Харин Николай. Снова три мушкетера

   На шум прибежал испуганный офицер.
   – Разыскать кантора церкви святого Фомы – Буало! – свирепо сказал комендант. – И приведите мне стражника, который, охранял камеру приговоренного прошлой ночью.
   – Их было двое, ваша милость.
   – Так приведите обоих, да поживее!
   Требуемых солдат искали долго, но отыскать сумели только одного – зато именно того, который интересовал господина коменданта в первую очередь.
   – Отвечай, как ты выпустил пленника? – угрюмо потребовал комендант, успевший взять себя в руки.
   – Он сказал, что неподалеку на мадемуазель де Бриссар напала целая шайка городской черни и у него есть приказ забирать всех солдат ему в помощь, – отвечал солдат.
   – Кто сказал? Арестант? – спросил совершенно сбитый с толку комендант.
   Он готов был услышать все, что угодно, но только не то, что услышал.
   – Ну да, сударь. То есть – нет. Мистер Джейкобсон, – тоскливо отвечал стражник, которому уже начал мерещиться призрак петли, которой окончится все дело.
   Комендант некоторое время собирался с мыслями. Наконец ему это в некоторой степени удалось.
   – Я вижу, это целый заговор, – раздельно проговорил он. – В Ла-Рошели целая шайка мятежников, и солдаты тоже примкнули к ней.
   – Нет-нет, господин комендант. Клянусь, я ни в чем не виноват. Он не человек, а дьявол и, верно, умеет проходить сквозь стены!
   – Ты, верно, опять имеешь в виду мистера Джейкобсона? – саркастически улыбаясь, спросил комендант, вытаскивая из ящика стола пару пистолетов.
   – Да нет же, ваша милость! Я говорю об этом проклятом гасконце. Одному сатане известно, как он объявился по эту сторону дверей. И я готов поклясться, что прибежал он с улицы.
   – Ты перестанешь морочить мне голову ровно через секунду, – зловеще сказал комендант, нацеливаясь в беднягу из пистолета, – потому что я застрелю тебя на этом самом месте.
   – Сударь, прошу вас, сжальтесь надо мной, – повторял перепутанный солдат. – Я ни на секунду не расставался со своими ключами – все они на месте.
   – Значит, ты сам отпер ему дверь, негодяй?!
   – Клянусь, я не отпирал ему дверей! Клянусь Господом Богом и всеми святыми и именем моей матери! – завопил несчастный, увидев, что комендант собирается спустить курок.
   – Или ты последний негодяй и клятвопреступник, или… ты действительно не отпирал ему дверей, – несколько поостыв, сказал комендант. – Но, может быть, ты объяснишь мне в таком случае, как он смог выбраться наружу?
   Видя, что солдат никак не может прийти в себя, комендант решил успокоить беднягу, в надежде, что ему все-таки удастся уяснить себе происшедшее ночью. Кое-что он уже понимал: ему было совершенно ясно, что Камилла, повинуясь безрассудному порыву, явилась в тюрьму и заменила д’Артаньяна в камере, отдав ему свой плащ. Но каким образом девушке, в свою очередь, удалось незамеченной покинуть тюремные стены, если часовой божится, что не отпирал дверей?
   – Ты говоришь, что тебя снял с поста мистер Джейкобсон?
   Солдат низко опустил голову.
   – Это так или нет?
   – Нет, ваша честь, это был он!
   – Не надо говорить со мной загадками, любезный.
   – Тот самый гасконец, ваша милость! Тот, кому полагалось сидеть взаперти. А он, будь он трижды проклят, пришел снаружи!
   – Так, так, – протянул комендант, начиная догадываться о продолжении истории.
   – И ты со своим напарником, вместо того чтобы схватить проходимца или в крайнем случае застрелить его, спокойно дали ему…
   – Нет-нет, ваша милость. Просто он был в низко надвинутой шляпе и говорил очень властно и громко. Он приказал нам бежать на помощь мадемуазель де Бриссар, на которую напали смутьяны.
