Страница:
Листок сам собою юркнул обратно в рукав.
– Итак, – зловеще произнес Огнедум, – это правда?
– Мы не нарушали присяги, – выговорил Лихобор.
– Ты полагаешь? – переспросил Огнедум. – Ты полагаешь, что ничего не нарушал? И пункт два-б – тоже? «Не признай над собою командира сверх положенного от начальства»? Так, кажется, в уставе?
«Факел» молчал. Энвольтатор сплел пальцы. Расплел их. Огладил бороду.
И закричал:
– Я вас обоих!.. В субстрат!..
– Это ваше право, властитель, – сказал «факел». – Но мы не нарушали.
Огнедум вскочил и навис над «факелами», как огромная растрепанная курица.
– Я создавал вас бессердечными! – орал энвольтатор. – У вас нет такого органа, которым любят! Единственное чувство, которое вы способны испытывать, – это безграничная преданность! Мне! Мне! И никому другому!
– И своим боевым товарищам! – выкрикнула Лютояра, перебивая Огнедума.
Маг замолчал, тяжело дыша. По его роскошной бороде сползала желтоватая пена. Женщина чуть склонила голову под бешеным взором Огнедума.
– Что ты сказала? – переспросил он.
– Верность боевым товарищам, в рамках общей верности Делу Огнедума, – повторила она упрямо. – Пункт шесть-а и далее.
Огнедум резко выбросил вперед руку с фигой:
– Во! Видала? Дура! Распустеха! Дрянь!
Лихобор скрипнул зубами.
– Вы не можете так с нами, властитель… – начал он.
– Почему? А? Почему? – напустился на него Огнедум. И завопил, брызгая слюной: – Почему это я не могу?.. И кто это мне говорит? Какая-то слизь из пробирки?
«Факел» побледнел под своими синяками.
– Я не слизь, – твердо произнес он. – Вы создали нас отважными и гордыми, властитель.
– Ерунда! Свинячья чуш-шь! Я создал вас кровожадными и глупыми! Жестокими! Бесчувственными! Понял? Впредь мне урок – всех баб прямо из пробирки сливать в субстрат…
И тут произошло нечто доселе неслыханное. Лютояра скрутила фигу и, неистово размахивая ею перед носом у Огнедума, закричала:
– Сам – во! Нюхай! Обтерханный старикашка! На кого ты орешь? Сам ты мразь! Понял? Понял? Понял? Я люблю его!
Огнедум окаменел. Оба «факела» замерли, чувствуя, что прямо сейчас случится нечто ужасное. Лихобор нашел руку своей подруги. Она ответила ему слабым пожатием.
Энвольтатор наконец шевельнулся, стряхивая оцепенение. Сгорбил плечи. Отошел к тахте, сел, облокотился на подушки. Задумался.
Поколение за поколением он совершенствовал объекты синтезированной жизни. Поколение за поколением выходило из пробирок и становилось в строй. Свежих гомункулусов сразу начинали перемалывать мельницы войны. Большинство погибало в первый год своего существования. Тяжелораненые, провинившиеся, больные, отбракованный материал – все это шло в субстрат, на переработку. Идеальная система. Где, где была допущена роковая ошибка?
Обладают ли гомункулусы индивидуальным сознанием – или же им, скорее, присущ коллективный разум? Иными словами, до какой степени каждый из объектов синтезированной жизни может считаться личностью? Изучение этой проблемы удручающе далеко от завершения.
– Подай-ка мне тетрадь и карандаш, – сипло велел Огнедум Лихобору.
«Факел», ошеломленный, повиновался. Снял с полки затрепанную тетрадь с простой бумажной обложкой, на которой было выведено: «Журнал субстрагирования. Попутные раздумья». Привязанный ниткой карандаш болтался на корешке.
Огнедум быстро пробежал глазами записи последних месяцев. «Однорукий… На правой руке семь пальцев… Ранение в голову… Явно выраженный идиотизм… Задет позвоночник… Странные высказывания (что тени – бывшие люди)… Обоеполость… Дополнительная пара реликтовых глаз… Ранение в живот (бранил кого-то «продажной шкурой» – адресат не выяснен)…» Все эти субъекты – никаких сомнений! – подлежали субстрагированию.
Случаи врожденных уродств стойко держались в границах приблизительно восьми процентов от общего количества произведенных объектов синтезированной жизни. А вот случаи так называемых моральных отклонений заметно возросли по сравнению с тем же периодом истекшего года… Интересно, кого же он все-таки называл «продажной шкурой»? Теперь уж и не спросишь… Да.
Огнедум торопливо вписал на чистой странице: «Во избежание закрепления нежелательных морально-нравственных мутаций следует разделить субстрат на два чана – для чистых и нечистых. В субстрате «для чистых» следует (с воинскими почестями) растворять раненых и погибших в бою за дело Огнедума. В субстрат «для нечистых» отправлять после гражданской казни все случаи морального и физического уродства. Примечание: физических уродов гражданской казни не подвергать. Контейнеры с нечистым субстратом подлежат уничтожению. По предварительным прогнозам, подобные меры должны за десять поколений снизить уровень отбраковки до 0,5 процента».
Он поставил дату, отложил карандаш и поднял глаза на «факелов». Те по-прежнему держались за руки. Надо допросить их, прежде чем они отправятся в небытие по новой системе. (Но как можно было даже предположить?!.)
– Итак, дети мои, – милостиво начал Огнедум, – вы обменялись некими запрещенными клятвами взаимной верности и тем самым нарушили присягу, которую давали мне…
– Мы не нарушали присягу, – сказал Лихобор хмуро.
– Объясни. Видишь – я готов выслушать.
– Клятва, которую я дал Лютояре, – совсем иного рода. Вам я повинуюсь до субстрата, а ее люблю… до самой смерти.
Огнедум пожевал губами в бороде.
– А скажи мне, болван, – тут энвольтатор подался вперед и впился мервящим взглядом в «факела», – кто научил тебя всей этой ерунде?
Лихобор сжал зубы. Вместо него ответила Лютояра:
– Нас никто не учил этому, властитель. Это родилось само.
Лихобор бросил на свою подругу отчаянный взгляд.
– Само зародилось? – переспросил Огнедум. – Где?
– Внутри нас, властитель! – отчеканила Лютояра.
– Опиши, – потребовал Огнедум. – В деталях и подробностях.
