Страница:
– Ты, оказывается, опасный человек, Планше.
– Что вы, сударь! Просто жаль было упускать такой случай, – отвечал Планше.
– Ну, ладно. Как же поступили с вами испанцы?
– Очень просто, сударь. Им постоянно не хватает солдат: во Фландрии, в Ломбардии, в Италии – повсюду. Нам предложили поступить на службу его католического величества короля Филиппа, предупредив, что в противном случае с нами обойдутся, как с пленными. Мы спросили – отправят ли нас в Европу? Спрашивал, разумеется я, Гримо вообще считался немым. Нам отвечали, что в Европе дерутся, и именно поэтому нам не избежать отправки на театр военных действий. Я чуть не закричал от радости, когда это услышал.
Я ни минуты не сомневался, что нам удастся дезертировать, как только заварится каша покрепче, – у нас уже имелся некоторый опыт по этой части. Фландрия, Италия – это же рядом с Францией, я был на седьмом небе от счастья.
Однако сторожили нас зорко. И дело, представлявшееся таким простым по ту сторону океана, оказалось весьма нелегким по эту. Сперва, сударь, мы попали во Фландрию под начало маркиза Спинолы – их самого толкового полководца. Потом Спинола был отправлен в Северную Италию. Вся его армия постепенно оказалась там же; маркиз хотел иметь при себе свои испытанные войска. Так мы с Гримо очутились под Казале.
Дела у испанцев шли все хуже, наемники стали разбегаться и разбредаться во все стороны, и тут само провидение помогло нам, послав вас и господина Атоса с мушкетерами именно туда, где находился наш дозор. Остальное вам известно, сударь.
– Твои приключения достойны пера летописца, Планше, – задумчиво проговорил д’Артаньян, глядя на зубцы башен и острые шпили парижских крыш, обрисовавшиеся вдалеке. – В дороге ты славно поработал. Париж перед нами.
– Оно и лучше, сударь. Дома всегда чувствуешь себя увереннее, – рассудительно откликнулся Планше.
Глава пятьдесят шестая,
Глава пятьдесят седьмая
Глава пятьдесят восьмая
– Что вы, сударь! Просто жаль было упускать такой случай, – отвечал Планше.
– Ну, ладно. Как же поступили с вами испанцы?
– Очень просто, сударь. Им постоянно не хватает солдат: во Фландрии, в Ломбардии, в Италии – повсюду. Нам предложили поступить на службу его католического величества короля Филиппа, предупредив, что в противном случае с нами обойдутся, как с пленными. Мы спросили – отправят ли нас в Европу? Спрашивал, разумеется я, Гримо вообще считался немым. Нам отвечали, что в Европе дерутся, и именно поэтому нам не избежать отправки на театр военных действий. Я чуть не закричал от радости, когда это услышал.
Я ни минуты не сомневался, что нам удастся дезертировать, как только заварится каша покрепче, – у нас уже имелся некоторый опыт по этой части. Фландрия, Италия – это же рядом с Францией, я был на седьмом небе от счастья.
Однако сторожили нас зорко. И дело, представлявшееся таким простым по ту сторону океана, оказалось весьма нелегким по эту. Сперва, сударь, мы попали во Фландрию под начало маркиза Спинолы – их самого толкового полководца. Потом Спинола был отправлен в Северную Италию. Вся его армия постепенно оказалась там же; маркиз хотел иметь при себе свои испытанные войска. Так мы с Гримо очутились под Казале.
Дела у испанцев шли все хуже, наемники стали разбегаться и разбредаться во все стороны, и тут само провидение помогло нам, послав вас и господина Атоса с мушкетерами именно туда, где находился наш дозор. Остальное вам известно, сударь.
– Твои приключения достойны пера летописца, Планше, – задумчиво проговорил д’Артаньян, глядя на зубцы башен и острые шпили парижских крыш, обрисовавшиеся вдалеке. – В дороге ты славно поработал. Париж перед нами.
– Оно и лучше, сударь. Дома всегда чувствуешь себя увереннее, – рассудительно откликнулся Планше.
Глава пятьдесят шестая,
из которой следует, что надписи на дверях не всегда отражают истинное положение вещей
Пока д’Артаньян и Планше совершают свое неторопливое путешествие в Париж, мы имеем своей целью обратить внимание читателей на другой предмет. Пользуясь привилегией, дарованной нам спецификой литературного ремесла, мы намерены совершить экскурс в недалекое прошлое, перенесясь сами и перенеся тех, кто продолжает следить за нашим повествованием, не только в пространстве, но и во времени.
Мы вернемся в Клермон-Ферран, покинутый нами в столь мрачном и унылом состоянии, и посмотрим, что происходило в том же городе месяца за два до описанных выше событий.
К сожалению, мы увидим все те же печальные картины: колокола отбивают заупокойные панихиды, их звон не смолкает весь день и добрую половину ночи. Непрерывно горят костры, в пламени которых сжигают одежду, пожитки и сами трупы, пораженные чумой. В воздухе носится черный пепел.
Растерянные врачи пытаются спасти тех знатных и родовитых горожан, которые готовы щедро платить им, хотя и понимают, что уже никакие деньги не помогут их пациентам. Дома заперты, лавки на запорах, повсюду разброд и шатание.
Но не станем пытаться охватить взглядом весь город. Заглянем лишь в уже знакомый нам трехэтажный дом с широкими окнами, находящийся неподалеку от площади по улице Гран-Гра.
В избранный нами день в просторном зале, освещенном свечами, так как, несмотря на дневное время, на улицах царил сумрак – частично из-за дыма, поднимавшегося от непрерывно горящих костров, отчасти же из-за низких туч, закрывающих небо, стоял человек. Он стоял у окна, заложив руки за спину и вперив угрюмый взор в темное оконное стекло.
Дверь отворилась, и в гостиную неслышной походной вошел лакей. Он принес еще один канделябр и зажег свечи, колеблющееся пламя которых окончательно рассеяло полумрак и заставило отступить его в углы обширного зала.
– Это ты, Антуан? – спросил человек, оборачиваясь.
– Да, ваша милость.
– Что слышно нового, Антуан? Кого еще утащила чума?
– Доктор Рудольфи говорит, что судью, ваша милость. Давно не видно и советника сенешальства.
– Королевский советник сенешальства Оверни в Клермоне уехал на прошлой неделе – я это знаю наверное. Он увез всю семью в Париж.
– Вот оно что, ваша милость.
