Страница:
Взволнованный грек тут же выложил им все о Сабине, подчеркнув, что считает своим долгом... невзирая ни на что... готов верой и правдой служить...
Его выслушали молча, потом один из мужчин в плащах сказал что-то другому на ухо и тот решительно махнул рукой:
— Веди на корабль.
Никомед с радостью бросился показывать дорогу. Цезаря он не узнал, но патрицианские манеры Фабия Максима произвели на него самое благоприятное впечатление.
«Да, это явно кто-то из высших чиновников, — решил грек. — Такой за столь ценную услугу может облагодетельствовать бедного моряка».
Никомед совершенно не опасался теперь гнева Сабина — с целым-то отрядом преторианцев за спиной. А вот сейчас мы тебя...
Вопреки его ожиданиям, однако, трибуна не арестовали, а отвели в каюту. Вскоре оттуда вышел Фабий и увел солдат. Шкипер почувствовал легкое беспокойство. Вскоре патриций вернулся в сопровождении еще одного человека. Тот кутался в плащ еще более тщательно, чем цезарь.
Фабий приказал Никомеду готовиться к отплытию.
— Куда? — опешил грек.
— На Планацию, — коротко ответил сенатор.
А когда шкипер изумленно открыл рот, лихорадочно соображая, не свалял ли он, часом, дурака, поспешив с доносом, ткнул ему в лицо пропуск, подписанный цезарем.
Никомед немного успокоился и принялся отдавать команды. Странный народ эти патриции, но тут, по крайней мере, все законно — есть надлежащий документ, а значит, ему ничто не угрожает. Ой, да пусть уже сами разбираются, у бедного шкипера и своих забот хватает.
Окончательно он успокоился, когда Фабий вручил ему несколько золотых монет и пообещал дать еще, если он того заслужит. Так что теперь у Никомеда было только одно желание — оправдать доверие столь высокого лица, что несомненно будет способствовать улучшению финансового положения уроженца Халкедона.
Вот почему «Золотая стрела» быстро развернулась и двинулась в восточном направлении. Шли пока на веслах — ветра не было; но шкипер надеялся, что за Ильвой бог Эол вспомнит о своих обязанностях, и можно будет поставить хотя бы грот. Время — деньги. Он ведь и так выбьется из графика с этими незапланированными поездками. А хозяину это явно не понравится, тем белее, что Никомед отнюдь не собирался делиться с ним полученными от Фабия деньгами.
Цезарь остался в каюте капитана; человек, которого привел Фабий, тоже спустился туда. Сам патриций находился на палубе — вместе с Сабином они стояли у борта. Корникс, умоляя богов надоумить его хозяина не лезть больше во всякие подозрительные дела, расположился на корме, наблюдая за действиями рулевого и время от времени поплевывая в воду.
Было тихо, лишь судно с легким шипением резало волны, ритмично поднимались и опускались весла в руках опытных рабов, негромко скрипели снасти, да иногда раздавался ворчливый голос Никомеда, подгоняющего кого-то из матросов.
На небе игриво перемигивались яркие звезды, за кормой оставались немногочисленные огоньки Пьомбино, а прямо по курсу уже вырастала темная громада острова Ильва, от которого до Планации было рукой подать.
Сабин и Фабий долго стояли молча, всматриваясь вдаль и думая каждый о своем.
— Когда ты принял письмо? И где? — спросил вдруг сенатор.
Сабин ответил, рассказал со всеми подробностями. Фабий кивнул и опять замолчал.
Плескалась вода за бортом, глухо звучали голоса матросов, скрипели уключины. Рабы старательно налегали на весла, горячо молясь, чтобы боги, наконец, послали попутный ветер и избавили их от каторжного труда.
Эол услышал их — ведь богам все равно, молится ли знатный патриций или жалкий раб, лишь бы искренне молился.
— Ставить парус! — крикнул Никомед с мостика. — Шевелись, бездельники!
Матросы засуетились: некоторые принялись разматывать льняное полотно, другие подтягивали снасти, один полез на мачту.
Сабин и Фабий наблюдали за этим оживлением.
— Теперь пойдем быстрее, — с видом опытного моряка произнес трибун. — Этот проклятый грек, конечно, большая сволочь, но дело свое знает.
Сенатор усмехнулся.
— Думаю, тебе не стоит обижаться на него, — сказал он. — Наоборот, видишь как все удачно получилось? Клянусь Фортуной, ты счастливчик, Гай Валерий.
— Да уж, — буркнул Сабин. — Что-то пока мне не очень весело и, честно говоря, я несколько опасаюсь за свое будущее.
— Ничего, — успокоил его сенатор. — Думаю, все будет хорошо. Во всяком случае, лучше, чем ты думаешь. Поверь, я сам от души надеюсь на благополучное окончание этой истории. А что тебе повезло — это точно. Если бы ты сам поплыл на Планацию и там тебя заметила стража — а она бы заметила, можешь мне поверить — с тобой вообще никто не стал бы разговаривать. Продырявили бы копьями, и все. Такой у них приказ.
Сабин нахмурился. Что ж, вполне может быть. Уж, конечно, Агриппу Постума стерегут не так, как мелкого воришку, пойманного на краже кур.
Парус, тем временем, взвился вверх, затрепетал и захлопал на ветру, потом натянулся. Судно несколько раз дернулось и плавно двинулось дальше. Послышалась команда гортатора, рабы убрали весла — больше в них не было необходимости.
Оставив Ильву по левому борту, «Золотая стрела» взяла курс на Планацию. Впереди было еще около двух часов пути.
— Кто такие? Тут запрещено приставать.
— По приказу цезаря Августа, — крикнул в ответ Фабий, перегнувшись через борт. — Нам нужно повидать Марка Агриппу Постума.
— Пропуск есть? — осведомился голос уже не так сурово.
— Есть.
Люди на берегу успокоились и молча ждали, пока «Золотая стрела» пришвартуется, матросы опустят трап и нежданные визитеры сойдут на сушу.
— Ты останешься здесь, — бросил Фабий Сабину, направляясь к каюте. — Следи за своим греком, чтобы он не вздумал удрать.
Трибун кивнул, с удовлетворением представив себе, как он сейчас побеседует с подлым Никомедом на предмет взаимного доверия.
На палубе появились двое мужчин в плащах. Фабий Максим поддержал одного из них под руку и помог сойти по трапу. Второй следовал за мим на некотором расстоянии.
«Кто это такой, интересно? — подумал Сабин. — Хотя, мне-то какое дело? Это уже проблемы цезаря».
Трое спустились на землю, коротко переговорили с людьми на берегу, потом они все вместе двинулись вглубь острова, где мерцал слабый огонек.
