Страница:
Весело распевая, Антония поплескалась в ванне, а потом, задыхаясь от радостного волнения, натянула чулки, затем греховно прозрачные трусики и лиф в форме короны. Покрасовалась перед зеркалом, упиваясь потрясающе непристойным нарядом. Сначала посыпала свои роскошные волосы обычной пудрой, чтобы не казались такими темными, потом покрыла их золотой пудрой. Зажгла торшеры, чтобы получше осветить лицо, когда начнет накладывать косметику, и взбитые в высокую прическу волосы заблистали тысячами золотых пылинок.
Она превратилась в волшебную принцессу из очень старой сказки. Долго разглядывала лицо, обдумывая узор, который бы сделал ее неузнаваемой и в то же время обольстительной. Остановилась на рисунке бабочки. Ее большие зеленые глаза будут «глазками» на крыльях бабочки. Старательно выделила ресницы черной тушью, потом при помощи переливающегося золотом зеленого грима провела полосы вверх, к вискам, и вниз, по щекам, в виде острых кончиков крыльев. Палочкой черной туши нарисовала на лбу тонкие усики, прилепив к ним блестки. Эффект потрясающий! Костюм идеальный. Оставалось только выйти на огромную сцену города и сыграть свою роль.
Море еще не проглотило солнце, когда Антония смешалась с толпой. Всюду царили веселье, музыка и смех. Когда воздвигли барьеры масок, рухнули все остальные. Незнакомые люди разговаривали друг с другом, как актеры большой труппы, сыпля остротами и реагируя на них кто улыбкой, кто дружеским прикосновением, а кто и откровенной лаской.
Ранние гуляки просто веселились и дурачились. Когда Венецию окутают сумерки, то веселье хлынет через край, смывая все приличия. Костюмы и маски представляли собой весьма эффектное зрелище. Одни довольно остроумны, другие невероятно смелые. Полуобнаженные тела были обычным явлением. Во многих случаях невозможно определить — мужчина это или женщина. Были и безвкусные, а то и просто неприличные костюмы. Многие держались невежливо, а некоторые просто грубили. Все стремились показать себя, все были опьянены — кто ночным весельем, а кто уже приняв спиртного.
Веселое настроение было заразительным, взрывы смеха перекатывались от одной группы к другой, объединяя всех в безудержной погоне за удовольствиями. Антония напугалась. Она отстранялась от тянувшихся к ней рук и плотоядных ртов, выкрикивавших: «Донна! Белла! Гра-циозо! Пер фаворе!»
Люди добродушно толкались перед гондолами, ожидая своей очереди переправиться через лагуну. Какие-то остатки цивилизованности пока еще сохранялись, но Антония видела, что достаточно искры — и разгорятся безобразные страсти. Было ясно, что отдельную гондолу она не получит, поэтому забралась в такую, где были одни женщины. Она в ужасе отстранилась, когда одна из женщин, заигрывая, тронула ее. Антония огляделась вокруг, и ей показалось, что в эту ночь все в Венеции загримировались под шлюх. И слегка покраснела — сама не лучше ДРУГИХ.
Тем же путем, что и вчера, Антония прошла по набережной сквозь толпу, благодарно улыбаясь, когда тот или иной джентльмен целовал кончики своих пальцев, демонстрируя свое восхищение. Она уже знала, что, независимо от карнавала, итальянские мужчины, увидев привлекательную женщину, наглядно выражали свои чувства.
Вестибюль «Каса Фроло» был залит светом. На галерее играли музыканты. Музыка слетала вниз, к танцующим вместе с серпантином и тучами конфетти. Антония внимательно разглядывала каждое лицо, ища в толпе единственного мужчину. Не находя его, она снова и снова проталкивалась сквозь шумную, веселящуюся толпу, понимая, как просто разминуться с ним в этом море скрытых масками лиц. Наконец она убедилась, что в вестибюле палаццо его еще нет, и решила подняться на галерею, так как была убеждена, что его номер на том этаже.
Тони стала подниматься по мраморным ступеням, и тут она увидела, что навстречу ей спускается величественная фигура. На нем был малиновый тюрбан, украшенный павлиньим пером. На широкие плечи наброшена восточная туника. Сладко забилось сердце — она заметила, что раджа не сводит с нее глаз. Расстояние между ними сокращалось. Когда оставалось несколько ступеней, она задохнулась от радостного волнения, увидев, что его взгляду открылась ее великолепно очерченная золотым лифом грудь.
Она протянула ему руку.
— Синьор, — нежно, заманчиво выдохнула она.
— Voi siete bella, tesoro. Baciame[14]. — И мужчина потянулся к ней жадными руками.
Антония поняла, что это не голос Сэвиджа. Испуганно она смотрела в незнакомые, цвета вулканического стекла, глаза.
— Нет — нет, — закричала она, отталкивая его руки. Отказ подстегнул его, и она увидела, как он, прижав ее к себе, тянется ртом к ее губам. Она бешено отбивалась, визжа:
— Нет, нет, нет, синьор, нет!
На плечо раджи опустилась загорелая рука.
— Думаю, что «нет» означает на итальянском то же, что и на английском.
Антония чуть не лишилась сознания, с облегчением услыхав грозный голос Сэвиджа, который не спутаешь ни с каким другим. Хотя на этот раз в нем чувствовались бархатистые нотки, угроза была ощутимой.
Сэвидж нажал на плечо посильнее и, воскликнув» «Per dio!»[15], — раджа опустился от боли на колени.
Взяв Антонию за руну, Адам свел ее вниз по мраморным ступеням. Она чувствовала, нан по ее руне растена-ется тепло его руки. Он был в черном. Черный леопард. Полумаска доходила до рта, скрывая шрам. Могучая фигура скрыта под черной накидкой. Она-то знала, что он куда страшнее раджи.
— Как мне вас благодарить, милорд? — все еще не отдышавшись, спросила Антония.
— Что-нибудь придумаю, прелестный мотылек. Вы англичанка. — Видно было, что он заинтригован.
Она мило улыбнулась. Черные ресницы опустились на щеки, потом взметнулись над мечтательными светло-зелеными глазами.
— Вы предлагаете свое покровительство, милорд?
— Ото всех, кроме себя, милочка.
Хотя для женщины она была высока ростом, они стояли так близко, что, глядя на него, ей приходилось поднимать голову. Он поцеловал ей руку Когда его горячие губы коснулись ее кожи, по руке до самого плеча словно пробежал ток.
— Вы тоже англичанин, — прошептала она.
— Возможно, по рождению, но не по натуре.
