Хафф Таня. Врата тьмы

   Он вспомнил Тьму, ужас и боль и задергался, слабо шевеля руками и ногами.
   — Говорил же тебе, не сдохло.
   Все внутренности сжало так, что истерика и страх исчезли, осталась только борьба за глоток воздуха. Когда опасность неминучей смерти, как ему показалось, миновала, он снова открыл глаза.
   Земля покачивалась вверх и вниз в четырех футах под его головой — чуть-чуть не доставали до нее болтающиеся руки. В поле зрения входила и выходила какая-то размытая круглая бульба, и Роланд попытался сообразить, что бы это такое могло быть. Собрав все силы, которых на данный момент оставалось не очень много, он заставил собственные руки упереться в то, что его держало. Оно не шевельнулось, хотя на ощупь было теплым и слегка упругим.
   Оно снова стало туже, и руки упали, в глазах позеленело, потом стало краснеть, потом…
   — Придушишь, дурак! — бухнул второй голос, раздался звук, похожий на удар грома, и слава Богу, давление ослабло, и Роланд втянул полные легкие насыщенного смрадом воздуха.
   Когда в глазах прояснилось, Роланд увидел, что размытая круглая бульба — это босая и грязная нога.
   «Размер этак семидесятый при десятой полноте», — подумал Роланд, покачиваясь туда-сюда. Потом до него дошло, что это может означать.
   — О Господи! — Страх дал ему силы вывернуть шею и глянуть вверх.
   Великан, который нес его под мышкой, был ростом футов пятнадцать. Шагавший рядом его приятель — чуть покороче. Оба одеты в вонючие гниющие шкуры, грубо стачанные наподобие безрукавок.
   Роланд заколотил руками и ногами, а когда это не возымело действия, попытался вывернуться. Со шкур тучей поднялись мухи, покружились и сели обратно. Но великаны не обратили на это внимания. Силы оставили Роланда, голова безвольно свесилась, реальность сузилась до мелькавшего перед глазами клочка земли. Глядя, как грязная дорожка переходит в скальную тропу, он пробормотал: «Кажется, я уже не в Канзасе». Не оригинально, но ничего более умного в этих обстоятельствах он не мог придумать. Страха у него уже не оставалось — он вытек вместе с силой, а чувства притупились, однако Роланд подозревал, что скоро это переменится, стоит ему только чуть больше узнать, чего надо бояться.
   Великаны петляли мимо куч гниющего мусора, и от поднимающейся вони спазмами сводило желудок. Его снова начало рвать. Для изголодавшегося по кислороду тела это было слишком, и он снова скользнул в беспамятство.
   Пришел в себя через несколько минут, когда, брошенный на землю, проскользил несколько футов по какой-то мягкой, податливой насыпи, усыпанной твердыми обломками, врезавшимися в избитые ребра. И это была самая лучшая постель за все годы его жизни. Даже вонь не могла омрачить радости от того, что можно спокойно лежать и наслаждаться свободным дыханием. Роланд ничего не видел, в ушах гудело, но он чувствовал себя так хорошо, как никогда на протяжении последних — он смутно припомнил встречу с Тьмой — часов. Вдруг появился свет, и Роланд увидел, что в десяти футах от него стоит один из великанов и тень его танцует в свете костра на странных угловатых предметах. В его руках футляр с гитарой Роланда казался игрушечным.
   Роланд попытался оттолкнуться от земли. Рука прошла через опору с влажным хлюпаньем и попала в полость, заполненную чем-то вроде рисового пудинга, только рисинки в нем шевелились. Роланд взгромоздился на колени, и его обуял ужас: большинство тел разложилось уже до неузнаваемости, гудение шло от миллионов мух, а грудная клетка, в которую провалилась его рука, чем-то кишела. Даже при тусклом освещении нетрудно было догадаться, чем она могла кишеть в царстве мух.