Сабин зевнул и огляделся. Матросы расселись на палубе, чтобы немого передохнуть. Рулевой закрепил румпель и тоже устроился у борта. На носу послышался плеск — кто-то бросил якорь. Корникс мирно спал, положив голову на бухту каната.
А вот Никомеда нигде не было видно. Наверное, он понял, что остаться сейчас один на один с трибуном будет для него небезопасно.
Но Сабин был настроен решительно, в душе его пылал пламенный гнев, а руки чесались наказать за предательство. Нельзя же, в самом деле, прощать такое.
Он простучал по доскам палубы своими подкованными сандалиями, преодолевая легкую качку, и приблизился к каюте капитана. Толкнул дверь.
Она была заперта изнутри.
— Открывай! — со злостью сказал Сабин. — Все равно ведь никуда не денешься.
— Ты не имеешь права! — испуганно взвизгнул грек из-за двери. — Я выполнил свой долг гражданина. Уходи отсюда, а то позову моих людей.
— Твои люди пальцем не шевельнут, чтобы помочь такой пиявке, — с презрением ответил трибун, — Открывай, скотина, а то вышибу дверь.
В каюте послышался какой-то шум. Сабин не привык повторять свои приказы дважды. Тем более, имея дело с таким гнусных типом, как Никомед.
Он отступил на шаг и с силой двинул плечом в хлипкую дверь. Та моментально соскочила с петель и с грохотом полетела на пол каюты. Слабая щеколда оторвалась и тоже упала.
Сабин вошел в помещение и огляделся.
Перепуганный грек забился в самый дальний угол. В его глазах был ужас, губы дрожали и колени тряслись. Но зато в руке он держал довольно длинный и острый морской кортик.
— Не подходи! — истерично взвизгнул шкипер.
Сабин криво улыбнулся уголком рта и сделал еще шаг. Никомед еще сильнее вжался спиной в дощатую стену и вытянул руку с клинком вперед. Лезвие блестело в свете факела, который горел на стене. По нему пробегали красные блики пламени.
Сабин ловко ухватил грека за запястье и дернул на себя. Тщедушное тело словно пушинка выпорхнуло из угла и взвилось в воздух. Шкипер испуганно вскрикнул.
Другой рукой Сабин легко вырвал кортик из потной ладони грека и отшвырнул его в сторону. Оружие глубоко воткнулось в стенку каюты и замерло там.
— Ну, — сказал трибун, крепко беря Никомеда за хламиду на груди, — что ж ты, подлец, доносами промышляешь?
Тот молча втянул голову в плечи. Маленькие глазки, в которых появились слезы, лихорадочно бегали по сторонам. Грек уже не пытался оправдываться — по грозному выражению лица Сабина он понял, что это бесполезно.
— Вонючка корабельная, — презрительно процедил трибун. — Ты же обещал мне, я готов был заплатить. Тебя ведь никто не заставлял — мог и отказаться.
Никомед буркнул что-то насчет гражданского долга и снова умолк, нервно сглатывая слюну.
Сабину стало противно.
Он резко выпустил шкипера и правой рукой с силой двинул его в лицо. Тот словно щепка отлетел к стене, ударился о нее спиной и медленно сполз на пол, закрывая голову руками. На его губах появилась кровь, из носа тоже выскользнула струйка.
— Живи, скотина, — с отвращением произнес Сабин, вытирая полой туники испачканную кровью ладонь. — Помолись всем своим богам, чтобы ты больше не встретился на моем пути. Иначе я просто раздавлю тебя, как таракана.
С этими словами он повернулся и вышел.
Когда шаги трибуна стихли, Никомед медленно поднялся на ноги, взял какую-то тряпку, вытер лицо. В его глазах по-прежнему был страх, но теперь прибавилось и нечто другое — ненависть. Дикая, безграничная ненависть.
— Ладно, трибун, — пробормотал он, закашлялся и выплюнул на пол сгусток крови. — Ладно... Я помолюсь моим богам. Но будь уверен — мы еще встретимся. И тогда я тебе не завидую...
Сабин вышел на палубу и вернулся на свое место у борта. Несмотря на урок, преподанный предателю-греку, он не чувствовал себя удовлетворенным. Ему просто было противно, словно он прикоснулся к скользкой змее. К тому же, интуиция подсказывала ему, что змея эта может оказаться ядовитой.
Матросы — догадались ли они о том, что произошло в каюте капитана, или нет — продолжали спокойно сидеть на палубе, лениво переговариваясь. Некоторые жевали черствый хлеб с сыром, прихлебывая воду из кувшина. Запасы вина на корабле находились под замком. Скупой Никомед лично следил за раздачей порций. Наверное, ему доставляло танталовы муки смотреть, как живительный напиток поглощает кто-то другой.
Корникс уже проснулся — ему достаточно было поспать несколько минут, чтобы освежиться — и грустно смотрел куда-то в темную даль.
Сабин усмехнулся, глядя на него.
«Бедняга совсем расстроился, — подумал он. — Наверное, после объятий преторианцев, он ожидает, что нас каждую минуту могут заковать в цепи и бросить в тюрьму. Ладно, я компенсирую ему все переживания».
Так шло время, точнее — тянулось. Сабин все чаще нетерпеливо поглядывал на берег.
И вот, наконец, он заметил там какое-то движение, вспыхнул свет факелов. Вскоре можно уже было различить группу людей, направлявшихся к судну. Матросы тоже оживились и начали подниматься на ноги.
Сабин видел, как по трапу взошел сначала человек в плаще, в котором, как ему показалось, он узнал цезаря. За ним следовал Фабий Максим — его голову капюшон не закрывал. Третьим был все тот же таинственный незнакомец, которого в последний момент привел сенатор. Этот прятал лицо, но Сабин узнал его по характерной походке — человек слегка раскачивался из стороны в сторону и размахивал руками.
Остальные задержались на берегу. Сабин с интересом всматривался в них, надеясь увидеть Агриппу Постума, которого ему до сих пор встречать не доводилось. Но нет — в слабом свете факелов мелькали только воинские доспехи, а ссыльный наверняка не мог носить армейскую форму.
Цезарь и сопровождавшие его люди поднялись на борт и молча, не говоря никому ни слова, двинулись к каюте. Оттуда торопливо выскочил Никомед, держась рукой за распухший нос.
Август и неизвестный прошли в помещение и закрыли за собой дверь. Фабий задержался и посмотрел на шкипера.
— Плывем обратно, — скомандовал он. — И побыстрее.
Никомед всхлипнул, бросил злобный взгляд на Сабина, который спокойно стоял у борта и решился.
— Да, господин, — жалобно протянул он. — Но только я хочу тебе сказать сначала...
— Потом скажешь, — нетерпеливо бросил сенатор и шагнул к двери каюты.
