Страница:
— К чертям всех старых художников, — сказал Бобби. — Им до нас далеко. И потом конец света до сих пор не наступил, так откуда этому Босху было знать о нем больше, чем знаем мы?
— С ним нелегко будет тягаться.
— И слышать этого не хочу, — сказал Бобби. — После нашей картины о нем никто и не вспомнит.
— Бобби, нельзя ли повторить?
— Фу, черт! Совсем забыл, что я за стойкой. А какой сегодня день, мы тоже забыли! Боже, храни королеву. Выпьем за ее здоровье, Том, я угощаю.
Он налил себе стаканчик рому, а Томасу Хадсону протянул бутылку бутсовского желтого джину, блюдечко с лимоном и бутылку, индийского тоника «Швеппс».
— Стряпайте себе свое питье сами. Терпеть не могу эту мешанину.
Томас Хадсон налил поровну того и другого, добавил несколько капель из сосуда со вставленным в пробку перышком чайки и поднял было стакан, но оглянулся на матросов, сидевших у другого конца стойки.
— Вы что пьете? Скажите, как называется, если знаете.
— «Песья голова», — ответил один из них.
— Точно, «Песья голова», — сказал Бобби и, сунув руку в ящик со. льдом, достал им по бутылке холодного эля. — Вот только стаканов нет, — сказал он. — Нашлись тут пьяницы, целый день швыряли стаканы в окно. Ну как, теперь у всех есть? За королеву, джентльмены! Не думаю, что ей так уж интересен этот остров, и сомневаюсь, чтобы она себя хорошо чувствовала здесь. Но — за королеву, джентльмены! Храни ее бог.
Все выпили.
— Замечательная, должно быть, женщина, — сказал Бобби. — Пожалуй, только чересчур чопорная для меня. Вот королева Александра, та больше в моем вкусе. Люблю таких. Но день рождения королевы мы отпразднуем, как положено. Хоть остров наш маленький, патриотизма нам не занимать стать. Один здешний житель участвовал в войне, и ему оторвало руку. Это ли не патриотизм!
— Чей, говорите, сегодня день рождения? — спросил один из матросов.
— Королевы Марии Английской, — сказал Бобби. — Матери нынешнего короля-императора.
— Это та, что ли, в честь которой судно названо? — спросил другой матрос.
— Том, — сказал Бобби. — Следующий тост мы будем пить с вами вдвоем.
IV
— С ним нелегко будет тягаться.
— И слышать этого не хочу, — сказал Бобби. — После нашей картины о нем никто и не вспомнит.
— Бобби, нельзя ли повторить?
— Фу, черт! Совсем забыл, что я за стойкой. А какой сегодня день, мы тоже забыли! Боже, храни королеву. Выпьем за ее здоровье, Том, я угощаю.
Он налил себе стаканчик рому, а Томасу Хадсону протянул бутылку бутсовского желтого джину, блюдечко с лимоном и бутылку, индийского тоника «Швеппс».
— Стряпайте себе свое питье сами. Терпеть не могу эту мешанину.
Томас Хадсон налил поровну того и другого, добавил несколько капель из сосуда со вставленным в пробку перышком чайки и поднял было стакан, но оглянулся на матросов, сидевших у другого конца стойки.
— Вы что пьете? Скажите, как называется, если знаете.
— «Песья голова», — ответил один из них.
— Точно, «Песья голова», — сказал Бобби и, сунув руку в ящик со. льдом, достал им по бутылке холодного эля. — Вот только стаканов нет, — сказал он. — Нашлись тут пьяницы, целый день швыряли стаканы в окно. Ну как, теперь у всех есть? За королеву, джентльмены! Не думаю, что ей так уж интересен этот остров, и сомневаюсь, чтобы она себя хорошо чувствовала здесь. Но — за королеву, джентльмены! Храни ее бог.
Все выпили.
— Замечательная, должно быть, женщина, — сказал Бобби. — Пожалуй, только чересчур чопорная для меня. Вот королева Александра, та больше в моем вкусе. Люблю таких. Но день рождения королевы мы отпразднуем, как положено. Хоть остров наш маленький, патриотизма нам не занимать стать. Один здешний житель участвовал в войне, и ему оторвало руку. Это ли не патриотизм!
— Чей, говорите, сегодня день рождения? — спросил один из матросов.
— Королевы Марии Английской, — сказал Бобби. — Матери нынешнего короля-императора.
— Это та, что ли, в честь которой судно названо? — спросил другой матрос.
— Том, — сказал Бобби. — Следующий тост мы будем пить с вами вдвоем.
IV
Стемнело, и подул легкий ветер, так что и комары и мошки исчезли и суда уже вернулись в гавань, подняв на борт аутриггеры еще в проливе, и теперь стояли у причалов, которые тянулись от береговой линии в гавань. Отлив шел быстро, и огни судов дрожали на воде, отсвечивавшей зеленым и так стремительно убывавшей, что ее засасывало под настил причала и крутило воронкой за кормой большого катера, на который поднялся Томас Хадсон. В воде — там, где огни плескались между обшивкой катера и некрашеным настилом причала с кранцами из старых автомобильных шин, темными кругами отражавшимися в темноте у камней, — стояли, держась против течения, сарганы, приплывшие сюда на свет. Длинные, плоские, с прозеленью, как и вода, они не кормились тут, не играли; они только, подрагивая хвостами, держались против течения, зачарованные светом.
«Нарвал» — катер Джонни Гуднера, где они с Томасом Хадсоном ждали Роджера Дэвиса, — утыкался носом в убывающую воду, а кормой к корме за ним стояла яхта того самого человека, который весь день провел у Бобби. Джонни Гуднер сидел на стуле, положив ноги на другой стул, в правой руке у него был стакан «Томми Коллинза», а в левой — длинный зеленый стручок мексиканского перца.
— Замечательно, — сказал он. — Я откусываю помаленьку, и во рту у меня начинается пожар, а я остужаю его вот этим.
Он откусил первый кусочек, проглотил его, выдохнул «х-х!» сквозь свернутый трубочкой язык и потом долго тянул из высокого стакана. Его полная нижняя губа посасывала тонкую, типично ирландскую верхнюю, а улыбались одни серые глаза. Уголки губ у него всегда были приподняты, и поэтому казалось, что он вот-вот улыбнется или только что улыбнулся. Но рот мало что говорил о нем, если бы не тонкая верхняя губа. Присматриваться следовало к глазам. Рост и сложение у Джонни Гуднера были, как у немного отяжелевшего боксера среднего веса, но сейчас, развалившись на двух стульях, он выглядел складно. А человека, потерявшего форму, такая вольная поза сразу выдает. Лицо у него было покрыто ровным загаром, лупились только нос и лоб, уходивший назад вместе с редеющими волосами. Шрам на подбородке мог бы сойти за ямочку, если бы приходился ближе к серединке, а переносица была чуть приплюснута. Сам по себе нос был не плоский. Он будто вышел из рук современного скульптора, который работал сразу в мраморе и стесал тут самую малость больше, чем следовало.
