Хемингуэй Эрнест Миллер. Острова в океане

   Яхта дошла до середины гавани и стала на якорь. Томас Хадсон и Бобби смотрели на нее с порога. Она была вся белая и блестящая, и на палубе толпились люди, тоже все в белом.
   — Клиенты, — сказал Бобби. — Надеюсь, приличная публика. К нам ни одна такая большая яхта не заходила с тех пор, как окончился лов тунца.
   — Откуда она?
   — Я ее первый раз вижу. Хороша, ничего не скажешь. Но только не для пролива строена.
   — Вероятно, она вышла около полуночи, еще в штиль, а ветер застиг ее где-нибудь на полдороге.
   — Скорей всего, так, — сказал Бобби. — Досталось ей, верно, — и покачало и побросало. Ветер прямо-таки шквальный. Ну, скоро мы узнаем, кого она нам привезла. Том, голубчик, дайте я вам приготовлю чего-нибудь. Просто не могу видеть, как вы сидите и не пьете.
   — Ладно. Стакан джину с тоником, — сказал Томас Хадсон.
   — Тоника не осталось. Джо вчера последний ящик забрал к вам домой.
   — Ну, тогда виски с лимоном.
   — Ирландского виски с лимоном и без сахара, — сказал Бобби. — Готовлю три. Вон Роджер идет.
   Томас Хадсон оглянулся и увидел его.
   Роджер вошел в бар. Он был босиком, в линялых бумажных штанах и полосатой тельняшке, севшей от частой стирки. Когда он облокотился о стойку, мышцы на спине выпукло обозначились под натянувшейся тканью. В темноватом помещении бара кожа его казалась совсем коричневой, а волосы были пегие от солнца и морской соли.
   — Ребята все еще спят, — сказал он Томасу Хадсону. — Кто-то избил Эдди. Ты видел?
   — Он вчера до поздней ночи дрался то с одним, то с другим, то с третьим, — сказал ему Бобби. — Но в общем так, ничего серьезного.
   — Не люблю, когда с Эдди что-нибудь случается, — сказал Роджер.
   — Да ничего страшного не случилось, Роджер, — заверил его Бобби. — Ну, пил, ну, лез в драку, если кто не верил его рассказам. Повредить ему ничего не повредили.
   — Я все никак не могу успокоиться из-за Дэвида, — сказал Роджер Томасу Хадсону. — Не должны мы были до этого допускать.
   — По-моему, он уже оправился, — сказал Томас Хадсон. — Во всяком случае, спит с вечера крепким сном. А если кто и виноват, так не ты, а я. Мое дело было вовремя прекратить это.
   — Нет. Ты положился на меня.
   — Я отец, я и виноват, — сказал Томас Хадсон. — Я не имел права перекладывать на тебя свою ответственность. Есть вещи, которые передоверять нельзя.
   — Но я эту ответственность принял, — сказал Роджер. — Я не думал, что он пострадает. И Эдди так не думал.
   — Знаю, — сказал Томас Хадсон. — Я и сам не думал. Мне казалось, что тут важно другое.
   — И мне так казалось, — сказал Роджер. — А теперь я себя чувствую эгоистом и скотиной.
   — Я отец, — сказал Томас Хадсон. — Вся вина на мне.
   — Свинство, конечно, получилось с этой рыбой, — сказал Бобби, пододвинув к ним два стакана, а третий оставив себе. — Ну, давайте выпьем за то, чтобы в следующий раз попалось еще побольше.
   — Нет, — сказал Роджер. — Еще побольше я даже видеть не хочу.
   — Что с вами такое, Роджер? — спросил Бобби.
   — Ничего.
   — А я решил написать эту рыбу. Дэвиду на память, — сказал Томас Хадсон.
   — Вот это здорово. Думаете, выйдет?
   — Постараюсь, чтобы вышло. Она у меня перед глазами, и мне кажется, я сумею с ней справиться.
   — Конечно, сумеете. Вы все сумеете. А любопытно, что за публика там на яхте.
   — Слушай, Роджер, это ты, значит, прогуливал свою совесть по всему острову?
   — И босиком, — сказал Роджер.
   — А я вот свою принес сюда, с заходом на пристань к капитану Ральфу.