   – И вы оба поверили ему?!
   – Мой товарищ побежал туда, куда указал этот гасконец, а оттуда действительно слышались крики и раздалось несколько выстрелов, сударь. Я тоже подумал, что если на портшез напали, то, конечно, носильщикам не отбиться вдвоем…
   – Постой, а откуда ты узнал, что мадемуазель де Бриссар должна быть в портшезе, а слуг при ней только двое?
   – Но я же видел их незадолго до этого.
   – Кого?
   – Лакеев, которые принесли портшез.
   – Куда они его принесли?
   – Прямехонько к воротам тюрьмы, ваша милость. А из портшеза вышла мадемуазель де Бриссар.
   – Ты уверен в том, что это была она?
   – Я разговаривал с ней, как с вами сейчас, ваша милость.
   – Ага… ну конечно. И о чем же вы беседовали?
   – Если ваша милость не верите мне, вы можете справиться у Жана.
   – Что еще за Жан?
   – Так зовут второго, моего товарища…
   – А… да… Нет, почему же, я верю тебе. Мадемуазель хотела видеть арестанта?
   – Да, ваша милость. Я впустил ее, так как она сослалась на вас.
   – Вот как?! Сослалась на меня. Это мило, – заскрежетал зубами комендант.
   – Если я сделал что-нибудь не так, я покорно прошу прощения у вашей милости.
   – Отлично, – повторял комендант, не слушая солдата. – Оч-чень трогательно и романтично!
   Он никак не мог свыкнуться с мыслью о том, что эта девочка, которую он знал с пеленок, о которой он привык заботиться и считал себя единственным человеком, которому она поверяет все свои нехитрые тайны, вдруг сделалась взрослой и вдобавок еще обвела его вокруг пальца вместе с каким-то бретером-гасконцем!
   – Лучше расскажи мне, как он выпустил ее оттуда, – устало проговорил комендант.
   Солдат во все глаза смотрел на него, видимо, не понимая, о чем идет речь.
   «Слава Богу, хоть этот ни о чем не догадывается», – подумал комендант.
   – Так ты кинулся со всех ног за своим напарником? Этим олухом Жаном… или как его там?!
   – Нет, сударь. Я как раз не сделал этого, – сказал солдат, видя, что его начальник больше не собирается стрелять в него из пистолета, и желая представить дело в более выгодном для себя свете.
   – Допустим. Что же ты предпринял в таком случае?
   – Я поднес фонарь к его лицу и спросил его имя.
   – Ты поступил по инструкции. Но ты ведь не мог не узнать его.
   – Именно это, сударь, и вызвало у меня объяснимое, но недолгое замешательство – ведь я был уверен, что он сидит в камере, которую я охраняю.
   – Продолжай.
   – Как я уже сказал, я узнал его, но это и сыграло со мной злую шутку, сударь. Он выбил фонарь у меня из рук и набросился на меня, словно разъяренный вепрь.
   – И ты, конечно, отдал ему ключи.
   – Упаси Боже, ваша милость. Я встретил его по-свойски. Если бы не проклятая шпага, которая сломалась при первом же выпаде, я проткнул бы его насквозь.
   – Ну да… ты же храбрец. У меня все такие храбрецы в гарнизоне.
   – Благодарю, ваша милость. Наконец-то вы заметили меня! – воскликнул солдат, предпочитая не замечать ядовитой улыбки, тронувшей губы коменданта.
   – Заметил, любезный. И можешь не сомневаться – я тебя оценю по достоинству. Однако что же ты остановился?..
   – Извольте, ваша честь. Если вы напомните мне, на чем я…
   – На том, что у тебя сломалась шпага, – спокойно заметил взявший себя в руки комендант, внимательно наблюдая за ничего не подозревающим солдатом.