— Том, пропащая твоя душа. Чем ты был занят это время?
— Работал, и довольно упорно.
— Ну еще бы! — сказал Джонни Гуднер и отправил в рот второй кусок зелёного перца. Стручок был очень вялый, сморщенный, дюймов шести в длину.
— Только поначалу жжет, — сказал он. — Как любовь.
— Черта с два. Перец жжет не только поначалу.
— А любовь?
— К черту любовь, — сказал Томас Хадсон.
— Это что за настроения? Что за разговоры? Ты в кого это превращаешься у нас на острове? В чокнутого овцевода при отаре?
— Здесь овец нет, Джонни.
— Ну, в чокнутого крабовода, — оказал Джонни. — Мы не собираемся держать тебя здесь на привязи. Возьми попробуй перца.
— Я уже пробовал, — сказал Томас Хадсон.
— Про твои прошлые дела я все знаю, — сказал Джонни. — Не щеголяй передо мной своим славным прошлым. Ты, может, всех их выдумал. Знаю, знаю. Ты, может, первый ввез их на вьючных яках в Патагонию? Ну а я человек современный. Слушай, Томми. Перец фаршируют лососиной. Фаршируют морским окунем. Фаршируют чилийской скумбрией. Грудкой мексиканской горлицы. Индюшатиной и кротовым мясом. Мне его чем угодно фаршируй, я все беру. Вот, мол, я какой магнат, черт меня подери. Но это все извращения. Нет ничего лучше такого вот длинного, вялого, скучного, совсем не соблазнительного, без всякого фарша, простого перчика под коричневым соусом из чупанго. Ух ты, зверюга, — он снова дыхнул, высунув сложенный трубочкой язык, — пожалуй, я тебя все-таки малость перебрал.
Он приложился к стакану.
— Этот перец дает мне лишний повод выпить, — пояснил он. — Остужаю свою пасть. А ты что будешь?
— Пожалуй, еще одну порцию джина с тоником.
— Бой! — крикнул Джонни. — Еще порцию джина с тоником бване М'Кубва.
Фред, один из местных негров, которых капитан катера нанял для Джонни, подал стакан Томасу Хадсону.
— Пожалуйста, мистер Том.
— Спасибо, Фред, — сказал Томас Хадсон. — За королеву, дай ей бог здоровья!
И они выпили.
— А где наш милейший распутник?
— Он у себя дома. Скоро придет.
Джонни съел еще один стручок, на сей раз без всяких комментариев, допил виски и сказал:
— А на самом-то деле, как ты тут, старик?
— О'кей, — сказал Томас Хадсон. — Я уже научился жить в одиночку, да и работы хватает.
— Тебе нравится здесь? Если осесть навсегда?
— Нравится. Надоело мыкаться со всем, что есть на душе. Лучше уж на одном месте. Мне тут неплохо, Джонни. Совсем неплохо.
— Здесь хорошо, — сказал Джонни. — Для такого, как ты, с внутренним содержанием, здесь хорошо. А для такого, как я, который то гоняется за этим самым, то от этого удирает, тут погибель. А правда, что наш Роджер в красивые записался?
— Значит, уже пошли толки?
— Я слышал кое-что, когда был в Калифорнии.
— А что с ним там случилось?
— Да я всего не знаю. Но, кажется, дело было плохо.
— Действительно плохо?
— У них там на этот счет свои понятия. Не то чтобы растление, если ты об этом. Но понимаешь, при тамошнем климате, да на свежих овощах, да все такое прочее, там не только футболисты здоровенные вырастают. Пятнадцатилетняя девчонка выглядит на все двадцать четыре. А в двадцать четыре она — что твоя Мэй Уитти. Если жениться не собираешься, посмотри внимательно на ее зубы. Впрочем, и по зубам возраста не определишь. И у всех у них мамаша или папаша, а то и оба, и все они голодные. Климат такой — аппетит очень развивается. Беда в том, что человек иной раз взыграет, и нет того чтобы поинтересоваться, есть ли у нее водительские права или карточка социальнего страхования. По-моему, в таких случаях надо бы судить по росту, по весу, а не только по возрасту и вообще проверять, на что они способны. Если судить только по возрасту, то часто получается несправедливо. И для нас и для них. В других видах спорта раннее развитие не наказуемо. Наоборот. Для юниоров особые нормы — вот это было бы справедливо. Как на скачках. Меня раз здорово подковали. Но Роджер погорел не на этом.
— А на чем я погорел? — спросил Роджер Дэвис.
В туфлях на веревочной подошве он бесшумно спрыгнул с причала на палубу и стал — огромный, в спортивном свитере, размера на три больше, чем нужно, и в тесно облегающих поношенных брюках из бумажной материи.
— Привет! — сказал Джонни. — Я не слышал вашего звонка. Вот говорю Тому: за что вас сцапали, не знаю, только не за малолетнюю.
— Прекрасно, — сказал Роджер. — И на этом точка.
— А вы не командуйте, — сказал Джонни.
— А я не командую, — сказал Роджер. — Я вежливо. А что, пить здесь разрешается? — Он посмотрел на яхту, которая стояла кормой к ним. — Это еще кто?
— Это те самые, из «Понсе». Вы разве не слыхали?
— А-а! — сказал Роджер. — Давайте все-таки выпьем, хотя они и подали нам дурной пример.
— Бой! — крикнул Джонни.
Фред вышел из кубрика.
— Да, сэр, — сказал он.
— Выясни, чего желают сагибы.
— Что прикажете, господа? — спросил Фред.
— Мне того же, что пьет мистер Том, — сказал Роджер. — Он мой наставник и воспитатель.
— Много в этом году мальчиков в лагере? — спросил Джонни.
— Пока только двое, — сказал Роджер. — Я с моим воспитателем.
— Надо говорить: мы с моим воспитателем, — сказал Джонни. — А еще книжки пишете!
— Можно нанять человека, пусть исправляет грамматику.
— Еще нанимать. Лучше дарового найдите, — сказал Джонни. — Я тут побеседовал с вашим воспитателем.
— Воспитатель говорит, ему здесь хорошо, он всем доволен. Он надолго здесь высадился.
— Ты бы сходил посмотреть, как мы живем-поживаем, — сказал Том. — Кое-когда он отпускает меня, и я хожу выпить.
— Женщины?
— Никаких женщин.
— Что же вы, мальчики, делаете?
— У меня весь день занят.
— Но вы и раньше здесь жили, а тогда что делали?
— Купались, ели, пили. Том работает, читаем, разговариваем, читаем, рыбачим, рыбачим, купаемся, пьем, спим…
— И никаких женщин?
