Страница:
Дальше события развивались по нарастающей. В общем, как я поняла, Ивана погубили лесть и собственное тщеславие. Время в его домене шло быстро, первые люди интенсивно плодились и размножались, и скоро райский сад стал для них тесноват. Поначалу Иван даже не заметил, что потомки Каина и Авеля поселились отдельно. Он отмечал только различия в культуре и радовался, поскольку культура обоих народов была построена на почитании Творца. Каиниты называли его Всепожирающим, Свирепоглазым, Круторогим и прочими пышными именами, возводили в его честь треугольные пирамиды и приносили обильные кровавые жертвы, в годы особых несчастий – человеческие, на что Иван смотрел сквозь пальцы. Потомки Авеля жили разрозненными селениями в тропических лесах и горах, куда их вытеснили более общественно организованные каиниты. Они строили индивидуальные алтари, украшали их цветами и росписями, воскуряли благовония и устраивали многодневные музыкально-танцевальные фестивали в честь Великой первопричины и Лучезарного столпа. И все шло своим чередом, пока однажды Иван, заглянув в свой домен, не обнаружил там гражданскую войну. Точнее, бойню. Регулярные войска каинитов вылавливали по джунглям потомков Авеля и азартно жгли их на собственных увитых зеленью алтарях, вознося славу Творцу.
Иван был шокирован и, мягко говоря, возмущен.
– Чего им не хватало? – горько вопрошал он. – В раю ведь жили, не где-нибудь. Ни тебе труда в поте лица, ни борьбы за существование. На всем готовом жили, знай только, мне молитвы возноси и духовно совершенствуйся. И вдруг такие инстинкты полезли. Короче, я понял – зажрались. Силушку некуда девать. А может, скучно стало. Подумал я и решил, что эти ничтожные рая недостойны.
– И создал им степь, – хихикнула я.
– По сути это пустыня, – поправил меня Иван. – Место испытаний. Как гласит пословица, земля и не таких засранцев исправляла.
– Они уже там живут? – с любопытством спросила я. – Покажи обитателей-то.
– Запросто.
Иван исподлобья глянул в иллюминатор. Картинка сместилась, и курган, маячивший у горизонта, оказался в центре. Вокруг него стояли разноцветные палатки, во множестве сновали туземцы.
– Это каиниты, – пояснил Иван. – Их страшное количество развелось, просто не знаю, как они себя прокормят. А вот потомков Авеля я и сам пока не нашел. Еще в раю наловчились прятаться, следопыты несчастные.
Я пригляделась к поселенцам поближе и содрогнулась. Бледные рахитичные личности с длинными кривыми носами и красными вампирскими губами от уха до уха напоминали компанию зомби. Одеты они были в белые одежды, уложенные изящными складками, что к ним совершенно не шло. Некоторые, впрочем, разгуливали в древнегреческих доспехах – наверно, это были начальники.
– А почему у них лица такие уголовные? – спросила я.
– Кто ж они, по-твоему? – ухмыльнулся Иван. – Я же сказал, ссыльные. Физический труд на свежем воздухе, борьба за выживание – звучит примитивно, но какая глубокая мудрость заложена в этих простых вещах!
– Хватит демагогии. Подумай сам, разве можно ожидать добра от таких харь? У них ведь нечеловеческие лица…
– Какие были в Библии, такие и сделал.
– Не может быть!
– Пожалуйста, могу доказать.
Иван полез в сумку и достал оттуда глянцевую ядовито-зеленую книгу. На обложке, в обрамлении абстрактного пейзажа красовался некто в белом, с разными глазами и с прической, похожей на растревоженный выводок змей. Сверху была надпись по-английски: «Библейские рассказы для детей».
– А-а-а, – протянула я, разглядывая жутковатые иллюстрации, коих там было немало. – Теперь все ясно. Конечно, твое дело, но я бы в качестве примера взяла что-нибудь более классическое. Например, картину «Явление Христа народу». Сходи в нашу библиотеку, там наверняка полно альбомов с иллюстрациями.
– Делать мне нечего. Хотя погоди… Броде у Антонины где-то был альбом по истории искусства, – вспомнил Иван.
– Отлично, сейчас я тебе и покажу…
Недолго думая, я направилась в сторону «учительской» – крошечной каморки, где Антонина хранила всякое барахло и пила чай между занятиями.
– В столе посмотри, – посоветовал Иван. – Только быстро. Она терпеть не может, когда в кладовку заходят без спроса.
В каморке было темно, только в полоске света, проникающей из мастерской, виднелись очертания захламленного письменного стола и кресла.
– Свет не включай, – посоветовал Иван, заглядывая в каморку. – А то она еще с улицы увидит. Бот там, в левой тумбе.
Я подергала дверцу.
– Но она закрыта!
– Ключ висит на лампе. Вставь его и поверни два раза.
Я заколебалась. Вторжение в запертый стол – это уже напоминало кражу со взломом. Но отступить не позволяла гордость. Я повернула ключ и с натугой вытащила из недр стола целую папку разноформатных книг. Они тут же выскользнули из рук и с грохотом рассыпались по всему полу.
– Ты что, обалдела?! – сделал страшные глаза Иван. – Быстро собирай и пихай обратно!
– Хоть бы помог, – огрызнулась я, лихорадочно сгребая книги. – Ради тебя же стараюсь.
Иван оглянулся на окна и неохотно шагнул в кладовку. Несколько минут мы с пыхтением засовывали книги в стол, а они оттуда упорно высыпались. За этим суматошным занятием я не забывала искать искусствоведческий альбом, но ничего подобного не попадалось: в основном дизайнерские журналы и каталоги выставок, книги типа «Высокотемпературный обжиг и глазирование» и «Искусство резьбы по дереву», красиво изданные «Мифы Древнего Востока», какие-то растрепанные тетрадки…
Из пачки тетрадей выпал лист и, описав в воздухе круг, спланировал на пол. Я подняла его, собираясь засунуть куда-нибудь в глубь пачки, но невольно задержала на нем взгляд. Лист был забавный. Похоже, он представлял собой ксерокопию страницы из какой-то старой книги. Три четверти занимала картинка: на траве невозмутимо возлежала обнаженная девушка с плохой фигурой, а из макушки ее росло ветвистое дерево. Сверху в разрисованной виньетками, факелами и розами рамочке виднелась надпись «Instructio de arbore». Снизу мелким почерком было написано по-русски:
«Взгляни мысленным взором на то, как растут невысокие колосья пшеницы во всех подробностях, и ты поймешь, что способна посадить дерево творения».
