Хабаров Александр. Случай из жизни государства (Эксперт)

   ...Утром Вадим Анатольевич Севрюк не выдержал, рассказал Деду Матросу все, как было. Дед Матрос вначале не хотел ничего о "деле" слушать: на хрена мне эти грузила, меньше знаешь - больше живешь, да и по понятиям не положено по "делу" толковать... Но уж очень хотелось банкиру выговориться, да и нечего было скрывать: он ведь сам пришел, сказал все, уйти от ответственности теперь уже не представлялось возможным.
   - Тяжкие телесные со смертельным исходом, - констатировал Дед Матрос. - Пять лет расстрела солеными огурцами. Шучу. А так: сто одиннадцатая, от пяти до пятнадцати... Ну, если аффект признают - двушкой или трешкой отделаешься. Ты готовился долго?
   - Куда? - недоуменно переспросил Севрюк.
   - Не куда, а к чему. Ну, нож там точил или нет, сразу яйца рубил или думал что-нибудь перед этим, мозговал? Когда замыслил - давно? Или сразу озлился?
   Севрюк вспомнил, как он в багажнике мечтал отрубить Запекушину яйца. Это, если сознаться, могло сойти за умысел. А в каком багажнике? - спросит следователь. Как объяснить?
   - Ничего не мозговал, пошел на кухню, взял секач, зашел в спальню, примерился и сразу - вжик! Правда, хотел ещё Таньке голову отрубить, но она, змея, под кровать нырнула, не достал, - рассказал Вадим Анатольевич.
   - Поскользнулся, упал, очнулся - гипс, - процитировал Дед Матрос. - А половой член? Так, значит, и отскочил?
   - Да... Алик пополз за ним, рукой тянулся, но я ногой его, член этот, под кровать, к Таньке отфутболил. И ушел.
   - Ну ты злоде-е-ей! - восхищенно протянул Дед Матрос. - Мужичок, бля, ломом подпоясанный! Молодец! Зря только ты повинился: надо было на бабу все валить, ни хрена, мол, не знаю ихних делов, откусила, наверно... Щас бы не ты, а она в КПЗ парилась. Зря кололся, зря...
   Дед Матрос замолчал, как бы воображая что-то в своей седой голове, потом сказал, вздохнув:
   - Да... Ну и смертушка, прости Господи... Вражине, козлу не пожелаю. Как звали-то его?
   - Кого? - не понял Вадим Анатольевич.
   - Терпилу твоего замоченного.
   - Алик... Олег.
   - Царствие ему Небесное, - ещё раз вздохнул Дед Матрос.
   ЛЮДИ ЩЕБРЯНСКОГО, МАНИЛОВ И БАБАН
   Альберт Сатаров быстро собрал две группы. Одна из них в количестве четырех человек, вооруженная "береттами" и мощным "ноутбуком", отправилась в офис "Добрых людей", другая, бойцы Лямцин, Лихов и Могилян, - под личным руководством Сатарова - в "Сирин". Связь держали по рации, к тому же Альберт, во избежание накладок, выдержал небольшой интервал между посещениями.
   Через час первая группа вышла на связь.
   - Берт, здесь пусто как в черепе. Вроде середина рабочего дня, хоть кто-то должен быть, а? - доложил Слава Конкин, тоже, как и Сатаров, бывший "афганец".
   - А на вид?
   - На вид чисто, никакого шмона или расхода. Даже компьютер на прием работает, в Интернете.
   - Ладно. Скачайте винчестеры - и домой. А мы сейчас на свой объект выезжаем.
   Помощь не нужна?
   - Нет. У нас объект попроще. Я боялся, что вам подмогу придется гнать. Все, до встречи...
   Группа Сатарова разместилась в джипе "Ниссан". Взревел мотор, и мощная машина рванула в переулок между домов.
   Офис "Сирина" не произвел впечатления на Сатарова, видал он такие резиденции на одном месте. Впрочем, бывало, что за неприглядным фасадом скрывалось нечто.
