Такая была ситуация в германских провинциях, когда в Могонциак, наконец, прибыли Сабин, Кассий Херея и измученный долгим переходом Корникс.
* * *
   Но в городе они нашли только Публия Виттелия — заместителя главнокомандующего. Тот объяснил, что Германик сейчас в Бонне, но скоро должен вернуться. Его семья как раз здесь.
   В Могонциаке было спокойно. Легат Тринадцатого легиона Сульпиций Руф — единственный из восьми командиров — сумел удержать своих людей в повиновении, и они не присоединились к бунту. Поэтому здесь, в Могонциаке, Германик мог отдохнуть от трудов и тревог и часто наведывался сюда.
   Он прибыл лишь через неделю, уставший, осунувшийся, но, как всегда, гордый и полный достоинства. Ему было чем гордиться — теперь уже точно можно было сказать, что мятеж усмирен. Ветераны были отпущены по домам, солдаты получили деньги, а те немногие, кто не пожелал смириться, были схвачены своими же товарищами и казнены публично по приказу главнокомандующего.
   Узнав, что в лагере находится трибун Кассий Херея, Германик немедленно вызвал его к себе. Кассий взял с собой и Сабина. В шесть часов вечера они вошли в скромную палатку наместника обеих провинций.
   А в двух милях от Могонциака по Рейнскому тракту скакал гонец, который вез из Рима сведения чрезвычайной важности. Он очень спешил и полузагнанный конь тяжело дышал, с трудом переставляя непослушные ноги и болезненно хрипя.

Глава XVII
Приготовления

   Ливия торопливо шла по коридору Палатинского дворца, спеша в апартаменты Тиберия с долгожданным известием; ее губы были, как всегда, поджаты, на лбу пролегли несколько резких морщин, но в глазах светились злоба и торжество.
   Из-за поворота вдруг показался смуглокожий раб в дворцовой ливрее и вежливо поклонился.
   — Прости, госпожа, — сказал он. — Там прибыл префект претория и просит позволения поговорить с тобой.
   — Ах, Сеян! — воскликнула Ливия, не скрывая своей радости. — Да где же он? Скорее зови его сюда! Как вовремя, как кстати!
   И императрица, не в силах сдержать нетерпение, сама устремилась вслед за рабом навстречу Сеяну.
   Тот приветствовал свою повелительницу бравым салютом. Он выглядел уставшим, лицо казалось серым, под глазами круги, но силы его были еще далеко не исчерпаны, и императрица с удовлетворением отметила это.
   — Здравствуй, Элий, — сказала она ласково, что случалось весьма редко.
   Сеян сразу понял, что у Ливии прекрасное настроение. Что ж, тем лучше. В последнее время его собственное настроение напрямую зависит от того, как чувствует себя эта женщина.
   — Мы наслышаны о твоих подвигах в Далмации, — продолжала Ливия. — Не сомневаюсь, что в усмирении бунта твоих заслуг больше, чем заслуг Друза. И ты получишь достойную награду.
   — Твой внук отлично справился с заданием, — скромно заметил Сеян. — Я лишь по мере сил помогал ему, служа отечеству и выполняя свой долг.
   — Ладно, ладно, — улыбнулась Ливия. — Но ты прибыл как раз вовремя. Сегодня наш великий день, вернее — ночь.
   — А что случилось? — насторожился вечно подозрительный префект претория.
   — Сейчас узнаешь. Пойдем скорее.
   Она оперлась о сильную руку Сеяна, и они вдвоем двинулись к комнатам, которые занимал Тиберий.
   Цезарь был в библиотеке. Он сидел за столом и старательно изучал «Анабазис» Ксенофонта, при чтении слегка шевеля губами, морща лоб и хмуря брови.
   Рядом на тахте лежал Фрасилл со своим неизменным ожерельем. В углу скучал раб, в чьи обязанности входил розыск нужной книги и доставание ее с высокой полки.
   — Выйди, — коротко бросила слуге Ливия, только появившись на пороге комнаты.
   Фрасилла она окинула неприязненным взглядом, но ничего не сказала. Она терпеть не могла этого — как она считала — шарлатана, но не хотела из-за него ссориться с сыном, который обязательно встал бы на защиту своего любимца.
   — Закрой дверь, Элий, — распоряжалась дальше императрица.
   Тиберий оторвал глаза от книги и с неудовольствием посмотрел на мать. Опять она ему мешает. Да когда же это закончится?
   — Ну, — торжествующе произнесла Ливия, когда все ее приказы были исполнены, — радуйся, сын. Сегодня мы, наконец, одержим полную победу, и никто уже не покусится на твою законную власть.
   — В чем дело? — буркнул Тиберий. — Ты же видишь, что я занят.
   «Какой идиот, — в очередной раз с сожалением подумала Ливия. — И за что боги покарали меня таким сыном?»
   Но она тут же овладела собой и улыбнулась.
   — Скоро ты сможешь заниматься всем, чем захочешь. Опасность, которая нам всем грозила, практически предотвращена.
   И императрица замолчала, делая театральную паузу.
   Сеян уже начал о чем-то догадываться, но пока держал свои мысли при себе; Фрасилл несколько раз медленно кивнул, ни на кого не глядя; лишь один Тиберий, казалось, никак не мог взять в толк, о чем идет -речь.
   — Ты можешь говорить яснее, матушка? — сказал он, еле сдерживая раздражение.
   — Могу, — вздохнула Ливия. — Так вот, слушай. Сейчас верный человек принес мне известия из Остии. Наконец-то твой Никомед, Элий, — она повернулась к Сеяну, — оправдал мое доверие. Кажется, ему удалось уговорить Агриппу Постума тайно прибыть в Рим якобы для встречи со своими сторонниками. Ну, а тут уж мы его встретим, как полагается.
   — Какого Агриппу Постума? — взвился Тиберий. — Беглого раба? Я бы не стал воевать против члена моей семьи.
   «Трус, — презрительно подумала Ливия. — И здесь хочет перестраховаться. Он-то прекрасно знает, кто это такой».
   — Конечно, конечно, — успокоила она сына, не желая ссориться в такой счастливый момент.
   Потом снова повернулась к Сеяну.
   — Элий, преторианцы будут выполнять твои приказы? С Постумом... то есть, с Клементом идет его «армия».
   — Как армия? — перепугался Тиберий. — Так он все-таки решился выступить? Что же мы будем делать? Почему он перешел к активным действиям? Ведь ты же говорила...
   — Потому, что ты уморил голодом его мать, — язвительно заметила императрица. — В нем взыграли сыновние чувства и жажда мести. Он идет, чтобы казнить нас с тобой.
   Она не удержалась, чтобы еще больше не напугать трусливого Тиберия. Тот побледнел и закусил губы. Фрасилл, который все понял, успокаивающе посмотрел на него. Тиберий перехватил взгляд астролога и глубоко вздохнул.
   — Так как, Элий? — снова спросила Ливия. — Будут преторианцы тебя слушаться?"
   Сеян пожал плечами.
   — Те, что вернулись со мной из Далмации, — да, в них я уверен. С остальными у меня давно не было контакта, я не знаю их нынешних настроений.
   — О, двух когорт вполне хватит, — пренебрежительно махнула рукой Ливия. — У Постума... прости, цезарь, Клемента, — она открыто издевалась над сыном, — всего три тысячи моряков и еще столько же всякого сброда. Неорганизованная, плохо вооруженная и необученная толпа. Твои молодцы, Элий, легко с ними справятся. Ну, добавим еще две сотни германцев из личной цезарской охраны. Ты не возражаешь, сынок? — сладким голосом спросила она.
   — Делай, что хочешь, — буркнул Тиберий, глядя в пол.
   — К тому же, на вашей стороне будет эффект неожиданности, — продолжала Ливия, обращаясь к Сеяну.
   — Я понял, госпожа, — кивнул префект претория. — Думаю, мы справимся. И еще одно... Я обещал моим людям денежную награду за усмирение бунта...
   — Я удваиваю ее, — перебила его императрица. — И еще столько же обещаю выплатить в случае успеха сегодняшней операции. Так и передай им.
   — Благодарю, — облегченно вздохнув, ответил Сеян. — Теперь можешь на них рассчитывать во всем.
   — Отлично. — Императрица довольно потерла руки. — Итак, вот мой план. Никомед сообщил, что Постум собирался выехать вечером вместе с ним и несколькими спутниками. Сейчас они должны быть уже в дороге и прибудут в Рим часа через два. Остальное его войско выступит следом и намерено подойти к городу перед рассветом.
   К тому времени Агриппа надеется взбунтовать римских ремесленников и торговцев, прельстить подарками плебеев и пролетариев, обещать свободу гладиаторам... Он действительно сумасшедший,
   Но этого мы не допустим. Никомед отведет его в условное место, где нашего «беглого раба» тут же скрутят люди Эвдема. Проще, конечно, сразу же его убить, но я очень хочу посмотреть в глаза этому наглецу, и не могу отказать себе в таком удовольствии.
   — Что за дурацкая идея? — возмутился Тиберий. — А если его потом узнают? Нет, лучше убить сразу.
   — Кого узнают? — невинно спросила Ливия,
   — Ну, — смутился Тиберий, — если кто-нибудь вдруг разглядит, что тот человек вовсе не Клемент...
   — А, вот ты о чем! — усмехнулась императрица. — Ну и что? Это не имеет значения. Ведь официально Агриппа до сих пор не реабилитирован, и то, что он самовольно покинул место ссылки, ставит его вне закона. И мы будем правы, поступив с ним, как с изменником и государственным преступником.
   — А если всплывет завещание Августа? — не сдавался Тиберий.
   — Какой ты осторожный, — усмехнулась женщина. — Но ведь до сих пор оно не всплыло? Может, его вообще нет.
   Тиберий открыл рот, чтобы еще что-то сказать, но Ливия жестом остановила его.
   — Ладно, не будем терять времени. Обещаю, что, если возникнут сложности с поимкой Агриппы, он умрет на месте, и никто ничего не узнает. А сейчас давайте обсудим, где встретить «армию» Постума. Какие у тебя соображения, Элий?
   Еще несколько минут они совещались, пока не обговорили все детали. Сеян немедленно отправился к своим преторианцам, чтобы отдать необходимые приказы и отвести их на позиции.
   Ливия немного задержалась.
   — Крепись, сын, — торжественно сказала она. — Скоро, очень скоро ты станешь единственным правителем величайшей в мире Империи.
   — Да, — буркнул Тиберий. — А как же Германик?
   — О Германике не беспокойся. Он слишком занят сейчас. Да я тебе уже объясняла — он не будет бунтовать, не имея на руках официального завещания Августа.
   — Но куда же оно все-таки подевалось? — задумчиво спросил Тиберий. — Ведь принцепс сам говорил мне о том, что оно существует.
   — Не думай об этом, — успокоила его Ливия. — Главное, что его еще никто не огласил. А после смерти Постума оно уже не будет представлять той опасности. Лучше помолись богам, чтобы наш сегодняшний план удался.
   — Зря ты пришла с этим ко мне, — недовольно протянул Тиберий. — Могла бы и сама справиться. Я тут сидел, читал Ксенофонта...
   — Ну и читай дальше, — со вздохом махнула рукой Ливия. — Действительно, мы бы и без тебя прекрасно справились... цезарь.
   Она вышла и направилась в свою спальню, чтобы ждать там известий от Эвдема и Сеяна.
   А сам префект претория в это время уже уводил своих воинов к Капенским воротам, где предполагалось встретить сторонников Агриппы Постума.
   Сеян думал о Тиберий.
   «И это наш повелитель? Слизняк и трус. Ну, подожди, цезарь, я еще приберу тебя к рукам. Ты будешь есть у меня с ладони и ходить на поводке, словно дрессированный медведь. А управлять страной буду я. Ну, конечно, не без помощи твоей достойной матушки. По крайней мере, первое время».

Глава XVIII
Расправа

   Охваченный лихорадкой деятельности и жаждой мести, Постум быстро собрался и поскакал в Рим, чтобы поднять город на борьбу против кровавого тирана Тиберия и его змеи-матери. С ним отправились Секст Курион, Никомед и четверо надежных моряков из экипажа Куриона.
   Все семеро вскочили на лошадей и понеслись по Остийской дороге. Никомед не привык ездить верхом, и немилосердно страдал; стойкости добавляла ему лишь мысль, что хоть на этот раз он, кажется, не подвел императрицу.
   Моряки тоже не очень уютно чувствовали себя в седлах, но приходилось терпеть.
   Постум рассчитывал добраться до города с наступлением темноты, проникнуть в его ворота и повидаться со своими тайными сторонниками. А часа через три-четыре должно было подойти остальное его войско — три тысячи моряков и столько же навербованных в последние недели разбойников, беглых рабов и бывших гладиаторов. Эта «армия» представляла собой разношерстную, бесформенную толпу, но располагала достаточной силой и желанием, чтобы сломить слабое — как предполагалось — сопротивление преторианцев и городских стражников и овладеть столицей.
   Постум приказал в первую очередь захватить Палатинский дворец и арестовать Ливию, Тиберия и Сеяна.
   Пока всадники мчались во весь дух по виа Остия, в самом порту шла лихорадочная подготовка к выступлению. Командование приняли морские офицеры; они распределяли оружие, формировали отряды и пытались заставить своих подчиненных хоть как-то придерживаться строя и выполнять команды.
   Войско выступило через полтора часа после отъезда Постума. Его провожали напутственные крики горожан и рев труб, в которые изо всех сил дули оставшиеся на триремах матросы.
   Небольшой отряд подскакал к Остийским воротам около полуночи. К удивлению бдительного Куриона, охраны там не было; дремал, опершись на копье, лишь какой-то инвалид из городской когорты. Но Постума это не насторожило.
   — Веди на место, — приказал он Никомеду, когда они спрыгнули с лошадей.
   Один из матросов поручил животных заботам сторожа из прокатной конторы и семеро мужчин вошли в ворота Рима.
   Миновав акведуки Аппийского водопровода, они быстро направились в Субуру, где, по словам Никомеда, в доме одного из купцов их уже ждали надежные люди.
   Куриону эта экспедиция нравилась все меньше и меньше, но, видя состояние Агриппы, который просто кипел от бешенства, офицер предпочитал не заводить с ним разговор на эту тему, а лишь пристально смотрел в спину Никомеда, сжимая под плащом рукоятку острого морского кортика.
   — Ну, долго еще? — нетерпеливо спросил Постум, когда они преодолели несколько стадиев и углубились в плотно заставленный многоэтажными домами район.
   — Уже скоро, господин, — ответил грек, внимательно и тревожно оглядываясь по сторонам.
   С приближением решающего момента он трусил все сильнее и с трудом сдерживал дрожь в коленях. Никомед понимал, что, когда его предательство раскроется, шутить с ним никто не будет.
   Постум нетерпеливо подергивал плечом, до боли закусывая губу. Как ему не терпелось отомстить, наконец, за всех — за мать, за братьев, за себя. Свести счеты с ненавистной Ливией и ее лживым сыночком. А потом наградить всех тех, кто не бросил его, кто помнил о нем, кто помогал. И нет разницы, был ли это патриций и сенатор Гней Сентий Сатурнин, или какой-то бродяга с виа Аппия. Они все поддержали его дело, справедливое дело, и получат по заслугам.
   Никомед старательно вертел головой, вглядываясь в темноту. У него сейчас была только одна мысль — дойти до условленного места, где затаились головорезы Эвдема, подать сигнал и удрать подальше. Ему совсем не хотелось потом смотреть в глаза Агриппе Постуму или Куриону.
   Каждый шаг приближал их к засаде. Громоздились по обеим сторонам улицы молчаливые, темные высокие инсулы; где-то вверху между ними мертвенно-бледным светом отливала луна.
   Наконец, Никомед увидел то место, о котором ему говорили. Здесь! Пора!
   "О, Зевс Громовержец и ты, Меркурий, мой покровитель, помогите. " — зашептал потный от страха грек.
   Он дрожащей рукой нащупал на шее веревочку, на которой висел свисток, врученный ему Ливией. Потянул, сжал серебряную трубочку в кулаке.
   И быстро коротко свистнул три раза.
   А потом, словно заяц, за которым гонится свора собак, нырнул в заранее присмотренную подворотню.
   Агриппа, Курион и матросы на миг замерли от неожиданности. А в следующее мгновение из каких-то дверей, из-за углов, из ниш в зданиях стремительно выскочили полтора десятка фигур и набросились на них. Люди двигались молча, без криков и шума. В их руках были дубинки и мечи.
   — Предательство! — громко крикнул Постум. — Держитесь, друзья! За мной!
   Он успел выхватить меч из ножен, но тут сильный удар по голове сбил его с ног. Агриппа полетел на землю, на него сразу же навалились несколько человек, посыпались еще удары, в руки впилась жесткая веревка.
   Курион всадил свой острый кортик в живот одному из нападавших и бросился на помощь Постуму. Но чье-то лезвие вонзилось ему в спину. Перед глазами трибуна вспыхнули огни, голова закружилась. Оказавшийся рядом Эвдем резко рубанул его мечом по шее, и Курион рухнул на землю, истекая кровью. С моряками тоже было быстро покончено — те не успели даже оказать сопротивления.
   У Эвдема был приказ живыми никого не брать, кроме Постума. И он его выполнил. Помощник Сеяна был очень доволен собой, он уже предвкушал награду, которую получит от своего господина. Хотя, конечно, голова его еще здорово гудела после удара дубинки Корникса. Но ничего, это скоро пройдет.
   Агриппу — связанного и наполовину потерявшего сознание — подняли на ноги и швырнули в запряженную парой мулов крестьянскую повозку, которая ждала неподалеку. Тут же появился и Никомед, гордый, как павлин. Он воинственно хмурил брови, но к Постуму все ж близко не подходил.
   Эвдем отдал короткий приказ, погонщик щелкнул плетью, и повозка медленно покатила по улицам Субуры. Остальные участники нападения пошли за ней пешком.
   Трупы Куриона и матросов остались лежать на месте схватки. Черная в свете звезд кровь медленно растекалась из-под тел.
* * *
   «Армия» Постума, не зная, что случилось с их предводителем, в назначенное время подошла к Остийским воротам Рима. По дороге к походу присоединялись все новые группы людей; нагнал войско и бывший пират Феликс с остатками своего отряда.
   Таким образом, к городу прибыли около семи тысяч человек — неорганизованных, своевольных, плохо вооруженных и обученных, по большей части пьяных — но это была сила, с которой следовало считаться.
   Сеян, который расставил своих преторианцев на позициях между Остийскими воротами и храмом Доброй богини и который каждые полчаса получал от агентов Ливии сведения о продвижении противника, начал уже опасаться за исход операции. Ведь он располагал лишь двумя с небольшим тысячами солдат. Правда, солдаты эти были прекрасно экипированы и подготовлены, но все же...
   Если бы вдруг хоть часть горожан решила прийти на помощь людям Постума, преторианцам пришлось бы туго.
   А на подкрепление им рассчитывать не приходилось — по приказу Ливии остальные гвардейские когорты, расквартированные в городе, должны были оставаться на месте и ни в коем случае не выходить на улицы. Императрица опасалась, что эти подразделения не будут особо рьяно защищать цезаря, а то и вообще могут перейти на сторону Агриппы. То же относилось и к отрядам префекта города.
   Но когда толпа сторонников Постума подошла к Риму, у Сеяна не оставалось другого выхода, как только принять бой и повести его в соответствии с заранее намеченным планом.
   Он отдал своим солдатам приказ соблюдать тишину и ждать, надеясь, что войску Постума скоро надоест торчать под стенами, и оно войдет в город, где не окажется уже того простора и где будет легче ударить на них сомкнутым строем железных когорт.
   Так и получилось.
   Выждав с полчаса, разбойники и гладиаторы подняли крик:
   — Да чего мы тут стоим?
   — Надо входить в город!
   — Постум, небось, уже на Палатине вино пьет!
   Напрасно морские офицеры пытались образумить их, говоря, что Агриппа еще не подал знак к нападению, что в темном городе их может ждать засада, — пьяные и охваченные жаждой грабежа вояки ничего не желали слушать.
   Моряки пока молчали, но мысленно присоединялись к крикам своих соратников. Им тоже надоело стоять без дела и хотелось погулять вволю.
   Наконец, самые нетерпеливые начали отделяться от общей массы и небольшими группами проникать в Рим, где сразу же разбегались по улицам в поисках какой-нибудь добычи.
   Сеян учел и это: в темных переулках в районе Тригеминских ворот он расставил патрули, которые без шума и криков окружали мародеров и брали в плен или убивали на месте, если те пытались сопротивляться.
   Но вот настал момент, когда терпение окончательно лопнуло, и плотная нестройная толпа повалила в открытые ворота, отчаянно вопя и размахивая мечами, палицами и топорами:
   — Вперед!
   — Смерть Тиберию!
   — Слава Агриппе Постуму!
   — На Палатин! На Палатин!
   Этого момента и ждал Сеян. Его когорты — дождавшись, пока противник войдет в город — неожиданно атаковали с двух сторон, а сзади на обезумевших от страха людей ударили две конные центурии и отряд германцев из личной цезарской охраны.
   Зажатые в кольце щитов и копий, моряки и разбойники в ужасе метались, топча и сбивая с ног друг друга. Крик отчаяния повис над местом побоища.
   Преторианцы работали четко, как на учениях, — первая шеренга копьями сталкивала в кучу десяток-другой сторонников Агриппы, а вторая затем безжалостно рубила их мечами. Кровь потоками текла по земле, ноги бойцов скользили на выпавших из вспоротых животов внутренностях, слышались звуки ударов, короткие команды в стане гвардейцев, дикие вопли в толпе избиваемых, ржание лошадей и гортанные выкрики нумидийцев из кавалерийского отряда.
