Гюнтекин Решад Нури. Птичка певчая

   С Мюжгян мы не виделись два года. За это время она сильно выросла и превратилась в настоящую даму. Мне было даже страшновато с ней разговаривать. И все-таки мы очень быстро подружились опять.
   У тетки Айше и Мюжгян было много знакомых. Поэтому каждый день нас приглашали куда-нибудь в гости, то в город, то на дачу. Мне все время твердили, что я уже совсем взрослая и нехорошо, если меня станут стыдить за легкомысленное поведение. Вот и приходилось теперь внимательно следить за своими поступками. Говорить комплименты незнакомым дамам, стараться серьезно и деликатно отвечать на их вопросы, — как это было похоже на детскую игру «в гости»! Но, честно сказать, я даже испытывала некоторую гордость от общения со взрослыми.

 
   Все эти приемы меня, конечно, развлекали, но больше всего я любила часы, когда мы с Мюжгян оставались одни.
   Дом дяди Азиза стоял на обрыве, недалеко от моря.
   В первое время Мюжгян-абла приходила в ужас, видя, как я спускаюсь с обрыва, который в некоторых местах был похож на отвесную стену, пыталась запретить мне это, но потом привыкла. Мы часами валялись с ней на песке, швыряли с берега плоские камешки и глядели, как они скользят и подпрыгивают по водной глади, или же уходили далеко-далеко по берегу моря.
   Море в это время года красивое, тихое, но скучное. Случалось, на нем часами нельзя было увидеть парус или хотя бы тоненькую струйку дыма. Особенно к вечеру водяной простор как бы еще больше раздавался, казался совсем пустынным и навевал тоску.
   Однажды, сговорившись заранее, мы с Мюжгян направились к мысу, который виднелся вдали. У нас был план: добраться до залива по ту сторону скал, образующих мыс. Но, как назло, начался прилив, и берег залило водой. Не оставалось ничего другого, как разуться и пойти по воде. Я даже обрадовалась этой необходимости. Но как быть с такой взрослой барышней, как Мюжгян?
   Я знала, что ее ни за что не заставишь снять чулки и туфли, поэтому предложила:
   — Хочешь, Мюжгян-абла, я перенесу тебя на спине?
   — Сумасшедшая девчонка, разве ты сможешь поднять взрослого человека! — запротестовала Мюжгян.
   Бедная Мюжгян считала, что если она старше меня и выше ростом, то у меня не хватит силенок поднять ее.
   Тогда я незаметно подкралась к ней.
   — Посмотрим, попытаемся. Выйдет замечательно! — воскликнула я, подхватила ее на руки и двинулась в воду.
   Мюжгян сначала подумала, что я только пробую силы. Она весело протестовала, пытаясь освободиться:
   — Ты с ума сошла! Отпусти! Все равно не донесешь!
   Но, увидев, что я уже шлепаю босыми ногами по воде, Мюжгян совсем обезумела.
   — Ты легче пушинки, абла, — успокаивала я. — Будешь дергаться — свалишься в воду, плохо нам придется. Веди себя спокойно, страшного ничего не случится.
   Бедная девушка смертельно побледнела, вцепилась в мои волосы, зажмурила глаза, стиснула зубы, точно боялась, что произнесенные слова нарушат равновесие и мы упадем.
   Вода доходила мне всего лишь до колен, а несчастная Мюжгян жмурилась, боялась пошевельнуться, словно мы шагали над пропастью.
   Что же мы увидели, обогнув мыс?
   У лодки, вытащенной на берег, сидели за едой три рыбака и смотрели на нас.
   Мюжгян неожиданно испугалась, до боли стиснула мне руки и зашептала:
   — Что ты натворила, Феридэ? Что теперь делать?
   — Да ведь это рыбаки, не людоеды, — засмеялась я в ответ.
   Все же наше положение было действительно щекотливым. Особенно у меня. С голыми до колен ногами, с чулками в руках, я никак не была подготовлена к встрече с людьми.
