Хабаров Александр. Случай из жизни государства (Эксперт)

   - Вот, нашел! Аж в кухню забросило! - помахал он серым рукавом, из которого торчал окровавленный обрубок руки с перстнем на указательно пальце. - Чуть в котел не упало!
   - Что случилось? - спросила, отворачиваясь от жуткого видения, Марина.
   Они только что вышли из подъезда: Марина держала за руки Аню и Лялю, а Сережа предпочитал идти сам, "без рук", как старший и самостоятельный...
   - Мариночка, будь внимательной! - кричала в форточку беспокойная Галина Ильинична. - Будь аккуратной с деньгами, дочка!
   Готовясь к поездке в Зимлаг Марина решила сегодня же обменять на рубли две тысячи долларов - она взяла их взаймы у подруги в расчете на обещанную доплату (20 тысяч!) от "Добрых Людей". Деньги, зеленые десятки, перевязанные хлипким шпагатиком и завернутые в обрывок газеты, торчали из сумки. Любой воришка счел бы этот сверток за ничто, не покусился бы...
   Остальную сумму Галина Ильинична надежно, как ей казалось, спрятала в шкафу, между стопками белоснежных простыней, пододеяльников и наволочек.
   Марина в эту ночь почти не спала, думала, как всегда, о Викторе: его отдаленность в пространстве уже виделась ей исходом некоей операции, как будто содрали часть кожи с тела и увезли в неизвестном направлении. Или: как будто это её, Марину, странным образом вырвали из собственной плоти и держат в заложницах до полной выплаты неизвестных долгов. Она часто повторяла мысленно или тихо вслух почти заученные фразы о любви, нагнетала в себе безвыходные чувства, плодила мрачные, но почему-то приятные мысли; но и без слов и без мыслей ощущение абсурда разделения не покидало её. Тут уж не до любви, когда режут по живому; или это и есть любовь?
   Никогда она не ездила столь далеко - а по карте до Зимлага было не менее четырех тысяч километров, это по прямой и самолетом...
   На поездах-то они, бывало, путешествовали с Виктором, ещё до рождения первенца Сережи, доезжали, например, до Симферополя, а потом, троллейбусом, до Алушты...
   Виктор не любил авиацию: не боялся летать, а именно не любил, считал, что транспортный прогресс обязан был остановиться на железной дороге, в ней ещё сохранялась ритмичная поэзия, мистика миров, появляющихся за окном в мерцании вокзальных фонарей и исчезающих в кромешной ночи. Взлет авиалайнера не вызывал никакого восторга: набитая людьми алюминиевая капсула с крыльями и моторами была готова в любой момент треснуть, расколоться под воздействием стихий или по воле сволочи.
   Марина пыталась прояснить земные пути к Зимлагу, но оказалось, что лишь до краевого центра К. можно было добраться поездом, а далее неизбежный вертолет, бескрылая машина.
   Теперь оставалось только приобрести билет в неизвестность.
   Утром позвонил Голощапов, сказал, что в к четырнадцати ноль-ноль придут юристы из "Добрых Людей" - подписать кое-какие оставшиеся бумаги. Марина, ничего не понимавшая в подобных делах, была очень благодарна Голощапову за его заботу и участие в обмене. Она много слышала об обманутых доверчивых гражданах, которым то деньги не возвращали, то квартиры отбирали. А тут все делалось для общей пользы, по-человечески, как и бывает между людьми, и Голощапов, как друг семьи, ничего не попросил... (Марина сама решила: отдам ему пятьсот долларов за труды).
   - Мама! - крикнула она вверх, не оглядываясь. - Не забудь! В два часа "Добрые Люди" придут!
   - Да! Да! - отвечала Галина Ильинична. Она с удовольствием вспомнила о предстоящем визите юристов-риэлтеров - уж очень ей понравились любезные молодые люди. И Голощапова она уважала: он крепко стоял на ногах, не то, что некоторые...