Дальше стоял восклицательный знак и приписка: «Это – суть активного воображения, которое приводит процесс к реальному действию».
– Как ты думаешь, что это значит? – озадаченно спросила я.
Иван уткнулся в рисунок и издал шип, достойный доисторического ящера:
– Откуда он вывалился?!
– На, ищи. – Я протянула ему пачку тетрадок.
Пока Иван в них лихорадочно копался, я рассматривала картинку и размышляла. Совершенно очевидно, что запись имела прямое отношение к творчеству – не в общем смысле, а именно к Чистому, которым занимались мы. Меня охватило ощущение, что я нашла нечто секретное и очень важное. «Да это, можно сказать, про меня, – вдруг с волнением подумала я. – Дерево творения – это типа моей сакуры…»
– Нашел! – почти крикнул Иван, извлекая на свет тетрадь и с гордым видом демонстрируя ее мне. Тетрадь выглядела необычно: из грубоволокнистой бумаги, в прозрачной желтоватой суперобложке с золотой надписью: «Aurum eternum».
– Что это? Дай посмотреть! – потребовала я, протягивая руку за тетрадью.
– Перед тобой, – высокопарно произнес Иван, отдергивая тетрадь, – легендарный Кодекс мастеров Чистого Творчества. Точнее, выдержки оттуда. Наверно, Антонина выписывала для собственного пользования. Для учеников, к твоему сведению, – добавил он, – сей документ запретен. Почему – не знаю. Но определенные догадки у меня есть, и я собираюсь поискать им подтверждения.
Иван принялся листать тетрадь. Передо мной замелькали страницы, исписанные мелким корявым почерком Антонины. Судя по тому, что записи были сделаны разными чернилами, их заносили в тетрадь урывками.
– А почему Кодекс легендарный?
– Потому что его никто не видел. Среди старшекурсников ходят сплетни, что его скрывают специально, потому что правила творения, по которым обучаемся мы, и те, что записаны в Кодексе, – две большие разницы. Я всегда это подозревал…
Заинтригованная, я заглянула Ивану через плечо. Записи были малопонятные, иные даже не по-русски.
– О чем там речь?
– Да так… типа словаря. Термины всякие, – отмахнулся Иван, листая тетрадь. – Мне нужно совсем другое. Законы, правила…
– «Активное воображение», – прочитала я вслух. – «Сила видимого и невидимого»… «Vera Imaginatio – материя, которая формируется с помощью иллюзии». Ни фига себе! Получается, между материалистами и иллюзионистами нет особой разницы? Не переворачивай, это же интересно…
– Отвянь… Вот! Нашел!
Иван торжественно ткнул пальцем в текст и прочитал:
«Если у тебя есть истинный дар…»
Резкий взвизг открываемой двери поразил нас, как гром небесный, а шквал холодного воздуха, ворвавшийся в кладовку, приморозил к полу. Но это были сущие пустяки по сравнению с ледяным взглядом Антонины.
– Это что еще такое?! – рявкнула она.
«Господи, как я ненавижу, когда на меня орут», – тоскливо подумала я.
– Как называется это свинство?!
– Разбой среди бела дня, – услужливо подсказал Иван, незаметно убирая тетрадь за спину. Антонина налетела на него, как голодный орел, и выхватила тетрадь, едва не вырвав ему руку из туловища.
– Да ты… знаешь, кто ты такой?!
Я машинально втянула голову в плечи, с некоторым облегчением осознав, что первый удар Иван вольно или невольно принял на себя. Ругаться Антонина любила и умела, в выражениях не стеснялась.
– Кретин безмозглый, идиот хронический, дебил неизлечимый, – зачастил скороговоркой Иван. Антонина оторопело на него взглянула.
– Тюрьма по мне плачет, кончу я маляром, ни стыда, ни совести, бездарь ленивый, выродок тупоголовый…
– Хватит, – резко, но без прежней самозабвенной ярости оборвала Антонина. Такой контратаки она явно не ожидала и даже, как мне показалось, слегка устыдилась, когда Иван самокритично применил к себе ее не самые забористые эпитеты.
– Антонина Николаевна, мы просто искали альбом по русскому искусству, – подала я голос. – У Ивана в домене не ладится…
– А кто вам разрешил в мой стол залезать?
Мы как по команде покаянно опустили головы.
Антонина прямо в куртке прошла к столу и принялась заботливо складывать в него тетради.
– Что стоите? Вон отсюда оба!
Мы не шевельнулись. Иван тоскливым взглядом провожал желтую тетрадь.
– Антонина Николаевна, а вот этот рисунок действительно про мою сакуру? – решилась я.
Вместо ответа наставница пробормотала про себя: «Ну, дорвались!»
– Деточки, шли бы вы отсюда.
Иван с тяжким вздохом вышел. Я осталась. Антонина почесала переносицу и уселась на край стола.
– Иван, куда попер? – крикнула она неожиданно. – Для кого я умные вещи читать буду?
Иван как по мановению волшебной палочки возник в дверях. Антонина полистала заветную тетрадь и зачитала своим скрипучим голосом:
– «Существует связь между душой мастера и тайной вещества. Никогда не сумеешь создать из внешнего образ того, что ищешь, за исключением, что сначала сделаешь это из самого себя… Ибо если мастер не обладает сходством с творением, никогда оно не поднимется на подлинную высоту, и не найдет он дороги, ведущей к цели».
Некоторое время в каморке было тихо.
– Поняли хоть что-нибудь?
– Чего ж тут не понять? – помолчав, ответил Иван. – Это самоочевидные вещи. Лично я так и делаю: по своему образу и подобию…
– А по-моему, здесь речь совсем не об этом, – возразила я. – Вот ты, скажем, творишь крокодильчика, и сам ему должен уподобиться. Представить себя им, почувствовать его изнутри. Тогда он получится живее.
Я сама вообще-то так не делала, разве что иногда нечаянно получалось. Иван в ответ на мою речь пренебрежительно фыркнул.
– Еще мнения будут? – холодно спросила Антонина. – Хорошо. Баня, вопрос. Знаешь, что делали перед началом работы средневековые иконописцы?
– Угу, – довольно кивнул Иван. – Перед началом работы три дня постились и молились… или вообще пока работа не закончится? Забыл.
– Не суть важно. А зачем они это делали?