Наступило молчание.
– Вели-ка подать вина, – неожиданно проговорил человек у окна. – Или сам принеси.
– Какого прикажете? – осведомился старый слуга, сопровождая свой вопрос поклоном.
– Ты же знаешь, Антуан, что я признаю только доброе вино из винограда, выросшего на песчаной почве Лидо.
Старик-слуга с поклоном удалился.
Выждав, когда двери за ним закрылись, хозяин дома, так как человек был, несомненно, хозяином в этом доме, отошел от окна и принялся мерить гостиную быстрыми шагами.
– Пора, пора, – бормотал он себе под нос. – Судья не успел уехать, и его не стало. Советник увез всех домочадцев, сенешаль отправил дочь в Париж. Сколько можно торчать здесь, ожидая неизвестно чего? Болезнь косит направо и налево. Камилла стала плохо спать, по ночам ее мучают кошмары, а бодрствование превратилось в такой же кошмар. Больше медлить нельзя.
Тут он остановился, словно пораженный какой-то догадкой.
– Но он, он! – прошипел человек, погрозив кулаком неведомому врагу. – Это он держит нас здесь. Он хочет сгноить тут и меня, и Камиллу. Но ему не дождаться этого. Нет, палач в пурпурной мантии. Я перехитрю тебя, я не доставлю тебе радости с усмешкой выслушать доклад о моей смерти. Все твои соглядатаи тоже люди из плоти и крови. Они так же смертны, как и все люди. И сдается мне, что чумы они боятся больше, чем тебя. Скоро они все разбегутся из зачумленного города, они уже бегут. И некому будет удержать меня тут.
Снова отворились двери, и вошел Антуан, неся на подносе бокал вина.
– Бутылку! Принеси бутылку! – отрывисто бросил мессир Гитон, так как это, конечно же, был бывший комендант Ла-Рошели.
– Ваша милость, осмелюсь почтительно заметить…
– Ты, кажется, не расслышал, Антуан!
– Но, ваша милость… ваш лекарь, доктор Рудольфи…
– К черту лекаря! К черту Ришелье! Пусть все они катятся к черту! А самое главное – к черту Клермон-Ферран!
– Согласен со всем, кроме первого, – раздался голос, и в дверях появился человек с умными глазами и постоянно изменяющимся выражением лица.
– А, это вы, Рудольфи, – проворчал мессир Гитон. – Антуан, подайте нам еще один бокал. Вы ведь не откажетесь от вина, произведенного на вашей родине, Рудольфи.
– Совершенно верно, мессир. В Венеции умеют делать все, в том числе и вино.
– А если что делать не умеют, то уж точно перепродадут с барышом, – так же ворчливо откликнулся г-н Гитон. – Ваше здоровье, Рудольфи.
– Сожалею, что не могу ответить вам тем же, ваша милость, так как сам запретил вам пить вино в количестве, превышающем один бокал в день. Но… принимая во внимание ваше настроение, то, что вы угощаете меня, и обстановку в городе… я закрываю глаза на это злоупотребление.
– У меня что-то болит вот здесь, – мрачно сказал г-н Гитон. – Может быть, меня пора выбросить на повозку, чтобы Камилла не заразилась? Вы не могли бы осмотреть меня?
– Непременно. Для этого я и состою при вашей милости, чтобы рассеивать все ваши подозрения и вылечить, если не дай Бог…
– Оставьте, Рудольфи, – брезгливо поморщился бывший мэр Ла-Рошели. – Не надо мне заговаривать зубы. От чумы еще никого не вылечивали.
– Правда, мессир, – легко согласился венецианец. – Благодарю за вино – оно превосходно. А теперь соблаговолите раздеться.
Врач долго и обстоятельно осматривал своего пациента, время от времени задавая ему короткие профессиональные вопросы. Закончив осмотр, доктор Рудольфи уселся в кресло и проговорил:
– В вашем возрасте, мессир, многие заплатили бы большие деньги, чтобы поменяться с вами здоровьем.
– Вы уверены, что не обнаружили ничего подозрительного? – не обращая внимания на развязный тон врача, спросил хозяин дома.
– Ах, мессир. Начало заболевания распознается по затвердению и набуханию сальных желез подмышками и в промежности. Набухшие железы растут очень быстро и скоро достигают размеров куриного яйца, а может быть, и яблока средней величины. Уже потом появляются черные пятна – сначала на предплечьях и бедрах, затем по всему телу. И карбункулы, которые не исчезают даже после того…
– Черт побери! Зачем вы все это мне рассказываете, Рудольфи?
– Чтобы успокоить вас, доказав, что у вас ничего нет.
– Ничего себе, успокоить. Нет, к черту! Я принял решение.
– Надеюсь, что оно соответствует тому, что ваша милость говорили, когда я вошел сюда?
– А что я говорил? Ах, да… я послал вас к черту. Извините, Рудольфи, я погорячился.
– Что вы, мессир, какие пустяки! Я имел в виду, что вы послали к черту Ришелье, а затем и Клермон-Ферран.
– А, вы правы. Да, именно это решение я имел в виду.
Часом позже господин Гитон постучал в дверь спальни Камиллы.
– Камилла, – заявил он, когда девушка пригласила его войти. – Пора собираться в дорогу.
Сердце Камиллы учащенно забилось, и она обрадованно всплеснула руками.
– Вы решили это окончательно, сударь?!
– Бесповоротно.
– Но мне показалось, что вы опять много пили сегодня?
– Это лишь подкрепило меня в моем намерении.
– Но как же быть с приказанием кардинала?!
– К черту кардинала и его приказы!
– Куда же мы поедем на этот раз?
– В Париж!
При этих словах своего бывшего опекуна Камилла не удержалась от радостного возгласа, который показался мессиру Гитону громче первого.
– Да-да, мы поедем в Париж. В этот человеческий муравейник, где легче всего скрыться от глаз вездесущего министра. Я ведь не Бэкингем, в конце концов, чтобы уделять мне повышенное внимание. Мы будем под самым его носом, но сначала заметем следы.
– Сударь, за весь этот год я не слышала от вас более разумных и приятных слов.
– А я – более непочтительных, сударыня. Итак, собирайтесь в дорогу.
Они расстались, вполне довольные друг другом.
