Страница:
– Ба! – кричит. – Никак это Людвиг, старина Людвиг, мой добрый старина Людвиг! А знаешь ли ты, Людвиг, что пока ты тут охотился, твой король и все его королевство – фр-р-р!..
Я, конечно, от таких речей смутился. Но виду не показал. С этими странствующими мудрецами только так и можно – ничему не удивляться. Я и спрашиваю, но как могу спокойно:
– Что это значит – «фр-р-р!»? На что ты намекаешь своими «фр-р-р!»?
А он:
– Ты разве не слыхал, что Огнедум Всесведущий набрал себе поганых помощниц, и они ему в котле наварили адского зелья на всю страну?
– Каких еще помощниц? – спрашиваю.
– А тех, кого еще король Драгомир худым веником вымел: Печаль, Тоску, Кручину, Тугу, Лиходумку и других сестер-тягомотниц. Накидали они ему в котел разной мерзости. Вместо муки положили тоски, где у людей вода – там у них беда с «никогда», ну и так да… так далее, все остальное в том же роде: отчаяние, безнадежность, бесцельность и прочие ненужные вещи. А сегодня я сам слыхал, как они этот котел опрокинули. Тьфу, подлые! Все пять рек, поди, отравили. Теперь тамошним воздухом и дышать-то опасно.
Рассказывает он все это, а у меня, друзья мои милые, руки-ноги от ужаса холодеют. Чувствую – не врет. Но даже и тогда не пожалел я, ни на миг не пожалел, что посмеялись мы над Огнедумом. Ну его совсем! Такие хоть так, хоть эдак всю страну унынием отравят. Зря я тогда палача не послушал, дело советовал!..
Закрыл я лицо руками, виски потер – что-то голова разламываться стала от всех этих мыслей. Гляжу, а у меня сквозь пальцы… все видно! Вот несчастье… Видать, еще утром нахлебался отравы.
Премудрый старичок, конечно, все примечает.
– А! – говорит он даже как будто обрадованно. – Предупреждал я тебя! Теперь и сам видишь, что я прав!
– Прав-то ты прав, да что же мне теперь делать?
Чувствую – отчаяние накатывает. Никогда такого прежде не было. Ну, разозлиться, растеряться… Но чтоб отчаяние, жгучее, как перец, точь-в-точь кто-то пальцами кадык сжимает…
– Ты, брат Людвиг, не скорби, – это старичок мне говорит. – Есть у меня верное средство. Тело твое мы, конечно, уже не спасем, а вот душу спрятать сумеем. Тебе главное – пересидеть в безопасном месте.
Я и сам понимал, что раздумывать и расспрашивать некогда. Телесность моя улетучивалась прямо на глазах. А с душой творилась совсем уж невообразимая пакость. Поверите ли, жить не хотелось.
Не успел я оглянуться, как что-то такое со мной случилось, словно бы я через черную бездну перенесся. В глазах темень, сердце булькает где-то в животе – и полное смятение во всем рассудке. Вроде я и шагу не ступил, а уже нахожусь в другом месте и слышу старичка с другой стороны. Мгновение назад был этот старичок по сравнению со мной маленьким и безобидным, а теперь представляется мне огромным, наподобие великана. А на дороге лежит и тихо испаряется мое собственное тело. Я его даже не сразу признал, хотя раньше часто и подолгу разглядывал себя в зеркало. Все-таки в зеркало – это одно, а чтоб вот так, со стороны… И оказался я в мешке у Косорукого Кукольника…
Зозуля слушал рассказ Людвига, кручинясь, и время от времени вскрикивал:
– Какая судьба!.. Да что ты говоришь!.. По крайней мере, ты среди друзей!..
Что касается Зимородка, то он с большим трудом верил услышанному:
– Получается, Косорукий Кукольник существует на самом деле? Я думал, это сказки…
– Хорошенькие сказки! – возмутилась Марион. – Я и глазом не успела моргнуть, как он уже выманил у меня отцовский гульден. А меня, между прочим, знаешь как за ухо! Знаешь, как хрустело!
– Нет, Косорукий Кукольник – не сказка, – с самым серьезным видом подтвердил Людвиг. – Напрасно некоторые думают, будто он – эдакий добрый дедушка, у которого в мешке полным-полно игрушек для послушных девочек и мальчиков. Это, братцы, сон пьяного бюргера в летнюю ночь. Косорукий Кукольник – он вовсе не добренький. Шляется, где ему влезет, за игрушки, между прочим, дерет большие деньги, и не столько добродетель вознаграждает, сколько сам развлекается. И плевать он хотел на послушных девочек и мальчиков. Но мне, можно сказать, повезло. Правда, и здесь старик остался верен себе. Всунул мою душу – душу придворного и рыцаря! – в несусветного тряпичного урода. Усмотрел для этого какие-то особые причины.
Так я и жил в его мешке, таскался с ним по дорогам, претерпевая различные неудобства. То какая-нибудь безмозглая кукла сверху навалится и склочничает, что я ей под юбку, видите ли, заглядываю. То плюшевый барбос тяпнет, то деревянный капрал вздумает учить меня ходить строем… А я, между прочим, хромой. У меня одна культяпка больше другой. А мыши… Никогда раньше не боялся мышей. Теперь же они – мой постоянный кошмар. У нас был такой случай. В животе у слона вывелись мышата… эх.
Уж как я мечтал избавиться от хозяина! Бежать, правда, не пробовал. На таких лапках далеко не убежишь. А покупателей на меня, понятное дело, не находилось. Да еще старик вечно заламывал непомерные цены…
Однажды вечером подступил я к Косорукому Кукольнику с разговором. Хозяин сидел у огня, окруженный толпою красивых кукол, которые наперебой ему льстили. Кое-как просочился я к нему, подергал за штанину. Он почему-то сжалился, взял меня на руки. Надо сказать, был я в то время очень плох: в груди полно воды, уже кашлять опилками начал… Он и пожалел – подвесил меня сушиться. Вот я ему и говорю:
– Для чего ты меня в такого урода вселил? Что же мне, – говорю, – до скончания века у тебя в мешке болтаться?
А он подумал-подумал, поморгал-поморгал…
– Ты, – говорит, – кто? Что-то я тебя, убогого, и не припомню. Неужто это я, болван косорукий, такое смастрячил? Ну и ну…
От огорчения я чуть в огонь не свалился. Вот, значит, как. Я уже сто с лишком лет жду решения своей участи, а заодно и судьбы королевства, а обо мне, значит, благополучно забыли!