— Леопард по натуре? — спросила она, облизнув кончиком языка нижнюю губу.
Голубые глаза Адама потемнели от вожделения. Ему тоже хотелось, прежде чем поцеловать, лизнуть кончиком языка эту сочную пухлую нижнюю губку.
Она задрожала — в ней тоже зажглась страсть.
Они все еще держались за руки. Его заинтриговала ее красота, молодость и национальность.
— У меня есть предложение, милорд. Вас интересует? Забавно. Разве не ему положено предлагать даме?
— Буду в восторге провести с вами часок-другой, милочка. У вас есть имя?
Она покачала головой и, поддразнивая, улыбнулась уголкам и губ. После того как упьется ее соблазнительной нижней губкой, он поцелует эти уголки. Ему хотелось взять ее на руки и, не теряя времени, отнести наверх, в свою постель. Именно там они закончат ночь. Сэвидж убеждал себя не торопиться. Должен же он сначала хотя бы угостить ее бокалом шампанского. Она так молода. Пока еще нельзя ее пугать.
Бережно придерживая за талию, он повел ее по набережной к одному из своих излюбленных мест. Это была таверна со столиками у сводчатых окон, выходящих на лагуну. Небо было темно-багровым. Мерцавшие свечи отражались миллионами искр в ее позолоченных пудрой волосах. Он заказал шампанское.
Сэвидж поднял изящный венецианский бокал:
— За ваше очарование и вашу таинственность, богиня. Она вертела пальцами ножку бокала. Значит, и он видит в ней сказочную королеву.
— Итак, какое у вас предложение? — любезно поинтересовался он.
— Я на одну ночь убежала от опекуна. Ищу любовника.
Даже в сумраке таверны он увидел, как она покраснела. Он накрыл рукой ее руку. Она не видела радости в его глазах.
— Попробую угадать. Вас выдают замуж не по любви, и вы жаждете испытать плотские наслаждения, прежде чем увянете.
Как он и хотел, она засмеялась:
— Я никогда не смогу выйти замуж. Так сложились обстоятельства.
Его быстрый ум перебирал вероятные причины. Монастырь? Возможно. Болен один из родителей? Более вероятно.
— Никогда — это очень долго. Обстоятельства меняются. Если я соглашусь стать на одну ночь вашим любовником, однажды вы, может быть, сильно пожалеете об этом.
— Никогда, — поклялась Антония.
— Какой у вас опыт? — озадаченно спросил он.
— Никакого, — еле слышно ответила она. Севидж поднялся, собираясь уходить.
— Простите меня, милочка, но это невозможно.
— Прошу вас, не покидайте меня! Я девственница, которой до смерти надоело это безнадежное положение. Разве так уж постыдно желать одну ночь наслаждения?
— Во всем этом нет ничего постыдного, милочка. Просто мне не хватит времени доставить вам то наслаждение, какого вы так жаждете.
— Ну тогда просто откройте мне таинства секса.
— Когда мужчина рвет преграду, имеющуюся у девушки, это сопровождается кровью и болью. Мужчина получает известную долю удовольствия, но мало что достается женщине, уверяю вас.
Она широко раскрыла глаза. Ему казалось, что он утонет в этих глубоких зеленых омутах.
— Полюбите меня сегодня ночью, — уговаривала она, облизывая пухлую нижнюю губу.
В паху становилось жарко. Адам смеялся над собственной глупостью. Он-то мечтал о том, что проведет бурную ночь с опытной сластолюбивой партнершей, а то и с тремя или четырьмя, чтобы удовлетворить свою неиссякаемую сексуальную мощь. А тут его умоляет обслужить непорочная английская леди.
— Сколько вам лет? — требовательно спросил Сэвидж.
— Сем… восемнадцать, — прошептала она. Это была ужасная ложь.
Кровь с силой пульсировала в его стержне, увеличивая в размерах и наполняя желанием. Черт побери, если он ей откажет, она станет искать другого. Насмешливый внутренний голос говорил: «Не делай вид, что ты собираешься ее защитить». Он даст ей последний шанс выйти из игры.
— Считаю нужным предупредить, что у меня лицо и тело в шрамах. Это может вызвать у вас отвращение.
— Ни за что, — пылко возразила она, протягивая через стол руку.
— Тогда допивайте, богиня, и полетим со мной. Хочу проверить, действительно ли давать — более благое дело, чем брать.
Сегодня ночью он действительно окажется князем дураков. Он дал себе слово, что это последний раз, когда он приходит на выручку страдающей девице.
Глава 27
Она превратилась в волшебную принцессу из очень старой сказки. Долго разглядывала лицо, обдумывая узор, который бы сделал ее неузнаваемой и в то же время обольстительной. Остановилась на рисунке бабочки. Ее большие зеленые глаза будут «глазками» на крыльях бабочки. Старательно выделила ресницы черной тушью, потом при помощи переливающегося золотом зеленого грима провела полосы вверх, к вискам, и вниз, по щекам, в виде острых кончиков крыльев. Палочкой черной туши нарисовала на лбу тонкие усики, прилепив к ним блестки. Эффект потрясающий! Костюм идеальный. Оставалось только выйти на огромную сцену города и сыграть свою роль.
Море еще не проглотило солнце, когда Антония смешалась с толпой. Всюду царили веселье, музыка и смех. Когда воздвигли барьеры масок, рухнули все остальные. Незнакомые люди разговаривали друг с другом, как актеры большой труппы, сыпля остротами и реагируя на них кто улыбкой, кто дружеским прикосновением, а кто и откровенной лаской.
Ранние гуляки просто веселились и дурачились. Когда Венецию окутают сумерки, то веселье хлынет через край, смывая все приличия. Костюмы и маски представляли собой весьма эффектное зрелище. Одни довольно остроумны, другие невероятно смелые. Полуобнаженные тела были обычным явлением. Во многих случаях невозможно определить — мужчина это или женщина. Были и безвкусные, а то и просто неприличные костюмы. Многие держались невежливо, а некоторые просто грубили. Все стремились показать себя, все были опьянены — кто ночным весельем, а кто уже приняв спиртного.
Веселое настроение было заразительным, взрывы смеха перекатывались от одной группы к другой, объединяя всех в безудержной погоне за удовольствиями. Антония напугалась. Она отстранялась от тянувшихся к ней рук и плотоядных ртов, выкрикивавших: «Донна! Белла! Гра-циозо! Пер фаворе!»
