мы можем туда вернуться. Бледнолицые уже начинают понимать наши проблемы.
У них есть...
- Жалость! - крикнул Катсук. - Из жалости они кидают вам кость -
несчастный клочок того, что когда-то было вашим. А вы не нуждаетесь в их
подачках. Они нас оскорбляют своей, так называемой, гуманностью!
- Кого беспокоит то, что белые делают для нас...
- Меня! - Катсук прикоснулся к груди. - Они пришли на нашу землю -
н_а_ш_у_ землю! Они срезали все цветы, чтобы сделать себе букеты. Они
срубили деревья, которые могли бы расти и расти. Ради спортивного интереса
они вылавливают нашу рыбу, которая могла бы кормить наши семьи. При всем
том, что бы ни делали хокваты, мы не должны забывать одно: В своем
благодушии они все равно остаются злыми. Они так довольны, что делают все
как следует. Будь они прокляты, эти демоны!
- Но кое-кто из них родился здесь, - запротестовал Иш. - Они любят
эту землю.
- Ах-ах! - вздохнул Катсук иронически. - Они любят эту землю и тогда,
когда убивают ее, а вместе с нею и нас.
Дэвида охватило чувство вины. Он подумал: "Я - хокват!"
Это его соплеменники похитили эту землю. Он знал, что Катсук говорит
правду.
"Мы украли эту землю."
Так вот почему два подростка, которым было приказано присматривать за
ним, не хотели разговаривать. Вот почему люди, заполнившие дом, проявляли
солидарность с Катсуком, хотя в их голосах были осторожность и страх.
Дэвид чувствовал себя заложником за все грехи своего народа. Он был
ответственным даже за то, что его предки творили с индейскими женщинами.
Он чувствовал себя совершенно разбитым, брошенным на развалинах прошлой
жизни, которая была когда-то приятной и вечной. Он поглядел в дверь
Большого дома: красноватые тени на опорных столбах, отсветы костра на
поперечинах... все эти люди - с медово-красной кожей, с блестящими черными
волосами, седоволосые, с волосами гладко лежащими и всклокоченными. Вдруг
он увидал Тсканай, неподалеку от Иша, в третьем ряду: круглое лицо,
фиолетовая блузка, красно-оливковый оттенок кожи в свете костра. Дэвид
судорожно сглотнул слюну, вспомнив шелест ее одежды в темной хижине, танец
теней...
- Вы не остановите меня, - сказал Катсук. - Никто меня не остановит.
Кэлли поднялась на ноги. Ее движения были медленными, вкрадчивыми.
Она поглядела Катсуку прямо в лицо.
- Мы не собираемся останавливать тебя. Это правда. Но если ты убьешь
этого мальчишку, для всех нас это будет совсем плохо. Мне бы не хотелось,
чтобы мой родственник сделал это.
Она повернулась и ушла в тень.
- Прошлое есть прошлое, его не вернешь, - сказал Иш и сел.
Катсук напрягся, поглядел по сторонам, но не для того, чтобы
взглянуть в лица, но чтобы показать свое.
- Все прошлое заключено в моих словах, - сказал он. - Если эти слова
умрут, вы позабудете о тех стонах и слезах, что были в ваших семьях. Вы
позабудете о всем том плохом, что хокваты сделали нам. Но я не позабуду!
Вот и все, что я хотел вам сказать.
Он повернулся и вышел из хижины.
Не успел Дэвид пошевелиться, Катсук был уже рядом. Он схватил
мальчика за плечо.
- Пошли, Хокват. Мы уходим немедленно.
Я уверен, что старая Кэлли видала своего племянника.
А зачем же еще ей приходить к нам со всеми этими
предупреждениями? Вместе со своей бандой она была на Диких
Землях. Именно там я и сконцентрировал своих людей. Я
очень внимательно выслушал ее. У этой старухи голова на
плечах имеется! Она говорит, чтобы мы называли его
Катсуком - черт с ним, назовем его Катсуком. Если кто
назовет его в неподходящий момент Чарли - тот может
испортить нам все представление.
Шериф Майк Паллатт
Сразу же после того, как Дэвид с Катсуком ушли с прогалины, где
стояли хижины индейцев, погода испортилась: дождик, потом взошла луна,
снова дождь. А когда они добрались до входа в старую шахту, дождь
разошелся не на шутку. Вдали били молнии и гремел гром. Дэвид позволял
тащить себя сквозь мрак, представляя, что это сам Катсук создает каждый
последующий шаг их пути. В этой мокрой темноте даже глаз Катсука не мог
различать дорогу.
Во время подъема на склон Катсук все еще кипел от ярости и
негодования.
Дэвид, у которого сердце трепыхалось в груди, слышал лишь каркающие
звуки и мог различить в них один только гнев. Мокрые ветки хлестали его по
лицу, корни хватали за ноги, он скользил по грязи. Когда они наконец
дошли, мальчик совершенно выбился из сил.
Мысли Катсука находились в полнейшем беспорядке. Он думал: "Ведь все
правда! Они же знают, что я говорил им правду. Но они все еще боятся. Они
не доверяют мне. Теперь мои соплеменники для меня утрачены. Они не хотят
той силы, которую я мог им дать. И это люди моей крови!"
Он затащил Хоквата под своды старой шахты и отпустил мальчика. С них
обоих текла вода. Катсук отжал руками свою набедренную повязку. По ногам
потекли струйки. Он продолжал размышлять: "Нам надо передохнуть, а потом
уходить отсюда. Среди моих соплеменников есть глупые люди. Они могут
сказать хокватам, где я нахожусь. За это им могут дать награду. Кое-кто из
моих людей болен хокватскими болезнями и может сделать это ради денег. Мои
же сородичи выгнали меня из своего дома. Здесь больше нет для меня дома.
Никто из них не придет, чтобы встретиться со мной. Теперь я по-настоящему
бездомный."
Вот только как им удастся отдохнуть здесь? Катсук мог чувствовать
своих сородичей там, у озера - их беспокойство, возмущение, их
разделенность, их споры. Они-то слушали его слова, но не чувствовали
заключенного в них смысла. К тому же, разговор велся на языке, который
кощунственно искажал все то, о чем он говорил.
"Темнота больше не сможет дать мне передышки. Я буду
духом-привидением. Даже Тсканай не поддержала меня..."
Он вспомнил про то, как Тсканай глядела на него. Ее глаза смотрели на
него и видели в нем чужака. Она отдала свое тело мальчишке, пытаясь
уничтожить в нем невинность. Она думала о том, как сделать Хоквата
негодным для замысла Катсука. Только ей это не удалось. Стыд Хоквата еще
больше усилил его невинность. Сейчас он был еще невиннее, чем раньше.
Катсук всматривался в черную пустоту штрека старой шахты. Он ощущал
его размеры своей памятью, осязанием, слухом и нюхом. Духи были и здесь.
Хокват стучал зубами. По-видимому, это духи вызвали его страх.
- Катсук? - прошептал мальчик.
- Да.
- Где это мы?
- В пещере.
- В старой шахте?
- Да.
