Харин Николай. Снова три мушкетера

   – Ваше имя? – спросил комендант, как только капитан был приведен к нему и они остались наедине.
   Впрочем, стражники находились за дверьми кабинета и могли явиться по первому зову коменданта.
   – Якоб Ван Вейде, капитан фелуки «Морская звезда» к вашим услугам, сударь.
   – Не могли бы вы подробнее рассказать мне о том, как ваш пассажир… кажется, его зовут шевалье де Кастельмор, не так ли?..
   – Правильно, сударь.
   – Как он оказался у вас на борту?
   – Он сел на корабль в Портсмуте, как я уже объяснял вашему офицеру, чтобы я отвез его в Биарриц, а так как мы идем… виноват, сударь… так как мы шли в Сантандер – я согласился.
   – Он, наверное, хорошо заплатил вам, любезный капитан Ван Вейде?
   – Мы поладили на двадцати рейксдалдерах ^[8].
   – Неплохо, если принять во внимание, что вам было по пути.
   – Именно об этом я и подумал, сударь.
   – Что же этот гасконец мог делать там, в Англии?
   – Об этом мне ничего не известно, сударь.
   На лице коменданта появилась насмешливая улыбка.
   – В таком случае, господин Ван Вейде, мне известно гораздо больше, чем вам.
   Так как фламандец продолжал молчать, комендант продолжал:
   – Мне, например, известно, что гасконский дворянин, лейтенант мушкетеров короля, называющий себя де Кастельмором, заслан в Ла-Рошель по приказанию Ришелье. Что вы на это ответите, любезный капитан?
   Фламандец по-прежнему невозмутимо пожал плечами.
   – Поскольку ваша честь говорит, что это так, то, наверное, это так и есть.
   – Вы хотите сказать, что вам об этом ничего не известно.
   – Ничего, ваша честь.
   Комендант подумал с минуту.
   – Должен сказать, что вы превзошли благородством шевалье де Кастельмора, который, поняв, что его игра проиграна, признался мне во всем.
   Произнося последние слова, комендант испытующе взглянул на моряка. Но тот по-прежнему с философским видом разглядывал предметы обстановки комендантского кабинета. Казалось, что единственной мыслью, занимающей в настоящий момент почтенного моряка, была мысль о его глиняной трубке, а единственным желанием – ее раскурить.
   Молчание затягивалось. Комендант, раздраженный этим, решил нанести решающий удар.
   – Гасконец все открыл нам. Знаете ли, капитан, перед смертью людям свойственно желание облегчить душу. Он сказал нам, что вы и ваши люди доставили его в Ла-Рошель по приказанию кардинала.
   – Не открыл ли он также вам, из какого порта мы доставили его по приказанию кардинала, сударь?
   Насмешливый тон, которым был задан этот вопрос, невозможно было не заметить, и это еще больше разозлило коменданта.
   – Так вы признаете, что прибыли в Ла-Рошель вовсе не из Портсмута? – воскликнул он.
   – Напротив. Кажется, это вы, ваша честь, все время стараетесь любым способом доказать обратное.
   – Черт возьми! Да или нет?!
   Капитан снова пожал плечами.
   – Я говорю одно, вы утверждаете другое. Но, поскольку это я окружен вашими людьми, а не наоборот, то все равно будет по-вашему, если вы этого захотите, ваша честь.
   – Я снова повторяю вам, что гасконец во всем признался!
   – Очевидно, ему было в чем признаваться, ваша честь.
   – Но он показал также, что вы и ваш экипаж – люди кардинала.
   – Очевидно, он показал это под пытками. Дворянин не мог поступить так по доброй воле.
   – Тысяча чертей!
   – Вот именно.
   Коменданту Ла-Рошели нельзя было отказать в здравом смысле. Он понял, что избранный им путь завел его в тупик.
   – Капитан Якоб Ван Вейде, я хочу, чтобы вы отдавали себе отчет в том, что находитесь в плену у людей, доведенных до крайности. Для нас не так уж и важно – виновны вы на самом деле или нет. Я отправил гасконца в камеру, а на рассвете он будет повешен – его опознал один из моих офицеров. Тень подозрения закономерно падает и на вас. Вы молчите – это ваше право. У меня нет прямых доказательств вашей виновности в шпионаже – это правда. Но для того чтобы вздернуть вас завтра утром на одной перекладине с де Кастельмором, вполне хватит и моих подозрений.
