Хемингуэй Эрнест Миллер. Острова в океане

   Том-младший уставился в лицо Томасу Хадсону и заплакал. Он не пересаливал, не всхлипывал, но смотреть на него было тяжело. Все замолчали, а потом Энди сказал:
   — Мистер Бобби, налейте мне еще, пожалуйста.
   — Сам наливай, — сказал Бобби. — Горемычное ты дитя. — Потом повернулся к Томасу Хадсону. — Хадсон, — сказал он. — Вот вам еще стакан, и хватит, уходите.
   — А я не буяню, зачем мне уходить? — сказал Томас Хадсон.
   — Знаю я вас, недолго вы так продержитесь, — грозно сказал Бобби.
   Роджер показал на бутылку, и Том-младший вцепился ему в рукав. Он сдерживал слезы, он был мужественный, хороший мальчик.
   — Мистер Дэвис, — сказал он. — Не надо.
   Роджер не вымолвил ни слова, и мистер Бобби опять поставил перед ним бутылку.
   — Мистер Дэвис, вам же надо писать вечером, — сказал Том-младший. — Вы же обещали, что будете писать сегодня вечером.
   — А как ты думаешь, почему я пью? — сказал ему Роджер.
   — Но, мистер Дэвис, когда вы писали «Бурю», вы же обходились без выпивки.
   — Помолчал бы ты лучше, — сказал ему Роджер.
   Том-младший был страдалец — мужественный, исполненный терпения.
   — Я помолчу, мистер Дэвис. Но вы же сами меня просили останавливать вас. Может, пойдем домой?
   — Ты славный мальчик, Том, — сказал Роджер. — Но мы останемся здесь.
   — До каких же пор, мистер Дэвис?
   — До самого что ни на есть конца.
   — Зачем, мистер Дэвис? — сказал Том. — Не надо. Право, не надо. Ведь когда у вас уже глаза не глядят, вы и писать не можете.
   — Диктовать буду, — сказал Роджер. — Как Мильтон.
   — Диктуете вы прекрасно, это я знаю, — сказал Том-младший. — Но сегодня утром мисс Фелпс стала вынимать страницы из машинки, а там все вперемежку с музыкой.
   — Я пишу оперу, — сказал Роджер.
   — Опера у вас получится замечательная, мистер Дэвис. Но вам не кажется, что сначала надо дописать роман? Ведь вы же получили под него большой аванс.
   — Вот ты его и дописывай, — сказал Роджер. — Сюжет тебе известен.
   — Сюжет я знаю, мистер Дэвис, сюжет у вас изумительный, но ведь там опять про ту самую девушку, которая умерла в предыдущей вашей книге, и читателей это может запутать.
   — Дюма тоже так писал.
   — Что ты к нему пристаешь, — сказал Томас Хадсон Тому-младшему. — Сможет он писать после твоих приставаний?
   — Мистер Дэвис, подыщите себе хорошую, опытную секретаршу, пусть она за вас пишет. Я слышал, что многие писатели так делают.
   — Нет. Не по карману.
   — А меня, Роджер, не хочешь в помощники? — спросил Томас Хадсон.
   — Хочу. Нарисуй мой роман.
   — Вот здорово! — сказал Том-младший. — Папа, ты правда нарисуешь?
   — За один день все сделаю, — сказал Томас Хадсон.
   — И рисуй кверху ногами, как Микеланджело, — сказал Роджер. — Покрупнее нарисуй, чтобы король Георг мог без очков разглядеть.
   — Нарисуешь, папа? — спросил Дэвид.
   — Да.
   — Прекрасно, — сказал Дэвид. — Наконец-то я слышу толковые слова.
   — А это не трудно, папа?
   — Кой черт трудно! Может, слишком легко. А какая там девица?
   — Та самая, про которую мистер Дэвис всегда пишет.
   — За полдня ее нарисую, — сказал Томас Хадсон.
   — И кверху ногами, — сказал Роджер.
   — Нельзя ли без похабства? — сказал ему Томас Хадсон.
   — Мистер Бобби, можно мне еще стопочку? — попросил Энди.
   — А ты сколько уже выпил, сынок?
   — Всего две.