— Я — верный подданный нашего цезаря! — завопил вдруг Никомед, доведенный до отчаяния бесконечными обидами. — Я выполнил свой долг. А этот преступник, — он пальцем указал на Сабина, — избил меня на моем собственном корабле!
Матросы столпились вокруг и с интересом наблюдали за сценкой. Трибун, не изменившись в лице, презрительно сплюнул за борт. Корникс с неприязнью сверлил взглядом спину Никомеда.
— Вот как? — спросил, останавливаясь, Фабий и не очень дружелюбно посмотрел на шкипера. — Что ж, не могу его за это осуждать Ты сам должен знать — доносить на других — это довольно рискованное занятие. Всегда можно нарваться на неприятности.
— Я выполнял свой долг, — упрямо повторил грек.
Он чувствовал, как в нем закипает ненависть к этому холодному и равнодушному патрицию, который, судя по всему, плевать хотел на унижение, перенесенное бедным простым моряком. А ведь он для них старался...
«Все они сволочи, эти римляне, — со злостью подумал Никомед. — Гордые, куда там! Других вообще за людей не считают».
— Мой долг... — начал он опять.
— Долг, — перебил его Фабий, — только тогда достоин уважения, если, выполняя его, человек не поступается своей честью. Тобой же — я уверен — руководили совсем другие мотивы. Что ж, деньги ты получишь, как я и обещал. Но это все, что я для тебя сделаю. А если трибун нанес тебе оскорбление, ты всегда можешь подать на него в суд. Закон защищает всех граждан Империи.
— Суд... — с презрением пробормотал Никомед. — Суд, где сидят такие же напыщенные индюки... Ну, нет, у меня есть и другие средства. Погодите, ребята, вы еще узнаете, на что способен Никомед из Халкедона.
Но его уже никто не слушал. Фабий долгим взглядом посмотрел на Сабина, несколько секунд молчал, а потом произнес:
— Будь рядом. Скоро ты нам понадобишься.
Затем повернулся и скрылся за дверью каюты. Трибун вернулся на свое место и принялся всматриваться в море, взявшись руками за борт.
Кипящий от ярости Никомед взобрался на мостик.
— Чего стоите, сукины дети! — завопил он, перегнувшись через перила. — Отплываем! Слышали, что сказал благородный патриций?
Слова «благородный патриций» он произнес так, словно перед этим хлебнул добрый глоток прокисшего вина.
Прошло около получаса и выглянувший в дверь каюты Фабий позвал Сабина:
— Иди сюда, трибун.
Тот подчинился, прошел вдоль борта и шагнул в помещение, которое по-прежнему освещал факел на стене. Правда, теперь он сильно коптил и брызгал остатками смолы.
Цезарь сидел за столом с каменным выражением лица. Капюшон он уже откинул. Неизвестный расположился в углу на койке шкипера. Он все еще прятался от посторонних глаз.
Фабий закрыл за Сабином дверь и остался стоять за его спиной. Цезарь прокашлялся. Видно было, что ему очень трудно говорить.
— Я должен поблагодарить тебя, трибун, — произнес он сухо. — Ты — хотя, наверное, и не по собственной воле — помог мне сегодня понять одну очень важную истину и не допустил совершить грех, за который мне наверняка пришлось бы вечно мучиться в Подземном царстве Плутона.
"Никомеда благодарите, — подумал Сабин. — Если бы не он... Правда, и я должен быть ему признателен — если бы не этот донос, то охрана на Планации изрубила бы меня на кусочки. Хотя, конечно, подлость есть подлость... "
— Так вот, — продолжал Август, — сегодня я убедился в том, что усыновленный мною Агриппа Постум был осужден несправедливо. Кое-что еще нуждается в проверке, но в общем все уже ясно...
Он тяжело вздохнул, и в его старческих усталых глазах блеснула слезинка.
— Но я не верю, — вдруг визгливо вскрикнул он, — я не могу поверить, чтобы эта женщина, та, с которой мы прожили столько лет...
Теперь он обращался уже не к Сабину, а к Фабию, словно возвращаясь к какому-то прежнему разговору.
— Она неспособна на это. Просто произошла ошибка, — все повторял несчастный старик.
Сидящий в углу человек издал какой-то звук, похожий на тихий свисток. Это вернуло цезаря к действительности. Он резко повернул голову:
— А тебя пока никто не спрашивает, — заметил он с легким укором. — Ты уже рассказал все, что мог, и теперь моя очередь принимать решения. Не бойся, во второй раз я не ошибусь.
Неизвестный промолчал.
— Ладно, — вздохнул Август. — С моей женой я разберусь сам. Теперь поговорим о другом.
Он снова посмотрел на Сабина.
— Итак, трибун. Ты заслужил награду. Чего ты хочешь?
«Чтобы меня оставили в покое», — чуть не брякнул Сабин, но вовремя сдержался.
— Мой долг — служить Отечеству и тебе, цезарь, — отчеканил он по-солдатски.
— Отлично. — Август слегка улыбнулся. — Ладно, я еще подумаю, как отблагодарить тебя. А что касается службы — да, думаю, она мне понадобится.
Сабин стоял молча. Что ж, все не так плохо. Цезарь, похоже, принял ту сторону, на которой невольно очутился и сам трибун. И теперь его может ждать головокружительная карьера. Честолюбие начало брать в нем верх над скепсисом.
— Теперь — первое, что ты можешь для меня сделать, — продолжал Август. — Подойди сюда.
Сабин приблизился к столу.
Цезарь достал и развернул лист пергамента и ткнул в него скрюченный артритом палец.
— Это — мое завещание. Новое завещание, которое я составил только что. В первом, которое хранится в храме Аполлона в Риме, сказано, что после меня должен наследовать мой приемный сын Тиберий Клавдий Нерон. Теперь я изменил свою волю. Главным наследником назван Марк Агриппа Постум, и лишь потом власть могут принять Тиберий и Германик.
«Вот бы порадовался трибун Кассий Херея, — подумал Сабин. — Интересно, как он там?»
— Я хочу, — говорил дальше цезарь, — чтобы ты засвидетельствовал мою подпись на этом документе. Закон требует, чтобы было два свидетеля. Фабий уже подписал.
Сабин невольно бросил взгляд на человека в углу. А этот, что, не может?
Цезарь заметил движение головы трибуна и правильно истолковал его.
— Нет, — покачал он головой. — Этот человек не может подписывать официальные документы. Он раб.
«Раб? — удивился Сабин. — Хорошую компанию выбрал себе повелитель Империи».
— Да, — повторил Август. — Раб. Клемент...
Он повернулся к человеку в углу, и тот вдруг медленно убрал с головы капюшон плаща.