   Видя, что моряк по-прежнему молчит, комендант продолжал:
   – Но я хочу предоставить вам шанс сохранить жизнь, скажу больше – вы сохраните корабль и экипаж. Вы человек умный, это мне ясно, и, очевидно, понимаете, что у меня есть в этом деле свой интерес, поэтому вы можете мне доверять. Когда я говорю, что вы можете сохранить свое судно и людей, я не кривлю душой.
   Глаза моряка заблестели, и, хотя он тут же принял обычный невозмутимый вид, комендант успел заметить этот блеск и почувствовал, что на этот раз он на верном пути.
   – Каким образом это произойдет?
   – Очень просто. Взамен от вас потребуется доставить туда, откуда вы, по вашим словам, прибыли, несколько человек, имена которых я вам назову позднее.
   – А пока?
   – А пока вы останетесь под стражей, которая будет бдительно стеречь вас вместе с вашим кораблем.
   – Который является единственной надеждой для тех неизвестных мне лиц, не так ли?
   – Я советую вам не переходить границ, капитан. И молчать о том, что вы услышали, – это в ваших интересах.
   Возвращаясь в гавань в сопровождении нескольких ларошельцев той же дорогой, которой незадолго до того в такой же компании проследовал Планше, капитан Ван Вейде размышлял о предложении коменданта. Чем больше он думал об этом деле, тем больше укреплялся во мнении, что комендант города уверен в том, что фелука «Морская звезда» прибыла в Ларошельскую гавань по приказу короля Франции, а точнее – кардинала. По-видимому, комендант также уверился в том, что Бэкингем погиб и надежды на английскую помощь растаяли, как утренний туман, а следовательно, собирается сдать город.
   Продолжая свои логические построения, достойный капитан «Морской звезды» пришел к выводу, что миссия д’Артаньяна достигла своей цели. Это означало, что известие о гибели Бэкингема вскоре распространится по всему городу и до окончания осады останутся считанные дни. Однако это, без сомнения, полезное дело достигнуто ценою жизни отважного гасконца. Что же? Оставалось отдать дань его мужеству и считать свое дело также оконченным.
   Больше капитана Ван Вейде ничто в Ла-Рошели не удерживало, и он готов был принять предложение коменданта. Его заботило только одно – верный Гримо.
   Бравый капитан хорошо помнил прощальные слова Атоса, которыми мушкетер напутствовал его в гавани перед отплытием, присовокупив к ним увесистый кошелек. Сейчас еще не время посвящать читателя в то, что именно сказал Атос, в силу известной пословицы, утверждающей, что всякий овощ хорош в свое время. Поэтому мы до поры покинем фламандца и обратим наш взгляд на оставленного им коменданта Ла-Рошели.
   Этот человек был занят тем, что уже отдавал приказания, имеющие своей целью как можно быстрее подготовить свой отъезд, вернее – бегство.
   Он знал, что горожане все чаще и чаще, хотя и втихомолку, говорят между собой о том, что все разумные сроки для прибытия английского флота с десантной армией уже прошли, – заканчивается октябрь, а Бэкингем все не идет на помощь. Он знал, что говорят, будто парламентеры осаждающей армии уверяли его на аванпостах о том, что Бэкингем погиб и надежды на помощь беспочвенны. При этом каждый рано или поздно приходил к мысли, что появление таких слухов должно быть вызвано какой-либо правдоподобной причиной. Он знал, наконец, что лишения вызвали в городе недовольство, о чем свидетельствовали неоднократные попытки самых отчаянных, или самых отчаявшихся, поднять мятеж.
   Комендант, как уже говорилось, приказывал вешать таких людей, но теперь, с получением известий о гибели Бэкингема, недовольство могло перерасти в бунт и ему могли бы припомнить все бесполезные жертвы его непреклонности, которую многие сочли бы жестокостью. Комендант Ла-Рошели имел все основания полагать, что его жизнь, а также жизнь его крестницы, могут оказаться под угрозой, если предполагавшийся бунт и в самом деле вспыхнет.
   Избежать такой незавидной участи можно было лишь одним путем – как можно скорее отворить городские ворота и сдать Ла-Рошель… Однако это столь долгожданное для многих горожан событие вряд ли принесло бы ему самому что-либо приятное. Победители, несомненно, потребуют полной и безоговорочной капитуляции, а это означает – позор.
   Одна только мысль об этом была для коменданта совершенно невыносима.
