Харрисон Колин. Кубинский зал

   – Я там был. – Дэн пожал плечами, словно хотел показать – все течет, все меняется. – Послушай, Билл, я действительно чертовски рад тебя видеть. Просто отлично, что ты все еще работаешь по специальности. – Он дружески толкнул меня в плечо. – И выглядишь ты отлично. Молодец, что поддерживаешь форму. Сгоняешь вес на тренажерах?
   Я рассмеялся:
   – Просто хожу в один стейкхаус. В последнее время я питаюсь исключительно бифштексами.
   Дэн серьезно посмотрел на меня:
   – Я что-то слышал об этой диете, надо будет обязательно попробовать. Питаться одним протеином – в этом есть рациональное… Знаешь, Билл, я до сих пор сожалею о том, что случилось.
   – Да… – сказал я.
   – Где ты приземлился, пардон за выражение?
   – Я приземлился… скажем так, довольно жестко, Дэн.
   – Но кое-какая работа у тебя, похоже, есть, – сочувственно заметил он.
   – Вот именно – кое-какая…
   Он пристально посмотрел на меня, и я почти услышал, как крутятся колесики у него в голове. Мне был хорошо знаком этот взгляд. Дэн любил делать дела, любил заключать сделки, любил быстроту и напор.
   – Давай как-нибудь пообедаем вместе, Билл, – сказал он задумчиво. – Поговорим как следует; я думаю, нам с тобой есть о чем поговорить.
   – Скажи когда. Я практически свободен.
   Дэн достал из кармана электронный органайзер и озабоченно нахмурился.
   – Я всегда говорил – лучше не ронять эту штуку… – пробормотал он, тыкая в кнопки толстым, как сосиска, пальцем. Несколько мгновений он пристально разглядывал крошечный экран. – Как насчет послезавтра? Скажем, в час дня в «Гарвард-клубе»?
   – Идет.
   – Я и правда рад повидаться с тобой, Билл, – сказал он. – Откровенно говоря, в последнее время произошло много интересного… Нет, сейчас я не могу тебе все рассказать, вот встретимся и обкашляем, о'кей? – Дэн пожал мне руку с таким чувством, словно это он, а не я нуждался в помощи, и вернулся к жене, оставив меня в полной растерянности. Я не знал, что и думать, и единственным, в чем я был уверен, так это в том, что встреча с Дэном произвела на меня на удивление приятное впечатление. Кроме всего прочего, она лишний раз подтвердила, как важно иметь в запасе по крайней мере один приличный костюм: в нем я все еще мог сойти за своего в обществе, из которого когда-то выпал. Даже собравшиеся в зале родители не обращали на меня никакого внимания – для них я был лишь еще одним сорокалетним парнем в галстуке, и это было хорошо, это оставляло надежду…
   Потом я снова повернулся к площадке и попытался найти взглядом Джея. Но его уже не было.
   Возможно, подумал я, мне еще удастся его догнать. Задевая сидящих и на ходу бормоча извинения, я быстро спустился вниз и выбежал на улицу, надеясь увидеть в конце улицы его массивную фигуру. Но Джея нигде не было видно. Тогда я решил рискнуть и двинулся в направлении Лексингтон-авеню – мимо домов и освещенных окон, за которыми кто-то чужой мучился, страдал, радовался.
   Именно в этот момент кто-то бережно взял меня под руку.
   – Спокойно, – раздался хриплый голос.
   По обеим сторонам от меня шагали рослые белые парни.
   – Возьмите бумажник, – сказал я. – Только документы оставьте.
   – Расслабься, чувак.
   – Мне наплевать на кредитные карточки, просто…
   – Расслабься, кому сказали!
   Они подталкивали меня к припаркованному во втором ряду лимузину. Третий мужчина выскочил из машины и распахнул заднюю дверь.
   – Постойте, куда вы меня тащите? Я только что говорил с Марсено! У меня в кармане иск в суд. Я прекрасно понимаю, что дело серьезное и он не шутит. Я…
   Один из парней пожал плечами:
   – О чем это он? Я не врубаюсь.
