Страница:
– Сейчас закончится, – услышала я голос Саши.
И тут наконец раздалось пение. Оно было под стать музыке. Нечеловеческий шипящий голос нараспев произнес длинную фразу. Она вплелась в монотонную мелодию и растаяла среди серых трав. Фраза отзвучала, и экран словно вспыхнул изнутри. Последнее, что я увидела, – черный силуэт огромного дерева, объятого слепящим белым пламенем. Музыка затихла, по черному экрану снова побежали титры.
– А теперь он чего сказал? – спросила я.
Саша молча вручил мне распечатку, на которой мелким смазанным шрифтом было изображено следующее:
«When
night falls
she cloaks the world
in impenetrable darkness
a chill rises from the soil
and contaminates the air
suddenly
life has new meaning».
– Переводи, – коротко приказал он.
– Ага… когда опускается ночь, она накрывает мир непроницаемой тьмой… Холод поднимается из почвы и заражает воздух внезапно… Тут непонятно – или жизнь получает новый смысл внезапно? Короче, когда наступает ночь, погружая мир во тьму и пропитывая его отравленным холодом… там что-то внезапно происходит. Что-то плохое.
– Это я и сам вижу, – мрачно произнес Саша. Он явно был разочарован текстом. – Что именно происходит?
– Я не знаю, – огорчилась я. – Оно как бы за кадром. Кто клип делал, тот наверно знает.
– Черт, – буркнул Саша, выключая видак. – Я думал, ты мне подскажешь.
Вид у него был раздосадованный. Я чувствовала себя виноватой, как будто это я его огорчила – да, в общем, так оно и было. Но чем я могу помочь? Откуда мне знать, что там должно случиться, в этом поле, зараженном холодом и темнотой?
– Тебе это важно? – спросила я.
Некая идея зашевелилась в сознании. Как там говорит Антонина? Реальность способна к эволюции, Если взять оборванный сюжет, скопировать его и задать вектор в нужном направлении… Теоретически это возможно. Но сумею ли я? И это может быть весьма опасно, по ряду причин: во-первых, сам сюжет, это отвратительно зловещее поле…
– Ну да, важно, – ответил Саша, взглянув на меня в упор.
Его серые глаза на миг вспыхнули и погасли, но за это мгновение между нами пронеслось нечто такое, чего раньше не было: как разряд молнии, как будто от зрачка к зрачку протянулась и исчезла серебряная нитка. Я прерывисто вздохнула и опустила глаза. Наверно, на моем лице в тот момент все было написано метровыми буквами, как на транспаранте. Саша, к счастью, как раз отвернулся, убирая в шкаф кассету. Боже мой, конечно, я сделаю все, что угодно. Лишь бы тебе было хорошо, а что будет со мной, неважно.
– Погоди, дай мне кассету, – быстро сказала я. – Я кое-что придумала.
И я вкратце рассказала о своем замысле.
– Только имей в виду: это все закрытая информация. В случае чего ты тут ни при чем, просто мне самой понравился клип и захотелось потренироваться. Я попробую сначала сама, а если не получится, попрошу кого-нибудь из старших учеников или Антонину.
– Училку не надо, – покачал головой Саша.
– Но почему?..
– Незачем, говорю, – отрезал он. – Держи кассету. Когда займешься этим делом?
– Попробую сегодня, – с энтузиазмом ответила я. – Что бы ни получилось, обязательно позвоню.
– Сегодня я на тренировке допоздна. Позвони завтра часа в четыре, я буду уже дома.
– Непременно позвоню!
– Ну, давай, буду ждать звонка.
«Буду ждать звонка!!!»
Унося в душе эти потрясающие слова, я распрощалась с Сашей и поспешила домой, не чуя под собой ног от радости. Прорыв в наших отношениях, кажется, наконец состоялся.
ГЛАВА 17
ГЛАВА 18
И тут наконец раздалось пение. Оно было под стать музыке. Нечеловеческий шипящий голос нараспев произнес длинную фразу. Она вплелась в монотонную мелодию и растаяла среди серых трав. Фраза отзвучала, и экран словно вспыхнул изнутри. Последнее, что я увидела, – черный силуэт огромного дерева, объятого слепящим белым пламенем. Музыка затихла, по черному экрану снова побежали титры.
– А теперь он чего сказал? – спросила я.
Саша молча вручил мне распечатку, на которой мелким смазанным шрифтом было изображено следующее:
«When
night falls
she cloaks the world
in impenetrable darkness
a chill rises from the soil
and contaminates the air
suddenly
life has new meaning».
– Переводи, – коротко приказал он.
– Ага… когда опускается ночь, она накрывает мир непроницаемой тьмой… Холод поднимается из почвы и заражает воздух внезапно… Тут непонятно – или жизнь получает новый смысл внезапно? Короче, когда наступает ночь, погружая мир во тьму и пропитывая его отравленным холодом… там что-то внезапно происходит. Что-то плохое.
– Это я и сам вижу, – мрачно произнес Саша. Он явно был разочарован текстом. – Что именно происходит?
– Я не знаю, – огорчилась я. – Оно как бы за кадром. Кто клип делал, тот наверно знает.
– Черт, – буркнул Саша, выключая видак. – Я думал, ты мне подскажешь.
Вид у него был раздосадованный. Я чувствовала себя виноватой, как будто это я его огорчила – да, в общем, так оно и было. Но чем я могу помочь? Откуда мне знать, что там должно случиться, в этом поле, зараженном холодом и темнотой?
– Тебе это важно? – спросила я.
Некая идея зашевелилась в сознании. Как там говорит Антонина? Реальность способна к эволюции, Если взять оборванный сюжет, скопировать его и задать вектор в нужном направлении… Теоретически это возможно. Но сумею ли я? И это может быть весьма опасно, по ряду причин: во-первых, сам сюжет, это отвратительно зловещее поле…
– Ну да, важно, – ответил Саша, взглянув на меня в упор.
Его серые глаза на миг вспыхнули и погасли, но за это мгновение между нами пронеслось нечто такое, чего раньше не было: как разряд молнии, как будто от зрачка к зрачку протянулась и исчезла серебряная нитка. Я прерывисто вздохнула и опустила глаза. Наверно, на моем лице в тот момент все было написано метровыми буквами, как на транспаранте. Саша, к счастью, как раз отвернулся, убирая в шкаф кассету. Боже мой, конечно, я сделаю все, что угодно. Лишь бы тебе было хорошо, а что будет со мной, неважно.
– Погоди, дай мне кассету, – быстро сказала я. – Я кое-что придумала.