   – Ну да, в самом деле, ваша милость! Как я мог запамятовать! Итак, он бросился на меня, намереваясь пронзить шпагой, но я уклонился от удара и схватил его мертвой хваткой. Мы принялись бороться, ваша милость, и, не удержавшись на ногах, упали наземь. Очевидно, я сильно ударился затылком о мостовую, ваша честь, потому что из глаз у меня посыпались искры и все потемнело. Когда я очнулся, никого вокруг не было, и, так как дверь была заперта, а ключи по-прежнему висели у меня на поясе, мне и в голову не пришло, что он мог отпереть двери. Так как все равно стеречь было некого, я со всех ног побежал туда, где кричали.
   – Значит, он все-таки отпирал двери? Вот ты и проговорился, негодяй!
   – Ах, ваша честь! – бледнея, воскликнул солдат, прикусив язык от досады.
   – Выходит, ты не только предатель, но и клятвопреступник! Ты только что божился мне, что не отпирал ему дверей.
   – И это чистая правда, ваша милость. Я действительно не отпирал их. Он сам забрал ключи и открыл камеру.
   – Значит, ты только предатель. Поэтому я прикажу всего лишь повесить тебя, а четвертования, так и быть, ты избежишь.
   Солдат побледнел как полотно.
   – Ваша милость, он налетел из темноты, как демон, и задушил бы меня, если бы я не прекратил сопротивления.
   – Вот теперь я тебе верю.
   Комендант задумался.
   – Хочешь спасти свою шкуру? – неожиданно спросил он.
   Солдат молча упал на колени.
   – Ну еще бы, – брезгливо сказал комендант. – Отвечай мне: как ты думаешь, что помогло арестанту бежать?
   – Не иначе, как сам сатана, ваша милость! – заголосил стражник, осеняя себя крестным знамением.
   – Правильно, – с видимым удовлетворением подтвердил комендант. – Этот гасконец – опасный чернокнижник. Поэтому ему удалось на время скрыться от нас. Но колдовским чарам не одержать верх над честными христианами. Как видишь, он снова в наших руках и не уйдет от заслуженной кары.
   Комендант вызвал дежурного офицера.
   – Возьмите усиленный конвой и поставьте его к комнате д’Артаньяна, – приказал он.
   Дождавшись, покуда офицер выйдет, он повернулся к солдату:
   – А все, что ты видел вчера вечером: портшез, лакеев и, быть может, кого-то еще – бесовское наваждение. Ты понял меня, любезный? И упаси Бог тебя рассказать об этом кому-нибудь – тогда ничто не спасет твои кости от испанских сапог ^[12].
   – Я уже все позабыл, ваша честь!
   – Это правильно.
   – Ваша честь, разрешите мне задать только один вопрос…
   – Один – куда ни шло, да поскорее…
   – Относится ли к колдовскому наваждению и все, что связано с особой, вышедшей из портшеза?
   – Да с чего ты взял, любезный, что там вообще была какая-то особа? Откуда она могла взяться в такой час, да еще в таком месте?!
   – Я все понял, ваша честь. Сказать по правде…
   – Что еще такое?
   – Я тут наговорил вам всякого со страху, что вы прикажете примерно наказать меня из-за бегства арестанта. Вот я и потерял голову. А теперь-то я понимаю, что этот чародей просто околдовал меня, да и бедолагу Жана – тоже. Вот мы как бы и сошли с ума, но теперь-то уже снова в полной памяти.
   – Ты сообразительный малый. Можешь идти. Очень романтичная история, – злобно пробормотал комендант, оставшись в одиночестве. – Я покажу этому сердцееду. Это будет последнее его приключение.
   Резко распахнув двери, он вышел в переднюю. Дежурный офицер шагнул навстречу.
   – Д’Артаньяна повесить на рассвете. Зачитать приказ на всех площадях. Повесить под барабанный бой! – отрывисто бросил комендант и кинул на ходу: – Как вернется Джейкобсон – ко мне!

