Ходжер Эндрю. Храм Фортуны

   Когда конспирация уже не имела смысла — преторианцы взяли под наблюдение все выходы из здания — центурион, с которым остались двое солдат, забарабанил в дверь кулаком, грозно крича и сурово хмуря брови:
   — Именем цезаря Тиберия Августа! Откройте!
   Этот крик и услышали Сабин с Постумом, а также все остальные, кто находился в доме.

* * *

   Агриппа пристально посмотрел на Сабина; его лицо стало бледным, глаза сузились, а пальцы судорожно сжались на рукоятке меча. Он тяжело дышал.
   Трибун медленно поднялся на ноги.
   — Я тут ни при чем, — сказал он, смело глядя в глаза Постуму, — Они, видимо, следили. Или за тобой, или за моим домом.
   Дверь по-прежнему сотрясалась от ударов, но покойный дядя — панически боявшийся грабителей — сделал ее очень солидно. Крепкое дерево трещало, но не поддавалось. А в коридоре уже слышались встревоженные голоса слуг.
   В комнату вбежал Корникс, едва не столкнувшись с Агриппой, который отпрянул при виде его и до половины вытащил из ножен узкий блестящий меч.
   Галл бросил на него быстрый взгляд и обратился к хозяину, явно испуганный:
   — Что делать, господин? Открыть?
   — Да, — сказал Сабин. — Пусть это сделает Софрон. А ты проводи этого человека, — он указал на Постума, — к черному ходу и выпусти в сад.
   — Ты думаешь, что там их нет? — скрипнул зубами Агриппа. — Ну, ничего, живым я им не дамся.
   Он резким движением выхватил меч и воинственно огляделся по сторонам.
   Сабин устало пожал плечами.
   — Думаю, твои друзья в Остии очень обрадуются, когда узнают, что ты пал смертью храбрых, героически сражаясь с агентами Ливии. Я уж не говорю о том, что в этом случае и мне не избежать эшафота. Так-то ты платишь за гостеприимство?
   — Ты прав, проклятье, — буркнул Постум и повернулся к Корниксу. — Веди, раб, шевелись.
   — Я не раб, — машинально ответил галл, и они вдвоем выбежали из комнаты.
   Сабин опустился на стул и взял кубок с вином. Секунду он смотрел на прозрачную розовую жидкость, а потом залпом выпил вино до дна и закрыл лицо ладонями. Ему было уже все равно, что произойдет дальше.
   Он услышал, как открылась входная дверь и по коридору загрохотали тяжелые подкованные сандалии преторианцев.
   — Где хозяин? — громко крикнул кто-то. — Почему не открывали? Изменники!
   Гремя оружием, центурион и двое солдат ввалились в комнату, где сидел Сабин.
   — Именем цезаря Тиберия Августа! — еще раз рявкнул офицер. — Где человек, который только что был здесь?
   Сабин презрительно скривил губы и перевел на него взгляд.
   — Ты разговариваешь со старшим по званию, центурион, — заметил он холодно. — Если ты считаешь, что можешь так обращаться со штатскими, это твое дело. Но я — боевой офицер, и не позволю орать на меня. Все ясно?
   Получив столь решительный отпор, центурион заметно сник, спеси в голосе поубавилось.
   — Прости, господин, — сказал он. — Но я получил приказ — арестовать человека, который только что был в этом доме.
   — Как зовут этого человека? — равнодушно осведомился трибун. — У меня сегодня были несколько гостей
   — Не знаю, господин, — развел руками преторианец. — Имени его мне не сообщили, приказали только арестовать...
   — По какому обвинению? — продолжал допрос Сабин, выигрывая драгоценные минуты.
   — По обвинению в государственной измене! — важно возвестил центурион.
   — Это ошибка, — махнул рукой Сабин с деланным равнодушием. — В моем доме нет и не было государственных изменников.
   — Он лжет, — раздался вдруг полный злобы голос.
   Из-за спин солдат появился шкипер Никомед. На его лице была написана ненависть, смешанная со страхом. Дрожащий от нервного напряжения палец указывал на Сабина.
   — Он лжет, — снова повторил грек, уже чуть более уверенно. — И я готов поклясться в этом всеми богами Рима. Немедленно арестуйте его как сообщника государственного преступника. Выполняй приказ, центурион. Не забывай, кто его тебе отдал.
   Преторианец подобрался и виновато кашлянул.
   — Да, господин, — сказал он. — Придется тебе пойти с нами на Палатин. Так мне приказали.