   Только реакция на трупы не позволила Роланду сразу отреагировать на личинок. Какая-то часть его существа хотела заорать: «Уберите это! Уберите!» — но из-за шока он лишь отряхнул руку и остался стоять на коленях с выпученными глазами.
   Как и большинство людей его поколения в его части света, Роланд немного видел трупов — если быть точным, то лишь один, да и тот лежал, как восковая кукла, будто никогда и не жил. Эти же тела были и более, и менее реальны, и единственные сведения о том, как с ними быть, Роланд получил из фильмов, которые предпочел бы не помнить. Хотя все это невозможно было принять ни за фильм, ни даже за кошмар. Ни фильмы, ни кошмары не дают такого непосредственного впечатления. Заболело колено, в которое что-то врезалось, и, Роланд, чуть сместившись, глянул вниз. Под его тяжестью развалился на три четверти палец скелета, блеснула обнажившаяся поверхность сустава. Роланда затрясло, и он ощутил, как в утробе рождается вопль.
   — На твоем месте я бы не стал кричать.
   У одного трупа задвигалась челюсть, а голос — голос принадлежал Тьме.
   — Только напомни этим двоим, что ты здесь, и они могут надумать позавтракать пораньше.
   Роланд всхлипнул, но не издал больше ни звука. Оглянувшись, он заметил, что один из великанов все еще возится с костром, а второй копается в мусорной куче у стены пещеры.
   — Но выход есть, — нашептывал голос Тьмы. — Тебе только надо позвать меня. Попроси меня помочь, и я перенесу тебя домой.
   Губы используемого Тьмой рта не были на это способны, но в голосе Адепта Тьмы Роланду почудилась улыбка, когда тот прибавил:
   — Только не думай слишком долго.
   — Не думай слишком долго, — повторил Роланд, когда труп затих. Разум его балансировал на грани помешательства, и он смотрел в черную глубину, предвкушая развязку.
   «То есть сдайся, — раздался глумливый голос у него в голове. — Пойди по легкой дорожке, как дядя Тони говорит».
   Выход манил. Роланд отступил от него на шаг.
   «А вот черта с два. — Он заставил свое тело не дергаться. — Эти парни мертвы. Вреда мне они не сделают. А если попробуют, от хорошего тычка на части развалятся».
   Смелые слова, хоть он им и не верил до конца. Слишком живое воображение наделяло осклизлые останки жизнью.
   «Он хочет напугать меня так, чтобы я не мог думать, и мне останется только к нему воззвать. Значит, он не может просто…»
   Он заставил себя отвлечься от мыслей о Тьме — они снова заведут его на самый край — и сосредоточиться на ближайшей задаче: как удрать от великанов. Некоторым образом Адепт Тьмы оказал ему услугу — ведь Роландом так овладел страх Тьмы, что для мирских страхов не осталось места, и теперь, сосредоточившись на проблеме выживания, он обнаружил, что может соображать.
   — Выпьем. А сожрем потом.
   Это звучало обнадеживающе.
   — Щас сожрем. Пока не сдохло.
   Вам этого бы не надо…
   Роланд осторожно повернулся. Великан побольше растянулся на полу возле костра, откинувшись спиной на кучу барахла. На коленях он держал деревянную кружку. Другой сидел, грызя бедренную кость.
   — Щас сожрем, — повторил он сквозь зубы, и кость с хрустом расщепилась. Роланд вздрогнул. — Дохлое хуже.
   — Не сдохнет, — возразил другой, отхлебывая из кружки щедрый глоток. — Ничего не сломано.
   — Всегда дохнут, — настаивал первый.
   Роланд понял, что очень легко впасть в заблуждение, считая великанов просто немытыми шутами. Может, они и не были очень разумны, но штабеля костей свидетельствовали, что дело свое они знают. Поскольку они его подобрали в беспамятстве, то, быть может, он был их первой добычей, не избитой до смерти. И если никто раньше не пытался удрать, то шансы на успех неизмеримо возрастают. Надо только тихонько пробраться среди теней у стены, незаметно выскользнуть из пещеры и рвануть со всех ног.