– Ах ты, старый душегуб! – говорю. – Да знаешь ли ты, кто тут висит перед тобой, пришпиленный за уши к каминной решетке? Да я Людвиг фон Айзенвинтер, сенешаль его величества Ольгерда Первого Счастливого!
– А, да-да… Припоминаю. Приблудился ко мне как-то раз какой-то Доннерветтер… А это, значит, ты и есть? И чего же ты от меня хочешь?
– Подыщи ты мне какого-нибудь приличного хозяина! Если уж не суждено мне снова стать человеком, хочу, по крайней мере, окончить свои дни достойной игрушкой, другом и поверенным какого-нибудь человечка.
Тут Косорукий Кукольник перестал лыбиться и цыкнул на кукол:
– Пошли вон, дуры! Не видите – мужской разговор!
А мне, уважительно:
– Высоко, брат, хватил. Любимая игрушка у человека одна на всю жизнь. Дело ответственное. Справишься ли?
Я отмолчался. За годы сидения в мешке набрался кукольной мудрости.
– Ладно, – сказал старичок, – считай, что разжалобил. Уговорил. Заставил с собой считаться. Подсушу тебя, пришью тебе новые глаза и выставлю на продажу. Может, какой-нибудь любитель уродцев и соблазнится.
Повисел я еще на решетке, помолчал-подумал и, раз уж выдался такой вечер, задал вопрос, который не мог задать вот уже сотню лет:
– Скажи… что же случилось с королевством Ольгерда?
– Эвон о чем вспомнил! Туда уж и дорога заросла. Дома развалились, поля одичали, от жителей остались только тени. А в самом королевском замке засел кровопийца Огнедум и купается в тоске да страхе.
И поверите ли, хоть я и тряпичный, а от этих слов у меня мороз прошел по коже, совсем как у человека.
– Неужели для нас не осталось никакой надежды?
– Надежда одна. Что найдется какая-нибудь чистая душа, которая решится бросить все и отправится в королевство Пяти Рек.
Слушал я старика и не верил своим тряпичным ушам.
– И столько лет ты молчал! – вскричал я вне себя. – Ведь это, оказывается, так просто! Мы давным-давно могли всех спасти…
А он мне отвечает:
– Не так уж это и просто, как тебе кажется. Чистые души – большая редкость, особенно в наше время. А ведь нужно еще, чтобы она, эта чистая душа, узнала о существовании погибшего королевства! И даже этого недостаточно. Бросить все и отправиться в опасный путь – на это тоже не всякий решится. У кого семья и дети, у кого свое ремесло… Так что, сам понимаешь, шансов немного.
– Подскажи хоть, среди каких людей искать эти самые «чистые души»?
Я рассчитывал на какую-нибудь определенность: дескать, ищи голубоглазую девушку, или что-нибудь в этом роде… Но Косорукий Кукольник и тут отказался мне помочь:
– Да пойми ты наконец, это может быть кто угодно! Мальчик, девочка, старик… Конечно, меньше вероятности, что это окажется бургомистр, торговец пирожками или преподаватель нравственности в воскресной школе. Но сбрасывать со счетов нельзя никого. Ищи!
Прошло еще почти сто лет прежде, чем мне повезло. Вот эта благородная девица не побоялась родительского гнева и оказала мне великую честь, избрав меня своей любимой игрушкой. Долгие вечера проводили мы с ней за беседою, и не найдется такого, о чем бы мы не переговорили. В один прекрасный день я рассказал ей о королевстве Пяти Рек, о короле Ольгерде и о том, как энвольтатор Огнедум с досады, что его никто не боится, погубил мою родину. Я верю, девица Марион – и есть та чистая душа, которой суждено спасти всех нас.
– Век живи – век учись, – пробормотал Зимородок. – Ну, положим, все, что ты здесь рассказал, – правда…
– Разумеется, правда, – сердито перебил Людвиг.
– В таком случае, скажи-ка на милость, каким образом вы собираетесь спасать погибшее королевство? Насколько я понял, этот ваш Огнедум – мужчина серьезный. Его одной чистотой да ясным взором не проймешь. Здесь нужно что-то более основательное.
– Насчет этого Косорукий Кукольник был крайне невнятен, – признался Людвиг. – Он, видимо, считает, что мы все решим на месте. Может, супостата вообще достаточно поленом огреть.
– Я как думаю? – встрял Зозуля. – Этот Огнедум – он как действует? Насылает тоску, нагоняет там страх. Ну а ежели ты – та самая чистая душа, то тебя этими штучками не возьмешь.
Марион попросила у Зозули иголку и нитку и, уложив Людвига к себе на колени, принялась пришивать ему глаз-пуговицу.
– Видишь, какая она? – обратился Людвиг к Зозуле. – Хозяйственная и заботливая. Такая с Огнедумом в два счета разделается. Самая подходящая жена будет для нашего короля.
Марион наклонила голову пониже и покраснела.
– Да-да, – не унимался Людвиг. – И мой старик с первой встречи начал называть ее «высочеством». А как ты думаешь, почему?
– Почему? – спросил Зимородок.
– Потому что, если невеста короля – значит, принцесса. А раз принцесса – значит, «высочество». Тут и раздумывать нечего.
Марион откусила нитку.
– Готово. Если мы хотим завтра идти дальше, то нужно немножко поспать…
Зозуля всполошился, принялся ворошить тряпье, разбросанное на печи. При этом он бормотал:
– Сейчас вот подушку перетряхну… Конечно, это не постель для ее высочества, но уж какая есть… Прошу, располагайтесь. Отдохните как следует.
– Обувку бы ей подыскать, – подал голос Зимородок.
Зозуля всплеснул руками.
– И в самом деле! Она ведь босиком, бедненькая, пришла. Куда ты только глядел, болван долговязый! Не видел разве, что девушка босая? А если бы она уколола ногу?
– Ты ей сапожки подбери мягонькие, – невозмутимо сказал Зимородок. – Да смотри, чтоб по размеру подошли.
– Не учи ученого, – огрызнулся Зозуля. – Без тебя как-нибудь соображу. А вы, ваше высочество, полезайте на печь да и спите себе без печали.
Марион так и поступила.
Она заснула почти сразу и не слышала, как Зимородок расспрашивает Зозулю о дороге, как Людвиг описывает переправы через все пять рек, пересекающие королевство…
Солнце давно взошло, когда совещание наконец закончилось. Около полудня Зимородок разбудил Марион и позвал ее завтракать.
Зозуля снабдил путников огромным количеством припасов. Дал им в дорогу связку вяленого мяса, мешочек сухарей, подобрал для Марион славные сапожки, а кроме того поделился самыми последними вестями касательно Истопника-камня, которому, по слухам, не лежалось на месте. Но это так, на всякий случай, чтобы случайно на него не сели.