   В этот момент в коридоре послышался какой-то шум и топот, через несколько секунд в комнату вбежал молодой солдат. С его рассеченного лба стекала струйка крови, в руке он сжимал меч.
   — Какой-то человек выскочил в окно и скрылся! — доложил он взволнованным голосом. — Наверное, это тот, кого мы искали.
   — Идиот! — заорал центурион, моментально вновь превращаясь в строгого командира. — Конечно, тот! Куда вы смотрели, растяпы? Да я вас...
   — Он был не один, — оправдывался преторианец. — Какие-то люди пришли к нему на помощь. Они были вооружены, а нас там оказалось всего двое. Фронтин ранен...
   — Еще и Фронтин ранен! — взвыл центурион. — Час от часу не легче.
   Потом он опять повернулся к Сабину и сказал уже более твердо и решительно.
   — Сам видишь, господин. Тебе придется пройти с нами. Именем цезаря Тиберия Августа ты задержан. Я доставлю тебя во дворец, а там уже не мое дело.
   Сабин поднялся на ноги и кивнул Корниксу, который как ни в чем не бывало появился на пороге.
   — Подай мой плащ. Я уверен, что это недоразумение скоро выяснится.
   Галл исчез. Преторианцы пропустили Сабина вперед и двинулись за ним, держась в полушаге позади. Центурион стянул с шеи серебряный свисток на цепочке и начал резкими трелями созывать своих людей.
   Так был арестован трибун Гай Валерий Сабин.

Глава VIII
Divide et Impera^[5]

   Когда Друз, наконец, высадился в Иллирии и прибыл в летний лагерь трех паннонских легионов, он сразу увидел, что слухи о бунте отнюдь не были преувеличены.
   Солдаты успели уже полностью позабыть о дисциплине; они бесцельно шлялись между палаток, вели считавшиеся ранее крамольными разговоры, многие целыми днями играли в кости и попивали дешевое местное вино. Естественно, в кредит, в расчете на будущую прибавку к жалованию.
   Легионеры прекрасно понимали, что подняли руку на самое святое в Империи — на воинский устав — незыблемый камень, на котором и держалась всесокрушающая мощь римской армии.
   Но теперь у них не оставалось другого выхода, как только бороться до конца — ведь бунт, да еще и в приграничной провинции, автоматически ставил вне закона всех солдат без разбора — и зачинщиков, и исполнителей, и тех, кто оставался просто наблюдателем.
   И если бы теперь они вдруг решили подчиниться и разойтись по своим палаткам, то таким образом полностью вверили бы свои судьбы Сенату и командирам без всякой надежды выторговать что-либо. Поэтому — с тревогой ожидающие ответа правительства на свои требования, но и упоенные давно забытым духом свободы — легионеры упрямо стояли на своем, и лишь поглядывали на дорогу из Нароны — не покажется ли посланец из Рима.
   И вот появился Друз. Он был трезв и настроен очень решительно, ибо при сообщении о бунте немедленно ввел в своей свите сухой закон и запретил всякие развлечения.
   Избалованный разгильдяй превратился в государственного мужа, представителя великого Рима.
   В сопровождении своих спутников Друз молча, не глядя по сторонам и не отвечая на вопросы окруживших его солдат, прошел в палатку командующего Данувийским корпусом.
   Легат Юний Блез и несколько его офицеров безвылазно сидели в большом командирском шатре под охраной караульной сотни, сформированной из местных жителей — далматов. Если бы не эти свирепые полуварвары, то как знать, не постигла бы легата и его трибунов судьба других офицеров, безжалостно зарубленных взбунтовавшимися легионерами в самом начале бунта.
   Их неприбранные трупы Друз видел, когда проходил через плац, но ничего не сказал, лишь сурово сдвинул на переносице свои густые брови.
   Юний Блез с радостью встретил Друза, но радость эта несколько спала, когда выяснилось, что сын Тиберия узнал о бунте лишь по дороге, а потому не имеет полномочий от цезаря и сената на переговоры с солдатами.
   — Что же нам делать? — с несчастным лицом вопросил командующий. — Они совсем озверели. Если мы немедленно не пообещаем им каких-нибудь уступок, то ситуация совершенно выйдет из-под контроля и станет необратимой.
   — Ты так говоришь, легат, словно сейчас еще ее контролируешь, — со свойственной ему наглостью бросил Друз и задумался.