   Мюжгян уже готова была кинуться бежать, словно тонконогий паучок от швабры. Мне стало стыдно за нее, но я не подала виду и принялась болтать с рыбаками.
   Я спросила, почему вода в этот день затопила берег, поинтересовалась, в какие часы и где они ловят рыбу. Словом, это были пустяковые вопросы, только для того, чтобы что-то сказать.
   Двое из рыбаков были молодыми парнями лет по двадцати — двадцати пяти, третий — бородатый старик.
   Парни казались смущенными. Старик отвечал за всех. Однако ясно было, что он, как и я, испытывает неловкость.
   Он спросил, кто я. Замявшись немного, я ответила:
   — Меня звать Марика. Я приехала из Стамбула погостить у своего дяди-купца… — и пошла прочь.
   Мюжгян вцепилась мне в руку и потащила назад.
   — Да накажет тебя аллах, — причитала она, — зачем ты обманула?
   — А что такое я сказала? Тетушки в Стамбуле строго наказывали мне: «Не болтай лишнего… Не мели чепухи… В тех краях все люди сплетники…» Вот я и ответила, чтобы рыбаки не сказали: «Ну и мусульманская девица! Не то что лицо, даже ноги открыты».
   Словом, эта трусиха Мюжгян сделала из мухи слона…

* * *

   Вечером, когда мы с Мюжгян гуляли под руку, я заметила, что невдалеке от нас кружит верхом молоденький кавалерийский офицер. Можно было подумать, что он здесь, как на плацу, дрессирует лошадь. Неужели для конных прогулок мало места в степи? Однако он продолжал ездить взад и вперед, а поравнявшись с нами, бросал на нас такие выразительные взгляды, что, казалось, вот-вот остановит лошадь и заговорит.
   Когда наконец он чуть ли не в десятый раз проехал у нас под носом, гарцуя на своем скакуне так лихо, что нам пришлось даже отступить за деревья, я легонько кашлянула и, улыбнувшись, сказала:
   — Все ясно, Мюжгян-абла!
   Мюжгян глянула на меня удивленно.
   — Что ты этим хочешь сказать, Феридэ?
   — Хочу сказать, что мы уже не дети, как прежде, абла. Здорово же вы флиртуете с господином офицером.
   Мюжгян засмеялась:
   — Я? Сумасшедшая девчонка…
   — А что может случиться, если вы снизойдете до того, чтобы поболтать с ним немного по-приятельски?
   — Ты думаешь, офицер гарцует из-за меня?
   — Надо быть глупой, чтобы не видеть этого.
   Мюжгян опять улыбнулась, на этот раз в глазах ее мелькнуло что-то похожее на страдание.
   — Дитя мое, — вздохнула она, — я ведь не из тех, за которыми увиваются… Это он из-за тебя крутится вокруг нас.
   — Что ты говоришь, абла! — воскликнула я, широко раскрыв глаза.
   — Да, да, из-за тебя. Я видела его и до твоего приезда. Но тогда он проезжал мимо, не отличая меня вот от этих придорожных деревьев. Он проезжал и больше не возвращался.
   В тот же вечер после ужина мы вышли с Мюжгян из дома и молча двинулись к морю.
   — У тебя какое-то горе, Феридэ? — нарушила наконец молчание Мюжгян. — Ты молчишь.
   — У меня не выходит из головы чепуха, которую ты мне сказала днем. Мне грустно, — помедлив, ответила я.
   — Почему? В чем дело? — удивилась Мюжгян.
   — Ты сказала: «Я не из тех, за которыми увиваются!»
   Мюжгян тихо засмеялась:
   — Хорошо, но тебе-то что?
   Глаза мои наполнились слезами, я схватила кузину за руки и глухим голосом спросила:
   — Разве ты некрасивая, абла?
   Мюжгян опять улыбнулась, щелкнула меня легонько по щеке и сказала:
   — Я, конечно, не урод, но и не красавица, давай считать — обыкновенная и не будем больше спорить об этом. Что касается тебя… Знаешь, ты стала просто изумительной!