   - Так что же здесь случилось? - снова обратилась Марина к соседке.
   - Так подзорвали кабачок наш! - бодро, как прогноз погоды, сообщила соседка-старушка, москвичка-старожилка - из таких собирала свой образ Рина Зеленая. - То ли, значит, воры бандитов, то ли бандиты воров... Вон как разнесло кафешантан: рожки да ножки! А ты, мамаша, спишь, видать, хорошо, бомбой не разбудишь!
   Теперь у Марины сердце как будто остановилось на мгновение, а потом снова застучало в моторном ритме. Она потянула детей, чтобы поскорее уйти отсюда... куда-нибудь, где нет ничего, что...
   - Атомной их надо! - крикнула вслед веселая старушка.
   Сережа очень расстроился. Как всякий мальчишка он хотел бы увидеть или хотя бы услышать настоящий взрыв. Аня и Ляля ничего из разговора с соседкой не поняли, продолжали весело щебетать о чем-то девчоночьем. А оторванная бандитская (или воровская?) рука промелькнула очень быстро, дети не успели обратить на неё внимание, больше интересовались руинами, дымом, милицейскими машинами.
   - Такси, такси!!! - истошно, по-бабьи (никогда не умела) завопила Марина. И замахала свободной правой рукой (в левую вцепилась робкая Ляля).
   И тут же возле тротуара услужливо притормозил серебристый "опель-вектра".
   - Куда, девушка? - вежливо осведомился гладкий, в во всем кожано-бледном, похожий на замороженного кальмара, водитель. На правом щупальце, обхватившем руль, сияла мощная золотая печатка - точно как на оторванной руке из "Русского Самурая".
   - В Домодедово, в аэропорт, в аэропорт! - выкрикнула дочь профессора Лесовицкого, тихая московская барышня. В детстве у неё были очень восприимчивые к сквозняку ушки. Перемена климата всегда грозила ей всем, чем только можно грозить в подобном случае.
   Ляля, Аня и Сережа, толкаясь, полезли на заднее сиденье. Владелец "опеля" (из "новых", - подумала Марина) услужливо распахнул правую дверцу.
   Машина тронулась, и дети на заднем сиденье дружно, как отец учил, перекрестились. Осенила себя крестным знамением и Марина. Владелец, уже открывший рот для дежурной любезности, сжал губы и всю дорогу лишь поглядывал искоса на странных пассажиров. Во взгляде была химерическая смесь уважения и презрения, в равных долях то и другое. И денег он взял ровно половину из тех, что по пути отсчитала ему странная пассажирка.
   МОСКВА: ВЫСШИЙ УРОВЕНЬ
   Человек, о котором пойдет сейчас речь, не относился ни к номенклатуре, ни к богеме, ни, тем более, к рабочему или колхозно-крестьянскому классу. Хотя и он тоже был из "определенных кругов".
   В этих-то "кругах", в которых одним из основополагающих принципов была их деклассированность, обзавелся Сергей Петрович Шелковников странным прозвищем - Вредитель. Он уже и сам не помнил происхождения клички: то ли ещё на малолетке во время первой ходки какой-то остряк согласовал его фамилию с известным тутовым шелкопрядом, то ли ещё раньше, за любовь к хулиганским шкодничествам окрестили Вредителем дворовые пацаны... а может быть, за деда, отсидевшего за "вредительство и шпионаж на трикотажной фабрике" без малого 25 лет...