Люди добродушно толкались перед гондолами, ожидая своей очереди переправиться через лагуну. Какие-то остатки цивилизованности пока еще сохранялись, но Антония видела, что достаточно искры — и разгорятся безобразные страсти. Было ясно, что отдельную гондолу она не получит, поэтому забралась в такую, где были одни женщины. Она в ужасе отстранилась, когда одна из женщин, заигрывая, тронула ее. Антония огляделась вокруг, и ей показалось, что в эту ночь все в Венеции загримировались под шлюх. И слегка покраснела — сама не лучше ДРУГИХ.
Тем же путем, что и вчера, Антония прошла по набережной сквозь толпу, благодарно улыбаясь, когда тот или иной джентльмен целовал кончики своих пальцев, демонстрируя свое восхищение. Она уже знала, что, независимо от карнавала, итальянские мужчины, увидев привлекательную женщину, наглядно выражали свои чувства.
Вестибюль «Каса Фроло» был залит светом. На галерее играли музыканты. Музыка слетала вниз, к танцующим вместе с серпантином и тучами конфетти. Антония внимательно разглядывала каждое лицо, ища в толпе единственного мужчину. Не находя его, она снова и снова проталкивалась сквозь шумную, веселящуюся толпу, понимая, как просто разминуться с ним в этом море скрытых масками лиц. Наконец она убедилась, что в вестибюле палаццо его еще нет, и решила подняться на галерею, так как была убеждена, что его номер на том этаже.
Тони стала подниматься по мраморным ступеням, и тут она увидела, что навстречу ей спускается величественная фигура. На нем был малиновый тюрбан, украшенный павлиньим пером. На широкие плечи наброшена восточная туника. Сладко забилось сердце — она заметила, что раджа не сводит с нее глаз. Расстояние между ними сокращалось. Когда оставалось несколько ступеней, она задохнулась от радостного волнения, увидев, что его взгляду открылась ее великолепно очерченная золотым лифом грудь.
Она протянула ему руку.
— Синьор, — нежно, заманчиво выдохнула она.
— Voi siete bella, tesoro. Baciame[14]. — И мужчина потянулся к ней жадными руками.
Антония поняла, что это не голос Сэвиджа. Испуганно она смотрела в незнакомые, цвета вулканического стекла, глаза.
— Нет — нет, — закричала она, отталкивая его руки. Отказ подстегнул его, и она увидела, как он, прижав ее к себе, тянется ртом к ее губам. Она бешено отбивалась, визжа:
— Нет, нет, нет, синьор, нет!
На плечо раджи опустилась загорелая рука.
— Думаю, что «нет» означает на итальянском то же, что и на английском.
Антония чуть не лишилась сознания, с облегчением услыхав грозный голос Сэвиджа, который не спутаешь ни с каким другим. Хотя на этот раз в нем чувствовались бархатистые нотки, угроза была ощутимой.
Сэвидж нажал на плечо посильнее и, воскликнув» «Per dio!»[15], — раджа опустился от боли на колени.
Взяв Антонию за руну, Адам свел ее вниз по мраморным ступеням. Она чувствовала, нан по ее руне растена-ется тепло его руки. Он был в черном. Черный леопард. Полумаска доходила до рта, скрывая шрам. Могучая фигура скрыта под черной накидкой. Она-то знала, что он куда страшнее раджи.
— Как мне вас благодарить, милорд? — все еще не отдышавшись, спросила Антония.
— Что-нибудь придумаю, прелестный мотылек. Вы англичанка. — Видно было, что он заинтригован.
Она мило улыбнулась. Черные ресницы опустились на щеки, потом взметнулись над мечтательными светло-зелеными глазами.
— Вы предлагаете свое покровительство, милорд?
— Ото всех, кроме себя, милочка.
Хотя для женщины она была высока ростом, они стояли так близко, что, глядя на него, ей приходилось поднимать голову. Он поцеловал ей руку Когда его горячие губы коснулись ее кожи, по руке до самого плеча словно пробежал ток.
— Вы тоже англичанин, — прошептала она.
— Возможно, по рождению, но не по натуре.
— Леопард по натуре? — спросила она, облизнув кончиком языка нижнюю губу.
Голубые глаза Адама потемнели от вожделения. Ему тоже хотелось, прежде чем поцеловать, лизнуть кончиком языка эту сочную пухлую нижнюю губку.
Она задрожала — в ней тоже зажглась страсть.
Они все еще держались за руки. Его заинтриговала ее красота, молодость и национальность.
— У меня есть предложение, милорд. Вас интересует? Забавно. Разве не ему положено предлагать даме?
— Буду в восторге провести с вами часок-другой, милочка. У вас есть имя?
Она покачала головой и, поддразнивая, улыбнулась уголкам и губ. После того как упьется ее соблазнительной нижней губкой, он поцелует эти уголки. Ему хотелось взять ее на руки и, не теряя времени, отнести наверх, в свою постель. Именно там они закончат ночь. Сэвидж убеждал себя не торопиться. Должен же он сначала хотя бы угостить ее бокалом шампанского. Она так молода. Пока еще нельзя ее пугать.
Бережно придерживая за талию, он повел ее по набережной к одному из своих излюбленных мест. Это была таверна со столиками у сводчатых окон, выходящих на лагуну. Небо было темно-багровым. Мерцавшие свечи отражались миллионами искр в ее позолоченных пудрой волосах. Он заказал шампанское.
Сэвидж поднял изящный венецианский бокал:
— За ваше очарование и вашу таинственность, богиня. Она вертела пальцами ножку бокала. Значит, и он видит в ней сказочную королеву.
— Итак, какое у вас предложение? — любезно поинтересовался он.
— Я на одну ночь убежала от опекуна. Ищу любовника.
Даже в сумраке таверны он увидел, как она покраснела. Он накрыл рукой ее руку. Она не видела радости в его глазах.
— Попробую угадать. Вас выдают замуж не по любви, и вы жаждете испытать плотские наслаждения, прежде чем увянете.
Как он и хотел, она засмеялась:
— Я никогда не смогу выйти замуж. Так сложились обстоятельства.
Его быстрый ум перебирал вероятные причины. Монастырь? Возможно. Болен один из родителей? Более вероятно.
— Никогда — это очень долго. Обстоятельства меняются. Если я соглашусь стать на одну ночь вашим любовником, однажды вы, может быть, сильно пожалеете об этом.
— Никогда, — поклялась Антония.
— Какой у вас опыт? — озадаченно спросил он.
— Никакого, — еле слышно ответила она. Севидж поднялся, собираясь уходить.
— Простите меня, милочка, но это невозможно.