   — Тогда валяй, — сказал Бобби и дал ему бутылку. — Слушайте, Хадсон, когда вы заберете отсюда эту картину?
   — Покупателей не нашлось?
   — Нет, — сказал Бобби. — Она у меня тут все загромождает. И вообще действует мне на нервы. Забирайте ее отсюда.
   — Простите, — обратился к Роджеру один из людей с яхты. — Это полотно продается?
   — С вами-то кто разговаривает? — Роджер взглянул на него.
   — Никто, — сказал человек с яхты. — Вы Роджер Дэвис?
   — Он самый.
   — Если эту картину написал ваш друг и она продается, я бы хотел поговорить с ним о цене, — сказал человек с яхты, поворачиваясь к Томасу Хадсону: — Вы ведь Томас Хадсон?
   — Вот именно.
   — Ваша картина продается?
   — К сожалению, нет, — сказал Томас Хадсон.
   — Но бармен говорит…
   — Он псих, — сказал Томас Хадсон. — Славный малый, но псих.
   — Мистер Бобби, можно мне ещё стопочку? — очень вежливо попросил Эндрю.
   — Пожалуйста, крошка, — сказал Бобби и налил ему из бутылки. — Знаешь, что надо бы сделать? Надо бы нарисовать на этикетке твою здоровенькую, прелестную рожицу и налепить ее на бутылки с джином вместо этих идиотских пучков ягод. Хадсон, нарисовали бы вы этикетку для джина с прелестной мордочкой Энди.
   — И тогда пустим в продажу новую марку, — сказал Роджер. — Есть джин «Старый Том», а у нас будет «Весельчак Энди».
   — Финансирую предприятие, — сказал Бобби. — Джин можно гнать прямо здесь, на острове. Негритята будут разливать его по бутылкам и наклеивать этикетки. Продавать можно шепотом и в розницу.
   — Возврат к художественным ремеслам, — сказал Роджер. — Как во времена Вильяма Морриса.
   — А из чего мы будем его гнать, мистер Бобби? — спросил Эндрю.
   — Из рыбы, — сказал Бобби. — А также из креветок.
   Люди с яхты уже не смотрели ни на Роджера, ни на Томаса Хадсона, ни на мальчиков. Все их внимание устремилось теперь на Бобби, и вид у них был обеспокоенный.
   — Так как же насчет полотна? — сказал все тот же человек.
   — Какое полотно вы имеете в виду, уважаемый? — спросил его Бобби, опрокинув наскоро еще стакан виски.
   — Вон то, большое, где три смерча и человек в лодке.
   — Где? — спросил Бобби.
   — Вон там, — сказал человек с яхты.
   — Прошу прощения, сэр, но с вас, по-моему, хватит. Вы находитесь в приличном заведении. Здесь у нас не бывает ни смерчей, ни человеков в лодках.
   — Я говорю вон о той картине.
   — Не раздражайте меня, сэр. Никаких картин там нет. Будь здесь произведение живописи, оно висело бы над стойкой, там, где ему и полагается, и нарисована была бы на нем голая женщина в роскошной позе, вся как есть.
   — Я говорю вон о той картине.
   — Какой картине, где?
   — Вон там.
   — Я с удовольствием угощу вас сельтерской, сэр. Для протрезвления. И кликну вам рикшу, — сказал Бобби.
   — Рикшу?
   — Да. Если желаете знать правду. Вы сами рикша. Выпили, и хватит с вас.
   — Мистер Бобби, — очень вежливо спросил Энди. — А с меня тоже хватит?
   — Нет, дружок. Конечно, нет. Наливай себе сам.
   — Спасибо, мистер Бобби, — сказал Энди. — Это уже четвертая.
   — Да хоть бы и сотая, — сказал Бобби. — Ты же моя гордость.
   — Пошли-ка отсюда, Хэл, — сказал тому, кто хотел купить картину, его приятель.
   — Да мне хочется купить эту картину, — сказал первый. — Если цена будет подходящая.
   — А мне хочется уйти отсюда, — стоял на своем второй. — Потеха потехой, но смотреть, как дети хлещут ром, — это, пожалуй, уж слишком.