Людвига, коль скоро он раскрыл свое инкогнито, Марион несла теперь открыто, за поясом. Пуговичные глаза жадно озирали окрестности.
Зимородок, как и прежде, шел впереди. В густых зарослях то и дело попадались немые свидетели того, что здесь действительно когда-то была дорога. Железный обод колеса, сквозь который проросло дерево – и не только проросло, но успело уже состариться. Три каменные ступеньки, неожиданно выросшие из мха и обрывающиеся в никуда… Как сказал Людвиг, это, видимо, все, что осталось от трактира «Под лампой», где он, бывало, возвращаясь с охоты… эх…
В этот день они прошли не очень большое расстояние. Во-первых, поздно вышли, а во-вторых, Зимородок не хотел рисковать и продвигался по незнакомой местности не спеша. Стоянку для ночлега выбирал также очень осмотрительно. Зимородок все время озирался, ежился, вообще вел себя беспокойно.
Костер удалось разжечь только с четвертой попытки. Хворост, вроде бы, сухой, упорно не желал разгораться. Огонек почти не разгонял обступившую путешественников темноту.
Марион валилась с ног от усталости. Зимородок приготовил чай и выложил на расстеленный плащ горсть сухарей.
– Завтра попробуем половить рыбу или поищем грибы, – сказал он. – А если повезет, то подстрелим зайца.
– Что-то мне не по себе. – Марион передернула плечами.
– У меня тоже сердце не на месте, – признался Зимородок. – Нехорошо здесь. Темнота густая, висит между деревьями, как черная тряпка. И птиц не слыхать. Хоть бы ворона какая закаркала…
– А что это значит? – всполошилась Марион.
– Да ничего не значит, – хмуро отозвался Зимородок. – Понимаешь ты, какое дело: лес всегда стремится уничтожить следы человека. Но далеко не всегда пожирает их с такой ненавистью. Смотри, даже тропинки не осталось. Все заросло ольхой.
– Ты думаешь, здесь никого нет, кроме теней? – почему-то шепотом спросила Марион.
– Ну почему же. Какие-нибудь зайцы остались. Может, и куропатки есть. Вон, Зозуля говорит, что охота в этих местах была богатейшая… Так, Людвиг?
Людвиг отозвался глубоким вздохом.
– Как ты думаешь, а мы с тобой сами не превратимся тут в теней? – дрожащим голосом спросила Марион.
– Понятия не имею, – отозвался Зимородок с напускной беспечностью и принялся раскуривать трубочку. – Все зависит от способности леса очищать себя от разной гадости, которой засоряют его всякие там огнедумы…
– Вот что, – подал голос Людвиг, – подвесьте-ка меня на веточку повыше. Не будет лишним, если кто-нибудь последит, пока вы спите. Мало ли что неладное… Я сразу разбужу.
– Мысль дельная, – одобрил Зимородок. – Впрочем, думаю, ничего такого не произойдет. Ладно, завтра посмотрим… Сдается мне, захаживают сюда люди.
– С чего ты это взял? – поразилась Марион.
Зимородок сделал неопределенный жест рукой:
– Так, ощущения… Лесные маркитантки – они отчаянные. Их везде можно встретить.
– Лесные маркитантки? А кто они?
– Замечательные женщины. Всю жизнь проводят в лесах, разносят продукты, могут при случае раны перевязать и от болезни вылечить. Сколько их – никто не знает. Но они всегда оказываются рядом, когда в них появляется нужда.
Костер почти догорел. Марион усадила Людвига в мешочек и подвесила к ветке старой березы, под которой они устроились на ночлег.
Девушка завернулась в одеяло, подсунула под щеку кулачок и мгновенно заснула. Зимородок выколотил трубку о корень березы, устроился рядом с Марион и накрылся плащом, после чего сразу стал неотличимо похож на груду слежавшейся прошлогодней листвы.
Людвиг-часовой таращил свои пуговицы, вглядываясь в темноту, и тянул старинный походный марш:
Глава пятая
1. Дочь Кровавого Барона
Я, конечно, от таких речей смутился. Но виду не показал. С этими странствующими мудрецами только так и можно – ничему не удивляться. Я и спрашиваю, но как могу спокойно:
– Что это значит – «фр-р-р!»? На что ты намекаешь своими «фр-р-р!»?
А он:
– Ты разве не слыхал, что Огнедум Всесведущий набрал себе поганых помощниц, и они ему в котле наварили адского зелья на всю страну?
– Каких еще помощниц? – спрашиваю.
– А тех, кого еще король Драгомир худым веником вымел: Печаль, Тоску, Кручину, Тугу, Лиходумку и других сестер-тягомотниц. Накидали они ему в котел разной мерзости. Вместо муки положили тоски, где у людей вода – там у них беда с «никогда», ну и так да… так далее, все остальное в том же роде: отчаяние, безнадежность, бесцельность и прочие ненужные вещи. А сегодня я сам слыхал, как они этот котел опрокинули. Тьфу, подлые! Все пять рек, поди, отравили. Теперь тамошним воздухом и дышать-то опасно.
Рассказывает он все это, а у меня, друзья мои милые, руки-ноги от ужаса холодеют. Чувствую – не врет. Но даже и тогда не пожалел я, ни на миг не пожалел, что посмеялись мы над Огнедумом. Ну его совсем! Такие хоть так, хоть эдак всю страну унынием отравят. Зря я тогда палача не послушал, дело советовал!..
Закрыл я лицо руками, виски потер – что-то голова разламываться стала от всех этих мыслей. Гляжу, а у меня сквозь пальцы… все видно! Вот несчастье… Видать, еще утром нахлебался отравы.
Премудрый старичок, конечно, все примечает.
– А! – говорит он даже как будто обрадованно. – Предупреждал я тебя! Теперь и сам видишь, что я прав!
– Прав-то ты прав, да что же мне теперь делать?
Чувствую – отчаяние накатывает. Никогда такого прежде не было. Ну, разозлиться, растеряться… Но чтоб отчаяние, жгучее, как перец, точь-в-точь кто-то пальцами кадык сжимает…
– Ты, брат Людвиг, не скорби, – это старичок мне говорит. – Есть у меня верное средство. Тело твое мы, конечно, уже не спасем, а вот душу спрятать сумеем. Тебе главное – пересидеть в безопасном месте.
Я и сам понимал, что раздумывать и расспрашивать некогда. Телесность моя улетучивалась прямо на глазах. А с душой творилась совсем уж невообразимая пакость. Поверите ли, жить не хотелось.