   Мимо промчалось такси. Оно не притормозило, и бандиты втолкнули меня в лимузин, усевшись по обеим сторонам от меня. Сиденье было мягким, и я не без удобства откинулся назад. Так же поступили и мои конвоиры. Потом тот, что сидел справа, скомандовал:
   – Поехали.
   Лимузин тотчас тронулся.
   – Г. Д. сказал, что позвонит, когда будет готов. Мы медленно ехали вдоль Седьмой авеню.
   – Кто такой Г. Д.? – спросил я.
   – Так зовут босса – человека, который держит нас у себя на службе.
   Его акцент показался мне похожим на ирландский.
   – Да ладно, ребята, – сказал я. – Хватит шутки шутить. Отпустите меня.
   – Мы исполняем приказ.
   – И все-таки мне кажется, вы схватили не того человека.
   Человек справа от меня что-то пробормотал себе под нос и, вместо того, чтобы прямо здесь, в машине, разнести мне башку выстрелом (впрочем, если подумать, это было только логично – ведь потом кому-то пришлось бы убирать разлетевшиеся по салону кровь и мозги), включил в телевизор, вмонтированный в консоль перед нами. Телевизор был настроен на канал новостей Си-эн-эн, и некоторое время мы молча смотрели краткий обзорный репортаж о событиях на Ближнем Востоке.
   – Они там ни хрена не поняли, Дэнни, – проворчал тот, что сидел слева. – Забыли сказать, кому на самом деле принадлежит вся эта долбаная нефть.
   – Мой двоюродный брат участвовал во второй войне в Заливе. Он говорит…
   – Ну ребята же! – снова сказал я. – Вы ошиблись. Я не тот, за кого вы меня…
   – Он убил хоть одного из этих дерьмоедов с полотенцами на башке?
   – По его счету, он прикончил сорок одного араба, – ответил тот, которого звали Дэнни. – Еще он рассказывал, что стрелял по каким-то иракским грузовикам, разнес их в щепки.
   Я сделал еще одну попытку:
   – Вам нужен вовсе не я, парни. Вы, наверное, ищете…
   – Я знаю, один чувак в Квинсе торгует такими хреновинами…
   – Ври!
   – Клянусь! По восемь тысяч баксов за штуку. Бандит слева кивнул:
   – Можно поехать туда прямо сегодня, вот только сначала закончим с мистером Эндрю Уайетом.
   – Меня зовут не Эндрю, а Билл. Билл Уайет!
   – Он отлично рисует, этот чувак, прямо настоящий мастер, верно?
   – Пожалуй. Особенно у него получаются типичные американские пейзажи: виды Мэна и все такое – скалистые берега, море и прочее…
   – Не зря его считают великим американским художником.
   – Наверное, можно и так сказать.
   – Эй, Билли, а ты тоже – великий американец?
   Бандиты и их бандитская мечта… Тем не менее эти парни, похоже, не питали зла ко мне лично, поэтому я промолчал. Лимузин свернул на Двадцать третью улицу, потом двинулся по Уэст-Сайдскому шоссе (там Дэнни выключил телевизор) и наконец добрался до южной оконечности Манхэттена. Обогнув Бэттери-парк, машина поехала вдоль восточного побережья острова на север, по магистрали ФДР ^[21]. Здесь из-за сильного движения нам пришлось немного притормозить. Наконец, примерно на середине острова, лимузин свернул на Гарлем-ривер-драйв и снова поехал на юг через Уэст-Сайд.
   – И долго еще нам кататься? – спросил Дэнни.
   – Пока Г. Д. не позвонит.
   – Мне нужно отлить.
   – На углу Тридцать четвертой и Девятой улиц есть «Макдональдс».
   Несколько минут спустя мы остановились, и мои конвоиры по очереди воспользовались туалетом.
   – Ты?…
   Я покачал головой – я был слишком напуган.
   Затем мы объехали остров по периметру еще один раз. Время близилось к полуночи, Дэнни и его напарник откровенно скучали.
   – Гребаный Г. Д.!
   – Это наша работа. Он нанял нас, чтобы мы ее сделали.