- А т-ты н-не хочешь р-разжечь ог-гонь?
Разряд молнии на мгновение осветил все вокруг: вход в старую шахту,
качающиеся деревья, отвесные струи дождя. Потом раздался такой удар грома,
что мальчик даже съежился от страха.
- По-моему, здесь и так много огня, - сказал Катсук.
Внезапно весь окружающий мир озарился таким близким разрядом молнии,
что в воздухе запахло преисподней; последующий удар грома чуть не повалил
их на землю.
Свернувшись клубком, мальчик прижался к руке Катсука.
И снова сверкнула молния, но на этот раз возле озера. Гром прозвучал
как слабое эхо предыдущего.
Дэвид хватался за Катсука и трясся всем телом.
- Это был Квахоутце, бог воды и дух всех тех мест, где есть вода, -
объяснил Катсук.
- Он был так близко.
- Это он сказал нам, что эта земля до сих пор его.
Снова ударила молния - теперь уже на берегу озера. Потом зарокотал
гром.
- Я не хочу забирать эту землю, - сказал вдруг мальчик.
Катсук положил руку ему на плечо.
- Эта земля не знает, кто ее хозяин.
- Мне стыдно за то, что мы украли у вас эту землю.
- Я знаю, Хокват. Ты и вправду невинен. Ты - один из немногих, кто
почувствовал, что эта земля для меня священна. Сам ты пришел из чужих
краев. Ты не научишься почитать ее как следует. И это моя земля, потому
что я благоговею перед ней. Духи знают об этом, а вот сама земля - нет.
Они замолчали. Катсук освободился от рук мальчика, думая при этом:
"Хокват со всей его силой зависит от меня, но сила эта может быть для меня
опасной. Если же заберет мою силу, мне придется взять силу у него. И тогда
мы, возможно, станем одной личностью, оба станем Ловцами Душ. Кого тогда я
принесу в жертву?"
Дэвид вслушивался в шум дождя, в дальние раскаты грома. Потом он
спросил:
- Катсук?
- Да.
- Ты собираешься убить меня... как говорила твоя тетка?
- Я воспользуюсь тобой, чтобы передать послание.
Дэвид задумчиво жевал свою нижнюю губу.
- Но твоя тетка говорила...
- Пока ты сам не попросишь меня, я тебя не убью.
Дэвид облегченно вздохнул, потом собрался с духом и сказал:
- Но я никогда не попрошу.
- Хокват, почему ты снова предпочитаешь язык губ языку тела?
Катсук направился в сторону штольни.
Дэвид, которого этот упрек больно стегнул, снова задрожал. В слова
Катсука опять вернулось старое безумие.
Индеец выкопал откуда-то сверток, пахнущий машинной смазкой. Он
развернул ткань, вынул спички и растопку. После этого он развел небольшой
костерок. По пещере серой струей пополз дым. Пламя бросало тени на старые
бревна креплений и камни.
Дэвид подсел к огню и протянул к нему руки, чтобы согреть их.
Катсук перебрал кедровые ветви на бывшей их постели, сверху набросил
спальный мешок. Потом он лег, прижавшись спиной к гнилым доскам.
Мальчик продолжал сидеть у костра, наклонив голову. Серая волна дыма
над ним была как дух, что ищет выход в темный мир.
Катсук достал из-за пояса свою ивовую свирель, поднес ее к губам и
мягко подул. Чистый, прозрачный звук закружил в пещере вместе с дымом,
забирая с собой все мысли. Индеец играл Песню Кедра, Песню, которой
умиротворяли Кедр, просили у него прощения, когда брали кору для постройки
домов, подстилки и одежды, ветки для связок. Он тихо выдувал эту мелодию -
как будто птица щебетала под сенью кедровых ветвей.
Вместе с музыкой пришло и видение: Яниктахт, несущая корзину с
кедровой корой и шишками. И он подумал: "Для Яниктахт так даже лучше. Я не
смог бы вечно искать ее лицо среди чужих лиц."
Слова песни эхом отражались в его сознании: "Дающий жизнь Кедр...
дающий огонь Кедр..."
Образ Яниктахт стал меняться. Она сама становилась больше, больше,
взрослее, все некрасивее, отвратительнее. Корзина из кедровой коры
ссохлась.
По лбу индейца покатились капли пота. Мысли спутались. Он опустил
свирель.
- Почему ты перестал играть? - спросил Дэвид.
Катсук сел, глядя на лежащую рядом злую свирель. Он потряс головой.
Движение это было будто ветер, ломающий кедровые ветви. Полоска кедровой
коры стиснула его голову, и он не мог ее стянуть.
- Сними с меня эту немочь, - пробормотал он.
- Что?
- Я не хочу, чтобы эта болезнь убила меня.
- Что случилось?
Катсук уставился на мальчика через пламя костра.
- Что делает меня таким несчастным?
- Ты несчастен?
Дэвид никак не мог уловить сути этих слов, но чувствовал, что должен
принять участие в разговоре.
- Это сильнее меня, - сказал Катсук. - Меня обнаружил Укорачивающий
Жизнь.
- Катсук, ты говоришь какие-то непонятные мне вещи.
- На меня наслали злые слова, наговор.
- Какие слова?
- У меня есть враги. Они выследили меня. Они хотят, чтобы я как можно
скорее умер. Люди моего же племени! В них нет ни капли сострадания.
Дэвид обошел костер, присел рядом с лежащим Катсуком. Он прикоснулся
к свирели.
- Мне понравилась эта музыка. Ты не поиграешь еще?
- Нет!
- Почему?
- Потому что я обнаружил дерево, что принесет мне беду.
Мальчик огорошенно уставился на него.
Катсук закрыл глаза. Он представил кедр - величественный, с
узловатыми, могучими корнями, глянцевыми иглами, растущий в лесной чаще,
высасывающий соки из земных недр и высоко вздымающий свои ветки;
представил могучую поросль молодых деревьев у подножия великана.
- Дерево, предвещающее мне беду, - прошептал он.
- Что это за дерево такое, почему оно принесет беду?
- Я был первым ребенком у своей матери, - сказал Катсук. Он открыл
глаза и уставился на клубящийся дым. - Ее брат вырезал для меня маленькое
каноэ. Он же сделал игрушечную острогу, погремушку. Все это он сделал из
кедра.
- И это сделало его деревом, предвещающим для тебя беду?
Каким-то отстраненным, далеким голосом Катсук продолжил:
- Когда мои родители погибли, они были в кедровом каноэ. Яниктахт
украла кедровое каноэ, когда она... А еще заноза! Как-то я занозил колено
и очень долго болел. Говорили, что я даже мог потерять ногу. Так вот, это
была кедровая заноза! Все ясно, Хокват. Кто-то из моей семьи обидел кедр.
И теперь мне конец.
- Ты и вправду веришь в это?
- Только не надо говорить, во что мне верить! - свирепо глянул на
мальчика Катсук.
Дэвид отпрянул от него.
- Но...