   — Неужели вы даете этому маленькому мальчику джин? — спросила Бобби недурненькая блондинка, та что сидела в конце стойки ближе к двери. Она была высокого роста, с очень светлыми волосами и симпатичными веснушками. Веснушки у нее были не как у рыжих, а как у блондинок, у которых кожа не обгорает, а покрывается ровным загаром.
   — Да, мэм.
   — По-моему, это мерзость, — сказала девушка. — Это отвратительно, это мерзко и преступно.
   Роджер старался не смотреть на нее, а Томас Хадсон сидел, опустив глаза.
   — А что ему, по-вашему, пить, мэм? — спросил Бобби.
   — Ничего. Ему вообще пить незачем.
   — Это, пожалуй, несправедливо, — сказал Бобби.
   — Ах, несправедливо? Значит, отравлять ребенка алкоголем — это справедливо?
   — Слышишь, папа? — сказал Том-младший. — Я же говорил, что Энди не следует пить.
   — Из трех братьев он один пьет, мэм, поскольку вот этот малый пить бросил, — попытался убедить ее Бобби. — Значит, по-вашему, справедливо лишать единственного из трех столь невинного удовольствия?
   — Справедливо? — сказала девушка. — Да вы чудовище. И вы чудовище, — сказала она Роджеру. — И вы тоже, — сказала она Томасу Хадсону. — Все вы мне омерзительны. Видеть вас не могу.
   В глазах у нее стояли слезы, она повернулась спиной к мальчикам и к мистеру Бобби и сказала своим спутникам:
   — Хоть бы вы вмешались.
   — По-моему, это все в шутку, — сказал один из мужчин. — Вроде того грубияна официанта, которого нанимают, чтобы он дерзил гостям. Или как блатной язык.
   — Нет, не в шутку. Этот мерзкий тип наливает ему джина. Это же отвратительно, это же трагедия.
   — Мистер Бобби, — спросил Томас Хадсон, — а мне больше пяти не положено?
   — Сегодня нет, — сказал Бобби. — Я не желаю, чтобы вы расстраивали даму своим поведением.
   — Да уведите вы меня отсюда, — сказала девушка. — Не хочу я на это смотреть. — Она заплакала, и двое ее спутников вышли из бара вместе с ней, а Томасу Хадсону, Роджеру и мальчикам стало не по себе.
   К ним подошла вторая девушка — та, что была по-настоящему прелестна. Очень красивое загорелое лицо, волосы рыжеватые. Она была в брюках, и Томас Хадсон сразу заметил, что сложение у нее замечательное, а шелковистые волосы колыхались в такт шагам. Ему показалось, что он уже где-то видел эту девушку.
   — Ведь это не джин? — спросила она Роджера.
   — Нет. Конечно, нет.
   — Пойду успокою ее, — сказала девушка. — Она уж очень расстроилась.
   И пошла к двери и, выходя, улыбнулась им. Она была просто прелесть.
   — Ну вот и все, папа, — сказал Энди. — Можно нам кока-колы?
   — А мне пива. Если это не расстроит ту даму, — сказал Том-младший.
   — Из-за пива она вряд ли расстроится, — сказал Томас Хадсон. — Разрешите угостить вас? — спросил он человека, который хотел купить картину. — Мы тут дурачились, вы уж нас простите.
   — Что вы, что вы, — сказал тот. — Это было очень интересно. Мне все понравилось. Очень понравилось. Я всегда интересовался писателями и художниками. Ведь вы все это, наверно, на ходу сочиняли?
   — Да, — сказал Томас Хадсон.
   — Так вот насчет этой картины…
   — Она собственность мистера Сондерса, — пояснил ему Томас Хадсон. — Я написал эту картину в подарок ему. Вряд ли он ее продаст. Впрочем, картина его, и он волен делать с ней все, что захочет.
   — Хочу, чтобы она висела у меня, — сказал Бобби. — И не предлагайте за нее больших денег, потому что тогда я расстроюсь.
   — А мне бы очень хотелось повесить у себя эту картину.
   — И мне тоже, — сказал Бобби. — Вот она у меня и висит.
   — Но, мистер Сондерс, такой ценной картине в баре не место.
   Бобби начинал злиться.