Глава тринадцатая
От судьбы не уйдешь

   «Как ни вертите, сударь, видно, такова ваша судьба», – думал г-н комендант, обгрызая ногти. Этого достойного человека надолго выбила из колеи весть о предательстве, как ему казалось, Камиллы. Почтенный комендант никак не мог примириться с мыслью, что девушка рисковала своим, а следовательно и его, коменданта, добрым именем, спасая из тюрьмы какого-то мушкетера – дуэлянта и сорвиголову, наверное, католика.
   Комендант был настолько огорчен новостью, что на время утратил ясность рассудка и собрался было вызвать д’Артаньяна на дуэль, посчитав затронутой свою честь. Но, как видит наш благосклонный читатель, по зрелом размышлении он избрал более надежный способ отмщения.
   В гневе комендант даже не подумал о том, что именно врожденное благородство и уважение к девушке заставило д’Артаньяна, рискуя жизнью, вернуться к тюрьме, чтобы освободить Камиллу и избежать огласки. Коменданта раздражало уже то, что молодой человек посмел понравиться Камилле, и, видимо, не без взаимности. Поэтому г-н комендант и пришел к выводу, что судьба нашего мушкетера состоит в том, чтобы быть повешенным в Ла-Рошели.
   «Что изменилось? – спрашивал он себя. – Ему удалось бежать. Они, вдвоем с Камиллой, заморочили мне голову, хотя это и чертовски неприятно признавать. Я был одурачен ими, как последний простак, растрогался и от избытка чувств отменил приговор. Но ведь я полагал, что этот искатель приключений действительно спас мою Камиллу от шайки негодяев. Поскольку это не так (комендант забывал о том, что д’Артаньян совершил не менее благородный поступок), я также свободен от прежних обязательств».
   Поздравив себя с такой замечательной гибкостью ума, позволявшей утолить жажду мести, г-н комендант занялся неотложными делами касательно сдачи города. Поскольку он не собирался задерживаться в Ла-Рошели, а следовательно, и встречаться с победителями, то и процедура переговоров его не занимала.
   В то же время он отдавал себе отчет в том, что правильный выбор момента отплытия из Ла-Рошели играет первостепенную роль во всей этой истории. Если бы он тайно скрылся из города, оставив сограждан в бедственном положении, то современники, а также и потомки заклеймили бы его позором. Сказали бы, что именно бегство коменданта подорвало дух защитников и послужило причиной сдачи. Совсем иное дело – принять решение, отдать приказ о сдаче осажденного города и, таким образом, прекратив военные действия, гордо отправиться куда глаза глядят. Он переставал быть начальником враждебной стороны, а превращался в частное лицо. Частное лицо может отправляться, куда ему угодно – например, в Англию.
   Так рассуждал г-н комендант, подписывая приказ о сдаче города и сопровождая его соответствующими устными распоряжениями.
   Таким образом, ничего не подозревавший д’Артаньян, который в это время спал мирным сном, был снова взят под стражу. Его ожидало безрадостное пробуждение.
   – Господин д’Артаньян! Сегодня согласно приказу господина коменданта Ла-Рошели вы будете казнены как шпион вражеской армии, – объявил офицер, вошедший в комнату.
   – Вот это новость! Настроение вашего начальника снова испортилось. Вы не шутите, милейший?!
   – Какие шутки! Одевайтесь поскорее, палач уже ждет.
   – Но меня хоть покормят напоследок?
   – Похоже, теперь вы принялись шутить, сударь!
   – Ах, черт! Я совсем забыл, что нахожусь в городе, жители которого скорее скушают с голоду друг друга, чем дерзнут навлечь на себя подозрение господина коменданта в отсутствии патриотизма.
   – Вы готовы? В таком случае – следуйте за нами.
   – По-видимому, вам очень не терпится покончить со мной, – подвел итог этому короткому диалогу д’Артаньян и принялся натягивать сапоги.
   Вот уже третьи сутки во рту у него не было ни крошки, и мушкетер чувствовал себя прескверно.