Не успел я оглянуться, как что-то такое со мной случилось, словно бы я через черную бездну перенесся. В глазах темень, сердце булькает где-то в животе – и полное смятение во всем рассудке. Вроде я и шагу не ступил, а уже нахожусь в другом месте и слышу старичка с другой стороны. Мгновение назад был этот старичок по сравнению со мной маленьким и безобидным, а теперь представляется мне огромным, наподобие великана. А на дороге лежит и тихо испаряется мое собственное тело. Я его даже не сразу признал, хотя раньше часто и подолгу разглядывал себя в зеркало. Все-таки в зеркало – это одно, а чтоб вот так, со стороны… И оказался я в мешке у Косорукого Кукольника…
Зозуля слушал рассказ Людвига, кручинясь, и время от времени вскрикивал:
– Какая судьба!.. Да что ты говоришь!.. По крайней мере, ты среди друзей!..
Что касается Зимородка, то он с большим трудом верил услышанному:
– Получается, Косорукий Кукольник существует на самом деле? Я думал, это сказки…
– Хорошенькие сказки! – возмутилась Марион. – Я и глазом не успела моргнуть, как он уже выманил у меня отцовский гульден. А меня, между прочим, знаешь как за ухо! Знаешь, как хрустело!
– Нет, Косорукий Кукольник – не сказка, – с самым серьезным видом подтвердил Людвиг. – Напрасно некоторые думают, будто он – эдакий добрый дедушка, у которого в мешке полным-полно игрушек для послушных девочек и мальчиков. Это, братцы, сон пьяного бюргера в летнюю ночь. Косорукий Кукольник – он вовсе не добренький. Шляется, где ему влезет, за игрушки, между прочим, дерет большие деньги, и не столько добродетель вознаграждает, сколько сам развлекается. И плевать он хотел на послушных девочек и мальчиков. Но мне, можно сказать, повезло. Правда, и здесь старик остался верен себе. Всунул мою душу – душу придворного и рыцаря! – в несусветного тряпичного урода. Усмотрел для этого какие-то особые причины.
Так я и жил в его мешке, таскался с ним по дорогам, претерпевая различные неудобства. То какая-нибудь безмозглая кукла сверху навалится и склочничает, что я ей под юбку, видите ли, заглядываю. То плюшевый барбос тяпнет, то деревянный капрал вздумает учить меня ходить строем… А я, между прочим, хромой. У меня одна культяпка больше другой. А мыши… Никогда раньше не боялся мышей. Теперь же они – мой постоянный кошмар. У нас был такой случай. В животе у слона вывелись мышата… эх.
Уж как я мечтал избавиться от хозяина! Бежать, правда, не пробовал. На таких лапках далеко не убежишь. А покупателей на меня, понятное дело, не находилось. Да еще старик вечно заламывал непомерные цены…
Однажды вечером подступил я к Косорукому Кукольнику с разговором. Хозяин сидел у огня, окруженный толпою красивых кукол, которые наперебой ему льстили. Кое-как просочился я к нему, подергал за штанину. Он почему-то сжалился, взял меня на руки. Надо сказать, был я в то время очень плох: в груди полно воды, уже кашлять опилками начал… Он и пожалел – подвесил меня сушиться. Вот я ему и говорю:
– Для чего ты меня в такого урода вселил? Что же мне, – говорю, – до скончания века у тебя в мешке болтаться?
А он подумал-подумал, поморгал-поморгал…
– Ты, – говорит, – кто? Что-то я тебя, убогого, и не припомню. Неужто это я, болван косорукий, такое смастрячил? Ну и ну…
От огорчения я чуть в огонь не свалился. Вот, значит, как. Я уже сто с лишком лет жду решения своей участи, а заодно и судьбы королевства, а обо мне, значит, благополучно забыли!
– Ах ты, старый душегуб! – говорю. – Да знаешь ли ты, кто тут висит перед тобой, пришпиленный за уши к каминной решетке? Да я Людвиг фон Айзенвинтер, сенешаль его величества Ольгерда Первого Счастливого!
– А, да-да… Припоминаю. Приблудился ко мне как-то раз какой-то Доннерветтер… А это, значит, ты и есть? И чего же ты от меня хочешь?
– Подыщи ты мне какого-нибудь приличного хозяина! Если уж не суждено мне снова стать человеком, хочу, по крайней мере, окончить свои дни достойной игрушкой, другом и поверенным какого-нибудь человечка.
Тут Косорукий Кукольник перестал лыбиться и цыкнул на кукол:
– Пошли вон, дуры! Не видите – мужской разговор!
А мне, уважительно:
– Высоко, брат, хватил. Любимая игрушка у человека одна на всю жизнь. Дело ответственное. Справишься ли?
Я отмолчался. За годы сидения в мешке набрался кукольной мудрости.
– Ладно, – сказал старичок, – считай, что разжалобил. Уговорил. Заставил с собой считаться. Подсушу тебя, пришью тебе новые глаза и выставлю на продажу. Может, какой-нибудь любитель уродцев и соблазнится.
Повисел я еще на решетке, помолчал-подумал и, раз уж выдался такой вечер, задал вопрос, который не мог задать вот уже сотню лет:
– Скажи… что же случилось с королевством Ольгерда?
– Эвон о чем вспомнил! Туда уж и дорога заросла. Дома развалились, поля одичали, от жителей остались только тени. А в самом королевском замке засел кровопийца Огнедум и купается в тоске да страхе.
И поверите ли, хоть я и тряпичный, а от этих слов у меня мороз прошел по коже, совсем как у человека.
– Неужели для нас не осталось никакой надежды?
– Надежда одна. Что найдется какая-нибудь чистая душа, которая решится бросить все и отправится в королевство Пяти Рек.
Слушал я старика и не верил своим тряпичным ушам.
– И столько лет ты молчал! – вскричал я вне себя. – Ведь это, оказывается, так просто! Мы давным-давно могли всех спасти…
А он мне отвечает:
– Не так уж это и просто, как тебе кажется. Чистые души – большая редкость, особенно в наше время. А ведь нужно еще, чтобы она, эта чистая душа, узнала о существовании погибшего королевства! И даже этого недостаточно. Бросить все и отправиться в опасный путь – на это тоже не всякий решится. У кого семья и дети, у кого свое ремесло… Так что, сам понимаешь, шансов немного.
– Подскажи хоть, среди каких людей искать эти самые «чистые души»?
Я рассчитывал на какую-нибудь определенность: дескать, ищи голубоглазую девушку, или что-нибудь в этом роде… Но Косорукий Кукольник и тут отказался мне помочь:
– Да пойми ты наконец, это может быть кто угодно! Мальчик, девочка, старик… Конечно, меньше вероятности, что это окажется бургомистр, торговец пирожками или преподаватель нравственности в воскресной школе. Но сбрасывать со счетов нельзя никого. Ищи!
Прошло еще почти сто лет прежде, чем мне повезло. Вот эта благородная девица не побоялась родительского гнева и оказала мне великую честь, избрав меня своей любимой игрушкой. Долгие вечера проводили мы с ней за беседою, и не найдется такого, о чем бы мы не переговорили. В один прекрасный день я рассказал ей о королевстве Пяти Рек, о короле Ольгерде и о том, как энвольтатор Огнедум с досады, что его никто не боится, погубил мою родину. Я верю, девица Марион – и есть та чистая душа, которой суждено спасти всех нас.
– Век живи – век учись, – пробормотал Зимородок. – Ну, положим, все, что ты здесь рассказал, – правда…
– Разумеется, правда, – сердито перебил Людвиг.
– В таком случае, скажи-ка на милость, каким образом вы собираетесь спасать погибшее королевство? Насколько я понял, этот ваш Огнедум – мужчина серьезный. Его одной чистотой да ясным взором не проймешь. Здесь нужно что-то более основательное.
– Насчет этого Косорукий Кукольник был крайне невнятен, – признался Людвиг. – Он, видимо, считает, что мы все решим на месте. Может, супостата вообще достаточно поленом огреть.
– Я как думаю? – встрял Зозуля. – Этот Огнедум – он как действует? Насылает тоску, нагоняет там страх. Ну а ежели ты – та самая чистая душа, то тебя этими штучками не возьмешь.
Марион попросила у Зозули иголку и нитку и, уложив Людвига к себе на колени, принялась пришивать ему глаз-пуговицу.
– Видишь, какая она? – обратился Людвиг к Зозуле. – Хозяйственная и заботливая. Такая с Огнедумом в два счета разделается. Самая подходящая жена будет для нашего короля.
Марион наклонила голову пониже и покраснела.
– Да-да, – не унимался Людвиг. – И мой старик с первой встречи начал называть ее «высочеством». А как ты думаешь, почему?
– Почему? – спросил Зимородок.
– Потому что, если невеста короля – значит, принцесса. А раз принцесса – значит, «высочество». Тут и раздумывать нечего.
Марион откусила нитку.
– Готово. Если мы хотим завтра идти дальше, то нужно немножко поспать…
Зозуля всполошился, принялся ворошить тряпье, разбросанное на печи. При этом он бормотал:
– Сейчас вот подушку перетряхну… Конечно, это не постель для ее высочества, но уж какая есть… Прошу, располагайтесь. Отдохните как следует.
– Обувку бы ей подыскать, – подал голос Зимородок.
Зозуля всплеснул руками.
– И в самом деле! Она ведь босиком, бедненькая, пришла. Куда ты только глядел, болван долговязый! Не видел разве, что девушка босая? А если бы она уколола ногу?
– Ты ей сапожки подбери мягонькие, – невозмутимо сказал Зимородок. – Да смотри, чтоб по размеру подошли.
– Не учи ученого, – огрызнулся Зозуля. – Без тебя как-нибудь соображу. А вы, ваше высочество, полезайте на печь да и спите себе без печали.
Марион так и поступила.
Она заснула почти сразу и не слышала, как Зимородок расспрашивает Зозулю о дороге, как Людвиг описывает переправы через все пять рек, пересекающие королевство…
Солнце давно взошло, когда совещание наконец закончилось. Около полудня Зимородок разбудил Марион и позвал ее завтракать.
Зозуля снабдил путников огромным количеством припасов. Дал им в дорогу связку вяленого мяса, мешочек сухарей, подобрал для Марион славные сапожки, а кроме того поделился самыми последними вестями касательно Истопника-камня, которому, по слухам, не лежалось на месте. Но это так, на всякий случай, чтобы случайно на него не сели.
Людвига, коль скоро он раскрыл свое инкогнито, Марион несла теперь открыто, за поясом. Пуговичные глаза жадно озирали окрестности.
Зимородок, как и прежде, шел впереди. В густых зарослях то и дело попадались немые свидетели того, что здесь действительно когда-то была дорога. Железный обод колеса, сквозь который проросло дерево – и не только проросло, но успело уже состариться. Три каменные ступеньки, неожиданно выросшие из мха и обрывающиеся в никуда… Как сказал Людвиг, это, видимо, все, что осталось от трактира «Под лампой», где он, бывало, возвращаясь с охоты… эх…
В этот день они прошли не очень большое расстояние. Во-первых, поздно вышли, а во-вторых, Зимородок не хотел рисковать и продвигался по незнакомой местности не спеша. Стоянку для ночлега выбирал также очень осмотрительно. Зимородок все время озирался, ежился, вообще вел себя беспокойно.
Костер удалось разжечь только с четвертой попытки. Хворост, вроде бы, сухой, упорно не желал разгораться. Огонек почти не разгонял обступившую путешественников темноту.
Марион валилась с ног от усталости. Зимородок приготовил чай и выложил на расстеленный плащ горсть сухарей.
– Завтра попробуем половить рыбу или поищем грибы, – сказал он. – А если повезет, то подстрелим зайца.
– Что-то мне не по себе. – Марион передернула плечами.
– У меня тоже сердце не на месте, – признался Зимородок. – Нехорошо здесь. Темнота густая, висит между деревьями, как черная тряпка. И птиц не слыхать. Хоть бы ворона какая закаркала…
– А что это значит? – всполошилась Марион.
– Да ничего не значит, – хмуро отозвался Зимородок. – Понимаешь ты, какое дело: лес всегда стремится уничтожить следы человека. Но далеко не всегда пожирает их с такой ненавистью. Смотри, даже тропинки не осталось. Все заросло ольхой.
– Ты думаешь, здесь никого нет, кроме теней? – почему-то шепотом спросила Марион.
– Ну почему же. Какие-нибудь зайцы остались. Может, и куропатки есть. Вон, Зозуля говорит, что охота в этих местах была богатейшая… Так, Людвиг?
Людвиг отозвался глубоким вздохом.
– Как ты думаешь, а мы с тобой сами не превратимся тут в теней? – дрожащим голосом спросила Марион.
– Понятия не имею, – отозвался Зимородок с напускной беспечностью и принялся раскуривать трубочку. – Все зависит от способности леса очищать себя от разной гадости, которой засоряют его всякие там огнедумы…
– Вот что, – подал голос Людвиг, – подвесьте-ка меня на веточку повыше. Не будет лишним, если кто-нибудь последит, пока вы спите. Мало ли что неладное… Я сразу разбужу.
– Мысль дельная, – одобрил Зимородок. – Впрочем, думаю, ничего такого не произойдет. Ладно, завтра посмотрим… Сдается мне, захаживают сюда люди.
– С чего ты это взял? – поразилась Марион.
Зимородок сделал неопределенный жест рукой:
– Так, ощущения… Лесные маркитантки – они отчаянные. Их везде можно встретить.
– Лесные маркитантки? А кто они?
– Замечательные женщины. Всю жизнь проводят в лесах, разносят продукты, могут при случае раны перевязать и от болезни вылечить. Сколько их – никто не знает. Но они всегда оказываются рядом, когда в них появляется нужда.
Костер почти догорел. Марион усадила Людвига в мешочек и подвесила к ветке старой березы, под которой они устроились на ночлег.
Девушка завернулась в одеяло, подсунула под щеку кулачок и мгновенно заснула. Зимородок выколотил трубку о корень березы, устроился рядом с Марион и накрылся плащом, после чего сразу стал неотличимо похож на груду слежавшейся прошлогодней листвы.
Людвиг-часовой таращил свои пуговицы, вглядываясь в темноту, и тянул старинный походный марш:
Жил-был королевич Бова,
И жизнь его была сурова.
Везде стерегли его опасности,
Нигде он не был в безопасности…
Глава пятая
Зимородок проснулся внезапно, словно от толчка. Несколько мгновений он лежал неподвижно, прислушиваясь и пытаясь понять, что же его разбудило.
Кто-то снова развел костер. Вряд ли это сделала Марион. Зимородок слышал, как она посапывает рядом.
– Ну, будет тебе, Зимородок, притворяться, – послышался хрипловатый женский голос. – Ты ведь не спишь.
Зимородок приподнялся и потер лицо руками.
У костра сидела, скрестив босые, дочерна загорелые ноги, женщина лет тридцати пяти – сорока. Ее черные, с проседью, волосы были заплетены в две косы, украшенные у висков гроздьями рябины. Сухощавая, загорелая, жилистая, она чувствовала себя в лесу совершенно как дома. На ней была длинная широкая юбка и красивая шаль, крест-накрест завязанная на груди.
Она похлопала ладонью по высокому плетеному коробу, стоявшему рядом с ней, и повторила:
– Хватит валять дурака! Иди-ка лучше сюда, Зимородок.
Зимородок подсел к ней, встряхнулся, окончательно прогоняя сон.
– Привет, Мэгг Морриган. Давно ты здесь?
Мэгг Морриган сняла с пояса фляжку, глотнула, предложила Зимородку:
– Хочешь?
Зимородок с благодарностью приложился к фляжке и вдруг что-то вспомнил. Он подобрал камушек и запустил в небольшой лоскутный мешочек, слабо покачивающийся на ветке в утреннем ветерке.
Мешочек задергался, заворчал, и оттуда, как чертик из коробки, выскочил Людвиг с диким воплем:
– Тревога, тревога!
– А это что за говорящая варежка? – удивилась Мэгг Морриган.
– Попридержи язык, вилланка! – огрызнулся Людвиг. – Ты видишь перед собою Людвига-Максимилиана… и так далее…
– Это наш Людвиг, – поспешно объяснил Зимородок. – Старинный приятель Зозули.
Мэгг Морриган фыркнула, но от комментариев воздержалась. Зимородок угостил ее табачком и закурил сам.
Помолчали.
– Недурной табачок выращивает Зозуля, – заметила Мэгг Морриган.
– Табачок знатный, – поддакнул Зимородок.
– Что ж ты, кроме табачка, с собой ничего и не взял, как я погляжу? – Женщина снова похлопала по коробу.
– А что у тебя с собой нынче из того, что мне бы пригодилось?
– Может, ничего, а может – кое-что. Зависит от того, куда идешь. Есть рог для распознавания яда, сонный порошок, травки, чтоб остановить кровь, сушеное молоко, свисток – распугивать летучих мышей, моток-другой прочной веревки. Что угодно для души?
Зимородок пожал плечами и честно признался:
– Я и сам, дорогая Мэггенн, толком не знаю.
– Да куда ты направляешься-то? Ты мне только намекни, а я тебе все подскажу.
Прежде чем ответить, Зимородок немного помялся.
– Если повезет, доберусь до Синей реки. Говорят, в тамошнем замке прелюбопытнейшее чудо-юдо засело.
– А ты, стало быть, за пару медяков подрядился его оттуда выкурить? – спросила проницательная Мэггенн.
– Не первый год ты меня знаешь, Мэгг Морриган, – отвечал Зимородок. – Я не герой и не рыцарь, махать мечом – не мое занятие. Выкуривать его оттуда будет вон та девчонка, что спит под деревом.
– Следи за собой, когда говоришь о ее высочестве! – пискнул Людвиг с ветки.
Мэгг Морриган лениво бросила в него камушек.
– Тебя спросить забыли, живая заплатка.
Людвиг с приглушенным хрюканьем скрылся в мешочке.
– Странными людьми полонится нынче этот лес, – молвила Мэгг Морриган.
Зимородок сразу насторожился:
– Что ты имеешь в виду?
– Здесь – ты в обществе малышки с игрушечной зверюшкой, а у Черной реки – так вообще целый табор.
В глазах Зимородка проступила тревога:
– Тени?
– Какие еще тени? – в свою очередь удивилась Мэгг Морриган. – Люди, причем довольно шумные и, прямо скажем, странные. Второй день сидят на берегу и болтают без устали.
– Да что за люди-то?
– Почем я знаю?
Голоса разбудили Марион. Она высунула нос из-под одеяла и доверчиво заморгала на сидящих у костра собеседников.
– Проснулась, милая? – неожиданно приветливо обратилась к ней Мэгг Морриган. – Подсаживайся. Для тебя у меня, пожалуй, найдется и пряник.
Кутаясь в одеяло, Марион подошла к костру.
– Доброе утро, – произнесла она, во все глаза разглядывая гостью. – Меня зовут Марион. А вы, наверное, лесная маркитантка? Я угадала, да? Мне Зимородок вчера рассказывал.
– Больше ты его слушай, этого Зимородка. Он тебе нарассказывает…
– Вы напрасно так, – запротестовала Марион. – Он очень умный, опытный. Старина Зозуля его очень уважает.
– А он говорил тебе, этот опытный, что маленьким девочкам нечего делать в загубленном королевстве?
– Говорил!
Лесная маркитантка посмотрела на Марион долгим, непонятным взглядом.
– Говорил, значит, а ты не послушалась?
– Мне показалось, вы рассказывали, что там, у реки, какие-то люди… – начала Марион.
Мэгг Морриган обняла ее за плечи и слегка прижала к себе.
– Девочка ты моя, девочка… Знаешь что, мне и самой любопытно – что это там за люди? Не сходить ли нам к реке да не посмотреть ли на них поближе? Что скажешь, Зимородок?
– Гляди ты, о Зимородке вспомнили… Нам ведь все равно к реке. По пути.
– Ну вот и хорошо, идем. Хватит рассиживаться.
Мэгг Морриган поднялась, взвалила на плечо короб.
– А ты что, никак с нами собралась? – удивился Зимородок.
– А что такого? Где люди, там и торговля. Авось продам что-нибудь.
Марион сняла с ветки мешочек с притихшим Людвигом, Зимородок свернул одеяло, сноровисто затолкал в торбу нехитрые пожитки, погасил костер. И вскоре все трое уже пробирались по лесной чаще, направляясь к первой из рек королевства Ольгерда – Черной.
Черная река лежала в сырой низине, неподвижная, ленивая, покрытая пятнами кубышек. Издалека ее матовая черная поверхность казалась сброшенной змеиной шкурой. Река была довольно широка, почти в полет стрелы. Шагах в десяти от берега находился небольшой заросший осокой островок. Синие стрекозы носились над водой.
На берегу, прямо напротив островка, собралось действительно причудливое общество из шести человек. Только превратности путешествия могли собрать вместе столь непохожих друг на друга людей. Они уже не первый день сидели на берегу и проводили время в бесконечных спорах о том, как лучше переправиться через реку, а также рассказывая друг другу истории своей жизни.
Кто-то снова развел костер. Вряд ли это сделала Марион. Зимородок слышал, как она посапывает рядом.
– Ну, будет тебе, Зимородок, притворяться, – послышался хрипловатый женский голос. – Ты ведь не спишь.
Зимородок приподнялся и потер лицо руками.
У костра сидела, скрестив босые, дочерна загорелые ноги, женщина лет тридцати пяти – сорока. Ее черные, с проседью, волосы были заплетены в две косы, украшенные у висков гроздьями рябины. Сухощавая, загорелая, жилистая, она чувствовала себя в лесу совершенно как дома. На ней была длинная широкая юбка и красивая шаль, крест-накрест завязанная на груди.
Она похлопала ладонью по высокому плетеному коробу, стоявшему рядом с ней, и повторила:
– Хватит валять дурака! Иди-ка лучше сюда, Зимородок.
Зимородок подсел к ней, встряхнулся, окончательно прогоняя сон.
– Привет, Мэгг Морриган. Давно ты здесь?
Мэгг Морриган сняла с пояса фляжку, глотнула, предложила Зимородку:
– Хочешь?
Зимородок с благодарностью приложился к фляжке и вдруг что-то вспомнил. Он подобрал камушек и запустил в небольшой лоскутный мешочек, слабо покачивающийся на ветке в утреннем ветерке.
Мешочек задергался, заворчал, и оттуда, как чертик из коробки, выскочил Людвиг с диким воплем:
– Тревога, тревога!
– А это что за говорящая варежка? – удивилась Мэгг Морриган.
– Попридержи язык, вилланка! – огрызнулся Людвиг. – Ты видишь перед собою Людвига-Максимилиана… и так далее…
– Это наш Людвиг, – поспешно объяснил Зимородок. – Старинный приятель Зозули.
Мэгг Морриган фыркнула, но от комментариев воздержалась. Зимородок угостил ее табачком и закурил сам.
Помолчали.
– Недурной табачок выращивает Зозуля, – заметила Мэгг Морриган.
– Табачок знатный, – поддакнул Зимородок.
– Что ж ты, кроме табачка, с собой ничего и не взял, как я погляжу? – Женщина снова похлопала по коробу.
– А что у тебя с собой нынче из того, что мне бы пригодилось?
– Может, ничего, а может – кое-что. Зависит от того, куда идешь. Есть рог для распознавания яда, сонный порошок, травки, чтоб остановить кровь, сушеное молоко, свисток – распугивать летучих мышей, моток-другой прочной веревки. Что угодно для души?
Зимородок пожал плечами и честно признался:
– Я и сам, дорогая Мэггенн, толком не знаю.
– Да куда ты направляешься-то? Ты мне только намекни, а я тебе все подскажу.
Прежде чем ответить, Зимородок немного помялся.
– Если повезет, доберусь до Синей реки. Говорят, в тамошнем замке прелюбопытнейшее чудо-юдо засело.
– А ты, стало быть, за пару медяков подрядился его оттуда выкурить? – спросила проницательная Мэггенн.
– Не первый год ты меня знаешь, Мэгг Морриган, – отвечал Зимородок. – Я не герой и не рыцарь, махать мечом – не мое занятие. Выкуривать его оттуда будет вон та девчонка, что спит под деревом.
– Следи за собой, когда говоришь о ее высочестве! – пискнул Людвиг с ветки.
Мэгг Морриган лениво бросила в него камушек.
– Тебя спросить забыли, живая заплатка.
Людвиг с приглушенным хрюканьем скрылся в мешочке.
– Странными людьми полонится нынче этот лес, – молвила Мэгг Морриган.
Зимородок сразу насторожился:
– Что ты имеешь в виду?
– Здесь – ты в обществе малышки с игрушечной зверюшкой, а у Черной реки – так вообще целый табор.
В глазах Зимородка проступила тревога:
– Тени?
– Какие еще тени? – в свою очередь удивилась Мэгг Морриган. – Люди, причем довольно шумные и, прямо скажем, странные. Второй день сидят на берегу и болтают без устали.
– Да что за люди-то?
– Почем я знаю?
Голоса разбудили Марион. Она высунула нос из-под одеяла и доверчиво заморгала на сидящих у костра собеседников.
– Проснулась, милая? – неожиданно приветливо обратилась к ней Мэгг Морриган. – Подсаживайся. Для тебя у меня, пожалуй, найдется и пряник.
Кутаясь в одеяло, Марион подошла к костру.
– Доброе утро, – произнесла она, во все глаза разглядывая гостью. – Меня зовут Марион. А вы, наверное, лесная маркитантка? Я угадала, да? Мне Зимородок вчера рассказывал.
– Больше ты его слушай, этого Зимородка. Он тебе нарассказывает…
– Вы напрасно так, – запротестовала Марион. – Он очень умный, опытный. Старина Зозуля его очень уважает.
– А он говорил тебе, этот опытный, что маленьким девочкам нечего делать в загубленном королевстве?
– Говорил!
Лесная маркитантка посмотрела на Марион долгим, непонятным взглядом.
– Говорил, значит, а ты не послушалась?
– Мне показалось, вы рассказывали, что там, у реки, какие-то люди… – начала Марион.
Мэгг Морриган обняла ее за плечи и слегка прижала к себе.
– Девочка ты моя, девочка… Знаешь что, мне и самой любопытно – что это там за люди? Не сходить ли нам к реке да не посмотреть ли на них поближе? Что скажешь, Зимородок?
– Гляди ты, о Зимородке вспомнили… Нам ведь все равно к реке. По пути.
– Ну вот и хорошо, идем. Хватит рассиживаться.
Мэгг Морриган поднялась, взвалила на плечо короб.
– А ты что, никак с нами собралась? – удивился Зимородок.
– А что такого? Где люди, там и торговля. Авось продам что-нибудь.
Марион сняла с ветки мешочек с притихшим Людвигом, Зимородок свернул одеяло, сноровисто затолкал в торбу нехитрые пожитки, погасил костер. И вскоре все трое уже пробирались по лесной чаще, направляясь к первой из рек королевства Ольгерда – Черной.
Черная река лежала в сырой низине, неподвижная, ленивая, покрытая пятнами кубышек. Издалека ее матовая черная поверхность казалась сброшенной змеиной шкурой. Река была довольно широка, почти в полет стрелы. Шагах в десяти от берега находился небольшой заросший осокой островок. Синие стрекозы носились над водой.
На берегу, прямо напротив островка, собралось действительно причудливое общество из шести человек. Только превратности путешествия могли собрать вместе столь непохожих друг на друга людей. Они уже не первый день сидели на берегу и проводили время в бесконечных спорах о том, как лучше переправиться через реку, а также рассказывая друг другу истории своей жизни.
1. Дочь Кровавого Барона
Путешественники договорились о том, что у них не будет тайн друг от друга, и бросили жребий, чтобы определить, кому за кем рассказывать. Первой выпало говорить молодой девушке, одетой в темно-синее платье, по вороту отороченное мехом. На длинных распущенных волосах у нее был венок из увядших лилий. Ее васильковые глаза струили неземную печаль. Она была хороша собой, но выглядела изможденной, а вокруг рта залегли ранние морщинки.
– Мое имя – Гиацинта, – так начала она свой рассказ, – но в тех краях, откуда я родом, меня чаще называли «дочь Кровавого Барона».
Уже само мое рождение было окутано многими зловещими предзнаменованиями.
Отец мой, Кровавый Барон, до безумия полюбил прекрасную девушку, дочь соседа. Однако его страстное чувство не вызывало у его избранницы ничего, кроме ужаса. Получив отказ, Кровавый Барон отнюдь не был обескуражен. Не раздумывая долго, он похитил несчастную и силой вынудил ее стать его супругой.
Спустя год родился их первенец – сын, прелестнейший младенец. Можно предположить, что сердце Кровавого Барона смягчилось… но увы! Вовсе не о сыне мечтал этот страшный человек. Ему нужна была дочь, маленькое подобие его жены, которая не испытывала бы перед ним страха и отвечала бы дочерней любовью на его привязанность. К несчастью, дочь все не появлялась и не появлялась. Так, в непрестанной печали, супруга Кровавого Барона прожила долгие десять лет.
И вот однажды она почувствовала, как под сердцем у нее шевельнулся новый ребенок. В надежде на то, что это – долгожданная дочь, Кровавый Барон, не раздумывая, выгнал из дома нелюбимого сына. Тело несчастного подростка спустя несколько дней выловили рыбаки.
Как тосковала моя бедная мать! Бесконечными вечерами стояла она на берегу и все ждала, не вернется ли к ней ее бедный пропавший сынок.
И вот однажды она услышала шум, словно бы поднимаемый веслами большой рыбачьей лодки. Море было совершенно пустынным, но невидимая лодка все приближалась, и хорошо знакомый детский голос произнес:
– Скоро мы увидимся, мама…
И тотчас все стихло.
Когда Кровавый Барон нашел наконец свою жену, она лежала на берегу бездыханная, а рядом громким плачем надрывалась новорожденная девочка. То была я…
В детстве я считала своего отца самым лучшим человеком на земле. Он боготворил меня, я ни в чем не встречала отказа. Когда мне было двенадцать лет, старая нищенка рассказала мне о том, как Кровавый Барон погубил мою мать и извел моего брата. Но я не захотела этому верить.
А спустя три года случилось неизбежное…
– Мое имя – Гиацинта, – так начала она свой рассказ, – но в тех краях, откуда я родом, меня чаще называли «дочь Кровавого Барона».
Уже само мое рождение было окутано многими зловещими предзнаменованиями.
Отец мой, Кровавый Барон, до безумия полюбил прекрасную девушку, дочь соседа. Однако его страстное чувство не вызывало у его избранницы ничего, кроме ужаса. Получив отказ, Кровавый Барон отнюдь не был обескуражен. Не раздумывая долго, он похитил несчастную и силой вынудил ее стать его супругой.
Спустя год родился их первенец – сын, прелестнейший младенец. Можно предположить, что сердце Кровавого Барона смягчилось… но увы! Вовсе не о сыне мечтал этот страшный человек. Ему нужна была дочь, маленькое подобие его жены, которая не испытывала бы перед ним страха и отвечала бы дочерней любовью на его привязанность. К несчастью, дочь все не появлялась и не появлялась. Так, в непрестанной печали, супруга Кровавого Барона прожила долгие десять лет.
И вот однажды она почувствовала, как под сердцем у нее шевельнулся новый ребенок. В надежде на то, что это – долгожданная дочь, Кровавый Барон, не раздумывая, выгнал из дома нелюбимого сына. Тело несчастного подростка спустя несколько дней выловили рыбаки.
Как тосковала моя бедная мать! Бесконечными вечерами стояла она на берегу и все ждала, не вернется ли к ней ее бедный пропавший сынок.
И вот однажды она услышала шум, словно бы поднимаемый веслами большой рыбачьей лодки. Море было совершенно пустынным, но невидимая лодка все приближалась, и хорошо знакомый детский голос произнес:
– Скоро мы увидимся, мама…
И тотчас все стихло.
Когда Кровавый Барон нашел наконец свою жену, она лежала на берегу бездыханная, а рядом громким плачем надрывалась новорожденная девочка. То была я…
В детстве я считала своего отца самым лучшим человеком на земле. Он боготворил меня, я ни в чем не встречала отказа. Когда мне было двенадцать лет, старая нищенка рассказала мне о том, как Кровавый Барон погубил мою мать и извел моего брата. Но я не захотела этому верить.
А спустя три года случилось неизбежное…