— Прошу вас, не покидайте меня! Я девственница, которой до смерти надоело это безнадежное положение. Разве так уж постыдно желать одну ночь наслаждения?
— Во всем этом нет ничего постыдного, милочка. Просто мне не хватит времени доставить вам то наслаждение, какого вы так жаждете.
— Ну тогда просто откройте мне таинства секса.
— Когда мужчина рвет преграду, имеющуюся у девушки, это сопровождается кровью и болью. Мужчина получает известную долю удовольствия, но мало что достается женщине, уверяю вас.
Она широко раскрыла глаза. Ему казалось, что он утонет в этих глубоких зеленых омутах.
— Полюбите меня сегодня ночью, — уговаривала она, облизывая пухлую нижнюю губу.
В паху становилось жарко. Адам смеялся над собственной глупостью. Он-то мечтал о том, что проведет бурную ночь с опытной сластолюбивой партнершей, а то и с тремя или четырьмя, чтобы удовлетворить свою неиссякаемую сексуальную мощь. А тут его умоляет обслужить непорочная английская леди.
— Сколько вам лет? — требовательно спросил Сэвидж.
— Сем… восемнадцать, — прошептала она. Это была ужасная ложь.
Кровь с силой пульсировала в его стержне, увеличивая в размерах и наполняя желанием. Черт побери, если он ей откажет, она станет искать другого. Насмешливый внутренний голос говорил: «Не делай вид, что ты собираешься ее защитить». Он даст ей последний шанс выйти из игры.
— Считаю нужным предупредить, что у меня лицо и тело в шрамах. Это может вызвать у вас отвращение.
— Ни за что, — пылко возразила она, протягивая через стол руку.
— Тогда допивайте, богиня, и полетим со мной. Хочу проверить, действительно ли давать — более благое дело, чем брать.
Сегодня ночью он действительно окажется князем дураков. Он дал себе слово, что это последний раз, когда он приходит на выручку страдающей девице.
Глава 27
Леопард повел ее вниз по ступеням набережной к ожидавшей пассажиров гондоле и отдал распоряжение гондольеру на его языке.
— Вы всегда будете помнить, что первая любовь пришла к вам в гондоле, плывущей по каналам Венеции.
Спустившись в узкую лодку, он сильными руками взял ее за стройную талию и перенес по воздуху к себе. Это был жест, свидетельствующий о близости. Они прижались друг к другу. У обоих бешено колотились сердца.
У нее перехватило дыхание, когда он повлек ее на мягкое сиденье на корме.
— Иди сюда.
Его сочный, бархатистый голос звал, манил, притягивал. Она чуть помедлила, глядя на распростертое перед глазами принадлежавшее ей великолепие.
Расстегнув застежку черной шелковой накидки, он откинул полу на подушки. У нее подогнулись колени, и она опустилась рядом с ним в свитое им черное шелковое гнездышко.
— Куда ты меня везешь? — Голос ее был тише вздоха.
— На край времени… в благоухающие сады блаженства… на край земли.
В его словах была фантазия, магия, выдумка, но они так много обещали.
Откинувшись на подушки, он развел ноги и посадил ее перед собой.
Антония ощущала спиной твердую стену из мышц. Тепло его тела переходило в нее — пугающее, обжигающее, вызывающее дрожь. Сердце рвалось из груди, громом отдавалось в голове. Нашептывая на ухо ласковые слова, он покусывал мочку, и сердце ее забилось еле слышно, так что ей показалось, что оно вовсе перестало биться.
— Tesoro. — Это означало «дорогая».
Она растворилась в нем, впитывая тепло его тела. Казалось, что кровь объята пламенем и его синие язычки бегут по каждой жилке.
Из туманной лагуны они скользнули в узкий заколдованный канал, подальше от шума, от веселящейся толпы в уединенный, скрытый, тихий уголок. В этом было нечто мистическое, будто они скользили по поверхности античных вод. В пышном великолепии над ними высились богато украшенные позолотой здания эпохи Ренессанса укрывая их, погружая в мир мечты, которая звалась Венецией.
— Когда-то это был центр цивилизации. Отсюда на Восток шло зерно, а с Востока в Европу через нее текли сокровища мира. Избыток богатства и золота, естественно, привел к упадку.
— Дожи, кондотьеры, Медичи, — мечтательно произнесла Антония.
— Только так можно получить удовольствие, познавая Венецию, ее скрытое очарование.
Он мягко положил руку ниже груди, приподняв так, что из выреза лифа показались ее светлые очертания. В полумраке вышитые на фоне золотистого шелка короны отливали глубоким красным цветом. Наклонив голову, он согрел грудь своим дыханием. Стоило ему остановиться, как ее больно кольнул холодный воздух. — Стрела купидона, — поддразнил он.
У нее снова перехватило горло. Короткий вздох подсказал ему, что тело ее превращается в источник наслаждения, что во всех его дивных чувствительных потаенных уголках зреет желание.
Антония почувствовала, что в спину упирается растущая в размерах твердая мышца. Отвердели его могучие мышцы ног, а то, что поднялось между ними, было похоже на мраморный столб. Она мельком видела мужские органы над ночными горшками, но не представляла, что такой отросток может вырасти до огромных размеров и стать твердым как железо. От такого открытия она застыла от изумления и попыталась освободиться. Если бы только он ей позволил. Но он этого не сделал. Его рука намертво обхватила ее стальным обручем, прижав к великолепному мужскому орудию.
Антония не сопротивлялась. Ведь она как раз жаждала познать его как мужчину. Попробовать таинственный мужской прибор. Он налился бешено пульсирующей кровью, и Тони чувствовала ее толчки в одном ритме с биением его сердца.
— Amore mio. Маленький мотылек.
Ощущая биение пульса, он кончиком языка щекотал у нее за ухом, и по шее ее, по спине пробегала легкая дрожь. Она воображала, как эта дрожь пробегает по его стержню. Желание становилось взаимным. Оба жаждали раствориться друг в друге, слиться дыханием, кровью, телом и душой.
Они тесно прижались друг к другу, подстегиваемые первобытным желанием соития. Бушующая в крови страсть и невозможность ее удовлетворить становились нестерпимыми. Они все больше пьянели от охватившей их лихорадки желания.
Сэвидж был готов овладеть ею. Чтобы взять себя в руки, он выпрямился, слегка отстранив ее от себя. Ее восхитительный ропот пронзил его как молнией. Он приказал себе не причинять ей боль, тогда, как он знал, он сможет сделать из нее страстную, чувственно раскованную женщину. Он снова стал нашептывать ей на ухо, стараясь охладить и продлить их страсть:
— Каждый год дож на своей пышной барке выходил в лагуну, чтобы, бросив в воду золотое кольцо, символически обвенчать Венецию с морем.