– Типа, чтобы душу очистить, – высказалась я, поняв, куда гнет Антонина. – Чтобы приблизиться к совершенству. Как там… чтобы мастер был похож на творение, и наоборот. Только я думаю, что можно обойтись без этого. Есть куча примеров. Бот у нас на даче сосед – художник очень талантливый, так он ночью выкопал у нас целую грядку редиски, а на ее месте посадил свой мак и вообще ворует все, что плохо лежит… Опять-таки, если вспомнить Погодину…
У Антонины вытянулось лицо.
– Я, конечно, в Гелькины крайности не вдаюсь, – сказал Иван, – но замечу, что в моем домене и так дела идут отлично. Просто идеально.
– Хочешь сказать, что ты по жизни идеальная личность? – съязвила я.
Иван скромно промолчал.
– М-да, – уронила Антонина. – Печально. Даже не так печалят меня ваши заблуждения, как неумение слушать и слышать. Ладно, идите отсюда. Готовьтесь к тесту по управлению ночным небом. Геля, тебе вроде картинка понравилась? Ну так возьми ее себе. А если еще раз увижу, что какие-нибудь паразиты залезли в мой стол…
Почтительно пятясь, мы удалились из каморки.
– Знаешь, что я прочитал в тетрадке? – прошептал мне Иван, когда мы вернулись в мастерскую.
– Ну?
– Если у тебя есть истинный дар, то акт творения не требует ни проверок, ни ограничений.
– Прямо так и написано?
– Угу.
Я впала в задумчивость, прижимая к сердцу картинку с ветвистой девушкой. Высказывание очень напоминало поучения достопамятного Князя Тишины. По-моему, над этим обстоятельством стоило поразмыслить.
После занятий, уже довольно поздно, мы встретились с Мариной, чтобы ехать домой вместе. Однако наши планы непредвиденно изменились.
– Глянь-ка налево. Тебя кое-кто ждет! – хитро заметила Маринка, пролезая сквозь дыру в заборе.
«Саша!!!» – подумала я, покрываясь мурашками. Но это была чисто рефлекторная реакция. И секунды не прошло, как я поняла, в чем дело, и брякнулась духом с эмпиреев на сырую землю. У дыры в заборе караулил неотвязный Макс. Судя по синему цвету его носа, торчал он тут уже давно.
– Бедняжка! – шепотом пожалела его Марина. – У него что, шапки нет? Чего он вечно одет не по сезону?
– Закаляется, наверно, – съязвила я. – А может, крутизну изображает, заморыш несчастный.
– Привет! – пролязгал зубами подошедший Макс, кутаясь в свою вечную куртку-плащевку. – Долго вы сегодня!
– Как всегда, – я привычным жестом вручила ему сумку. – Ну и погодка! Это мокрый снег, или мне кажется?
– Погуляем? – с надеждой предложил Макс. – Ты вроде в кафе хотела?
Я поморщилась. Погода для блуждания по улицам была и впрямь отвратительная.
– Ладно, я побежала, – быстро произнесла Маринка. – Мне еще на бальные танцы к семи.
– Все-таки записалась? Молодец! Я тоже хочу!
– Так пойдем сегодня вместе.
– Сегодня… да что-то лень. Я внезапно не могу. Надо все обдумать…
– У нас на сегодня планы, – заявил Макс, испугавшись, что я воспользуюсь поводом и сбегу от него. – Ведь правда, Гелечка?
Я не удостоила его ответом, но подумала: «Ты за „наши планы" еще ответишь. Совсем обнаглел!»
Мы шли по улице. Уже начинало темнеть. Снежинки попадали в глаза и таяли на ресницах. Свет фонарей дробился в каплях, превращаясь в подвижный замысловатый узор из разноцветных огоньков. Макс болтал, как радио со сломанным выключателем, я мечтала о Саше. Точнее, я думала: «Саша», а остальное приходило само. Как он смеется, когда тетя Наташа делает ему замечания; как сидит на диване, откинув голову, и с презрительным видом смотрит телевизор; какие у него бездонные глаза, сколько в них уровней и смыслов. «Золотые хлопья света – роковые капли мрака, – непроизвольно начала я нанизывать сравнения, – лунный луч из поднебесья, заблудившийся в пещере, – серый камень озаривший, сплошь покрытый древней вязью, – задрожала капля мрака, не упав… он весь – загадка, и ее не разгадаешь, только край души увидишь, заглянув сквозь каплю мрака…»
– Хочешь, в субботу съездим в Пушкин?
До меня постепенно дошло, что Макс задал какой-то вопрос.
– Говорю, хочешь, за город съездим?
– Да мне…
– Только не говори, что тебе все равно, – дрогнувшим голосом произнес Макс. – Я уже слышать этого слова не могу.
Я хмыкнула. Слышать он не может! Да что он о себе воображает? А в Пушкин я ехать не хочу. У меня на субботу другие планы – я собираюсь возвращать Саше «Кладбище домашних любимцев» Стивена Кинга. Полдня буду предвкушать и собираться с духом, пятнадцать минут общаться и оставшиеся полдня – перебирать впечатления и ловить кайф.
Макс вдруг остановился.
– Слушай, я правда так больше не могу, – дрожащим голосом сказал он. – Тебе, по-моему, все равно, есть я рядом или нет.
«Ошибаешься, дорогой, – подумала я. – Без тебя гораздо лучше».
– Ну чего ты все время молчишь? Скажи хоть что-нибудь, – умоляюще произнес Макс, хватая меня за руку.
Ладони у него были горячие и липкие. Я выдернула руку и спрятала ее в карман. Его прикосновение было мне неприятно.
Макс это почувствовал. Он покраснел и срывающимся голосом сказал:
– Зачем ты вообще со мной ходишь, если тебе на меня наплевать?
– Я к тебе нормально отношусь, – возразила я. – Положительно.
– Ты общаешься со мной, когда тебе нечем больше заняться. Ты меня унижаешь своим высокомерием. Каждый раз, как я тебе звоню, чувствую себя как оплеванный…
– Так не звони, – сердито сказала я. Присутствие Макса начинало меня конкретно тяготить.
Макс отвернулся и не ответил. Некоторое время мы шли молча.
– Я решил, что нам нужно расстаться, – наконец сказал он дрожащим голосом.
– Ну, если ты так хочешь… – протянула я без особого энтузиазма.
В принципе, подумала я, он меня не очень доставал, а наличие поклонника греет самолюбие и вызывает у подруг здоровую зависть…
– Расстаемся?
Макс остановился.
– Что, прямо здесь? – удивилась я.
– Почему бы и нет?
– Ну, пока.