- Мы сжигали кедр, мы ранили его ножами. Из кедра мы делали основы
для своих домов, шесты, трещотки, чтобы отгонять дождь. Но никогда мы не
проявляли ему свою благодарность. И у кедра заболело сердце. Мы наступали
на его корни, шрамами отмечали его кору, и никогда не думали об этом. Вот
прямо сейчас я развалился на кедре. Какая глупость!
Он скатился со спальника, отшвырнул его в сторону и начал собирать
ветки. Потом он вынес их на дождь. Когда он вернулся, его кожа блестела от
влаги. Катсук присел в углу, собрал опавшие кедровые иголки, выискивая по
одной, и сгреб в кучку. Сделав это, он и их вынес на дождь.
- О, Кедр! - крикнул он. - Я возвращаю тебе все, что брал у тебя! И я
прошу прощения! Я прошу у своего духа, чтобы он передал тебе мои слова. Я
вовсе не хотел вредить тебе. Прости меня, Кедр!
Дэвид съежился у костра, следя за всем широко раскрытыми глазами.
Нет, Катсук точно сошел с ума.
Индеец вернулся к костру и подкинул в огонь разлапистую еловую ветку.
- Погляди, - сказал он. - Я не жгу кедр.
Дэвид поднялся, прижался спиной к каменной стене.
Катсук склонил голову над костром. Из его горла полились пискливые
звуки, какой-то монотонный вой.
- Это ты молишься? - спросил Дэвид.
- Мне нужен иной язык, чтобы объяснить свои чувства. Мне нужен язык,
который до сих пор никто не слыхал. Но Кедр должен услышать меня и узнать
мою мольбу.
Дэвид пытался разобрать слова, но так ничего и не добился. Издаваемые
Катсуком звуки действовали гипнотически. Мальчик почувствовал, что у него
смыкаются веки. Теперь уже он сам пошел к спальному мешку, лег на него и
свернулся клубочком на жесткой земле.
А Катсук продолжал свое странное пение, урчание и вой. Даже когда
костер почти уже догорел, и в нем оранжево мерцали только отдельные
угольки, звуки все продолжались и продолжались. Какое-то время мальчик еще
слышал их, а потом заснул окончательно.
Только без отца и матери Хокват остается невинным. Он
говорит, что его отец заплатит мне. Но как могут заплатить
люди, которые уже не существуют? С другой стороны, я и не
требую выкупа. У меня есть одно преимущество над вами. Я
понимаю вашу экономику. Вы не понимаете моей. Моя система
сводится к суете, престижу и насмешке над врагом. Так же и
у хокватов. Но ведь я вижу эту суету. Я вижу этот престиж.
Я вижу эту насмешку. Вот как мои соплеменники делают
потлач. У хокватов потлача нет. Мне известны имена и формы
всего того, что я делаю. Я понимаю все силы, всю мощь
духов и то, как они действуют. Вот каково положение вещей.
Из записки, оставленной Катсуком
в заброшенном приюте на Сэм Ривер
Первое, что увидал Дэвид, проснувшись, это струи дождя, завешивающие
вход в пещеру. Внешний мир был наполнен предрассветным молочно-серым
туманом. Катсука нигде не было видно, но где-то снаружи каркали вороны.
Услышав их, Дэвид задрожал.
Он поднялся со спальника. Было холодно. Воздух напоен сыростью.
Мальчик подошел к выходу из заброшенной шахты, огляделся по сторонам,
поежился.
Дождь уже заканчивался.
Дэвид повернулся, поглядел в глубину выработки. Не похоже, чтобы
Катсук пошел туда. Но где же он был?
В деревьях над озером заорали вороны, но туман скрывал их. Дэвид
чувствовал, как от голода играют кишки. Он закашлялся.
Ветер был таким же сильным. Он дул с запада, гоня тучи к вершинам гор
за озером. Здесь же ветви на деревьях прямо стонали под напором стихии.
"Смогу ли я спуститься вниз, к хижинам?"
Он видел узкую тропку, по которой они карабкались вчера ночью. Дождь
уже закончился, но с каждого листика текла вода.
Дэвид подумал о несчастных хижинах, о людях, которые в них жили. Они
заставили Катсука уйти вместе с пленником. Нет, они бы не помогли Дэвиду.
Кэлли сказала об этом прямо.
Он услыхал хлюпание грязи на тропинке.
Показался Катсук. На нем была все та же набедренная повязка и
мокасины. На каждом шагу ножны били его по ноге. Тело его блестело от
влаги, но, похоже, он не ощущал ни сырости, ни холода. Индеец уже поднялся
к самому входу в пещеру, и Дэвид увидал, что он несет какой-то сверток,
завернутый в грязную тряпку.
Катсук протянул сверток мальчику.
- Копченая рыба, - сказал он. - Это Кэлли прислала.
Дэвид взял у него сверток, развернул своими промерзшими пальцами.
Рыба была ярко-красной, жирной и твердой. Он оторвал кусочек, пожевал. На
вкус рыба была соленой, но очень вкусной. Дэвид проглотил кусочек и сразу
же почувствовал себя лучше.
Теперь уже он набрал полный рот и, пережевывая рыбу, спросил:
- Ты спускался, чтобы повстречаться с приятелями?
- С приятелями, - ровным голосом ответил Катсук. В это время он
думал, а может ли шаман иметь друзей. Скорее всего, нет. Когда ты
впускаешь в себя силу духов, ты начинаешь сторониться людского общества.
Потом он глянул на мальчика и сказал:
- Ну что, больше ты не будешь пробовать убегать?
- Я еще подумаю об этом, - дерзко ответил мальчик.
- Почему же ты не попытался сделать это сейчас?
- Я услыхал воронов.
Катсук кивнул головой - логично. Он сказал:
- Эти молнии вчера ночью - одна из них ударила в елку возле дома, где
толковали мои _п_р_и_я_т_е_л_и_. Они как раз спорили, что может стоило бы
схватить меня и сдать хокватским полицейским, и в этот миг обломки дерева
пробили крышу.
Он усмехнулся, но веселья в улыбке не было.
Дэвид проглотил еще один кусок рыбы.
- Кого-нибудь ранило?
- Стойка для сушения рыбы упала на Тсканай и поцарапала ей руку. А Иш
загорелся, когда пробовал перепрыгнуть через огонь. Особой беды ни с кем
не случилось, но они уже не обсуждали, что делать со мной.
Дэвид молча жевал, внимательно глядя на своего похитителя, пытаясь не
выдать того ужаса, который вызвали в нем эти известия. Еще одно
доказательство, что Катсук управляет страшными силами. Он умел даже молнии
насылать.
- Они не хотят, чтобы я снова посылал на них молнию, - сказал Катсук.
Дэвид уловил в его тоне нотку цинизма, но и сомнения, и спросил:
- Так разве это ты устроил грозу?
- Может быть. Не знаю, но они так думают.
- И что ты сказал им?
- Я сказал им, что язык совы насылает дождь. Я сказал, что Ворон
может насылать огонь. Они и сами это знают, но по-хокватски сомневаются в
собственном прошлом. Может уже хватит рыбы?