Сняв с пальца один из золотых перстней, он кинул его в лагуну.
Антония изумленно взглянула на него. Этот романтический жест навсегда связал их с этим городом.
Ее губы приковали его взгляд. Леопард наклонился н ней, и она, затаив дыхание, подставила жаждущие поцелуя губы. Он, как бы пробуя на вкус, провел шершавым, жестким языком по ее пухлой нижней губе. Чуть не задохнувшись, она вздрогнула, когда он засосал ее красную сочную нижнюю губку, точно взял в рот спелую вишню.
У нее был вкус крепкого сладкого вина. Словом, вкус женщины. Он снова откинулся назад, увлекая ее за собой. Она прильнула к нему всем обмякшим телом и была вознаграждена ощущением его горячей поднимающейся плоти. Одна руна уверенно проскользнула под лиф, охватив голую грудь. От его мозолистых пальцев и ладони по ее нежной ноже будто пробежал тон, пропинавший все глубже и ниже.
Второй руне предстояло завоевывать другое пространство. Он шарил пальцами, пока не проник под пояс юбки. Его горячая кисть, обжигая ее, скользила все ниже по голому животу. Прикосновение жаркой шершавой кожи к жаркой шелковистой коже вызывало необъяснимое блаженство. Его длинные сильные пальцы пробирались все ниже, пока подушечки не легли как раз над лобковой косточкой. Как раз туда, где начинались крошечные кудри, покрывающие интимные места.
Было так восхитительно чувствовать его сильные пальцы. Она глубоко, словно из глубины души, вздохнула. А Леопард снова мурлыкал ей на ухо:
— Мы проплываем под мостом Вздохов.
Она глянула вверх мимо его покрытого тенью лица.
— Какое прекрасное название.
— Не совсем так, сага. За этим мостом расположены тюрьмы. Все, кто проплывает под этим мостом, тяжело вздыхают, бросая сквозь эту плотную каменную решетку последний взгляд на свободу.
Антония снова вздохнула.
— Не печалься, cherie. Эта ночь только для наслаждений. — И крикнул гондольеру: — «Каса Фроло».
При этих словах от грудей к низу живота побежали нити неизъяснимо приятных ощущений. Его прокравшиеся вниз пальцы, конечно, почувствовали трепет в глубине раскрывшегося между ног цветка. Она повернулась, чтобы быть лицом к нему. Распласталась между его ног, смешивая тепло женского тела с его теплом.
Лежащие на ее теле руки давали ему ощущение блаженства, и он совершил ошибку, представив их обоих лежащими в таком положении нагишом. Его стержень, взбрыкнув, уперся ей в живот, и она изумленно раскрыла рот. Он тотчас завладел ее нежным ртом, глубоко скользнув в него языком и жадно глотая волшебный нектар.
— Отвезу тебя домой в постель? — В голосе слышались нетерпеливые нотки, от которых по спине у нее побежали мурашки.
— О да, пожалуйста, — от предвкушения у Антонии сел голос.
Ей давно была знакома его могучая фигура, но теперь, когда он заслонял ее от буйной толпы, она с признательностью почувствовала себя слабой женщиной. Тони часто представляла себе, как это будет выглядеть, и вот теперь ее как черным бархатом окутывает его ощутимое властное покровительство, и никто, кроме Сэвиджа, ее не тронет.
Минуя вестибюль и мраморную лестницу палаццо, Тони словно летела на крыльях. Беснующаяся толпа расступалась перед ними. В голову пришла фантазия, что даже поднимающаяся на Олимп для свершения священного обряда богиня не чувствовала себя такой полной счастья и жизни, такой желанной, как она.
В Адаме Сэвидже для нее было еще столько неизведанного. Его лицо было постоянно непроницаемым, как маска. Она чувствовала, что ее ждет откровение, может быть, не одно, и в то же время подозревала, что никогда не познает его до конца. Что было абсолютно верно. По разгоряченному телу снова пробежала легкая дрожь.
Он открыл дверь, и она увидела роскошные покои. Две комнаты соединялись белой, как сахар, мраморной аркой. С кованой решетки балкона к воде канала спускались пышно разросшиеся цветы.
Закрыв изнутри дверь вычурным золотым ключом, он окинул ее вожделенным взглядом. Всю, с ног до головы. Потом шагнул к ней, протягивая лежащий на ладони ключ.
Она засмеялась:
— Чтобы ты от меня не убежал? Он был совершенно серьезен:
— Возьми. Когда увидишь мои шрамы, тебе, может быть, не захочется остаться. Ты должна знать, что свободна уйти в любое время.
Где-то глубоко внутри опять пробежала легкая дрожь. Она никогда не будет свободна. Чтобы показать, что готова подчиниться ему во всем, она взяла ключ и положила на мраморную подставку у двери.
Взяв за руки, он провел ее в просторную спальню. Сбросил черную шелковую накидку, а затем снял маску Леопарда.
Антония знала его лицо как свое, и тем не менее при виде его у нее подогнулись колени, и она опустилась на край кровати. С тех пор как она впервые увидела его, ей хотелось не спеша разглядывать твердые черты этого смуглого лица. Теперь он сам приглашал вволю насмотреться на него.
Брови цвета воронова крыла, прямой нос с несколько расширенными ноздрями. Резко очерченные скулы и подбородок, словно его творец пользовался крупным резцом. Чувственные складки рта. Далее, будто высеченный тем же резцом, от левой ноздри до рассеченной верхней губы тянулся глубокий шрам. Смуглая, будто выкрашенная скорлупой грецкого ореха, кожа казалась еще темнее в тех местах, где он брился. Поразительным контрастом служили пронзительно-голубые глаза. Она наблюдала такой оттенок в водах Средиземного моря.
— У тебя глаза, как вода в Бискайском заливе.
Она вспомнила свое самобичевание. «Ты, капризная романтичная сопливая фантазерка». Он запустил руки в свои длинные черные волосы. Раз, другой. Сильные, мозолистые, умелые руки. Способные на нежность? Возможно. Способные на жестокость? Несомненно. Способные раздразнить и принести удовлетворение? В равной мере!
Она взяла его кисть в свою. Контраст был разительный. У нее белая — у него загорелая; у нее длинная и хрупкая — у него сильная и массивная; у нее нежная — у него шершавая и мозолистая.
Водя пальцем по грубой от работы ладони, она улыбалась уголками губ от удовольствия, вызванного одним лишь прикосновением к ней. Потом осмелилась лукаво поднять глаза.