И я вкратце рассказала о своем замысле.
– Только имей в виду: это все закрытая информация. В случае чего ты тут ни при чем, просто мне самой понравился клип и захотелось потренироваться. Я попробую сначала сама, а если не получится, попрошу кого-нибудь из старших учеников или Антонину.
– Училку не надо, – покачал головой Саша.
– Но почему?..
– Незачем, говорю, – отрезал он. – Держи кассету. Когда займешься этим делом?
– Попробую сегодня, – с энтузиазмом ответила я. – Что бы ни получилось, обязательно позвоню.
– Сегодня я на тренировке допоздна. Позвони завтра часа в четыре, я буду уже дома.
– Непременно позвоню!
– Ну, давай, буду ждать звонка.
«Буду ждать звонка!!!»
Унося в душе эти потрясающие слова, я распрощалась с Сашей и поспешила домой, не чуя под собой ног от радости. Прорыв в наших отношениях, кажется, наконец состоялся.
ГЛАВА 17
Зловещий мир поля в действии
Под ногой захрустел, как пластмасса, лед на луже. Я вздрогнула, оглянулась по сторонам, не сразу сообразив, где нахожусь. Как выяснилось, я шла по какой-то набережной. Слева, как стена утесов у моря, высились новостройки; справа, за полосой пустой земли, поросшей бурьяном и белой от первого ноябрьского снега, море и находилось. Точнее, Финский залив, еще не замерзший, гладкий и серый, как оконная замазка; в нем не отражался даже закат, неровным пятном расплывшийся в холодно-розовой туче. «Это я что, в Лахту забрела?» – ужаснулась я. Это ж почти пригород! Ничего себе прогулочка получилась! Казалось, вышла от Саши буквально минут двадцать назад и полетела на крыльях экстаза куда ноги занесут. Б чувствах – сплошной восторг, на физиономии бессмысленная улыбка, а в уме гвоздем сидит одна мысль – как бы выполнить Сашину просьбу? Что бы такое сделать с этим полем? Надо будет завтра попросить помощи у Эзергиль. Или, наступив страху на горло, сначала попробовать самой? Кстати, когда первое впечатление от клипа прошло, я удивилась – что меня так напугало? Подумаешь, кровавые руны. Вот я недавно видела по телевизору рекламу фильма «Исполнитель желаний», так тамошней кровью можно не то что руны рисовать, а хоть все стены выкрасить, и еще останется. Я попыталась вспомнить музыку, подумав, не она ли навевала на меня жуть, и не смогла. Возникало только ощущение некоего зловещего шума, наподобие далекого грохота лавины.
Ветер свистел, обжигая левую щеку и висок. На берегу залива, казалось, температура воздуха была ниже среднегородской градусов на пять. Первый привет от зимы, а всего-то десятое ноября. Местных жителей не было видно, они благоразумно сидели по домам. Свет в окнах не горел нигде, что я отметила краем сознания, но особого внимания не обратила: лахтинские новостройки были совсем свежие, и в них постоянно отключали то тепло, то электричество, на что неоднократно жаловались мои одноклассники, живущие в этом районе. Я продолжала идти по набережной под гаснущим красноватым небом, натянув шапку по самые брови и спрятав руки в рукава, и наблюдала, как порывистый ветер сметает снег с высоких трав пустыря, а эти серые травы, освобожденные от груза, выпрямляются с сухим хрустом. Я все никак не могла вспомнить мелодию песни и начала подумывать, а где в этой унылой местности располагается ближайшая автобусная остановка… когда откуда-то издалека ветер донес колокольный звон. Одинокий приглушенный удар колокола. Он удивительно гармонично вплелся в посвист ветра и монотонный шорох бурьяна. «Вот оно! – остановилась я. – Та мелодия!» Я ее не вспомнила – услышала. И мне стало неуютно.
Колокол прозвенел еще раз. Ничего удивительного, стараясь успокоиться, подумала я, где-то в Лахте есть церковь. А вообще пора выбираться отсюда. Что-то в этом пейзаже ненормально. Ни людей, ни машин. Я посмотрела по сторонам, надеясь убедиться в беспочвенности своих опасений, и вдруг увидела нечто такое, что у меня вмиг замерзла внутри вся кровь. На глухой стене блочного дома была нарисована огромная багровая руна.
– Ой, мамочки, – пробормотала я, догадываясь, что эта местность ну никак не Лахта. – Мамочки мои! Как же это меня угораздило!
Нет, такой подлянки я не ожидала даже от собственного ушибленного подсознания. Да, брела, как в трансе, да, всю дорогу думала о поле, как бы туда попасть и узнать, что именно такое нехорошее там происходит… Вероятно, скоро узнаю.
Я нервно огляделась по сторонам. Теперь я отчетливо понимала, что никого, кроме меня, в Лахте нет. Дома стояли откровенно пустые, даже занавесок не было на темных окнах; очертаний Васильевского острова на другой стороне залива не было и в помине, на что могла не обратить внимания только такая растяпа, как я. Ветер сдул с травы весь снег, так что я стояла как бы посреди того самого поля. Трава росла повсюду; пустые дома выглядывали из нее, как губчатые каменные грибы. И все было мутно-серым, как в старом кинескопе.
Это место казалось неприятным и страшным – куда страшнее, чем в клипе. И не пустота или одиночество внушали мне этот страх, а наоборот, ощущение, что здесь бродит кто-то еще. Чуждый всему живому, смертельно опасный. Может, он затаился среди домов и следит за мной, может, заманивает в ловушку, а может, просто еще не обнаружил меня, и когда это случится…
Я запоздало вспомнила предупреждения Князя Тишины. «Когда мир становится серым, немедленно выходи из него. Когда в мире пропадают люди, на их место приходят нелюди».
«В любом мире должен быть выход, – подумала я, стараясь не поддаваться панике. – Даже в таком мерзком. Так, ну-ка быстро ищем его и валим отсюда. Я шла по набережной, никуда не сворачивала…»
Я развернулась и рысцой побежала назад. Теперь ветер дул мне в правое ухо, надувая отит. Кажется, пейзаж начал меняться где-то здесь…
Я застыла на месте, тупо глядя себе под ноги. Там, где я проходила пять минут назад, на асфальте темнела еще одна руна – такая же, как на стене. И никаких признаков выхода.
Меня затрясло. С трудом подавляя рвущийся наружу страх, я принялась разглядывать руну. Кто-то не желает меня отсюда выпускать, это очевидно. Почему? Издевается, играет, как кошка с мышкой? Хочет, чтобы я корчилась от страха и орала: «Помогите!» Нет, не дождется!