– Где-то повыше живота, властитель, делается щекотно, а потом вдруг становится тепло. Это называется «чувствовать любовь». Полагаю, так, властитель.
– В каких случаях вы это ощущаете? – не отставал Огнедум.
Лютояра отрапортовала:
– При мысли об объекте любовного томления сия щекотка возникает, при его приближении она усиливается приблизительно в три, иногда в четыре раза; при физическом контакте возникает тепло.
«И речь заметно усложнилась, и эмоции появились новые, – смятенно подумал энвольтатор. – Проглядел! Немедленно уничтожить!»
А вслух он произнес:
– Скажите пожалуйста! И что, часто ли ты о нем думаешь?
– Почти всегда, – призналась Лютояра.
– И на посту? – продолжал выпытывать Огнедум.
– Почти всегда, властитель! – повторила Лютояра.
– А случись бой?
– Мы бились бы плечом к плечу, – сказал Лихобор.
– А знаешь что, умник из пробирки, – язвительно проговорил Огнедум, ерзая среди скользких и холодных шелковых подушек, – что твои попытки выгородить его просто смехотворны? Да я тебя насквозь вижу!
– Кого, властитель? – тихо спросил «факел». – Кого я пытаюсь выгородить?
– Того! Того, кто растолковал вам, дурачки, что именно вы испытываете! Без него вы бы всю эту «щекотку» объяснили несварением желудка и самое долгое через месяц забыли бы о ней и думать.
– Мы не понимаем вас, властитель, – сказала Лютояра.
– Да? Ух, какие мы скрытные… Ольгерд! – выпалил Огнедум. – Говори, ты, уродка! Трепалась с тенью? С этой мышью, что под троном скребется, – с ним секретничала?
– Я не понимаю, о чем вы говорите, властитель, – повторила Лютояра. – Ни одна тень не может ничему научить «факела». Тени только повторяют то, что слышат. А ничего лестного для себя от нас они не слышат.
Огнедум сверлил ее глазами, но женщина вытянулась по-уставному, выставила вперед подбородок и оловянно вперилась в пустоту.
…Конечно, это был Ольгерд. Среди «факелов» о бывшем короле ходили самые разные слухи. Например, что он превратился в ветошку, которой гомункулус-уборщик из разжалованных унтеров раз в неделю моет полы в тронном зале. Или что он липнет полупрозрачным телом к зеркалам и корчит оттуда отвратительные рожи.
Лютояра и Лихобор были побратимами. Их колбы стояли рядом. И потом, уже на тренировках, они всегда были вместе. Плечом к плечу. Старослужащие советовали непременно обменяться каплями крови из левой руки. Мол, для боевого братства. Все боевые «факела» это делают. И Лихобор с Лютоярой так поступили. И дали обычную в таких случаях клятву – «стоять за брата от субстрата и до субстрата».
Они были на хорошем счету. Их посылали в самые ответственные наряды. Раз они удостоились высокой чести стоять на часах у входа в тронный зал. Тогда-то все и случилось.
В тот день, пользуясь отсутствием Огнедума, тень короля выбралась из темного угла за троном и осторожно направилась к дверям. Остановилась, прислушиваясь.
– Скребется, – сказала Лютояра побратиму.
– Нас это не касается, – отозвался «факел».
– Любопытно же, – проговорила Лютояра.
– А мне – нет, – молвил Лихобор.
– Врешь, побратим мой дорогой! – И Лютояра засмеялась.
Перед этим смехом не мог устоять Лихобор – и чуть приоткрыл створки дверей тронного зала. Оба затаились: что будет?
Поначалу ничего не было. Потом в щель проскользнуло что-то невзрачное, блеклое.
– А ну, стой! – прикрикнул Лихобор.
Тень замерла. А Лютояра опять засмеялась.
– Подойди сюда, – позвал Лихобор.
Робея, тень приблизилась к «факелам».
– Так ты и есть бывший Ольгерд? – спросил Лихобор.
– Бывший… Ольгерд… – прошептала тень.
– Утри лицо! – приказала Лютояра. – Смотреть на тебя противно! Разве так можно? Весь грязный!
– Противно… грязный… – согласился король, тщетно водя руками по ускользающему лицу.
– Стой-ка. – Лютояра вынула из рукава свой идеально чистый платок и осторожно стерла со лба и щек Ольгерда старую грязь. В тех местах, где ей удалось оттереть налипшее за двести лет, вдруг засияло лицо – полупрозрачное, светлое, как хрусталь. Оба «факела» разом присвистнули.
Ольгерд следил за ними тревожно. За долгие годы бесславия свергнутый король не раз имел случай убедиться в том, что с «факелами» шутки чрезвычайно плохи.
– Скажи, Ольгерд, это правда, что тобой моют полы? – спросила Лютояра. – Ходят, знаешь, такие слухи… Ты только скажи, может быть, мы поможем – подадим рапорт с ходатайством о прекращении…
Ценой невероятных усилий тень короля сумела выговорить:
– Неправда…
И, матово побелев лицом, которое только что лучились прозрачностью, король начал оседать на пол.
«Факела» обменялись быстрыми взглядами. Лихобор молча поставил бывшего короля на ноги. А тот вдруг задергал всем лицом, перекосив губы в мучительной судороге. Лихобору стало противно, и он поскорее выпустил тень. Ольгерд быстро исчез за дверью.
Перед сном, уже в казарме, Лютояра сказала своему побратиму:
– По-моему, он хотел улыбнуться.
– Какой-то он гадкий, – сказал Лихобор. – На ощупь верткий и горячий, как цыпленок.
– Это не его вина, – заметила Лютояра.
Она обняла побратима, и оба безмятежно заснули.
А тень короля всю ночь кружила по прежним своим покоям. Да, конечно, ничего нового не существует для бедной тени – но в том-то и дело, что сегодня Ольгерд увидел нечто старое, совсем старое, то, с чего начался мир. Он увидел любовь. Впервые за долгие годы свергнутый король не ощущал мертвящего холода. Тревожно и радостно делалось. Как будто заслышал вдали пение боевых рогов: едет подмога, скачет, спешит – уже близко! рати, знамена, пики!..
Было крепко за полночь, когда Огнедума наконец сморил сон. Энвольтатор заснул у себя в лаборатории, завершив последний на сегодня опыт. Король выбрался из тронного зала. Зашуршал по ступеням, поднимаясь на третий этаж. Пусто было на широкой парадной лестнице, а ведь, бывало, по ночам непременно за какой-нибудь вазой целовались – и это самое малое.