   В синем шелковом халате с белыми иероглифами Сергей Петрович прохаживался по просторной, с пятиметровыми потолками, трехкомнатной квартире в Большом Харитоньевском переулке, обставленной куражистым дубовым ампиром. Жилплощадь эта была занята им несколько дней назад - в результате сложных обменных комбинаций с помощью ловких риэлтеров из кооператива... ну, никак не мог вспомнить Сергей Петрович название, хотя оно мелькало обрывками в сознании - какие-то "дети", "тёти-моти", "дяди". Конечно, Шелковников и пальца не приложил к обмену - всем вертел Боря Макитрин по прозвищу "Жук", шестой номер в иерархии. На обмен Сергей Петрович дал сверху полсотни зеленых "штук" - и просто назвал район, где хотел бы поселиться, устроить, так сказать, центр управления полетами и разбора оных. Какая-то профессорша жила тут, но, видать, многовато для старушки квадратных метров, да и пенсия, конечно, только на фиг с маслом сгодится... А полста штук на дороге не найдешь... Ну, все бабки ей не дадут, конечно, но кое-что перепадет...
   Шелковников был вовсе не ампир - коренастый и крепко сбитый шатен, неприметный нос, неприметные уши, простые зеленые глаза. Дважды в жизни ему приходилось участвовать в опознании в качестве подозреваемого, и оба раза очевидцы показывали на другого - неприметная внешность в Сергее Петровиче сочеталась с умением набросить на лицо маску полной открытости, добросердечия и учености. Впрочем, это была даже не маска, а, скорее, внутренняя суть Шелковникова, которую он подсознательно вытаскивал на свет Божий в трудные часы...
   В кабинете Шелковников покормил рыбок живой артемией, редким и питательным кормом; в гостиной пообщался со своими любимыми канарейками. Тут же, на специальной полочке находилось хрустальное шарообразное обиталище дива дивного - трехсантиметрового, но вполне зрелого микрозайца. Его отняли за долги у известного лица, причастного к телепередачам о феноменах природы.
   Откуда вообще взялся такой мелкий грызун - Вредитель не интересовался. Вся криминальная Москва знала о его любви к всевозможным феноменам природы, мутантам и выродкам. В прошлом году братва привезла из Чернобыля двухголового волка, но Шелковникову волчара не понравился: обе головы рычали и капали слюной как одна, ночью зверь - это ещё на старой квартире, на Тверской, - выл дуэтом. Три раза приезжали менты, пришлось отмазываться. А вызывала ментов соседка - Элла Буслаева, толстая эстрадная, как сейчас говорят, "дива". Сто лет в обед, сплошной понт и голые ноги. Но серого все же отвезли от греха подальше в Малаховку, на дачу Корзубого, и выпускали ночью по периметру для устрашения отмороженных крадунов.
   А вот лопоухого и косого лилипутика Вредитель с удовольствием демонстрировал гостям и частенько использовал его для многозначительных иллюстраций к всевозможным беседам.
   - Видишь это животное? - сказал он как-то Марику Бармалею, явившемуся для консультаций по щекотливому вопросу. - Оно мало, но все равно именуется зайцем. Так и тот, о ком ты меня спрашиваешь, может быть, и велик, но все равно именуется "козлом" - и будет им всегда. А дальнейшие действия оставляю за тобой, Марик... Ты же не заяц и не козел?
   Туповатый на идеи, но восприимчивый к чужим словам "бригадир" Бармалей слушал Сергея Петровича с пересохшими губами: хотелось огрести много "баксов", но в случае неудачи можно было лишиться башки. Впрочем, Марик едва переступил порог "хазы" Вредителя - сразу проникся важностью дела. А демонстрация зайца и дальнейшие слова как бы приобщали его, Марика Бармалея, блатаря среднего пошиба, к неким "высоким идеалам" и "умным" тайнам сильных мира сего. Тайны эти глядели на него из-под очков в золотой оправе, висевших на носу Вредителя. И даже не очень обидно было слушать про зайца и козла...