   — Отвяжитесь от меня, — сказал он. — Нам было весело. Мы тут так веселились! И вот, на-поди, женщина распустила нюни, и все пошло к черту. Я знаю, она рассуждает правильно. Но какого дьявола! Эти правильные рассуждения хоть кого из себя выведут. Моя старуха тоже рассуждает правильно и поступает правильно, а я из-за нее каждый день на стену лезу. А ну вас с вашими рассуждениями. Заявились сюда и сразу — вынь да положь вам эту картину!
   — Но, мистер Сондерс, вы же сами потребовали, чтобы ее убрали отсюда. Значит, она продается?
   — Это все чепуха, — сказал Бобби. — Это мы вас разыгрывали.
   — Так картина не продается?
   — Нет. Картина не продается, и не отдается, и не выдается.
   — Ну что ж поделаешь. Но если она все-таки будет продаваться — тогда вот моя карточка.
   — Прекрасно, — сказал Бобби. — Может, у Тома в мастерской есть что-нибудь на продажу. Есть, Том?
   — Нет. Вряд ли, — ответил Томас Хадсон.
   — Мне бы хотелось посмотреть ваши работы, — сказал человек с яхты.
   — Я сейчас ничего не выставляю, — ответил ему Томас Хадсон. — Если хотите, могу дать вам адрес галереи в Нью-Йорке.
   — Благодарю вас. Разрешите, я запишу.
   Вечная ручка была при нем, и он записал адрес на обороте своей визитной карточки, а другую дал Томасу Хадсону. Потом поблагодарил Томаса Хадсона еще раз и предложил ему выпить.
   — А вы не могли бы назвать мне примерную цену ваших больших полотен?
   — Нет, — ответил ему Томас Хадсон. — Это вы справьтесь у моего агента.
   — Я сразу же с ним повидаюсь, как только приеду в Нью-Йорк. Вот эта ваша картина чрезвычайно меня заинтересовала.
   — Благодарю вас, — сказал Томас Хадсон.
   — Значит, она не продается? Окончательно?
   — О господи! — сказал Бобби. — Перестаньте вы в самом деле. Картина моя. Том для меня ее написал, потому что я подал ому идею.
   Человек, видно, решил, что «шуточки» опять пошли в ход, и улыбнулся понимающей улыбкой.
   — Я не хочу приставать…
   — А пристаете прямо с ножом к горлу, — сказал ему Бобби. — Ну, хватит. Пейте, я угощаю, а про картину забудьте.
   Мальчики разговаривали с Роджером.
   — Пока не прервали, у нас неплохо получалось. Правда, мистер Дэвис? — сказал Том-младший. — Я не слишком переигрывал?
   — Все было замечательно, — сказал Роджер. — Вот только Дэви не пришлось выступить.
   — А я готовился к роли страшилища, — сказал Дэвид.
   — Ты бы ее на месте уложил, — сказал Том-младший. — Она и так расстроилась, а ты собирался еще скорчить страшную рожу.
   — Я как раз вывернул веки и хотел вскочить в таком виде, — сказал им Дэвид. — Нагнулся, вывернул, а тут как раз все и кончилось.
   — Жаль, что попалась такая добрая дама, — сказал Энди. — Я даже не успел показать, как на меня ром действует. Теперь уже все, больше наш номер здесь не повторить.
   — Мистер Бобби-то что выделывал! — сказал Том-младший. — Мистер Бобби, вы были великолепны.
   — Жаль, жаль, что пришлось прекратить, — сказал Бобби. — И констебль не успел прийти, и я только-только начал входить в роль. Теперь буду знать, что чувствуют знаменитые актеры на сцене.
   Девушка появилась в дверях. На ветру фигуру ее облепило свитером, волосы отнесло назад. Она подошла к Роджеру.
   — Ей не хочется сюда возвращаться. Но она ничего, успокоилась.
   — Не выпьете ли с нами? — спросил ее Роджер.
   — С удовольствием.
   Роджер назвал ей всех их по именам, а она оказала, что ее зовут Одри Брюс.
   — Можно мне прийти посмотреть ваши работы?
   — Пожалуйста, — сказал Томас Хадсон.
   — И я бы тоже пришел вместе с мисс Брюс, — сказал тот настырный человек.
   — Вы что, ее отец? — спросил Роджер.
   — Нет. Я ее старый друг.