   – По крайней мере, там не будет хотеться есть, – философски заметил он, выходя на улицу.
   Солнце еще не встало, однако ночь уже отступила, сдав полномочия еще не окрепшему серенькому осеннему дню. С Атлантики дул свежий ветер, заставлял придерживать шляпу и кутаться в плащ.
   «Кажется, на этот раз мне уже не выпутаться», – подумал д’Артаньян, зябко поводя плечами. Все происходящее виделось ему как бы со стороны и оставляло почти безучастным.
   Голод ли был тому причиной, или множество сменивших друг друга за последние двое суток событий, но сознание нашего героя, оставаясь незамутненным, в то же время как бы раздвоилось. д’Артаньян отстраненно наблюдал за тем, как конвоиры, сами пошатываясь от слабости, медленно брели по улице, заключив его в середину своей маленькой процессии.
   Вот они уже достигли площади с возвышавшейся посреди нее виселицей. На этот раз она была пуста, дожидаясь нового постояльца.
   В конце улицы, там, где она выходила на площадь, стояла жиденькая цепочка солдат в тускло поблескивающих в лучах бледного восходящего солнца шлемах. Глухо рокотали барабаны.
   «Спектакль обставлен по всем правилам, – отметил мушкетер, удивляясь своей нечувствительности к происходящему. – Кажется, все это не имеет отношения ко мне», – пронеслось у него в голове.
   Вокруг виселицы также стояли солдаты, в основном – англичане. Как сообщает нам историческая наука, их было много среди защитников последней цитадели кальвинизма во Франции.
   Мерный бой барабанов отдавался в ушах похоронной музыкой.
   – Приготовьтесь. Сейчас вы умрете, – обратился к приговоренному офицер, руководивший казнью.
   Камилла проснулась рано. Ее разбудил кошмар. Ей приснилось, что д’Артаньяна опять схватили и ведут на казнь. Она позвала камеристку, спавшую в смежном с комнатой ее госпожи помещении.
   – Поверишь ли, Мадлен, – сказала она, – во сне я видела, что того гасконца, которого господин комендант вчера освободил из-под стражи, опять собираются казнить.
   – Сон в руку, сударыня, – отвечала Мадлен с деланным простодушием, украдкой наблюдая за своей госпожой. – Не прошло и четверти часа с тех пор, как стража провела его через двор.
   – Что ты говоришь, Мадлен?! Этого не может быть! Ты, верно, ошиблась. Верно, это кто-то другой! – вскричала Камилла, выдавая себя в искреннем порыве чувств.
   – К несчастью, это так, мадемуазель. Это был тот самый красивый гасконец. Его разместили в комнате в правом крыле, а теперь там пусто и караул снят. Что с вами, госпожа? Вы так побледнели, на вас просто лица нет!
   Д’Артаньян взошел на деревянный помост.
   – Я не вижу священника, – сказал он.
   – Он слишком ослаб от голода, – был ответ.
   – Тогда пусть это будет кто-то, кто мог бы отпустить мне грехи. Это не по-христиански – умирать без исповеди, – сказал д’Артаньян.
   «Зачем я говорю им все это? – подумал он в то же время. – Быть может, я просто малодушно пытаюсь оттянуть неизбежное?»
   Барабаны мерно и мрачно выбивали траурный марш.
   «Они просто бьют в барабаны – это никакой не марш, – подумал мушкетер. – Удивительно, какие глупости лезут в голову за минуту до смерти. Однако ничего удивительного – мне часто приходилось рисковать жизнью, но в драке, а не на эшафоте. Я еще не привык. И вряд ли уже успею привыкнуть».
   – Итак, сударь, – сказал палач, подходя к нему. – Наденьте капюшон.
   – Это еще зачем?
   – Наденьте – это обычная вещь. Так делают.
   – Никаких капюшонов. Я хочу смотреть на солнце.
   – Как хотите, – произнес палач, затягивая петлю на шее д’Артаньяна.