   Поэтому глава города быстро готовил свой отъезд, понимая, что, отдав в его руки неприятельский корабль вместе с капитаном и экипажем, судьба дарит ему прекрасную возможность. Он был уверен, что капитан Ван Вейде служит Ришелье (неважно – из корысти, страха или убеждения). Единственным, имеющим значение в этой ситуации, коменданту Ла-Рошели казалось то, что раз «Морская звезда» была беспрепятственно пропущена в гавань французским флотом, блокировавшим Ла-Рошель с моря, она имеет все основания так же легко быть выпущенной из гавани обратно. Во всяком случае, вид капитана и его помощника на мостике корабля мог убедить офицеров королевского флота не причинять кораблю вреда.
   В голове г-на коменданта созрел план. Он возьмет с собой Камиллу, Гарри Джейкобсона с несколькими его соотечественниками, которых тот выберет сам среди сохранивших больше сил, нескольких солдат охраны и вынудит капитана «Морской звезды», который сможет противопоставить его вооруженным до зубов людям лишь нескольких безоружных матросов, доставить их в союзную Англию, где все они будут в безопасности.
   Привыкший просчитывать всю комбинацию на несколько ходов вперед, подобно опытному шахматисту, комендант не случайно остановил свой выбор именно на Джейкобсоне, имея в виду его адъютантство у герцога, а следовательно, и благосклонный прием его королем. Помнил комендант и то, что англичанин был подобран раненым на поле боя по его, коменданта, личному распоряжению, а следовательно, он составит ему протекцию при английском дворе. Ему и Камилле, к которой этот человек, при всей черствости своей натуры, был нежно привязан.
   Из этого следует, что г-н комендант обладал значительным честолюбием: он хотел не просто спастись от разъяренной черни, не просто избежать позора капитуляции, но вдобавок появиться в Англии в терновом венце героя-мученика, не сложившего оружия до конца и готового продолжать борьбу.
   Все эти соображения заставили коменданта взяться за дело. Первым из его распоряжений было приказание послать за Камиллой. Ему отвечали, что мадемуазель де Бриссар, несмотря на ранний час, ушла к себе и отошла ко сну, поскольку сегодня ей весь день нездоровится.
   Решив, что Камиллу он разбудит сам, покончив с приготовлениями к отплытию, г-н комендант занялся всем остальным.

Глава восьмая
Чего хочет женщина – того хочет Бог

   Вернувшись на фелуку, вернее – будучи возвращенным туда под конвоем, капитан Ван Вейде обнаружил, что в его отсутствие на судне произошло много разнообразных событий. Еще в середине дня, то есть сразу после того, как г-н комендант отправил д’Артаньяна в тюрьму, на фелуку прибыл офицер с приказом коменданта города помощнику капитана немедленно приступить к устранению повреждений и последствий шторма.
   Когда г-н Эвелин попробовал возражать, интересуясь, в свою очередь, судьбой уведенного солдатами капитана, ларошелец, оказавшийся даже не французским гугенотом, а английским пуританином, тоном, не терпящим возражений, объявил, что если г-н Эвелин немедленно не замолчит и не приступит со своими матросами к выполнению приказа, то он, офицер гарнизона, арестует г-на Эвелина и сам будет руководить матросами, так как прекрасно знает морское дело.
   Сообразив, что он чуть было не занялся политикой, к которой питал такое отвращение, г-н Эвелин умолк и немедленно приступил к починке судна.
   Вторая новость, сообщенная капитану, заключалась в том, что исчез Гримо, которого хватились лишь недавно и перевернули всю фелуку вверх дном, ничего, впрочем, не обнаружив, за исключением упомянутых в предыдущих главах запасов рейнвейна. Эта находка так отвлекла солдат, что они с готовностью сконцентрировали свое внимание на ней, а поиски Гримо как-то сами собой отошли на второй и даже еще более дальний план.
   Последнее, по-видимому, обрадовало достойного капитана Ван Вейде, хотя внешне он ничем этого и не обнаружил. От помощника же, давно знавшего своего капитана, все же не укрылось, что бывалый моряк вздохнул с облегчением.
   Не найдя Гримо, принялись за Планше. Прибывший на фелуку днем Джейкобсон (а именно он и был тем самым англичанином, что беседовал с г-ном Эвелином) пообещал Планше вздернуть его на рее, если он сейчас же не признается, куда девался его дружок.
   Планше защищался, ссылаясь на то, что сбежать Гримо, кроме как в город, было некуда, а следовательно, он уже ответил на вопрос, избежав тем самым повешения на рее. В свою защиту Планше приводил также бесспорный, с нашей точки зрения, аргумент, заключавшийся в том, что стерегут экипаж фелуки ларошельцы, а никак не он, Планше, следовательно, и спрашивать с него за побег нечего.
