздо легче было наладить пограничную меновую торговлю, от которой выигрывали и хунны, и китайское население. Но при этом проигрывало ханьское правительство, так как доходы от внешней торговли не попадали в казну. Поэтому империя Хань запретила прямой обмен на границе. В ответ на это хуннские шаньюй, преемники Модэ, ответили набегами и потребовали продажи им китайских товаров по демпинговым ценам. Ведь всех богатств Великой степи не хватило бы для эквивалентного обмена на ханьских таможнях, так как необходимость получать доход на оплату гражданских и военных чиновников требовала повышения цен.
В аналогичном положении оказались кочевые тибетцы области Амдо [55]. До гражданской войны западную границу империи Хань охраняли недавние победители – горцы западного Шэньси. Но поражения от повстанцев унесли большую часть некогда непобедимого войска. Мало помогла обороне и Великая Китайская стена. Для того чтобы расставить по всем ее башням достаточные гарнизоны и снабжать их провиантом, не хватило бы ни людей, ни продуктов всего Китая. Поэтому ханьское правительство перешло к маневренной войне в степи, совершая набеги на хуннские кочевья, еще более губительные, чем те, которые переносили китайские крестьяне от хуннов и тибетцев.
Почему так? Ведь во II – I вв. до н.э. в Китае бурно шли процессы восстановления хозяйства, культуры, народонаселения. К рубежу н.э. численность китайцев достигла почти 59,6 млн. человек [145] [140]А хуннов по-прежнему было около 300 тыс., и казалось, силы хунну и империи Хань несоизмеримы. Так думали правители Китая и их советники. Однако сравнительная сила держав древности измеряется не только числом жителей, но и фазой этногенеза, или возрастом этноса. Китай переживал инерционную фазу (преобладание трудолюбивого, но отнюдь не предприимчивого обывателя), ибо процесс этногенеза в Китае начался еще в IX в. до н.э. Поэтому армию там вынуждены были комплектовать из преступников («молодых негодяев») и пограничных племен, для коих Китай был угнетателем. И хотя у Китая были прекрасные полководцы, боеспособность армии была невелика.
Хунны же находились в фазе этнического становления и пассионарного подъема. Понятия «войско» и «народ» у них совпадали. Поэтому с 202 до 57 г. до н.э., несмотря на малочисленность, хунны сдерживали ханьскую агрессию. И только ловкость китайских дипломатов, сумевших поднять против хунну окрестные племена и вызвать в среде самих хунну междоусобную войну, позволила империи Хань счесть хуннов покоренными и включенными в состав империи.
Рост пассионарного напряжения в этнической системе благотворен для нее лишь до определенной степени. После фазы подъема наступает «перегрев», когда избыточная энергия разрывает этническую систему. Наглядно это выражается в междоусобных войнах и расколе на два-три самостоятельных этноса. Раскол – процесс затяжной. У хуннов он начался в середине I в. до н.э. и закончился к середине II века. Вместе с единством этноса была утрачена значительная часть его культуры и даже исконная территория – монгольская степь, захваченная во II в. сяньбийцами (древними монголами), а потом табгачами и жужанями.
И тогда хунны разделились на четыре ветви. Одна подчинилась сяньбийцам, вторая поддалась Китаю, третья, «неукротимые», отступила с боями на берега Яика и Волги, четвертая, «малосильные», укрепилась в горах Тарбагатая и Саура, а потом захватила Семиречье и Джунгарию. Эти последние оказались наиболее долговечными. Они частью смешались на Алтае с кыпчаками и образовали этнос куманов (половцев), а частью вернулись в Китай и основали там несколько царств, доживших до X в. (вернувшиеся назывались «тюрки-шато», а их потомки – онгуты – слились с монголами в XIII веке).
Акматическая фаза этногенеза, или пассионарный перегрев этно-социальной системы, иногда служит спасению этноса в критической ситуации, а иногда ведет к его крушению, потому что консолидация всех сил для решения внешних задач не всегда легко осуществима.