- Да. - Ошеломленный Дэвид кивнул. Ударить молнией в того, кто мог
навредить тебе! Знать, что вызывает дождь, а что огонь! Какие же это были
силы!
Катсук забрал сверток с рыбой из рук Дэвида, тщательно завернул его и
сунул к себе в сумку. Потом сказал:
- Ты будешь идти со мной или попробуешь убежать?
Дэвид сглотнул слюну. Бежать? Куда ему бежать, если от могущества
Катсука не скрыться? Но ведь должен же быть какой-то выход из этого
кошмара! Должен иметься способ избавиться от Катсука!
- Отвечай, - настаивал тот.
Дэвид подумал: "Он узнает, если я попробую ему наврать". И сказал:
- Если я найду какую-нибудь возможность сбежать, я ею воспользуюсь.
"Честность Невинного", - подумал Катсук. Он снова почувствовал, как
растет в нем уважение к этому юному хоквату. Какой же великолепной жертвой
будет он! И вправду, он был Великим Невинным, тем, что один сможет
ответить за все убийства, вину за которые несли все хокваты.
- Ну а сейчас ты пойдешь со мной? - спросил индеец.
- Пойду. - Угрюмо. - А куда мы направимся?
- Сегодня мы будем подыматься в гору. Перейдя через перевал, мы
выйдем в другую долину, где люди уже не ходят.
- Почему туда?
- Меня направляют.
- Мне собирать рюкзак и спальный мешок?
- Оставь их здесь.
- Но разве мы...
- Я же сказал: оставь их здесь! - В голосе Катсука появилась какая-то
дикость.
Дэвид попятился вглубь пещеры.
- Я должен отказаться от любых хокватских вещей, - объяснил Катсук. -
Пошли.
Выйдя из пещеры, он повернул по оленьей тропе направо. Дэвид пошел за
ним.
- Держись поближе. О том, что промокнешь, не беспокойся. На подъеме
тебе станет жарко.
Они шли по тропе, пока солнце не пробилось сквозь тучи. Вся тропка
была покрыта мелкими углублениями, похожими на оленьи следы. С обеих
сторон тропа поросла папоротниками. С деревьев свисали клочья мха. Потом
тропа начала подыматься вверх. В мелких ямках стояла вода.
Когда солнце взошло, Катсук, хватаясь за ветки, перебрался на другую
сторону горного уступа, а там нашел другую тропу. Здесь он свернул
направо, и уже довольно скоро им стал попадаться лежащий на земле снег. Он
собирался в длинных углублениях по краю дороги, но на склонах таял. Дэвид
с индейцем продвигались по узкой полоске обнаженной почвы. На снегу
пятнами рос лишайник цвета мочи.
Один раз они услыхали шум самолета, летящего под самыми облаками, но
низко нависающая листва не давала его увидеть.
По мере подъема, деревья становились все меньше и тоньше. Оленья
тропа пересекла парковую, где стояла табличка, указывающая влево: "ПИК
КИМТА".
Катсук повернул направо.
Все чаще и чаще стали им попадаться ложбинки полностью засыпанные
снегом. На нем было множество старых следов. Они уже не были похожи на
следы, оставленные человеком, наполнялись дождевой или талой водой. В
некоторых были пятна грязи.
Катсук указал на эти следы:
- Они шли на пик Кимта. Это было на прошлой неделе.
Дэвид тоже изучал следы. Он не мог сказать, куда те ведут.
- Откуда ты знаешь?
- Ты заметил, когда мы оставляем в следах грязь? Только, когда перед
тем мы шли по голой земле. Они оставили грязь еще на склоне. И следы
подтаяли, как минимум, неделю назад.
- И кто это был, как ты считаешь?
- Наверное, те хокваты, что разыскивали нас.
Дэвид поежился, потому что ветер стал сильнее. В воздухе чувствовался
холод льда и снега. Даже необходимость спешить за Катсуком не согревала
мальчика. Он удивлялся про себя, как терпит холод индеец, на котором
только мокасины и набедренная повязка. Мокасины, тем более, давно
потемнели от влаги. Набедренная повязка тоже промокла насквозь. Теннисные
туфли Дэвида хлюпали на каждом шагу. От холода и сырости у мальчика
онемели ноги.
Они дошли до следующей таблички: "УБЕЖИЩЕ ТРЕХ ДИКИХ СЛИВ". Стрелка
показывала направо, вниз по склону.
В этом месте Катсук сошел с парковой тропы. Он обнаружил оленьи
следы, ведущие прямо вверх по склону. Дэвид держался из последних сил.
В просветах листвы можно было заметить, что небо очищается от туч.
Дэвид молился про себя, чтобы они как можно скорее вышли на теплое солнце.
Руки его замерзли и почти потеряли чувствительность. Он пробовал сунуть их
поглубже в карманы курточки, но она тоже промокла.
Они подошли к каменному гребню. Катсук пошел вдоль него, направляясь
прямо к вершине, вздымающейся выше облаков. Деревья по обеим сторонам
дороги были низкорослые, корявые, согнутые ветром. На камнях повсюду пятна
лишайников.
- Мы вышли к самой верхней границе распространения леса, - сказал
Катсук. - Вскоре мы уже начнем спускаться.
Ему приходилось перекрикивать шум речки, грохочущей в глубоком ущелье
справа. Потом они вышли на лосиную тропу, идущую параллельно реке. Дэвид
спускался за Катсуком, скользя, и стараясь, где только можно, не идти по
снегу. Катсук же мерял тропу длинными, пружинистыми шагами. Дэвиду
приходилось чуть ли не бежать, и тогда он перегонял индейца. Но тот
придержал его.
- Очень опасно так сбегать по склону. Ты можешь свалиться прямо на
камни.
Дэвид кивнул, а внутри похолодел от ужаса.
Они продолжали спускаться. Теперь их путь лежал вдоль берега реки, по
гранитному уступу. Внизу грохочущая вода смешивалась с ледяным воздухом и
молочным туманом. Катсук повернул налево, идя теперь вверх по течению.
Довольно скоро деревья почти закончились. На камнях опять появились пятна
лишайников. Их зеленая паутина покрывала и наносы снега. Река становилась
уже, со дна торчали серые валуны. Река уже и шумела меньше. От тающего
снега вода была серо-зеленой. Ширина речки была здесь не больше чем футов
шесть. На поверхности подымались облачка пара.
Катсук подошел к давно разыскиваемому им месту - броду из камней.
Вверх по течению можно было видеть стену ледника, откуда и брала начало
речка. Катсук глядел на холодный, грязно-белый ледник. Лед... лед...
Мальчик стоял у него за спиной, нахохлившись, дрожа от холода. Катсук
быстро глянул на Хоквата, затем поглядел вниз и направо, где река
вонзалась в стену леса - далеко-далеко внизу. Солнце пробило завесу туч.
Индеец увидал глубокую расщелину, заполненную речной водой: течение здесь
устраивало завихрения и водовороты, прежде чем вернуться в основное русло.
Он ощущал, как беспокойно бурлит в своих берегах река. Кто может отвернуть
эту воду, изменить ее бег? Вода соединялась сама с собой; один конец
У них есть...