   — Мне свою не удалось разгулять, а размачивать я и пытаться не буду, — сказал Роджер. — Хотя эта штука очень вкусная, Бобби.
   — То-то, — сказал Бобби. — Сейчас приготовлю вам еще порцию. Лучшее средство против угрызений совести.
   — Я не смел рисковать, когда это касалось ребенка, — сказал Роджер, — да еще чужого ребенка.
   — Вопрос в том, ради чего ты рисковал.
   — Это не меняет дела. С детьми рисковать нельзя.
   — Верно. Я, однако, знаю, ради чего я рисковал. Не ради рыбы, как ты понимаешь.
   — Понимаю, — сказал Роджер. — Но именно с ним не нужно было этого делать. С ним даже допускать ничего подобного нельзя было.
   — Проспится, и все будет в порядке. Увидишь. Он очень душевно стойкий мальчик.
   — Он мой герой, — сказал Роджер.
   — Это, во всяком случае, лучше, чем когда ты сам был своим героем.
   — Еще бы не лучше, — сказал Роджер. — Он ведь и твой герой тоже.
   — Не спорю, — сказал Томас Хадсон. — Его на нас обоих хватит.
   — Роджер, — сказал, мистер Бобби. — Вы с Томом ни в каком не в родстве?
   — А что?
   — Да так, мне подумалось. Очень у вас много общего.
   — Благодарю, — сказал Томас Хадсон. — А ты за себя сам поблагодаришь, Роджер?
   — Благодарю от всей души, Бобби, — сказал Роджер. — Неужели, по-вашему, я похож на эту помесь художника с человеком?
   — Вы похожи, как четвероюродные братья, а ребята похожи на вас обоих.
   — Нет, мы не родня, — сказал Томас Хадсон. — Просто мы жили в одном и том же городе и часто делали одни и те же ошибки.
   — Ну и пес с ним, — сказал мистер Бобби. — Пейте и оставьте свою совесть в покое. Нашли о чем говорить в баре ранним утром. Кто только мне не жалуется на угрызения совести — и негры, и матросы с грузовых барж, и яхтенные коки, и миллионеры, и жены миллионеров, и контрабандисты, и бакалейщики, и одноглазые ловцы черепах, и просто всякая сволочь. Не будем хоть начинать с этого день. В такую погодку пить надо, а не о совести разговаривать. Да и вообще эти разговоры устарели. С тех пор как появилось радио, все только и делают, что слушают Би-Би-Си. А для совести уже нет ни времени, ни места.
   — И вы тоже слушаете, Бобби?
   — Только Большого Бена. От остального меня тоска берет.
   — Бобби, — сказал Роджер, — у вас хорошая голова и доброе сердце.
   — Ошибаетесь насчет и того и другого. Но я рад, что вы хоть немножко повеселели.
   — Это точно, — сказал Роджер. — Как вы думаете, кого нам привезла эта яхта?
   — Клиентов, — сказал Бобби. — Выпьем-ка еще по стаканчику, чтобы я был готов обслужить их как следует, кто бы они ни были.
   Пока Бобби выжимал из лимонов сок и готовил коктейли, Роджер сказал Томасу Хадсону:
   — Я не хотел пороть чушь насчет Дэви.
   — Ты этого и не делал.
   — Я хотел сказать вот что. А, черт, как бы это выразить попроще! Ты не зря съязвил насчет того, что я сам был своим героем.
   — Я никакого права не имею язвить.
   — Со мной имеешь. Вся беда в том, что в этой проклятой жизни так давно уже ничего не получается просто, а ведь я все время стараюсь, чтобы получалось.
   — Ты будешь писать правдиво, просто и хорошо. Пусть это будет началом.
   — А если я сам неправдив, непрост и нехорош? Смогу я так писать?
   — Пиши так, как сможешь, только чтоб было правдиво.
   — Я многое должен научиться лучше понимать, Том.
   — Ты и учишься. Вспомни: наша последняя встреча до нынешнего твоего приезда произошла в Нью-Йорке, и ты тогда был с этой стервой — гасительницей окурков.
   — Она покончила с собой.
   — Когда?