   — Вам нельзя, — сказал Роджер. — Дождитесь Дня Старых Друзей. Или предъявите приглашение от организационного комитета.
   — Прошу вас, не надо грубить, — сказала Роджеру девушка.
   — Увы, я, кажется, уже нагрубил.
   — И больше не надо.
   — Слушаюсь.
   — Давайте по-хорошему.
   — Ладно.
   — Я оценила реплику Тома про ту девушку, которая встречается в каждой вашей книге.
   — Правда, оценили? — спросил ее Том-младший. — Я ведь просто поддразнивал мистера Дэвиса. На самом деле это неверно.
   — А по-моему, верно — отчасти.
   — Приходите к нам, — сказал ей Роджер.
   — А моих друзей можно привести?
   — Нет.
   — Никого?
   — А вы без них не можете?
   — Могу.
   — Вот и хорошо.
   — В котором часу мне прийти?
   — Когда хотите, — сказал Томас Хадсон.
   — А к ленчу меня пригласят?
   — Безусловно.
   — Как здесь славно, на этом острове, — сказала она. — И как приятно, что все мы такие хорошие.
   — Дэвид изобразит вам страшилище, — сказал ей Энди. — А то он не успел, потому что пришлось кончать.
   — Боже мой! — сказала она. — Сколько нам всего предстоит!
   — Вы надолго здесь? — спросил ее Том-младший.
   — Не знаю.
   — А яхта здесь надолго? — спросил Роджер.
   — Не знаю.
   — Что же вы знаете? — сказал Роджер. — Это я по-хорошему спрашиваю.
   — Не очень много. А вы?
   — По-моему, вы прелесть, — сказал Роджер.
   — О-о! — сказала она. — Благодарю вас.
   — Вы здесь еще побудете?
   — Не знаю. Может быть.
   — Пойдемте-ка лучше к нам, вместо того чтобы пить здесь, — сказал Роджер.
   — Нет, лучше здесь, — сказала она. — Здесь так хорошо.

XII

   Назавтра ветер улегся, и Роджер с мальчиками пошли купаться, а Томас Хадсон сидел на верхней веранде и писал. Эдди сказал, что соленая морская вода не страшна для израненных ног Дэвида, нужно только сразу же после купания наложить свежие повязки. Работая, Томас Хадсон время от времени поглядывал на море и на пловцов. Он думал о том, выйдет у Роджера что-нибудь со вчерашней девушкой или нет, но эти мысли отвлекали его от работы, и он их отогнал. Трудней было отогнать другую мысль — о том, до чего эта девушка похожа на мать Тома-младшего, какой он ее впервые увидел. Впрочем, мало ли девушек умудрялись каким-то образом казаться ему похожими на нее, думал он, продолжая работать. Он был убежден, что еще встретится с этой девушкой и даже будет встречаться часто. Это было ясно по всему. Ну что ж, она живописна, и она как будто славная девушка. А если она ему напоминает мать Томми, тем хуже. Тут ничего не поделаешь. Бывало это с ним, не раз и не два — бывало и проходило. Он продолжал работать.
   Он уже знал, что картина будет удачная. Вот с другой, где рыба должна быть написана в воде, ему придется помучиться. Пожалуй, с нее надо было начать, подумал он. Но теперь уж лучше довести эту до конца. А той можно будет заняться после того, как они уедут.
   — Давай я перенесу тебя, Дэви, — услышал он голос Роджера. — А то забьется песок, больно будет.
   — Хорошо, — сказал Дэвид. — Только сперва я ополосну ноги в океане.
   Роджер донес его до дому и усадил в кресло у самой двери, выходившей на берег. Когда они проходили под верхней верандой, Томас Хадсон услышал, как Дэвид спрашивал:
   — Мистер Дэвис, вы думаете, она придет?
   — Не знаю, — сказал Роджер. — Надеюсь, что придет.
   — Правда, она красивая, мистер Дэвис?
   — Очень.
   — Мне кажется, мы ей понравились. Мистер Дэвис, а что она вообще делает, как вы думаете?
   — Не знаю. Не спрашивал.
   — Томми в нее влюблен. И Энди тоже.
   — А ты?
   — Не знаю. Я так легко не влюбляюсь, как они. Но мне бы хотелось увидеть ее опять. Мистер Дэвис, а она не шлюха, по-вашему?