Камилла никогда не видела Парижа, она только слышала о нем от других. Она читала о нем в модных романах и грезила в своих снах. Однако в основе ее характера лежали совсем другие качества, нежели те, что были присущи большинству провинциалок ее возраста. Неженская энергия и решительность в сочетании с острым умом могли бы составить Камилле репутацию взбалмошной чудачки. Но, поскольку эти черты ее натуры уравновешивались природной добротой и своеобразной игривой нежностью, окружающие почти всегда находили ее привлекательной и милой.
Только отвергнутые поклонники имели на этот счет особое мнение. Они говорили, что Камилла – капризная гордячка и ветреница.
Проще говоря, Камилла де Бриссар без преувеличений была созданием очаровательным.
Мы уже говорили о том, что лейтенант мушкетеров произвел на нее сильное впечатление. В то же время ее интерес к д’Артаньяну во многом был вызван самим решительным поступком девушки. Гасконец, сам того не зная, предоставил ей возможность совершить нечто. Стать организатором и главной исполнительницей романтического побега заключенного – приключения, щекочущего нервы и самолюбие.
Камилла де Бриссар в роли отважной спасительницы красивого и храброго пленника! Девушка не отдавала себе в этом отчета, но в ее чувстве к д’Артаньяну содержалась немалая доля благодарности, которую испытывает ловкий наездник, красующийся на горячем скакуне, к этому самому скакуну именно за то, что он предоставляет ему такую прекрасную возможность покрасоваться и продемонстрировать искусство верховой езды перед многочисленными зрителями.
Камилла была этим всадником, д’Артаньян – конем.
Отъезд в Париж означал не только избавление от угрозы заболеть страшной болезнью. Он означал новую жизнь, новые впечатления и очень вероятную встречу с д’Артаньяном.
Мессир Гитон обставил свой отъезд из Клермон-Феррана с подобающей тщательностью. Доктор Рудольфи обронил в разговоре с двумя-тремя своими коллегами, что его состоятельный работодатель и пациент, к большому сожалению, видимо, долго не протянет, так как у него обнаружены все признаки начинающейся чумы.
Дом покинули глухой ночью, колеса кареты и копыта лошадей были обернуты мягким войлоком. За городом карета остановилась, из нее вышли двое слуг: Антуан и кучер Пьер. Они вернулись в город, забили окна и двери дома досками и намалевали на дверях букву «Р». Затем они возвратились к тому месту, где их поджидала карета. Верный Антуан занял место в карете, кучер Пьер забрался на свое место, взял в руки вожжи… и карета покатила на север. В Париж.
Разгулявшаяся в Клермон-Ферране чума на этот раз оказалась сильнее кардинала. Никому в голову не пришло заниматься расследованием обстоятельств появления зловещей буквы на дверях трехэтажного дома на улице Гран-Гра.
Мы вернемся в Клермон-Ферран, покинутый нами в столь мрачном и унылом состоянии, и посмотрим, что происходило в том же городе месяца за два до описанных выше событий.
К сожалению, мы увидим все те же печальные картины: колокола отбивают заупокойные панихиды, их звон не смолкает весь день и добрую половину ночи. Непрерывно горят костры, в пламени которых сжигают одежду, пожитки и сами трупы, пораженные чумой. В воздухе носится черный пепел.
Растерянные врачи пытаются спасти тех знатных и родовитых горожан, которые готовы щедро платить им, хотя и понимают, что уже никакие деньги не помогут их пациентам. Дома заперты, лавки на запорах, повсюду разброд и шатание.
Но не станем пытаться охватить взглядом весь город. Заглянем лишь в уже знакомый нам трехэтажный дом с широкими окнами, находящийся неподалеку от площади по улице Гран-Гра.
В избранный нами день в просторном зале, освещенном свечами, так как, несмотря на дневное время, на улицах царил сумрак – частично из-за дыма, поднимавшегося от непрерывно горящих костров, отчасти же из-за низких туч, закрывающих небо, стоял человек. Он стоял у окна, заложив руки за спину и вперив угрюмый взор в темное оконное стекло.
Дверь отворилась, и в гостиную неслышной походной вошел лакей. Он принес еще один канделябр и зажег свечи, колеблющееся пламя которых окончательно рассеяло полумрак и заставило отступить его в углы обширного зала.
– Это ты, Антуан? – спросил человек, оборачиваясь.
– Да, ваша милость.
– Что слышно нового, Антуан? Кого еще утащила чума?
– Доктор Рудольфи говорит, что судью, ваша милость. Давно не видно и советника сенешальства.
– Королевский советник сенешальства Оверни в Клермоне уехал на прошлой неделе – я это знаю наверное. Он увез всю семью в Париж.
– Вот оно что, ваша милость.
Наступило молчание.
– Вели-ка подать вина, – неожиданно проговорил человек у окна. – Или сам принеси.
– Какого прикажете? – осведомился старый слуга, сопровождая свой вопрос поклоном.
– Ты же знаешь, Антуан, что я признаю только доброе вино из винограда, выросшего на песчаной почве Лидо.
Старик-слуга с поклоном удалился.
Выждав, когда двери за ним закрылись, хозяин дома, так как человек был, несомненно, хозяином в этом доме, отошел от окна и принялся мерить гостиную быстрыми шагами.
– Пора, пора, – бормотал он себе под нос. – Судья не успел уехать, и его не стало. Советник увез всех домочадцев, сенешаль отправил дочь в Париж. Сколько можно торчать здесь, ожидая неизвестно чего? Болезнь косит направо и налево. Камилла стала плохо спать, по ночам ее мучают кошмары, а бодрствование превратилось в такой же кошмар. Больше медлить нельзя.
Тут он остановился, словно пораженный какой-то догадкой.
– Но он, он! – прошипел человек, погрозив кулаком неведомому врагу. – Это он держит нас здесь. Он хочет сгноить тут и меня, и Камиллу. Но ему не дождаться этого. Нет, палач в пурпурной мантии. Я перехитрю тебя, я не доставлю тебе радости с усмешкой выслушать доклад о моей смерти. Все твои соглядатаи тоже люди из плоти и крови. Они так же смертны, как и все люди. И сдается мне, что чумы они боятся больше, чем тебя. Скоро они все разбегутся из зачумленного города, они уже бегут. И некому будет удержать меня тут.
Снова отворились двери, и вошел Антуан, неся на подносе бокал вина.
– Бутылку! Принеси бутылку! – отрывисто бросил мессир Гитон, так как это, конечно же, был бывший комендант Ла-Рошели.
– Ваша милость, осмелюсь почтительно заметить…
– Ты, кажется, не расслышал, Антуан!