   Нынче Сергею Петровичу предстояло обдумать крупные проблемы, связанные с тревожной обстановкой в Зимлаге, так называемом "дальняке". Там кое-какие зоны стали "краснеть", попадать под пресс администрации и "козлячьих коллективов", а в некоторых, наоборот, власть переходила к самозванной "черноте", к "беспредельщикам" из числа "новой молодежи". Вопреки всем понятиям даже на некоторых строгих зонах стал править "кулак", "мускул". Мужик, опора блатоты, захирел духом и нынче стремился лишь к выживанию любой ценой, подобно "Укропам Помидорычам" и "Иванам Денисовичам" сталинских лагерей. Конечно, на то были объективные причины: за колючкой, как и на воле, возникли трудности с работой, массы зеков слонялись по баракам в голоде и холоде, без курева. Но - закон есть закон - и Сергей Петрович Шелковников, он же Вредитель, давший когда-то вечный воровской обет, обязан был исправлять положение любыми средствами. Уговоры уже не действовали, отдельные наказания отдельных личностей в виде пожизненных увечий и загонов на самое петушиное дно мало влияли на положение в зонах. Возникла необходимость революционных перемен. И первые шаги были сделаны: в Зимлаг засланы "малявы" с "установками", а вслед за "малявами" готовились к вылету гонцы с материальной помощью из спецрезервов "общака". Кадры верные: Чурка да трое его "кентов", Махновец, Дрючок и Теря. В Зимлаге, на строгой "семерке", тянул срок "не подарок" Монгол; на него-то и возлагались надежды последнего "сходняка". Казалось, какое дело свободным до несвободных? Ан нет: именно из несвободы рождались достойные кадры для мира, где обитал Шелковников. Именно там, за решеткой и колючей проволокой, происходил жесткий и бескомпромиссный отбор, отсев... От "несидевших" толку было мало, из десяти лишь один-два "тянули" на "блат", остальные быстро сходили с дистанции. Впрочем, "несидевших" и не допускали к верхам: пойди-ка, браток, помыкайся, поголодай в БУРах, покатайся по пересылкам, заслужи, докажи. Недостатка в кадрах не было: ушедшая в небытие советская власть ухитрилась пропустить через тюрьму чуть ли не треть населения. По крайней мере, не было семьи без зека.
   Еще одна забота явилась перед Сергеем Петровичем в виде проститутки-прессы. И добро бы, как при Совдепии, боролись с преступностью; нет, щелкоперы и додики пера лезли во все дыры за денежками. Один петух, царствие ему небесное, посягнул даже на воровскую святыню - "общак" и нагло требовал доли, грозя опубликовать в своей газетенке номера счетов. Поэтому его и разослали с юмором в посылках по разным адресам: ноги в Ногинск, голову в Курган, тулово в Тулу, а писучие руки скормили пантере в передвижном зверинце... Об этом знали многие, но никто не шелохнулся; а ведь бесследно пропал мужчина в самом расцвете сил. Впрочем, никто журналистов не любил, одним меньше стало, и все...
   Теперь присосалась одна бойкая телебэ, Нинель Пацюк: дайте интервью! Дадим, конечно. Бери.
   - Ну что, Ништяк? Жалуйся! - обратился Сергей Петрович к зайцу, нервно суетящемуся и шуршащему в своем жилище не громче таракана. - Я сейчас морковочки нарежу, то-то в радость она по твоей малышачьей масти.
   Он отправился на кухню, вымыл пару морковин, бросил их в кухонный комбайн "HITACHI", нажал синюю кнопочку. Загудело. Морковки быстро превратились в сочные хлопья. Сергей Петрович высыпал их на десертное блюдечко.
   Ништяк уже стоял на задних лапках, предвкушал удовольствие. Хозяин поставил перед ним блюдечко и взял с журнального столика "хорстовские" очки в золотой оправе.
   - Без стекол и не разглядишь тебя, падлу, - пробормотал Сергей Петрович, цепляя на нос оправу.
   Заяц быстро-быстро жевал хлопья. Он был очень аккуратен, ни одной крошечки не падало.