Макс закусил губу, развернулся и пошел в обратную сторону. «Ой-ой-ой, какие мы решительные», – пробормотала я, глядя ему вслед, и направилась вперед по улице. Через две минуты Макс меня догнал и пошел рядом, как привязанный.
– Что, совсем гордости нет? – неприязненно спросила я.
– Ты мне дороже гордости, – глухим голосом сообщил Макс.
«Не дай бог мне когда-нибудь дойти до такого унижения», – подумала я.
– Я все-таки пойду, – сказал Макс через полминуты. – Проводить тебя до метро?
– Иди, иди, – радостно ответила я. – А я еще погуляю.
Макс ушел. Видно было, что он до последнего надеялся, что его окликнут. Я осталась одна. Наконец-то! В душе нарастал непонятный восторг; мне словно стало легче дышать. Я стояла посреди улицы и смотрела, как вокруг по обледенелому асфальту ползут гонимые ветром сухие листья, словно армада мертвых кораблей. Черный прозрачный воздух над крышами становится синим, бархатистым, украшенным, как стразами, первыми звездами. Прохожие – не более чем светотеневые эффекты в переливах этой стеклянной тьмы. Где-то поблизости, в колючей от холода темноте за домами, излучает жар невидимое солнце – Белая Башня, где живет Саша. Никого нет между нами. Какой кайф – одиночество и свобода! Я исчезаю, растворяюсь в этом вечере, расцветаю электрическими огнями, превращаюсь в ветер.
ГЛАВА 16
В субботу, как и планировалось, я отправилась к Саше в гости, отдавать книги. Прошлый раз я набрала их столько, сколько смогла унести, в основном Стивена Кинга. Честно говоря, я терпеть его не могла: запугивать себя до полусмерти не доставляло мне удовольствия. Поэтому Кинга я сложила дома в ящик стола, чтобы лишний раз не попался на глаза, и решила возвращать его небольшими порциями, используя по прямому назначению, то есть в качестве предлога для встреч. Словом, примерно неделю я собиралась с духом и наконец, сразу после школы, отважно направилась к Хольгерам. Было бы неплохо, думала я, если бы дома оказалась тетя Наташа, которая непременно захочет задержать меня и напоить чаем. А если Саша будет там один? Меня же удар хватит от ужаса и восторга! И как я в таком состоянии буду его очаровывать?
Я позвонила в дверь.
– А, это ты. Здорово, – без особого энтузиазма встретил меня Саша, возникнув на пороге в растянутом на коленях и локтях спортивном костюме. Вид у него был заспанный, глаза красные – на компьютере играл, что ли? Но выйди он хоть в дверной коврик завернутый, мне было все равно.
– Книги принесла? Че, так быстро прочитала?
Я обшарила взглядом пространство: кроме Саши, кажется, никого. Откуда-то доносилась музыка, любимая Сашей мрачная тяжелятина. У меня по коже пополз озноб, горло сжалось так, что я засомневалась, смогу ли издать хоть какой-нибудь звук, кроме комариного писка.
– Да я вообще быстро читаю, – кое-как ответила я, отдавая книги. – Спасибо.
– Понравилось?
Ах, какой у него красивый голос! Мужественный, глубокий и в то же время мелодичный. Им можно играть на струнах моей души, как на арфе: малейшее изменение интонации вызывает мгновенный отклик, доставляя при это невыразимое наслаждение.
– Что? Да, конечно… Круто…
Я бы с удовольствием поделилась своими впечатлениями от Кинга в более развернутой форме. Но поскольку я его не читала, тема закрылась сама собой. Саша молчал, облокотясь на дверной косяк и небрежно перелистывая страницы. На меня он не смотрел, я же буквально ела его глазами, безуспешно пытаясь наглядеться на неделю вперед. Наверно, мне надо было уходить. Но очень не хотелось.
– А что это там у тебя играет? – поинтересовалась я для поддержания разговора. – Такое интересненькое?
– «Бурзум», – ответил Саша, чуть-чуть оживляясь. – Знаешь такую группу?
– Что-то знакомое… Типа этого… «Металлики»? – блеснула я познаниями в тяжелом роке.
– Ха! – с презрением усмехнулся Саша. – «Металлика» по сравнению с «Бурзумом» жалкая писклявая попса. Видела их клип, где кровавые руны?..
– Как, он у тебя есть?! – с поддельным энтузиазмом воскликнула я. – Нет, еще не видела. Покажешь?
– Пошли, покажу. Да ты проходи, что стоишь в дверях, – запоздало вспомнил он о гостеприимстве. – Кстати, переведешь мне песню.
– Я со слуха не смогу, – растерялась я.
– Не бойся, текст у меня записан.
Саша отточенным жестом предложил мне сесть на диван, сам расположился в кресле у письменного стола и нажал перемотку на пульте. Я бросила взгляд на монитор компьютера: точно, играл. Надо будет узнать, во что – впрочем, какая разница, – и одолжить диск, когда закончится запас Стивена Кинга.
– Ну, смотри, – сказал Саша, включая клип.
По черному экрану побежали белые полоски, промелькнули титры и багровая вычурная надпись. Я приготовилась увидеть каких-нибудь лохматых рокеров в железных штанах, с гитарами и топорами, однако ничего подобного: на экране появилось поле. Ровное, однообразное поле до самого горизонта. Травы в отдалении равномерно колыхались, как море при сильном волнении. По небу быстро, почти как при ускоренном воспроизведении, бежали облака плотной серой массой.
Зазвучала музыка, не похожая ни на что слышанное мной прежде: низкий рокот, сквозь который пробивался монотонный колокольный звон. Казалось, его издают эти самые облака и змеящиеся по полю травы. От этого холодного, заунывного пейзажа веяло необъяснимой угрозой. Шли секунды, на экране ничего не менялось, но в душе нарастал страх. Там, на просторах мрачного поля, как будто назревала какая-то ужасная катастрофа.
Вдруг посередине экрана возникла, словно из воздуха вытекла, темно-красная капля. Она побежала вниз, оставляя за собой неровную дорожку. «Кровь!» – догадалась я. Рядом появилась вторая кровавая полоса. Она пересеклась с первой, образовав похожий на незнакомую мне букву знак. Помаячив какое-то время, знак исчез, как будто в облака впитался. На его месте опять появилась капля, и возник второй знак, похожий на кровавую лапу; потом третий, четвертый. Знаки появлялись и исчезали, следуя ритму музыки.
– Что это? – шепотом спросила я.
– Руны, – сказал Саша. – Древнескандинавские священные письмена. Они не для письма, а для колдовства. В них разбирались только посвященные.