   Я притянула Мюжгян за плечи к себе, коснулась носом ее носа, словно собиралась поцеловать, и шепнула:
   — Давай и про меня скажем, что я обыкновенная… И на этом покончим.
   Мы подошли к обрыву. Я принялась подбирать с земли камни и швырять в море. Мюжгян последовала моему примеру, у бедняжки ничего не получалось, слишком слабы были руки.
   Брошенный мною камень на миг исчезал в воздухе, затем падал в воду, разбрызгивая во все стороны сотни сверкающих звезд. А камни Мюжгян едва долетали до обрыва и стукались о гальку, издавая какой-то смешной звук, или же зарывались в прибрежный песок. Нас это ужасно забавляло. Казалось бы, залитое лунным светом море должно было вдохновлять нас, двух молодых девушек, отнюдь не на шалости. Но что поделаешь, все было наоборот. Вскоре Мюжгян устала и села на большой камень. Я опустилась на землю у ее ног.
   Мюжгян расспрашивала меня о школьных подругах. Я поведала ей несколько историй, связанных с Мишель. Потом как-то само собой начала рассказывать историю моей выдуманной любви.
   Зачем меня дернуло это сделать? Была ли это просто потребность поболтать?.. Не знаю. Я несколько раз пыталась остановиться, чувствуя, что говорю вздор, но не могла. В общем, я рассказала, как обманула всех подружек сказкой про белого бычка. В пансионе мне приходилось прикидываться страдающей — уж такую я себе придумала роль, — но и теперь мне тоже вдруг становилось грустно, хотя для этого не было никаких оснований. Голос мой как-то затухал, на глаза навертывались слезы… Я старалась не смотреть в лицо Мюжгян, теребила подол ее платья или же клала голову ей на колени и все время смотрела вдаль, на море…
   Сначала я хотела скрыть от Мюжгян героя этой сказки, но потом проговорилась.
   Мюжгян слушала молча, только поглаживала рукой мои волосы.

 
   — Конечно, выдать моим подружкам ложь за правду, а вымысел за действительность очень стыдно… — закончила я свой рассказ.
   И как вы думаете, что мне на это ответила Мюжгян?
   — Моя бедная Феридэ, — сказала она, — ты и в самом деле любишь Кямрана.
   Я с криком накинулась на Мюжгян, повалила ее на сухую траву и принялась что было силы трясти.
   — Что ты сказала, абла? Что ты сказала? Я?.. Этого коварного желтого скорпиона?..
   Мюжгян отбивалась и, задыхаясь, старалась вырваться.
   — Пусти меня… Платье порвешь… Увидит кто-нибудь… Стыд-то какой! Отпусти, ради аллаха! — умоляла она.
   — Ты должна непременно взять свои слова обратно!
   — Непременно возьму, сделаю все, что хочешь, только отпусти.
   — Нет, не для того, чтобы не обидеть меня, без обмана…
   — Хорошо. Не для того, чтобы не обидеть… Без обмана… По-настоящему…
   Мюжгян поднялась, поправила платье.
   — А ты и в самом деле сумасшедшая, Феридэ, — засмеялась она.
   Я сидела на земле и дрожала.
   — Как ты можешь так клеветать на меня! Побойся аллаха, абла! Ведь я еще ребенок! — И слезы ручьем хлынули у меня из глаз.
   В эту ночь у меня начался сильный жар. Я никак не могла заснуть, бредила, металась по кровати, точно рыба, попавшая в сеть.
   К несчастью, ночи были короткие. До самого рассвета Мюжгян не отходила от меня.
   Я испытывала к себе отвращение, смешанное с непреодолимым страхом. Казалось, во мне что-то изменилось. Я без конца всхлипывала, прижимаясь к Мюжгян, и повторяла, как капризный ребенок:
   — Зачем ты так сказала, абла?
   Мюжгян отмалчивалась, видимо, боялась подвергнуться новому нападению; она положила мою голову к себе на колени, гладила волосы, стараясь успокоить меня. Но под утро Мюжгян так разнервничалась, что не выдержала, взбунтовалась и как следует пробрала меня:
   — Сумасшедшая, разве любить — стыдно? Светопреставления-то не случилось! И если в будущем ничего не произойдет — вы поженитесь. Вот и все… Теперь спи, я рядом. Мне твое хныканье надоело.