   В палатке повисла напряженная тишина, лишь снаружи раздавались возбужденные выкрики солдат, постепенно заполнявших площадь для собраний рядом с трибуналом.
   — Ладно, — сказал, наконец, Друз. — Я выступлю перед ними и попытаюсь успокоить. Силой мы тут, конечно, ничего не сделаем. А пока надо послать курьера в Рим. И не простого центуриона, а старшего офицера. Пусть он официально представит требования легионеров Сенату и цезарю, а те уже решают, как поступить.
   — Слушаюсь, — кивнул Блез. — Я отправлю своего сына, он поедет немедленно.
   — Эх, — Друз ударил себя кулаком по колену, — мне бы сейчас хоть пару надежных когорт, поговорил бы я тогда с этими негодяями. А так — придется ублажать их.
   Легат приказал одному из своих адъютантов выйти к солдатам и объявить, что сейчас к ним обратится сын цезаря Тиберия Августа. Пусть соберутся все и ведут себя, как положено перед лицом посланника Рима.
   Друз отказался от предложенного ему кубка вина, поправил меч на боку, вздохнул и решительно вышел из палатки командующего. Свита двинулась за ним.
   Медленным, тяжелым шагом сын Тиберия поднялся на трибунал и оглядел солдатское море, со всех сторон окружавшее его. Легионеры глухо волновались, тихо перешептывались, но порядка пока никто не нарушал.
   Друз набрал в легкие побольше воздуха и гаркнул изо всех сил, грозно сверкая глазами:
   — Ну, что, сукины дети? Как мне к вам обращаться? Как к подлым бунтовщикам, нарушившим священную присягу и свой долг? Или, все-таки, как к защитникам Империи, у которых просто временно помутилось в голове? А?
   Солдаты, не ожидавшие столь резкого вступления, несколько смешались. Дерзость Друза поколебала их воинственное настроение. Они вдруг поняли, что этот парень, совершенно не боится их, что он глубоко уверен в своем превосходстве, и эта уверенность начала постепенно менять настроение толпы, которая поначалу пришла сюда не каяться и даже не просить — но требовать.
   — Да, мы солдаты! — крикнул кто-то нерешительно. — Но мы хотим, чтобы с нами обращались, как с людьми!
   — Как с людьми? — фыркнул Друз. — Тоже мне, люди! С вами будут обращаться так, как вы того заслуживаете!
   И тут он перегнул палку. Перед ним, все же, стояли не вольноотпущенники и не бывшие гладиаторы, а свободные римские граждане, с молоком матери впитавшие в себя такие понятия, как любовь к родине, гордость и чувство собственного достоинства. Слова Друза — произнесенные, впрочем, скорее в запале — больно резанули их по сердцу. Настроение собравшихся вновь резко изменилось.
   Теперь площадь громыхала гневными криками, раздавался свист и топот, словно в амфитеатре.
   — Да кто ты такой, чтоб нас оскорблять?
   — Вы там прохлаждаетесь в Риме, а мы сторожим границу!
   — По тридцать лет служим!
   — А жалованье — смех один!
   — Почему эти расфуфыренные преторианцы получают столько денег, а мы гнием тут за гроши?
   Друз еще попытался исправить ситуацию.
   — Да потому, что преторианцы не бунтуют против своего цезаря! — крикнул он.
   Толпа снова взвыла.
   — Ах, не бунтуют?! Конечно — их же засыпают подарками!
   — Смотри, как бы мы не выбрали себе нового цезаря, если этот не хочет к нам прислушаться!
   — Правильно, ребята! И рейнские легионы нас поддержат!
   Положение становилось просто угрожающим. Вместо того, чтобы успокоить солдат, призвать их к порядку и заставить разойтись по своим местам, Друз необдуманными словами только еще больше разъярил их.
   Легат Юний Блез взбежал по ступенькам трибунала и наклонился к уху Друза.
   — Не надо так резко, прошу тебя, — шепнул он, — Потом мы им все припомним, но сейчас воздержись от угроз. Иначе мы вообще ноги отсюда не унесем.
   Друз окинул его презрительным взглядом, но не мог не признать, что совет дельный и уместный — толпа заводилась все больше и больше, кое-где уже начали звенеть мечи.
   — Ладно! — крикнул сын Тиберия. — Не будем обвинять друг друга. Давайте спокойно во всем разберемся. Итак, скажите мне ваши пожелания, и посмотрим, что я смогу сделать.
   Люди загомонили еще громче, некоторое время на площади царила полная сумятица.