   "И кушает чисто, как прописанный, - думал Вредитель. - Это ж надо такую пакость над животным умудрить. Зачем измельчили лопоухого? Зайчиху ему найти где-нибудь? Или, может, мышь белая прокатит? Тоже грызун вроде... А был бы ты нормальный заяц - на хрен ты был бы мне нужен, сожрали бы тебя, пса кудлатого, варежки бы из тебя, волка позорного, сделали бы, вот что!..."
   - Найдем мы тебе бабу, Ништяк... Найдем. Если не сегодня, так завтра, а если не завтра, так сейчас.
   Шелковников вытащил из кармана халата сотовую "Моторолу".
   - Алёй? Шрам? Вредитель на линии. Слушай, ты моего зайчонку знаешь?
   - Ха! А кто его не знает? - засмеялся Шрам, молодой, но, как и Сергей Петрович, консервативный "авторитет". - Известный в воровском мире пацан.
   - Палку не перегибай... Лучше скажи: можно ему найти особь для совокупления? Ты же помнишь, мне Ништяка Шурик Тертый задарил, а к нему он прямо из Останкино выпал - "счетчик" включили доценту одному... Теперь Шурика нету - "отморозки" грохнули в Минусинске на стрелке. А Ништяк бесится, самку нужно ему. А где взять? Надо того телештымпа найти, пусть надыбает пару для ушатого... Или посоветоваться с ботаником каким-нибудь...
   - Ботаник - это по пестикам, по травке, - поправил Шрам.
   - Я же в переносном смысле, по фене... Суть-то уловил? Нажми на блатпедаль.
   - Какой базар? Сегодня найдем кого-нибудь. Я Клопа с братвой пошлю в телецентр, пусть порыщут... - Шрам помолчал немного. - Слушай, у меня к тебе тоже тёрлово: этот пес из Дум-Банка РУОП малявами забрасывает. Двоих братков хомутнули, пришлось залоги в суд отстегивать.
   Залоги не налоги, дело святое. А псу пускай молодежь правилку сделает.
   - Горбатый он. Не исправится уже...
   - Горбатый? Тогда в мешок. А мешок - в Горки Ленинские, под высоковольтную опору. Что тебя учить, ты сам про все петришь не хуже ботаников. Только не откладывай на сегодня то, что можно сделать немедленно. А вечером расскажешь... - Сергей Петрович поморщился. - Воще, бутор все это, медь звонкая... Ты главное не забудь: зайчишку моего. И кстати: гонцы-то в Зимлаг вылетели? Вроде сегодня самолетик?
   - Скоро взлет. Я с Васьком по сотовому базарил. Теря в зале уже двух телок разводит на интим.
   - Молодежь... кхе, - добродушно покряхтел для виду вовсе не такой уж старый Вредитель (месяц назад стукнуло пятьдесят два). - Ладно, час в радость... Бывай, бродяга!
   - И тебе душевно... Да, к слову: ты кино "Войны самураев" смотрел?
   Че, хорошее кино? - не удивился вопросу Вредитель.
   Конец хороший, ха-ха...
   Связь окончилась. Теперь оставалось только ждать, пока Клоп пошустрит по телецентру и привезет, наконец, Верзиле ушастую самочку, самолет с воровскими эмиссарами долетит до краевого центра К., а председателя правления Дум-банка Вадима Анатольевича Севрюка вывезут в мешке в район Горок Ленинских для захоронения.
   Впрочем, последнее меньше всего интересовало Шелковникова: хоть и помог Севрюк однажды в переводе крупной суммы корсиканской братве, но как был "козлом" - так и остался, ничему его не научило общение с правильными людьми. Тут даже неуместен был эпитет "правильные", ибо Севрюк, по понятиям, вообще к "людям" не относился, принадлежал к другому виду. "Человеком" была баня в зоне, "человеками" назывались теплый шарф и хороший чай... Вот и маленький заяц по прозвищу Верзила был - "человек", и волновал он Вредителя куда больше, нежели судьба паскудного банкира...