- Жалость! - крикнул Катсук. - Из жалости они кидают вам кость -
несчастный клочок того, что когда-то было вашим. А вы не нуждаетесь в их
подачках. Они нас оскорбляют своей, так называемой, гуманностью!
- Кого беспокоит то, что белые делают для нас...
- Меня! - Катсук прикоснулся к груди. - Они пришли на нашу землю -
н_а_ш_у_ землю! Они срезали все цветы, чтобы сделать себе букеты. Они
срубили деревья, которые могли бы расти и расти. Ради спортивного интереса
они вылавливают нашу рыбу, которая могла бы кормить наши семьи. При всем
том, что бы ни делали хокваты, мы не должны забывать одно: В своем
благодушии они все равно остаются злыми. Они так довольны, что делают все
как следует. Будь они прокляты, эти демоны!
- Но кое-кто из них родился здесь, - запротестовал Иш. - Они любят
эту землю.
- Ах-ах! - вздохнул Катсук иронически. - Они любят эту землю и тогда,
когда убивают ее, а вместе с нею и нас.
Дэвида охватило чувство вины. Он подумал: "Я - хокват!"
Это его соплеменники похитили эту землю. Он знал, что Катсук говорит
правду.
"Мы украли эту землю."
Так вот почему два подростка, которым было приказано присматривать за
ним, не хотели разговаривать. Вот почему люди, заполнившие дом, проявляли
солидарность с Катсуком, хотя в их голосах были осторожность и страх.
Дэвид чувствовал себя заложником за все грехи своего народа. Он был
ответственным даже за то, что его предки творили с индейскими женщинами.
Он чувствовал себя совершенно разбитым, брошенным на развалинах прошлой
жизни, которая была когда-то приятной и вечной. Он поглядел в дверь
Большого дома: красноватые тени на опорных столбах, отсветы костра на
поперечинах... все эти люди - с медово-красной кожей, с блестящими черными
волосами, седоволосые, с волосами гладко лежащими и всклокоченными. Вдруг
он увидал Тсканай, неподалеку от Иша, в третьем ряду: круглое лицо,
фиолетовая блузка, красно-оливковый оттенок кожи в свете костра. Дэвид
судорожно сглотнул слюну, вспомнив шелест ее одежды в темной хижине, танец
теней...
- Вы не остановите меня, - сказал Катсук. - Никто меня не остановит.
Кэлли поднялась на ноги. Ее движения были медленными, вкрадчивыми.
Она поглядела Катсуку прямо в лицо.
- Мы не собираемся останавливать тебя. Это правда. Но если ты убьешь
этого мальчишку, для всех нас это будет совсем плохо. Мне бы не хотелось,
чтобы мой родственник сделал это.
Она повернулась и ушла в тень.
- Прошлое есть прошлое, его не вернешь, - сказал Иш и сел.
Катсук напрягся, поглядел по сторонам, но не для того, чтобы
взглянуть в лица, но чтобы показать свое.
- Все прошлое заключено в моих словах, - сказал он. - Если эти слова
умрут, вы позабудете о тех стонах и слезах, что были в ваших семьях. Вы
позабудете о всем том плохом, что хокваты сделали нам. Но я не позабуду!
Вот и все, что я хотел вам сказать.
Он повернулся и вышел из хижины.
Не успел Дэвид пошевелиться, Катсук был уже рядом. Он схватил
мальчика за плечо.
- Пошли, Хокват. Мы уходим немедленно.
Я уверен, что старая Кэлли видала своего племянника.
А зачем же еще ей приходить к нам со всеми этими
предупреждениями? Вместе со своей бандой она была на Диких
Землях. Именно там я и сконцентрировал своих людей. Я
очень внимательно выслушал ее. У этой старухи голова на
плечах имеется! Она говорит, чтобы мы называли его
Катсуком - черт с ним, назовем его Катсуком. Если кто
назовет его в неподходящий момент Чарли - тот может
испортить нам все представление.
Шериф Майк Паллатт
Сразу же после того, как Дэвид с Катсуком ушли с прогалины, где
стояли хижины индейцев, погода испортилась: дождик, потом взошла луна,
снова дождь. А когда они добрались до входа в старую шахту, дождь
разошелся не на шутку. Вдали били молнии и гремел гром. Дэвид позволял
тащить себя сквозь мрак, представляя, что это сам Катсук создает каждый
последующий шаг их пути. В этой мокрой темноте даже глаз Катсука не мог
различать дорогу.
Во время подъема на склон Катсук все еще кипел от ярости и
негодования.
Дэвид, у которого сердце трепыхалось в груди, слышал лишь каркающие
звуки и мог различить в них один только гнев. Мокрые ветки хлестали его по
лицу, корни хватали за ноги, он скользил по грязи. Когда они наконец
дошли, мальчик совершенно выбился из сил.
Мысли Катсука находились в полнейшем беспорядке. Он думал: "Ведь все
правда! Они же знают, что я говорил им правду. Но они все еще боятся. Они
не доверяют мне. Теперь мои соплеменники для меня утрачены. Они не хотят
той силы, которую я мог им дать. И это люди моей крови!"
Он затащил Хоквата под своды старой шахты и отпустил мальчика. С них
обоих текла вода. Катсук отжал руками свою набедренную повязку. По ногам
потекли струйки. Он продолжал размышлять: "Нам надо передохнуть, а потом
уходить отсюда. Среди моих соплеменников есть глупые люди. Они могут
сказать хокватам, где я нахожусь. За это им могут дать награду. Кое-кто из
моих людей болен хокватскими болезнями и может сделать это ради денег. Мои
же сородичи выгнали меня из своего дома. Здесь больше нет для меня дома.
Никто из них не придет, чтобы встретиться со мной. Теперь я по-настоящему
бездомный."
Вот только как им удастся отдохнуть здесь? Катсук мог чувствовать
своих сородичей там, у озера - их беспокойство, возмущение, их
разделенность, их споры. Они-то слушали его слова, но не чувствовали
заключенного в них смысла. К тому же, разговор велся на языке, который
кощунственно искажал все то, о чем он говорил.
"Темнота больше не сможет дать мне передышки. Я буду
духом-привидением. Даже Тсканай не поддержала меня..."
Он вспомнил про то, как Тсканай глядела на него. Ее глаза смотрели на
него и видели в нем чужака. Она отдала свое тело мальчишке, пытаясь
уничтожить в нем невинность. Она думала о том, как сделать Хоквата
негодным для замысла Катсука. Только ей это не удалось. Стыд Хоквата еще
больше усилил его невинность. Сейчас он был еще невиннее, чем раньше.
Катсук всматривался в черную пустоту штрека старой шахты. Он ощущал
его размеры своей памятью, осязанием, слухом и нюхом. Духи были и здесь.
Хокват стучал зубами. По-видимому, это духи вызвали его страх.
- Катсук? - прошептал мальчик.
- Да.
- Где это мы?
- В пещере.
- В старой шахте?
- Да.
- А т-ты н-не хочешь р-разжечь ог-гонь?