— Если судить по рукам и лицу, ты не джентльмен.
— Да, — подтвердил он. — К сожалению. Подозреваю, что имею дело с титулованной леди.
Она удивленно глотнула воздух, поражаясь его проницательности.
— Не пугайся. — Озорной огонек теперь появился в его глазах. — Я не собираюсь выгонять тебя из-за твоего благородства. — Тыльной стороной ладони он погладил ей щеку. — Ты меня интригуешь. Как тебя зовут?
Его прикосновение доставило неизъяснимое блаженство.
— АН…
Она изумленно раскрыла глаза. Чуть было не выболтала свое имя.
— Анн, — своим бархатистым голосом он пробовал имя на язык.
Что с ней? Глядишь, еще назовет его Адамом.
— А у вас есть имя, милорд?
— Только не милорд, если это не часть вашей причуды, миледи.
Она засмеялась ему в лицо:
— Конечно, нет. Глупости.
— Удивительно, какое большое значение придают титулам большинство женщин. — Он поднял бровь. — Достаточно, если назовусь Адамом?
— Чудесно.
Она глубоко вздохнула. Имя так идеально подходило ему, что называть его иначе испортило бы воображаемую картину.
— Да будет так: Анн и Адам.
Он говорил таким тоном, будто между ними все улажено. В известном смысле так оно и было. Он поднес ее руку ко рту и потерся губами о пальцы, прошептав:
— Готова заняться любовными играми?
Антония, не дыша, безмолвно кивнула.
Адам привлек ее к себе, и ее прекрасное тело целиком оказалось в его могучих объятиях. Он крепко прижал всю ее к своему твердому телу. Груди к груди, ребра к ребрам, бедра к бедрам, живот к животу, мужская твердь к нежному цветку. Она прильнула к нему, и он водил ею по своей тверди.
Кожу покалывало, будто на нее попали крошечные капельки расплавленного золота, потом тепло проникло сквозь ее шелковистую кожу глубже, в ее кровь, растекаясь по телу как ручейки расплавленного золота. Крепко прижавшись к нему, она чувствовала, как в нее вливается обжигающее тепло его тела.
Он напряженно следил за ее глазами, желая видеть малейшие проявления трепетной страсти. Потом, легонько отстранив ее от себя, он опустил взгляд внутрь золотой короны ее лифа.
Она почувствовала, что он видит, будто бы обнаженные, ее груди, и они затрепетали, твердея на глазах. Их кончики, как крошечные пики, бесстыдно выпятились навстречу ему. Он встретился с ней глазами, как бы разделяя ее ощущение, что малейший его взгляд может вызвать в ней дрожь наслаждения. Он был воплощением мужского превосходства, она — нежной покорной женщины.
Так было вечно между мужчиной и женщиной. Любовь придавала мужчине силу и мощь, женщина от любви слабела. Господство и подчинение от одного прикосновения. Обострялись все чувства. Чем тверже и сильнее становился он, тем мягче и слабее делалась она. Она хорошо понимала, что держится благодаря его силе. Отпусти он ее, и она повалится, упадет навзничь, окажется под ним. Хозяин и рабыня.
До поцелуя было далеко. Ему предшествовала долгая любовная игра. Он стал целовать глаза, бросая горящий взгляд на рот, разрешая видеть его желание, стремление, жажду и не пряча потребности ощутить ее на вкус, обладать ею, жадно наслаждаться. Чтобы продлить предвкушение приятного, он провел пальцем по верхней губе, потом ласково погладил полную нижнюю губу и как сочный плод сжал ее между большим и указательным пальцами. Только теперь, нагнувшись, он втянул этот спелый плод в рот, нежно покусывая зубами. Он облизывал, обсасывал, пробовал на вкус покрытую росой вишню, пока она не разбухла от любовных ласк.
Антония опустила подведенные ресницы и простонала от первого сладострастного позыва. Вот тогда он поцеловал. Требовательными губами он впился в ее рот, лаская, терзая, разжигая, щедро даря все и одновременно эгоистично требуя всего. Его губы требовали ответных ласк. Тихо постанывая от наслаждения, она обхватила руками его широкую спину, поглаживая рельефно выступающие мышцы. Обмякшие губы раскрылись под требовательными ласками любовника.
— Вы всегда будете помнить, что первая любовь пришла к вам в гондоле, плывущей по каналам Венеции.
Спустившись в узкую лодку, он сильными руками взял ее за стройную талию и перенес по воздуху к себе. Это был жест, свидетельствующий о близости. Они прижались друг к другу. У обоих бешено колотились сердца.
У нее перехватило дыхание, когда он повлек ее на мягкое сиденье на корме.
— Иди сюда.
Его сочный, бархатистый голос звал, манил, притягивал. Она чуть помедлила, глядя на распростертое перед глазами принадлежавшее ей великолепие.
Расстегнув застежку черной шелковой накидки, он откинул полу на подушки. У нее подогнулись колени, и она опустилась рядом с ним в свитое им черное шелковое гнездышко.
— Куда ты меня везешь? — Голос ее был тише вздоха.
— На край времени… в благоухающие сады блаженства… на край земли.
В его словах была фантазия, магия, выдумка, но они так много обещали.
Откинувшись на подушки, он развел ноги и посадил ее перед собой.
Антония ощущала спиной твердую стену из мышц. Тепло его тела переходило в нее — пугающее, обжигающее, вызывающее дрожь. Сердце рвалось из груди, громом отдавалось в голове. Нашептывая на ухо ласковые слова, он покусывал мочку, и сердце ее забилось еле слышно, так что ей показалось, что оно вовсе перестало биться.
— Tesoro. — Это означало «дорогая».
Она растворилась в нем, впитывая тепло его тела. Казалось, что кровь объята пламенем и его синие язычки бегут по каждой жилке.
Из туманной лагуны они скользнули в узкий заколдованный канал, подальше от шума, от веселящейся толпы в уединенный, скрытый, тихий уголок. В этом было нечто мистическое, будто они скользили по поверхности античных вод. В пышном великолепии над ними высились богато украшенные позолотой здания эпохи Ренессанса укрывая их, погружая в мир мечты, которая звалась Венецией.
— Когда-то это был центр цивилизации. Отсюда на Восток шло зерно, а с Востока в Европу через нее текли сокровища мира. Избыток богатства и золота, естественно, привел к упадку.
— Дожи, кондотьеры, Медичи, — мечтательно произнесла Антония.
— Только так можно получить удовольствие, познавая Венецию, ее скрытое очарование.