Тяжелая дверь библиотеки была приоткрыта, так что оставалась только узенькая щель. Конечно, королю, бессильному и почти развоплощенному, нечего было и мечтать, чтобы отворить эту дверь, однако он мог просочиться в щель, уподобляясь полоске лунного света. Так он и поступил.
В библиотеке было темно и пыльно, как и везде в замке. Ольгерд остановился посреди просторного читального зала. Огнедум не пользовался библиотекой прежних королей, у него имелась своя – десяток тонких книжек, разбросанных по лаборатории. А здесь все оставалось по-прежнему: кресла с высокими спинками, курительные трубки на столиках, изящные томики на полках.
Ольгерд искал библиотекаря – единственного в Королевстве человека, который разбирался в этом громадном книжном собрании. Наверняка старый Август здесь. Никто лучше него не умел подобрать книгу для дождливого вечера или для послеобеденного ожидания партии в твист; для влюбленной девушки или для скучающего холостяка. Кавалеры советовались с ним, выбирая томик, который, будучи как бы случайно забыт в комнате книголюбивой дамы, непременно расположит ее в пользу кавалера. Август знал людей и понимал книги и сводил между собою эти два племени с непревзойденным искусством.
Долго искать Августа и не понадобилось – он сам вынырнул откуда-то из-за книжных полок, как частенько проделывал и раньше, заставляя горделивых кавалеров забавно подпрыгивать от неожиданности.
Библиотекарь ссохся, съежился. Ольгерду вспомнилось, как, бывало, сердился старик, если заставал в библиотеке целующихся. «Чтение располагает душу к возвышенным усладам, но оные отнюдь не должны служить заменою благородному поглощению букв внимательными взорами», – говаривал он, охаживая незадачливую парочку атласной закладкой.
– Чем могу быть полезен… – просипел библиотекарь.
– Книга… – отозвался король.
Старик затрясся в ужасном кашле. При каждом приступе он на мгновение словно бы распадался на клочки, а потом опять кое-как собирался воедино. Король взял его за вздрагивающий локоть и усадил в кресло. Август молчал, быстро моргая. Потом повторил:
– Чем могу быть полезен…
Король осторожно опустился в кресло напротив. Выждал большую паузу, собираясь с силами. Слишком долго не доводилось ему разговаривать. Откликаться эхом – не в счет, это даже камни умеют.
– Чем могу… – в третий раз скрипнул Август.
– Книга, – сказал Ольгерд и весь сжался. Сейчас! Он чувствовал немоту губ. Язык не повиновался. Король потрогал языком зубы. Напрягся. И вытолкнул из себя: – Книга о любви…
Ему стало дурно, и он едва не потерял сознание.
Август откликнулся с облегчением:
– …о любви…
– Книга о любви, – уже легче проговорил Ольгерд.
– …о любви… – снова сказал Август.
– Книга о любви! – Ольгерд почти кричал.
Август встал и широко раскрыл глаза.
– О, ваше величество! – прошептал он. – Книга о любви!
И мелко засеменил куда-то в глубину библиотеки. Он вернулся почти сразу. Август никогда не искал книгу долго, поскольку обыкновенно точно знал, что именно требуется данному человеку в данном расположении духа.
Это был маленький томик размером с ладонь – «Аль-Касим и Бланка-Флора. Их любовь, ее зарождение, развитие и совершенное воплощение, а также препятствия, ей чинимые, и как все завершилось к полнейшему возлюбленных удовольствию, в шести песнях».
– Книга о любви, – сказал старый библиотекарь. – О, книга… книга о любви! – Он повторял это снова и снова, вкладывая в эти простые слова самые разные чувства.
Лютояра обнаружила «Аль-Касима и Бланку-Флору» утром у себя под одеялом. Сперва она решила, что ночью всем раздавали дополнения к уставу (такое иногда случалось). Время военное, устав изменяется приблизительно раз в три поколения. Например, живы еще «факела», которые помнят, как устав предполагал субстрагирование каждого десятого из батальона в случае поражения в бою. Этот пункт отменили после того, как неколько батальонов подряд понесли такие потери, что казнить каждого десятого фактически означало субстрагировать двоих-троих, тяжелораненных и совершенно деморализованных.
Она раскрыла книжку, приготовившись увидеть привычное зачало: «Во имя Пламени Дум Его!» – и далее несколько страниц ясных и четких инструкций, например: «Вместо (пункт 7-а): «Любой враг да будет повержен, добит и истреблен без милости» следует читать: «Поверженный враг да будет подвергнут пыткам (см.Список, пункт 7-д), после чего истреблен без милости».
Вместо этого взгляд споткнулся на странно расположенных строчках – в столбик:
Она показала книгу Лихобору. Весь день (у них была увольнительная) они просидели в любимой пивнушке за бочкой пива и, склонившись над томиком голова к голове, читали – вслух и хором – поэму о любви рыцарственного и мечтательного Аль-Касима к прекрасной, нежной и отважной Бланке-Флоре.
Время от времени они отрывались от книги и, заново наполнив кружки, обсуждали прочитанное.
– Я что-то не пойму, – сказал Лихобор, едва придя в себя от ступора, в который повергли его строки:
Лютояра молча пила пиво. Думала. Потом сказала:
– А как ты полагаешь, они с Бланкой-Флорой ведь побратимы? А «гроб жизни» – это, наверное, субстрат, другая терминология… – И еще раз прочитала:
– Чтоб «факел» – да заревел, как штафирка, а потом хлопнулся в обморок!.. – Лихобор все качал головой. – Разве от потери крови?
– Может, это «факел» старого поколения, – предположила Лютояра. – Что мы, в конце концов, знаем о наших предках по субстрату? Может, те первые «факела» и плакали…
Они почитали еще немного и вместе осилили песнь пятую – «Об усладах сердечных».
– Интересно, почему все-таки это дополнение к уставу выдали только нам? – сказал Лихобор. – Насколько я понял, другие такого не получали.
– Вероятно, это только для побратимов, – предположила Лютояра. – Во втором взводе тоже есть, надо будет их спросить.
– А кто там?
– Шестизубый и этот… рыжий… Гневоцвет, – припомнила Лютояра.
Они допили по шестой кружке.
– Хорошо как! – вздохнул Лихобор. – Говорят, бунчук «Жженый» на днях возвращается.