Пассионарное напряжение разорвало хуннский этнос на две части. На юг, к Великой Китайской стене, ушли поборники родового строя, наиболее консервативная часть хуннского общества. Ханьское правительство охотно предоставило им возможность селиться в Ордосе и на склонах Иньшаня, так как использовало их в качестве союзных войск против северных хуннов. Поскольку китайцы не вмешивались в быт хуннов, те хранили родовой строй и старые обычаи. Но это не устраивало энергичных молодых людей, особенно дальних родственников, которые не могут выдвинуться, так как все высшие должности даются по родовому старшинству. Пассионарным удальцам нечего было делать в Южном Хунну, и они едут на север в поисках степных просторов и военной добычи.
Северные хунны после поражения закрепились на рубеже Тарбагатая, Саура и джунгарского Алатау и продолжали войну с переменным успехом до 155 года. Окончательный удар был нанесен им сяньбийским вождем Таншихаем, после чего хунны разделились снова: 200 тыс. «малосильных» [30, т. II, с.258–259] попрятались в горных лесах и ущельях Тарбагатая и бассейна Черного Иртыша, где пересидели опасность и впоследствии завоевали Семиречье. В конце III в. они образовали там новую хуннскую державу – Юебань. А «неукротимые» хунны отступили на запад и к 158 г. достигли Волги и нижнего Дона. О прибытии их сообщил античный географ Дионисий Периегет, а потом о них забыли на 200 лет.
Выше было указано, что хуннов в I в. до н.э. было 300 тыс. человек. Прирост их численности за I – II вв. был очень небольшой, так как они все время воевали. Правда, добавились эмигранты – кулы, особенно при Ван Мане и экзекуциях, последовавших за его низвержением. В III в. в Китае насчитывалось 30 тыс. семей, т.е. около 150 тыс. хуннов, а «малосильных» в Средней Азии было около 200 тысяч. Так сколько же могло уйти на запад? В лучшем случае 20–30 тыс. воинов, без жен, детей и стариков, неспособных вынести отступление по чужой стране, без передышек, ибо сяньбийцы преследовали хуннов и убивали отставших.
Этот поход затянулся на два с лишним года, пока хунны не оторвались от преследователей и не нашли покоя в Волго-Уральском междуречье. За это время было пройдено по прямой 2600 км, а если учесть низбежные зигзаги, то вдвое больше. Нормальная перекочевка на телегах, запряженных волами, за этот срок на столь огромное расстояние не могла быть осуществлена. К тому же приходилось вести арьергардные бои, где и погибли семьи уцелевших воинов. II уж конечно, мертвых не хоронили, так как на пути следования хуннов «остатков палеосибирского типа почти нигде найдено не было, за исключением Алтая» [138, с.123]. На запад в 155–158 гг. ушли только наиболее крепкие и пассионарные вояки. Это был процесс отбора, проведенный в экстремальных условиях, по психологическому складу, с учетом свободы выбора своей судьбы. Он-то и повел к расколу хуннского этноса на четыре ветви.
Во II в. миграций в Восточную Европу было две: готы – около 155 г. из «острова Скандзы» перебрались в устье Вислы [151, с.195], после чего дошли до Черного моря [141], и хунны – из Центральной Азии в 155–158 гг. [65]достигли берегов Волги, где вошли в соприкосновение с аланами. Ситуация в степях Прикаспия и Причерноморья изменилась радикально и надолго. Но если история готов, граничивших с Римской империей, является относительно известной, то история хуннов с 158 по 350 гг. совершенно неведома. Можно лишь констатировать, что за 200 лет они изменились настолько, что стали новым этносом, который принято называть «гунны» [150, с.118–119] [142].
Согласно принятому нами постулату – дискретности этнической истории – мы должны, даже при размытости начальной даты, считать середину II в. за исходный момент этнической истории региона. Общий исход событий легко восстановить методом интерполяции, что уже в значительной части сделано. И хотя гунны находятся в центре нашего внимания, начнем анализ с их окружения: готов, римлян и ранних христиан, в IV в. создавших Византию.