– Выходи! – неожиданно для себя завопила я. Между домами прокатилось звонкое эхо. – Выходи, познакомимся!
На призыв никто, кроме эха, не ответил. Зато я неожиданно вернулась в почти нормальное состояние и снова принялась размышлять.
Почему именно руна? Я постаралась запомнить, как она выглядит, и решила обязательно поискать в справочниках, что она означает. Может, мне хотят что-то сообщить? Прежде я старалась для Саши, но теперь мне самой вдруг стало интересно. «Умница, выбрала конструктивный подход, – похвалила себя я. – Не пугаться, не убегать, не кидаться с ходу в атаку. Прислушаться и постараться понять, что это такое и чего оно хочет».
Я опустилась на колени перед руной, спрятала руки в рукава, выгнала из головы мысленный мусор, как нас учили в мастерской. Не знаю, что это за место. Может, я его создала, может, нечаянно в него угодила. Передо мной небрежно сотворенная оболочка – микрорайон Новой Лахты. Остается узнать, что под ней.
С полминуты я сидела, прикрыв глаза, и слушала свист ветра. От обледенелого асфальта одна за другой поднимались волны мороза и пытались пролезть мне под одежду. Вокруг становилось темнее и темнее: на Лахту сходила ночь.
Песня – заклинание. Это же так просто. Оно призывает, и ты идешь.
Ты можешь не понимать языка – его и не обязательно понимать, на то он и тайный.
Ты можешь не понимать, куда тебя зовут, – тем лучше, если бы ты знал, то не пошел бы.
Ты можешь не понимать, чего от тебя хотят, – тем хуже для тебя. Разгадывай вечную загадку, живи в тоске и бесплодной злости.
Но мне не надо идти туда, куда зовет заклинание.
Я уже там.
У меня внутри как будто зажегся свет. Он неожиданно высветил все, что было от меня скрыто, о чем я даже не подозревала. Нравилось мне это или нет, но я увидела сокровенную суть мира поля. На несколько мгновений я заняла место того, кто этот мир создал: смотрела его глазами, думала его мыслями, чувствовала его чувствами. А создал ли? Я ощущала кровную связь, зависимость. Странное двойственное чувство плена и свободы. Так он и воспринимает свободу, поняла я: как абсолютную независимость, полную изоляцию от внешних влияний. Он ценит ее, как величайшее сокровище, но в то же время она доставляет ему страдания. Какие страдания? Это очень просто – одиночество. Атмосфера поля была пропитана таким одиночеством, что даже мне стало жутко.
На меня нахлынуло чувство тоски и одновременно – прилив неестественного энтузиазма. Это были чужие, не свойственные мне чувства. Наверно, их переживают воины, готовясь к безнадежному бою. Энергия мятежа, обреченного на поражение. Но что делать? Против кого воевать в этой пустыне? Одинокий воин с единственной просьбой – покажите мне врага, я хочу знать, кто меня губит!
Свет в голове потух так же внезапно, как и появился. Потрясенная, я сидела на коленях и размышляла об увиденном. Теперь мне не было страшно. Мной владела глубокая иррациональная жалость.
От размышлений меня отвлек знакомый звук дизельного мотора. Я встала, прислушалась. Шум приближался, и вскоре на набережную вывернул «Икарус». Остановившись напротив меня, он гостеприимно распахнул двери. Автобус был пуст; водитель тоже отсутствовал. У меня впервые промелькнула мысль о нереальности происходящего.
«Может, это снова глюки, как тогда, осенью? Может, пора голову лечить?» – подумала я, прикидывая, стоит ли садиться в подозрительный автобус. Но небо все темнело, а ветер был такой пронизывающий… Я вскочила в автобус, нашла сиденье с подогревом, и меня куда-то повезли. «Ну-ну, посмотрим, – думала я, глядя, как за окном проплывают пустые неосвещенные кварталы новостроек. – Если эта бредятина мне мерещится, то это многое объясняет…»
Вскоре мы оказались в Старой Деревне. Казалось, все жители Приморского района снялись с места и куда-то уехали. Зрелище покинутых кварталов вселяло глубочайшую тоску, пожалуй, слишком глубокую для моей юной неокрепшей души.
Миновав по-зимнему мрачный парк, автобус свернул на Школьную улицу. Неожиданно зажглись фонари. В тот же момент автобус обогнала легковушка, потом грузовик. Я несказанно обрадовалась. Похоже, мы въезжаем в обитаемые места! Мы покинули мир поля!
Неожиданно автобус со скрипом остановился, двери распахнулись. Ага, намек понят, подумала я. И вышла наружу.
Я оказалась на улице Школьной, совсем запорошенной снегом. В витринах горел свет, мимо проезжали автомобили, слепя меня фарами. Приключение закончено, весело подумала, побегу-ка я на трамвайную остановку, благо тут и до дома довольно близко…
В трех шагах передо мной снег заносил нарисованную на асфальте кровавую руну, опять ту же самую.
Я остановилась, некоторое время разглядывая руну. Потом подняла глаза. Прямо напротив меня, в торце пятиэтажной «хрущевки», светилось окно с красными занавесками. Рядом с окном стену дома украшал подсвеченный номер «13-6». Одно из двух стекол номера было разбито, но лампочка горела исправно. Окно выглядело смутно и нелогично знакомым: наверно, так бывает, когда встречаешь на улице человека, который, по вашим сведениям, уже лет десять как умер. Я напрягла память и вспомнила.
Это было одно из самых неприятных воспоминаний моего детства.
Мы с Маринкой гуляем после уроков по окрестным дворам, думая, чем бы заняться. Настроение хулиганское. «Что бы такого сделать плохого», как поется в мультике «Голубой щенок». Маринке приходит на ум замечательная идея.
– Гелька, давай расфигачим вон ту стеклянную штуковину!
– Давай!
Мы быстро набираем кучку всяких обломков и начинаем азартно метать их в стеклянный номер дома (как сейчас помню, «13-6»). Бросок, другой… и чей-то удачно запущенный камень с громким звоном попадает в оконное стекло. Мы с Маринкой вопим от восторга. Неожиданно в окне возникает женское лицо, уродливое от ярости.
– Бежим! – орет Маринка, и мы кидаемся в разные стороны. Подруга убегает за угол дома, а я, проносясь мимо парадной, попадаю прямо в лапы разъяренной мегеры: высоченной, похожей лицом на скелет тетки с лохматыми, крашенными перекисью волосами и хищными змеиными глазами.
– Попалась, зараза! – визжит тетка и треплет меня за плечи с такой силой, что моя голова болтается, как у марионетки. – Хулиганье! Я вам покажу, как стекла бить!