– Скоро и нам в горы, – сказала Лютояра. Она чувствовала, как в ней вздымаются волны огромного чувства. Хотелось хохотать, орать боевые песни, разломать пивнушку, обнять побратима, хватить врага вострой сабелькой – всего сразу и побольше.
– В горах уж мы себя покажем! – молвил Лихобор. Ему представилось, как они с Лютоярой, заливаясь кровью, соединятся в предсмертном объятии посреди кипящего боя.
– Побратим ты мой… Побратим ты мой родной! – молвил он и взял обе руки Лютояры в свои. Их взгляды встретились. Лютояра смотрела жарко и жадно. Оба чувствовали, что должны сделать что-то еще. И книга услужливо подсказала им только что прочитанной страницей:
– Нос мешает, – сказал он и чуть наклонил голову. Теплые и твердые губы побратима осторожно тронули рот Лютояры. Она шевельнула губой, придвинулась удобнее. Так они посидели какое-то время, а потом Лихобор сказал:
– Я люблю тебя, Лютояра, прекрасный цветок белого цвета, и желаю оставаться в твоих объятиях до самого моего смертного часа.
Разумеется, оба «факела» решительно отрицали свою виновность в государственной измене. Строго говоря, виновны они были совершенно не в этом. Но выводы, к которым неизбежно приводил энвольтатора беспощадный анализ ситуации, заставлял призадуматься.
Еще три-четыре поколения, развивающихся в бесконтрольно мутирующем субстрате, – и все. Того и гляди начнут возникать вопросы о святости брачных уз… Огнедум ощутил внезапный прилив ужаса. Недрогнувшей рукой он уничтожал до сих пор только тех мутантов, которые обладали внешними признаками физического уродства. А если мутации зашли глубже, нежели до сих пор предполагал Огнедум? Если наличествуют – и беспрепятственно усиливаются с каждым новым поколением – мутации внутренних органов? Что он знает, например, о тех же женщинах? По какой причине часть объектов синтезированной жизни развивается в особей женского пола? Надо проследить динамику – кажется, с каждым новым поколением число женских особей, пусть незначительно, но растет.
О! А что, если изменения уже затронули воспроизводящую систему? Вдруг гомункулусы уже давно способны иметь собственных детей и пока – лишь по чистой случайности! – просто не знают об этом? Теперь им остается только убедиться в своих новых возможностях на практике – и все. Начнется. Утопить одного-двух младенцев Огнедум еще в состоянии, но если их будут сотни…
Он пару раз дернул себя за бороду. Беременный гомункулус – о таком и помыслить-то смешно.
Да – но все-таки!.. Все-таки!..
Чувствуя настоятельную потребность провести некоторое время в лаборатории за размышлениями и опытами, энвольтатор несколько даже рассеянно приказал мятежным «факелам» отправляться на гауптвахту и там ждать своего смертного часа.
– Дозвольте в горы! – попросил Лихобор.
Лютояра кивнула – безмолвно и страстно.
– Я не намерен обсуждать свои приказания с нижними чинами, – холодно молвил Огнедум.
Побратимы вытянулись в струну.
– Вот так-то лучше, – смягчился энвольтатор. – До гауптвахты зайдите в лабораторию. Хочу взять у вас генетический материал на анализ. Прихватите журнал.
– Дозвольте перед тем проследовать в казарму! – деревянно проговорил Лихобор. – Чтобы привести себя в надлежащий вид.
– Мне абсолютно плевать на ваш вид, – сказал Огнедум. – Нечего попусту разбазаривать мое время! В лабораторию, а оттуда – за решетку. Я изучу ваши анализы и решу, как с вами поступить.
Он вышел, нимало не сомневаясь в том, что «факела» в точности исполнят приказ. Хоть в этом он пока что может на них положиться. Анализ генетического материала покажет, как долго продлится это зыбкое и тревожащее «пока».
Скитания наконец-то привели молодого графа Мирко на ту самую площадь, которую он так долго искал. Она как будто не желала, чтобы ее вот так просто взяли и нашли. Она таилась за перекрестками, уворачивалась, направив преследователя по ложному следу, или вдруг пускала улочку вкось, чтобы самой ловко оказаться на новом месте: куда нет прохода.
И только когда Мирко, утомленный бесполезной погоней, сдался и решил было возвращаться к своим товарищам, под землю, площадь неожиданно сама вышла к нему навстречу. Сперва показалась в створе между домами – словно туфельку и часть атласной ножки выставила невзначай из-под подола. Затем медленно явилась вся: нарядная, печальная, кое-где облезлая – словом, красавица в тюремном заточении.
А сверху над площадью на башенке висели большие круглые часы с выломанными стрелками. Кругом были выщербины и следы грязи. Очевидно, время от времени эти часы служили мишенью для ценителей искусства камне– и гряземетания.
Надо заметить, что чудесное творение Косорукого Кукольника не произвело на Мирко совершенно никакого впечатления. Он не мог заставить себя поверить, что от этой сломанной безделки может что-то зависеть в Королевстве. И вот теперь возникает серьезный вопрос: должен ли он делиться своими соображениями с Зимородком и другими? И вообще, не лучше ли хорошенько разведать, где в городе дислоцированы войска, какова численность боеспособных нежитей, а потом нанести им внезапный удар, когда они меньше всего думают об обороне.
План был соблазнительно хорош, но… остается сам Огнедум. Пределы его возможностей никому не известны. А пока этот неизученный фактор сохраняет свою силу, нечего и думать о прямой атаке.
Но все же как хочется… просто нестерпимо хочется… Например, вот этих нежитей – которые только что выбрались из пивной и, обнявшись, кругами шляются по площади… Хотя бы этих троих… пока у них из носа не потечет жиденькое… просто чтоб перестали реготать…
– Итак, – зловеще произнес Огнедум, – это правда?
– Мы не нарушали присяги, – выговорил Лихобор.
– Ты полагаешь? – переспросил Огнедум. – Ты полагаешь, что ничего не нарушал? И пункт два-б – тоже? «Не признай над собою командира сверх положенного от начальства»? Так, кажется, в уставе?
«Факел» молчал. Энвольтатор сплел пальцы. Расплел их. Огладил бороду.
И закричал:
– Я вас обоих!.. В субстрат!..
– Это ваше право, властитель, – сказал «факел». – Но мы не нарушали.
Огнедум вскочил и навис над «факелами», как огромная растрепанная курица.