Разряд молнии на мгновение осветил все вокруг: вход в старую шахту,
качающиеся деревья, отвесные струи дождя. Потом раздался такой удар грома,
что мальчик даже съежился от страха.
- По-моему, здесь и так много огня, - сказал Катсук.
Внезапно весь окружающий мир озарился таким близким разрядом молнии,
что в воздухе запахло преисподней; последующий удар грома чуть не повалил
их на землю.
Свернувшись клубком, мальчик прижался к руке Катсука.
И снова сверкнула молния, но на этот раз возле озера. Гром прозвучал
как слабое эхо предыдущего.
Дэвид хватался за Катсука и трясся всем телом.
- Это был Квахоутце, бог воды и дух всех тех мест, где есть вода, -
объяснил Катсук.
- Он был так близко.
- Это он сказал нам, что эта земля до сих пор его.
Снова ударила молния - теперь уже на берегу озера. Потом зарокотал
гром.
- Я не хочу забирать эту землю, - сказал вдруг мальчик.
Катсук положил руку ему на плечо.
- Эта земля не знает, кто ее хозяин.
- Мне стыдно за то, что мы украли у вас эту землю.
- Я знаю, Хокват. Ты и вправду невинен. Ты - один из немногих, кто
почувствовал, что эта земля для меня священна. Сам ты пришел из чужих
краев. Ты не научишься почитать ее как следует. И это моя земля, потому
что я благоговею перед ней. Духи знают об этом, а вот сама земля - нет.
Они замолчали. Катсук освободился от рук мальчика, думая при этом:
"Хокват со всей его силой зависит от меня, но сила эта может быть для меня
опасной. Если же заберет мою силу, мне придется взять силу у него. И тогда
мы, возможно, станем одной личностью, оба станем Ловцами Душ. Кого тогда я
принесу в жертву?"
Дэвид вслушивался в шум дождя, в дальние раскаты грома. Потом он
спросил:
- Катсук?
- Да.
- Ты собираешься убить меня... как говорила твоя тетка?
- Я воспользуюсь тобой, чтобы передать послание.
Дэвид задумчиво жевал свою нижнюю губу.
- Но твоя тетка говорила...
- Пока ты сам не попросишь меня, я тебя не убью.
Дэвид облегченно вздохнул, потом собрался с духом и сказал:
- Но я никогда не попрошу.
- Хокват, почему ты снова предпочитаешь язык губ языку тела?
Катсук направился в сторону штольни.
Дэвид, которого этот упрек больно стегнул, снова задрожал. В слова
Катсука опять вернулось старое безумие.
Индеец выкопал откуда-то сверток, пахнущий машинной смазкой. Он
развернул ткань, вынул спички и растопку. После этого он развел небольшой
костерок. По пещере серой струей пополз дым. Пламя бросало тени на старые
бревна креплений и камни.
Дэвид подсел к огню и протянул к нему руки, чтобы согреть их.
Катсук перебрал кедровые ветви на бывшей их постели, сверху набросил
спальный мешок. Потом он лег, прижавшись спиной к гнилым доскам.
Мальчик продолжал сидеть у костра, наклонив голову. Серая волна дыма
над ним была как дух, что ищет выход в темный мир.
Катсук достал из-за пояса свою ивовую свирель, поднес ее к губам и
мягко подул. Чистый, прозрачный звук закружил в пещере вместе с дымом,
забирая с собой все мысли. Индеец играл Песню Кедра, Песню, которой
умиротворяли Кедр, просили у него прощения, когда брали кору для постройки
домов, подстилки и одежды, ветки для связок. Он тихо выдувал эту мелодию -
как будто птица щебетала под сенью кедровых ветвей.
Вместе с музыкой пришло и видение: Яниктахт, несущая корзину с
кедровой корой и шишками. И он подумал: "Для Яниктахт так даже лучше. Я не
смог бы вечно искать ее лицо среди чужих лиц."
Слова песни эхом отражались в его сознании: "Дающий жизнь Кедр...
дающий огонь Кедр..."
Образ Яниктахт стал меняться. Она сама становилась больше, больше,
взрослее, все некрасивее, отвратительнее. Корзина из кедровой коры
ссохлась.
По лбу индейца покатились капли пота. Мысли спутались. Он опустил
свирель.
- Почему ты перестал играть? - спросил Дэвид.
Катсук сел, глядя на лежащую рядом злую свирель. Он потряс головой.
Движение это было будто ветер, ломающий кедровые ветви. Полоска кедровой
коры стиснула его голову, и он не мог ее стянуть.
- Сними с меня эту немочь, - пробормотал он.
- Что?
- Я не хочу, чтобы эта болезнь убила меня.
- Что случилось?
Катсук уставился на мальчика через пламя костра.
- Что делает меня таким несчастным?
- Ты несчастен?
Дэвид никак не мог уловить сути этих слов, но чувствовал, что должен
принять участие в разговоре.
- Это сильнее меня, - сказал Катсук. - Меня обнаружил Укорачивающий
Жизнь.
- Катсук, ты говоришь какие-то непонятные мне вещи.
- На меня наслали злые слова, наговор.
- Какие слова?
- У меня есть враги. Они выследили меня. Они хотят, чтобы я как можно
скорее умер. Люди моего же племени! В них нет ни капли сострадания.
Дэвид обошел костер, присел рядом с лежащим Катсуком. Он прикоснулся
к свирели.
- Мне понравилась эта музыка. Ты не поиграешь еще?
- Нет!
- Почему?
- Потому что я обнаружил дерево, что принесет мне беду.
Мальчик огорошенно уставился на него.
Катсук закрыл глаза. Он представил кедр - величественный, с
узловатыми, могучими корнями, глянцевыми иглами, растущий в лесной чаще,
высасывающий соки из земных недр и высоко вздымающий свои ветки;
представил могучую поросль молодых деревьев у подножия великана.
- Дерево, предвещающее мне беду, - прошептал он.
- Что это за дерево такое, почему оно принесет беду?
- Я был первым ребенком у своей матери, - сказал Катсук. Он открыл
глаза и уставился на клубящийся дым. - Ее брат вырезал для меня маленькое
каноэ. Он же сделал игрушечную острогу, погремушку. Все это он сделал из
кедра.
- И это сделало его деревом, предвещающим для тебя беду?
Каким-то отстраненным, далеким голосом Катсук продолжил:
- Когда мои родители погибли, они были в кедровом каноэ. Яниктахт
украла кедровое каноэ, когда она... А еще заноза! Как-то я занозил колено
и очень долго болел. Говорили, что я даже мог потерять ногу. Так вот, это
была кедровая заноза! Все ясно, Хокват. Кто-то из моей семьи обидел кедр.
И теперь мне конец.
- Ты и вправду веришь в это?
- Только не надо говорить, во что мне верить! - свирепо глянул на
мальчика Катсук.
Дэвид отпрянул от него.
- Но...