   – Л вас, парни, нельзя подкупить? – спросил я. – Если вы подвезете меня к банкомату, я помогу вам очистить мой счет. Потом мы расстанемся. Единственное, чего бы мне хотелось, это чтобы вы оставили мне кое-какую мелочь на пару стаканчиков виски.
   Бандит слева рассмеялся:
   – А ты ничего чувак!
   Потом в машине зазвонил сотовый телефон, и оба моих сопровождающих заметно вздрогнули. На звонок ответил тот, что сидел слева.
   – О'кей, – сказал он в трубку, слегка понизив голос. – Мы сейчас подъедем.
   Лимузин свернул в район Западных Двадцатых улиц – совсем недалеко от того места, где я жил, – и остановился возле тротуара. Меня вытащили из салона и повели вверх по ступенькам старого фабричного здания. Дэнни и его напарник держались почти вплотную ко мне; они буквально толкали меня вперед, а один из них – я не видел кто – снова взял меня под руку. Сгоряча я подумал о бегстве, но сразу понял, что все попытки вырваться были напрасны.
   Наконец меня подвели к черной металлической двери. На ней не было ни вывески, ни каких-либо надписей, по которым я мог догадаться, куда меня привезли.
   – Ну вот, здесь мы с тобой прощаемся, – сказал Дэнни.
   – Что вы имеете в виду? – удивился я.
   – Таких, как мы, здесь недолюбливают. – Он посмотрел на меня почти весело. – Правда, мы не жалуемся.
   Дверь отворилась. И из нее вышли четверо чернокожих парней в хороших костюмах, и Дэнни с приятелем сдали меня им, что называется, с рук на руки. Они тотчас втащили меня внутрь здания, дверь захлопнулась, и я услышал ритмичный рэп, который становился все громче по мере того, как меня почти бегом вели по длинному темному коридору, сооруженному из крашеной фанеры. По дороге нам попалось несколько юных чернокожих девушек, хихикавших у двери с надписью «Посторонним вход воспрещен», и я понял, что появление в этих стенах сорокалетнего белого мужчины является ненормальным, противоестественным, шокирующим, как если бы в коридоре вдруг оказалось стадо северных оленей.
   Фанерный коридор был освещен тусклыми красными лампочками, и в нем витал запах марихуаны. Он заканчивался у лестничной площадки, где двое негров деловито, но без воодушевления, избивали третьего. Завидев нас, они обернулись в изумлении.
   – Тихо! – пробормотал один из моих конвоиров.
   – Он – коп?
   Меня подтолкнули к лестнице. На следующей площадке я увидел толпу чернокожих подростков. Они во все глаза таращились на питбуля, который висел в воздухе на высоте трех футов, вцепившись зубами в толстую веревку с несколькими узлами.
   – Эй! – сказал кто-то из моих тюремщиков. – Сколько уже?
   – Девять минут.
   Питбуль вращал налитыми кровью глазами и время от времени свирепо тряс головой; в уголках его губ уже показалась пена.
   – А сколько рекорд?
   – Двадцать шесть.
   Мы поднялись еще на один пролет; стены здесь были сплошь заклеены рекламными листовками, портретами звезд рэпа и вставленными в рамочки обложками музыкальных альбомов. Навстречу прошла дородная негритянка в платье из золотой парчи и солнечных очках.
   – Привет, крошка, – бросила она на ходу.
   Наконец мы остановились перед стеклянной дверью, на которой было выведено по трафарету: «Мастурбация Лимитед».
   – Входи, ты!…
   За дверью оказался небольшой кабинет с широким тонированным окном, выходившим на танцпол внизу. Четверо конвоиров вошли следом за мной, плотно закрыв дверь. Слева от входа стоял неподключенный микшерный пульт, несколько «вертушек» и магнитофонных дек. В центре комнаты сидел очень толстый негр в красном шелковом халате и портативном переговорном устройстве; кроме того, на нем были солнечные очки в золотой оправе, на темных стеклах переливались какие-то голографические наклейки. Кресло было приподнято таким образом, чтобы он мог, не вставая, наблюдать сквозь стекло за всем происходящим на танцевальной площадке клуба. Рядом стояла двухсотгаллонная бочка из-под масла с прорезью в крышке. Пол и стены кабинета ритмично вибрировали в такт низким басовым нотам; время от времени до моего слуха доносился приглушенный вопль или визг восторга. Внизу, на танцполе, ритмично дергалось и извивалось не меньше двух сотен тел; блики стробоскопов метались по этой живой массе, а на сцене, то размахивая цепями, то хватаясь за промежность, кривлялась модная рэп-группа.
   – Вот тот пижон, Г. Д.
   Г. Д. указал мне на стул и взмахом руки отослал охрану.
   – Мы будем снаружи, друг.
   На меня Г. Д. так и не взглянул. Несколько минут он наблюдал за происходящим на танцполе и отдавал какие-то указания в микрофон переговорного устройства.
   – Проверьте, что эти ниггеры делают у красного дивана… – Он наклонился к окну, присматриваясь. – Нет, не этот… Чувак в зеленом. Да-да, он… Он мне не нравится. Скажите этому негритосу, что я читаю его мысли. О'кей, спокойно. Эй, Антван, ты меня слышишь? Принеси эту коробку ко мне, немедленно. Принеси ее сюда!
   – Эй, – сказал я. – Не хочешь рассказать, зачем я здесь?
   – Заткнись и не мешай человеку работать, – был ответ. – Антван, я хочу, чтобы ты был у меня… – Г. Д. повернулся ко мне. – Как ты меня назвал? «Эй»?!
   – Я только спросил, зачем я тебе понадобился. Нижняя часть его лица под очками расплылась в широкой ухмылке.
   – Тебя плохо воспитывали, белый человек. Меня зовут Г. Д.
   – Рад познакомиться, Г. Д., – сказал я. – А теперь скажи, что тебе от меня нужно.
   Дверь распахнулась. Молодой парень с волосами, заплетенными во множество коротких косичек, и татуированным утенком Даффи на предплечье втащил в комнату небольшой металлический сундучок с замком. По всей вероятности, это и был Антван. Его взгляд упал на меня:
   – Это еще кто?
   Г. Д. пропустил вопрос мимо ушей.
   – Открой, – коротко скомандовал он.
   Антван открыл сундучок и наклонил его в сторону Г. Д. Даже оттуда, где я сидел, было видно, что он битком набит деньгами.
   – О'кей?
   Г. Д. протянул руку, вытащил из сундучка тонкую пачку купюр, потом взял моток упаковочной ленты и крест-накрест обмотал ею сундучок не меньше пяти раз.
   – Этого достаточно… – пробормотал он себе под нос и расписался на ленте толстым фломастером. – Положи в сейф.
   Антван опустился на колени возле пристеночного столика, открыл какую-то дверцу, поставил сундучок внутрь и снова закрыл.
   С танцпола внизу по-прежнему доносился визг и вопли.
   – Сколько у тебя там девчонок? – спросил Г. Д.
   – Девятнадцать и Серена за кассой.
   – Ла Квин сегодня выступает?
   – Да. – Антван улыбнулся. – Хочешь ее видеть?
   – Скажи, пусть поднимется ко мне и кое-что мне покажет.
   Не успел Антван выйти, как в кабинете появился еще один чернокожий в рубашке из вельветина. На одной руке у него был большой шрам.
   – Кто этот белый ублюдок? – спросил он, хмуро поглядев на нас.
   – Никто. Просто пришел в гости. Давай лучше взглянем, что там у тебя.
   Негр со шрамом достал небольшой серебристый пистолет.
   – Хорошо. Он сопротивлялся?
   – Почти нет, босс.
   Г Д. опустил пистолет в прорезь на крышке бочки, потом достал из кармана халата пригоршню банкнот и протянул негру со шрамом:
   – Вот, возьми. – Они легонько стукнули кулак о кулак, после чего негр со шрамом ушел, и Г. Д. повернулся ко мне:
   – Значит, ты работаешь на Рейни?
   – Нет.
   – Врешь.
   Я пожал плечами.
   – Моя тетка сказала – она разговаривала с тобой сегодня.
   – Она разговаривала главным образом с Джеем. Я оказался рядом случайно.
   – Чего она от вас хотела?
   – Денег.
   – Верно. Но она – старая, глупая женщина. Она сделала одну ошибку.
   – Какую же?
   – Назвала не ту цифру.
   Я промолчал.
   – Я сказал – она назвала не ту цифру. Она потребовало слишком мало.
   – Понятно.
   – Ты не уважаешь моих чернокожих братьев?
   – Уважаю.
   – Ты ненавидишь негров?
   – Нет.
   – Ты считаешь, они должны оставаться нищими и дохнуть от СПИДа и прочего дерьма?
   – Нет.
   – Может быть, ты считаешь негров глупыми?
   – Нет.
   – А вот мне сдается, ты считаешь всех чернокожих кретинами. Похоже, у тебя сложилось предубеждение против моих братьев.
   – А я уверен – у тебя сложилось очень сильное предубеждение против белых.
   – Ты ненавидишь черных.
   – Нет.
   – Ты ненавидишь их, потому что они выше тебя!
   – Нет.
   – Тебе не нравится сексуальная доблесть моих черных братьев.
   – Очень нравится.
   – Черные тебе омерзительны.
   – А тебе омерзительны белые? – спросил я. Г. Д. резко выдохнул через нос:
   – Да!
   – И ты ненавидишь белых?
   – Да, я их ненавижу.
   Вот и поговорили, подумал я.
   Дверь кабинета снова открылась, и внутрь заглянула какая-то девушка. Губы у нее были выкрашены в желто-оранжевый цвет, напоминавший расцветку нью-йоркских такси. Такого же цвета были туфли на высоких каблуках, трусики-«шнурочки» и отделанный бахромой лифчик.
   – Иди сюда. Ла Квин.
   – О, я знаю, что ты хочешь! – пропищала Ла Квин тонким, счастливым голосом, и я догадался, что тут не обошлось без маленьких таблеточек, которые делают голос человека высоким и счастливым. Потом Ла Квин увидела меня:
   – Это кто?
   – Просто один белый придурок, который сам не знает, что делает.
   – Хочешь развлечься, Г. Д.?
   – Иди ко мне, девчонка. Как говорил мой папаша, ты выглядишь лучше, чем банковский чек.
   Ла Квин игриво покосилась на меня:
   – Эй, не смотрите, мистер.
   Но я все равно смотрел – не мог не смотреть. Ла Квин опустилась на колени между огромными, дряблыми ляжками Г. Д., который распахнул иолы халата. Впрочем, мне с моего места было видно лишь похожую на виолончель коричневую спину Ла Квин, ее сдвинутые вместе лодыжки и торчащие каблуки.
   – Не спеши, детка. – Г. Д. взял девушку за подбородок и заставил приподнять лицо. – Тебе нравится эта штука, не так ли? Тебе нравится мой першинг?
   – Очень нравится, Г. Д.
   – Скажи это, детка. Скажи: мне нравится твой «першинг».
   – Мне нравится твой «першинг», Г. Д., он меня заводит. Ты мой лучший негр, Г. Д. Дизель.
   Г. Д. снова прижал Ла Квин к своей промежности и посмотрел на меня поверх ее поднимающейся и опускающейся головы.
   – Моя тетка казала – ты заставил моего дядю Хершела работать в мороз и из-за этого с ним приключился сердечный приступ. Все, кто был знаком с моим дядей, знали, что у него больное сердце.
   – Я здесь ни при чем. Хершел работал на Джея Рейни.
   Г. Д. принялся притопывать ногой, выбивая какой-то неспешный ритм, и я увидел пистолет, прикрепленный ремнями к его лодыжке.
   – Это – не – имеет – значения. Рейни – платит – тебе.
   – А мне кажется…
   Г. Д. посмотрел на меня, обнажив в улыбке свои золотые коронки.
   – Тоже хочешь минет?
   – Нет, спасибо, – сказал я так спокойно, как только смог.
   – У тебя такой вид, словно… Эй, похоже, тебе это правится, чувак! Я по глазам вижу. – Он бросил взгляд на курчавую головку Ла Квин. – А выглядит очень аппетитно, верно?
   – Нет, спасибо, – повторил я.
   – Что?! Тебе не нравится моя женщина?
   – Нет, почему же… Просто я…
   – Недостаточно хороша для тебя, а?…
   – Я этого не говорил.
   – Может быть, для тебя она слишком черная?
   – Нет.
   – Понимаешь, чувак, белые парни, как ты, боятся черных женщин. А белые женщины очень любят черных парней. Черные женщины не интересуются белыми. Все они хотят только черных, понятно? И китаянки, и латинки – они тоже хотят только черных. Однажды попробовав черного, женщина никогда не вернется к белому, дружище. – Г. Д. властно опустил мясистую руку на затылок Ла Квин, погладил и с ненавистью посмотрел на меня. – Может быть, тебе самому нужно попробовать, чтобы поверить? Я могу попросить Ла Квин – она обработает тебя, когда закончит. Может быть, ей не захочется, но она сделает это, правда, детка?…
   Ла Квин, рот которой был занят, кивнула и издала какой-то утвердительный звук.
   – Тогда ты сможешь судить об этом сам, чувак. Я не ответил. Каждый из нас жил в своем кино, хотя оба фильма были жуткими. Г. Д. шепнул Ла Квин:
   – Здесь поосторожней, детка.
   Потом он поднял на лоб свои идиотские очки и уставился на меня необычайно маленькими, внимательными глазками, утонувшими в черных подушках щек.
   – Моя тетка сказала, что дядю Хершела нашли примерзшим задницей к бульдозеру. Он замерз насмерть! Как это могло случиться, чувак? Как черный парень мог замерзнуть?! Это, знаешь ли, ни в какие ворота не лезет. Не иначе, здесь что-то нечисто, и мы обязательно найдем этого Поппи, или Попая ^[22], или как там зовут этого придурка. – Г. Д. внезапно наклонился, вытащил свой пистолет и направил на меня.
   – Просто руки чешутся кого-нибудь убить, – заявил он. – Белые люди никогда не платили дяде Хершелу сколько положено. Он работал на этой земле лет тридцать, но так ни хрена и не заработал. – Свободную руку Г. Д. опустил на плечо Ла Квин, заставляя девушку сбавить темп. – Я требую компенсации. Вам с Рейни придется раскошелиться. Мне сказали – эта земля была продана за четырнадцать миллионов долларов.
   – Тебе сказали неправильно.
   – Заткнись и не перебивай. Я хочу получить триста…
   – Этот вопрос надо решать не со мной.
   – Тысяч долларов. Нет, мистер Уайет, я думаю – ты именно тот, кто нам нужен. Я просто уверен в этом. Мы следили за тобой, мы знаем, где ты живешь, мы знаем, где находится новый дом твоего дружка Рейни. Вы у нас под колпаком, чувак.
   Я от души надеялся, что он блефует – хотя бы отчасти.
   – И тем не менее, – сказал я, – тебе лучше поговорить об этом с самим Рейни.
   Г. Д. хрипло застонал и, запрокинув голову назад, уставился выпученными глазами в потолок.
   – Давай, Ла Квин, давай, сестренка!
   Девушка задвигалась чаще, быстрее.
   – Соси! – выкрикнул Г. Д. Нажав Ла Квин на затылок обеими руками, так что пистолет оказался где-то возле ее уха, он прижал ее голову к своим ляжкам с такой силой, что девушка задергала ногами, задыхаясь. Колени Г. Д. задрожали от наслаждения, и когда наступил кульминационный момент, он откинулся назад и поднял над головой пистолет.
   – А-а-ах, блин, твою мать!!! – проревел Г. Д. и дважды выпалил в потолок.
   Я поморщился.