Тетка пытается нащупать мое ухо, не может его найти и больно дергает за волосы. Что-то шипя себе под нос о родителях, директоре школы и деньгах, она волочет меня в подъезд. Она убьет меня, в отчаянии и ужасе думаю я, вырываясь изо всех сил, убьет, она сумасшедшая, маньячка. А ведь даже стекло в ее паршивом окне не разбилось. Слезы брызгают из глаз.
– Это не я! – рыдаю я, размазывая сопли по щекам. – Пустите! Это не я! Я просто мимо шла!
– А кто? – ядовито осведомляется тетка.
– Другая девочка.
– И где она, эта девочка?
– Вот туда побежала.
Я показываю за угол дома, в ту сторону, куда скрылась Маринка. Да, я все понимаю, это предательство. Отвратительное, неприкрытое предательство. Но что такое дружба перед лицом реальной опасности? Не более чем пустые слова. Слова не стоят ничего.
Тетка отпускает меня и устремляется за угол, подтверждая поведением свое сумасшествие. Самое время сбежать, но я стою, как приклеенная, и покорно жду. Мы с теткой теперь сообщники. Хуже того – я искренне надеюсь, что Маринка не убежала слишком далеко, что она прячется неподалеку, и тетке удастся схватить ее и наказать.
Тетка возвращается из-за угла. Одна. Еще более разъяренная, чем прежде. Сейчас я получу свое, и за себя, и за Маринку. Тетка, грозно пыхтя, подбегает, впивается страшным змеиным взглядом и хватает за плечо. У меня сжимается горло, темнеет в глазах, я падаю в обморок.
В знакомом окне горел свет. Точно, это сон, с облегчением подумала я. Сон с самого начала. Не было никакой Лахты и пустого автобуса. Может быть, я даже и к Саше не ходила. Это просто снится, что мне девять лет. Сейчас появится Маринка и скажет: «Ну, что сегодня делать будем? Может, снеговика слепим?» А я скажу: «Не-а, давай лучше кидать камни в тот фонарь»… А потом мы возьмемся за руки и убежим быстро-быстро и далеко-далеко, чтобы никакая сумасшедшая тетка нас не догнала.
В парадной хлопнула дверь. Я напряглась, на всякий случай готовясь рвануть прочь. Но перед глазами предстала отнюдь не страшная тетка, а – ну, с трех раз, кто? – разумеется, Макс.
«Господи! – подумала я, невольно развеселясь и заодно окончательно убедившись, что сплю. – Да он меня и на том свете достанет! Будет подкарауливать у райских врат, предлагать прогуляться по облакам и говорить: „Отличная сегодня погодка, летная"…»
Макс между тем с озабоченным видом подошел ко мне и быстро сказал:
– Беги отсюда. Дуй в темпе, пока не поздно.
– Куда?
– Куда угодно, – прошипел Макс. – О, черт. Поздно.
Из парадной выскочила тетка. Та же самая, что и пять лет назад.
– Где эта мерзавка?! Убью!
– Она вот туда побежала! – мгновенно отреагировала я. – Кинула камень, и за угол!
Беловолосая ведьма устремилась в указанном направлении.
«Самое время валить», – подумала я, но осуществить намерение не удалось. Я не могла двинуться с места. Ноги как к земле прилипли.
Только тогда я поняла, как я близка к истерике.
– Макс! – дрожащим голосом воззвала я. – Почему?
Макс пожал плечами, глядя на меня грустным взглядом.
– Мне страшно!
– Тебе страшно, потому что ты маленькая врунишка. Пока ты идешь путем вранья и предательства, ты никогда не победишь. Но если вступишь на правый путь, это уже само по себе победа.
Ух как мы, оказывается, умеем высокопарно выражаться! Но почему у него такие печальные глаза?
– Она возвращается!
Сон оборачивается кошмаром. Тетка со змеиными глазами показывается из-за угла. В свете окон она кажется облитой кровью. Теперь я уверена на сто процентов: это ее присутствие превращает мир «поля» в такое жуткое место. Что она сделала с моей Маринкой там, за углом? Убила, как и грозилась?
Не помня себя от страха, я вцепилась в Макса.
– Помоги мне!
Но Макс молчит.
– Она меня убьет!
– Я все сказал, – говорит Макс и отступает на шаг, выпихивая меня навстречу страшной тетке.
Тетка была уже в двух шагах. Я отцепилась от Макса и бросилась ей навстречу. Мы схватили друг друга одновременно: длинными ногтями она впилась в мои плечи, а я ухватила ее за костлявые запястья.
– Это я придумала бросать камни в фонарь! И в окно я попала! – крикнула я, опередив ее. – Я, а не Маринка!
Тетка смотрит на меня стеклянным взглядом, распахнув пасть для крика, а в моей душе расцветает торжество. Я больше не боюсь. Тем, кто сражается за правое дело, страх, похоже, действительно неведом. Успев в течение доли секунды ощутить себя бесстрашной и беспредельно сильной, я ухмыляюсь тетке в лицо и падаю в обморок.
Тьма в глазах понемногу рассеивается, картинка и звук возвращаются. Я чувствую, что Макс на руках несет меня прочь от этого дома. Тетки поблизости нет. Улица Школьная, мимо проезжают автомобили, кружится редкий снег.
– Я сама могу идти, – говорю невнятно, вырываясь из рук Макса. Он меня беспрекословно отпускает, ставит на землю, поддерживая за плечи. Меня мутит и шатает.
– Я поймаю тебе машину до дома, – слышу я его голос. – Тут недалеко, всего пара остановок.
Заснеженный асфальт качается у меня под ногами, как прошлой зимой, когда мы с Маринкой выпили из интереса полбутылки бренди; закрываю глаза – и меня уносит, уносит, крутит в каких-то тошнотных звездных лабиринтах.
Макс ловит машину, довозит меня до улицы Савушкина, высаживает, расплачивается с водителем. Я молчу, переставляю ноги, как кукла. Не понимаю, в каком я мире; да мне уже все равно, мозг перегрелся из-за стрессов и отключился.
– Ну, все, – устало говорит Макс. – Дойдешь до парадной или проводить? О, смотри, твоя мама идет. Здравствуйте, тетя Света.
Моя мама. Самая настоящая, обычная, реальная мама.
– Добрый вечер, Максик. С Гелечкой гуляли, по такому холоду? Ну-ка, быстро к нам. Чай пить, греться! Геля, ты, конечно, без перчаток?