– Я знаю, что такое руны, – слегка обиделась я. – Что написано?
– А я откуда знаю? – отмахнулся Саша. – Я же не языческий жрец.
На экране сменяли друг друга руны. Поле продолжало нести свое загадочное послание. Музыка мне и нравилась, и нет: она как будто влезала в запретные места души, вызывая непонятную тоску и беспокойство. Несмотря на то что клип был довольно-таки однообразным, мне было не оторвать от экрана глаз.
Иван был шокирован и, мягко говоря, возмущен.
– Чего им не хватало? – горько вопрошал он. – В раю ведь жили, не где-нибудь. Ни тебе труда в поте лица, ни борьбы за существование. На всем готовом жили, знай только, мне молитвы возноси и духовно совершенствуйся. И вдруг такие инстинкты полезли. Короче, я понял – зажрались. Силушку некуда девать. А может, скучно стало. Подумал я и решил, что эти ничтожные рая недостойны.
– И создал им степь, – хихикнула я.
– По сути это пустыня, – поправил меня Иван. – Место испытаний. Как гласит пословица, земля и не таких засранцев исправляла.
– Они уже там живут? – с любопытством спросила я. – Покажи обитателей-то.
– Запросто.
Иван исподлобья глянул в иллюминатор. Картинка сместилась, и курган, маячивший у горизонта, оказался в центре. Вокруг него стояли разноцветные палатки, во множестве сновали туземцы.
– Это каиниты, – пояснил Иван. – Их страшное количество развелось, просто не знаю, как они себя прокормят. А вот потомков Авеля я и сам пока не нашел. Еще в раю наловчились прятаться, следопыты несчастные.
Я пригляделась к поселенцам поближе и содрогнулась. Бледные рахитичные личности с длинными кривыми носами и красными вампирскими губами от уха до уха напоминали компанию зомби. Одеты они были в белые одежды, уложенные изящными складками, что к ним совершенно не шло. Некоторые, впрочем, разгуливали в древнегреческих доспехах – наверно, это были начальники.
– А почему у них лица такие уголовные? – спросила я.
– Кто ж они, по-твоему? – ухмыльнулся Иван. – Я же сказал, ссыльные. Физический труд на свежем воздухе, борьба за выживание – звучит примитивно, но какая глубокая мудрость заложена в этих простых вещах!
– Хватит демагогии. Подумай сам, разве можно ожидать добра от таких харь? У них ведь нечеловеческие лица…
– Какие были в Библии, такие и сделал.
– Не может быть!
– Пожалуйста, могу доказать.
Иван полез в сумку и достал оттуда глянцевую ядовито-зеленую книгу. На обложке, в обрамлении абстрактного пейзажа красовался некто в белом, с разными глазами и с прической, похожей на растревоженный выводок змей. Сверху была надпись по-английски: «Библейские рассказы для детей».
– А-а-а, – протянула я, разглядывая жутковатые иллюстрации, коих там было немало. – Теперь все ясно. Конечно, твое дело, но я бы в качестве примера взяла что-нибудь более классическое. Например, картину «Явление Христа народу». Сходи в нашу библиотеку, там наверняка полно альбомов с иллюстрациями.
– Делать мне нечего. Хотя погоди… Броде у Антонины где-то был альбом по истории искусства, – вспомнил Иван.
– Отлично, сейчас я тебе и покажу…
Недолго думая, я направилась в сторону «учительской» – крошечной каморки, где Антонина хранила всякое барахло и пила чай между занятиями.
– В столе посмотри, – посоветовал Иван. – Только быстро. Она терпеть не может, когда в кладовку заходят без спроса.
В каморке было темно, только в полоске света, проникающей из мастерской, виднелись очертания захламленного письменного стола и кресла.
– Свет не включай, – посоветовал Иван, заглядывая в каморку. – А то она еще с улицы увидит. Бот там, в левой тумбе.
Я подергала дверцу.
– Но она закрыта!
– Ключ висит на лампе. Вставь его и поверни два раза.
Я заколебалась. Вторжение в запертый стол – это уже напоминало кражу со взломом. Но отступить не позволяла гордость. Я повернула ключ и с натугой вытащила из недр стола целую папку разноформатных книг. Они тут же выскользнули из рук и с грохотом рассыпались по всему полу.
– Ты что, обалдела?! – сделал страшные глаза Иван. – Быстро собирай и пихай обратно!
– Хоть бы помог, – огрызнулась я, лихорадочно сгребая книги. – Ради тебя же стараюсь.
Иван оглянулся на окна и неохотно шагнул в кладовку. Несколько минут мы с пыхтением засовывали книги в стол, а они оттуда упорно высыпались. За этим суматошным занятием я не забывала искать искусствоведческий альбом, но ничего подобного не попадалось: в основном дизайнерские журналы и каталоги выставок, книги типа «Высокотемпературный обжиг и глазирование» и «Искусство резьбы по дереву», красиво изданные «Мифы Древнего Востока», какие-то растрепанные тетрадки…
Из пачки тетрадей выпал лист и, описав в воздухе круг, спланировал на пол. Я подняла его, собираясь засунуть куда-нибудь в глубь пачки, но невольно задержала на нем взгляд. Лист был забавный. Похоже, он представлял собой ксерокопию страницы из какой-то старой книги. Три четверти занимала картинка: на траве невозмутимо возлежала обнаженная девушка с плохой фигурой, а из макушки ее росло ветвистое дерево. Сверху в разрисованной виньетками, факелами и розами рамочке виднелась надпись «Instructio de arbore». Снизу мелким почерком было написано по-русски:
«Взгляни мысленным взором на то, как растут невысокие колосья пшеницы во всех подробностях, и ты поймешь, что способна посадить дерево творения».
Дальше стоял восклицательный знак и приписка: «Это – суть активного воображения, которое приводит процесс к реальному действию».
– Как ты думаешь, что это значит? – озадаченно спросила я.
Иван уткнулся в рисунок и издал шип, достойный доисторического ящера:
– Откуда он вывалился?!
– На, ищи. – Я протянула ему пачку тетрадок.
Пока Иван в них лихорадочно копался, я рассматривала картинку и размышляла. Совершенно очевидно, что запись имела прямое отношение к творчеству – не в общем смысле, а именно к Чистому, которым занимались мы. Меня охватило ощущение, что я нашла нечто секретное и очень важное. «Да это, можно сказать, про меня, – вдруг с волнением подумала я. – Дерево творения – это типа моей сакуры…»
– Нашел! – почти крикнул Иван, извлекая на свет тетрадь и с гордым видом демонстрируя ее мне. Тетрадь выглядела необычно: из грубоволокнистой бумаги, в прозрачной желтоватой суперобложке с золотой надписью: «Aurum eternum».