   Грубая веревка царапала горло, и д’Артаньян непроизвольно завертел головой, пытаясь освободиться от петли.
   – Приготовьтесь, – сказал палач.
   Барабанная дробь заглушила его голос. Офицер взмахнул рукой, и по его знаку барабаны разом умолкли. И тогда все услышали отчаянный крик:
   – Стойте! Стойте! Остановитесь, говорю вам!
   Это был голос коменданта Ла-Рошели г-на Жана Гитона. Он бежал, отчаянно размахивая руками, в шляпе, съехавшей набекрень.
   Д’Артаньян взошел на деревянный помост
   – Ни с места, палач! Приговор отменен! – выкрикивал он издали.
   Палач, собиравшийся выбить опору из-под ног д’Артаньяна, остановился в нерешительности. Офицер замер с поднятой рукой.
   Следом за комендантом бежал Гарри Джейкобсон, придерживая длинную шпагу, хлопавшую его по ногам. Как он ни торопился, все же комендант обогнал его.
   Глава города добежал до помоста, на котором стоял д’Артаньян, и сбросил петлю с его шеи. Удостоверившись, таким образом, что мушкетеру больше ничто не грозит, он в изнеможении опустился на помост, не в силах произнести ни слова. Тяжелое, прерывистое дыхание его казалось неестественно громким в наступившей тишине.
   – Хорошо, что вы, господин комендант, все же питались намного лучше остальных, – заметил д’Артаньян. – Иначе вы не успели бы добежать вовремя.

Глава четырнадцатая
Похвала Гримо

   В ряду человеческих качеств, высоко ценимых во все времена, почетное место по праву принадлежит верности. Здесь мы подразумеваем то чувство, которое испытывает преданный слуга к своему господину.
   Не случайно мы завели разговор о слугах. Нам кажется, что некоторые из них безусловно достойны нашего внимания – например, г-да Планше и Гримо.
   Действительно, если бы этих двух хорошо знакомых читателю героев нашего повествования не было с д’Артаньяном в Ла-Рошели, судьба его могла оказаться иной. Каждый из них сыграл свою роль: Планше, охраняемый солдатами, – роль посланца мадемуазель де Бриссар к Гримо, Гримо – посланца все той же доброй феи к мэтру Франсуа Буало. Предчувствие и на этот раз не обмануло Атоса. Гримо сделал свое дело.
   Выслушав Планше, он кивнул головой и вскоре исчез. Умение, вернее – привычка появляться и исчезать незаметно бесшумно выработалась у славного Гримо за годы службы у Атоса. Безмолвный и невозмутимый Гримо, тенью следовавший за господином, появлявшийся тогда, когда в нем была нужда, и словно бы растворявшийся в воздухе, когда надобность в нем отпадала, оказался самым подходящим кандидатом на роль посланца Камиллы.
   Выполнив поручение, Гримо без лишнего шума возвратился на фелуку. В наступившей темноте он, как дух ночи, возник на палубе, окончательно материализовавшись лишь в каюте, где находился Планше.
   – Наконец-то, – ворчливо встретил его последний. – Меня уже тут было собрались вздернуть из-за тебя на рее.
   Вместо ответа Гримо красноречиво возвел глаза к небу.
   Впрочем, Планше был слишком обрадован благополучным возвращением Гримо, чтобы долго вспоминать об угрозах Джейкобсона. К тому же Планше проникся доверием к капитану и надеялся, что тот его в обиду не даст.
   Выяснив у Гримо, что все сошло как нельзя лучше и господин его, по-видимому, будет спасен, Планше почувствовал себя настолько хорошо, что быстро заснул, и вскоре его похрапывание присоединилось к чуть слышному дыханию Гримо, который заснул еще раньше.
   Поэтому гг. Планше и Гримо мирно проспали момент отплытия и проснулись лишь много часов спустя, когда берег уже окончательно скрылся из виду.