– Я создавал вас бессердечными! – орал энвольтатор. – У вас нет такого органа, которым любят! Единственное чувство, которое вы способны испытывать, – это безграничная преданность! Мне! Мне! И никому другому!
– И своим боевым товарищам! – выкрикнула Лютояра, перебивая Огнедума.
Маг замолчал, тяжело дыша. По его роскошной бороде сползала желтоватая пена. Женщина чуть склонила голову под бешеным взором Огнедума.
– Что ты сказала? – переспросил он.
– Верность боевым товарищам, в рамках общей верности Делу Огнедума, – повторила она упрямо. – Пункт шесть-а и далее.
Огнедум резко выбросил вперед руку с фигой:
– Во! Видала? Дура! Распустеха! Дрянь!
Лихобор скрипнул зубами.
– Вы не можете так с нами, властитель… – начал он.
– Почему? А? Почему? – напустился на него Огнедум. И завопил, брызгая слюной: – Почему это я не могу?.. И кто это мне говорит? Какая-то слизь из пробирки?
«Факел» побледнел под своими синяками.
– Я не слизь, – твердо произнес он. – Вы создали нас отважными и гордыми, властитель.
– Ерунда! Свинячья чуш-шь! Я создал вас кровожадными и глупыми! Жестокими! Бесчувственными! Понял? Впредь мне урок – всех баб прямо из пробирки сливать в субстрат…
И тут произошло нечто доселе неслыханное. Лютояра скрутила фигу и, неистово размахивая ею перед носом у Огнедума, закричала:
– Сам – во! Нюхай! Обтерханный старикашка! На кого ты орешь? Сам ты мразь! Понял? Понял? Понял? Я люблю его!
Огнедум окаменел. Оба «факела» замерли, чувствуя, что прямо сейчас случится нечто ужасное. Лихобор нашел руку своей подруги. Она ответила ему слабым пожатием.
Энвольтатор наконец шевельнулся, стряхивая оцепенение. Сгорбил плечи. Отошел к тахте, сел, облокотился на подушки. Задумался.
Поколение за поколением он совершенствовал объекты синтезированной жизни. Поколение за поколением выходило из пробирок и становилось в строй. Свежих гомункулусов сразу начинали перемалывать мельницы войны. Большинство погибало в первый год своего существования. Тяжелораненые, провинившиеся, больные, отбракованный материал – все это шло в субстрат, на переработку. Идеальная система. Где, где была допущена роковая ошибка?
Обладают ли гомункулусы индивидуальным сознанием – или же им, скорее, присущ коллективный разум? Иными словами, до какой степени каждый из объектов синтезированной жизни может считаться личностью? Изучение этой проблемы удручающе далеко от завершения.
– Подай-ка мне тетрадь и карандаш, – сипло велел Огнедум Лихобору.
«Факел», ошеломленный, повиновался. Снял с полки затрепанную тетрадь с простой бумажной обложкой, на которой было выведено: «Журнал субстрагирования. Попутные раздумья». Привязанный ниткой карандаш болтался на корешке.
Огнедум быстро пробежал глазами записи последних месяцев. «Однорукий… На правой руке семь пальцев… Ранение в голову… Явно выраженный идиотизм… Задет позвоночник… Странные высказывания (что тени – бывшие люди)… Обоеполость… Дополнительная пара реликтовых глаз… Ранение в живот (бранил кого-то «продажной шкурой» – адресат не выяснен)…» Все эти субъекты – никаких сомнений! – подлежали субстрагированию.
Случаи врожденных уродств стойко держались в границах приблизительно восьми процентов от общего количества произведенных объектов синтезированной жизни. А вот случаи так называемых моральных отклонений заметно возросли по сравнению с тем же периодом истекшего года… Интересно, кого же он все-таки называл «продажной шкурой»? Теперь уж и не спросишь… Да.
Огнедум торопливо вписал на чистой странице: «Во избежание закрепления нежелательных морально-нравственных мутаций следует разделить субстрат на два чана – для чистых и нечистых. В субстрате «для чистых» следует (с воинскими почестями) растворять раненых и погибших в бою за дело Огнедума. В субстрат «для нечистых» отправлять после гражданской казни все случаи морального и физического уродства. Примечание: физических уродов гражданской казни не подвергать. Контейнеры с нечистым субстратом подлежат уничтожению. По предварительным прогнозам, подобные меры должны за десять поколений снизить уровень отбраковки до 0,5 процента».
Он поставил дату, отложил карандаш и поднял глаза на «факелов». Те по-прежнему держались за руки. Надо допросить их, прежде чем они отправятся в небытие по новой системе. (Но как можно было даже предположить?!.)
– Итак, дети мои, – милостиво начал Огнедум, – вы обменялись некими запрещенными клятвами взаимной верности и тем самым нарушили присягу, которую давали мне…
– Мы не нарушали присягу, – сказал Лихобор хмуро.
– Объясни. Видишь – я готов выслушать.
– Клятва, которую я дал Лютояре, – совсем иного рода. Вам я повинуюсь до субстрата, а ее люблю… до самой смерти.
Огнедум пожевал губами в бороде.
– А скажи мне, болван, – тут энвольтатор подался вперед и впился мервящим взглядом в «факела», – кто научил тебя всей этой ерунде?
Лихобор сжал зубы. Вместо него ответила Лютояра:
– Нас никто не учил этому, властитель. Это родилось само.
Лихобор бросил на свою подругу отчаянный взгляд.
– Само зародилось? – переспросил Огнедум. – Где?
– Внутри нас, властитель! – отчеканила Лютояра.
– Опиши, – потребовал Огнедум. – В деталях и подробностях.
– Где-то повыше живота, властитель, делается щекотно, а потом вдруг становится тепло. Это называется «чувствовать любовь». Полагаю, так, властитель.
– В каких случаях вы это ощущаете? – не отставал Огнедум.
Лютояра отрапортовала:
– При мысли об объекте любовного томления сия щекотка возникает, при его приближении она усиливается приблизительно в три, иногда в четыре раза; при физическом контакте возникает тепло.
«И речь заметно усложнилась, и эмоции появились новые, – смятенно подумал энвольтатор. – Проглядел! Немедленно уничтожить!»
А вслух он произнес:
– Скажите пожалуйста! И что, часто ли ты о нем думаешь?
– Почти всегда, – призналась Лютояра.
– И на посту? – продолжал выпытывать Огнедум.