Интересно, я все еще вижу сон? Так бывает: просыпаешься во сне, встаешь, выходишь из дома, идешь в школу, потом просыпаешься снова, и оказывается, что ты все еще в постели. Если это сон, то где я теперь? И кто я теперь? Геля – мастер реальности, безнадежно заблудившийся между мирами, застрявший в какой-то пространственно-временной петле? Девятилетняя Геля, которой снится сон о том, как она разбила фонарь и погибла, прибитая на месте маньячкой-теткой, и спустя многие годы встречает себя на месте гибели? Если я все еще в мире поля, то это страшно, страшнее всего. Потому что я не могу распознать, где проходит грань, отделяющая его от реального мира. Сама себя загнала в ловушку. Теперь я никогда не буду полностью уверена, что мир, где я живу, – настоящий. Что моя улица, мама, училище, книги, Макс – это реальность, а не декорации, в которых пытается найти себя неизвестно кто. В смысле, я.
Я пришла домой, на автомате поужинала и легла спать с чувством глубокой тоски и ощущением полной нереальности происходящего. На следующее утро все было как обычно. Кроме сумбурных жутковатых воспоминаний о прошедшем вечере. Спокойнее было думать, что все приснилось. Скорее всего, так оно и было.
А Сашину видеокассету я решила отдать Эзергили – пусть разбирается, раз такая крутая.
Ветер свистел, обжигая левую щеку и висок. На берегу залива, казалось, температура воздуха была ниже среднегородской градусов на пять. Первый привет от зимы, а всего-то десятое ноября. Местных жителей не было видно, они благоразумно сидели по домам. Свет в окнах не горел нигде, что я отметила краем сознания, но особого внимания не обратила: лахтинские новостройки были совсем свежие, и в них постоянно отключали то тепло, то электричество, на что неоднократно жаловались мои одноклассники, живущие в этом районе. Я продолжала идти по набережной под гаснущим красноватым небом, натянув шапку по самые брови и спрятав руки в рукава, и наблюдала, как порывистый ветер сметает снег с высоких трав пустыря, а эти серые травы, освобожденные от груза, выпрямляются с сухим хрустом. Я все никак не могла вспомнить мелодию песни и начала подумывать, а где в этой унылой местности располагается ближайшая автобусная остановка… когда откуда-то издалека ветер донес колокольный звон. Одинокий приглушенный удар колокола. Он удивительно гармонично вплелся в посвист ветра и монотонный шорох бурьяна. «Вот оно! – остановилась я. – Та мелодия!» Я ее не вспомнила – услышала. И мне стало неуютно.
Колокол прозвенел еще раз. Ничего удивительного, стараясь успокоиться, подумала я, где-то в Лахте есть церковь. А вообще пора выбираться отсюда. Что-то в этом пейзаже ненормально. Ни людей, ни машин. Я посмотрела по сторонам, надеясь убедиться в беспочвенности своих опасений, и вдруг увидела нечто такое, что у меня вмиг замерзла внутри вся кровь. На глухой стене блочного дома была нарисована огромная багровая руна.
– Ой, мамочки, – пробормотала я, догадываясь, что эта местность ну никак не Лахта. – Мамочки мои! Как же это меня угораздило!
Нет, такой подлянки я не ожидала даже от собственного ушибленного подсознания. Да, брела, как в трансе, да, всю дорогу думала о поле, как бы туда попасть и узнать, что именно такое нехорошее там происходит… Вероятно, скоро узнаю.
Я нервно огляделась по сторонам. Теперь я отчетливо понимала, что никого, кроме меня, в Лахте нет. Дома стояли откровенно пустые, даже занавесок не было на темных окнах; очертаний Васильевского острова на другой стороне залива не было и в помине, на что могла не обратить внимания только такая растяпа, как я. Ветер сдул с травы весь снег, так что я стояла как бы посреди того самого поля. Трава росла повсюду; пустые дома выглядывали из нее, как губчатые каменные грибы. И все было мутно-серым, как в старом кинескопе.
Это место казалось неприятным и страшным – куда страшнее, чем в клипе. И не пустота или одиночество внушали мне этот страх, а наоборот, ощущение, что здесь бродит кто-то еще. Чуждый всему живому, смертельно опасный. Может, он затаился среди домов и следит за мной, может, заманивает в ловушку, а может, просто еще не обнаружил меня, и когда это случится…
Я запоздало вспомнила предупреждения Князя Тишины. «Когда мир становится серым, немедленно выходи из него. Когда в мире пропадают люди, на их место приходят нелюди».
«В любом мире должен быть выход, – подумала я, стараясь не поддаваться панике. – Даже в таком мерзком. Так, ну-ка быстро ищем его и валим отсюда. Я шла по набережной, никуда не сворачивала…»
Я развернулась и рысцой побежала назад. Теперь ветер дул мне в правое ухо, надувая отит. Кажется, пейзаж начал меняться где-то здесь…
Я застыла на месте, тупо глядя себе под ноги. Там, где я проходила пять минут назад, на асфальте темнела еще одна руна – такая же, как на стене. И никаких признаков выхода.
Меня затрясло. С трудом подавляя рвущийся наружу страх, я принялась разглядывать руну. Кто-то не желает меня отсюда выпускать, это очевидно. Почему? Издевается, играет, как кошка с мышкой? Хочет, чтобы я корчилась от страха и орала: «Помогите!» Нет, не дождется!
– Выходи! – неожиданно для себя завопила я. Между домами прокатилось звонкое эхо. – Выходи, познакомимся!
На призыв никто, кроме эха, не ответил. Зато я неожиданно вернулась в почти нормальное состояние и снова принялась размышлять.
Почему именно руна? Я постаралась запомнить, как она выглядит, и решила обязательно поискать в справочниках, что она означает. Может, мне хотят что-то сообщить? Прежде я старалась для Саши, но теперь мне самой вдруг стало интересно. «Умница, выбрала конструктивный подход, – похвалила себя я. – Не пугаться, не убегать, не кидаться с ходу в атаку. Прислушаться и постараться понять, что это такое и чего оно хочет».
Я опустилась на колени перед руной, спрятала руки в рукава, выгнала из головы мысленный мусор, как нас учили в мастерской. Не знаю, что это за место. Может, я его создала, может, нечаянно в него угодила. Передо мной небрежно сотворенная оболочка – микрорайон Новой Лахты. Остается узнать, что под ней.
С полминуты я сидела, прикрыв глаза, и слушала свист ветра. От обледенелого асфальта одна за другой поднимались волны мороза и пытались пролезть мне под одежду. Вокруг становилось темнее и темнее: на Лахту сходила ночь.
Песня – заклинание. Это же так просто. Оно призывает, и ты идешь.
Ты можешь не понимать языка – его и не обязательно понимать, на то он и тайный.
Ты можешь не понимать, куда тебя зовут, – тем лучше, если бы ты знал, то не пошел бы.
Ты можешь не понимать, чего от тебя хотят, – тем хуже для тебя. Разгадывай вечную загадку, живи в тоске и бесплодной злости.
Но мне не надо идти туда, куда зовет заклинание.
Я уже там.
У меня внутри как будто зажегся свет. Он неожиданно высветил все, что было от меня скрыто, о чем я даже не подозревала. Нравилось мне это или нет, но я увидела сокровенную суть мира поля. На несколько мгновений я заняла место того, кто этот мир создал: смотрела его глазами, думала его мыслями, чувствовала его чувствами. А создал ли? Я ощущала кровную связь, зависимость. Странное двойственное чувство плена и свободы. Так он и воспринимает свободу, поняла я: как абсолютную независимость, полную изоляцию от внешних влияний. Он ценит ее, как величайшее сокровище, но в то же время она доставляет ему страдания. Какие страдания? Это очень просто – одиночество. Атмосфера поля была пропитана таким одиночеством, что даже мне стало жутко.
На меня нахлынуло чувство тоски и одновременно – прилив неестественного энтузиазма. Это были чужие, не свойственные мне чувства. Наверно, их переживают воины, готовясь к безнадежному бою. Энергия мятежа, обреченного на поражение. Но что делать? Против кого воевать в этой пустыне? Одинокий воин с единственной просьбой – покажите мне врага, я хочу знать, кто меня губит!
Свет в голове потух так же внезапно, как и появился. Потрясенная, я сидела на коленях и размышляла об увиденном. Теперь мне не было страшно. Мной владела глубокая иррациональная жалость.
От размышлений меня отвлек знакомый звук дизельного мотора. Я встала, прислушалась. Шум приближался, и вскоре на набережную вывернул «Икарус». Остановившись напротив меня, он гостеприимно распахнул двери. Автобус был пуст; водитель тоже отсутствовал. У меня впервые промелькнула мысль о нереальности происходящего.
«Может, это снова глюки, как тогда, осенью? Может, пора голову лечить?» – подумала я, прикидывая, стоит ли садиться в подозрительный автобус. Но небо все темнело, а ветер был такой пронизывающий… Я вскочила в автобус, нашла сиденье с подогревом, и меня куда-то повезли. «Ну-ну, посмотрим, – думала я, глядя, как за окном проплывают пустые неосвещенные кварталы новостроек. – Если эта бредятина мне мерещится, то это многое объясняет…»
Вскоре мы оказались в Старой Деревне. Казалось, все жители Приморского района снялись с места и куда-то уехали. Зрелище покинутых кварталов вселяло глубочайшую тоску, пожалуй, слишком глубокую для моей юной неокрепшей души.
Миновав по-зимнему мрачный парк, автобус свернул на Школьную улицу. Неожиданно зажглись фонари. В тот же момент автобус обогнала легковушка, потом грузовик. Я несказанно обрадовалась. Похоже, мы въезжаем в обитаемые места! Мы покинули мир поля!
Неожиданно автобус со скрипом остановился, двери распахнулись. Ага, намек понят, подумала я. И вышла наружу.
Я оказалась на улице Школьной, совсем запорошенной снегом. В витринах горел свет, мимо проезжали автомобили, слепя меня фарами. Приключение закончено, весело подумала, побегу-ка я на трамвайную остановку, благо тут и до дома довольно близко…
В трех шагах передо мной снег заносил нарисованную на асфальте кровавую руну, опять ту же самую.
Я остановилась, некоторое время разглядывая руну. Потом подняла глаза. Прямо напротив меня, в торце пятиэтажной «хрущевки», светилось окно с красными занавесками. Рядом с окном стену дома украшал подсвеченный номер «13-6». Одно из двух стекол номера было разбито, но лампочка горела исправно. Окно выглядело смутно и нелогично знакомым: наверно, так бывает, когда встречаешь на улице человека, который, по вашим сведениям, уже лет десять как умер. Я напрягла память и вспомнила.
Это было одно из самых неприятных воспоминаний моего детства.
Мы с Маринкой гуляем после уроков по окрестным дворам, думая, чем бы заняться. Настроение хулиганское. «Что бы такого сделать плохого», как поется в мультике «Голубой щенок». Маринке приходит на ум замечательная идея.
– Гелька, давай расфигачим вон ту стеклянную штуковину!
– Давай!
Мы быстро набираем кучку всяких обломков и начинаем азартно метать их в стеклянный номер дома (как сейчас помню, «13-6»). Бросок, другой… и чей-то удачно запущенный камень с громким звоном попадает в оконное стекло. Мы с Маринкой вопим от восторга. Неожиданно в окне возникает женское лицо, уродливое от ярости.
– Бежим! – орет Маринка, и мы кидаемся в разные стороны. Подруга убегает за угол дома, а я, проносясь мимо парадной, попадаю прямо в лапы разъяренной мегеры: высоченной, похожей лицом на скелет тетки с лохматыми, крашенными перекисью волосами и хищными змеиными глазами.
– Попалась, зараза! – визжит тетка и треплет меня за плечи с такой силой, что моя голова болтается, как у марионетки. – Хулиганье! Я вам покажу, как стекла бить!
Тетка пытается нащупать мое ухо, не может его найти и больно дергает за волосы. Что-то шипя себе под нос о родителях, директоре школы и деньгах, она волочет меня в подъезд. Она убьет меня, в отчаянии и ужасе думаю я, вырываясь изо всех сил, убьет, она сумасшедшая, маньячка. А ведь даже стекло в ее паршивом окне не разбилось. Слезы брызгают из глаз.
– Это не я! – рыдаю я, размазывая сопли по щекам. – Пустите! Это не я! Я просто мимо шла!
– А кто? – ядовито осведомляется тетка.
– Другая девочка.
– И где она, эта девочка?
– Вот туда побежала.
Я показываю за угол дома, в ту сторону, куда скрылась Маринка. Да, я все понимаю, это предательство. Отвратительное, неприкрытое предательство. Но что такое дружба перед лицом реальной опасности? Не более чем пустые слова. Слова не стоят ничего.
Тетка отпускает меня и устремляется за угол, подтверждая поведением свое сумасшествие. Самое время сбежать, но я стою, как приклеенная, и покорно жду. Мы с теткой теперь сообщники. Хуже того – я искренне надеюсь, что Маринка не убежала слишком далеко, что она прячется неподалеку, и тетке удастся схватить ее и наказать.