– Но, ваша милость… ваш лекарь, доктор Рудольфи…
– К черту лекаря! К черту Ришелье! Пусть все они катятся к черту! А самое главное – к черту Клермон-Ферран!
– Согласен со всем, кроме первого, – раздался голос, и в дверях появился человек с умными глазами и постоянно изменяющимся выражением лица.
– А, это вы, Рудольфи, – проворчал мессир Гитон. – Антуан, подайте нам еще один бокал. Вы ведь не откажетесь от вина, произведенного на вашей родине, Рудольфи.
– Совершенно верно, мессир. В Венеции умеют делать все, в том числе и вино.
– А если что делать не умеют, то уж точно перепродадут с барышом, – так же ворчливо откликнулся г-н Гитон. – Ваше здоровье, Рудольфи.
– Сожалею, что не могу ответить вам тем же, ваша милость, так как сам запретил вам пить вино в количестве, превышающем один бокал в день. Но… принимая во внимание ваше настроение, то, что вы угощаете меня, и обстановку в городе… я закрываю глаза на это злоупотребление.
– У меня что-то болит вот здесь, – мрачно сказал г-н Гитон. – Может быть, меня пора выбросить на повозку, чтобы Камилла не заразилась? Вы не могли бы осмотреть меня?
– Непременно. Для этого я и состою при вашей милости, чтобы рассеивать все ваши подозрения и вылечить, если не дай Бог…
– Оставьте, Рудольфи, – брезгливо поморщился бывший мэр Ла-Рошели. – Не надо мне заговаривать зубы. От чумы еще никого не вылечивали.
– Правда, мессир, – легко согласился венецианец. – Благодарю за вино – оно превосходно. А теперь соблаговолите раздеться.
Врач долго и обстоятельно осматривал своего пациента, время от времени задавая ему короткие профессиональные вопросы. Закончив осмотр, доктор Рудольфи уселся в кресло и проговорил:
– В вашем возрасте, мессир, многие заплатили бы большие деньги, чтобы поменяться с вами здоровьем.
– Вы уверены, что не обнаружили ничего подозрительного? – не обращая внимания на развязный тон врача, спросил хозяин дома.
– Ах, мессир. Начало заболевания распознается по затвердению и набуханию сальных желез подмышками и в промежности. Набухшие железы растут очень быстро и скоро достигают размеров куриного яйца, а может быть, и яблока средней величины. Уже потом появляются черные пятна – сначала на предплечьях и бедрах, затем по всему телу. И карбункулы, которые не исчезают даже после того…
– Черт побери! Зачем вы все это мне рассказываете, Рудольфи?
– Чтобы успокоить вас, доказав, что у вас ничего нет.
– Ничего себе, успокоить. Нет, к черту! Я принял решение.
– Надеюсь, что оно соответствует тому, что ваша милость говорили, когда я вошел сюда?
– А что я говорил? Ах, да… я послал вас к черту. Извините, Рудольфи, я погорячился.
– Что вы, мессир, какие пустяки! Я имел в виду, что вы послали к черту Ришелье, а затем и Клермон-Ферран.
– А, вы правы. Да, именно это решение я имел в виду.
Часом позже господин Гитон постучал в дверь спальни Камиллы.
– Камилла, – заявил он, когда девушка пригласила его войти. – Пора собираться в дорогу.
Сердце Камиллы учащенно забилось, и она обрадованно всплеснула руками.
– Вы решили это окончательно, сударь?!
– Бесповоротно.
– Но мне показалось, что вы опять много пили сегодня?
– Это лишь подкрепило меня в моем намерении.
– Но как же быть с приказанием кардинала?!
– К черту кардинала и его приказы!
– Куда же мы поедем на этот раз?
– В Париж!
При этих словах своего бывшего опекуна Камилла не удержалась от радостного возгласа, который показался мессиру Гитону громче первого.
– Да-да, мы поедем в Париж. В этот человеческий муравейник, где легче всего скрыться от глаз вездесущего министра. Я ведь не Бэкингем, в конце концов, чтобы уделять мне повышенное внимание. Мы будем под самым его носом, но сначала заметем следы.
– Сударь, за весь этот год я не слышала от вас более разумных и приятных слов.
– А я – более непочтительных, сударыня. Итак, собирайтесь в дорогу.
Они расстались, вполне довольные друг другом.
Камилла никогда не видела Парижа, она только слышала о нем от других. Она читала о нем в модных романах и грезила в своих снах. Однако в основе ее характера лежали совсем другие качества, нежели те, что были присущи большинству провинциалок ее возраста. Неженская энергия и решительность в сочетании с острым умом могли бы составить Камилле репутацию взбалмошной чудачки. Но, поскольку эти черты ее натуры уравновешивались природной добротой и своеобразной игривой нежностью, окружающие почти всегда находили ее привлекательной и милой.
Только отвергнутые поклонники имели на этот счет особое мнение. Они говорили, что Камилла – капризная гордячка и ветреница.
Проще говоря, Камилла де Бриссар без преувеличений была созданием очаровательным.
Мы уже говорили о том, что лейтенант мушкетеров произвел на нее сильное впечатление. В то же время ее интерес к д’Артаньяну во многом был вызван самим решительным поступком девушки. Гасконец, сам того не зная, предоставил ей возможность совершить нечто. Стать организатором и главной исполнительницей романтического побега заключенного – приключения, щекочущего нервы и самолюбие.
Камилла де Бриссар в роли отважной спасительницы красивого и храброго пленника! Девушка не отдавала себе в этом отчета, но в ее чувстве к д’Артаньяну содержалась немалая доля благодарности, которую испытывает ловкий наездник, красующийся на горячем скакуне, к этому самому скакуну именно за то, что он предоставляет ему такую прекрасную возможность покрасоваться и продемонстрировать искусство верховой езды перед многочисленными зрителями.
Камилла была этим всадником, д’Артаньян – конем.
Отъезд в Париж означал не только избавление от угрозы заболеть страшной болезнью. Он означал новую жизнь, новые впечатления и очень вероятную встречу с д’Артаньяном.
Мессир Гитон обставил свой отъезд из Клермон-Феррана с подобающей тщательностью. Доктор Рудольфи обронил в разговоре с двумя-тремя своими коллегами, что его состоятельный работодатель и пациент, к большому сожалению, видимо, долго не протянет, так как у него обнаружены все признаки начинающейся чумы.