   – По правде говоря, мне не хочется встречаться с его высокопреосвященством, – говорил г-н Эвелин, стоя рядом с капитаном Ван Вейде. – Я давно не ощущал себя таким свободным.
   – По мне, так о возвращении в лагерь не может быть и речи, – улыбаясь, сказал капитан, попыхивая своей глиняной трубкой.
   – Вот как?! Значит, снова наши желания трогательно совпадают?!
   – Именно так, старый ты кашалот, – отвечал капитан, слегка ткнув своего помощника локтем в бок.
   – И давно ты решил покинуть его высокопреосвященство при случае?
   – Одна штука повлияла на мое решение.
   – Какая же?
   – Ты помнишь наше отплытие?
   – Еще бы. Мы отправлялись прямо в пасть голодному волку. Ларошельцы, бедняги, ведь и впрямь напоминают этого зверя.
   – Не то. Помнишь того мушкетера, который догнал нашего пассажира со своим слугой?
   – С этим неразговорчивым парнем? Помню, еще бы.
   – Этого человека зовут Атос. Говорят, что он скрывает под этим прозвищем какое-то знатное имя.
   – По виду он точно благородный вельможа.
   – Так вот, если помнишь, этот вельможа отвел меня в сторону и положил мне в руку изрядный кошелек с золотом. А потом сказал…
   – Что же ты молчишь? Продолжай.
   – Вот что он сказал мне – слово в слово: «Вы, – сказал он, – возьмете на борт моего слугу, и он будет неотступно сопровождать вас. Если вы не тот, за кого себя выдаете, и попытаетесь причинить господину д’Артаньяну хоть малейший вред, сделаете малейшую попытку выдать его, мой слуга убьет вас на месте – посмотрите на него внимательно, и вы поймете, что я говорю правду. Если все же судьбе будет угодно помешать моему слуге в этом деле и с господином д’Артаньяном что-нибудь случится, а вы вернетесь из вражеского лагеря невредимым, я даю вам слово дворянина, что убью вас собственноручно, как только разыщу. Бог мне свидетель. Это все, что я хотел сообщить вам». С этими словами он повернулся ко мне спиной и больше ни разу даже не посмотрел на меня.
   – И из-за этого человека ты опасаешься возвращаться в лагерь? Ты, который, не дрогнув, шел на пушки испанцев в бухте Маракайбо?!
   – Ах, Александр, друг мой. Я умею разбираться в людях. Это не было угрозой. Пойми, он не угрожал мне. Он говорил это спокойно и безо всякой враждебности, но я понял, что он это сделает. Гасконец в плену. Наверное, его казнят. Я не хочу появляться в лагере.
   – Ну что же, Якоб. Никто не знает тебя так, как знаю я. А я знаю, что ты – не робкого десятка. Раз ты так говоришь, значит, у тебя есть на то основания. Я тоже кое-что слышал про этого Атоса. Рассказывали, что он предложил на пари с тремя друзьями продержаться час на бастионе Сен-Жерве.
   – И выиграл?
   – Да. Еще и сумел пообедать под пулями атакующих ларошельцев. Говорили также, что он и несколько мушкетеров Тревиля устроили суд над одной женщиной, которая была доверенным лицом кардинала, вынесли ей смертный приговор, привели палача, и он привел приговор в исполнение. Если это правда, а они до сих пор не в Бастилии, значит, они и впрямь заговоренные.
   – Вот видишь! Поэтому – плывем в Остенде.
   – Но у нас не хватит пресной воды!
   – Черт возьми, это верно! Но на французский берег высаживаться я не хочу. У кардинала везде свои люди.
   – Тогда идем в Сантандер, это ближе. Идем к испанцам.
   – Хоть к туркам! Главное – мы сами себе хозяева.
   – Ты кругом прав, Якоб. Именно этого чувства я не испытал со времени наших приключений в Карибском море.
   – А этот хмурый парень, Гримо, сошел на берег и не вернулся, – бодро добавил капитан, попыхивая своей трубкой.