Тетка возвращается из-за угла. Одна. Еще более разъяренная, чем прежде. Сейчас я получу свое, и за себя, и за Маринку. Тетка, грозно пыхтя, подбегает, впивается страшным змеиным взглядом и хватает за плечо. У меня сжимается горло, темнеет в глазах, я падаю в обморок.
В знакомом окне горел свет. Точно, это сон, с облегчением подумала я. Сон с самого начала. Не было никакой Лахты и пустого автобуса. Может быть, я даже и к Саше не ходила. Это просто снится, что мне девять лет. Сейчас появится Маринка и скажет: «Ну, что сегодня делать будем? Может, снеговика слепим?» А я скажу: «Не-а, давай лучше кидать камни в тот фонарь»… А потом мы возьмемся за руки и убежим быстро-быстро и далеко-далеко, чтобы никакая сумасшедшая тетка нас не догнала.
В парадной хлопнула дверь. Я напряглась, на всякий случай готовясь рвануть прочь. Но перед глазами предстала отнюдь не страшная тетка, а – ну, с трех раз, кто? – разумеется, Макс.
«Господи! – подумала я, невольно развеселясь и заодно окончательно убедившись, что сплю. – Да он меня и на том свете достанет! Будет подкарауливать у райских врат, предлагать прогуляться по облакам и говорить: „Отличная сегодня погодка, летная"…»
Макс между тем с озабоченным видом подошел ко мне и быстро сказал:
– Беги отсюда. Дуй в темпе, пока не поздно.
– Куда?
– Куда угодно, – прошипел Макс. – О, черт. Поздно.
Из парадной выскочила тетка. Та же самая, что и пять лет назад.
– Где эта мерзавка?! Убью!
– Она вот туда побежала! – мгновенно отреагировала я. – Кинула камень, и за угол!
Беловолосая ведьма устремилась в указанном направлении.
«Самое время валить», – подумала я, но осуществить намерение не удалось. Я не могла двинуться с места. Ноги как к земле прилипли.
Только тогда я поняла, как я близка к истерике.
– Макс! – дрожащим голосом воззвала я. – Почему?
Макс пожал плечами, глядя на меня грустным взглядом.
– Мне страшно!
– Тебе страшно, потому что ты маленькая врунишка. Пока ты идешь путем вранья и предательства, ты никогда не победишь. Но если вступишь на правый путь, это уже само по себе победа.
Ух как мы, оказывается, умеем высокопарно выражаться! Но почему у него такие печальные глаза?
– Она возвращается!
Сон оборачивается кошмаром. Тетка со змеиными глазами показывается из-за угла. В свете окон она кажется облитой кровью. Теперь я уверена на сто процентов: это ее присутствие превращает мир «поля» в такое жуткое место. Что она сделала с моей Маринкой там, за углом? Убила, как и грозилась?
Не помня себя от страха, я вцепилась в Макса.
– Помоги мне!
Но Макс молчит.
– Она меня убьет!
– Я все сказал, – говорит Макс и отступает на шаг, выпихивая меня навстречу страшной тетке.
Тетка была уже в двух шагах. Я отцепилась от Макса и бросилась ей навстречу. Мы схватили друг друга одновременно: длинными ногтями она впилась в мои плечи, а я ухватила ее за костлявые запястья.
– Это я придумала бросать камни в фонарь! И в окно я попала! – крикнула я, опередив ее. – Я, а не Маринка!
Тетка смотрит на меня стеклянным взглядом, распахнув пасть для крика, а в моей душе расцветает торжество. Я больше не боюсь. Тем, кто сражается за правое дело, страх, похоже, действительно неведом. Успев в течение доли секунды ощутить себя бесстрашной и беспредельно сильной, я ухмыляюсь тетке в лицо и падаю в обморок.
Тьма в глазах понемногу рассеивается, картинка и звук возвращаются. Я чувствую, что Макс на руках несет меня прочь от этого дома. Тетки поблизости нет. Улица Школьная, мимо проезжают автомобили, кружится редкий снег.
– Я сама могу идти, – говорю невнятно, вырываясь из рук Макса. Он меня беспрекословно отпускает, ставит на землю, поддерживая за плечи. Меня мутит и шатает.
– Я поймаю тебе машину до дома, – слышу я его голос. – Тут недалеко, всего пара остановок.
Заснеженный асфальт качается у меня под ногами, как прошлой зимой, когда мы с Маринкой выпили из интереса полбутылки бренди; закрываю глаза – и меня уносит, уносит, крутит в каких-то тошнотных звездных лабиринтах.
Макс ловит машину, довозит меня до улицы Савушкина, высаживает, расплачивается с водителем. Я молчу, переставляю ноги, как кукла. Не понимаю, в каком я мире; да мне уже все равно, мозг перегрелся из-за стрессов и отключился.
– Ну, все, – устало говорит Макс. – Дойдешь до парадной или проводить? О, смотри, твоя мама идет. Здравствуйте, тетя Света.
Моя мама. Самая настоящая, обычная, реальная мама.
– Добрый вечер, Максик. С Гелечкой гуляли, по такому холоду? Ну-ка, быстро к нам. Чай пить, греться! Геля, ты, конечно, без перчаток?
Интересно, я все еще вижу сон? Так бывает: просыпаешься во сне, встаешь, выходишь из дома, идешь в школу, потом просыпаешься снова, и оказывается, что ты все еще в постели. Если это сон, то где я теперь? И кто я теперь? Геля – мастер реальности, безнадежно заблудившийся между мирами, застрявший в какой-то пространственно-временной петле? Девятилетняя Геля, которой снится сон о том, как она разбила фонарь и погибла, прибитая на месте маньячкой-теткой, и спустя многие годы встречает себя на месте гибели? Если я все еще в мире поля, то это страшно, страшнее всего. Потому что я не могу распознать, где проходит грань, отделяющая его от реального мира. Сама себя загнала в ловушку. Теперь я никогда не буду полностью уверена, что мир, где я живу, – настоящий. Что моя улица, мама, училище, книги, Макс – это реальность, а не декорации, в которых пытается найти себя неизвестно кто. В смысле, я.
Я пришла домой, на автомате поужинала и легла спать с чувством глубокой тоски и ощущением полной нереальности происходящего. На следующее утро все было как обычно. Кроме сумбурных жутковатых воспоминаний о прошедшем вечере. Спокойнее было думать, что все приснилось. Скорее всего, так оно и было.
А Сашину видеокассету я решила отдать Эзергили – пусть разбирается, раз такая крутая.