Дом покинули глухой ночью, колеса кареты и копыта лошадей были обернуты мягким войлоком. За городом карета остановилась, из нее вышли двое слуг: Антуан и кучер Пьер. Они вернулись в город, забили окна и двери дома досками и намалевали на дверях букву «Р». Затем они возвратились к тому месту, где их поджидала карета. Верный Антуан занял место в карете, кучер Пьер забрался на свое место, взял в руки вожжи… и карета покатила на север. В Париж.
Разгулявшаяся в Клермон-Ферране чума на этот раз оказалась сильнее кардинала. Никому в голову не пришло заниматься расследованием обстоятельств появления зловещей буквы на дверях трехэтажного дома на улице Гран-Гра.
Глава пятьдесят седьмая
В Париже
Камилла впервые совершала этот путь. Поначалу взору ее открывались довольно знакомые картины: длинный ряд холмов, усеянных дикими виноградниками, а вслед за ними потянулись пустые в это время года поля. Мельницы поскрипывали своими крыльями, медленно брели коровы, и монотонность ландшафта убаюкивала девушку. Она задремывала с улыбкой на лице.
Но с каждым днем, чем ближе подъезжали к Парижу, тем интереснее было то, что творилось вокруг. Суровое молчание гор, тишина и безлюдье равнин сменились торопливым движением, суматохой быстро снующих карет, обтянутых пестрыми шелковыми, а иногда и бархатными тканями. То справа, то слева появлялись кабачки с вычурными, зазывающими вывесками, на которых Камилла, высунувшись из окна, успевала рассмотреть изображения сирен, наяд, дриад, драконов и львов, трубадуров и королей. В теплый сезон зажиточные парижане любили поразвлечься тут – поиграть в кегли и выпить вина.
Но вот карета, приблизившись к столице, покатила вдоль Сены – этой самой знаменитой из рек, омывающей Древний город. Открылась величественная панорама множества домов, шпилей, церквей и колоколен. Дым из печных труб стлался над городом слоем рыжеватого тумана. Солнце уже клонилось к закату, и его багровый шар плавал в этом полупрозрачном мареве, из которого выплывали очертания домов, дворцов и церквей. Виднелась на другом берегу Сены башня Арсенала, монастырь Целестинских монахов и многое другое – впервые увиденное и волнующе незнакомое.
Подъехав ближе к крепостным стенам Парижа, карета попала в беспорядочную толпу торговых повозок, дилижансов, почтовых карет и фургонов, также стремящихся въехать в столицу. В соответствии с королевскими эдиктами чиновники собирали городскую ввозную пошлину.
Когда карета миновала Сен-Бернарские ворота, девушку поразила громада Собора Богоматери с двумя четырехугольными башнями и тонким шпилем посередине. Колоколенки других церквей смиренно выглядывали из-за крыш. Их черные зубцы, словно нарисованные, резко выделялись на еще светлом небе.
Всадники, пешеходы, кареты и повозки с шумом и криком двигались во всех направлениях по набережной Сены.
Смеркалось, и один за другим зажигались огни. Они усеивали красными точками темнеющие фасады домов. Огни отражались в черном зеркале засыпающей Сены, дробясь и мерцая, плясали в темной воде диковинными красными рыбками.
Вскоре в полумраке обрисовались контуры церкви и монастыря Великих Августинцев, а на площади посреди Нового моста Камилла увидела в вечерних сумерках конную статую Генриха IV. Читатель помнит, что именно здесь, на Новом мосту, д’Артаньян нашел себе нового слугу по возвращении из Ла-Рошели.
Карета свернула в улицу Дофина, и бронзовый основатель царствующей династии скрылся из виду.
– Мы переночуем в гостинице, Камилла, – сказал мессир Гитон. – А утром я подыщу приличную квартиру в таком месте, где ищейкам кардинала и в голову не придет нас искать.
Мы уже говорили, что г-н Гитон по-своему любил девушку и хотел, чтобы Камилле понравилась ее первая встреча с Парижем. Он остановил свой выбор на довольно дорогой гостинице, огромная кухня которой способна была вызвать целую гамму приятных кулинарных переживаний.
В огромном очаге трещали пожираемые огнем поленья, больше походившие на целые деревья. На вертелах, расположенных друг над другом, аппетитно золотились гирлянды гусей, каплунов и пулярок, жарились бараньи бока и телячьи ноги. Куропатки, бекасы, перепела – все это и многое другое было к услугам проголодавшихся путешественников. И мы погрешили бы против истины, если бы рискнули утверждать, что они не отдали должное запасам хозяина гостиницы и кулинарным способностям его поваров.
Разгоряченная легким вином и вкусной едой, обрадованная тем, что страхи, вызванные эпидемией чумы, растаяли, как ночной кошмар, что она наконец в Париже, что скоро повидает д’Артаньяна, Камилла долго не могла уснуть.
Несмотря на поздний час, за окном шумел большой город Париж. Он не успокаивался и ночью. Стук колес проезжающей кареты, песни подвыпивших ночных гуляк, дробный стук копыт коня проскакавшего по улице всадника, а иногда и звон клинков дуэлянтов заставляли девушку прислушиваться, тревожили воображение. В голове теснились быстро сменявшиеся мысли, смелые мечты и планы.
Долго еще лежала она без сна, прислушиваясь к ночному Парижу.
Утром Камилла, сопровождаемая слугой и камеристкой, вышла из гостиницы. Ей хотелось подышать парижским воздухом и обдумать свои дальнейшие действия.
При свете солнца город еще больше понравился ей. Над крышами домов левого берега Сены поднимался шпиль старой романской церкви Сен-Жермен-де-Пре. Дальше знаменитая Нельская башня, подножием спускавшаяся к самой Сене, гордо возвышалась над развалинами старого дворца. А за ней вдалеке глаз различал три креста на вершине Мон-Валериена.
Великолепный Лувр на правом берегу, озаренный взошедшим солнцем, радовал взор благородными архитектурными деталями. Знаменитая галерея, построенная по приказу Генриха IV Батистом Андруэ, больше известным под именем Серсо, и соединявшая Лувр с Тюильри, красовалась своими несравненными фигурными карнизами, колоннами и пилястрами, которые приравнивали ее к лучшим творениям античных зодчих.
Его величество, как говорили, до сих пор поминал добрым словом своего царственного отца за эту галерею, позволявшую королю по своему желанию попадать из Парижа на лоно природы. За Тюильрийским садом виднелись деревья Кур-ла-Рен, где знатные дамы имели обыкновение щеголять своими выездами, совершая неторопливую прогулку.