   Но плохо было то, что великан поменьше сидел между ним и Терпеливой, а без нее Роланд не уйдет.
   Великан побольше запустил тем временем себе в глотку нескончаемый поток из кружки, а тот, что поменьше, высасывал мозг из кости, жуя ее легко, как мятную палочку. Но им наверняка захочется поссать или еще чего. Дай Бог, чтобы они для этого выходили из пещеры.
   Чтобы чем-то себя занять, он стал снимать червяков с руки, которой неосторожно вляпался в труп. Это в некотором смысле было самым страшным из всего, что с ним пока произошло, так как тут он был активным участником, а не наблюдателем. Искушение крикнуть «Забери меня отсюда!» и заплатить за это, что потребуют, росло в нем с каждой секундой ожидания, с каждой снятой с руки личинкой, с каждой мухой, с каждым взглядом или полувзглядом на сгнившие тела, и в конце концов нервы у него натянулись туже гитарных струн.
   Наконец великан поменьше встал и пнул ногой своего приятеля, который только фыркнул и крепче стиснул кружку.
   — Выйду, — объявил он. — Без меня не жрать!
   Это прозвучало музыкой. Когда его похититель протопал мимо, он застыл, а потом стал пробираться через усыпанную костями пещеру, пока не увидел выход за тушей великана.
   «Хватай Терпеливую — и деру. Хватай Терпеливую — и деру, — повторял про себя Роланд как заклинание. Руки стиснули футляр. — А теперь… о черт возьми!»
   Сам Роланд не играл на арфе, но достаточно времени провел с друзьями, которые умели это делать, и потому сразу понял, что инструмент, который небрежно швырнули на кучу ржавеющих доспехов — красное дерево, черненое серебро, витое золото, — принадлежал когда-то настоящему мастеру. У него пальцы зачесались провести по оставшимся струнам, погладить плавные изгибы, но он удержался. Роланд знал, что если он коснется арфы, то возьмет ее с собой, и это будет воровство. А красть грешно, даже у такой пары злобных качков. Человеку же, ходящему во Тьме, лучше быть чертовски осторожным, чтобы не оскорбить Свет.
   Он откинулся назад, подумал и вдруг понял, что оставить эту арфу здесь, в мусорной куче, чтобы ее раздавили или — того хуже — чтобы она постепенно распалась на части, будет куда более страшным оскорблением для Света, чем банальное воровство. Поднимая арфу и стараясь не задеть еще оставшихся струн, Роланд понадеялся, что именно так это и воспримет Свет. Он зажал арфу под мышкой и взялся за футляр гитары.
   Ощутив в руке привычную тяжесть Терпеливой, Роланд повернулся и обнаружил, что больший великан вовсе не спит, как он предполагал.
   Из-под кустистых бровей на него взирали неожиданно светлые глаза, а тонкие губы растянулись в неимоверно унылой ухмылке.
   «Класс. Он сбит с толку. Может быть, сочтет меня галлюцинацией».
   — Жратва, ты куда?
   «Это у него с голодухи. А, черт!»
   Роланд уклонился от загребущей руки и рванул к выходу из пещеры, пренебрегая тишиной ради скорости.
   «А может, надо было остановиться и спеть ему колыбельную…»
   Тут великан взревел и вскочил на ноги.
   «Или не надо?»
   Роланд вылетел из пещеры на утреннее солнышко, вильнул мимо меньшего великана, который автоматически попытался его сцапать, и покатился вниз по усыпанному камнями склону. Добраться бы до леса, тут всего сто ярдов, даже меньше, а там, среди деревьев, можно легко оторваться от здоровенных и неуклюжих преследователей.
   По крайней мере он на это надеялся.
 
   — Ты уверен, что мне надо идти на работу, Эван? — Ребекка стояла в дверях, озабоченно глядя, как Адепт меряет шагами ее небольшую квартирку. — Я могу остаться дома и помочь тебе искать.