На Сабина смотрел молодой мужчина с грубоватым, словно вытесанным из гранита, лицом, широким выступающим подбородком, короткими темными жесткими волосами, крупным носом и большими черными глазами. Его кожа была смуглой и словно обветренной.
"Где я видел это лицо? — подумал трибун. — Это, или очень похожее... "
В следующую секунду он вспомнил. Когда он был еще мальчишкой, в доме его отца стоял бюст человека, которого покойный родитель очень уважал, — бюст непобедимого полководца Марка Випсания Агриппы, отца Постума. Однако, такое сходство...
— Да, — сказал Август, заметив, что Сабин с изумлением смотрит на человека в плаще. — Клемент — бывший раб Агриппы, он на два года старше. Они росли вместе в доме Випсания.
«Ну, ясно, — подумал Сабин. — Видимо, прославленный полководец одерживал победы не только на полях сражений. Впрочем, не такая уж необычная для Рима вещь, если господин затащит в свою постель смазливую рабыню из домашней прислуги. А потом получаются дети, весьма похожие на отцов. Таков и этот Клемент».
— Вижу, ты понял, в чем дело, — сказал Август. — Да, Постум и Клемент очень привязаны друг к другу, и я взял его с собой сегодня, чтобы он повидал своего хозяина, а хозяин его. Так я хоть чем-то смог порадовать своего приемного сына. Он пока вынужден был остаться на острове — я должен подготовиться к его официальной реабилитации. Ну, а потом...
Цезарь прикрыл глаза и покачал головой.
— Клемент ценный свидетель, — сказал он. — И еще очень нам пригодится, я думаю.
Сабин отвел глаза от лица раба и посмотрел на Августа.
— Итак, — произнес цезарь, подталкивая к нему пергамент. — Согласен ли ты по доброй воле и в соответствии с законами Рима подписать этот документ?
— Согласен, — ответил Сабин и поставил под текстом свою подпись.
Сам текст он даже не пытался прочесть, заметил только подпись Фабия Максима.
— Спасибо, — сказал Август и спрятал пергамент. — Теперь — второе.
Он снова полез в карман и извлек восковые таблички.
— Это письмо к Тиберию, — пояснил он. — Я хочу, чтобы ты доставил его в Рим как можно скорее. Тут я написал ему об изменившейся ситуации. Надеюсь, он поймет меня. Тиберий — честный человек, хотя его замкнутость и нелюдимость...
Цезарь прервал, не желая, видимо, посвящать посторонних в свои семейные дела.
— В общем, ты доставишь ему письмо и посмотришь, как он отреагирует. Сам я выезжаю через несколько дней и скоро буду в столице. Тиберий должен отправиться в Далмацию и принять командование Данувийской армией. Я обещал проводить его до Неаполя и сделаю это. А потом мы займемся судьбой Постума... Жаль, Германика не будет рядом — на границе неспокойно, и я не могу оставить Рейнский корпус без командующего.
Август снова замолчал.
— Ладно, — продолжал он после паузы. — Твое дело — отвезти письмо. А Фабий займется завещанием. Пока я не хочу его обнародовать, еще будет возможность. На всякий случай, знай — Фабий должен оставить его в храме Весты на попечение старшей весталки. В нужный момент мы огласим мою волю сенату и народу. Я уверен, что все будет хорошо.
«Будем надеяться, — подумал Сабин. — Но, судя по всему, твоя супруга не из тех, которые легко сдаются».
— Хорошо, — устало вздохнул цезарь. — Можешь теперь идти. И не беспокойся, награду ты получишь достойную.
Сабин отсалютовал и вышел. Фабий закрыл за ним дверь.
На палубе трибуна ждал Корникс.
— Господин, — оказал он тревожно, — пока вы там сидели в каюте, мне показалось, что этот проклятый грек все время крутился рядом и пытался подслушать. Может, прижать его немного?
— Не стоит, — зевнул Сабин и пренебрежительно махнул рукой. — Это жалкая корабельная крыса, недостойная внимания. Давай лучше вздремнем, пока есть время.
Он расстелил плащ и улегся из палубу. Корникс прикорнул невдалеке. Вскоре оба они уснули под мерный скрип снастей, легкие хлопки паруса и тихий убаюкивающий плеск волн за бортом.
А Никомед стоял на мостике и сузившимися глазами смотрел на темное море.
"Так вот кто почтил посещением мой жалкий корабль, — злобно ухмыляясь, думал он. — И даже этот мудрый и справедливый правитель не захотел заступиться за своего верного подданного, когда того били и оскорбляли. А я-то из-за тебя жизнью рисковал. Что ж, и ты такой же римлянин, как и другие, даром что цезарь. Ладно, придет время, припомню я вам еще о славе Греции... "
В сущности, плевать было Никомеду на героев Древней Эллады. Ахиллес был ему так же безразличен, как и Ромул; он охотно продал бы их обоих по сходной цене. Но нанесенная ему жестокая обида пробудила даже его сомнительное чувство патриотизма.
«Девиз римлян, — продолжал думать он, скрипя зубами в бессильной ярости, — разделяй и властвуй. Что ж, воспользуемся вашим собственным рецептом. Натравим одних гордых квиритов на других. А когда они перебьют друг друга, вот тогда снова возродится слава Афин и Спарты, снова миром будут править эллины, а не жалкие варвары с берегов Тибра».
Никомед совсем распалился. Еще немного, и он готов был бы сам сформировать фалангу и повести ее на римские легионы.
Но постепенно прохладный ветер остудил патриотический пыл грека. Однако ненависть глубоко засела в его сердце и активно питала мозг, вынашивавший коварные планы...
Уже рассветало, когда «Золотая стрела» вошла в гавань Пьомбино и двинулась к причалу.
На палубе появился Фабий и приблизился к Сабину, который уже проснулся и стоял у борта.
— Эй, трибун, — позвал он негромко, чтобы не услышали матросы. — Как ты собираешься добираться до Рима?
— По суше, — твердо ответил Сабин. — Я уже договорился насчет лошадей. Сейчас мы отдохнем пару часов, а потом двинемся в путь. Я уже сыт морем по горло.
Фабий покачал головой.
— Что ж, может, ты и прав. Я уж было подумал, что раз уж наш преисполненный гражданского долга шкипер плывет вдоль побережья, ты мог бы отправиться вместе с ним и сэкономил бы время. Но, похоже, он тебя так любит, что, чего доброго, утопит где-нибудь по дороге вместе с кораблем. Ладно, поезжайте по виа Аврелия. Так будет надежнее. Но — торопитесь — время не ждет.
Сабин кивнул. Сенатор помолчал немного, наблюдая, как матросы готовятся к швартовке, а потом вновь заговорил:
Его выслушали молча, потом один из мужчин в плащах сказал что-то другому на ухо и тот решительно махнул рукой:
— Веди на корабль.