Река, оживлявшаяся днем, теперь пестрела барками и лодками. У набережной Лувра Камилла разглядела позолоченные королевские галиоты, изукрашенные искусной резьбой, с поднятыми и развевающимися на ветру королевскими штандартами и национальными флагами. Ближе к мосту за островерхими крышами виднелись колоколенки Сен-Жермен-Л’Озеруа.
Зрелище Лувра неожиданно подсказало Камилле простое решение: «Я явилась к нему за решетку, неужели же я стану раздумывать, удобно ли написать ему письмо?»
Конечно, мадемуазель де Бриссар понятия не имела о том, где искать д’Артаньяна в Париже, но зато, будучи девушкой здравомыслящей, она сразу поняла, где искать лейтенанта королевских мушкетеров. Конечно, в Лувре. Ведь мушкетеры короля несут караульную службу в королевском дворце.
Камилла вернулась в гостиницу, спросила перо и чернила и изящным быстрым почерком написала следующие строки:
«Сударь!
С тех пор как, по воле известной вам высокопоставленной особы, мы вынуждены были спешно покинуть родной город, прошло много времени. Время избавляет нас от иллюзий и стирает воспоминания. Однако мне незачем скрывать, что мне было бы приятно убедиться в Вашем благополучии и добром здоровье, потому что жизнь мужественного воина, к несчастью, подвержена множеству опасностей в наше время.
Я и человек, к которому, надеюсь, Вы не испытываете ненависти за прошедшее, хотя имеете полное право его не любить, остановились в гостинице «Корона Парижа» на улице Дофина. Очевидно, скоро мы переменим место жительства, но если Вы захотите написать ответ, то можете навести обо мне справки у хозяина – я оставлю ему свой новый адрес.
К. Б.».
Запечатав письмо, Камилла написала простой адрес: «Г-ну д’Артаньяну, лейтенанту королевских мушкетеров в Лувре». После чего она вручила письмо слуге по имени Антуан, сопровождавшему их из Клермон-Феррана в Париж, и велела ему отнести его в Лувр, вручив первому же мушкетеру роты де Тревиля, которого он встретит, несущему караульную службу у дворца.
Все это она успела совершить до возвращения мессира Гитона, сообщившего ей, что им найдена хорошая квартира на улице Нев-Сент-Ламбер.
– Правда, – заметил по этому поводу бывший мэр Ла-Рошели, – мне пришлось заплатить шестьсот ливров за год вперед, но зато никому и в голову не придет искать нас в доме, что напротив особняка Кондэ.
По мере того как шло время, нетерпение девушки все возрастало. Наконец Антуан возвратился и сообщил, что лейтенанта королевских мушкетеров господина д’Артаньяна в Париже нет, по той причине что он воюет в Северной Италии в составе своего полка.
Но с каждым днем, чем ближе подъезжали к Парижу, тем интереснее было то, что творилось вокруг. Суровое молчание гор, тишина и безлюдье равнин сменились торопливым движением, суматохой быстро снующих карет, обтянутых пестрыми шелковыми, а иногда и бархатными тканями. То справа, то слева появлялись кабачки с вычурными, зазывающими вывесками, на которых Камилла, высунувшись из окна, успевала рассмотреть изображения сирен, наяд, дриад, драконов и львов, трубадуров и королей. В теплый сезон зажиточные парижане любили поразвлечься тут – поиграть в кегли и выпить вина.
Но вот карета, приблизившись к столице, покатила вдоль Сены – этой самой знаменитой из рек, омывающей Древний город. Открылась величественная панорама множества домов, шпилей, церквей и колоколен. Дым из печных труб стлался над городом слоем рыжеватого тумана. Солнце уже клонилось к закату, и его багровый шар плавал в этом полупрозрачном мареве, из которого выплывали очертания домов, дворцов и церквей. Виднелась на другом берегу Сены башня Арсенала, монастырь Целестинских монахов и многое другое – впервые увиденное и волнующе незнакомое.
Подъехав ближе к крепостным стенам Парижа, карета попала в беспорядочную толпу торговых повозок, дилижансов, почтовых карет и фургонов, также стремящихся въехать в столицу. В соответствии с королевскими эдиктами чиновники собирали городскую ввозную пошлину.
Когда карета миновала Сен-Бернарские ворота, девушку поразила громада Собора Богоматери с двумя четырехугольными башнями и тонким шпилем посередине. Колоколенки других церквей смиренно выглядывали из-за крыш. Их черные зубцы, словно нарисованные, резко выделялись на еще светлом небе.
Всадники, пешеходы, кареты и повозки с шумом и криком двигались во всех направлениях по набережной Сены.
Смеркалось, и один за другим зажигались огни. Они усеивали красными точками темнеющие фасады домов. Огни отражались в черном зеркале засыпающей Сены, дробясь и мерцая, плясали в темной воде диковинными красными рыбками.
Вскоре в полумраке обрисовались контуры церкви и монастыря Великих Августинцев, а на площади посреди Нового моста Камилла увидела в вечерних сумерках конную статую Генриха IV. Читатель помнит, что именно здесь, на Новом мосту, д’Артаньян нашел себе нового слугу по возвращении из Ла-Рошели.
Карета свернула в улицу Дофина, и бронзовый основатель царствующей династии скрылся из виду.
– Мы переночуем в гостинице, Камилла, – сказал мессир Гитон. – А утром я подыщу приличную квартиру в таком месте, где ищейкам кардинала и в голову не придет нас искать.
Мы уже говорили, что г-н Гитон по-своему любил девушку и хотел, чтобы Камилле понравилась ее первая встреча с Парижем. Он остановил свой выбор на довольно дорогой гостинице, огромная кухня которой способна была вызвать целую гамму приятных кулинарных переживаний.
В огромном очаге трещали пожираемые огнем поленья, больше походившие на целые деревья. На вертелах, расположенных друг над другом, аппетитно золотились гирлянды гусей, каплунов и пулярок, жарились бараньи бока и телячьи ноги. Куропатки, бекасы, перепела – все это и многое другое было к услугам проголодавшихся путешественников. И мы погрешили бы против истины, если бы рискнули утверждать, что они не отдали должное запасам хозяина гостиницы и кулинарным способностям его поваров.