— И никаких женщин.
— А это не вредно? Атмосфера вроде нездоровая. А опиума вы, мальчики, много курите?
— Как, Том? — спросил Роджер.
— Только высший сорт, — сказал Томас Хадсон.
— Выращиваете хороший урожай марихуаны?
— Выращиваем, Том? — спросил Роджер.
— Год плохой, — сказал Томас Хадсон. — Дожди все к чертовой матери залили.
— Нездоровая, на мой взгляд, атмосфера. — Джонни выпил. — Единственное спасительное обстоятельство — это то, что вы еще пьете. Вы, мальчики, не ударились ли в религию? Может, Тома осенил свет божий?
— Как, Том? — спросил Роджер.
— Отношения с богом без существенных перемен, — сказал Томас Хадсон.
— Теплые?
— Мы народ терпимый, — сказал Томас Хадсон. — Пожалуйста, упражняйтесь в любой вере. На острове есть бейсбольная площадка, можете там поупражняться.
— Я этому боженьке пошлю мяч повыше, в самый пуп, если он попробует выйти к столбу, — сказал Роджер.
— Роджер, — укоризненно сказал Джонни. — Уже темнеет. Вы разве не видите, что наступают сумерки, сгущается тьма и мрак окутывает землю? А ведь вы писатель. В темноте неуважительно отзываться о боге не рекомендуется. А вдруг он стоит у вас за плечами с занесенной битой.
— К столбу он выйдет обязательно, — сказал Роджер. — Я недавно видел, как он пристраивался.
— Не сомневайтесь, сэр, — сказал Джонни. — Да так запустит мяч, что мозги вам вышибет. Я видел, как он отбивает.
— Да. Надо думать, видели, — согласился с ним Роджер. — И Том видел, и я. Но мне все-таки хочется, чтобы он промазал.
— Давайте прекратим теологический спор, — сказал Джонни. — Надо чего-нибудь поесть.
— Этот старый сморчок, которому ты позволяешь водить твою посудину по океану, еще не разучился готовить? — спросил Томас Хадсон.
— Будет тушеная рыба, — сказал Джонни. — И еще ржанка с желтым рисом. Золотистая ржанка.
— Расписываешь, как специалист по интерьеру, — сказал Том. — В это время года никакого золота на них нет. Где ты подстрелил этих ржанок?
— На острове Южном. Мы там бросили якорь, чтобы выкупаться. Я два раза подсвистывал стаю и шлепал их одну за другой. Угощаю по две на брата.
Вечер был мягкий, и, пообедав, они сидели на корме, лили кофе, курили сигары, с другого катера пришли двое бездельников с гитарой и банджо, а на причале собрались негры, и оттуда то и дело слышалось пение. В темноте на причале негры заводили какую-нибудь песню, и тогда ее подхватывал Фред Уилсон, у которого была гитара, а Франк Харт тренькал на банджо. Томас Хадсон не умел петь, он сидел в темноте, откинувшись на спинку стула, и слушал.
На берегу у Бобби праздновали вовсю, и из открытой двери на воду падал яркий свет. Отлив все еще продолжался, и там, где вода была подсвечена, прыгала рыба. Все больше серые снепперы, подумал Том. Хватают пущенных на приманку рыбешек, которых относит от берега отливом. Несколько негритянских мальчишек сидели с лесками, и слышны были их разговоры, и негромкая брань, когда рыба срывалась с крючка, и шлепки выловленных снепперов о настил причала. Снепперы были крупные, а ребята ловили их на мякоть марлина, которого еще утром привезли на одном из катеров и уже взвесили, вздёрнули на крюк, сфотографировали и разделали на куски.
Слушать пение на причале собралась большая толпа, и Руперт Пиндер — огромный негр, который считал себя могучим бойцом и, по рассказам, как-то раз один дотащил на спине рояль с правительственного причала в старый клуб, который потом снесло ураганом, — крикнул:
— Капитан Джон, ребята говорят, у них во рту пересохло!
— Купи им чего-нибудь недорогого и полезного для здоровья.
— Слушаю, сэр, капитан Джон. Рому.
— Вот именно, — оказал Джон. — И бери сразу бутыль. Дешевле встанет.
— Большое спасибо, капитан Джон, — сказал Руперт. Он пошел сквозь толпу, которая торопливо расступалась, давая ему дорогу, и снова смыкалась позади него. Томасу Хадсону было видно, что все они двинулись к кабачку Роя.
В эту минуту с одного из катеров, стоявших у причала Брауна, с шипением взмыла в небо ракета и с треском вспыхнула, осветив пролив. Вторая, шипя, взлетела вкось и вспыхнула как раз над ближним концом их причала.
— Ах ты, черт! — сказал Фред Уилсон. — Чего же мы-то не послали за ракетами в Майами!
Ночь то и дело освещали вспышки с треском разрывавшихся ракет. Руперт со своей свитой снова появился на причале, неся на плече большую оплетенную бутыль.
С одного из катеров тоже запустили ракету, и она взорвалась над самой пристанью, осветив толпу, темные лица, шеи, и руки, и плоское лицо Руперта, его широкие плечи, и могучую шею, и оплетенную сеткой бутыль, нежно и горделиво прижавшуюся к его голове.
— Кружек, — сказал он своей свите, бросив это слово через плечо. — Эмалированных кружек.
— Есть жестяные, Руперт, — сказал кто-то.
— Эмалированные кружки, — сказал Руперт. — Достаньте. Купите у Роя. Вот деньги.
— Фрэнк, давай нашу ракетницу, — сказал Фред Уилсон. — Расстреляем те патроны, что есть, а новые где-нибудь достанем.
Пока Руперт величественно ждал эмалированных кружек, кто-то принес кастрюлю, и Руперт налил в нее рому, и она пошла по кругу.
— За маленьких людишек! — сказал Руперт. — Пейте, скромные людишки.
Пение не умолкало, но пели без особенного складу. Заодно с запуском ракет на некоторых катерах палили из винтовок и пистолетов, а с причала Брауна стрекотал пистолет-пулемет, стрелявший трассирующими пулями. Сначала он дал две очереди из трех и четырех пуль, а потом выпустил целую обойму, перекинув над гаванью красивую арку из красных трассирующих пуль.
Фрэнк Харт спрыгнул на корму с ракетницей в чехле и с пачкой патронов, и как раз в эту минуту подоспели кружки, и один из подручных Руперта стал разливать ром и подавать кружки всем по очереди.
— Боже, храни королеву, — сказал Фрэнк Харт, зарядил ракетницу и послал сигнальный патрон вдоль причала прямо в открытые двери бара мистера Бобби. Патрон ударил в бетонную стену правее двери, взорвался и ярко вспыхнул на коралловой дороге, осветив все белым огнем.
— Легче, легче, — сказал Томас Хадсон. — Так можно людей обжечь.
— Катись ты со своим «легче», — сказал Фрэнк. — Посмотрим, удастся ли мне вдарить по комиссарскому дому.
— Смотрите, как бы не поджечь, — сказал ему Роджер.
— Я подожгу, я и за поджог буду платить, — сказал Фрэнк.
Ракета описала полукруг, но не долетела до большого белого дома, где жил английский правительственный комиссар, и ярко вспыхнула, упав у его веранды.
— Милый наш комиссар! — Фрэнк снова зарядил ракетницу. — Будешь знать, подлец, патриоты мы или нет.
— Легче, Фрэнк, легче, — останавливал его Том. — Не надо дебоширить.
— Сегодня моя ночка, — сказал Фрэнк. — Королевина и моя. Не мешай мне, Том, сейчас буду лупить по причалу Брауна.
— Там бензин, — сказал Роджер.
— Недолго он там простоит, — ответил ему Фрэнк.
Трудно было сказать, мажет ли он, чтобы подразнить Роджера и Томаса Хадсона, или просто не умеет стрелять. Ни Роджер, ни Томас Хадсон не могли определить это, но оба они знали, что из ракетницы попадать точно в цель нелегко. А на причале был бензин.
Фрэнк встал, старательно прицелился, вытянув левую руку вдоль туловища, как дуэлянт, и выстрелил. Ракета попала не туда, где стояли баки с бензином, а на противоположный конец и рикошетом отлетела в пролив.
— Эй, там! — крикнул кто-то с одного из катеров, стоявших на приколе у Брауна. — Какого черта балуетесь!
— Почти в самую точку, — сказал Фрэнк. — Теперь опять попробую по комиссару.
— А ну прекрати, — сказал ему Томас Хадсон.
— Руперт! — крикнул Фрэнк, не обращая внимания на Томаса Хадсона. — Дай выпить, а?
— Слушаю, сэр, капитан Фрэнк, — сказал Руперт. — Кружка у вас есть?
— Принеси кружку, — сказал Фрэнк Фреду, который стоял рядом и наблюдал за ним.
— Слушаю, сэр, мистер Фрэнк.
Фред соскочил вниз и вернулся с кружкой. Он так и сиял от волнения и удовольствия.
— Вы хотите поджечь комиссара, мистер Фрэнк?
— Если он загорится, — сказал Фрэнк.
Он подал кружку Руперту, и тот налил ее на три четверти и протянул ему.
— За королеву, храни ее бог! — Фрэнк выпил все до дна.
Надо же было хватить такую порцию рому, да еще одним духом!
— Храни ее бог! Храни ее бог, капитан Фрэнк! — торжественно проговорил Руперт, и остальные подхватили:
— Храни ее бог! И правда, храни ее бог!
— А теперь примемся за комиссара, — сказал Фрэнк. Он выстрелил из ракетницы прямо вверх, чуть по ветру. Ракетница была заряжена парашютным патроном, и ветер понес яркую, белую вспышку вниз, прямо над яхтой, стоявшей у них за кормой.
— Так вы в комиссара не попадете, — сказал Руперт. — Что же вы, капитан Фрэнк? •
— Мне хотелось осветить эту прелестную сценку, — сказал Фрэнк. — С комиссаром торопиться некуда.
— Комиссар хорошо бы загорелся, капитан Фрэнк, — говорил ему Руперт. — Я не хочу вам подсказывать, но на острове уже два месяца не было дождя, и комиссарский дом сухой, как труха.
— А где констебль? — спросил Фрэнк.
— Констебль держится в стороне, — сказал Руперт. — Насчет констебля не беспокойтесь. Если отсюда кто выстрелит, ни одна душа этого не заметит.
— На причале все лягут ничком, и никто ничего, — послышался чей-то голос из задних рядов. — Ничего не слыхали, ничего не видали.
— Я дам команду, — подстрекал его Руперт. — Все отвернутся. — И добавил, подбадривая: — Дом сухой, как трут.
— А ну, проверим, как это у тебя получится, — сказал Фрэнк.
Он снова зарядил ракетницу парашютным патроном и выстрелил вверх и по ветру. При ослепительной, падающей вниз вспышке было видно, как люди лежат на причале ничком или стоят на четвереньках, зажмурив глаза.
— Да хранит вас бог, капитан Фрэнк, — послышался из темноты низкий торжественный голос Руперта, как только вспышка погасла. — Да сподобит он вас по великой милости своей поджечь комиссара.
— А где его жена и дети? — спросил Фрэнк.
— Мы их вытащим. Не беспокойтесь, — сказал Руперт. — Без вины никто не пострадает.
— Ну как, подожжем комиссара? — Фрэнк повернулся к тем, кто был в кокпите.
— Да брось ты, ради бога, — сказал Томас Хадсон. — Что в самом деле!
— Я утром уезжаю, — сказал Фрэнк. — Так что с меня взятки гладки.
— Давайте спалим его, — сказал Фред Уилсон. — Местным, видно, это по душе.
— Спалите комиссара, капитан Фрэнк, — подзуживал его Руперт. — А вы как скажете, ребята? — обратился он к толпе.
— Спалите его. Спалите. Да сподобит вас господь поджечь его дом, — зашумели негры на причале.
— Есть такие, кто против? — спросил их Фрэнк.
— Спалите его, капитан Фрэнк. Никто ничего не видал. Никто ничего не слышал. Никто ничего не говорил. Спалите его.
— Надо малость попрактиковаться, — сказал Фрэнк.
— Если будешь его поджигать, проваливай с катера, — сказал Джонни.
Фрэнк посмотрел на него и покачал головой, но так, что ни Руперт, ни остальные на причале этого не заметили.
— Ну считайте, один пепел от него остался, — сказал он. — Налей мне еще, Руперт, чтобы я укрепился в своем решении.
Он протянул наверх свою кружку.
— Капитан Фрэнк, — Руперт нагнулся к нему, — это будет самое лучшее, что вы сделали в жизни.
Негры на причале затянули новую песню:
— Я уже отличился, да еще как! — сказал Фрэнк Томасу Хадсону. Потом Руперту: — Пальну еще разок для тренировки.
— Тренировка — великое дело, — радостно проговорил Руперт.
— Капитан Фрэнк тренируется, как убивать, — сказал кто-то на причале.
— Капитан Фрэнк злее дикого кабана, — послышался другой голос.
— Капитан Фрэнк — настоящий мужчина.
— Руперт, — сказал Фрэнк, — налей-ка еще кружку. Это не для храбрости. Просто чтобы рука не подвела.
— Господь да направит вашу руку, капитан Фрэнк. — Руперт протянул ему кружку. — Пойте песню про капитана Фрэнка, ребята.
Фрэнк выпил все до дна.
— Последний тренировочный выстрел, — сказал он, пустил ракету, и она, пролетев над яхтой, стоявшей у них за кормой, ударилась об один из бензиновых баков на причале у Брауна и отлетела в воду.
— Сволочь ты эдакая, — тихо сказал ему Томас Хадсон.
— Молчи, ханжа, — сказал Томасу Хадсону Фрэнк. — Это был мой шедевр.
В эту минуту из каюты на яхте вышел на палубу мужчина в пижамных штанах без куртки и закричал:
— Эй вы, свиньи! Прекратите немедленно! Здесь на яхте дама из-за вас заснуть не может!
— Дама? — переспросил Уилсон.
— Да, черт вас дери, дама, — сказал человек в пижамных штанах. — Моя жена. Запускают тут ракеты, стервецы, мешают ей спать. Разве заснешь под такой грохот?
— А вы бы дали ей снотворного, — сказал Фрэнк. — Руперт, пошли кого-нибудь за снотворным.
— Что же вы делаете, полковник? — сказал Уилсон. — Вели бы себя, как полагается порядочному супругу. Вот ваша жена и заснула бы. Ей, наверно, приходится угнетать свои порывы. Наверно, она обманулась в своих ожиданиях. Моей жене психоаналитик всегда так говорит.
Фрэнк и Уилсон были отпетые ребята, и Фрэнк, конечно, был кругом неправ, но владелец яхты, весь день бушевавший у Бобби, взял сейчас совершенно неправильный тон. Джон, Роджер и Томас Хадсон не сказали ни слова. Зато те двое времени не теряли, и, как только яхтсмен выскочил на палубу с криком «свиньи», они взялись за дело дружно, точно партнеры по бейсболу.
— Свиньи поганые, — сказал яхтсмен. Словарь у него, видимо, не отличался богатством. Ему было лет тридцать пять — сорок, определить точнее было трудно, хотя он включил фонарь на палубе. Выглядел он лучше, чем ожидал Томас Хадсон, наслушавшись про него за день: наверно, успел выспаться. Тут Томас Хадсон вспомнил, что этот тип отсыпался еще у Бобби.
«Нарвал» — катер Джонни Гуднера, где они с Томасом Хадсоном ждали Роджера Дэвиса, — утыкался носом в убывающую воду, а кормой к корме за ним стояла яхта того самого человека, который весь день провел у Бобби. Джонни Гуднер сидел на стуле, положив ноги на другой стул, в правой руке у него был стакан «Томми Коллинза», а в левой — длинный зеленый стручок мексиканского перца.
— Замечательно, — сказал он. — Я откусываю помаленьку, и во рту у меня начинается пожар, а я остужаю его вот этим.
Он откусил первый кусочек, проглотил его, выдохнул «х-х!» сквозь свернутый трубочкой язык и потом долго тянул из высокого стакана. Его полная нижняя губа посасывала тонкую, типично ирландскую верхнюю, а улыбались одни серые глаза. Уголки губ у него всегда были приподняты, и поэтому казалось, что он вот-вот улыбнется или только что улыбнулся. Но рот мало что говорил о нем, если бы не тонкая верхняя губа. Присматриваться следовало к глазам. Рост и сложение у Джонни Гуднера были, как у немного отяжелевшего боксера среднего веса, но сейчас, развалившись на двух стульях, он выглядел складно. А человека, потерявшего форму, такая вольная поза сразу выдает. Лицо у него было покрыто ровным загаром, лупились только нос и лоб, уходивший назад вместе с редеющими волосами. Шрам на подбородке мог бы сойти за ямочку, если бы приходился ближе к серединке, а переносица была чуть приплюснута. Сам по себе нос был не плоский. Он будто вышел из рук современного скульптора, который работал сразу в мраморе и стесал тут самую малость больше, чем следовало.
— Том, пропащая твоя душа. Чем ты был занят это время?
— Работал, и довольно упорно.
— Ну еще бы! — сказал Джонни Гуднер и отправил в рот второй кусок зелёного перца. Стручок был очень вялый, сморщенный, дюймов шести в длину.
— Только поначалу жжет, — сказал он. — Как любовь.
— Черта с два. Перец жжет не только поначалу.
— А любовь?
— К черту любовь, — сказал Томас Хадсон.
— Это что за настроения? Что за разговоры? Ты в кого это превращаешься у нас на острове? В чокнутого овцевода при отаре?
— Здесь овец нет, Джонни.
— Ну, в чокнутого крабовода, — оказал Джонни. — Мы не собираемся держать тебя здесь на привязи. Возьми попробуй перца.
— Я уже пробовал, — сказал Томас Хадсон.
— Про твои прошлые дела я все знаю, — сказал Джонни. — Не щеголяй передо мной своим славным прошлым. Ты, может, всех их выдумал. Знаю, знаю. Ты, может, первый ввез их на вьючных яках в Патагонию? Ну а я человек современный. Слушай, Томми. Перец фаршируют лососиной. Фаршируют морским окунем. Фаршируют чилийской скумбрией. Грудкой мексиканской горлицы. Индюшатиной и кротовым мясом. Мне его чем угодно фаршируй, я все беру. Вот, мол, я какой магнат, черт меня подери. Но это все извращения. Нет ничего лучше такого вот длинного, вялого, скучного, совсем не соблазнительного, без всякого фарша, простого перчика под коричневым соусом из чупанго. Ух ты, зверюга, — он снова дыхнул, высунув сложенный трубочкой язык, — пожалуй, я тебя все-таки малость перебрал.
Он приложился к стакану.
— Этот перец дает мне лишний повод выпить, — пояснил он. — Остужаю свою пасть. А ты что будешь?
— Пожалуй, еще одну порцию джина с тоником.
— Бой! — крикнул Джонни. — Еще порцию джина с тоником бване М'Кубва.
Фред, один из местных негров, которых капитан катера нанял для Джонни, подал стакан Томасу Хадсону.
— Пожалуйста, мистер Том.
— Спасибо, Фред, — сказал Томас Хадсон. — За королеву, дай ей бог здоровья!
И они выпили.
— А где наш милейший распутник?
— Он у себя дома. Скоро придет.
Джонни съел еще один стручок, на сей раз без всяких комментариев, допил виски и сказал:
— А на самом-то деле, как ты тут, старик?
— О'кей, — сказал Томас Хадсон. — Я уже научился жить в одиночку, да и работы хватает.
— Тебе нравится здесь? Если осесть навсегда?
— Нравится. Надоело мыкаться со всем, что есть на душе. Лучше уж на одном месте. Мне тут неплохо, Джонни. Совсем неплохо.
— Здесь хорошо, — сказал Джонни. — Для такого, как ты, с внутренним содержанием, здесь хорошо. А для такого, как я, который то гоняется за этим самым, то от этого удирает, тут погибель. А правда, что наш Роджер в красивые записался?
— Значит, уже пошли толки?
— Я слышал кое-что, когда был в Калифорнии.
— А что с ним там случилось?
— Да я всего не знаю. Но, кажется, дело было плохо.
— Действительно плохо?
— У них там на этот счет свои понятия. Не то чтобы растление, если ты об этом. Но понимаешь, при тамошнем климате, да на свежих овощах, да все такое прочее, там не только футболисты здоровенные вырастают. Пятнадцатилетняя девчонка выглядит на все двадцать четыре. А в двадцать четыре она — что твоя Мэй Уитти. Если жениться не собираешься, посмотри внимательно на ее зубы. Впрочем, и по зубам возраста не определишь. И у всех у них мамаша или папаша, а то и оба, и все они голодные. Климат такой — аппетит очень развивается. Беда в том, что человек иной раз взыграет, и нет того чтобы поинтересоваться, есть ли у нее водительские права или карточка социальнего страхования. По-моему, в таких случаях надо бы судить по росту, по весу, а не только по возрасту и вообще проверять, на что они способны. Если судить только по возрасту, то часто получается несправедливо. И для нас и для них. В других видах спорта раннее развитие не наказуемо. Наоборот. Для юниоров особые нормы — вот это было бы справедливо. Как на скачках. Меня раз здорово подковали. Но Роджер погорел не на этом.
— А на чем я погорел? — спросил Роджер Дэвис.
В туфлях на веревочной подошве он бесшумно спрыгнул с причала на палубу и стал — огромный, в спортивном свитере, размера на три больше, чем нужно, и в тесно облегающих поношенных брюках из бумажной материи.
— Привет! — сказал Джонни. — Я не слышал вашего звонка. Вот говорю Тому: за что вас сцапали, не знаю, только не за малолетнюю.
— Прекрасно, — сказал Роджер. — И на этом точка.
— А вы не командуйте, — сказал Джонни.
— А я не командую, — сказал Роджер. — Я вежливо. А что, пить здесь разрешается? — Он посмотрел на яхту, которая стояла кормой к ним. — Это еще кто?
— Это те самые, из «Понсе». Вы разве не слыхали?
— А-а! — сказал Роджер. — Давайте все-таки выпьем, хотя они и подали нам дурной пример.
— Бой! — крикнул Джонни.
Фред вышел из кубрика.
— Да, сэр, — сказал он.
— Выясни, чего желают сагибы.
— Что прикажете, господа? — спросил Фред.
— Мне того же, что пьет мистер Том, — сказал Роджер. — Он мой наставник и воспитатель.
— Много в этом году мальчиков в лагере? — спросил Джонни.
— Пока только двое, — сказал Роджер. — Я с моим воспитателем.
— Надо говорить: мы с моим воспитателем, — сказал Джонни. — А еще книжки пишете!
— Можно нанять человека, пусть исправляет грамматику.
— Еще нанимать. Лучше дарового найдите, — сказал Джонни. — Я тут побеседовал с вашим воспитателем.
— Воспитатель говорит, ему здесь хорошо, он всем доволен. Он надолго здесь высадился.
— Ты бы сходил посмотреть, как мы живем-поживаем, — сказал Том. — Кое-когда он отпускает меня, и я хожу выпить.
— Женщины?
— Никаких женщин.
— Что же вы, мальчики, делаете?
— У меня весь день занят.
— Но вы и раньше здесь жили, а тогда что делали?
— Купались, ели, пили. Том работает, читаем, разговариваем, читаем, рыбачим, рыбачим, купаемся, пьем, спим…
— И никаких женщин?
— И никаких женщин.
— А это не вредно? Атмосфера вроде нездоровая. А опиума вы, мальчики, много курите?
— Как, Том? — спросил Роджер.
— Только высший сорт, — сказал Томас Хадсон.
— Выращиваете хороший урожай марихуаны?
— Выращиваем, Том? — спросил Роджер.
— Год плохой, — сказал Томас Хадсон. — Дожди все к чертовой матери залили.
— Нездоровая, на мой взгляд, атмосфера. — Джонни выпил. — Единственное спасительное обстоятельство — это то, что вы еще пьете. Вы, мальчики, не ударились ли в религию? Может, Тома осенил свет божий?
— Как, Том? — спросил Роджер.
— Отношения с богом без существенных перемен, — сказал Томас Хадсон.
— Теплые?
— Мы народ терпимый, — сказал Томас Хадсон. — Пожалуйста, упражняйтесь в любой вере. На острове есть бейсбольная площадка, можете там поупражняться.
— Я этому боженьке пошлю мяч повыше, в самый пуп, если он попробует выйти к столбу, — сказал Роджер.
— Роджер, — укоризненно сказал Джонни. — Уже темнеет. Вы разве не видите, что наступают сумерки, сгущается тьма и мрак окутывает землю? А ведь вы писатель. В темноте неуважительно отзываться о боге не рекомендуется. А вдруг он стоит у вас за плечами с занесенной битой.
— К столбу он выйдет обязательно, — сказал Роджер. — Я недавно видел, как он пристраивался.
— Не сомневайтесь, сэр, — сказал Джонни. — Да так запустит мяч, что мозги вам вышибет. Я видел, как он отбивает.
— Да. Надо думать, видели, — согласился с ним Роджер. — И Том видел, и я. Но мне все-таки хочется, чтобы он промазал.
— Давайте прекратим теологический спор, — сказал Джонни. — Надо чего-нибудь поесть.
— Этот старый сморчок, которому ты позволяешь водить твою посудину по океану, еще не разучился готовить? — спросил Томас Хадсон.
— Будет тушеная рыба, — сказал Джонни. — И еще ржанка с желтым рисом. Золотистая ржанка.
— Расписываешь, как специалист по интерьеру, — сказал Том. — В это время года никакого золота на них нет. Где ты подстрелил этих ржанок?
— На острове Южном. Мы там бросили якорь, чтобы выкупаться. Я два раза подсвистывал стаю и шлепал их одну за другой. Угощаю по две на брата.
Вечер был мягкий, и, пообедав, они сидели на корме, лили кофе, курили сигары, с другого катера пришли двое бездельников с гитарой и банджо, а на причале собрались негры, и оттуда то и дело слышалось пение. В темноте на причале негры заводили какую-нибудь песню, и тогда ее подхватывал Фред Уилсон, у которого была гитара, а Франк Харт тренькал на банджо. Томас Хадсон не умел петь, он сидел в темноте, откинувшись на спинку стула, и слушал.
На берегу у Бобби праздновали вовсю, и из открытой двери на воду падал яркий свет. Отлив все еще продолжался, и там, где вода была подсвечена, прыгала рыба. Все больше серые снепперы, подумал Том. Хватают пущенных на приманку рыбешек, которых относит от берега отливом. Несколько негритянских мальчишек сидели с лесками, и слышны были их разговоры, и негромкая брань, когда рыба срывалась с крючка, и шлепки выловленных снепперов о настил причала. Снепперы были крупные, а ребята ловили их на мякоть марлина, которого еще утром привезли на одном из катеров и уже взвесили, вздёрнули на крюк, сфотографировали и разделали на куски.
Слушать пение на причале собралась большая толпа, и Руперт Пиндер — огромный негр, который считал себя могучим бойцом и, по рассказам, как-то раз один дотащил на спине рояль с правительственного причала в старый клуб, который потом снесло ураганом, — крикнул:
— Капитан Джон, ребята говорят, у них во рту пересохло!
— Купи им чего-нибудь недорогого и полезного для здоровья.
— Слушаю, сэр, капитан Джон. Рому.
— Вот именно, — оказал Джон. — И бери сразу бутыль. Дешевле встанет.
— Большое спасибо, капитан Джон, — сказал Руперт. Он пошел сквозь толпу, которая торопливо расступалась, давая ему дорогу, и снова смыкалась позади него. Томасу Хадсону было видно, что все они двинулись к кабачку Роя.
В эту минуту с одного из катеров, стоявших у причала Брауна, с шипением взмыла в небо ракета и с треском вспыхнула, осветив пролив. Вторая, шипя, взлетела вкось и вспыхнула как раз над ближним концом их причала.
— Ах ты, черт! — сказал Фред Уилсон. — Чего же мы-то не послали за ракетами в Майами!
Ночь то и дело освещали вспышки с треском разрывавшихся ракет. Руперт со своей свитой снова появился на причале, неся на плече большую оплетенную бутыль.
С одного из катеров тоже запустили ракету, и она взорвалась над самой пристанью, осветив толпу, темные лица, шеи, и руки, и плоское лицо Руперта, его широкие плечи, и могучую шею, и оплетенную сеткой бутыль, нежно и горделиво прижавшуюся к его голове.
— Кружек, — сказал он своей свите, бросив это слово через плечо. — Эмалированных кружек.
— Есть жестяные, Руперт, — сказал кто-то.
— Эмалированные кружки, — сказал Руперт. — Достаньте. Купите у Роя. Вот деньги.
— Фрэнк, давай нашу ракетницу, — сказал Фред Уилсон. — Расстреляем те патроны, что есть, а новые где-нибудь достанем.
Пока Руперт величественно ждал эмалированных кружек, кто-то принес кастрюлю, и Руперт налил в нее рому, и она пошла по кругу.
— За маленьких людишек! — сказал Руперт. — Пейте, скромные людишки.
Пение не умолкало, но пели без особенного складу. Заодно с запуском ракет на некоторых катерах палили из винтовок и пистолетов, а с причала Брауна стрекотал пистолет-пулемет, стрелявший трассирующими пулями. Сначала он дал две очереди из трех и четырех пуль, а потом выпустил целую обойму, перекинув над гаванью красивую арку из красных трассирующих пуль.
Фрэнк Харт спрыгнул на корму с ракетницей в чехле и с пачкой патронов, и как раз в эту минуту подоспели кружки, и один из подручных Руперта стал разливать ром и подавать кружки всем по очереди.
— Боже, храни королеву, — сказал Фрэнк Харт, зарядил ракетницу и послал сигнальный патрон вдоль причала прямо в открытые двери бара мистера Бобби. Патрон ударил в бетонную стену правее двери, взорвался и ярко вспыхнул на коралловой дороге, осветив все белым огнем.
— Легче, легче, — сказал Томас Хадсон. — Так можно людей обжечь.
— Катись ты со своим «легче», — сказал Фрэнк. — Посмотрим, удастся ли мне вдарить по комиссарскому дому.
— Смотрите, как бы не поджечь, — сказал ему Роджер.
— Я подожгу, я и за поджог буду платить, — сказал Фрэнк.
Ракета описала полукруг, но не долетела до большого белого дома, где жил английский правительственный комиссар, и ярко вспыхнула, упав у его веранды.
— Милый наш комиссар! — Фрэнк снова зарядил ракетницу. — Будешь знать, подлец, патриоты мы или нет.
— Легче, Фрэнк, легче, — останавливал его Том. — Не надо дебоширить.
— Сегодня моя ночка, — сказал Фрэнк. — Королевина и моя. Не мешай мне, Том, сейчас буду лупить по причалу Брауна.
— Там бензин, — сказал Роджер.
— Недолго он там простоит, — ответил ему Фрэнк.
Трудно было сказать, мажет ли он, чтобы подразнить Роджера и Томаса Хадсона, или просто не умеет стрелять. Ни Роджер, ни Томас Хадсон не могли определить это, но оба они знали, что из ракетницы попадать точно в цель нелегко. А на причале был бензин.
Фрэнк встал, старательно прицелился, вытянув левую руку вдоль туловища, как дуэлянт, и выстрелил. Ракета попала не туда, где стояли баки с бензином, а на противоположный конец и рикошетом отлетела в пролив.
— Эй, там! — крикнул кто-то с одного из катеров, стоявших на приколе у Брауна. — Какого черта балуетесь!
— Почти в самую точку, — сказал Фрэнк. — Теперь опять попробую по комиссару.
— А ну прекрати, — сказал ему Томас Хадсон.
— Руперт! — крикнул Фрэнк, не обращая внимания на Томаса Хадсона. — Дай выпить, а?
— Слушаю, сэр, капитан Фрэнк, — сказал Руперт. — Кружка у вас есть?
— Принеси кружку, — сказал Фрэнк Фреду, который стоял рядом и наблюдал за ним.
— Слушаю, сэр, мистер Фрэнк.
Фред соскочил вниз и вернулся с кружкой. Он так и сиял от волнения и удовольствия.
— Вы хотите поджечь комиссара, мистер Фрэнк?
— Если он загорится, — сказал Фрэнк.
Он подал кружку Руперту, и тот налил ее на три четверти и протянул ему.
— За королеву, храни ее бог! — Фрэнк выпил все до дна.
Надо же было хватить такую порцию рому, да еще одним духом!
— Храни ее бог! Храни ее бог, капитан Фрэнк! — торжественно проговорил Руперт, и остальные подхватили:
— Храни ее бог! И правда, храни ее бог!
— А теперь примемся за комиссара, — сказал Фрэнк. Он выстрелил из ракетницы прямо вверх, чуть по ветру. Ракетница была заряжена парашютным патроном, и ветер понес яркую, белую вспышку вниз, прямо над яхтой, стоявшей у них за кормой.
— Так вы в комиссара не попадете, — сказал Руперт. — Что же вы, капитан Фрэнк? •
— Мне хотелось осветить эту прелестную сценку, — сказал Фрэнк. — С комиссаром торопиться некуда.