Никомед с радостью бросился показывать дорогу. Цезаря он не узнал, но патрицианские манеры Фабия Максима произвели на него самое благоприятное впечатление.
«Да, это явно кто-то из высших чиновников, — решил грек. — Такой за столь ценную услугу может облагодетельствовать бедного моряка».
Никомед совершенно не опасался теперь гнева Сабина — с целым-то отрядом преторианцев за спиной. А вот сейчас мы тебя...
Вопреки его ожиданиям, однако, трибуна не арестовали, а отвели в каюту. Вскоре оттуда вышел Фабий и увел солдат. Шкипер почувствовал легкое беспокойство. Вскоре патриций вернулся в сопровождении еще одного человека. Тот кутался в плащ еще более тщательно, чем цезарь.
Фабий приказал Никомеду готовиться к отплытию.
— Куда? — опешил грек.
— На Планацию, — коротко ответил сенатор.
А когда шкипер изумленно открыл рот, лихорадочно соображая, не свалял ли он, часом, дурака, поспешив с доносом, ткнул ему в лицо пропуск, подписанный цезарем.
Никомед немного успокоился и принялся отдавать команды. Странный народ эти патриции, но тут, по крайней мере, все законно — есть надлежащий документ, а значит, ему ничто не угрожает. Ой, да пусть уже сами разбираются, у бедного шкипера и своих забот хватает.
Окончательно он успокоился, когда Фабий вручил ему несколько золотых монет и пообещал дать еще, если он того заслужит. Так что теперь у Никомеда было только одно желание — оправдать доверие столь высокого лица, что несомненно будет способствовать улучшению финансового положения уроженца Халкедона.
Вот почему «Золотая стрела» быстро развернулась и двинулась в восточном направлении. Шли пока на веслах — ветра не было; но шкипер надеялся, что за Ильвой бог Эол вспомнит о своих обязанностях, и можно будет поставить хотя бы грот. Время — деньги. Он ведь и так выбьется из графика с этими незапланированными поездками. А хозяину это явно не понравится, тем белее, что Никомед отнюдь не собирался делиться с ним полученными от Фабия деньгами.
Цезарь остался в каюте капитана; человек, которого привел Фабий, тоже спустился туда. Сам патриций находился на палубе — вместе с Сабином они стояли у борта. Корникс, умоляя богов надоумить его хозяина не лезть больше во всякие подозрительные дела, расположился на корме, наблюдая за действиями рулевого и время от времени поплевывая в воду.
Было тихо, лишь судно с легким шипением резало волны, ритмично поднимались и опускались весла в руках опытных рабов, негромко скрипели снасти, да иногда раздавался ворчливый голос Никомеда, подгоняющего кого-то из матросов.
На небе игриво перемигивались яркие звезды, за кормой оставались немногочисленные огоньки Пьомбино, а прямо по курсу уже вырастала темная громада острова Ильва, от которого до Планации было рукой подать.
Сабин и Фабий долго стояли молча, всматриваясь вдаль и думая каждый о своем.
— Когда ты принял письмо? И где? — спросил вдруг сенатор.
Сабин ответил, рассказал со всеми подробностями. Фабий кивнул и опять замолчал.
Плескалась вода за бортом, глухо звучали голоса матросов, скрипели уключины. Рабы старательно налегали на весла, горячо молясь, чтобы боги, наконец, послали попутный ветер и избавили их от каторжного труда.
Эол услышал их — ведь богам все равно, молится ли знатный патриций или жалкий раб, лишь бы искренне молился.
— Ставить парус! — крикнул Никомед с мостика. — Шевелись, бездельники!
Матросы засуетились: некоторые принялись разматывать льняное полотно, другие подтягивали снасти, один полез на мачту.
Сабин и Фабий наблюдали за этим оживлением.
— Теперь пойдем быстрее, — с видом опытного моряка произнес трибун. — Этот проклятый грек, конечно, большая сволочь, но дело свое знает.
Сенатор усмехнулся.
— Думаю, тебе не стоит обижаться на него, — сказал он. — Наоборот, видишь как все удачно получилось? Клянусь Фортуной, ты счастливчик, Гай Валерий.
— Да уж, — буркнул Сабин. — Что-то пока мне не очень весело и, честно говоря, я несколько опасаюсь за свое будущее.
— Ничего, — успокоил его сенатор. — Думаю, все будет хорошо. Во всяком случае, лучше, чем ты думаешь. Поверь, я сам от души надеюсь на благополучное окончание этой истории. А что тебе повезло — это точно. Если бы ты сам поплыл на Планацию и там тебя заметила стража — а она бы заметила, можешь мне поверить — с тобой вообще никто не стал бы разговаривать. Продырявили бы копьями, и все. Такой у них приказ.
Сабин нахмурился. Что ж, вполне может быть. Уж, конечно, Агриппу Постума стерегут не так, как мелкого воришку, пойманного на краже кур.
Парус, тем временем, взвился вверх, затрепетал и захлопал на ветру, потом натянулся. Судно несколько раз дернулось и плавно двинулось дальше. Послышалась команда гортатора, рабы убрали весла — больше в них не было необходимости.
Оставив Ильву по левому борту, «Золотая стрела» взяла курс на Планацию. Впереди было еще около двух часов пути.
* * *
Действительно, охрана на острове бдительно несла свою службу. Не успело судно войти в небольшую естественную бухту и приблизиться к берегу, как там появились несколько темных человеческих фигур и громкий голос спросил:— Кто такие? Тут запрещено приставать.
— По приказу цезаря Августа, — крикнул в ответ Фабий, перегнувшись через борт. — Нам нужно повидать Марка Агриппу Постума.
— Пропуск есть? — осведомился голос уже не так сурово.
— Есть.
Люди на берегу успокоились и молча ждали, пока «Золотая стрела» пришвартуется, матросы опустят трап и нежданные визитеры сойдут на сушу.
— Ты останешься здесь, — бросил Фабий Сабину, направляясь к каюте. — Следи за своим греком, чтобы он не вздумал удрать.
Трибун кивнул, с удовлетворением представив себе, как он сейчас побеседует с подлым Никомедом на предмет взаимного доверия.
На палубе появились двое мужчин в плащах. Фабий Максим поддержал одного из них под руку и помог сойти по трапу. Второй следовал за мим на некотором расстоянии.
«Кто это такой, интересно? — подумал Сабин. — Хотя, мне-то какое дело? Это уже проблемы цезаря».
Трое спустились на землю, коротко переговорили с людьми на берегу, потом они все вместе двинулись вглубь острова, где мерцал слабый огонек.