Разгоряченная легким вином и вкусной едой, обрадованная тем, что страхи, вызванные эпидемией чумы, растаяли, как ночной кошмар, что она наконец в Париже, что скоро повидает д’Артаньяна, Камилла долго не могла уснуть.
Несмотря на поздний час, за окном шумел большой город Париж. Он не успокаивался и ночью. Стук колес проезжающей кареты, песни подвыпивших ночных гуляк, дробный стук копыт коня проскакавшего по улице всадника, а иногда и звон клинков дуэлянтов заставляли девушку прислушиваться, тревожили воображение. В голове теснились быстро сменявшиеся мысли, смелые мечты и планы.
Долго еще лежала она без сна, прислушиваясь к ночному Парижу.
Утром Камилла, сопровождаемая слугой и камеристкой, вышла из гостиницы. Ей хотелось подышать парижским воздухом и обдумать свои дальнейшие действия.
При свете солнца город еще больше понравился ей. Над крышами домов левого берега Сены поднимался шпиль старой романской церкви Сен-Жермен-де-Пре. Дальше знаменитая Нельская башня, подножием спускавшаяся к самой Сене, гордо возвышалась над развалинами старого дворца. А за ней вдалеке глаз различал три креста на вершине Мон-Валериена.
Великолепный Лувр на правом берегу, озаренный взошедшим солнцем, радовал взор благородными архитектурными деталями. Знаменитая галерея, построенная по приказу Генриха IV Батистом Андруэ, больше известным под именем Серсо, и соединявшая Лувр с Тюильри, красовалась своими несравненными фигурными карнизами, колоннами и пилястрами, которые приравнивали ее к лучшим творениям античных зодчих.
Его величество, как говорили, до сих пор поминал добрым словом своего царственного отца за эту галерею, позволявшую королю по своему желанию попадать из Парижа на лоно природы. За Тюильрийским садом виднелись деревья Кур-ла-Рен, где знатные дамы имели обыкновение щеголять своими выездами, совершая неторопливую прогулку.
Река, оживлявшаяся днем, теперь пестрела барками и лодками. У набережной Лувра Камилла разглядела позолоченные королевские галиоты, изукрашенные искусной резьбой, с поднятыми и развевающимися на ветру королевскими штандартами и национальными флагами. Ближе к мосту за островерхими крышами виднелись колоколенки Сен-Жермен-Л’Озеруа.
Зрелище Лувра неожиданно подсказало Камилле простое решение: «Я явилась к нему за решетку, неужели же я стану раздумывать, удобно ли написать ему письмо?»
Конечно, мадемуазель де Бриссар понятия не имела о том, где искать д’Артаньяна в Париже, но зато, будучи девушкой здравомыслящей, она сразу поняла, где искать лейтенанта королевских мушкетеров. Конечно, в Лувре. Ведь мушкетеры короля несут караульную службу в королевском дворце.
Камилла вернулась в гостиницу, спросила перо и чернила и изящным быстрым почерком написала следующие строки:
«Сударь!
С тех пор как, по воле известной вам высокопоставленной особы, мы вынуждены были спешно покинуть родной город, прошло много времени. Время избавляет нас от иллюзий и стирает воспоминания. Однако мне незачем скрывать, что мне было бы приятно убедиться в Вашем благополучии и добром здоровье, потому что жизнь мужественного воина, к несчастью, подвержена множеству опасностей в наше время.
Я и человек, к которому, надеюсь, Вы не испытываете ненависти за прошедшее, хотя имеете полное право его не любить, остановились в гостинице «Корона Парижа» на улице Дофина. Очевидно, скоро мы переменим место жительства, но если Вы захотите написать ответ, то можете навести обо мне справки у хозяина – я оставлю ему свой новый адрес.
К. Б.».
Запечатав письмо, Камилла написала простой адрес: «Г-ну д’Артаньяну, лейтенанту королевских мушкетеров в Лувре». После чего она вручила письмо слуге по имени Антуан, сопровождавшему их из Клермон-Феррана в Париж, и велела ему отнести его в Лувр, вручив первому же мушкетеру роты де Тревиля, которого он встретит, несущему караульную службу у дворца.
Все это она успела совершить до возвращения мессира Гитона, сообщившего ей, что им найдена хорошая квартира на улице Нев-Сент-Ламбер.
– Правда, – заметил по этому поводу бывший мэр Ла-Рошели, – мне пришлось заплатить шестьсот ливров за год вперед, но зато никому и в голову не придет искать нас в доме, что напротив особняка Кондэ.
По мере того как шло время, нетерпение девушки все возрастало. Наконец Антуан возвратился и сообщил, что лейтенанта королевских мушкетеров господина д’Артаньяна в Париже нет, по той причине что он воюет в Северной Италии в составе своего полка.
Глава пятьдесят восьмая
Труды его высокопреосвященства
По возвращении в Париж его высокопреосвященство понял, что отдохнуть ему не удастся. Впрочем, этот человек и не умел отдыхать. От войны – к политике, а от политики – к искусству: литературе, театру и поэзии – таков был день кардинала.
У г-на де Тревиля недаром вполголоса говорили о предстоящей кардиналу новой кампании. Дворянская вольница, донельзя раздражавшая кардинала и раньше, сделалась для него нестерпимой теперь, когда его власть неизмеримо упрочилась, благодаря военным успехам против гугенотов и испанцев.
Принцы и герцоги, находившиеся в оппозиции к «красному герцогу», предчувствовали грозу и пытались принять свои меры.
Однажды вечером отец Жозеф сообщил кардиналу, что губернатор Лангедока Генрих Монморанси открыто призывал к неповиновению его указам, ложившимся тяжким налоговым бременем на местное чиновничество и родовую аристократию.
– Это все с тех пор, как он имел неосторожность жениться на этой Орсини, – проворчал кардинал, который раньше считал Монморанси вполне преданным человеком и даже удостаивал его своей дружбы. – Видите, отец Жозеф, какую роль в жизни человека может играть неудачный брак. Он явно пагубно влияет на честного Генриха. К несчастью, он не блещет умом. Иначе королева-мать не смогла бы перетащить его на свою сторону.
И кардинал распорядился не спускать глаз с губернатора Лангедока. Его агенты следили за королевой-матерью, за Кондэ…
Но не уследили за младшим братом короля Гастоном Орлеанским. Он отправился в Орлеан и всерьез принялся готовить там возмущение.
– Вы сами видите, ваше величество: все против меня, – лицемерно вздыхая, говорил кардинал Людовику.