   – О-о-ох, спасибо, сестренка!… – простонал Г. Д., откидываясь на спинку кресла. Свободной рукой он оттолкнул Ла Квин от себя, так что мне стал виден огромный, мокрый, черно-розовый член, торчавший между его ляжками словно кол. Слегка наклонив голову, Г. Д. оглядел свое хозяйство, потом поднял на меня глаза, желая убедиться, что я смотрю на него – и на него. Ла Квин, положив голову на бедро Г. Д., подобострастно облизывала понемногу уменьшавшийся член, глядя на меня холодно и враждебно. В воздухе неприятно пахло порохом.
   Г. Д. взялся за свое переговорное устройство.
   – Антван, поднимись ко мне и убери этого белого с глаз долой. – Он снова направил пистолет на меня. – Ты достанешь мне эти деньги, Уайет, – сказал он, слегка поглаживая голову Ла Квин, которая продолжала ласкать губами его обмякший пенис. – Ты достанешь мне эти гребаные деньги, мистер адвокат, иначе я найду тебя и выбью из тебя все твое адвокатское дерьмо!

5

   Утро следующего дня – ясное, солнечное – было просто отличным…
   Было бы отличным, если бы не одно «но»: я был не на шутку испуган. У меня тряслись руки и урчало в животе, когда, сидя за рулем взятой напрокат развалюхи, я сломя голову мчался по шоссе, торопясь попасть на ферму Рейни. «Дело плохо, плохо дело, все очень плохо», – выстукивало мое бедное, измученное сердце. Как и подавляющее большинство людей, я предпочитал не помнить, что в конце концов все равно умру, и не любил, когда кто-то или что-то мне об этом напоминало. Собственная смерть представлялась мне событием достаточно отдаленным во времени – отдаленным на столько десятилетий, сколько понадобилось бы для разработки, клинического тестирования, официального одобрения и запуска в широкую продажу кардинально нового сильнодействующего лекарства. Дайте мне еще несколько десятилетий, дайте мне мощные «реактивные» таблетки, чтобы изредка прочищать мозги и восстанавливать межпозвоночные диски, и мне ничего больше не нужно! Когда я наконец умру, шумную, суетливую Америку будет не узнать. Но пока дни летят с угрожающей быстротой. Я чувствую, как прошлое все больше отдаляется, а злой ледяной ветер все громче свистит в ушах, теребит короткие волоски на затылке, бормочет и хрипит, как задыхающийся восьмилетний мальчуган. Вчерашний день перестает быть реальностью – он ушел навсегда, исчез, превратился в прах, в чуть слышное кладбищенское стенание. С каждым днем становится все очевиднее, что будущее обещает значительно меньше того, что уже осталось в прошлом – меньше чистых рубашек и свежих газет, меньше кусков шоколадного кекса, меньше чашек горячего кофе, в котором так красиво расходится налитое молоко. Да, теперь испугать меня гораздо легче, чем когда-то. И не просто испугать – достаточно любой малости, чтобы заставить меня буквально трястись от страха. Теперь я воспринимаю угрозы очень и очень серьезно. Я, например, уверен, что когда психованный черный парень без штанов выхватывает пистолет и палит из него в потолок – это вполне реальная угроза. Когда такое случается, любому нормальному человеку хочется только одного – бежать.
   Вам хочется бежать, и вы бежите, спотыкаетесь, налетаете на людей, которые сердито кричат на вас, – и бежите еще быстрее. Вы видите питбуля, который все еще висит на зубах на завязанном канате, видите черных подростков, которые показывают на вас пальцем и кричат: «Эй ты, мистер!…» Бледный, мокрый от пота, вы вываливаетесь на улицу и, задыхаясь и с трудом переставляя непослушные ноги, бежите как можно быстрее и как можно дальше, пока вам не посчастливится поймать такси.
   Так было и со мной в тот вечер. В конце концов я остановил машину и через десять минут был уже у подъезда своего дома. Взлетев в несколько прыжков по лестнице, я открыл дверь своей убогой квартирки с чувством невероятного облегчения и благодарности. В эти минуты я был рад и облупившейся краске, и вытертой дорожке, и наполовину засорившейся раковине, и продавленной сетке на кровати – всему, к чему я успел привыкнуть в своей трущобе люкс, в самом уютном и безопасном месте во всем долбаном мире.