– Почти всегда, властитель! – повторила Лютояра.
– А случись бой?
– Мы бились бы плечом к плечу, – сказал Лихобор.
– А знаешь что, умник из пробирки, – язвительно проговорил Огнедум, ерзая среди скользких и холодных шелковых подушек, – что твои попытки выгородить его просто смехотворны? Да я тебя насквозь вижу!
– Кого, властитель? – тихо спросил «факел». – Кого я пытаюсь выгородить?
– Того! Того, кто растолковал вам, дурачки, что именно вы испытываете! Без него вы бы всю эту «щекотку» объяснили несварением желудка и самое долгое через месяц забыли бы о ней и думать.
– Мы не понимаем вас, властитель, – сказала Лютояра.
– Да? Ух, какие мы скрытные… Ольгерд! – выпалил Огнедум. – Говори, ты, уродка! Трепалась с тенью? С этой мышью, что под троном скребется, – с ним секретничала?
– Я не понимаю, о чем вы говорите, властитель, – повторила Лютояра. – Ни одна тень не может ничему научить «факела». Тени только повторяют то, что слышат. А ничего лестного для себя от нас они не слышат.
Огнедум сверлил ее глазами, но женщина вытянулась по-уставному, выставила вперед подбородок и оловянно вперилась в пустоту.
…Конечно, это был Ольгерд. Среди «факелов» о бывшем короле ходили самые разные слухи. Например, что он превратился в ветошку, которой гомункулус-уборщик из разжалованных унтеров раз в неделю моет полы в тронном зале. Или что он липнет полупрозрачным телом к зеркалам и корчит оттуда отвратительные рожи.
Лютояра и Лихобор были побратимами. Их колбы стояли рядом. И потом, уже на тренировках, они всегда были вместе. Плечом к плечу. Старослужащие советовали непременно обменяться каплями крови из левой руки. Мол, для боевого братства. Все боевые «факела» это делают. И Лихобор с Лютоярой так поступили. И дали обычную в таких случаях клятву – «стоять за брата от субстрата и до субстрата».
Они были на хорошем счету. Их посылали в самые ответственные наряды. Раз они удостоились высокой чести стоять на часах у входа в тронный зал. Тогда-то все и случилось.
В тот день, пользуясь отсутствием Огнедума, тень короля выбралась из темного угла за троном и осторожно направилась к дверям. Остановилась, прислушиваясь.
– Скребется, – сказала Лютояра побратиму.
– Нас это не касается, – отозвался «факел».
– Любопытно же, – проговорила Лютояра.
– А мне – нет, – молвил Лихобор.
– Врешь, побратим мой дорогой! – И Лютояра засмеялась.
Перед этим смехом не мог устоять Лихобор – и чуть приоткрыл створки дверей тронного зала. Оба затаились: что будет?
Поначалу ничего не было. Потом в щель проскользнуло что-то невзрачное, блеклое.
– А ну, стой! – прикрикнул Лихобор.
Тень замерла. А Лютояра опять засмеялась.
– Подойди сюда, – позвал Лихобор.
Робея, тень приблизилась к «факелам».
– Так ты и есть бывший Ольгерд? – спросил Лихобор.
– Бывший… Ольгерд… – прошептала тень.
– Утри лицо! – приказала Лютояра. – Смотреть на тебя противно! Разве так можно? Весь грязный!
– Противно… грязный… – согласился король, тщетно водя руками по ускользающему лицу.
– Стой-ка. – Лютояра вынула из рукава свой идеально чистый платок и осторожно стерла со лба и щек Ольгерда старую грязь. В тех местах, где ей удалось оттереть налипшее за двести лет, вдруг засияло лицо – полупрозрачное, светлое, как хрусталь. Оба «факела» разом присвистнули.
Ольгерд следил за ними тревожно. За долгие годы бесславия свергнутый король не раз имел случай убедиться в том, что с «факелами» шутки чрезвычайно плохи.
– Скажи, Ольгерд, это правда, что тобой моют полы? – спросила Лютояра. – Ходят, знаешь, такие слухи… Ты только скажи, может быть, мы поможем – подадим рапорт с ходатайством о прекращении…
Ценой невероятных усилий тень короля сумела выговорить:
– Неправда…
И, матово побелев лицом, которое только что лучились прозрачностью, король начал оседать на пол.
«Факела» обменялись быстрыми взглядами. Лихобор молча поставил бывшего короля на ноги. А тот вдруг задергал всем лицом, перекосив губы в мучительной судороге. Лихобору стало противно, и он поскорее выпустил тень. Ольгерд быстро исчез за дверью.
Перед сном, уже в казарме, Лютояра сказала своему побратиму:
– По-моему, он хотел улыбнуться.
– Какой-то он гадкий, – сказал Лихобор. – На ощупь верткий и горячий, как цыпленок.
– Это не его вина, – заметила Лютояра.
Она обняла побратима, и оба безмятежно заснули.
А тень короля всю ночь кружила по прежним своим покоям. Да, конечно, ничего нового не существует для бедной тени – но в том-то и дело, что сегодня Ольгерд увидел нечто старое, совсем старое, то, с чего начался мир. Он увидел любовь. Впервые за долгие годы свергнутый король не ощущал мертвящего холода. Тревожно и радостно делалось. Как будто заслышал вдали пение боевых рогов: едет подмога, скачет, спешит – уже близко! рати, знамена, пики!..
Было крепко за полночь, когда Огнедума наконец сморил сон. Энвольтатор заснул у себя в лаборатории, завершив последний на сегодня опыт. Король выбрался из тронного зала. Зашуршал по ступеням, поднимаясь на третий этаж. Пусто было на широкой парадной лестнице, а ведь, бывало, по ночам непременно за какой-нибудь вазой целовались – и это самое малое.
Тяжелая дверь библиотеки была приоткрыта, так что оставалась только узенькая щель. Конечно, королю, бессильному и почти развоплощенному, нечего было и мечтать, чтобы отворить эту дверь, однако он мог просочиться в щель, уподобляясь полоске лунного света. Так он и поступил.
В библиотеке было темно и пыльно, как и везде в замке. Ольгерд остановился посреди просторного читального зала. Огнедум не пользовался библиотекой прежних королей, у него имелась своя – десяток тонких книжек, разбросанных по лаборатории. А здесь все оставалось по-прежнему: кресла с высокими спинками, курительные трубки на столиках, изящные томики на полках.