— Комиссар хорошо бы загорелся, капитан Фрэнк, — говорил ему Руперт. — Я не хочу вам подсказывать, но на острове уже два месяца не было дождя, и комиссарский дом сухой, как труха.
— А где констебль? — спросил Фрэнк.
— Констебль держится в стороне, — сказал Руперт. — Насчет констебля не беспокойтесь. Если отсюда кто выстрелит, ни одна душа этого не заметит.
— На причале все лягут ничком, и никто ничего, — послышался чей-то голос из задних рядов. — Ничего не слыхали, ничего не видали.
— Я дам команду, — подстрекал его Руперт. — Все отвернутся. — И добавил, подбадривая: — Дом сухой, как трут.
— А ну, проверим, как это у тебя получится, — сказал Фрэнк.
Он снова зарядил ракетницу парашютным патроном и выстрелил вверх и по ветру. При ослепительной, падающей вниз вспышке было видно, как люди лежат на причале ничком или стоят на четвереньках, зажмурив глаза.
— Да хранит вас бог, капитан Фрэнк, — послышался из темноты низкий торжественный голос Руперта, как только вспышка погасла. — Да сподобит он вас по великой милости своей поджечь комиссара.
— А где его жена и дети? — спросил Фрэнк.
— Мы их вытащим. Не беспокойтесь, — сказал Руперт. — Без вины никто не пострадает.
— Ну как, подожжем комиссара? — Фрэнк повернулся к тем, кто был в кокпите.
— Да брось ты, ради бога, — сказал Томас Хадсон. — Что в самом деле!
— Я утром уезжаю, — сказал Фрэнк. — Так что с меня взятки гладки.
— Давайте спалим его, — сказал Фред Уилсон. — Местным, видно, это по душе.
— Спалите комиссара, капитан Фрэнк, — подзуживал его Руперт. — А вы как скажете, ребята? — обратился он к толпе.
— Спалите его. Спалите. Да сподобит вас господь поджечь его дом, — зашумели негры на причале.
— Есть такие, кто против? — спросил их Фрэнк.
— Спалите его, капитан Фрэнк. Никто ничего не видал. Никто ничего не слышал. Никто ничего не говорил. Спалите его.
— Надо малость попрактиковаться, — сказал Фрэнк.
— Если будешь его поджигать, проваливай с катера, — сказал Джонни.
Фрэнк посмотрел на него и покачал головой, но так, что ни Руперт, ни остальные на причале этого не заметили.
— Ну считайте, один пепел от него остался, — сказал он. — Налей мне еще, Руперт, чтобы я укрепился в своем решении.
Он протянул наверх свою кружку.
— Капитан Фрэнк, — Руперт нагнулся к нему, — это будет самое лучшее, что вы сделали в жизни.
Негры на причале затянули новую песню:
Потом пауза и чуть выше:
Капитан Фрэнк в порту,
Значит, вечером будет потеха.
Вторую строку прогудели так, будто били в барабан. И дальше:
Капитан Фрэнк в порту,
Значит, вечером будет потеха.
Потом снова перешли на ритмы Африки, которые четверо на катере слыхали у негров — у тех, что тянули канат на паромах через реки, пересекающие дорогу к Момбасе, Малинди и Ламу. Негры дружно тянули канат и пели тут же сочиненные песни, описывая и высмеивая своих белых пассажиров.
Комиссар обозвал Руперта черномазым псом.
Капитан Фрэнк выстрелил из ракетницы,
И гори, губернатор, огнем.
Вызов, оскорбительный, отчаянный вызов звучал в минорной мелодии. Потом припев, гулкий, как рокот барабана:
Капитан Фрэнк в порту,
Значит, вечером будет потеха,
Капитан Фрэнк в порту.
— Вот видите, капитан Фрэнк? — подзуживал его Руперт, наклоняясь над кокпитом. — Вы еще ничем не отличились, а песню про вас уже поют.
Значит, вечером будет потеха.
— Я уже отличился, да еще как! — сказал Фрэнк Томасу Хадсону. Потом Руперту: — Пальну еще разок для тренировки.
— Тренировка — великое дело, — радостно проговорил Руперт.
— Капитан Фрэнк тренируется, как убивать, — сказал кто-то на причале.
— Капитан Фрэнк злее дикого кабана, — послышался другой голос.
— Капитан Фрэнк — настоящий мужчина.
— Руперт, — сказал Фрэнк, — налей-ка еще кружку. Это не для храбрости. Просто чтобы рука не подвела.
— Господь да направит вашу руку, капитан Фрэнк. — Руперт протянул ему кружку. — Пойте песню про капитана Фрэнка, ребята.
Фрэнк выпил все до дна.
— Последний тренировочный выстрел, — сказал он, пустил ракету, и она, пролетев над яхтой, стоявшей у них за кормой, ударилась об один из бензиновых баков на причале у Брауна и отлетела в воду.
— Сволочь ты эдакая, — тихо сказал ему Томас Хадсон.
— Молчи, ханжа, — сказал Томасу Хадсону Фрэнк. — Это был мой шедевр.
В эту минуту из каюты на яхте вышел на палубу мужчина в пижамных штанах без куртки и закричал:
— Эй вы, свиньи! Прекратите немедленно! Здесь на яхте дама из-за вас заснуть не может!
— Дама? — переспросил Уилсон.
— Да, черт вас дери, дама, — сказал человек в пижамных штанах. — Моя жена. Запускают тут ракеты, стервецы, мешают ей спать. Разве заснешь под такой грохот?
— А вы бы дали ей снотворного, — сказал Фрэнк. — Руперт, пошли кого-нибудь за снотворным.
— Что же вы делаете, полковник? — сказал Уилсон. — Вели бы себя, как полагается порядочному супругу. Вот ваша жена и заснула бы. Ей, наверно, приходится угнетать свои порывы. Наверно, она обманулась в своих ожиданиях. Моей жене психоаналитик всегда так говорит.
Фрэнк и Уилсон были отпетые ребята, и Фрэнк, конечно, был кругом неправ, но владелец яхты, весь день бушевавший у Бобби, взял сейчас совершенно неправильный тон. Джон, Роджер и Томас Хадсон не сказали ни слова. Зато те двое времени не теряли, и, как только яхтсмен выскочил на палубу с криком «свиньи», они взялись за дело дружно, точно партнеры по бейсболу.
— Свиньи поганые, — сказал яхтсмен. Словарь у него, видимо, не отличался богатством. Ему было лет тридцать пять — сорок, определить точнее было трудно, хотя он включил фонарь на палубе. Выглядел он лучше, чем ожидал Томас Хадсон, наслушавшись про него за день: наверно, успел выспаться. Тут Томас Хадсон вспомнил, что этот тип отсыпался еще у Бобби.