– Что это? Дай посмотреть! – потребовала я, протягивая руку за тетрадью.
– Перед тобой, – высокопарно произнес Иван, отдергивая тетрадь, – легендарный Кодекс мастеров Чистого Творчества. Точнее, выдержки оттуда. Наверно, Антонина выписывала для собственного пользования. Для учеников, к твоему сведению, – добавил он, – сей документ запретен. Почему – не знаю. Но определенные догадки у меня есть, и я собираюсь поискать им подтверждения.
Иван принялся листать тетрадь. Передо мной замелькали страницы, исписанные мелким корявым почерком Антонины. Судя по тому, что записи были сделаны разными чернилами, их заносили в тетрадь урывками.
– А почему Кодекс легендарный?
– Потому что его никто не видел. Среди старшекурсников ходят сплетни, что его скрывают специально, потому что правила творения, по которым обучаемся мы, и те, что записаны в Кодексе, – две большие разницы. Я всегда это подозревал…
Заинтригованная, я заглянула Ивану через плечо. Записи были малопонятные, иные даже не по-русски.
– О чем там речь?
– Да так… типа словаря. Термины всякие, – отмахнулся Иван, листая тетрадь. – Мне нужно совсем другое. Законы, правила…
– «Активное воображение», – прочитала я вслух. – «Сила видимого и невидимого»… «Vera Imaginatio – материя, которая формируется с помощью иллюзии». Ни фига себе! Получается, между материалистами и иллюзионистами нет особой разницы? Не переворачивай, это же интересно…
– Отвянь… Вот! Нашел!
Иван торжественно ткнул пальцем в текст и прочитал:
«Если у тебя есть истинный дар…»
Резкий взвизг открываемой двери поразил нас, как гром небесный, а шквал холодного воздуха, ворвавшийся в кладовку, приморозил к полу. Но это были сущие пустяки по сравнению с ледяным взглядом Антонины.
– Это что еще такое?! – рявкнула она.
«Господи, как я ненавижу, когда на меня орут», – тоскливо подумала я.
– Как называется это свинство?!
– Разбой среди бела дня, – услужливо подсказал Иван, незаметно убирая тетрадь за спину. Антонина налетела на него, как голодный орел, и выхватила тетрадь, едва не вырвав ему руку из туловища.
– Да ты… знаешь, кто ты такой?!
Я машинально втянула голову в плечи, с некоторым облегчением осознав, что первый удар Иван вольно или невольно принял на себя. Ругаться Антонина любила и умела, в выражениях не стеснялась.
– Кретин безмозглый, идиот хронический, дебил неизлечимый, – зачастил скороговоркой Иван. Антонина оторопело на него взглянула.
– Тюрьма по мне плачет, кончу я маляром, ни стыда, ни совести, бездарь ленивый, выродок тупоголовый…
– Хватит, – резко, но без прежней самозабвенной ярости оборвала Антонина. Такой контратаки она явно не ожидала и даже, как мне показалось, слегка устыдилась, когда Иван самокритично применил к себе ее не самые забористые эпитеты.
– Антонина Николаевна, мы просто искали альбом по русскому искусству, – подала я голос. – У Ивана в домене не ладится…
– А кто вам разрешил в мой стол залезать?
Мы как по команде покаянно опустили головы.
Антонина прямо в куртке прошла к столу и принялась заботливо складывать в него тетради.
– Что стоите? Вон отсюда оба!
Мы не шевельнулись. Иван тоскливым взглядом провожал желтую тетрадь.
– Антонина Николаевна, а вот этот рисунок действительно про мою сакуру? – решилась я.
Вместо ответа наставница пробормотала про себя: «Ну, дорвались!»
– Деточки, шли бы вы отсюда.
Иван с тяжким вздохом вышел. Я осталась. Антонина почесала переносицу и уселась на край стола.
– Иван, куда попер? – крикнула она неожиданно. – Для кого я умные вещи читать буду?
Иван как по мановению волшебной палочки возник в дверях. Антонина полистала заветную тетрадь и зачитала своим скрипучим голосом:
– «Существует связь между душой мастера и тайной вещества. Никогда не сумеешь создать из внешнего образ того, что ищешь, за исключением, что сначала сделаешь это из самого себя… Ибо если мастер не обладает сходством с творением, никогда оно не поднимется на подлинную высоту, и не найдет он дороги, ведущей к цели».
Некоторое время в каморке было тихо.
– Поняли хоть что-нибудь?
– Чего ж тут не понять? – помолчав, ответил Иван. – Это самоочевидные вещи. Лично я так и делаю: по своему образу и подобию…
– А по-моему, здесь речь совсем не об этом, – возразила я. – Вот ты, скажем, творишь крокодильчика, и сам ему должен уподобиться. Представить себя им, почувствовать его изнутри. Тогда он получится живее.
Я сама вообще-то так не делала, разве что иногда нечаянно получалось. Иван в ответ на мою речь пренебрежительно фыркнул.
– Еще мнения будут? – холодно спросила Антонина. – Хорошо. Баня, вопрос. Знаешь, что делали перед началом работы средневековые иконописцы?
– Угу, – довольно кивнул Иван. – Перед началом работы три дня постились и молились… или вообще пока работа не закончится? Забыл.
– Не суть важно. А зачем они это делали?
– Типа, чтобы душу очистить, – высказалась я, поняв, куда гнет Антонина. – Чтобы приблизиться к совершенству. Как там… чтобы мастер был похож на творение, и наоборот. Только я думаю, что можно обойтись без этого. Есть куча примеров. Бот у нас на даче сосед – художник очень талантливый, так он ночью выкопал у нас целую грядку редиски, а на ее месте посадил свой мак и вообще ворует все, что плохо лежит… Опять-таки, если вспомнить Погодину…
У Антонины вытянулось лицо.
– Я, конечно, в Гелькины крайности не вдаюсь, – сказал Иван, – но замечу, что в моем домене и так дела идут отлично. Просто идеально.
– Хочешь сказать, что ты по жизни идеальная личность? – съязвила я.
Иван скромно промолчал.