Ольгерд искал библиотекаря – единственного в Королевстве человека, который разбирался в этом громадном книжном собрании. Наверняка старый Август здесь. Никто лучше него не умел подобрать книгу для дождливого вечера или для послеобеденного ожидания партии в твист; для влюбленной девушки или для скучающего холостяка. Кавалеры советовались с ним, выбирая томик, который, будучи как бы случайно забыт в комнате книголюбивой дамы, непременно расположит ее в пользу кавалера. Август знал людей и понимал книги и сводил между собою эти два племени с непревзойденным искусством.
Долго искать Августа и не понадобилось – он сам вынырнул откуда-то из-за книжных полок, как частенько проделывал и раньше, заставляя горделивых кавалеров забавно подпрыгивать от неожиданности.
Библиотекарь ссохся, съежился. Ольгерду вспомнилось, как, бывало, сердился старик, если заставал в библиотеке целующихся. «Чтение располагает душу к возвышенным усладам, но оные отнюдь не должны служить заменою благородному поглощению букв внимательными взорами», – говаривал он, охаживая незадачливую парочку атласной закладкой.
– Чем могу быть полезен… – просипел библиотекарь.
– Книга… – отозвался король.
Старик затрясся в ужасном кашле. При каждом приступе он на мгновение словно бы распадался на клочки, а потом опять кое-как собирался воедино. Король взял его за вздрагивающий локоть и усадил в кресло. Август молчал, быстро моргая. Потом повторил:
– Чем могу быть полезен…
Король осторожно опустился в кресло напротив. Выждал большую паузу, собираясь с силами. Слишком долго не доводилось ему разговаривать. Откликаться эхом – не в счет, это даже камни умеют.
– Чем могу… – в третий раз скрипнул Август.
– Книга, – сказал Ольгерд и весь сжался. Сейчас! Он чувствовал немоту губ. Язык не повиновался. Король потрогал языком зубы. Напрягся. И вытолкнул из себя: – Книга о любви…
Ему стало дурно, и он едва не потерял сознание.
Август откликнулся с облегчением:
– …о любви…
– Книга о любви, – уже легче проговорил Ольгерд.
– …о любви… – снова сказал Август.
– Книга о любви! – Ольгерд почти кричал.
Август встал и широко раскрыл глаза.
– О, ваше величество! – прошептал он. – Книга о любви!
И мелко засеменил куда-то в глубину библиотеки. Он вернулся почти сразу. Август никогда не искал книгу долго, поскольку обыкновенно точно знал, что именно требуется данному человеку в данном расположении духа.
Это был маленький томик размером с ладонь – «Аль-Касим и Бланка-Флора. Их любовь, ее зарождение, развитие и совершенное воплощение, а также препятствия, ей чинимые, и как все завершилось к полнейшему возлюбленных удовольствию, в шести песнях».
– Книга о любви, – сказал старый библиотекарь. – О, книга… книга о любви! – Он повторял это снова и снова, вкладывая в эти простые слова самые разные чувства.
Лютояра обнаружила «Аль-Касима и Бланку-Флору» утром у себя под одеялом. Сперва она решила, что ночью всем раздавали дополнения к уставу (такое иногда случалось). Время военное, устав изменяется приблизительно раз в три поколения. Например, живы еще «факела», которые помнят, как устав предполагал субстрагирование каждого десятого из батальона в случае поражения в бою. Этот пункт отменили после того, как неколько батальонов подряд понесли такие потери, что казнить каждого десятого фактически означало субстрагировать двоих-троих, тяжелораненных и совершенно деморализованных.
Она раскрыла книжку, приготовившись увидеть привычное зачало: «Во имя Пламени Дум Его!» – и далее несколько страниц ясных и четких инструкций, например: «Вместо (пункт 7-а): «Любой враг да будет повержен, добит и истреблен без милости» следует читать: «Поверженный враг да будет подвергнут пыткам (см.Список, пункт 7-д), после чего истреблен без милости».
Вместо этого взгляд споткнулся на странно расположенных строчках – в столбик:
Лютояра не поняла более половины слов из прочитанного; однако она привыкла доверять всему написанному на бумаге – ведь любые приказы и инструкции выходили из рук непогрешимого властителя Огнедума. Поэтому она сочла за воинский долг вникнуть в текст, разобраться и принять к исполнению.
Се – благороднейшее чувство,
Что куртуазное искусство
Подчас «томлением» зовет.
Оно в крови у нас живет,
Ее волнует ежечасно,
То веселы мы, то несчастны,
Но нет покоя нам с тех пор,
Как уязвил сердца Амор…
Она показала книгу Лихобору. Весь день (у них была увольнительная) они просидели в любимой пивнушке за бочкой пива и, склонившись над томиком голова к голове, читали – вслух и хором – поэму о любви рыцарственного и мечтательного Аль-Касима к прекрасной, нежной и отважной Бланке-Флоре.
Время от времени они отрывались от книги и, заново наполнив кружки, обсуждали прочитанное.
– Я что-то не пойму, – сказал Лихобор, едва придя в себя от ступора, в который повергли его строки:
– Этот Аль-Касим – он ведь боевой «факел» или как?
Тут Аль-Касим слезой залился,
И обморок с ним тотчас приключился.
Лютояра молча пила пиво. Думала. Потом сказала:
– А как ты полагаешь, они с Бланкой-Флорой ведь побратимы? А «гроб жизни» – это, наверное, субстрат, другая терминология… – И еще раз прочитала:
У нас ведь с тобой то же самое!
И поклялись немедля оба:
«Навек нам вместе быть до гроба»!
– Чтоб «факел» – да заревел, как штафирка, а потом хлопнулся в обморок!.. – Лихобор все качал головой. – Разве от потери крови?
– Может, это «факел» старого поколения, – предположила Лютояра. – Что мы, в конце концов, знаем о наших предках по субстрату? Может, те первые «факела» и плакали…
Они почитали еще немного и вместе осилили песнь пятую – «Об усладах сердечных».
– Интересно, почему все-таки это дополнение к уставу выдали только нам? – сказал Лихобор. – Насколько я понял, другие такого не получали.
– Вероятно, это только для побратимов, – предположила Лютояра. – Во втором взводе тоже есть, надо будет их спросить.
– А кто там?
– Шестизубый и этот… рыжий… Гневоцвет, – припомнила Лютояра.
Они допили по шестой кружке.
– Хорошо как! – вздохнул Лихобор. – Говорят, бунчук «Жженый» на днях возвращается.
– Скоро и нам в горы, – сказала Лютояра. Она чувствовала, как в ней вздымаются волны огромного чувства. Хотелось хохотать, орать боевые песни, разломать пивнушку, обнять побратима, хватить врага вострой сабелькой – всего сразу и побольше.
– В горах уж мы себя покажем! – молвил Лихобор. Ему представилось, как они с Лютоярой, заливаясь кровью, соединятся в предсмертном объятии посреди кипящего боя.
– Побратим ты мой… Побратим ты мой родной! – молвил он и взял обе руки Лютояры в свои. Их взгляды встретились. Лютояра смотрела жарко и жадно. Оба чувствовали, что должны сделать что-то еще. И книга услужливо подсказала им только что прочитанной страницей:
Лихобор сблизил лицо с лицом Лютояры.
Уста возлюбленных слились,
Дыханья их переплелись,
Забились, как одно, сердца.
Их счастью не было конца!
– Нос мешает, – сказал он и чуть наклонил голову. Теплые и твердые губы побратима осторожно тронули рот Лютояры. Она шевельнула губой, придвинулась удобнее. Так они посидели какое-то время, а потом Лихобор сказал:
– Я люблю тебя, Лютояра, прекрасный цветок белого цвета, и желаю оставаться в твоих объятиях до самого моего смертного часа.
Вот так все и вышло, а спустя день или два на побратимов уже поступило донесение Бдительного Служаки, которое вызвало такое смятение в мыслях властителя Огнедума.
Молчит, потупясь, Бланка-Флора,
Однако пламенные взоры
Яснее слов ему сказали,
Что ошибется он едва ли,
Предположив, что дамы кровь
Волнует страстная любовь.
Разумеется, оба «факела» решительно отрицали свою виновность в государственной измене. Строго говоря, виновны они были совершенно не в этом. Но выводы, к которым неизбежно приводил энвольтатора беспощадный анализ ситуации, заставлял призадуматься.
Еще три-четыре поколения, развивающихся в бесконтрольно мутирующем субстрате, – и все. Того и гляди начнут возникать вопросы о святости брачных уз… Огнедум ощутил внезапный прилив ужаса. Недрогнувшей рукой он уничтожал до сих пор только тех мутантов, которые обладали внешними признаками физического уродства. А если мутации зашли глубже, нежели до сих пор предполагал Огнедум? Если наличествуют – и беспрепятственно усиливаются с каждым новым поколением – мутации внутренних органов? Что он знает, например, о тех же женщинах? По какой причине часть объектов синтезированной жизни развивается в особей женского пола? Надо проследить динамику – кажется, с каждым новым поколением число женских особей, пусть незначительно, но растет.
О! А что, если изменения уже затронули воспроизводящую систему? Вдруг гомункулусы уже давно способны иметь собственных детей и пока – лишь по чистой случайности! – просто не знают об этом? Теперь им остается только убедиться в своих новых возможностях на практике – и все. Начнется. Утопить одного-двух младенцев Огнедум еще в состоянии, но если их будут сотни…
Он пару раз дернул себя за бороду. Беременный гомункулус – о таком и помыслить-то смешно.
Да – но все-таки!.. Все-таки!..
Чувствуя настоятельную потребность провести некоторое время в лаборатории за размышлениями и опытами, энвольтатор несколько даже рассеянно приказал мятежным «факелам» отправляться на гауптвахту и там ждать своего смертного часа.
– Дозвольте в горы! – попросил Лихобор.
Лютояра кивнула – безмолвно и страстно.
– Я не намерен обсуждать свои приказания с нижними чинами, – холодно молвил Огнедум.
Побратимы вытянулись в струну.
– Вот так-то лучше, – смягчился энвольтатор. – До гауптвахты зайдите в лабораторию. Хочу взять у вас генетический материал на анализ. Прихватите журнал.
– Дозвольте перед тем проследовать в казарму! – деревянно проговорил Лихобор. – Чтобы привести себя в надлежащий вид.
– Мне абсолютно плевать на ваш вид, – сказал Огнедум. – Нечего попусту разбазаривать мое время! В лабораторию, а оттуда – за решетку. Я изучу ваши анализы и решу, как с вами поступить.
Он вышел, нимало не сомневаясь в том, что «факела» в точности исполнят приказ. Хоть в этом он пока что может на них положиться. Анализ генетического материала покажет, как долго продлится это зыбкое и тревожащее «пока».
Скитания наконец-то привели молодого графа Мирко на ту самую площадь, которую он так долго искал. Она как будто не желала, чтобы ее вот так просто взяли и нашли. Она таилась за перекрестками, уворачивалась, направив преследователя по ложному следу, или вдруг пускала улочку вкось, чтобы самой ловко оказаться на новом месте: куда нет прохода.
И только когда Мирко, утомленный бесполезной погоней, сдался и решил было возвращаться к своим товарищам, под землю, площадь неожиданно сама вышла к нему навстречу. Сперва показалась в створе между домами – словно туфельку и часть атласной ножки выставила невзначай из-под подола. Затем медленно явилась вся: нарядная, печальная, кое-где облезлая – словом, красавица в тюремном заточении.
А сверху над площадью на башенке висели большие круглые часы с выломанными стрелками. Кругом были выщербины и следы грязи. Очевидно, время от времени эти часы служили мишенью для ценителей искусства камне– и гряземетания.
Надо заметить, что чудесное творение Косорукого Кукольника не произвело на Мирко совершенно никакого впечатления. Он не мог заставить себя поверить, что от этой сломанной безделки может что-то зависеть в Королевстве. И вот теперь возникает серьезный вопрос: должен ли он делиться своими соображениями с Зимородком и другими? И вообще, не лучше ли хорошенько разведать, где в городе дислоцированы войска, какова численность боеспособных нежитей, а потом нанести им внезапный удар, когда они меньше всего думают об обороне.
План был соблазнительно хорош, но… остается сам Огнедум. Пределы его возможностей никому не известны. А пока этот неизученный фактор сохраняет свою силу, нечего и думать о прямой атаке.
Но все же как хочется… просто нестерпимо хочется… Например, вот этих нежитей – которые только что выбрались из пивной и, обнявшись, кругами шляются по площади… Хотя бы этих троих… пока у них из носа не потечет жиденькое… просто чтоб перестали реготать…