   Еще вчера Шелковников подумывал: а не звякнуть ли самому Пыхте начет самки для грызуна, благо, что "кремлевку" накрутить - как два пальца обо...ть. Но все же решил сначала использовать свои, простые каналы, должников хватало, что в Кремле, что на телевидении.
   Дельная молодежь, влившаяся в блатные ряды, припутала к "воровскому делу" даже американского сенатора, подставив голубому "дяде Сэму" соблазнительного "суперпетушка" Зюзю, специально для этой цели вытащенного из зоны на год раньше "звонка". "До чего страну довели!" - горестно подумал Сергей Петрович. - Пидор прямо из зоны едет в Вашингтон!" Но польза была и от Зюзи-пидора: запуганный сенатор лоббировал интересы "вредительской" группировки в Штатах.
   Но "во власть" Сергей Петрович не лез и другим не советовал. Во-первых, западло, а во-вторых - не надо. И все. Он с презрением и удивлением наблюдал по ТВ важного и надутого народного избранника, ещё совсем недавно суетившегося возле блатного дела, пытавшегося даже давать советы свои козлиные - кому, сучок? Твой номер - шесть, а время твое нуль...
   Сергей Петрович с удовольствием посмотрел на циферблат заказной "Омеги" - любил дорогие мелочи - и, сентиментально шмыгнув носом, вспомнил свои первые "котлы", снятые тридцать семь лет назад в автобусе с запястья гражданина.
   Гражданин был хорош, не "карась" какой-нибудь, а настоящая "щука": "лепень" бостоновый, "гаврилка" через пузо, "уголок" в руке. "А который час, дяденька? - вежливо спросил юный Вредитель, тогда ещё просто Серый. Дяденька радостно ответил: представилась возможность оттянуть бостоновый рукав и блеснуть часами. "А вы не знаете, дяденька, Гагарин сейчас на Кубе?" Дяденька обрадовался вопросу и стал рассказывать про Фиделя Кастро, космос и Гагарина, а в это время отрок Сережа Шелковников нагло расстегивал ремешок на часах потерпевшего - в три приема ловких пальцев.
   Пуль, перепуль и - пропуль.
   "Какое время прошло!" - взгрустнул Шелковников. И подумал красиво: "К прошлому возврата больше нет". Впрочем, иногда он вовзращался к прошлому смотрел по видаку фильм "Место встречи изменить нельзя", и особенно любил эпизод, когда Промокашка в исполнении артиста Бортника идет по улице за Шараповым. На Промокашке ватник, белый шарф, хромачи со скрипом, а на забубенной головушке - кепка-восьмиклинка. Такой друг был у Сергея Петровича, только кликали его не Промокашкой, а Васькой Барнаулом. Умер Васька на "особняке" в Ерцево...
   Пора было заваривать. Сергей Петрович вновь отправился на кухню. Для приготовления чифира предназначалась специальная серебряная кружечка на треть литра, покрытая изнутри несмываемой чернотой "вторяка", а снаружи сиявшая замысловатой гравировкой. Чай был хорош: бенгальский "Садхам-12", любимый сорт английской королевы. Шелковников наполнил кружечку до половины чаем и влил кипяток. Потом размешал густую кашицу ложечкой и поставил "чифирбак" на конфорку электроплиты - поднять напиток до кипения для экстракции ништяковой горечи. После поднятия - накрыл сосуд десертным блюдечком для пятиминутной выдержки.
   Сергей Петрович свято соблюдал свои проверенные временем обычаи. Чистота в квартире была идеальная, интерьер, может быть, и показался бы пошловатым рафинированному эстету, но все же имел особый стиль, выше китча. Гостиную украшали три полотна: "Разбой прибоя" знаменитого Лютова, "Сосны-великаны" безымянного лагерного мастырщика и, во всю стену, "Явление Христа народу" А. Иванова (Корзубый мазал, что подлинник, но Вредитель сомневался; впрочем, всякое могло быть, Третьяковку десять лет ремонтировали).