– М-да, – уронила Антонина. – Печально. Даже не так печалят меня ваши заблуждения, как неумение слушать и слышать. Ладно, идите отсюда. Готовьтесь к тесту по управлению ночным небом. Геля, тебе вроде картинка понравилась? Ну так возьми ее себе. А если еще раз увижу, что какие-нибудь паразиты залезли в мой стол…
Почтительно пятясь, мы удалились из каморки.
– Знаешь, что я прочитал в тетрадке? – прошептал мне Иван, когда мы вернулись в мастерскую.
– Ну?
– Если у тебя есть истинный дар, то акт творения не требует ни проверок, ни ограничений.
– Прямо так и написано?
– Угу.
Я впала в задумчивость, прижимая к сердцу картинку с ветвистой девушкой. Высказывание очень напоминало поучения достопамятного Князя Тишины. По-моему, над этим обстоятельством стоило поразмыслить.
После занятий, уже довольно поздно, мы встретились с Мариной, чтобы ехать домой вместе. Однако наши планы непредвиденно изменились.
– Глянь-ка налево. Тебя кое-кто ждет! – хитро заметила Маринка, пролезая сквозь дыру в заборе.
«Саша!!!» – подумала я, покрываясь мурашками. Но это была чисто рефлекторная реакция. И секунды не прошло, как я поняла, в чем дело, и брякнулась духом с эмпиреев на сырую землю. У дыры в заборе караулил неотвязный Макс. Судя по синему цвету его носа, торчал он тут уже давно.
– Бедняжка! – шепотом пожалела его Марина. – У него что, шапки нет? Чего он вечно одет не по сезону?
– Закаляется, наверно, – съязвила я. – А может, крутизну изображает, заморыш несчастный.
– Привет! – пролязгал зубами подошедший Макс, кутаясь в свою вечную куртку-плащевку. – Долго вы сегодня!
– Как всегда, – я привычным жестом вручила ему сумку. – Ну и погодка! Это мокрый снег, или мне кажется?
– Погуляем? – с надеждой предложил Макс. – Ты вроде в кафе хотела?
Я поморщилась. Погода для блуждания по улицам была и впрямь отвратительная.
– Ладно, я побежала, – быстро произнесла Маринка. – Мне еще на бальные танцы к семи.
– Все-таки записалась? Молодец! Я тоже хочу!
– Так пойдем сегодня вместе.
– Сегодня… да что-то лень. Я внезапно не могу. Надо все обдумать…
– У нас на сегодня планы, – заявил Макс, испугавшись, что я воспользуюсь поводом и сбегу от него. – Ведь правда, Гелечка?
Я не удостоила его ответом, но подумала: «Ты за „наши планы" еще ответишь. Совсем обнаглел!»
Мы шли по улице. Уже начинало темнеть. Снежинки попадали в глаза и таяли на ресницах. Свет фонарей дробился в каплях, превращаясь в подвижный замысловатый узор из разноцветных огоньков. Макс болтал, как радио со сломанным выключателем, я мечтала о Саше. Точнее, я думала: «Саша», а остальное приходило само. Как он смеется, когда тетя Наташа делает ему замечания; как сидит на диване, откинув голову, и с презрительным видом смотрит телевизор; какие у него бездонные глаза, сколько в них уровней и смыслов. «Золотые хлопья света – роковые капли мрака, – непроизвольно начала я нанизывать сравнения, – лунный луч из поднебесья, заблудившийся в пещере, – серый камень озаривший, сплошь покрытый древней вязью, – задрожала капля мрака, не упав… он весь – загадка, и ее не разгадаешь, только край души увидишь, заглянув сквозь каплю мрака…»
– Хочешь, в субботу съездим в Пушкин?
До меня постепенно дошло, что Макс задал какой-то вопрос.
– Говорю, хочешь, за город съездим?
– Да мне…
– Только не говори, что тебе все равно, – дрогнувшим голосом произнес Макс. – Я уже слышать этого слова не могу.
Я хмыкнула. Слышать он не может! Да что он о себе воображает? А в Пушкин я ехать не хочу. У меня на субботу другие планы – я собираюсь возвращать Саше «Кладбище домашних любимцев» Стивена Кинга. Полдня буду предвкушать и собираться с духом, пятнадцать минут общаться и оставшиеся полдня – перебирать впечатления и ловить кайф.
Макс вдруг остановился.
– Слушай, я правда так больше не могу, – дрожащим голосом сказал он. – Тебе, по-моему, все равно, есть я рядом или нет.
«Ошибаешься, дорогой, – подумала я. – Без тебя гораздо лучше».
– Ну чего ты все время молчишь? Скажи хоть что-нибудь, – умоляюще произнес Макс, хватая меня за руку.
Ладони у него были горячие и липкие. Я выдернула руку и спрятала ее в карман. Его прикосновение было мне неприятно.
Макс это почувствовал. Он покраснел и срывающимся голосом сказал:
– Зачем ты вообще со мной ходишь, если тебе на меня наплевать?
– Я к тебе нормально отношусь, – возразила я. – Положительно.
– Ты общаешься со мной, когда тебе нечем больше заняться. Ты меня унижаешь своим высокомерием. Каждый раз, как я тебе звоню, чувствую себя как оплеванный…
– Так не звони, – сердито сказала я. Присутствие Макса начинало меня конкретно тяготить.
Макс отвернулся и не ответил. Некоторое время мы шли молча.
– Я решил, что нам нужно расстаться, – наконец сказал он дрожащим голосом.
– Ну, если ты так хочешь… – протянула я без особого энтузиазма.
В принципе, подумала я, он меня не очень доставал, а наличие поклонника греет самолюбие и вызывает у подруг здоровую зависть…
– Расстаемся?
Макс остановился.
– Что, прямо здесь? – удивилась я.
– Почему бы и нет?
– Ну, пока.
Макс закусил губу, развернулся и пошел в обратную сторону. «Ой-ой-ой, какие мы решительные», – пробормотала я, глядя ему вслед, и направилась вперед по улице. Через две минуты Макс меня догнал и пошел рядом, как привязанный.
– Что, совсем гордости нет? – неприязненно спросила я.
– Ты мне дороже гордости, – глухим голосом сообщил Макс.
«Не дай бог мне когда-нибудь дойти до такого унижения», – подумала я.
– Я все-таки пойду, – сказал Макс через полминуты. – Проводить тебя до метро?
– Иди, иди, – радостно ответила я. – А я еще погуляю.