- Мы сжигали кедр, мы ранили его ножами. Из кедра мы делали основы
для своих домов, шесты, трещотки, чтобы отгонять дождь. Но никогда мы не
проявляли ему свою благодарность. И у кедра заболело сердце. Мы наступали
на его корни, шрамами отмечали его кору, и никогда не думали об этом. Вот
прямо сейчас я развалился на кедре. Какая глупость!
Он скатился со спальника, отшвырнул его в сторону и начал собирать
ветки. Потом он вынес их на дождь. Когда он вернулся, его кожа блестела от
влаги. Катсук присел в углу, собрал опавшие кедровые иголки, выискивая по
одной, и сгреб в кучку. Сделав это, он и их вынес на дождь.
- О, Кедр! - крикнул он. - Я возвращаю тебе все, что брал у тебя! И я
прошу прощения! Я прошу у своего духа, чтобы он передал тебе мои слова. Я
вовсе не хотел вредить тебе. Прости меня, Кедр!
Дэвид съежился у костра, следя за всем широко раскрытыми глазами.
Нет, Катсук точно сошел с ума.
Индеец вернулся к костру и подкинул в огонь разлапистую еловую ветку.
- Погляди, - сказал он. - Я не жгу кедр.
Дэвид поднялся, прижался спиной к каменной стене.
Катсук склонил голову над костром. Из его горла полились пискливые
звуки, какой-то монотонный вой.
- Это ты молишься? - спросил Дэвид.
- Мне нужен иной язык, чтобы объяснить свои чувства. Мне нужен язык,
который до сих пор никто не слыхал. Но Кедр должен услышать меня и узнать
мою мольбу.
Дэвид пытался разобрать слова, но так ничего и не добился. Издаваемые
Катсуком звуки действовали гипнотически. Мальчик почувствовал, что у него
смыкаются веки. Теперь уже он сам пошел к спальному мешку, лег на него и
свернулся клубочком на жесткой земле.
А Катсук продолжал свое странное пение, урчание и вой. Даже когда
костер почти уже догорел, и в нем оранжево мерцали только отдельные
угольки, звуки все продолжались и продолжались. Какое-то время мальчик еще
слышал их, а потом заснул окончательно.
Только без отца и матери Хокват остается невинным. Он
говорит, что его отец заплатит мне. Но как могут заплатить
люди, которые уже не существуют? С другой стороны, я и не
требую выкупа. У меня есть одно преимущество над вами. Я
понимаю вашу экономику. Вы не понимаете моей. Моя система
сводится к суете, престижу и насмешке над врагом. Так же и
у хокватов. Но ведь я вижу эту суету. Я вижу этот престиж.
Я вижу эту насмешку. Вот как мои соплеменники делают
потлач. У хокватов потлача нет. Мне известны имена и формы
всего того, что я делаю. Я понимаю все силы, всю мощь
духов и то, как они действуют. Вот каково положение вещей.
Из записки, оставленной Катсуком
в заброшенном приюте на Сэм Ривер
Первое, что увидал Дэвид, проснувшись, это струи дождя, завешивающие
вход в пещеру. Внешний мир был наполнен предрассветным молочно-серым
туманом. Катсука нигде не было видно, но где-то снаружи каркали вороны.
Услышав их, Дэвид задрожал.
Он поднялся со спальника. Было холодно. Воздух напоен сыростью.
Мальчик подошел к выходу из заброшенной шахты, огляделся по сторонам,
поежился.
Дождь уже заканчивался.
Дэвид повернулся, поглядел в глубину выработки. Не похоже, чтобы
Катсук пошел туда. Но где же он был?
В деревьях над озером заорали вороны, но туман скрывал их. Дэвид
чувствовал, как от голода играют кишки. Он закашлялся.
Ветер был таким же сильным. Он дул с запада, гоня тучи к вершинам гор
за озером. Здесь же ветви на деревьях прямо стонали под напором стихии.
"Смогу ли я спуститься вниз, к хижинам?"
Он видел узкую тропку, по которой они карабкались вчера ночью. Дождь
уже закончился, но с каждого листика текла вода.
Дэвид подумал о несчастных хижинах, о людях, которые в них жили. Они
заставили Катсука уйти вместе с пленником. Нет, они бы не помогли Дэвиду.
Кэлли сказала об этом прямо.
Он услыхал хлюпание грязи на тропинке.
Показался Катсук. На нем была все та же набедренная повязка и
мокасины. На каждом шагу ножны били его по ноге. Тело его блестело от
влаги, но, похоже, он не ощущал ни сырости, ни холода. Индеец уже поднялся
к самому входу в пещеру, и Дэвид увидал, что он несет какой-то сверток,
завернутый в грязную тряпку.
Катсук протянул сверток мальчику.
- Копченая рыба, - сказал он. - Это Кэлли прислала.
Дэвид взял у него сверток, развернул своими промерзшими пальцами.
Рыба была ярко-красной, жирной и твердой. Он оторвал кусочек, пожевал. На
вкус рыба была соленой, но очень вкусной. Дэвид проглотил кусочек и сразу
же почувствовал себя лучше.
Теперь уже он набрал полный рот и, пережевывая рыбу, спросил:
- Ты спускался, чтобы повстречаться с приятелями?
- С приятелями, - ровным голосом ответил Катсук. В это время он
думал, а может ли шаман иметь друзей. Скорее всего, нет. Когда ты
впускаешь в себя силу духов, ты начинаешь сторониться людского общества.
Потом он глянул на мальчика и сказал:
- Ну что, больше ты не будешь пробовать убегать?
- Я еще подумаю об этом, - дерзко ответил мальчик.
- Почему же ты не попытался сделать это сейчас?
- Я услыхал воронов.
Катсук кивнул головой - логично. Он сказал:
- Эти молнии вчера ночью - одна из них ударила в елку возле дома, где
толковали мои _п_р_и_я_т_е_л_и_. Они как раз спорили, что может стоило бы
схватить меня и сдать хокватским полицейским, и в этот миг обломки дерева
пробили крышу.
Он усмехнулся, но веселья в улыбке не было.
Дэвид проглотил еще один кусок рыбы.
- Кого-нибудь ранило?
- Стойка для сушения рыбы упала на Тсканай и поцарапала ей руку. А Иш
загорелся, когда пробовал перепрыгнуть через огонь. Особой беды ни с кем
не случилось, но они уже не обсуждали, что делать со мной.
Дэвид молча жевал, внимательно глядя на своего похитителя, пытаясь не
выдать того ужаса, который вызвали в нем эти известия. Еще одно
доказательство, что Катсук управляет страшными силами. Он умел даже молнии
насылать.
- Они не хотят, чтобы я снова посылал на них молнию, - сказал Катсук.
Дэвид уловил в его тоне нотку цинизма, но и сомнения, и спросил:
- Так разве это ты устроил грозу?
- Может быть. Не знаю, но они так думают.
- И что ты сказал им?
- Я сказал им, что язык совы насылает дождь. Я сказал, что Ворон
может насылать огонь. Они и сами это знают, но по-хокватски сомневаются в
собственном прошлом. Может уже хватит рыбы?