   — Не знаю. Непохоже. С чего это ты?
   — Томми говорит, что влюблен в нее, но что она, скорей всего, просто шлюха. А Энди говорит, пусть, ему это не мешает.
   — Непохоже, — еще раз повторил Роджер.
   — Мистер Дэвис, а эти ее спутники, правда они какие-то странные?
   — Есть немножко.
   — Интересно, что они вообще делают?
   — А вот она придет, мы у нее и спросим.
   — Вы думаете, она придет?
   — Придет, — сказал Роджер. — Можешь не беспокоиться.
   — Это Энди и Томми беспокоятся. А я влюблен не в нее. Вы знаете в кого. Я вам рассказывал.
   — Помню. Она, между прочим, на нее похожа, — сказал Роджер.
   — Может быть, она ее видела в кино и нарочно старается быть на нее похожей, — сказал Дэвид.
   Томас Хадсон продолжал работать.
   Роджер возился с ногами Дэвида, когда она показалась на пляже. Она была босиком, в купальном костюме и в юбке из той же материи, а в руке она несла пляжную сумку. Томасу Хадсону было приятно увидеть, что ноги у нее так же хороши, как лицо и как грудь, форму которой он вчера угадал под свитером. Плечи и руки были чудесные, и вся она была коричневая от загара. Никакой косметики на ней не было, только губы подкрашены: они были чудесного рисунка, и ему захотелось увидеть их без помады.
   — Вот и я, — сказала она. — Не опоздала?
   — Нет, — ответил ей Роджер. — Мы уже выкупались, но я пойду еще.
   Роджер выдвинул кресло на самый пляж, и, когда девушка наклонилась над Дэвидом, ее волосы перевесились вперед, открыв на затылке тугие, короткие завиточки, которые Томасу Хадсону хорошо видны были сверху. Они серебрились от солнца на загорелой коже.
   — Что это у него с ногами? — спросила она. — Бедненький.
   — Я стер их до крови, когда тащил из воды большую рыбу, — сказал Дэвид.
   — Очень большую?
   — Мы точно не знаем. Она сорвалась.
   — Какая жалость.
   — Да ну, что там, — сказал Дэвид. — Мы уже и забыли.
   — А купаться с этим ничего, можно?
   Роджер мазал стертые места меркурохромом. Они были сухие и чистые, только кожа немного сморщилась от соленой воды.
   — Эдди говорит, это даже полезно, — сказал Дэвид.
   — Кто такой Эдди?
   — Наш повар.
   — А повар у вас и за врача?
   — Он хорошо разбирается в таких вещах, — объяснил Дэвид. — И мистер Дэвис тоже сказал, что можно.
   — А что еще скажет мистер Дэвис? — спросила она Роджера.
   — Что он рад вас видеть.
   — Очень приятно. Вы, молодежь, вчера бурно провели вечер?
   — Не слишком, — сказал Роджер. — Сыграли в покер, потом я почитал немного и лег спать.
   — Кто выиграл в покер?
   — Энди и Эдди, — сказал Дэвид. — А вы что делали?
   — Мы играли в триктрак.
   — А как вам спалось? — спросил Роджер.
   — Хорошо. А вам?
   — Великолепно, — сказал он.
   — Из нас один Томми умеет играть в триктрак, — сказал девушке Дэвид. — Его выучил один непутевый человек, который потом оказался феей.
   — Неужели? Грустная история.
   — Как Томми рассказывает, она не такая уж грустная, — сказал Дэвид. — Плохого ничего не случилось.
   — По-моему, про фей всегда грустно слушать, — сказала она. — Бедные феи.
   — Да нет, тут даже интересно было, — сказал Дэвид. — Понимаете, этот непутевый человек, который учил Томми играть в триктрак, стал ему объяснять, кого называют феями и почему, и рассказывать ему про греков и про Дамона и Пифиния, и про Давида и Ионафана. Вроде того, как в школе рассказывают про икру и молоки у рыб или про пчел, как они оплодотворяют растения пыльцой. А Томми его спросил, читал ли он книгу Андре Жида. Как эта книга называется, мистер Дэвис? Не «Коридон», а другая, где про Оскара Уайльда?