   Конец этим спорам положил капитан. Он подошел к Джейкобсону и, смерив его взглядом, сказал:
   – Простите, сударь, по какому праву вы распоряжаетесь здесь?
   – По тому же, по которому приказывают пленникам, капитан!
   – Вы охраняете нас, это правда. Но командовать экипажем, а тем более решать, кого из его членов, а тем более пассажиров, следует вздернуть на рее, вы не можете. Хозяин на «Морской звезде» – я.
   Взгляд фламандца скрестился со взглядом англичанина. Англичанин был упрям, моряк – тоже. Джейкобсон первый отвел глаза.
   – Э-э, goddamn! Делайте, как хотите. Но не пытайтесь меня провести, кэптэн!
   Как бы случайно оказавшийся рядом г-н Эвелин шепнул ему:
   – Избегайте ссоры с капитаном, сударь! Он три года командовал пиратской шхуной в Карибском море, я это знаю наверняка, так как и тогда ходил его помощником.
   Джейкобсон стиснул зубы и промолчал.
   Таким образом, повешение Планше было отложено до лучших времен. Сам же он посчитал за лучшее немедленно удалиться в каюту, полпути благословляя капитана Ван Вейде и от души надеясь, что эти лучшие времена не наступят никогда.
   Как легко догадаться, Гримо исчез не случайно. Получив от Планше подробную инструкцию, он задал только один вопрос:
   – Надежная?
   – Откуда мне знать, – с досадой отвечал Планше. – Не воображай, что я мог задать ей этот вопрос. Но хуже, чем сейчас, господину д’Артаньяну уже не будет, разве только если приговор приведут в исполнение. Не стала бы эта девушка пытаться спасти его от веревки для того, чтобы снова отправить на виселицу.
   Гримо кивнул и исчез.
   Все эти, следующие одно за другим, события, несомненно, отвлекают внимание от главного героя нашего правдивого повествования, однако их описание необходимо, поскольку они имели самое непосредственное отношение к его дальнейшей судьбе.
   Пока д’Артаньян находился в камере для приговоренных к смертной казни и, следовательно, не имел возможности действовать, остальные лица, волею судьбы вовлеченные в историю, о которой мы рассказываем на этих страницах, напротив, жили активной жизнью. Движимые самыми различными желаниями, все они, совершая те или иные поступки, зачастую сами не отдавая себе в этом отчет, принимали живейшее участие в судьбе д’Артаньяна. И каковы бы ни были побудительные мотивы и помыслы всех героев трагикомедии, имя которой – жизнь, они привели к тому, чего и следовало ожидать. А именно: наша история, которая могла бы оборваться вместе с жизнью храброго гасконца, не оборвалась, а получила продолжение.
   Возможно, это случилось потому, что д’Артаньян был не только храбр, но и обаятелен. По этой причине фортуна, эта ветреница, снова задержала на нем свой взор.
   Вернее же всего, своим везением мушкетер был обязан тому обстоятельству, что его персона привлекла внимание другой молодой особы – мадемуазель де Бриссар.
   Эта девушка, родившаяся в семье военного и выросшая среди людей действия, и сама была также способна на решительные поступки. Предоставив Планше, снабженного ее инструкциями, следовать под конвоем обратно на «Морскую звезду», одиноко маячившую в Ларошельской гавани, девушка приступила к осуществлению главной части своего плана.
   Когда часы на башне городской ратуши пробили девять, в конце плохо освещенной, как и почти все остальные, городской улицы показался портшез, несомый двумя рослыми лакеями. Это само по себе было большой редкостью в осажденной Ла-Рошели, а появление портшеза в такое время, когда все старались не высовываться из своих домов, предпочитая находиться за крепкими дверными засовами и ставнями, вполне могло вызвать удивление и любопытство.
   Поэтому стражник, стерегущий д’Артаньяна, был удивлен, когда лакеи опустили портшез перед тюремными воротами и из него вышла дама, закутанная в бархатный плащ с капюшоном.
   Подойдя к стражнику, дама пожелала, чтобы ее провели к начальнику тюрьмы.
   – Это невозможно, мадам, – отвечал стражник, пытаясь рассмотреть лицо молодой женщины, скрытое низко опущенным капюшоном.
   – Почему же?
   – Начальник не живет здесь. Он ночует дома, а так как тюрьма почти пуста, он давно ушел.
   – Однако же кого-то вы здесь охраняете?
   – Да, мадам. Этот человек будет завтра казнен.
   – Значит, все правильно.
   – Что вы имеете в виду, мадам?
   – Называйте меня – мадемуазель.
   – Простите, мадемдазель.
   – Именно этого человека мне и нужно видеть, если, конечно, в тюрьме нет другого арестанта, которого также должны казнить на следующий день.
   – Простите, мадам… я хотел сказать, мадемуазель…
   – Что такое?
   – Я не могу пропустить вас к нему, пока…
   – Пока… Договаривайте, сержант.
   – Но я не сержант, сударыня.
   – Ну так вы станете им.
   – Я не совсем понимаю вас, мадемуазель…
   – Мой опекун, который для меня почти что родной отец, как вам, наверное, известно, предложил мне навестить заключенного, чтобы он получил духовное утешение – он наш брат по вере.
   – Как, мадемуазель, приговоренный протестант?!
   – Конечно, хотя вы могли и не знать этого. Не все наши противники – наши враги, и не все наши враги – католики. Он военный человек и просто исполнял свой долг, сражаясь с нами.
   – Однако, мадемуазель, я все равно не могу пропустить вас к заключенному.
   – Вы не даете мне договорить!
   – Прошу прощения, мадемуазель!
   – Мой отец очень утомлен и отдыхает – у него столько дел в это тяжелое время. Только поэтому он и послал меня с вооруженными людьми в такой час к дворянину, содержащемуся в этой камере, поскольку тот вспомнил об одной важной вещи, которую не успел сообщить ему. В записке, переданной отцу, этот дворянин пишет, что не хочет умирать, не облегчив душу каким-то очень важным признанием. Поскольку отец всецело доверяет мне, он и попросил меня выслушать этого дворянина.
   – В таком случае – кто же ваш отец, сударыня.
   – Комендант Ла-Рошели, – был ответ, и прекрасная незнакомка откинула капюшон.
   – Ах, мадемуазель де Бриссар! – воскликнул пораженный стражник.
   – Вы узнаете меня, не так ли?
   – Конечно, но…
   – Вы все еще колеблетесь?!
   – Нет, но…
   – Что же еще вам нужно?!
   – Я просто не могу понять одной вещи, сударыня.
   – Какой же именно?
   – Как узник сумел передать эту записку?
   – Это очень просто. Он передал ее одному из тех солдат, которых вы с вашим товарищем сменили час тому назад.
   – О, теперь я понимаю, мадемуазель. Прошу вас пройти сюда, я посвечу вам.
   – Вы передадите мне фонарь и оставите нас наедине – дело, о котором будет говорить приговоренный, может касаться слишком важных вопросов.
   – Сударыня, но это может быть опасно…
   – Это дворянин и вдобавок человек, который на рассвете предстанет перед Господом, – торжественно проговорила Камилла.
   Солдат украдкой любовался ею.
   – Итак, моей чести ничто не угрожает. А свою жизнь я сумею защитить. Во-первых, я закричу, и вы с товарищем сразу же придете ко мне на помощь.
   – А во-вторых, мадемуазель?
   – А во-вторых, со мной вот это. – И девушка извлекла из складок плаща стилет, тускло блеснувший при свете фонаря, раскачиваемого ветром в руке часового.
   – Ах, сударыня. У вас на все есть ответ. Вот вам фонарь. Сейчас я отопру дверь.
   – Когда я закончу разговор, я постучу в дверь и позову вас.
   – Я тотчас же приду, мадемуазель.
   Тяжелая дверь со скрипом отворилась.
   Мы погрешили бы против истины, утверждая, что д’Артаньян спал беспробудным сном, зная, что наутро он отправится на виселицу. Поэтому, услышав лязг отпираемых засовов, мушкетер тут же вскочил на ноги. Он готов был думать, что потерял представление о ходе времени, что пришло утро, а с ним и тюремщики, явившиеся за ним.
   – Вот он, этот человек, – сказал тюремщик, осветив лицо д’Артаньяна.
   Затем он передал фонарь в руки Камиллы.
   – Я буду рядом, сударыня, – тихо добавил он, скрываясь за дверью.
   – Благодарю вас, сержант, – многозначительно отвечала Камилла, сопровождая свои столь многообещающие для солдата слова обворожительной улыбкой.
   Мушкетер продолжал стоять, всматриваясь в темноту. Фонарь был опущен на пол, и темная фигура у дверей скрывалась во мраке.
   – Сударь! Господин де Кастельмор! – позвал его приглушенный девичий голос.
   – Я здесь, – откликнулся д’Артаньян, не зная хорошенько, что отвечать.
   – Я крестница коменданта Ла-Рошели. Мы виделись с вами мельком сегодня утром в его кабинете.
   – Я узнал вас, сударыня, – ответил удивленный д’Артаньян, уже окончательно стряхивая с себя тот тяжелый полусон-полубред, в котором он только что пребывал. – Я запомнил ваш голос.
   – Мне удалось понять, что привело вас в наш город, – продолжала Камилла, заметно волнуясь. – Так как в намерения ваши вовсе не входило причинить вред моим согражданам и братьям по вере, то я решила, что опекун мой совершит тяжкий грех, приказав казнить вас. Это несправедливо, ведь Ла-Рошель все равно не устоит. Она будет сдана не сегодня, так завтра. Вы должны бежать отсюда и укрыться у одного человека, которому можете всецело доверять, пока Ла-Рошель не капитулирует, а это произойдет теперь очень скоро.
   – Сударыня, мне нужно несколько мгновений, чтобы прийти в себя и оправиться от замешательства, вызванного вашим посещением. Ваши слова слишком неожиданны.
   – Не теряйте времени, господин де Кастельмор. Минутное промедление может стоить вам жизни.
   – Но каким образом я могу бежать отсюда? При мне нет оружия!
   – Оно вам и не понадобится!
   – Сударыня, вы говорите загадками!
   – Меня зовут мадемуазель де Бриссар, господин де Кастельмор.
   – А меня – шевалье д’Артаньян, лейтенант королевских мушкетеров.
   – Я и забыла, что вы настоящий шпион и поэтому прибыли сюда под вымышленным именем.
   – Зато теперь я открыл вам настоящее.
   – А я, господин д’Артаньян, – открываю вам двери тюрьмы.
   – Мадемуазель, я восхищен вашим мужеством, но до сих пор не могу поверить своим глазам, равно как к ушам. Зачем вы это делаете?
   – Неужели лейтенант королевских мушкетеров может быть настолько несообразителен? Конечно же, только для того, чтобы не дать моему крестному совершить грех, который отяготит его душу, если он отправит вас на казнь. Только и всего!
   – Мадемуазель, ваша забота о бессмертной душе вашего крестного отца делает вам честь, а меня она просто-таки возвращает к жизни.
   Этот полушутливый-полусерьезный диалог мог затянуться на неопределенное время, так как обоим он стал доставлять удовольствие. Однако камера смертников не слишком подходящее место для подобного рода разговоров.
   – Но что же мы стоим! – всплеснула руками девушка. – Снимите ваши плащ и шляпу и передайте их мне.
   Д’Артаньян сделал то, что от него требовали, и протянул эти предметы мадемуазель де Бриссар, теряясь в догадках.
   – А теперь быстро закутайтесь в мой плащ да опустите капюшон пониже. Как можно ниже!
   – Что вы говорите! Возможно ли это…
   – Ну, что там еще?! – досадливо воскликнула девушка. – Королю Франции не позавидуешь – у него такие неповоротливые мушкетеры.
   Д’Артаньян скрестил руки на груди.
   – Нет, мадемуазель. Тысячу раз нет, я никогда не приму такого самопожертвования, тем более от вас.
   – Ах, вот как! Почему это, позвольте вас спросить?!
   – Потому что не хочу, чтобы вы подвергали себя опасности.
   – Но мне ничто не угрожает. Они и пальцем не посмеют тронуть меня!
   – Даже если это так…
   – То?
   – То и тогда я отвечу – нет.
   – Господин д’Артаньян – ваша жизнь висит на волоске. Наш разговор затягивается, и в любую минуту сюда может войти часовой.
   – Я разделаюсь с ним в два счета!
   – Но при вас же нет шпаги.
   – Да, это правда…
   – Вот видите. Не упрямьтесь, сударь. Мне приходится уговаривать вас бежать от виселицы, как капризного ребенка!
   – Вы само совершенство, мадемуазель де Бриссар, и именно поэтому я вынужден…
   – Уступить, не так ли?
   – Напротив, отказаться.
   – Господин д’Артаньян, вы вызываете у меня желание повесить вас собственноручно. Клянусь, я бы сделала это, если бы нашла веревку!
   – Вы больше, чем совершенство!