   Около тысячи моряков с мизенских трирем все же сумели — под руководством своих, не потерявших головы, офицеров — сформировать боевую колонну. К ней пристроился и Феликс со своими людьми, которые в схватке с преторианцами на Аврелиевой дороге приобрели необходимый опыт, и тоже сохраняли хладнокровие.
   Эта колонна с отчаянием обреченных ударила в то место, которое занимали германцы из цезарской охраны. Те не выдержали напора и расступились; в образовавшуюся брешь хлынул поток матросов.
   Они в панике бросились бежать по Остийской дороге, оглашая окрестности криками и поливая землю кровью из полученных ран. В погоню за ними устремились конные нумидийцы, потрясая своими длинными гибкими копьями. А прорыв тут же замкнули преторианцы. Избиение продолжалось.
   Но Феликсу вместе с несколькими разбойниками удалось выскользнуть. Он благоразумно решил, что не стоит пытаться уйти по дороге, где все равно конники догонят их и растопчут. Бывший пират махнул рукой своим людям и нырнул в какой-то темный переулок. В этом лабиринте нетрудно было затеряться. Их не преследовали, может, даже не обратили внимания на кучку беглецов.
   Зажатые в тиски сторонники Агриппы, оставив всякую мысль о сопротивлении или спасении, стали швырять оружие на землю и молить о пощаде. Но гвардейцы продолжали остервенело рубить их и колоть остриями копий.
   Сеян сообразил, что, если так пойдет дальше, Империя может остаться без своих морских кадров, и отдал приказ прекратить побоище. Люди падали на колени и протягивали руки, сдаваясь в плен.
   Префект знал, что многие из них пошли за Постумом не по убеждению, а поддавшись стадному чувству или из желания погулять как следует, что разнообразило бы нудную службу на корабле. Ладно, их потом накажут и простят, а прочий сброд — бандитов и беглых рабов — и так будут ждать придорожные кресты.
   Преторианцы строили пленных в колонны и по одной уводили с места боя, на котором осталось лежать две с лишним тысячи трупов. Все, дело сделано, победа одержана и теперь верных солдат цезаря ждет награда.
   Сеян стащил с головы шлем и провел рукой по потному лбу. Слава богам! Он справился со своим заданием. Мятежник и бунтовщик Агриппа Постум более не угрожает основам государства. Императрица будет довольна.
   Колонны пленных одна за другой исчезали в темноте; люди шли, понурив головы и тяжело переставляя ноги. Конвой нетерпеливо подталкивал их остриями копий.
   С другой стороны уже подходили направленные Ливией похоронные команды, чтобы сразу же навести порядок возле Остийских ворот — проснувшись утром, горожане не должны знать, что тут произошло ночью.
   А по дороге к Остии в панике бежали остатки моряков; нумидийцы настигали их, топтали копытами коней, пронзали копьями и рубили мечами. Но и эти кровожадные псы уже насытились смертью; то один, то другой всадник поворачивали лошадей обратно и скакали в город, предоставив уцелевшим сторонникам Агриппы продолжать свое бесславное отступление.
   А Феликс и его товарищи осторожно пробирались сонными улицами в район Эсквилина, где можно было надежно укрыться от вигилов и стражников.
   Им повезло — они не наткнулись ни на один из патрулей Сеяна и благополучно добрались до Кливус Вибриус.
   Мятеж был подавлен. Тучи, сгустившиеся было над Империей и головой Тиберия, начали рассеиваться.

Глава XIX
Отчаяние

   Когда Кассий Херея и Сабин вошли в палатку главнокомандующего Рейнской армией, Германик с улыбкой пошел им навстречу.
   — Рад видеть тебя, Кассий, — сказал он. — Долго же ты путешествовал.
   — Да уж, — буркнул трибун. — Я мог и вообще не вернуться, если бы не этот человек.
   И он указал на Сабина.
   Германик окинул того дружелюбным взглядом и жестом пригасил пройти.
   — Садитесь вон там, — показал он. — Выпейте вина и расскажите мне все.
   На небольшом походном столике стояли чаши с вином и подносы с закуской.
   Оба трибуна присели на табуретки, Германик расположился рядом. Он очень устал за последнее время, похудел и осунулся, но в глазах по-прежнему горел огонь.
   — Рассказывайте, — приказал он, когда гости сделали по нескольку глотков.
   Кассий Херея начал говорить, Сабин дополнял его повествование. Германик слушал молча, иногда он хмурил брови, иногда закусывая губу, время от времени его пальцы сжимались в кулаки, а лицо покрывалось бледностью.