   — Когда я был в горах. Еще до того, как я переехал на побережье и стал писать ту картину.
   — Прости, я не знал, — сказал Томас Хадсон.
   — Рано или поздно это должно было случиться, — сказал Роджер. — Счастье мое, что я вовремя с нею расстался.
   — Ты бы этого никогда не сделал.
   — Не уверен, — сказал Роджер. — Мне такой выход представлялся довольно логичным.
   — Ты бы этого не сделал хотя бы потому, что это был бы страшный пример для мальчиков. Что почувствовал бы Дэви?
   — Дэви бы понял, мне кажется. И потом, знаешь, тут уж когда доходит до дела, не думаешь о том, как бы не послужить для кого-то дурным примером.
   — Вот теперь ты действительно порешь чушь.
   Бобби пододвинул им наполненные стаканы.
   — Роджер, такими разговорами вы даже меня вгоните в тоску. Я всякое привык слушать, мне за это деньги платят. Но от своих друзей я такого слушать не желаю. Так что перестаньте, Роджер.
   — Уже перестал.
   — Вот и хорошо, — сказал Бобби. — Пейте. Был тут как-то один приезжий из Нью-Йорка, он жил в гостинице, но почти весь день околачивался здесь, у меня. Так он только про то и говорил, как он собирается покончить с собой. Ползимы всем тут настроение портил. Констебль предупреждал его, что самоубийство противозаконно. Я просил констебля, пусть скажет ему, что разговоры о самоубийстве тоже противозаконны. Но констебль сказал, что для этого он должен раньше съездить в Нассау и получить инструкции. Но мало-помалу люди попривыкли к этому типу, а потом у него даже нашлись единомышленники. Однажды он тут завел разговор с Дылдой Гарри: так и так, мол, думаю кончать жизнь самоубийством и хорошо бы найти кого-нибудь для компании.
   «Считайте, что уже нашли, — говорит ему Гарри. — Я — тот, кто вам нужен». И вот Дылда Гарри начинает его подговаривать, чтобы им вместе поехать в Нью-Йорк и там нахлестаться до полного ко всему омерзения, а потом влезть на самую высокую городскую крышу и с нее сигануть прямо в небытие. Должно быть, Дылда Гарри считал, что небытие — это что-то вроде пригорода. По преимуществу населенного ирландцами.
   Приезжему этот план очень понравился, и они его обсуждали изо дня в день. Кое-кто еще пытался примазаться, было даже предложение организовать общество самоубийц и для упрощения дела ограничиться экскурсией в Нассау. Но Дылда Гарри твердо стоял на Нью-Йорке, и в один прекрасный вечер он наконец объявил приезжему, что жизнь ему окончательно опостылела и можно ехать.
   Тут как раз Дылда Гарри получил от капитана Ральфа заказ на партию лангустов, и несколько дней он сюда не приходил, а приезжий эти дни пил уже вовсе без просыпу. У него было с собой какое-то снадобье вроде нашатыря, вот он его хлебнет, протрезвится немного — и опять сначала. Но, несмотря на снадобье, алкоголь в нем все накапливался и накапливался.
   Его к тому времени все привыкли запросто звать Самоубийцей, и вот я ему как-то говорю: «Послушайте, Самоубийца, вы бы хоть сделали передышку, а то ведь и до небытия не дотянете».
   «А я уже все, — говорит. — Я уже en route17. Я уже отправляюсь в дорогу. Получите с меня за выпитое. Роковой выбор сделан».
   Я ему даю сдачу, а он отмахивается. «Сдачи, — говорит, — не надо. Оставьте эти деньги для Гарри, пусть выпьет на них перед тем, как последовать за мной».
   А сам выскочил из бара, да прямиком на причал Джонни Блейка, да бултых в воду, а ночь была темная, безлунная, и так его больше никто и не видал, пока через два дня труп не прибило к берегу на самой оконечности мыса. А ведь тогда всю ночь никто не ложился, искали, где только могли. Я так думаю, он расшиб себе голову о какую-нибудь бетонную штуковину под водой, и течение унесло его в море. Дылда Гарри вернулся на следующий день и оплакивал его, пока не пропил всю сдачу. Сдача-то была с двадцатидолларовой бумажки. А потом говорит мне: «Знаешь, Бобби, он, наверно, был псих, Самоубийца-то». И угадал — родственники потом прислали человека за телом, так этот человек говорил комиссару, что Самоубийца страдал какой-то механикально-депульсивной болезнью. У вас такой болезни не было никогда, Роджер?