Сабин зевнул и огляделся. Матросы расселись на палубе, чтобы немого передохнуть. Рулевой закрепил румпель и тоже устроился у борта. На носу послышался плеск — кто-то бросил якорь. Корникс мирно спал, положив голову на бухту каната.
А вот Никомеда нигде не было видно. Наверное, он понял, что остаться сейчас один на один с трибуном будет для него небезопасно.
Но Сабин был настроен решительно, в душе его пылал пламенный гнев, а руки чесались наказать за предательство. Нельзя же, в самом деле, прощать такое.
Он простучал по доскам палубы своими подкованными сандалиями, преодолевая легкую качку, и приблизился к каюте капитана. Толкнул дверь.
Она была заперта изнутри.
— Открывай! — со злостью сказал Сабин. — Все равно ведь никуда не денешься.
— Ты не имеешь права! — испуганно взвизгнул грек из-за двери. — Я выполнил свой долг гражданина. Уходи отсюда, а то позову моих людей.
— Твои люди пальцем не шевельнут, чтобы помочь такой пиявке, — с презрением ответил трибун, — Открывай, скотина, а то вышибу дверь.
В каюте послышался какой-то шум. Сабин не привык повторять свои приказы дважды. Тем более, имея дело с таким гнусных типом, как Никомед.
Он отступил на шаг и с силой двинул плечом в хлипкую дверь. Та моментально соскочила с петель и с грохотом полетела на пол каюты. Слабая щеколда оторвалась и тоже упала.
Сабин вошел в помещение и огляделся.
Перепуганный грек забился в самый дальний угол. В его глазах был ужас, губы дрожали и колени тряслись. Но зато в руке он держал довольно длинный и острый морской кортик.
— Не подходи! — истерично взвизгнул шкипер.
Сабин криво улыбнулся уголком рта и сделал еще шаг. Никомед еще сильнее вжался спиной в дощатую стену и вытянул руку с клинком вперед. Лезвие блестело в свете факела, который горел на стене. По нему пробегали красные блики пламени.
Сабин ловко ухватил грека за запястье и дернул на себя. Тщедушное тело словно пушинка выпорхнуло из угла и взвилось в воздух. Шкипер испуганно вскрикнул.
Другой рукой Сабин легко вырвал кортик из потной ладони грека и отшвырнул его в сторону. Оружие глубоко воткнулось в стенку каюты и замерло там.
— Ну, — сказал трибун, крепко беря Никомеда за хламиду на груди, — что ж ты, подлец, доносами промышляешь?
Тот молча втянул голову в плечи. Маленькие глазки, в которых появились слезы, лихорадочно бегали по сторонам. Грек уже не пытался оправдываться — по грозному выражению лица Сабина он понял, что это бесполезно.
— Вонючка корабельная, — презрительно процедил трибун. — Ты же обещал мне, я готов был заплатить. Тебя ведь никто не заставлял — мог и отказаться.
Никомед буркнул что-то насчет гражданского долга и снова умолк, нервно сглатывая слюну.
Сабину стало противно.
Он резко выпустил шкипера и правой рукой с силой двинул его в лицо. Тот словно щепка отлетел к стене, ударился о нее спиной и медленно сполз на пол, закрывая голову руками. На его губах появилась кровь, из носа тоже выскользнула струйка.
— Живи, скотина, — с отвращением произнес Сабин, вытирая полой туники испачканную кровью ладонь. — Помолись всем своим богам, чтобы ты больше не встретился на моем пути. Иначе я просто раздавлю тебя, как таракана.
С этими словами он повернулся и вышел.
Когда шаги трибуна стихли, Никомед медленно поднялся на ноги, взял какую-то тряпку, вытер лицо. В его глазах по-прежнему был страх, но теперь прибавилось и нечто другое — ненависть. Дикая, безграничная ненависть.
— Ладно, трибун, — пробормотал он, закашлялся и выплюнул на пол сгусток крови. — Ладно... Я помолюсь моим богам. Но будь уверен — мы еще встретимся. И тогда я тебе не завидую...
Сабин вышел на палубу и вернулся на свое место у борта. Несмотря на урок, преподанный предателю-греку, он не чувствовал себя удовлетворенным. Ему просто было противно, словно он прикоснулся к скользкой змее. К тому же, интуиция подсказывала ему, что змея эта может оказаться ядовитой.
Матросы — догадались ли они о том, что произошло в каюте капитана, или нет — продолжали спокойно сидеть на палубе, лениво переговариваясь. Некоторые жевали черствый хлеб с сыром, прихлебывая воду из кувшина. Запасы вина на корабле находились под замком. Скупой Никомед лично следил за раздачей порций. Наверное, ему доставляло танталовы муки смотреть, как живительный напиток поглощает кто-то другой.
Корникс уже проснулся — ему достаточно было поспать несколько минут, чтобы освежиться — и грустно смотрел куда-то в темную даль.
Сабин усмехнулся, глядя на него.
«Бедняга совсем расстроился, — подумал он. — Наверное, после объятий преторианцев, он ожидает, что нас каждую минуту могут заковать в цепи и бросить в тюрьму. Ладно, я компенсирую ему все переживания».
Так шло время, точнее — тянулось. Сабин все чаще нетерпеливо поглядывал на берег.
И вот, наконец, он заметил там какое-то движение, вспыхнул свет факелов. Вскоре можно уже было различить группу людей, направлявшихся к судну. Матросы тоже оживились и начали подниматься на ноги.
Сабин видел, как по трапу взошел сначала человек в плаще, в котором, как ему показалось, он узнал цезаря. За ним следовал Фабий Максим — его голову капюшон не закрывал. Третьим был все тот же таинственный незнакомец, которого в последний момент привел сенатор. Этот прятал лицо, но Сабин узнал его по характерной походке — человек слегка раскачивался из стороны в сторону и размахивал руками.
Остальные задержались на берегу. Сабин с интересом всматривался в них, надеясь увидеть Агриппу Постума, которого ему до сих пор встречать не доводилось. Но нет — в слабом свете факелов мелькали только воинские доспехи, а ссыльный наверняка не мог носить армейскую форму.
Цезарь и сопровождавшие его люди поднялись на борт и молча, не говоря никому ни слова, двинулись к каюте. Оттуда торопливо выскочил Никомед, держась рукой за распухший нос.
Август и неизвестный прошли в помещение и закрыли за собой дверь. Фабий задержался и посмотрел на шкипера.
— Плывем обратно, — скомандовал он. — И побыстрее.
Никомед всхлипнул, бросил злобный взгляд на Сабина, который спокойно стоял у борта и решился.
— Да, господин, — жалобно протянул он. — Но только я хочу тебе сказать сначала...
— Потом скажешь, — нетерпеливо бросил сенатор и шагнул к двери каюты.