   И тут-то я спасовала. У меня уже не было сил сопротивляться такому неожиданному натиску. Я сдалась, как коза из детской сказки, которая всю ночь в горах сражалась с волком, но под утро все-таки угодила ему в пасть.
   Уже сквозь сон я услышала, как Мюжгян опять повторила ласковым голосом:
   — Наверно, и он к тебе неравнодушен.
   Но у меня уже не было сил возмущаться, я уснула.

 
   На следующий день нас пригласили в усадьбу одного из местных богачей.
   Кажется, за всю свою жизнь я еще никогда так не веселилась и в то же время никогда так не безумствовала, как в этот день.
   Предоставив тетке и Мюжгян сплетничать у бассейна со взрослыми, я во главе младших обитателей усадьбы как угорелая носилась по саду, сметая все на своем пути. Я не побоялась даже попробовать вскарабкаться, правда безуспешно, на неоседланную лошадь. Когда я попадалась на глаза тетке и Мюжгян, они делали мне отчаянные знаки. Я прекрасно понимала, что они хотят сказать, но притворялась, будто до меня не доходит смысл этих жестов, и вновь исчезала среди деревьев.
   Конечно, неприлично здоровой, как кобыла (деликатное и любимое выражение моих теток), пятнадцатилетней девице проказничать среди слуг и работников усадьбы, носиться растрепанной, с непокрытой головой и оголенными ногами… Я это и сама хорошо понимала, но никак не могла заставить себя внять голосу разума.
   Улучив момент, когда Мюжгян осталась одна, я схватила ее за руку.
   — Неужто тебе интересно с этими манерными, как армянская невеста, барышнями? Пойдем поиграем с нами!
   Мюжгян даже рассердилась:
   — Ты меня всю ночь терзала до утра! Удивительное существо! Прямо чудовище какое-то! В каком ты состоянии была этой ночью, Феридэ! Двух часов не поспала, вскочила ни свет ни заря; неужели ты не чувствуешь ни капли усталости? Щеки румяные, глаза блестят. Посмотри, на кого я похожа!
   Бедная Мюжгян действительно плохо выглядела. От бессонницы лицо ее вплоть до белков глаз было воскового цвета.
   — А я не помню, что было ночью… — ответила я и снова убежала.

 
   Под вечер мы возвращались домой пешком, наш экипаж где-то задержался. По-моему, это было гораздо приятнее, да и имение находилось недалеко от нашего особняка. Тетушка Айше и две соседки ее возраста плелись позади. Я и Мюжгян, которая наконец решила немного оживиться, ушли далеко вперед. По одну сторону дороги тянулись сады, огороженные плетнями, изредка попадались полуразвалившиеся стены когда-то стоявших здесь домов; по другую — простиралось безнадежно-пустынное море без парусов, без дымков, дышавшее молчаливым отчаянием.
   В садах уже хозяйничала поздняя осень. Зелень, обвивающая плетни и заборы, поблекла. Изредка попадались увядшие полевые цветы. На пыльную дорогу ложились дрожащие тени чахлых грабов, выстроившихся вдоль обочины, с ветвей уже слетали первые листья.
   А вдали, в глубине запущенных садов, горели красноватыми пятнами заросли ежевики. Без сомнения, аллах создал эту ягоду для того, чтобы мои тезки — чалыкушу — лакомились ею. Поэтому я поворачиваюсь спиной к тоскующему морю, хватаю Мюжгян за руку и тащу ее туда, к багряным кустам.
   Наши спутницы уже поравнялись с нами, но пока они черепашьим шагом дойдут до угла, мы сто раз успеем добежать до кустов.
   Мюжгян столь медлительна и неповоротлива, что не только меня, человека нетерпеливого, — кого хочешь сведет с ума. Когда мы плетемся по полю, каблуки у нее подворачиваются, она боится наколоть соломой ноги, нерешительно топчется на месте, прежде чем перепрыгнуть через узкую канавку.
   Неожиданно на нас выскакивает собака. Собачонка такая, что поместится в ридикюле Мюжгян. Но абла уже готова бежать, звать на помощь. И наконец, кроме всего прочего, она боится есть ежевику.
   — Захвораешь, живот заболит! — кричит она, вырывая у меня ягоду из рук.
   Приходится с ней немного повздорить. Из-за нашей возни ежевика мнется, прилипает к лицу, оставляет пятна на моей белой матроске, широкий воротник которой украшен двумя серебряными якорями.
   Я думала, что мы сто раз успеем полакомиться ягодами, пока взрослые дойдут до угла. Но они уже достигают поворота, а мы боремся с Мюжгян из-за ежевики.
   Очевидно, они беспокоятся и поэтому не сворачивают, смотрят в нашу сторону. Рядом с ними какой-то мужчина.
   — Интересно, кто же это? — спрашивает Мюжгян.
   — Кто может быть? — ответила я. — Какой-нибудь прохожий или крестьянин…
   — Не думаю…
   — Откровенно говоря, я тоже сомневаюсь…
   В вечерних сумерках да еще под тенью деревьев, росших у дороги, невозможно было различить черты лица незнакомца.
   Вдруг мужчина замахал нам рукой, отделился от группы женщин и направился в нашу сторону.
   Мы растерялись.
   — Странно… — сказала Мюжгян. — Очевидно, это кто-нибудь из знакомых.
   — И тут же взволнованно добавила: — Ах, Феридэ, это, кажется, Кямран…
   — Не может быть! Что ему здесь делать?
   — Клянусь аллахом, это он, он самый!
   Мюжгян побежала навстречу. Я же, напротив, пошла еще медленней, чувствуя, как у меня перехватывает дыхание, подгибаются ноги.
   У дороги я остановилась, поставила ногу на большой камень, нагнулась, развязала шнурок ботинка и принялась снова медленно его завязывать.
   Когда мы очутились с Кямраном лицом к лицу, я была спокойна и даже чуть-чуть насмешлива.
   — Удивительно! Вы здесь?.. Как это вы отважились совершить столь длительное путешествие?
   Он ничего не ответил, лишь, робко улыбаясь, смотрел мне в лицо, словно стоял перед чужим человеком. Затем протянул мне руку. Я быстро отдернула свою и спрятала за спину.
   — Мы с Мюжгян-аблой устроили себе ежевичный банкет. У меня руки липкие. Да и пыль к ним пристала… Как тетушки? Как Неджмие?
   — Они целуют тебя, Феридэ.
   — Мерси.
   — Как ты загорела, Феридэ. Вся в пятнах.
   — Это от солнца…
   Тут вмешалась Мюжгян:
   — Ты сам в пятнах, Кямран.
   Я не выдержала.
   — Кто знает, может, он без зонтика гулял в лунные ночи…
   Мы рассмеялись и пошли.
   Через минуту тетушка Айше и Мюжгян взяли моего кузена под руки. Соседки, которым было далеко за сорок, но которые, видимо, считали себя еще за женщин, а Кямрана уже за мужчину, шли чуть поодаль.
   Я с детьми шагала впереди, но все время прислушивалась к тому, что говорили за моей спиной. Кямран рассказывал моей тетке и Мюжгян, каким ветром его сюда занесло.
   — Этим летом я так затосковал в Стамбуле! Трудно даже передать…
   Я гневно топнула ногой о землю и подумала: «Конечно, затоскуешь… Упустил свою счастливую вдовушку на чужбину!..»
   Между тем Кямран продолжал:
   — Два дня тому назад — это было пятнадцатого числа — мы с компанией друзей поднялись ночью на гору Алемдаг. Ночь была неповторимая. Но, знаете, я не переношу утомительных развлечений. Под утро, никому ничего не сказав, я спустился один в город. Словом, мне было как-то не по себе, я заскучал и решил, что неплохо бы на несколько дней уехать из Стамбула. Но куда поедешь? В Ялова? Еще не сезон. В Бурсе сейчас адское пекло. И вдруг я вспомнил про Текирдаг. К тому же мне так захотелось вас увидеть!

 
   В этот вечер тетка с мужем до позднего часа не отпускали Кямрана из сада. Мюжгян тоже не отходила от них ни на шаг, хотя едва стояла на ногах от усталости.
   Я же старалась все время держаться в стороне, часто убегала в дом или пряталась в глубине сада.
   Не помню, зачем мне вдруг понадобилось подойти к ним. Кямран обиженно сказал:
   — Вижу, гостю здесь отказывают во внимании.
   Я засмеялась и пожала плечами:
   — Ведь говорят: «Гость гостя не терпит».
   Мюжгян хватала меня за руку, дергала за подол платья, словно желая остановить. Но я все-таки вырвалась и направилась к дому, заявив, что хочу спать.
   Когда поздно ночью Мюжгян пришла в нашу комнату, я еще не спала. Она присела на край постели, заглянула мне в лицо. Чтобы не рассмеяться, я повернулась на другой бок и принялась храпеть, Мюжгян заставила меня поднять голову с подушки.
   — Нечего притворяться!
   — Клянусь, я спала, — ответила я, тараща на нее глаза.
   Мы обе не удержались и захохотали.
   Мюжгян потрепала меня по щеке.
   — Мое предположение подтвердилось, — сказала она.
   Я рывком выпрямилась и села на кровати, отчего пружины зазвенели.
   — Что ты хочешь сказать?
   Мюжгян испугалась.
   — Ничего, ничего, — сказала она, улыбаясь. — Только, ради аллаха, не надо меня душить. Я умираю от усталости.
   Она потушила лампу и легла в постель.
   Через несколько минут я все же подошла к ней, обняла ее и прижала к груди. Но бедняжка уже спала.
   — Не надо, Феридэ… — попросила она, не открывая глаз.
   — Хорошо, — сказала я. — Только ты должна знать… Пока я не скажу тебе — все равно не засну.
   И хоть в комнате было темно и Мюжгян лежала с зарытыми глазами, я уткнулась лицом в ее волосы и зашептала на ухо:
   — У тебя в голове безумные мысли. Я понимаю… Но если ты хоть что-нибудь ему скажешь, я схвачу тебя и вместе с тобой брошусь в море…
   — Хорошо… хорошо… — пробормотала Мюжгян. — Что тебе надо? — И опять моментально заснула, хотя я продолжала тихонько трясти ее.

 
   Приезд Кямрана действительно испортил мне настроение. Я испытывала к нему смешанное чувство гнева, страха и отвращения. Это чувство росло с каждым днем. Когда мы оставались с кузеном наедине, я без всякой причины грубила ему, старалась поскорее убежать.
   К счастью, Азиз-бей, муж тетки, полностью завладел гостем. Он без конца приглашал в дом приятелей, знакомил их с Кямраном, почти каждый день увозил его в экипаже на длительные прогулки или в гости к кому-нибудь из местных богачей.
   Однажды утром я столкнулась с кузеном на лестнице. Кямран опять собирался отправиться куда-то в гости. Он загородил мне дорогу, потом, глянув по сторонам, словно желая убедиться, что никто не услышит, сказал:
   — Я умру от столь чрезмерного гостеприимства, Феридэ.
   Я прикинула, что не сумею проскользнуть между ним и лестничной решеткой, не прижавшись к нему.
   — Разве это плохо? — сказала я. — Вас каждый день катают, развлекают.
   Кямран иронически-грустно улыбнулся и закатил глаза:
   — «Гость гостя не терпит». Но вспомни старое правило: гость на гостя хозяину наговаривает. Смотри, и я скажу что-нибудь…
   Кямран почему-то рассердился на мои слова, сказанные вечером в день его приезда: «Гость гостя не терпит». Он без конца напоминал мне об этом, стараясь тоже меня поддеть.
   — Хорошо, — сказала я. — Но, по-моему, жаловаться вам не на что. Каждый день вы знакомитесь с новыми местами, с новыми людьми…
   Кямран снова поморщился.
   — Разве люди, которых я вижу, могут развлечь?
   Я не удержалась и спросила:
   — Где же нашим бедным родственникам сыскать других?
   Кямран понял, на кого я намекаю. Он сделал шаг и, протянув ко мне руки, взволнованно сказал:
   — Феридэ!..
   Но руки его так и повисли в воздухе. Я шмыгнула в узкое пространство, между ним и лестничной решеткой, и, прыгая через две ступеньки и напевая какую-то песню, убежала в сад.

 
   Все-таки Мюжгян выдала меня.
   Однажды утром мы прогуливались по обрыву у берега моря. Ночью прошел дождь, и в воздухе была разлита приятная осенняя свежесть. Бесформенное облако, клубившееся, как туман или дым, закрывало солнце, и тогда на неподвижной глади моря дрожали светлые блики.
   Вдали неподвижно, как тени, стояли две-три рыбачьих лодки с повисшими парусами.
   Вдруг я увидела, что по дороге идет Кямран, неизвестно каким образом оказавшийся в этот день свободным.
   Мюжгян сидела на корне большого дерева лицом к берегу и не заметила кузена. Я тоже сделала вид, будто не замечаю его, и повернулась к морю. Я не видела Кямрана, не слышала его шагов, но чувствовала, что он идет в нашу сторону. Подбородок мой мелко задрожал.
   — В чем дело? — спросила Мюжгян. — Почему ты примолкла?
   Она обернулась. В нескольких шагах от нас стоял Кямран.
   Было ясно, что нам не избежать разговора.
   Кузен шутливо обратился к Мюжгян:
   — Вы и сегодня не забыли зонтик?
   — Да, ведь и сегодня может пойти дождь, — засмеялась Мюжгян.
   Кямран говорил, что ему очень нравится сегодняшняя погода, похожая на его задумчивый и нерешительный характер. Мюжгян, слушая его слова, развлекалась тем, что открывала и закрывала зонтик.
   — Погода приятная, но навевает грусть, — возразила она. — В это время года все дни такие. А потом зима. Вы не знаете, как тоскливо здесь зимой! Отец вот, напротив, очень привык к этим местам, и его пугает мысль о переводе.
   — Ну, зачем так ругать здешние края! Возможно, вы еще замуж выйдете за какого-нибудь местного богача, — пошутил Кямран.
   Мюжгян приняла все всерьез и покачала головой:
   — Упаси меня аллах.
   В это время мимо нас проходил босой рыбак, голова его была повязана красным платком. Это был тот самый старик, которому я однажды представилась как Марика.
   — Давненько тебя не было видно, Марика, — сказал он.
   — Да вот готовлюсь как-нибудь выйти с вами на рыбную ловлю, — отозвалась я.
   Болтая таким образом, мы зашагали со стариком к обрыву.

 
   Когда я вскоре вернулась назад, Мюжгян рассказывала кузену историю с именем Марика. Под конец она схватила меня за руку и воскликнула:
   — Это, наверно, не меня, а Феридэ мы оставим навеки в Текирдаге! Такова ее судьба. За нее сватается сын рыбака, по прозвищу Иса-капитан. Не смотрите, что рыбак, он очень богатый человек.
   Кямран улыбнулся.
   — Пусть будет даже миллионер, но в такой степени демократами мы не станем. Не правда ли, Феридэ? Я, как двоюродный брат, решительно протестую.
   Обычно умную и тактичную Мюжгян сегодня толкал какой-то черт-предатель. Догадайтесь, что моя абла ответила на это Кямрану?
   — Но и это еще не все, — продолжала она. — У Феридэ есть куда более блестящая перспектива. Например, один кавалерийский офицер, сверкающий как солнце. Каждый день под вечер он подъезжает к нашему дому и проделывает на своем коне разные фокусы, стараясь понравиться Феридэ.
   Кямран расхохотался. Но в этом смехе было что-то странное, не похожее на его обычный смех, какая-то неестественная натянутость.
   — Против этого возражать не могу. Она вольна в своем выборе.