Он мягко положил руку ниже груди, приподняв так, что из выреза лифа показались ее светлые очертания. В полумраке вышитые на фоне золотистого шелка короны отливали глубоким красным цветом. Наклонив голову, он согрел грудь своим дыханием. Стоило ему остановиться, как ее больно кольнул холодный воздух. — Стрела купидона, — поддразнил он.
У нее снова перехватило горло. Короткий вздох подсказал ему, что тело ее превращается в источник наслаждения, что во всех его дивных чувствительных потаенных уголках зреет желание.
Антония почувствовала, что в спину упирается растущая в размерах твердая мышца. Отвердели его могучие мышцы ног, а то, что поднялось между ними, было похоже на мраморный столб. Она мельком видела мужские органы над ночными горшками, но не представляла, что такой отросток может вырасти до огромных размеров и стать твердым как железо. От такого открытия она застыла от изумления и попыталась освободиться. Если бы только он ей позволил. Но он этого не сделал. Его рука намертво обхватила ее стальным обручем, прижав к великолепному мужскому орудию.
Антония не сопротивлялась. Ведь она как раз жаждала познать его как мужчину. Попробовать таинственный мужской прибор. Он налился бешено пульсирующей кровью, и Тони чувствовала ее толчки в одном ритме с биением его сердца.
— Amore mio. Маленький мотылек.
Ощущая биение пульса, он кончиком языка щекотал у нее за ухом, и по шее ее, по спине пробегала легкая дрожь. Она воображала, как эта дрожь пробегает по его стержню. Желание становилось взаимным. Оба жаждали раствориться друг в друге, слиться дыханием, кровью, телом и душой.
Они тесно прижались друг к другу, подстегиваемые первобытным желанием соития. Бушующая в крови страсть и невозможность ее удовлетворить становились нестерпимыми. Они все больше пьянели от охватившей их лихорадки желания.
Сэвидж был готов овладеть ею. Чтобы взять себя в руки, он выпрямился, слегка отстранив ее от себя. Ее восхитительный ропот пронзил его как молнией. Он приказал себе не причинять ей боль, тогда, как он знал, он сможет сделать из нее страстную, чувственно раскованную женщину. Он снова стал нашептывать ей на ухо, стараясь охладить и продлить их страсть:
— Каждый год дож на своей пышной барке выходил в лагуну, чтобы, бросив в воду золотое кольцо, символически обвенчать Венецию с морем.
Сняв с пальца один из золотых перстней, он кинул его в лагуну.
Антония изумленно взглянула на него. Этот романтический жест навсегда связал их с этим городом.
Ее губы приковали его взгляд. Леопард наклонился н ней, и она, затаив дыхание, подставила жаждущие поцелуя губы. Он, как бы пробуя на вкус, провел шершавым, жестким языком по ее пухлой нижней губе. Чуть не задохнувшись, она вздрогнула, когда он засосал ее красную сочную нижнюю губку, точно взял в рот спелую вишню.
У нее был вкус крепкого сладкого вина. Словом, вкус женщины. Он снова откинулся назад, увлекая ее за собой. Она прильнула к нему всем обмякшим телом и была вознаграждена ощущением его горячей поднимающейся плоти. Одна руна уверенно проскользнула под лиф, охватив голую грудь. От его мозолистых пальцев и ладони по ее нежной ноже будто пробежал тон, пропинавший все глубже и ниже.
Второй руне предстояло завоевывать другое пространство. Он шарил пальцами, пока не проник под пояс юбки. Его горячая кисть, обжигая ее, скользила все ниже по голому животу. Прикосновение жаркой шершавой кожи к жаркой шелковистой коже вызывало необъяснимое блаженство. Его длинные сильные пальцы пробирались все ниже, пока подушечки не легли как раз над лобковой косточкой. Как раз туда, где начинались крошечные кудри, покрывающие интимные места.
Было так восхитительно чувствовать его сильные пальцы. Она глубоко, словно из глубины души, вздохнула. А Леопард снова мурлыкал ей на ухо:
— Мы проплываем под мостом Вздохов.
Она глянула вверх мимо его покрытого тенью лица.
— Какое прекрасное название.
— Не совсем так, сага. За этим мостом расположены тюрьмы. Все, кто проплывает под этим мостом, тяжело вздыхают, бросая сквозь эту плотную каменную решетку последний взгляд на свободу.
Антония снова вздохнула.
— Не печалься, cherie. Эта ночь только для наслаждений. — И крикнул гондольеру: — «Каса Фроло».
При этих словах от грудей к низу живота побежали нити неизъяснимо приятных ощущений. Его прокравшиеся вниз пальцы, конечно, почувствовали трепет в глубине раскрывшегося между ног цветка. Она повернулась, чтобы быть лицом к нему. Распласталась между его ног, смешивая тепло женского тела с его теплом.
Лежащие на ее теле руки давали ему ощущение блаженства, и он совершил ошибку, представив их обоих лежащими в таком положении нагишом. Его стержень, взбрыкнув, уперся ей в живот, и она изумленно раскрыла рот. Он тотчас завладел ее нежным ртом, глубоко скользнув в него языком и жадно глотая волшебный нектар.
— Отвезу тебя домой в постель? — В голосе слышались нетерпеливые нотки, от которых по спине у нее побежали мурашки.
— О да, пожалуйста, — от предвкушения у Антонии сел голос.
Ей давно была знакома его могучая фигура, но теперь, когда он заслонял ее от буйной толпы, она с признательностью почувствовала себя слабой женщиной. Тони часто представляла себе, как это будет выглядеть, и вот теперь ее как черным бархатом окутывает его ощутимое властное покровительство, и никто, кроме Сэвиджа, ее не тронет.
Минуя вестибюль и мраморную лестницу палаццо, Тони словно летела на крыльях. Беснующаяся толпа расступалась перед ними. В голову пришла фантазия, что даже поднимающаяся на Олимп для свершения священного обряда богиня не чувствовала себя такой полной счастья и жизни, такой желанной, как она.
В Адаме Сэвидже для нее было еще столько неизведанного. Его лицо было постоянно непроницаемым, как маска. Она чувствовала, что ее ждет откровение, может быть, не одно, и в то же время подозревала, что никогда не познает его до конца. Что было абсолютно верно. По разгоряченному телу снова пробежала легкая дрожь.
Он открыл дверь, и она увидела роскошные покои. Две комнаты соединялись белой, как сахар, мраморной аркой. С кованой решетки балкона к воде канала спускались пышно разросшиеся цветы.