— Я — верный подданный нашего цезаря! — завопил вдруг Никомед, доведенный до отчаяния бесконечными обидами. — Я выполнил свой долг. А этот преступник, — он пальцем указал на Сабина, — избил меня на моем собственном корабле!
Матросы столпились вокруг и с интересом наблюдали за сценкой. Трибун, не изменившись в лице, презрительно сплюнул за борт. Корникс с неприязнью сверлил взглядом спину Никомеда.
— Вот как? — спросил, останавливаясь, Фабий и не очень дружелюбно посмотрел на шкипера. — Что ж, не могу его за это осуждать Ты сам должен знать — доносить на других — это довольно рискованное занятие. Всегда можно нарваться на неприятности.
— Я выполнял свой долг, — упрямо повторил грек.
Он чувствовал, как в нем закипает ненависть к этому холодному и равнодушному патрицию, который, судя по всему, плевать хотел на унижение, перенесенное бедным простым моряком. А ведь он для них старался...
«Все они сволочи, эти римляне, — со злостью подумал Никомед. — Гордые, куда там! Других вообще за людей не считают».
— Мой долг... — начал он опять.
— Долг, — перебил его Фабий, — только тогда достоин уважения, если, выполняя его, человек не поступается своей честью. Тобой же — я уверен — руководили совсем другие мотивы. Что ж, деньги ты получишь, как я и обещал. Но это все, что я для тебя сделаю. А если трибун нанес тебе оскорбление, ты всегда можешь подать на него в суд. Закон защищает всех граждан Империи.
— Суд... — с презрением пробормотал Никомед. — Суд, где сидят такие же напыщенные индюки... Ну, нет, у меня есть и другие средства. Погодите, ребята, вы еще узнаете, на что способен Никомед из Халкедона.
Но его уже никто не слушал. Фабий долгим взглядом посмотрел на Сабина, несколько секунд молчал, а потом произнес:
— Будь рядом. Скоро ты нам понадобишься.
Затем повернулся и скрылся за дверью каюты. Трибун вернулся на свое место и принялся всматриваться в море, взявшись руками за борт.
Кипящий от ярости Никомед взобрался на мостик.
— Чего стоите, сукины дети! — завопил он, перегнувшись через перила. — Отплываем! Слышали, что сказал благородный патриций?
Слова «благородный патриций» он произнес так, словно перед этим хлебнул добрый глоток прокисшего вина.
Прошло около получаса и выглянувший в дверь каюты Фабий позвал Сабина:
— Иди сюда, трибун.
Тот подчинился, прошел вдоль борта и шагнул в помещение, которое по-прежнему освещал факел на стене. Правда, теперь он сильно коптил и брызгал остатками смолы.
Цезарь сидел за столом с каменным выражением лица. Капюшон он уже откинул. Неизвестный расположился в углу на койке шкипера. Он все еще прятался от посторонних глаз.
Фабий закрыл за Сабином дверь и остался стоять за его спиной. Цезарь прокашлялся. Видно было, что ему очень трудно говорить.
— Я должен поблагодарить тебя, трибун, — произнес он сухо. — Ты — хотя, наверное, и не по собственной воле — помог мне сегодня понять одну очень важную истину и не допустил совершить грех, за который мне наверняка пришлось бы вечно мучиться в Подземном царстве Плутона.
"Никомеда благодарите, — подумал Сабин. — Если бы не он... Правда, и я должен быть ему признателен — если бы не этот донос, то охрана на Планации изрубила бы меня на кусочки. Хотя, конечно, подлость есть подлость... "
— Так вот, — продолжал Август, — сегодня я убедился в том, что усыновленный мною Агриппа Постум был осужден несправедливо. Кое-что еще нуждается в проверке, но в общем все уже ясно...
Он тяжело вздохнул, и в его старческих усталых глазах блеснула слезинка.
— Но я не верю, — вдруг визгливо вскрикнул он, — я не могу поверить, чтобы эта женщина, та, с которой мы прожили столько лет...
Теперь он обращался уже не к Сабину, а к Фабию, словно возвращаясь к какому-то прежнему разговору.
— Она неспособна на это. Просто произошла ошибка, — все повторял несчастный старик.
Сидящий в углу человек издал какой-то звук, похожий на тихий свисток. Это вернуло цезаря к действительности. Он резко повернул голову:
— А тебя пока никто не спрашивает, — заметил он с легким укором. — Ты уже рассказал все, что мог, и теперь моя очередь принимать решения. Не бойся, во второй раз я не ошибусь.
Неизвестный промолчал.
— Ладно, — вздохнул Август. — С моей женой я разберусь сам. Теперь поговорим о другом.
Он снова посмотрел на Сабина.
— Итак, трибун. Ты заслужил награду. Чего ты хочешь?
«Чтобы меня оставили в покое», — чуть не брякнул Сабин, но вовремя сдержался.
— Мой долг — служить Отечеству и тебе, цезарь, — отчеканил он по-солдатски.
— Отлично. — Август слегка улыбнулся. — Ладно, я еще подумаю, как отблагодарить тебя. А что касается службы — да, думаю, она мне понадобится.
Сабин стоял молча. Что ж, все не так плохо. Цезарь, похоже, принял ту сторону, на которой невольно очутился и сам трибун. И теперь его может ждать головокружительная карьера. Честолюбие начало брать в нем верх над скепсисом.
— Теперь — первое, что ты можешь для меня сделать, — продолжал Август. — Подойди сюда.
Сабин приблизился к столу.
Цезарь достал и развернул лист пергамента и ткнул в него скрюченный артритом палец.
— Это — мое завещание. Новое завещание, которое я составил только что. В первом, которое хранится в храме Аполлона в Риме, сказано, что после меня должен наследовать мой приемный сын Тиберий Клавдий Нерон. Теперь я изменил свою волю. Главным наследником назван Марк Агриппа Постум, и лишь потом власть могут принять Тиберий и Германик.
«Вот бы порадовался трибун Кассий Херея, — подумал Сабин. — Интересно, как он там?»
— Я хочу, — говорил дальше цезарь, — чтобы ты засвидетельствовал мою подпись на этом документе. Закон требует, чтобы было два свидетеля. Фабий уже подписал.
Сабин невольно бросил взгляд на человека в углу. А этот, что, не может?
Цезарь заметил движение головы трибуна и правильно истолковал его.
— Нет, — покачал он головой. — Этот человек не может подписывать официальные документы. Он раб.
«Раб? — удивился Сабин. — Хорошую компанию выбрал себе повелитель Империи».
— Да, — повторил Август. — Раб. Клемент...
Он повернулся к человеку в углу, и тот вдруг медленно убрал с головы капюшон плаща.