   — Хорошо! — крикнул, наконец, один из легионеров, видимо, кто-то из зачинщиков бунта. — Мы представим тебе наши требования, но только поклянись всеми богами, что не накажешь потом тех, которые будут говорить.
   — Не требования, а пожелания, — подчеркнул Друз. — Только так я буду с вами разговаривать. Ладно, клянусь, что никто не пострадает. Слушаю!
   Толпа немного расступилась, и перед трибуной стали трое солдат-ветеранов, с лицами, покрытыми шрамами, с многочисленными знаками отличия за проявленную в боях храбрость.
   — Мы просим, чтобы срок службы был сокращен до шестнадцати лет, — громко и отчетливо начал говорить один из них. — Это справедливо. Ведь преторианцы...
   — Дальше, — резко приказал Друз. — Оставим преторианцев. Это другой вопрос.
   — Мы хотим, чтобы жалованье было увеличено до серебряного денария в день, — продолжал легионер.
   — В казне нет денег, — заметил Друз. — Вы же знаете обстановку в стране.
   — А завещание Августа! — заорали вокруг. — По три аурея на человека — это же смешно!
   — Цезарь Август, — с достоинством ответил Друз, — Божественный Август, сам принял такое решение, и никто не вправе оспаривать его. Однако если мой отец изыщет такую возможность, то обещаю, что выплата вам будет увеличена.
   — Ура! — крикнул кто-то, но большинство продолжало грозно гудеть.
   — Что еще? — спросил Друз у представителей солдат, которые по-прежнему стояли перед трибуналом.
   — Пусть с нами обращаются получше! — не выдержал второй делегат. — Офицеры только и знают, что лупят нас своими прутьями. За любую мелочь!
   — А от работы и учений просто не продохнуть! — добавил третий. — Мы не рабы в эргастуле!
   — Дисциплина должна быть крепкой, — безапелляционно заявил Друз. — Об этом и разговора нет.
   — Да мы же не против дисциплины! — закричали кругом. — Но над нами просто издеваются!
   — Хорошо, этот вопрос будет рассмотрен, — согласился Друз. — Все уже?
   — Это главное, — ответили делегаты и поспешно скрылись в толпе, которая расступилась и вновь сомкнулась.
   Люди затихли, ожидая, что же ответит посланник Рима, цезаря и сената.
   — Послушайте теперь меня, — медленно начал Друз. — Я не сомневаюсь, что многие ваши претензии справедливы, и обещаю лично сделать все возможное, чтобы их объективно рассмотрели в столице.
   Но согласитесь — не имея особых полномочий, я не могу сам решить такие важные вопросы, как сокращение срока службы и дополнительные выплаты. Это находится в компетенции сената и цезаря.
   — Так что ты тогда тут делаешь? — снова загудела толпа.
   — Разговорами мы уже сыты по горло!
   — Зачем ты приехал, если не имеешь полномочий!
   — Тихо! — рявкнул Друз, поднимая обе руки вверх. — Когда я ехал сюда, то еще не знал о том, что вы нарушили присягу. Поэтому мой отец, цезарь Тиберий, не наделил меня правом что-либо вам обещать. Но я предлагаю вам сейчас следующий выход: мы немедленно отправим в Рим курьера, который отвезет ваше прошение. К нему я добавлю свое собственное письмо, в котором буду умолять отца прислушаться к вашей просьбе. Уверен, что он не откажет своим верным солдатам, защитникам родины.
   Ну, а пока вы должны разойтись по своим подразделениям и вновь приступить к службе. Помните — рядом граница, рядом варвары. Мы не можем бросить Империю без охраны.
   — Ну, уж нет! — раздались голоса. — Эти обещания мы уже слышали не раз, особенно от Тиберия!
   — Мы не верим вам!
   — Сначала выполните наши условия, а потом мы будем служить, как раньше!
   — Это что, опять идти под палки офицеров? Нет!
   — Как хотите, — холодно заявил Друз, терпение которого истощилось. — Я сделал все, что мог. Если вы немедленно не подчинитесь, я буду считать вас закоренелыми бунтовщиками. И тогда уж ни о каких уступках и речи быть не может.
   Толпа снова всколыхнулась, но теперь это уже не был единый организм. Глядя с трибуны, Друз мог отчетливо различить три группы солдат: одни с яростью продолжали выкрикивать угрозы, другие молча стояли, опустив головы, а третьи — правда, самые немногочисленные — начали даже робко призывать к спокойствию.
   — Ну, хватит вам уже! — раздавались голоса.
   — Надо договориться, сопротивление ничего не даст!
   — Он же пообещал нам выполнить наши условия! Чего еще надо?
   — Давайте расходиться!
   — Будем ждать ответа из Рима!
   Эти возгласы несколько ободрили Друза и собравшихся вокруг него офицеров, но возвращаться к служебным обязанностям легионеры пока не собирались. Они стали выяснять отношения между собой.
   День уже клонился к вечеру.
   Друз устало спустился с трибуны и оглядел свою свиту.
   — Ладно, идемте. Посмотрим, что будет завтра. А сейчас неплохо бы подкрепиться. Мы с утра ничего не ели.
   Поскольку занятые собой солдаты не проявляли больше той явной враждебности к офицерам, которая царила в лагере до сего дня, те могли спокойно пройти через площадь и вновь занять палатку командующего.
   Вскоре был приготовлен и подан скромный ужин. Этим занялись слуги Друза, ибо офицеры Данувийской армии уже давно были вынуждены довольствоваться сухим пайком — повара отказывались обслуживать их, да и с продуктами в лагере было неважно.
   После невеселой трапезы все в молчании расселись вдоль полотняных стен. Никто не осмеливался первым нарушить тишину. Друз о чем-то глубоко задумался, запустив в густые волосы пальцы обеих рук и хмуря брови.
   — Вот что мне пришло в голову, — сказал он наконец. — Я заметил, что не все солдаты настроены одинаково воинственно. Есть такие, которые согласны хоть сейчас прекратить смуту и вернуться к своим служебным обязанностям. А еще больше людей пока не определились до конца и пытаются сделать окончательный выбор между бунтом и примирением. И вот тут очень важно, кто кого опередит, чье влияние окажется сильнее. Понимаете, куда я клоню?
   Некоторые офицеры закивали, легат Юний Блез одобрительно хмыкнул.
   — Так вот, — продолжал Друз, — если победят зачинщики бунта, то вся основная масса солдат пойдет за ними, и тогда положение станет катастрофическим. А если легионеры прислушаются к голосу разума, то инициаторы смуты останутся в меньшинстве, и мы легко с ними справимся.
   Итак, я предлагаю: пусть сейчас офицеры осторожно разойдутся по лагерю и переговорят с мирно настроенными солдатами из их подразделений. А те потом сами найдут себе помощников и начнут агитацию. Таким образом, к утру мы сумеем разъединить силы бунтовщиков и овладеем ситуацией.
   Мудрые слова Друза произвели большое впечатление на собравшихся. План действий был принят единогласно и без возражений; Легат Блез отдал приказ, и офицеры, закутавшись в плащи, стали по одному выскальзывать из палатки и пробираться к месту расположения подразделений, которыми они командовали.
   Друз откинул полог шатра и выглянул наружу; внезапно он резко втянул голову и обернулся к Блезу и нескольким старшим трибунам, которые остались в палатке.
   — Посмотрите-ка на небо! — воскликнул он.
   Офицеры поспешили к выходу и задрали головы вверх. Из их уст вырвался возглас удивления.
   Небо было черным, беззвездным и даже... безлунным. Ночное светило исчезло. Началось затмение.
   Суеверные римляне огромное значение придавали таким явлениям природы, боялись их и связывали с ними многие жизненные события и коллизии.
   Друзу тоже стало не по себе, но он тут же понял, как использовать затмение в своих целях.
   — Где ваши полевые жрецы? — повернулся он к Блезу. — Пусть немедленно объявят по лагерю, что боги разгневались на бунтовщиков, и спрятали луну. Это должно пронять даже самых толстокожих солдат — они же все верят в приметы.
   Действительно, странное явление природы подействовало на легионеров гораздо сильнее, чем все угрозы и обещания Друза.
   — Боги злятся, — шептались они, несмело выглядывая из палаток. — Мы их прогневили.
   — Не надо было бунтовать и убивать офицеров...
   — Теперь остается только подчиниться требованиям Друза, а то жди беды...
   В такой обстановке агитация сторонников мирного соглашения проходила более, чем успешно.
   Утром солдаты вновь собрались на площади. Друз медленно поднялся на трибуну и оглядел море голов.
   Ясно было видно, что легионеры четко разделились теперь на две группы — тех, кто хотел договориться, было побольше, но те, кто не поддался на уговоры, были настроены более решительно. Многие из них угрожающе поигрывали мечами, которые висели на кожаных поясах, и бросали злые взгляды в сторону Друза, офицеров и недавних товарищей по бунту, которые сейчас пошли на попятную.
   — Ну, что, солдаты? — крикнул Друз. — Вы видели гнев богов? Разве вам мало такого предзнаменования?
   — Не слушайте его, — зашумели в стане мятежников. — Еще неизвестно, на кого разгневались боги, — на нас или на них, наших мучителей. Жрецы ошиблись или просто продались офицерам!
   — Не кощунствуйте! — заорали из противоположной группы. — Как можно такое говорить?
   — Тихо все! — прекратил диспут Друз. — Слушайте меня. Я последний раз предлагаю вам договориться по-хорошему. Ваше прошение будет отправлено в Рим, где цезарь и сенат примут свое решение. Но вы сейчас должны вернуться к службе. Обещаю, если вы это сделаете, мы не будем доискиваться, кто начал смуту и подстрекал других к неповиновению.
   Этими словами он хотел внести разлад и в стан непримиримых бунтовщиков, справедливо полагая, что на прежних позициях тех удерживает и страх наказания.
   Солдаты в обеих группах стали перешептываться и совещаться, толпа зашевелилась и загудела.
   Легат Юний Блез поднялся по ступенькам и стал рядом с Друзом.
   — Уже лучше, — шепнул он. — Не то, что вчера. Но боюсь, что если мы сейчас же не покончим решительно с неповиновением и не лишим влияния вожаков бунта, то все снова может измениться. Ночью те, в свою очередь, начнут агитацию, а на второе затмение рассчитывать не приходится.
   — Посмотрим, — буркнул Друз, оглядываясь вокруг.
   Тем временем сторонники мирного соглашения начинали брать верх, все больше легионеров перебегали к ним, их группа росла, но и мятежники представляли собой еще довольно многочисленный отряд, готовый, видимо, на все.
   Друз повернул голову и пристально посмотрел в глаза Блеза. Легат понял его немой вопрос.
   — Боюсь, что этот приказ они не выполнят, — сказал он, качая головой. — Так мы только все потеряем, если я сейчас скомандую им напасть на бунтовщиков. Они же там друзья-товарищи, и не захотят убивать своих.
   Наступил решающий момент — от ближайших нескольких минут зависело все.
   Друз хмурил брови, подыскивая решительные слова, которыми мог бы одним махом разрубить этот узел, и одержать окончательную победу над солдатами.
   И в этот миг все вдруг замерли, а потом одновременно повернули головы к Принципальным воротам лагеря, откуда долетел пронзительный звук военных труб.
   Легионеры Данувийского корпуса с самого начала бунта напрочь позабыли о своих обязанностях, и офицеры не могли даже сформировать обычных дозоров и выставить посты на подступах к лагерю, как того требовал устав. Поэтому не было ничего удивительного а том, что сейчас никто не заметил и не оповестил остальных о подходе довольно крупного воинского отряда.
   Глаза Друза вспыхнули радостью, когда он увидел знамена и значки преторианских когорт.
   Это прибыл, наконец, префект Элий Сеян с подмогой. Ливия отправила его немедленно, как только узнала о волнениях в Иллирии, и Сеян, понимая всю важность миссии, день и ночь гнал вперед своих людей, не давая перевести духа. И он появился как раз вовремя.
   Легионеры-данувийцы, кто с тревогой, кто с радостью, а кто и с ужасом, смотрели, как входят в лагерь сверкающие позолоченными доспехами ряды преторианцев. Сеян привел с собой две столичные когорты и пару сотен конницы, составленной из нумидийцев и германцев. Силы довольно внушительные.
   Солдаты в напряжении следили, как префект отдает своим людям приказ остановиться, потом спрыгивает с лошади и решительно направляется к трибуналу. Толпа послушно расступилась перед ним. Друз вытянул вперед правую руку в приветствии.
   — Рад видеть тебя, Элий Сеян! — крикнул он. — Ты прибыл кстати. Большинство этих несчастных уже образумились и готовы подчиниться нам. Но есть еще кучка крикунов, для которых личная выгода оказалась более важной, чем верность присяге и слава наших знамен. Боюсь, придется нам проучить их, раз уж они не понимают слов. Готовы твои преторианцы выполнить мой приказ?
   — Да, господин, — серьезно ответил Сеян, продолжая пробираться к трибуне. — Мои солдаты верны своему долгу и не знают жалости к бунтовщикам.