   — Нет, — сказал Роджер. — И теперь уже, надеюсь, не будет.
   — Вот и хорошо, — сказал Бобби. — С небытием шутить шутки не надо.
   — К матери небытие, — сказал Роджер.

XI

   Ленч удался на славу. Бифштексы были подрумяненные, в полосках от рашпера, на котором они жарились. Нож легко входил сквозь корочку, а внутри мясо было нежное и сочное. Они подбирали подливку ложками, сливали ее на картофельное пюре, и на желтоватой белизне картофеля образовывались темные озерки. Бобы лима в масле были целенькие, листья латука — упругие, прохладные, а грейпфрут — холодный.
   От ветра у всех разыгрался аппетит, и Эдди поднялся к ним наверх и стал смотреть, как они едят. Лицо у него было страшное. Он сказал:
   — Ну как вам мясо-то, ничего?
   — Мясо замечательное, — сказал Том-младший.
   — Жуйте как следует, — сказал Эдди. — Глотать наспех — только добро переводить.
   — Его и жевать не надо, просто во рту тает, — сказал Том-младший.
   — А на сладкое будет что-нибудь? — спросил Дэвид.
   — А как же? Пирог и мороженое.
   — Ух ты! — сказал Эндрю. — А две порции можно?
   — Смотри, с таким грузом, пожалуй, на дно пойдешь. Мороженое твердое как камень.
   — А с чем пирог?
   — Ягодный.
   — А мороженое какое?
   — Кокосовое.
   — Откуда оно у нас?
   — Привезли на рейсовом судне.
   Они запивали еду холодным чаем, а Роджер и Томас Хадсон после сладкого попросили себе кофе.
   — Эдди — замечательный повар, — сказал Роджер.
   — Это у нас аппетит разыгрался.
   — Такой бифштекс? Такой салат? Такой пирог? Нет, тут дело не только в аппетите.
   — Повар он превосходный, — согласился с ним Томас Хадсон. — А как тебе кофе?
   — Кофе отличный.
   — Папа, — сказал Том-младший. — Если приезжие с яхты будут вечером у мистера Бобби, можно мы пойдем туда и разыграем, будто Энди — пьяница?
   — Мистеру Бобби это, пожалуй, не понравится. У него могут быть неприятности с констеблем.
   — А я схожу туда заранее и все ему объясню и поговорю с констеблем. Он с нами дружит.
   — Что ж, ладно. Объясни все мистеру Бобби и смотри не прозевай ту публику. А как же быть с Дэви?
   — Может, на руках его донесем? Это будет даже очень кстати.
   — Я надену туфли Тома и сам дойду, — сказал Дэвид. — Томми, а ты уже придумал, что делать?
   — По дороге решим, — сказал Том-младший. — Веки выворачивать ты еще не разучился?
   — Нет, что ты! — сказал Дэвид.
   — Только сейчас, пожалуйста, не выворачивай, — сказал Энди. — А то меня стошнит, весь ленч сразу отдам.
   — Вот захочу, наездник, и тебя вырвет.
   — Нет, только не сейчас. Попозже, пожалуйста.
   — Может, мне с тобой пойти? — спросил Роджер Тома-младшего.
   — Чудесно, мистер Дэвис, — сказал Том-младший. — Мы вместе что-нибудь придумаем.
   — Тогда пошли, — сказал Роджер. — Дэви, ты бы соснул немножко.
   — Можно, — сказал Дэвид. — Я почитаю-почитаю и засну. А ты, папа, что будешь делать?
   — Я буду работать на верхней веранде.
   — Тогда я лягу там на диване и буду смотреть, как ты работаешь. Тебе это не помешает?
   — Нет. Наоборот.
   — Мы скоро вернемся, — сказал Роджер. — А ты, Энди, пойдешь с нами?
   — Мне не мешало бы поупражняться. Но, пожалуй, не стоит: а вдруг эти приезжие уже там.
   — Сообразил, наездник, — сказал Том-младший. — Ты малый сообразительный.
   Они ушли, а Томас Хадсон сел за мольберт. Некоторое время Энди смотрел, как он работает, но потом убежал куда-то, а Дэвид то смотрел, то принимался читать и не заговаривал с ним.
   Томасу Хадсону хотелось начать с прыжка рыбы, потому что писать ее в воде будет гораздо труднее, и он сделал два этюда и обоими остался недоволен, а потом написал третий, который ему понравился.
   — Посмотри, Дэви, похоже?
   — Ой, папа, замечательно! Но когда рыба выпрыгивает из воды, ведь она поднимает целый фонтан, правда? А не только когда она падает обратно в море.
   — Да, пожалуй, — согласился с ним отец. — Ей приходится пробивать поверхность.
   — Помнишь, как она взметнулась — такая длинная-длинная. С ней должно подняться много воды. Если уловишь это взглядом, вода с нее, наверно, так и струится, так и хлещет. А у тебя она идет вверх или вниз?
   — Это ведь только этюды. Я хотел изобразить ее на самом взлете.
   — Я знаю, что это только этюды. Ты уж меня извини, папа, что я вмешиваюсь. Я не хочу строить из себя знатока.
   — Нет, мне интересно тебя послушать.
   — А вот кто, наверно, все знает, так это Эдди. Он каждую мелочь схватывает быстрее, чем фотоаппарат, и все запоминает. Правда, Эдди — замечательный человек?
   — Да, конечно.
   — О нем ведь никто ничего не знает. Кроме Томми, пожалуй. Эдди мне больше всех нравится — после тебя и мистера Дэвиса. Стряпает он и то с душой, и столько всего знает, и все умеет. Помнишь, как он подстрелил акулу и как бросился в море за той рыбой?
   — А вчера вечером Эдди избили, потому что не поверили ему.
   — Но, папа, с него как с гуся вода.
   — Да. Он веселый, всем довольный.
   — Даже сегодня веселый после того, как ему так досталось. И по-моему, он рад, что ему пришлось прыгнуть в море за той рыбой.
   — Конечно.
   — Хорошо бы мистер Дэвис тоже был такой веселый, как Эдди.
   — Мистер Дэвис — человек более сложный.
   — Да, но я помню, когда он был веселый и беспечный. Я очень хорошо знаю мистера Дэвиса, папа.
   — Сейчас он ничего, веселый. Хотя от его беспечности уже и следа не осталось.
   — Про беспечность — про хорошую беспечность, я не в укор ему.
   — Я тоже. Но он потерял уверенность в себе.
   — Да, — сказал Дэвид.
   — Хорошо бы он опять ее обрел. Может, еще и обретет, когда снова начнет писать. Знаешь, почему Эдди веселый? Потому что он делает свое дело хорошо и делает его изо дня в день.
   — А мистер Дэвис, наверно, не может заниматься своим делом изо дня в день, как ты и Эдди.
   — Да. И многое другое ему мешает.
   — Знаю, знаю. Для мальчишки я слишком много всего знаю, папа. Томми знает в двадцать раз больше, он всякие ужасные вещи знает, и его это не ранит. А меня все ранит. Почему, сам не понимаю.
   — Потому, что ты все это глубоко чувствуешь?
   — Да, чувствую, и со мной что-то делается. Я будто отвечаю за чужие грехи. Если так может быть.
   — Да, понимаю.
   — Папа, ты извини меня за такие серьезные разговоры. Я знаю, это невежливо с моей стороны. Но мне иногда хочется поговорить, потому что мы много чего не знаем, а когда вдруг узнаем что-нибудь, это так на нас накатывает, ну будто волной обдает. Вот такой волной, какие сегодня ходят на море.
   — Дэви, ты всегда можешь меня спрашивать о чем угодно.
   — Да, знаю. Большое тебе спасибо за это. О некоторых вещах я спрашивать, пожалуй, подожду. Кое-что, наверно, надо самому, на собственной шкуре испытать.
   — А может, в этом розыгрыше у мистера Бобби тебе лучше не участвовать? Пусть только Том и Энди? Помнишь, какие у меня были неприятности с человеком, который говорил, что ты всегда пьяный?
   — Помню. За три года он видел меня пьяным целых два раза. Но что о нем говорить! Если я когда-нибудь действительно напьюсь, тогда это представление у мистера Бобби будет мне оправданием. Что два раза пьяный, что три — это ведь все равно. Нет, папа, мне обязательно надо участвовать.
   — А последнее время вы разыгрывали эти сценки?
   — Да. И у нас с Томом здорово получалось. Но с Энди еще лучше. Энди у нас просто талант. Он такие штуки откалывает. А у меня свой номер.
   — Что же вы такое делали? — Томас Хадсон продолжал работать.
   — Ты не видел, как я изображаю братца-идиотика? Монголоида?
   — Нет, не видел. Ну а посмотри теперь, Дэви. — Томас Хадсон отодвинулся в сторону.
   — Чудесно, — сказал Дэвид. — Теперь я вижу, чего ты добивался. Когда рыба повисает в воздухе, прежде чем упасть обратно в море. Папа, а картину ты, правда, мне подаришь?
   — Да.
   — Я буду ее беречь.
   — Их будет две.
   — Тогда одну я возьму в школу, а вторая пусть висит дома у мамы. Или ты хочешь оставить ее у себя?
   — Нет. Может, маме она понравится. Расскажи, что вы там еще проделывали, — попросил Томас Хадсон.
   — В поездах мы вытворяли бог знает что. Вот уж где лучше всего выходит, так это в поездах. Там самая подходящая публика. Такой, пожалуй, больше нигде не встретишь. Сидят, глазеют, и деваться им некуда.
   Томас Хадсон услышал голос Роджера в соседней комнате и стал мыть кисти и прибирать свое хозяйство.
   Вошел Том-младший и сказал:
   — Ну, папа, как дела? Хорошо поработалось? Можно я посмотрю?
   Томас Хадсон показал ему и первый и второй этюды. Том-младший сказал:
   — Мне оба нравятся.
   — А какой больше? — спросил его Дэвид.
   — Оба хороши, — ответил он. Томас Хадсон почувствовал, что Том-младший торопится и что голова у него занята чем-то другим.
   — Ну, как там у вас, получилось? — спросил его Дэвид.
   — Колоссально, — сказал Том-младший. — Если мы не подведем, то получится замечательно. Там вся компания с яхты, и мы их здорово разыграли. С мистером Бобби и с констеблем все обговорили до того, как те пришли. Спектакль был такой: мистер Дэвис пьян в стельку, а я его урезониваю.
   — Ты не переигрывал?
   — Да что ты! — сказал Том-младший. — Ты бы видел мистера Дэвиса. Он пьянел с каждым стаканом, но постепенно, едва заметно.
   — А что он пил?
   — Чай. Бобби влил чай в бутылку из-под рома. А для Энди заготовлена бутылка из-под джина, и в ней вода.
   — Как же ты урезонивал мистера Дэвиса?
   — Я будто умолял его не пить. Но так, чтобы меня не слышали. Мистер Бобби с нами заодно, только он пьет настоящее виски.
   — Тогда надо поторопиться, — сказал Дэвид. — Пока мистер Бобби совсем не окосел. А как мистер Дэвис?
   — Замечательно. Он артист, большой артист, Дэви.
   — Где Энди?
   — Внизу, репетирует перед зеркалом.
   — А Эдди тоже будет в этом участвовать?
   — И Эдди и Джозеф.
   — Они не запомнят, что им надо говорить.
   — У них всего одна реплика.
   — Одну реплику Эдди еще, пожалуй, запомнит, а насчет Джозефа я сомневаюсь.
   — Ему только повторить ее следом за Эдди.
   — А констебль посвящён в дело?
   — Конечно.
   — А сколько там человек в этой компании?
   — Семеро, из них две девушки. Одна миленькая, а другая просто прелесть. Она уже начала жалеть мистера Дэвиса.
   — Ух ты! — сказал Дэвид. — Пошли скорее!
   — Как же ты туда дойдешь? — спросил Дэвида Том-младший.
   — Я его донесу, — сказал Томас Хадсон.