ГЛАВА 18
Глумление над Авраамом. Саша посещает училище
Придя вечером в мастерскую, я увидела нечто странное. Иван стоял, склонившись над столом, и на что-то пристально смотрел, со свистом переводя дыхание. Его лицо злорадно-свирепым выражением напоминало маску демона из альбома по японскому искусству.
– Ты чего зубы скалишь? – спросила я.
– Пусть доказывает! – прошипел Иван, не отрывая глаз от одному ему видимой картины.
Эзергиль и Катька наблюдали за ним издалека с каким-то нехорошим удовольствием, время от времени перешептываясь и хихикая. Иван ничего не замечал.
– Чего он делает? – спросила я у девчонок.
– Над Авраамом глумится, – со смешком ответила Эзергиль. – Сотворение мира, попытка вторая.
Я подошла и заглянула Ивану через плечо. Как и ожидала, увидела дрожащую синюю полусферу. В ней четко, как в телевизоре, виднелся лысый холм, сильно напоминающий типичный степной курган. На верхушке холма, на прямоугольном камне, лежал связанный парень, а рядом с ним стоял на коленях бородатый старик. Он воздевал к небу руки и что-то кричал. Я припомнила библейский сюжет: Авраам должен был принести в жертву своего сына Исаака, но Бог в последний момент его остановил. Испытание верности. Это понятно: после того безобразия, которое устроили у Ивана потомки Каина, ему требовалось доказательство того, что он вывел-таки новую породу приличных, послушных ему людей. Но мне очень не нравилось кровожадное выражение на лице Творца.
– Ты чего над человеком издеваешься? – укоризненно сказала я. – А если бы с тобой так поступили?
Иван не ответил. Он буквально упивался зрелищем.
– Переживает, собака! – наконец произнес он с глубоким удовлетворением. – Молит меня о пощаде. Интересно, хватит у него духу или нет?
– Прекрати сейчас же! – крикнула я.
– Нет, пусть теперь доказывает! – выкрикнул в ответ Иван, оборачиваясь ко мне. – Теперь я ничего на веру не принимаю. Ты не представляешь, какие они все гады. Тупые, неблагодарные эгоисты… Я убедился – с ними по-хорошему нельзя. Понимают только язык силы. О, смотри!
Я заглянула в полусферу и невольно вскрикнула: Авраам замахнулся ножом и нанес удар. После этого он мешком повалился на землю, да так и остался лежать у подножия жертвенника.
– Он исполнил мою волю! – торжественно возгласил Иван. – Все-таки они не безнадежны.
Он пошевелил пальцами, и над курганом закружились несколько воронов.
– Ну, ты и садист! – бросила я, отходя от стола. – Мне рядом с тобой стоять противно.
– Ты не остановил Авраама? – с интересом спросила Погодина, подходя поближе. – Сильно. Пошли-ка ему какое-нибудь знамение – например, радугу. Пусть он убедится, что поступил правильно, и порадуется.
– Перебьется, – небрежно ответил Иван, но я видела, как он доволен. – Не хочу их баловать.
– Тут ты не прав, – возразила Катька. – Твои люди должны испытывать счастье от того, что отдают тебе жизнь. А если перестанут тебя слышать, они не смогут исполнять твою волю и рано или поздно докатятся до атеизма. Ты же не этого хочешь?
– Кстати, – встряла Эзергиль, – что дальше-то? Был у Авраама сын, а теперь нет. И других наследников тоже не предвидится. Все, конец истории?
– Ты чего зубы скалишь? – спросила я.
– Пусть доказывает! – прошипел Иван, не отрывая глаз от одному ему видимой картины.
Эзергиль и Катька наблюдали за ним издалека с каким-то нехорошим удовольствием, время от времени перешептываясь и хихикая. Иван ничего не замечал.
– Чего он делает? – спросила я у девчонок.
– Над Авраамом глумится, – со смешком ответила Эзергиль. – Сотворение мира, попытка вторая.
Я подошла и заглянула Ивану через плечо. Как и ожидала, увидела дрожащую синюю полусферу. В ней четко, как в телевизоре, виднелся лысый холм, сильно напоминающий типичный степной курган. На верхушке холма, на прямоугольном камне, лежал связанный парень, а рядом с ним стоял на коленях бородатый старик. Он воздевал к небу руки и что-то кричал. Я припомнила библейский сюжет: Авраам должен был принести в жертву своего сына Исаака, но Бог в последний момент его остановил. Испытание верности. Это понятно: после того безобразия, которое устроили у Ивана потомки Каина, ему требовалось доказательство того, что он вывел-таки новую породу приличных, послушных ему людей. Но мне очень не нравилось кровожадное выражение на лице Творца.
– Ты чего над человеком издеваешься? – укоризненно сказала я. – А если бы с тобой так поступили?
Иван не ответил. Он буквально упивался зрелищем.
– Переживает, собака! – наконец произнес он с глубоким удовлетворением. – Молит меня о пощаде. Интересно, хватит у него духу или нет?
– Прекрати сейчас же! – крикнула я.
– Нет, пусть теперь доказывает! – выкрикнул в ответ Иван, оборачиваясь ко мне. – Теперь я ничего на веру не принимаю. Ты не представляешь, какие они все гады. Тупые, неблагодарные эгоисты… Я убедился – с ними по-хорошему нельзя. Понимают только язык силы. О, смотри!
Я заглянула в полусферу и невольно вскрикнула: Авраам замахнулся ножом и нанес удар. После этого он мешком повалился на землю, да так и остался лежать у подножия жертвенника.
– Он исполнил мою волю! – торжественно возгласил Иван. – Все-таки они не безнадежны.
Он пошевелил пальцами, и над курганом закружились несколько воронов.
– Ну, ты и садист! – бросила я, отходя от стола. – Мне рядом с тобой стоять противно.
– Ты не остановил Авраама? – с интересом спросила Погодина, подходя поближе. – Сильно. Пошли-ка ему какое-нибудь знамение – например, радугу. Пусть он убедится, что поступил правильно, и порадуется.
– Перебьется, – небрежно ответил Иван, но я видела, как он доволен. – Не хочу их баловать.
– Тут ты не прав, – возразила Катька. – Твои люди должны испытывать счастье от того, что отдают тебе жизнь. А если перестанут тебя слышать, они не смогут исполнять твою волю и рано или поздно докатятся до атеизма. Ты же не этого хочешь?
– Кстати, – встряла Эзергиль, – что дальше-то? Был у Авраама сын, а теперь нет. И других наследников тоже не предвидится. Все, конец истории?