Закрыв изнутри дверь вычурным золотым ключом, он окинул ее вожделенным взглядом. Всю, с ног до головы. Потом шагнул к ней, протягивая лежащий на ладони ключ.
Она засмеялась:
— Чтобы ты от меня не убежал? Он был совершенно серьезен:
— Возьми. Когда увидишь мои шрамы, тебе, может быть, не захочется остаться. Ты должна знать, что свободна уйти в любое время.
Где-то глубоко внутри опять пробежала легкая дрожь. Она никогда не будет свободна. Чтобы показать, что готова подчиниться ему во всем, она взяла ключ и положила на мраморную подставку у двери.
Взяв за руки, он провел ее в просторную спальню. Сбросил черную шелковую накидку, а затем снял маску Леопарда.
Антония знала его лицо как свое, и тем не менее при виде его у нее подогнулись колени, и она опустилась на край кровати. С тех пор как она впервые увидела его, ей хотелось не спеша разглядывать твердые черты этого смуглого лица. Теперь он сам приглашал вволю насмотреться на него.
Брови цвета воронова крыла, прямой нос с несколько расширенными ноздрями. Резко очерченные скулы и подбородок, словно его творец пользовался крупным резцом. Чувственные складки рта. Далее, будто высеченный тем же резцом, от левой ноздри до рассеченной верхней губы тянулся глубокий шрам. Смуглая, будто выкрашенная скорлупой грецкого ореха, кожа казалась еще темнее в тех местах, где он брился. Поразительным контрастом служили пронзительно-голубые глаза. Она наблюдала такой оттенок в водах Средиземного моря.
— У тебя глаза, как вода в Бискайском заливе.
Она вспомнила свое самобичевание. «Ты, капризная романтичная сопливая фантазерка». Он запустил руки в свои длинные черные волосы. Раз, другой. Сильные, мозолистые, умелые руки. Способные на нежность? Возможно. Способные на жестокость? Несомненно. Способные раздразнить и принести удовлетворение? В равной мере!
Она взяла его кисть в свою. Контраст был разительный. У нее белая — у него загорелая; у нее длинная и хрупкая — у него сильная и массивная; у нее нежная — у него шершавая и мозолистая.
Водя пальцем по грубой от работы ладони, она улыбалась уголками губ от удовольствия, вызванного одним лишь прикосновением к ней. Потом осмелилась лукаво поднять глаза.
— Если судить по рукам и лицу, ты не джентльмен.
— Да, — подтвердил он. — К сожалению. Подозреваю, что имею дело с титулованной леди.
Она удивленно глотнула воздух, поражаясь его проницательности.
— Не пугайся. — Озорной огонек теперь появился в его глазах. — Я не собираюсь выгонять тебя из-за твоего благородства. — Тыльной стороной ладони он погладил ей щеку. — Ты меня интригуешь. Как тебя зовут?
Его прикосновение доставило неизъяснимое блаженство.
— АН…
Она изумленно раскрыла глаза. Чуть было не выболтала свое имя.
— Анн, — своим бархатистым голосом он пробовал имя на язык.
Что с ней? Глядишь, еще назовет его Адамом.
— А у вас есть имя, милорд?
— Только не милорд, если это не часть вашей причуды, миледи.
Она засмеялась ему в лицо:
— Конечно, нет. Глупости.
— Удивительно, какое большое значение придают титулам большинство женщин. — Он поднял бровь. — Достаточно, если назовусь Адамом?
— Чудесно.
Она глубоко вздохнула. Имя так идеально подходило ему, что называть его иначе испортило бы воображаемую картину.
— Да будет так: Анн и Адам.
Он говорил таким тоном, будто между ними все улажено. В известном смысле так оно и было. Он поднес ее руку ко рту и потерся губами о пальцы, прошептав:
— Готова заняться любовными играми?
Антония, не дыша, безмолвно кивнула.
Адам привлек ее к себе, и ее прекрасное тело целиком оказалось в его могучих объятиях. Он крепко прижал всю ее к своему твердому телу. Груди к груди, ребра к ребрам, бедра к бедрам, живот к животу, мужская твердь к нежному цветку. Она прильнула к нему, и он водил ею по своей тверди.
Кожу покалывало, будто на нее попали крошечные капельки расплавленного золота, потом тепло проникло сквозь ее шелковистую кожу глубже, в ее кровь, растекаясь по телу как ручейки расплавленного золота. Крепко прижавшись к нему, она чувствовала, как в нее вливается обжигающее тепло его тела.
Он напряженно следил за ее глазами, желая видеть малейшие проявления трепетной страсти. Потом, легонько отстранив ее от себя, он опустил взгляд внутрь золотой короны ее лифа.
Она почувствовала, что он видит, будто бы обнаженные, ее груди, и они затрепетали, твердея на глазах. Их кончики, как крошечные пики, бесстыдно выпятились навстречу ему. Он встретился с ней глазами, как бы разделяя ее ощущение, что малейший его взгляд может вызвать в ней дрожь наслаждения. Он был воплощением мужского превосходства, она — нежной покорной женщины.
Так было вечно между мужчиной и женщиной. Любовь придавала мужчине силу и мощь, женщина от любви слабела. Господство и подчинение от одного прикосновения. Обострялись все чувства. Чем тверже и сильнее становился он, тем мягче и слабее делалась она. Она хорошо понимала, что держится благодаря его силе. Отпусти он ее, и она повалится, упадет навзничь, окажется под ним. Хозяин и рабыня.
До поцелуя было далеко. Ему предшествовала долгая любовная игра. Он стал целовать глаза, бросая горящий взгляд на рот, разрешая видеть его желание, стремление, жажду и не пряча потребности ощутить ее на вкус, обладать ею, жадно наслаждаться. Чтобы продлить предвкушение приятного, он провел пальцем по верхней губе, потом ласково погладил полную нижнюю губу и как сочный плод сжал ее между большим и указательным пальцами. Только теперь, нагнувшись, он втянул этот спелый плод в рот, нежно покусывая зубами. Он облизывал, обсасывал, пробовал на вкус покрытую росой вишню, пока она не разбухла от любовных ласк.
Антония опустила подведенные ресницы и простонала от первого сладострастного позыва. Вот тогда он поцеловал. Требовательными губами он впился в ее рот, лаская, терзая, разжигая, щедро даря все и одновременно эгоистично требуя всего. Его губы требовали ответных ласк. Тихо постанывая от наслаждения, она обхватила руками его широкую спину, поглаживая рельефно выступающие мышцы. Обмякшие губы раскрылись под требовательными ласками любовника.