- Да. - Ошеломленный Дэвид кивнул. Ударить молнией в того, кто мог
навредить тебе! Знать, что вызывает дождь, а что огонь! Какие же это были
силы!
Катсук забрал сверток с рыбой из рук Дэвида, тщательно завернул его и
сунул к себе в сумку. Потом сказал:
- Ты будешь идти со мной или попробуешь убежать?
Дэвид сглотнул слюну. Бежать? Куда ему бежать, если от могущества
Катсука не скрыться? Но ведь должен же быть какой-то выход из этого
кошмара! Должен иметься способ избавиться от Катсука!
- Отвечай, - настаивал тот.
Дэвид подумал: "Он узнает, если я попробую ему наврать". И сказал:
- Если я найду какую-нибудь возможность сбежать, я ею воспользуюсь.
"Честность Невинного", - подумал Катсук. Он снова почувствовал, как
растет в нем уважение к этому юному хоквату. Какой же великолепной жертвой
будет он! И вправду, он был Великим Невинным, тем, что один сможет
ответить за все убийства, вину за которые несли все хокваты.
- Ну а сейчас ты пойдешь со мной? - спросил индеец.
- Пойду. - Угрюмо. - А куда мы направимся?
- Сегодня мы будем подыматься в гору. Перейдя через перевал, мы
выйдем в другую долину, где люди уже не ходят.
- Почему туда?
- Меня направляют.
- Мне собирать рюкзак и спальный мешок?
- Оставь их здесь.
- Но разве мы...
- Я же сказал: оставь их здесь! - В голосе Катсука появилась какая-то
дикость.
Дэвид попятился вглубь пещеры.
- Я должен отказаться от любых хокватских вещей, - объяснил Катсук. -
Пошли.
Выйдя из пещеры, он повернул по оленьей тропе направо. Дэвид пошел за
ним.
- Держись поближе. О том, что промокнешь, не беспокойся. На подъеме
тебе станет жарко.
Они шли по тропе, пока солнце не пробилось сквозь тучи. Вся тропка
была покрыта мелкими углублениями, похожими на оленьи следы. С обеих
сторон тропа поросла папоротниками. С деревьев свисали клочья мха. Потом
тропа начала подыматься вверх. В мелких ямках стояла вода.
Когда солнце взошло, Катсук, хватаясь за ветки, перебрался на другую
сторону горного уступа, а там нашел другую тропу. Здесь он свернул
направо, и уже довольно скоро им стал попадаться лежащий на земле снег. Он
собирался в длинных углублениях по краю дороги, но на склонах таял. Дэвид
с индейцем продвигались по узкой полоске обнаженной почвы. На снегу
пятнами рос лишайник цвета мочи.
Один раз они услыхали шум самолета, летящего под самыми облаками, но
низко нависающая листва не давала его увидеть.
По мере подъема, деревья становились все меньше и тоньше. Оленья
тропа пересекла парковую, где стояла табличка, указывающая влево: "ПИК
КИМТА".
Катсук повернул направо.
Все чаще и чаще стали им попадаться ложбинки полностью засыпанные
снегом. На нем было множество старых следов. Они уже не были похожи на
следы, оставленные человеком, наполнялись дождевой или талой водой. В
некоторых были пятна грязи.
Катсук указал на эти следы:
- Они шли на пик Кимта. Это было на прошлой неделе.
Дэвид тоже изучал следы. Он не мог сказать, куда те ведут.
- Откуда ты знаешь?
- Ты заметил, когда мы оставляем в следах грязь? Только, когда перед
тем мы шли по голой земле. Они оставили грязь еще на склоне. И следы
подтаяли, как минимум, неделю назад.
- И кто это был, как ты считаешь?
- Наверное, те хокваты, что разыскивали нас.
Дэвид поежился, потому что ветер стал сильнее. В воздухе чувствовался
холод льда и снега. Даже необходимость спешить за Катсуком не согревала
мальчика. Он удивлялся про себя, как терпит холод индеец, на котором
только мокасины и набедренная повязка. Мокасины, тем более, давно
потемнели от влаги. Набедренная повязка тоже промокла насквозь. Теннисные
туфли Дэвида хлюпали на каждом шагу. От холода и сырости у мальчика
онемели ноги.
Они дошли до следующей таблички: "УБЕЖИЩЕ ТРЕХ ДИКИХ СЛИВ". Стрелка
показывала направо, вниз по склону.
В этом месте Катсук сошел с парковой тропы. Он обнаружил оленьи
следы, ведущие прямо вверх по склону. Дэвид держался из последних сил.
В просветах листвы можно было заметить, что небо очищается от туч.
Дэвид молился про себя, чтобы они как можно скорее вышли на теплое солнце.
Руки его замерзли и почти потеряли чувствительность. Он пробовал сунуть их
поглубже в карманы курточки, но она тоже промокла.
Они подошли к каменному гребню. Катсук пошел вдоль него, направляясь
прямо к вершине, вздымающейся выше облаков. Деревья по обеим сторонам
дороги были низкорослые, корявые, согнутые ветром. На камнях повсюду пятна
лишайников.
- Мы вышли к самой верхней границе распространения леса, - сказал
Катсук. - Вскоре мы уже начнем спускаться.
Ему приходилось перекрикивать шум речки, грохочущей в глубоком ущелье
справа. Потом они вышли на лосиную тропу, идущую параллельно реке. Дэвид
спускался за Катсуком, скользя, и стараясь, где только можно, не идти по
снегу. Катсук же мерял тропу длинными, пружинистыми шагами. Дэвиду
приходилось чуть ли не бежать, и тогда он перегонял индейца. Но тот
придержал его.
- Очень опасно так сбегать по склону. Ты можешь свалиться прямо на
камни.
Дэвид кивнул, а внутри похолодел от ужаса.
Они продолжали спускаться. Теперь их путь лежал вдоль берега реки, по
гранитному уступу. Внизу грохочущая вода смешивалась с ледяным воздухом и
молочным туманом. Катсук повернул налево, идя теперь вверх по течению.
Довольно скоро деревья почти закончились. На камнях опять появились пятна
лишайников. Их зеленая паутина покрывала и наносы снега. Река становилась
уже, со дна торчали серые валуны. Река уже и шумела меньше. От тающего
снега вода была серо-зеленой. Ширина речки была здесь не больше чем футов
шесть. На поверхности подымались облачка пара.
Катсук подошел к давно разыскиваемому им месту - броду из камней.
Вверх по течению можно было видеть стену ледника, откуда и брала начало
речка. Катсук глядел на холодный, грязно-белый ледник. Лед... лед...
Мальчик стоял у него за спиной, нахохлившись, дрожа от холода. Катсук
быстро глянул на Хоквата, затем поглядел вниз и направо, где река
вонзалась в стену леса - далеко-далеко внизу. Солнце пробило завесу туч.
Индеец увидал глубокую расщелину, заполненную речной водой: течение здесь
устраивало завихрения и водовороты, прежде чем вернуться в основное русло.
Он ощущал, как беспокойно бурлит в своих берегах река. Кто может отвернуть
эту воду, изменить ее бег? Вода соединялась сама с собой; один конец