   — Папа, позволь мне в тапочках, — сказал Дэвид. — Я надену тапочки Тома. Буду шагать на наружной стороне ступни. Это совсем не больно и произведет впечатление.
   — Ну, ладно. Тогда пойдемте. Где Роджер?
   — Они с Эдди перехватили на скорую руку. Пьют за его сценические таланты, — сказал Том-младший. — Уж очень долго он на одном чае сидел, папа.
   Ветер по-прежнему дул свирепо, когда они вошли в «Понсе-де-Леон». Люди с яхты сидели у стойки и пили ром. Вид у них был симпатичный — загорелые, все в белом. Держались они вежливо, сразу подвинулись, освобождая место у стойки. Двое мужчин и девушка сидели с одного ее конца, там, где был автомат, а трое и вторая девушка — с другого, ближе к двери. У автомата сидела та, про которую Том сказал «просто прелесть». Но другая была тоже очень недурна. Роджер, Томас Хадсон и мальчики подошли прямо к стойке. Дэвид даже старался не прихрамывать.
   Мистер Бобби взглянул на Роджера и сказал:
   — Опять вы тут?
   Роджер кивнул с безнадежным видом, и Бобби поставил перед ним бутылку из-под рома и стакан.
   Роджер молча протянул за бутылкой руку.
   — Опять пьете, Хадсон? — сказал Бобби Томасу Хадсону. Выражение лица у него было строгое, нравоучительное. Томас Хадсон кивнул. — Пора бы прекратить, — сказал Бобби. — Всему есть границы, прах вас побери.
   — Мне только немножко рому, Бобби.
   — Того, что он пьет?
   — Нет. Бакарди.
   Мистер Бобби налил рому в стакан и подал его Томасу Хадсону.
   — Вот, пейте, — сказал он. — Хотя отпускать вам но следовало бы.
   Томас Хадсон выпил стакан залпом, и ром согрел, вдохновил его.
   — Еще налейте, — сказал он.
   — Через двадцать минут, Хадсон, — сказал Бобби. Он бросил взгляд на часы за стойкой.
   Люди с яхты уже начали посматривать на них, но сдержанно, не нарушая приличий.
   — А ты, малый, что будешь? — спросил Бобби Дэвида.
   — Вы что, забыли, что я бросил пить? — грубо ответил ему Дэвид.
   — С каких же это пор?
   — Со вчерашнего вечера. Память, что ли, у вас отшибло?
   — Ах, извините, — сказал мистер Бобби. И сам выпил. — Еще запоминай тут за каждым подонком. Я только об одном прошу: уведите этого Хадсона из моего заведения, у меня тут приличные клиенты сидят.
   — Я пью тихо, не буяню, — сказал Томас Хадсон.
   — Да уж, будьте любезны. — Мистер Бобби закупорил бутылку, стоявшую перед Роджером, и поставил ее обратно на полку.
   Том-младший одобрительно кивнул ему и стал что-то шептать Роджеру. Роджер уронил голову на руки. Потом поднял ее и показал пальцем на бутылку. Том-младший замотал головой. Бобби взял бутылку, откупорил ее и поставил перед Роджером.
   — Допивайтесь до чертиков, — сказал он. — Мне-то что, в конце концов.
   Теперь те, что сидели по краям стойки, стали следить за ними повнимательнее, но по-прежнему сдержанно. Посещение злачных мест было у них в программе, по вели они себя сдержанно и вообще казались людьми симпатичными.
   Тут впервые заговорил Роджер.
   — Этому крысенку налейте, — сказал он Бобби.
   — Что будешь пить, сынок? — спросил мистер Бобби у Эндрю.
   — Джин, — сказал Энди.
   Томас Хадсон старался не смотреть на соседей, но он чувствовал их реакцию.
   Бобби поставил перед Энди бутылку и стакан. Энди налил стакан до краев и поднял его, глядя на Бобби.
   — За ваше здоровье, мистер Бобби, — сказал он. — Первый раз за весь день пью.
   — Пей, пей, — сказал Бобби. — Ты что-то поздно пришел сегодня.
   — У него папа деньги отобрал, — сказал Дэвид. — Те, что мама подарила ему на день рождения.