   Домофон не ответил, и один из подручных Сатарова, Женя Лямцин, уже собрался вернуться к "Мицубиси" за инструментами, но Альберт толкнул дверь, и она открылась, выбросив на входящих легкий сгусток теплого воздуха.
   Никого не было.
   Сатаров осмотрел компьютеры - ни один не работал по причине отсутствия жестких дисков. На полу валялась треснутая бейсбольная бита, а окно, выходящее во двор, было лишь прихлопнуто, но не закрыто на шпингалет.
   В кабинете на столе были разбросаны бумаги с цифрами, схемами и таблицами - их Сатаров аккуратно сложил в стопку и сунул в сумку.
   - Может, бандюки на них наехали? - высказал предположение один из бойцов.
   - Кто здесь без нас на них мог наехать? Это ж Центр, тут Вредитель держит все - кроме риэлта, который держим мы... А шаромыжники скорее на магазин полезут, а не в фирму без вывески. Ее же пробивать надо, обхаживать... Нет, что-то здесь не то... Женя, сходи на улицу, осмотрись, спроси у кого-нибудь: может, видели что?
   Есть.
   Женя Лямцин потянул на себя дверь офиса и неожиданно увидел перед собой человека. Пальто на нем явно было с чужого плеча, подвисало самым несуразным образом, и лицо не внушало уважения: подслеповатые глазки под очочками. Какой-то неясный тип, затруднительный для ориентировки: он мог быть и интеллигентом, и бомжом и вообще кем угодно. И странная желтизна лица как будто говорила о запущенном хроническом гепатите.
   - К кому, мужик? - строго спросил Женя, ткнув очкарику в грудь указательным пальцем.
   - Простите, я ищу ветеринарную аптеку, - сказал желтушный. - Это не здесь?
   - Нет, - сказал Женя и стал выходить из проема, напирая на непрошеного гостя и как бы сталкивая его со ступенек. Одновременно он носком ботинка зацепил дверь и захлопнул её - чтобы очкарик не смог увидеть Сатарова и ещё двоих, шмонающих помещение.
   - Извините, - сказал этот ублюдок и, чуть не упав, соскочил на асфальт мостовой. Затем, даже не оглянувшись, пошел по улице - медленно - и щурил глаза на вывески.
   Женя Лямцин посмотрел ему вслед, затем сел в джип, завел его и въехал во двор за офисом. Там махал метлой какой-то краснорожий алкаш в спецодежде. Женя вышел из джипа и поманил его пальцем.
   - Чего изволите, господинчик? - шмыгнул носом краснорожий.
   Женя протянул ему сторублевку. Тот буквально выхватил её из руки, и мгновенно она исчезла в кармане ватной безрукавки, наброшенной поверх выцветшего халата.
   Ну, что, как работа? - поинтересовался Лямцин.
   - Нормалек, - ответил дворник. - Метем понемногу... Щас ничаво, зима... Весной плохо, за сосульки мозги гребут, за снег на крыше. А я высоты боюсь.
   Сегодня-то когда мести начал?
   Да когда? - с утра и шоркаю.
   Неожиданно кто-то тронул Лямцина за плечо. Он обернулся и увидел перед собой того самого охламона в очках, что лез в офис.
   - Товарищ, - сказал желтушный очкарик. - Может быть, она во дворах где-то?
   Кто, бля? - стал раздражаться Женя.
   - Аптека ветеринарная. Говорят, что по улице нигде такой аптеки нет. А вы сказали...
   - Слушай, чмо, - перебил Женя Лямцин, приставив к груди очкарика указательный палец. Он хотел сказать недоноску и дохляку о том, ч т о он, четырехглазый, есть на самом деле, и что он, Женя, сделает с ним, если он, недоносок, не исчезнет мухой.
   Но очкарик вдруг развернулся чуть вправо, наклонился - и трижды, очень быстро, раз-два-три, ударил Женю. Первый раз - тыльной стороной левой ладони в подбородок, второй - коленом в солнечное сплетение, а третий указательным пальцем в шею.
   Затем он открыл дверцу джипа и легко, будто всю жизнь таскал мешки, бросил бесчувственное тело ветерана первой чеченской на заднее сиденье. Затем нагнулся и вставил Лямцину в рот небольшой резиновый мячик.
   - Учись, Бабан, - сказал он дворнику. - Я пойду в офис, а ты этого стереги. Чуть что - ткни метлой в дыхло или в яйца, только не веником, а обратной стороной. И посильнее, не жалей - себе дороже встанет... Я его не связал, времени нет...
   Мастер-Бабан кивнул. Ему нравилось, как Манилов работает. Сам Мастер был большим спецом по наружке, а вот на задержаниях не особо отличался. Мог, конечно, треснуть в челюсть, руку заломать, через бедро приемчиком бросить... Но это элементарно, по обязательному курсу.
   Манилов ушел, а Лямцин тут же зашевелился, что-то промычал. Бабан тут же ткнул его метлой - и не один раз, а для страховки - два, сразу и в яйца и в "дыхло". Лямцин затих.
   Он, впрочем, не вырубился. Было больно, но к боли он привык, мог терпеть, хорошо держал удары и самообладания не терял - даже когда сидел в яме у чеченцев, как Жилин и Костылин.
   Эти мужики явно были профи, никакие не бандиты и уж тем более не тихие риэлтеры. Что-то шефы напутали, прокололись... Надо было пробить основательней... "Хрен с ними, - подумал Женя. - Буду лежать тихо - и все, не убьют же они меня? Если это "комитетчики", то лучше не дергаться, здоровье не купишь...".
   Больше "задержанный" не мычал и не дергался. Бабан вынул из ватника "чекушку" и приложился к ней, занюхал выпитое рукавом дворницкого халата.
   Неожиданно открылось окно офиса, и оттуда высунулся Манилов.
   - Давай, Бабан, принимай...
   Мастерь ещё раз ткнул Лямцина для страховки метлой в солнечное сплетение и выпрыгнул из машины.
   Манилов подал через окно тело Альберта Сатарова, начальника службы безопасности "самого Щебрянского". Сатаров дышал часто, тихо. Глаза его были открыты, он смотрел невидящим взглядом в вечернее зимнее небо.
   - Там ещё двое, я их в сейф поставил у Виталича в кабинете, - доложил Манилов.
   Сатарова втащили на заднее сиденье джипа и положили рядом с Лямциным.
   - Чем ты его? - спросил Мастер.
   - Пальцем, - ответил Манилов. - Через пару минут оклемается, будем ему вопросы задавать.
   ИНВАЛ
   Марик Бармалей устал от этой козлячьей жизни. На самом деле он был никакой не Бармалей, а Марк Иваныч Ромашов, тридцатилетний мужик, бывший греко-римский борец, супертяж, мастер спорта. Жизнь его с юности удачно складывалась, и если бы не эта фуфлыжная перестройка, то и сложилась бы как надо. Звезд с неба не хватал, но в союзную двадцатку всегда входил, был гордостью района, три раза Москву брал... Проблем не было - да никаких! Он ведь одних талонов на питание получал в день на двадцать рублей, лопнуть можно от таких килокалорий! А когда все пошло наперекосяк, то пришлось жить на другие талоны - те, что получали все граждане. Литр масла на месяц, литр водки, десять пачек чая, два кило мяса. Стало не до греко-римской борьбы, началась борьба за существование. Спортбазу "Солнышко" прикрыли; потом из неё сделали самый настоящий бордель под непонятным названием "От Зэ до Рэ". Когда Марик сунулся забрать свой личный тренажер из спортзала, то его избили железными трубами, наплевав на регалии, лысые малолетки-акселлераты; лежал он в больнице, да не в той, что раньше, с отдельными палатами и кормежкой на убой, а в обычной районной - с грязными полами, пьяными санитарками и мутной водицей под названием "рисовый суп".
   А жить хотелось так, как раньше, то есть - сыто; хорошенько все обдумав (неделя ушла на мучительный процесс) Марик решил вступить в преступное сообщество, чтобы не его били, а он сам бил железной трубой кого захочет.
   Приняли его сразу, по протекции бывшего коллеги-борца Шурика Тертого. Марик хоть и не сидел ни разу (какие твои годы, успокоил Тертый), но братве понравился за бесстрашие и упрямость - почти ослиную. Когда он пошел на Аслана Тунгусова в ресторане "Узбекистан", тот даже выстрелить не мог, смотрел как под гипнозом, а ведь наган в руке держал. Марик Аслану чуть шею не свернул, потом бросил его очень далеко, три стола смело как лавиной.
   Нынешняя "служба" считалась повышением. Марик до этого пробился в бригадиры, собирал бабки с трех супермаркетов и одного кабака и был доволен жизнью, но тут ему подбанчили новую работку - начальником технического отдела в фирме "Инвал". Это было непыльно, не в тягость, денежно, но, как считал Марик, чересчур. "Понятия" он принял всей душой, готов был за них горло, бля, грызть - так же, как десять лет назад принял в ту же самую душу "идеалы советского спорта" и за Родину, которая выдавала ему талоны на усиленное питание, готов был заломать на ковре кого угодно. Особенно Марику нравились "авторитеты", "воры в законе". Он понимал, конечно, что ему до них далеко, что надо будет отсидеть хоть разок в тюрьме и в зоне, там проявить себя прежде... Но, если честно, сидеть не очень-то хотелось.
   Сегодня в 16.00 Марика вызвал Абрам Лукич, эта гнида... Марик не считал Абрама Лукича даже просто живым существом, для него Гунидзе был предметом, тумбочкой, умеющей говорить... Из-за таких как Абрам Лукич страна развалилась, думал Марик, они, падлюки, погубили наш советский спорт. (Для Марика страна и спорт были неразделимы).
   - Марк Иваныч, - сказал Гунидзе. - У нас возникли проблемы. Товар, вероятно, не прибыл - и не прибудет к месту назначения. Нелепая случайность - упал самолет, все, вероятно, погибли, в том числе и сопровождающий, товар исчез. Витя Керимбаев, которого я отправил на поиски, тоже не выходит на связь.
   - А нам-то что? - буркнул Марик. У нас-то какие трудности?
   - Если честно - никаких, - весело сообщил Абрам Лукич. - И даже более того, по поговорке "клин клином вышибают", возникшие проблемы нейтрализовали проблемы будущие.
   - А попроще? - поморщился Бармалей (он не понимал "проблем" и "нейтрализаций").
   - Марик, - торжественно произнес Абрам Лукич. - Я доверяю тебе, как самому себе: мы получили за товар предоплату - и об этом знаю только я... теперь - и ты. Сегодня получишь свои двадцать тысяч долларов. И коллегам твоим - по десять выпишу...
   Марик задумался. Еврогрузин (так называл Гунидзе остряк Сизый) что-то мудрил. Двадцать штук, конечно, на дороге не валяются, но сумма в устах Абрама Лукича казалась одновременно и большой и маленькой. Маленькой потому что "Инвал" имел дело не менее, чем с шестизначными цифрами; большой - потому что предыдущие "премии" руководства не превышали пяти "штук". Что-то здесь не то, думал Марик.
   - Когда получать-то? - спросил Марик.
   - Да через часок! - отвечал Абрам Лукич. - Но самое главное: через недельку здесь может этот латинос появиться, из Колумбии, так надо будет жестким прессингом его встретить. А этим кто у нас занимается? - техотдел. Так что будьте наготове, со службы не отлучайтесь, по первому зову чтобы...
   Марик кивнул.
   В комнате техотдела Сизый и Миня резались в "двадцать одно". Бармалей прикрыл дверь поплотней, собрал на глазах изумленных коллег карты в ладонь и бросил их в корзину для бумаг.
   - Ты чего, оборзел... Марк Иваныч? - Миня встал и аж зубами заскрипел от злости - ему фартило, он уже снял с Сизого семьсот рублей...
   - Короче, это, - сказал Марик. - Нам Абрам премию выписал - по... десять штук на рыло.
   - Рублей? - хмыкнул Сизый.
   - Нет, зеленых...
   Миня уже хотел было разразиться чем-нибудь матерным, но услышав про "десять штук зеленых", сел обратно на стул и закурил.
   - Что-то здесь не то, - сообщил Марик. - Чувствую.
   - Ясный хрен, - согласился Сизый. - Когда это он нам столько давал? Рыбина гнилая, без понту жабры не откроет.
   - Короче, через час сказал придти, получить, - Марик посмотрел на сотрудников. - Ну и что, будем получать? Или как?
   - Конечно: или как, - сказал Сизый.
   - Надо бы сверху "добро"... - засомневался Миня.
   - Какое добро? - вскинулся Сизый. - Скажи еще: подпись от месткома и печать от парткома. Совсем ты, Миня, съехал, за лохматого катишь...
   - Бабки в сейфе, сто процентов, - сказал Марик. - А сейф в кабинете. Придем не через час, а через двадцать минут. А сколько там бабок - не знаю...
   - Лимон, не меньше! Или два! - убежденно выговорил Сизый.
   ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ТЕОРЕТИКА
   Шахов принимал участие в бунте - не мог не принять, поскольку, с одной стороны, руководствовался в своей тюремно-лагерной жизни теми же законами, что и большинство зеков, а с другой стороны, его личные принципы не могли оставить его безучастным к практике того, чему он в теории посвятил обширную часть своей жизни.
   Он, впрочем, не сделал ни малейшего шага, ни попытки, чтобы как-то повлиять на ход событий. Все шло так, как он и предполагал, о чем и предупредил Монгола. Тот, впрочем, явно неохотно беседовал с ним и, если и верил теории, то тоже с неохотой, натужно преодолевая в себе какое-то невидимое препятствие.
   Но "правда Шахова" была налицо: никакое руководство, даже самое умелое, жесткое и суровое, не могло направить бунт в организованное русло. Нонсенс: организованный бунт; можно организовать, подготовить лишь вспышку - все равно, что добыть огонь... и поджечь им склад ГСМ. В дальнейшем возможны лишь два варианта: гашение (подавление бунта) или пользование плодами - последствиями "огня". Какие "плоды" мог принести лагерный бунт, Шахов затруднялся ответить. Замкнутое пространство зоны и её отдаленность от центра, от магистралей, от всего, что называлось "цивилизацией", лишали бунтовщиков всякой возможности на благополучный и всеобщий исход. Почти лишали...
   Поэтому Шахов вместе со всеми, в толпе, штурмовал вахту, а затем и административный корпус. Он тоже размахивал заостренным металлическим штырем, выдернутым из клумбы перед храмом св. Моисея Мурина, тоже радовался выстрелам из самодельного орудия по чуранскому бараку и административному корпусу.
   Правда, Шахов по-человечески пожалел убиенного ДПНК Мырикова, но отнес его смерть к числу неизбежных и даже необходимых. "Не он, так другой". Еще он подумал о покойном Димке Шевыреве, авторе несуществующего романа "Переворот": вот кто наблюдал бы сие по-секретарски, с вожделением завзятого театрала или меломана! какое представление! какая музыка, бля! Впрочем, писать он об этом не стал бы, наверное, - как не писал ни о чем, что видел и знал...
   Уже после полудня ясно стало, что бунт принял необратимые черты произвольного разрушения. Контингент зоны разделился на пять-шесть неравных групп. Лишь одна из них, не самая многочисленная, кое-как удерживалась от нарастающего психоза Монголом и Кормой; остальные метались от почти опустевшего магазина к вахте, от вахты - к административному корпусу, от корпуса - к "козлятнику" и полуразрушенному клубу.
   Зеки удерживались от штурма "козлятника" исключительно благодаря присутствию на его территории прапора Окоемова. Он разговаривал с зеками, осаждавшими локалку, успокаивал их, призывал к спокойствию. "Вам то же самое и отец Василий скажет", - напирал на уважение к священнику Окоемов. Он надеялся, что батюшка вот-вот объявится в пределах зоны, поможет успокоить беснующуюся толпу.
   По мнению Шахова, Окоемов, как бы ни уважать его стремления, делал бунтопротивное дело. От успокоения и умиротворения зеков не было никакого толка: все равно, рано или поздно, явится спецназ ГУИНа с громким названием "Ураган" и начнет "зачистку" места, подавит все так, что и следа не останется. Поэтому лучшим вариантом продолжения было бы следующее: быстро собрать мощную ударную группу (авангард Васьки Механизма распался: кто побежал в столовую - бить поваров и хлебореза; кто - потрошил остатки ларечного склада; сам Васька присоединился к Монголу и Корме) и резко штурмовать выбранную точку - это может быть шлюз или слабое место под одной из вышек (там недавно пытались отремонтировать рухнувшие ограждения предзонника, но не нашли ни средств, ни материала). Крушить полагалось без оглядки, не жалея никого и ничего. "Слава Богу, никто из своих не тормозит, нет таких гуманистов", - подумал Шахов. Он вспомнил, как шел в октябре 93-го через Крымский мост в колонне возбужденных граждан, вознамерившихся выпрямить (или повернуть?) страну. И был шанс, да сплыл. Сразу в колоннах тогдашних мятежников объявились то ли провокаторы, то ли просто глупцы, кричавшие: "Товарищи! Не трогайте витрин! Не ломайте ларьки! Не бейте лиц кавказской национальности! Мы же цивилизованные люди!"
   "Болваны", - подумал тогда Шахов. Разве бунт бывает цивилизованным? Даже французские студенты, протестуя против какой-нибудь чепухи вроде "отмены бесплатных завтраков", крушат все вокруг, жгут дорогие автомобили, забрасывают тяжелыми предметами именно витрины магазинов, возбуждая и склоняя к поддержке массу индиффирентных обывателей.
   В 93-м случилось то, чего он больше всего боялся: возникло нелепое "руководство" в виде пары отставных генералов и нескольких горластых депутатов высокого ранга - они направили основную группу, "ядро восстания", в Останкино, штурмовать телецентр, где их, конечно же, ждало полное разочарование в виде мощной и загодя подготовленной обороны. Эта "оборона", впрочем, на поверку оказалась самой настоящей профессиональной засадой, запросто, как кроликов, расстрелявшей безоружных "штурмовиков". Провокация или глупость: кому нужен был далекий телецентр? Рядом, на Шаболовке, был почти такой же; в центре Москвы находились несколько радиостанций - их и надо было брать под контроль. Дело дошло до трагикомедии: уже после всего Шахову рассказал приятель, как поддался на призыв идти к Генштабу: в толпе раздались команды типа "Первая группа - по Кропоткинской - на Генштаб! Вторая - по Арбату! Вперед, товарищи!" И часть товарищей, поверив в несуществующие "группы", пошла штурмовать Генштаб, имея в наличие мощное вооружение в виде плакатов "Дерьмократы - вон из России!", "Ельцин - ложись на рельсы!" и т. п. У ворот Генштаба энтузиасты стали выкрикивать лозунги; тут же кто-то громко командовал: "Автоматчики! Готовсь! Гранатометы - к бою!" Приятель Шахова вертел головой во все стороны, но так не увидел ни одного вооруженного "бойца".
   Наконец, железные ворота открылись, и медленно выехала БМП с пулеметом и, надо отдать должное, вояки гуманно стрельнули поверх голов. Приятель Шахова сразу залег и быстро уполз по газонам Гоголевского бульвара в сторону метро, чудом не попал под омоновский "замес" и благополучно добрался домой. То же, видимо, сделали и все остальные...
   В зоне ожидать проявлений гуманизма не приходилось. Если снова откроется шлюз, и в нем появится БМП, то стрелять будут не поверх голов, а ниже, ниже.
   - Шах, о чем задумался? - крикнул ему давешний любитель кроссвордов Фонтан. Он быстро шел к бараку чуранцев; рядом поспешал Затырин, с которым они вчера вечером бились из-за птицы-баклана.
   - А вы куда?
   - Да Корма послал, посмотреть... Говорят, два петуха пол-бригады черножопых перестреляли и переколотили... А Рыжика солдат грохнул помнишь, тот, что мне чай носил?
   - Солдату тоже вава, - добавил Затырин. - Монгол...
   Тут на Затырина, резко повернув голову, посмотрел Фонтан. Затырин сразу замолчал.
   - С вами, что ли, пойти... - задумчиво произнес Виктор.
   - Ну да! - обрадовался Фонтан. - Пошли! Здесь все равно делать нечего! И времени мало осталось: вот-вот спецназ объявится, надо будет по баракам разбегаться...
   - Зачем? - удивился Затырин (он за четыре "ходки" ни разу не попадал в "бунт").
   - За сеном! - сплюнул в снег Фонтан. - В бараке, глядишь, не так сильно отколошматят. А тут, по зоне, начнут гонять как футбольный мяч, здоровья лишат... А то и вовсе замочат - из автоматов.
   - В зоне разве можно? Вроде по уставу не положено? - уже не удивился, а испугался Затырин.
   - Это когда мирно - нельзя, а когда такой хипиш - мочат без разбора всех подряд.
   - Ну и что? Будем ждать, пока нас начнут бить, мочить? - усмехнулся Шахов.
   - А ты что предлагаешь, Шах? Что? - Фонтан с мольбой - надеждой заглянул Шахову прямо в глаза. - Что?
   Шахов молчал.
   Что-то тихо в зоне, - пробормотал Затырин.
   Он был, конечно, не прав: тихо не было. Со всех сторон доносились голоса, что-то стучало и звякало, гремело и ухало. Бойцы Рогожина после геройской гибели Кондратюка вернулись в шлюз и ждали нового приказа, а первую очередь - спецназовцев "Урагана" на вертолетах.
   ИСЧЕЗНОВЕНИЕ МОНГОЛА
   Солдат был молод - и мертв. Абсурдность сочетания этих слов поразила Монгола. Нехорошо умирать 20-летним; конечно, если смотреть глубже, то вообще нехорошо умирать, хоть в сто лет... Для чего же тогда все это: голуби, книги, церкви?
   Неужели это я, думал Монгол, лишил жизни двадцатилетнего глупого парня, не дал ему шанса поумнеть, стать зрелым человеком? И сколько раз я сам мог умереть вот таким же молодым - под ножом на пьяной "малине" или под битками тюремных спецназов? Какие повороты привели меня к этим деревянным ящикам, за которыми я лежу теперь в обнимку с трупом убитого мной солдата? Разве не я пол-ночи провел в зоновском храме - и молчал там, вопрошая незнамо кого о чем-то, невыразимом словами?
   Все это пронеслось в его мозгу быстро - словно вонзили и сразу вытащили длинную острую "заточку". Шум бунта исчез, как будто выключили назойливую радиопередачу.
   На уровне подсознания оценил Монгол происходящее и уже действовал автоматически. Он выглянул из-за ящиков: зеки напирали на рогожинских солдатиков, оттесняя их обратно к шлюзу. Рогожин метался - то прятался за щиты и спины, то в запале бесстрашия выскакивал вперед, махал руками и командовал. Но солдаты лишь отмахивались дубинками, не атаковали - и даже в перспективе не могли быть подвигнуты к активным действиям: исчезнувший и погибший Кондратюк унес с собой весь запас смелости и невменяемого "задора". В Рогожине вообще никакого задора не было, карьеризм же не мог являться прочной опорой для рискованных действий. А былой комсомольский задор вообще таковым не являлся - это было актерство чистой воды, сучья личина...
   Монгол переоделся быстро. Выходить из-за ящиков прямо сейчас он не собирался: зеки, загнав солдат в шлюз, снова разделились на несколько групп. Рыжика и Гурыча несли в инструментальный цех, но невовремя куда-то исчез зек Кирсанов-Лаборант, некому было толкнуть речь над телами убиенных. Лишь Корма шел чуть поодаль и тихо матерился: с Рыжиком они были кенты, много видели в жизни и терпели сообща.