– У фортуны всегда есть враги, – отвечал король, который после всех этих военных походов чувствовал себя совершенно изнуренным и не мог представить управления страной без помощи Ришелье.
Точнее – Францией управлял Ришелье, иногда делая это от имени короля. Однако последнее время его высокопреосвященство все чаще делал все от своего собственного имени.
– К сожалению, у меня есть сведения, что Карл IV Лотарингский пообещал принцу помощь. Военную помощь, ваше величество. Боюсь, что его высочество не успокоится, пока не увидит меня сосланным в глушь, да еще и лишенным сана вдобавок.
– Думаю, любезный брат Гастон зашел слишком далеко в своих притязаниях, – недобро отвечал король. – Кажется, призрак короны не дает ему спать спокойно… Да, заговоры и интриги – не лучшее времяпрепровождение для брата короля, – повторял Людовик, расхаживая по кабинету.
– Заговоры, – подхватил кардинал, почувствовав, что слово произнесено. – Заговорщики окружают любое большое дело, что же говорить о великих начинаниях вашего величества? Полиция недавно напала на след еще одной группы злоумышленников, и теперь я счастлив объяснить вашему величеству то трагическое недоразумение, которое случилось с господином д’Артаньяном – лейтенантом мушкетеров роты господина де Тревиля, незадолго до итальянской кампании.
– Вот как? – Брови короля удивленно взметнулись вверх.
По правде говоря, его величество уже успел позабыть об инциденте, но сейчас кардинал напомнил ему происшествие на улице Скверных Мальчишек.
– Да, ваше величество. Человек моей службы по имени дю Пейра, которого я откомандировал в Тур для наблюдения за герцогиней де…
– К чему имена, герцог? – досадливо поморщился король. – Я прекрасно помню об этой интриганке… помню, что она сидит в Туре и только и ждет… Ах, если бы королева не придавала своей старой дружбе такого большого значения! – И король вздохнул.
Этот вздох заставил кардинала улыбнуться в усы. Но кардинал умел улыбаться так, что этого никто не замечал. Поэтому его величество тоже не заметил ровным счетом ничего.
– Продолжайте, герцог, Я помню это имя – дю Пейра. Это тот… хм, дворянин, который предводительствовал то ли семью, то ли восемью… хм, вашими… агентами, пытавшимися убить господина д’Артаньяна. Вот видите, я все помню, герцог.
– У вашего величества превосходная память, – сухо отвечал кардинал с легким поклоном. – Именно это злосчастное происшествие я хотел прояснить.
У г-на де Тревиля недаром вполголоса говорили о предстоящей кардиналу новой кампании. Дворянская вольница, донельзя раздражавшая кардинала и раньше, сделалась для него нестерпимой теперь, когда его власть неизмеримо упрочилась, благодаря военным успехам против гугенотов и испанцев.
Принцы и герцоги, находившиеся в оппозиции к «красному герцогу», предчувствовали грозу и пытались принять свои меры.
Однажды вечером отец Жозеф сообщил кардиналу, что губернатор Лангедока Генрих Монморанси открыто призывал к неповиновению его указам, ложившимся тяжким налоговым бременем на местное чиновничество и родовую аристократию.
– Это все с тех пор, как он имел неосторожность жениться на этой Орсини, – проворчал кардинал, который раньше считал Монморанси вполне преданным человеком и даже удостаивал его своей дружбы. – Видите, отец Жозеф, какую роль в жизни человека может играть неудачный брак. Он явно пагубно влияет на честного Генриха. К несчастью, он не блещет умом. Иначе королева-мать не смогла бы перетащить его на свою сторону.
И кардинал распорядился не спускать глаз с губернатора Лангедока. Его агенты следили за королевой-матерью, за Кондэ…
Но не уследили за младшим братом короля Гастоном Орлеанским. Он отправился в Орлеан и всерьез принялся готовить там возмущение.
– Вы сами видите, ваше величество: все против меня, – лицемерно вздыхая, говорил кардинал Людовику.
– У фортуны всегда есть враги, – отвечал король, который после всех этих военных походов чувствовал себя совершенно изнуренным и не мог представить управления страной без помощи Ришелье.
Точнее – Францией управлял Ришелье, иногда делая это от имени короля. Однако последнее время его высокопреосвященство все чаще делал все от своего собственного имени.
– К сожалению, у меня есть сведения, что Карл IV Лотарингский пообещал принцу помощь. Военную помощь, ваше величество. Боюсь, что его высочество не успокоится, пока не увидит меня сосланным в глушь, да еще и лишенным сана вдобавок.
– Думаю, любезный брат Гастон зашел слишком далеко в своих притязаниях, – недобро отвечал король. – Кажется, призрак короны не дает ему спать спокойно… Да, заговоры и интриги – не лучшее времяпрепровождение для брата короля, – повторял Людовик, расхаживая по кабинету.
– Заговоры, – подхватил кардинал, почувствовав, что слово произнесено. – Заговорщики окружают любое большое дело, что же говорить о великих начинаниях вашего величества? Полиция недавно напала на след еще одной группы злоумышленников, и теперь я счастлив объяснить вашему величеству то трагическое недоразумение, которое случилось с господином д’Артаньяном – лейтенантом мушкетеров роты господина де Тревиля, незадолго до итальянской кампании.
– Вот как? – Брови короля удивленно взметнулись вверх.
По правде говоря, его величество уже успел позабыть об инциденте, но сейчас кардинал напомнил ему происшествие на улице Скверных Мальчишек.
– Да, ваше величество. Человек моей службы по имени дю Пейра, которого я откомандировал в Тур для наблюдения за герцогиней де…
– К чему имена, герцог? – досадливо поморщился король. – Я прекрасно помню об этой интриганке… помню, что она сидит в Туре и только и ждет… Ах, если бы королева не придавала своей старой дружбе такого большого значения! – И король вздохнул.
Этот вздох заставил кардинала улыбнуться в усы. Но кардинал умел улыбаться так, что этого никто не замечал. Поэтому его величество тоже не заметил ровным счетом ничего.
– Продолжайте, герцог, Я помню это имя – дю Пейра. Это тот… хм, дворянин, который предводительствовал то ли семью, то ли восемью… хм, вашими… агентами, пытавшимися убить господина д’Артаньяна. Вот видите, я все помню, герцог.
– У вашего величества превосходная память, – сухо отвечал кардинал с легким поклоном. – Именно это злосчастное происшествие я хотел прояснить.