   Конечно, хорошо чифирнуть не "сам на сам", а с путевым человеком вроде покойного Васьки Барнаула, но ждать было некого: до окончания зимлаговской бузы Вредитель решил ограничить личное деловое общение телефоном. В спальне стоял компьютер "Pentium-III", подключенный к Интернету; Сергей Петрович легко овладел премудрой техникой, но, честно сказать, выше уровня рядового пользователя-юзера не поднялся: завидовал по-доброму Лёшику Чиканутому, подчищавшему с помощью компьютера банковские закрома и сусеки частных вкладов. Шелковников прогресса не чурался и консерватизм свой распространял лишь на балбесов из масти "ни отрубить, ни отпилить, ни украсть, ни покараулить". Профессионалов Вредитель всячески культивировал и хакера Чиканутого ставил в один ряд с недавно почившим супермедвежатником Степой Ветераном и с ещё живым и почитаемым щипачем Невидимкой.
   (Степа Ветеран начинал в тридцатые годы, с примитивных несгораемых шкафов, а закончил электронными спецсейфами одного бельгийского банка: взял три лимона "зеленых" плюс путевых бумажек на двадцать пять; "общак" пополнился, через край потекло. Теперь Степа, насмерть сраженный острым панкреатитом, уж год лежал на Ваганьковском под гранитной плитой со скромной надписью "Степан Рогов" и чуть ниже - "Не забудем никогда. Каторжане". Несведущий человек мог бы подумать, что под плитой лежит какой-нибудь неизвестный широким кругам народоволец или большевик: даты не было.
   Живой и здоровый специалист карманной тяги Серж Невидимка был чуть помоложе, но творил чудеса покруче Копперфильда или Акопяна: "шмели" и "лопатники" чуть ли не сами вылетали из раскоцанных красных лепешков и кашемировых "польт". Чуть нервный, шухерной и веселый, как все щипачи, Невидимка на спор, жиллетовской "моечкой", спорол даже как-то рукав пальто одному лоху: братва ухохоталась.)
   Вредитель не любил "новых русских": они были нисколько не похожи на "деловых" и "цеховиков-теневиков" прошлых лет, собиравших состояния медленно и верно из осадков расточительного Госплана, вкладывавших деньги в производство пусть "левого", но своего товара. "Новые" вкладывали деньги лишь в самих себя, и "дна" ни у кого из них не было, им было мало, мало, мало. Они продавали то, что, в общем-то, и нельзя было продавать: российский "общак", ресурсы, ископаемые, энергию.
   "Мародеры, трупогрёбы," - определял "новых" Сергей Петрович. - "Родину едят. Посредники, бля..."
   В равной степени Шелковников не любил ещё ментов, но не вообще и не тех, что рыскали и шустрили под ножами и пулями за нищенскую зарплату, а тех, например, кому он сам регулярно оплачивал услуги. Он и плату положил им как валютным "шкуркам", по банной таксе. Сам он с иудами не встречался, но из-за шторки наблюдал - как один майоришко пересчитывал купюры, потея от страха и удовольствия. Аж слюни потекли. Вредитель, к стыду своему, на мгновенье почувствовал себя зоновским оперативником, "кумом", принимающим доклады стукачков - за чайную заварку, за маргарин и конфетки.
   Само нынешнее время было внутренне ненавистно Вредителю: лет двадцать назад только в кошмарном сне могли привидеться "стрелки" и "разборки" со своими братанами из-за чужих денег. Тогда были все заодно, "общак" распределялся равномерно, зоны подогревались, может быть, не так тепло материально, но с душой, с идейным интересом. А какие "малявы" отсылались в "крытки"!
   Сергей Петрович отвернулся от компьютера, потянулся и достал с книжной полки небольшую синюю папку под размер школьных тетрадок. В папке была единственная бумажка - "малява" от Похороныча, считавшегося наряду с Бирюзой и Страх-Иваном одним из идеологов и конструкторов воровского мира.