Макс ушел. Видно было, что он до последнего надеялся, что его окликнут. Я осталась одна. Наконец-то! В душе нарастал непонятный восторг; мне словно стало легче дышать. Я стояла посреди улицы и смотрела, как вокруг по обледенелому асфальту ползут гонимые ветром сухие листья, словно армада мертвых кораблей. Черный прозрачный воздух над крышами становится синим, бархатистым, украшенным, как стразами, первыми звездами. Прохожие – не более чем светотеневые эффекты в переливах этой стеклянной тьмы. Где-то поблизости, в колючей от холода темноте за домами, излучает жар невидимое солнце – Белая Башня, где живет Саша. Никого нет между нами. Какой кайф – одиночество и свобода! Я исчезаю, растворяюсь в этом вечере, расцветаю электрическими огнями, превращаюсь в ветер.
ГЛАВА 16
Как Геля ради любви нарушает все правила демиургии
Ночь одевает мир непроницаемой тьмой.
Из-под земли сочится нездешний холод.
Воздух заражен страхом.
Когда открываются двери заката,
Жизнь обретает новый смысл.
Бурзум
В субботу, как и планировалось, я отправилась к Саше в гости, отдавать книги. Прошлый раз я набрала их столько, сколько смогла унести, в основном Стивена Кинга. Честно говоря, я терпеть его не могла: запугивать себя до полусмерти не доставляло мне удовольствия. Поэтому Кинга я сложила дома в ящик стола, чтобы лишний раз не попался на глаза, и решила возвращать его небольшими порциями, используя по прямому назначению, то есть в качестве предлога для встреч. Словом, примерно неделю я собиралась с духом и наконец, сразу после школы, отважно направилась к Хольгерам. Было бы неплохо, думала я, если бы дома оказалась тетя Наташа, которая непременно захочет задержать меня и напоить чаем. А если Саша будет там один? Меня же удар хватит от ужаса и восторга! И как я в таком состоянии буду его очаровывать?
Я позвонила в дверь.
– А, это ты. Здорово, – без особого энтузиазма встретил меня Саша, возникнув на пороге в растянутом на коленях и локтях спортивном костюме. Вид у него был заспанный, глаза красные – на компьютере играл, что ли? Но выйди он хоть в дверной коврик завернутый, мне было все равно.
– Книги принесла? Че, так быстро прочитала?
Я обшарила взглядом пространство: кроме Саши, кажется, никого. Откуда-то доносилась музыка, любимая Сашей мрачная тяжелятина. У меня по коже пополз озноб, горло сжалось так, что я засомневалась, смогу ли издать хоть какой-нибудь звук, кроме комариного писка.
– Да я вообще быстро читаю, – кое-как ответила я, отдавая книги. – Спасибо.
– Понравилось?
Ах, какой у него красивый голос! Мужественный, глубокий и в то же время мелодичный. Им можно играть на струнах моей души, как на арфе: малейшее изменение интонации вызывает мгновенный отклик, доставляя при это невыразимое наслаждение.
– Что? Да, конечно… Круто…
Я бы с удовольствием поделилась своими впечатлениями от Кинга в более развернутой форме. Но поскольку я его не читала, тема закрылась сама собой. Саша молчал, облокотясь на дверной косяк и небрежно перелистывая страницы. На меня он не смотрел, я же буквально ела его глазами, безуспешно пытаясь наглядеться на неделю вперед. Наверно, мне надо было уходить. Но очень не хотелось.
– А что это там у тебя играет? – поинтересовалась я для поддержания разговора. – Такое интересненькое?
– «Бурзум», – ответил Саша, чуть-чуть оживляясь. – Знаешь такую группу?
– Что-то знакомое… Типа этого… «Металлики»? – блеснула я познаниями в тяжелом роке.
– Ха! – с презрением усмехнулся Саша. – «Металлика» по сравнению с «Бурзумом» жалкая писклявая попса. Видела их клип, где кровавые руны?..
– Как, он у тебя есть?! – с поддельным энтузиазмом воскликнула я. – Нет, еще не видела. Покажешь?
– Пошли, покажу. Да ты проходи, что стоишь в дверях, – запоздало вспомнил он о гостеприимстве. – Кстати, переведешь мне песню.
– Я со слуха не смогу, – растерялась я.
– Не бойся, текст у меня записан.
Саша отточенным жестом предложил мне сесть на диван, сам расположился в кресле у письменного стола и нажал перемотку на пульте. Я бросила взгляд на монитор компьютера: точно, играл. Надо будет узнать, во что – впрочем, какая разница, – и одолжить диск, когда закончится запас Стивена Кинга.
– Ну, смотри, – сказал Саша, включая клип.
По черному экрану побежали белые полоски, промелькнули титры и багровая вычурная надпись. Я приготовилась увидеть каких-нибудь лохматых рокеров в железных штанах, с гитарами и топорами, однако ничего подобного: на экране появилось поле. Ровное, однообразное поле до самого горизонта. Травы в отдалении равномерно колыхались, как море при сильном волнении. По небу быстро, почти как при ускоренном воспроизведении, бежали облака плотной серой массой.
Зазвучала музыка, не похожая ни на что слышанное мной прежде: низкий рокот, сквозь который пробивался монотонный колокольный звон. Казалось, его издают эти самые облака и змеящиеся по полю травы. От этого холодного, заунывного пейзажа веяло необъяснимой угрозой. Шли секунды, на экране ничего не менялось, но в душе нарастал страх. Там, на просторах мрачного поля, как будто назревала какая-то ужасная катастрофа.
Вдруг посередине экрана возникла, словно из воздуха вытекла, темно-красная капля. Она побежала вниз, оставляя за собой неровную дорожку. «Кровь!» – догадалась я. Рядом появилась вторая кровавая полоса. Она пересеклась с первой, образовав похожий на незнакомую мне букву знак. Помаячив какое-то время, знак исчез, как будто в облака впитался. На его месте опять появилась капля, и возник второй знак, похожий на кровавую лапу; потом третий, четвертый. Знаки появлялись и исчезали, следуя ритму музыки.
– Что это? – шепотом спросила я.
– Руны, – сказал Саша. – Древнескандинавские священные письмена. Они не для письма, а для колдовства. В них разбирались только посвященные.
– Я знаю, что такое руны, – слегка обиделась я. – Что написано?
– А я откуда знаю? – отмахнулся Саша. – Я же не языческий жрец.
На экране сменяли друг друга руны. Поле продолжало нести свое загадочное послание. Музыка мне и нравилась, и нет: она как будто влезала в запретные места души, вызывая непонятную тоску и беспокойство. Несмотря на то что клип был довольно-таки однообразным, мне было не оторвать от экрана глаз.