   — Я был бы рад твоей помощи, Леди. — Эван прошел еще два шага и взял Ребекку за руку. — Но ты ведь знаешь, что любой беспорядок ослабляет барьеры между твоим миром и Тьмой. И если ты не пойдешь на работу… — Он прижался щекой к ее ладони.
   — Если я не пойду на работу, это внесет беспорядок в жизнь многих людей, — серьезно подтвердила Ребекка. — Но Роланд — один из моих лучших друзей. И я хотела бы помочь его найти.
   — У каждого из нас своя роль, Леди.
   В серых глазах стихла буря, и теперь они были неестественно спокойны.
   — Понимаю, — вздохнула она. — Но я бы хотела лучше остаться с тобой.
   — И я бы хотел, чтобы ты осталась со мной, Леди.
   Это было правдой, потому что Эван чувствовал себя увереннее, сильнее, когда она была с ним, легче касался Света, хотя и не понимал почему. Однако он подозревал, что, забрав Роланда, они пытаются заманить в капкан его, Эвана, и не хотел, чтобы Ребекка была поблизости, когда капкан щелкнет. Ею он рисковать не мог. На работе она будет в безопасности. Все же остальное тоже было правдой.
 
   Ветви били по голове, рвали футболку и оставляли болезненные царапины на обнаженных руках. Роланд нырял под них, спасая глаза от хвойных игл, и выругался, когда нога попала под выступающий корень, и он чуть не расшиб лицо о ствол. Он бежал бы быстрее и легче, если бы бросил арфу, освободив руку для отбивания ветвей, но все то же упрямство, заставлявшее его оставаться на улице в любую погоду, удерживало инструмент под мышкой. Роланд ободрал голени о бревно, опять выругался и остановился.
   Сперва он не услышал ничего, кроме собственного тяжелого дыхания. Постепенно он перестал пыхтеть, как целый класс на аэробике, и к нему стали пробиваться другие звуки леса.
   Пели птицы.
   Шелестели на ветру листья.
   Тихо терлись друг о друга — шорх-шорх — две ветви.
   Куда существеннее то, что он не услышал треска сучьев и рева великанов. Они устроили, конечно, игру в пятнашки, но даже великан поменьше не мог двигаться проворно среди деревьев, и Роланд, полный энтузиазма, вырвавшегося из отчаяния, быстро от них оторвался. Судя по звукам окрест, он был спасен.
   Бережно прислонив арфу к бревну и спрятав Терпеливую от греха подальше за ствол большого дерева, Роланд позволил себе впасть в честно заслуженную истерику.
   Когда истерика закончилась, он почувствовал себя почти спокойным. Да, усталым, все еще испуганным, но уже не напряженным до предела. Присев на бревно, Роланд вытер мокрые щеки тыльной стороной ладони и вздохнул.
   — И что теперь? — спросил он у арфы.
   Одна из порванных струн колыхнулась на ветру и задела за целую, заставив ее прозвенеть. Роланд впервые за долгое время улыбнулся.
   — Добро пожаловать, — ответил он, наклонился и вытащил Терпеливую из укрытия.
   На футляре появилось несколько новых зазубрин и царапин, но сама гитара, извлеченная для осмотра, казалась невредимой.
   — Это моя леди, — сказал Роланд, обращаясь к арфе. Он отстегнул ремень от гитары и осторожно положил Терпеливую на ложе из пенопласта и войлока. — И, думаю, ты тоже была чьей-то леди. — Держа арфу на коленях, он приладил вышитую холщовую ленту к одному из закруглений арфы. — А леди заслуживает лучшего места. Вот здесь. — Он закинул ленту на плечо и встал.
   — Может быть, чуть низковато, зато у меня рука свободна для защиты.
   Роланд немного сдвинул Терпеливую на ее ложе, скорее для того, чтобы ощутить ее прикосновение к рукам, чем для чего-нибудь другого, и плотно закрыл крышку. У его бедра прозвучала тихая нота. Из футляра донесся приглушенный, но отчетливый ответ.
   Роланд откинул крышку.
   Терпеливая выглядела как прежде. Он провел пальцем по ее струнам. Звук нисколько не изменился. Только раньше она никогда не звучала, если он на ней не играл. Шли минуты, но и арфа, и гитара молчали. Роланд подождал секунду и снова закрыл футляр. К странности всего, что с ним произошло, эта новая странность относилась как три к десяти, не более.
   — Ладно, — выпрямился он. — Чресла я препоясал. Как будем выбираться?
   Кажется, вспоминалось читанное где-то и когда-то насчет мха, растущего на северной стороне деревьев. Здесь же мох рос, где ему хотелось, а у многих деревьев — по всему стволу. В лесу нельзя было определить, где солнце, и почему-то ни один бойскаут не выскочил из-за деревьев указать ему дорогу, желая заработать баллы за ориентирование в лесу.
   — И все равно я не знаю, куда хочу выйти.
   Наконец Роланд решил держаться пути, выбранного в поспешном бегстве — примерно вниз, и не расставаться с мыслью, что встретит в конце концов кого-нибудь, кто покажет ему путь домой. Не может быть, чтобы единственным выходом было воззвание к Тьме.
   И только тот же противный голосок спросил: «А что, если так оно и есть?»
 
   — Простите, я вас, кажется, где-то видела.
   Эван обернулся на голос. Молодая женщина была тем, чем казалась, а не искусственным созданием Тьмы, так что он всего лишь улыбнулся и сказал:
   — Не думаю.
   Она же протянула руку и нежно коснулась его руки выше браслета.
   — Вы уверены?
   Ее пальцы тихо скользили по его коже.
   — Уверен.
   Она медленно передвигала пальцы вверх по его руке, пока не дошла до плеча. Придвигаясь ближе и касаясь его грудью, она с придыханием сказала:
   — Это все равно. Теперь мы вместе.
   На минуту Эвана ошеломило пламя желания в ее глазах, потом, чуть покачав головой, он осторожно высвободился.
   «Свет притягивает Свет, — подумал он, идя своей дорогой и улыбаясь, а молодая женщина двинулась дальше, лишь смутно помня происшедшее, — но никогда раньше это не происходило так явно».
   Но, пока он прошел два квартала от дома Ребекки до Йонг-стрит, то же самое случилось «так явно» с тремя другими женщинами, одна из которых годилась ему в прабабушки, двумя мужчинами, тринадцатилетним подростком и назойливо дружелюбной собакой. Эван остановился на углу — подумать и понять, в чем дело, и при этом чувствовал, что на него с неприкрытым желанием смотрят по крайней мере две пары глаз.
   «Он ничего не может сделать со мной непосредственно, если только мы не встретимся лицом к лицу, и потому старается затруднить поиски и его, и Роланда, ставя на моем пути этих людей».
   Эван, не желавший никого подвергать риску, вынужден был признать остроумие хода, придуманного Тьмой. Невозможно вести поиски, если через каждые два фута останавливаешься, чтобы отвязаться от очередного обожателя: если учесть опыт этих двух кварталов, потеря времени и сил будет неимоверной. Эван обдумал ситуацию, сделал выводы и похолодел от ярости.
   «Он манипулирует Светом в людях. Не Тьмой, а Светом!»
   Сила Эвана от гнева запылала вокруг него, и трое прохожих, в которых Адепт Тьмы уже пробудил желание Света, пали на колени с блаженными лицами. Эван ощутил желание откликнуться на этот порыв, почувствовал, как рвется проявиться его сила. Он знал, что каждый видит Свет по-своему. Вывести хотя бы этих троих полностью к Свету — вот самый сильный и, возможно, величайший соблазн, одолевавший его род в этом мире.
   Потому что Свет может сдвинуть весы так же легко, как и Тьма.
   Любой же сдвиг весов ослабляет барьеры и всегда на руку Тьме.
   Эван смирил свою силу и постарался исправить нанесенный вред. Свет оказался слишком сильным, чтобы полностью стереть память о нем, но он хотя бы постарался уменьшить его эффект. После этого ему пришлось отступить в безопасность квартиры Ребекки и хорошенько подумать, что же предпринять теперь.
 
   Роланд высвобождал арфу, в животе у него рычало от голода, и рот наполнился слюной.
   — Очень тебе понравилось интимное знакомство с этим кустом, — буркнул он, стараясь освободить струны от месива из сучков и листьев. Пальцы стали какими-то неуклюжими — может быть, потому, что мысли были заняты только запахом жареного мяса. За спиной у него маячили контуры домика на полянке, еле видимой между деревьями, — домика, в котором он мог бы уже быть, если бы арфа, застрявшая в кустах, не сбила его с ног.
   Аккуратно разматывая порванную струну, завившуюся вокруг сучковатой ветки, Роланд нахмурился. Да, он летел вперед куда как быстро, но все же, как ему казалось, закрепил струну достаточно надежно — она не должна была отцепиться. В животе снова заворчало. Уже двенадцать часов как он ничего не ел.
   — Ну вот. — Он наконец освободил инструмент — и закинул ленту на плечо. — Теперь, если ты не возражаешь, я пойду посмотрю, нельзя ли тут чем-нибудь поживиться.
   Подняв с земли Терпеливую, он направился к полянке.
   — Может быть, заработаю пением на ужин. Или завтрак. На что-нибудь…
   Арфа тихо пропела. Терпеливая ответила. Роланд вздохнул.
   — Хорошо, я буду осторожен. В конце концов, — он протянул руку назад и погладил гнутое дерево, — не думаю, что тебе это понравилось больше, чем кусту. Но ты, — он мягко встряхнул Терпеливую, — ты-то в футляре! На что же тебе жаловаться?
   Сквозь винил и войлок донесся отчетливый звук — «соль».
   — Женщины. — Роланд поднял глаза к небу. Его совсем не удивило, что гитара звучит без его участия: он всегда считал ее самостоятельной личностью, и сегодня это просто проявилось со всей очевидностью.
   «К тому же, — подумал он, — если утром тебя чуть не сожрали великаны, днем тебя мало что сможет сильно удивить».
   Он остановился на краю поляны и в изумлении всмотрелся.
   Разве что это.
   Стены маленького домика были сложены из пряников и сцементированы твердой сахарной глазурью. Закругленные края крыши состояли из печенья — по виду шоколадных чипсов, — а оконные и дверные рамы были сделаны из орехового торта. Во дворе виднелось несколько сараев — Роланд решил, что для живности, потому что они были деревянными. В стороне дымила небольшая кирпичная печь, от нее-то и исходил тот восхитительный запах, на который шел Роланд.
   Вобрав в предвкушении полные ноздри этого аромата, Роланд занес было ногу — шагнуть на поляну и опустил ее обратно. Какое-то ускользающее воспоминание пыталось достучаться до него. Все это было на удивление знакомо.
   Дверь домика открылась, и Роланд застыл, увидев низенькую седую старуху. Она несла большую деревянную лопату, и было ясно, что старуха направляется вынуть из печи то, что там жарилось. Такие лопаты Роланд до сих пор видел только в пиццериях, но ведь и кирпичную печь во дворе пряничного домика он тоже пока не встречал на каждом шагу, так что принял это спокойно. Лучше сейчас не трогать старушку, а то она может обжечься. Пусть отойдет подальше от огня, а тогда поглядим, не удастся ли раздобыть завтрак.
   Обернув руку белоснежным передником, старуха открыла дверцу, и запах хлынул такой, что Роланд еле успел проглотить слюнки.
   «Сейчас посмотрим, что она оттуда вытащит… О Господи, я готов съесть даже…»
   …Ребенка.
   На лопате в позе эмбриона свернулся мальчик лет семи. Жар оставил от его волос только обгоревшие пеньки. Кожа — там, где не пузырился вытекший из трещин жир, — была отлично пропечена до золотисто-коричневого цвета.
   Желудок Роланда вывернулся наизнанку, мир завертелся, и последней мыслью перед отчаянным бегством прочь было:
   «Ведь в сказке не сказано, что она их сперва раздевала!»
 
   Астральная форма Эвана вздохнула бы, расходясь все расширяющимися кругами вокруг «Итон-центра», будь она на это способна. Без тела Эван не мог действовать, но следы силы заметил легко — Адепт Тьмы даже не пытался их скрыть — и теперь знал, что случилось с Роландом, хотя и не знал точно, где музыкант теперь. Со временем он мог бы его найти, но именно времени у Эвана и не было — если он хотел остановить Тьму в Иванову ночь.
   Положив на одну чашу жизнь Роланда, а на другую — всех остальных обитателей этого мира, Эван смог принять лишь одно-единственное решение: Тьму надо остановить. Если это ему не удастся, то участь Роланда будет не хуже участи его народа. Если удастся, и Роланд будет еще жив, Эван найдет его. Оставалось только надеяться, что Роланд будет хотеть жить.
   А тем временем в комнате Ребекки Том вспрыгнул на колени Адепту и ткнулся головой в просвет между джинсами и футболкой. Отсутствие ответа ему не понравилось, и он сел обратно, мотая хвостом. Вцепившись когтями в джинсовую ткань, кот подался вперед, понюхал и фыркнул. Прижал уши, спрыгнул на пол и прокрался к окну, остановившись на выступе, чтобы красноречивым мявом сообщить свое мнение. Еще раз фыркнул, спрыгнул наружу и скрылся из глаз.
 
   Роланд летел, не разбирая дороги, желая только уйти подальше от этого ужаса на полянке. Время от времени судорога бросала его на колени, заставляя исторгать остатки желчи в лесную подстилку. Он не видел, обо что спотыкается, во что влетает или через что проламывается, а перед глазами вертелись великаны, гниющие трупы и зажаренные дети.
   Он упал, уже не в силах подняться, а кошмарные видения так и летели перед ним по кругу, по кругу, по кругу, оставив одну лишь мысль:
   «Я хочу домой».
   «Плевать, во что это обойдется. Я хочу домой».
   «Я больше не вынесу».
   Ничего не произошло. Очевидно, Тьма хотела, чтобы он сказал это вслух.
   Роланд всхлипывал, из устланной наждаком глотки вырывались нечленораздельные звуки, и наконец он смог набрать воздуха, чтобы выкрикнуть:
   — Я хочу… — крикнул он.
   — Ну-ка, ну-ка, что у нас тут?
   Теплый, глубокий, по-деревенски протяжный, дружеский голос был так чужд всему этому кошмару, что Роланд отозвался на него всем своим исстрадавшимся существом.
   — Ты не ранен, парень?
   — Я… — Роланд заставил себя приподняться на локте и взглянуть вверх — чтобы увидеть озабоченную физиономию большого бурого медведя. Большого бурого медведя в рабочем комбинезоне фермера и с платком в горошек вокруг шеи.
   — Я… — повторил Роланд угасающим голосом и потерял сознание.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

   — Вот когда покушаешь, отец тебя выведет на опушку.
   — И я! И я!
   Медвежонок застучал ложкой па деревянной миске и чуть не разлил молоко.
   Роланд схватил кружку, переставил ее от греха подальше и был вознагражден благодарной улыбкой мамы-медведицы, которую постарался принять именно в таком качестве, не обращая внимания на открывшуюся пасть, полную острых зубов. Не похоже было, чтобы ему тут что-то угрожало: с того самого момента, как папа-медведь его принес в дом, он видел только доброту.