   — «Si le grain ne meurt»18, — сказал Роджер.
   — Ужасная книга, а Томми брал ее с собой в школу и читал ребятам. Читал и переводил — ребята ведь не понимали по-французски. В общем это порядочная скука, но, когда мистер Жид попадает в Африку, тут-то и начинается ужасное.
   — Я читала, — сказала девушка.
   — А, тем лучше, — сказал Дэвид. — Значит, вы понимаете, о чем я говорю. Так вот, этот человек, который учил Томми играть в триктрак, а потом оказался феей, он страшно удивился, когда Томми упомянул эту книгу, но и обрадовался тоже, потому что ему можно было не начинать своих объяснений, так сказать, с пчел и цветочков. «Я, — сказал он, — очень рад, что ты знаешь», или что-то в этом роде. А Томми ему ответил — мне так понравился этот ответ, что я его заучил наизусть: «Мистер Эдвардс, у меня к гомосексуализму интерес чисто академический. Большое спасибо, что вы меня научили играть в триктрак, и всего вам хорошего». У Тома тогда были замечательные манеры, — сказал Дэвид. — Он только что вернулся из Франции, где жил вместе с папой, и у него были замечательные манеры.
   — А ты тоже жил во Франции?
   — Мы все там жили, только в разное время. Но один Томми хорошо это помнит. У Томми вообще самая лучшая память. И он все запоминает очень верно. А вы когда-нибудь жили во Франции?
   — Очень долго жила.
   — Вы там учились?
   — Да. В одном парижском пригороде.
   — Придет Томми, надо будет вам поговорить с ним, — сказал Дэвид. — Он так знает Париж и его пригороды, как я — здешние отмели и рифы. Даже, наверно, лучше.
   Она теперь сидела в тени, падавшей от веранды, и пропускала между пальцами ног струйки белого песка.
   — Расскажи мне про отмели и рифы, — попросила она.
   — Я вам лучше их покажу, — сказал Дэвид. — Возьмем гребную лодку и поедем с вами на отмели, а там можно будет поплавать и поохотиться под водой — если вы это любите. А иначе большой риф и не рассмотришь как следует.
   — С удовольствием поеду.
   — Кто там с вами на яхте? — спросил Роджер.
   — Люди. Вам они не понравятся.
   — Почему же, они, кажется, симпатичные.
   — Мы непременно должны разговаривать в таком стиле?
   — Нет, — сказал Роджер.
   — Один вам вчера продемонстрировал образец настойчивости. Это самый богатый и самый скучный. Но, может быть, довольно о них? Все они очень хорошие и замечательные, и с ними можно умереть со скуки.
   Прибежал Том-младший, а за ним Эндрю. Они купались в другом конце пляжа, а выйдя из воды, увидели девушку около кресла Дэвида и пустились бегом по слежавшемуся песку. Эндрю по дороге отстал и совсем запыхался.
   — Не мог меня подождать? — сказал он Тому-младшему.
   — Прости, Эндрю, — ответил Том. И потом обратился к девушке: — Доброе утро. Мы вас не дождались и пошли купаться.
   — Извините, что опоздала.
   — Вы не опоздали. Мы все будем купаться еще раз.
   — Я не буду, — сказал Дэвид. — Идите все сейчас. А то я тут уже слишком разговорился.
   — Что прибой сильный, пусть вас не смущает, — сказал Том-младший девушке. — Тут дно понижается отлого, не сразу.
   — А нет здесь акул или барракуд?
   — Акулы приплывают только ночью, — сказал ей Роджер. — А барракуд бояться нечего. Они нападают, только если вода грязная и мутная.
   — Они тогда могут напасть по ошибке, — объяснил Дэвид. — Заметят, в воде что-то белеет, а что, не разглядеть. Мы тут постоянно встречаем барракуд во время купания.
   — Плывешь и вдруг видишь такую уродину чуть не рядом, только поглубже, — сказал Том-младший. — Они очень любопытные, эти барракуды. Но чаще всего они сразу же уплывают.
   — А вот если у вас рыба в сетке или на гарпуне, — сказал Дэвид, — на рыбу они непременно бросятся, могут тогда и вас задеть ненароком. Они ведь страх какие быстрые.