На Сабина смотрел молодой мужчина с грубоватым, словно вытесанным из гранита, лицом, широким выступающим подбородком, короткими темными жесткими волосами, крупным носом и большими черными глазами. Его кожа была смуглой и словно обветренной.
"Где я видел это лицо? — подумал трибун. — Это, или очень похожее... "
В следующую секунду он вспомнил. Когда он был еще мальчишкой, в доме его отца стоял бюст человека, которого покойный родитель очень уважал, — бюст непобедимого полководца Марка Випсания Агриппы, отца Постума. Однако, такое сходство...
— Да, — сказал Август, заметив, что Сабин с изумлением смотрит на человека в плаще. — Клемент — бывший раб Агриппы, он на два года старше. Они росли вместе в доме Випсания.
«Ну, ясно, — подумал Сабин. — Видимо, прославленный полководец одерживал победы не только на полях сражений. Впрочем, не такая уж необычная для Рима вещь, если господин затащит в свою постель смазливую рабыню из домашней прислуги. А потом получаются дети, весьма похожие на отцов. Таков и этот Клемент».
— Вижу, ты понял, в чем дело, — сказал Август. — Да, Постум и Клемент очень привязаны друг к другу, и я взял его с собой сегодня, чтобы он повидал своего хозяина, а хозяин его. Так я хоть чем-то смог порадовать своего приемного сына. Он пока вынужден был остаться на острове — я должен подготовиться к его официальной реабилитации. Ну, а потом...
Цезарь прикрыл глаза и покачал головой.
— Клемент ценный свидетель, — сказал он. — И еще очень нам пригодится, я думаю.
Сабин отвел глаза от лица раба и посмотрел на Августа.
— Итак, — произнес цезарь, подталкивая к нему пергамент. — Согласен ли ты по доброй воле и в соответствии с законами Рима подписать этот документ?
— Согласен, — ответил Сабин и поставил под текстом свою подпись.
Сам текст он даже не пытался прочесть, заметил только подпись Фабия Максима.
— Спасибо, — сказал Август и спрятал пергамент. — Теперь — второе.
Он снова полез в карман и извлек восковые таблички.
— Это письмо к Тиберию, — пояснил он. — Я хочу, чтобы ты доставил его в Рим как можно скорее. Тут я написал ему об изменившейся ситуации. Надеюсь, он поймет меня. Тиберий — честный человек, хотя его замкнутость и нелюдимость...
Цезарь прервал, не желая, видимо, посвящать посторонних в свои семейные дела.
— В общем, ты доставишь ему письмо и посмотришь, как он отреагирует. Сам я выезжаю через несколько дней и скоро буду в столице. Тиберий должен отправиться в Далмацию и принять командование Данувийской армией. Я обещал проводить его до Неаполя и сделаю это. А потом мы займемся судьбой Постума... Жаль, Германика не будет рядом — на границе неспокойно, и я не могу оставить Рейнский корпус без командующего.
Август снова замолчал.
— Ладно, — продолжал он после паузы. — Твое дело — отвезти письмо. А Фабий займется завещанием. Пока я не хочу его обнародовать, еще будет возможность. На всякий случай, знай — Фабий должен оставить его в храме Весты на попечение старшей весталки. В нужный момент мы огласим мою волю сенату и народу. Я уверен, что все будет хорошо.
«Будем надеяться, — подумал Сабин. — Но, судя по всему, твоя супруга не из тех, которые легко сдаются».
— Хорошо, — устало вздохнул цезарь. — Можешь теперь идти. И не беспокойся, награду ты получишь достойную.
Сабин отсалютовал и вышел. Фабий закрыл за ним дверь.
На палубе трибуна ждал Корникс.
— Господин, — оказал он тревожно, — пока вы там сидели в каюте, мне показалось, что этот проклятый грек все время крутился рядом и пытался подслушать. Может, прижать его немного?
— Не стоит, — зевнул Сабин и пренебрежительно махнул рукой. — Это жалкая корабельная крыса, недостойная внимания. Давай лучше вздремнем, пока есть время.
Он расстелил плащ и улегся из палубу. Корникс прикорнул невдалеке. Вскоре оба они уснули под мерный скрип снастей, легкие хлопки паруса и тихий убаюкивающий плеск волн за бортом.
А Никомед стоял на мостике и сузившимися глазами смотрел на темное море.
"Так вот кто почтил посещением мой жалкий корабль, — злобно ухмыляясь, думал он. — И даже этот мудрый и справедливый правитель не захотел заступиться за своего верного подданного, когда того били и оскорбляли. А я-то из-за тебя жизнью рисковал. Что ж, и ты такой же римлянин, как и другие, даром что цезарь. Ладно, придет время, припомню я вам еще о славе Греции... "
В сущности, плевать было Никомеду на героев Древней Эллады. Ахиллес был ему так же безразличен, как и Ромул; он охотно продал бы их обоих по сходной цене. Но нанесенная ему жестокая обида пробудила даже его сомнительное чувство патриотизма.
«Девиз римлян, — продолжал думать он, скрипя зубами в бессильной ярости, — разделяй и властвуй. Что ж, воспользуемся вашим собственным рецептом. Натравим одних гордых квиритов на других. А когда они перебьют друг друга, вот тогда снова возродится слава Афин и Спарты, снова миром будут править эллины, а не жалкие варвары с берегов Тибра».
Никомед совсем распалился. Еще немного, и он готов был бы сам сформировать фалангу и повести ее на римские легионы.
Но постепенно прохладный ветер остудил патриотический пыл грека. Однако ненависть глубоко засела в его сердце и активно питала мозг, вынашивавший коварные планы...
Уже рассветало, когда «Золотая стрела» вошла в гавань Пьомбино и двинулась к причалу.
На палубе появился Фабий и приблизился к Сабину, который уже проснулся и стоял у борта.
— Эй, трибун, — позвал он негромко, чтобы не услышали матросы. — Как ты собираешься добираться до Рима?
— По суше, — твердо ответил Сабин. — Я уже договорился насчет лошадей. Сейчас мы отдохнем пару часов, а потом двинемся в путь. Я уже сыт морем по горло.
Фабий покачал головой.
— Что ж, может, ты и прав. Я уж было подумал, что раз уж наш преисполненный гражданского долга шкипер плывет вдоль побережья, ты мог бы отправиться вместе с ним и сэкономил бы время. Но, похоже, он тебя так любит, что, чего доброго, утопит где-нибудь по дороге вместе с кораблем. Ладно, поезжайте по виа Аврелия. Так будет надежнее. Но — торопитесь — время не ждет.
Сабин кивнул. Сенатор помолчал немного, наблюдая, как матросы готовятся к швартовке, а потом вновь заговорил: