А вновь овдовевшую Юлию цезарь выдал за своего пасынка, сына Ливии — Тиберия. Давай-ка здесь поговорим подробнее об этом человеке, ибо на сегодняшний день он... Ну, ладно, обо всем по порядку.
   В то время ему был тридцать один год, сейчас — пятьдесят пять. Ты, конечно же, не раз видел его и можешь составить о нем свое мнение.
   Луций кивнул. Перед его глазами появился образ высокого мужчины с тронутыми сединой редкими бесцветными волосами и светлой кожей, рослого, широкоплечего, сильного. Либон имел возможность неоднократно наблюдать, как тот проходил по Форуму тяжелым шагом воина, наклонив вперед голову и опустив глаза. Лицо Тиберия — от природы довольно красивое, мужественное — покрывали сильно портившие его прыщи и язвы; тусклые глаза навыкате с подозрением и недоверием всматривались в каждого, а густые брови постоянно хмурились, прорезая лоб глубокими бороздами морщин.
   Сатурнин несколько раз качнул головой.
   — Да, таков он, Тиберий Нерон. Ты знаешь, что он прославился во многих кампаниях в Германии, Паннонии, Армении. Это весьма способный полководец и хороший администратор. В сущности, Тиберий неплохой человек, вернее — был бы неплохим человеком, если бы уже с юности — после смерти своего отца — не попал иод влияние Ливии. А эта женщина умеет обрабатывать души людей, ох, умеет.
   Ведь Тиберий — от природы честный и порядочный, смелый и умный — обладал и целым рядом негативных качеств, таких, как подозрительность, недоверчивость, суровость, граничившая с жестокостью, — это проявлялось, в частности, в его обращении с солдатами во время походов. А поскольку он вынужден был постоянно находиться в атмосфере страха, которую искусственно создала и поддерживала его мать Ливия, то его лучшие черты характера постепенно ушли вглубь натуры, а все злое и низменное всплыло наверх.
   Он — я уверен — догадывался о многом, происходившем в их семье, но молчал, опасаясь за свою жизнь. Думаю, между ним и Ливией уже заключен какой-то договор; видимо, он пообещал матери полное послушание взамен не столько за власть — она больше нужна самой императрице, нежели ее сыну, который уже давно мечтает уединиться где-нибудь в провинции и проводить дни как частное лицо, вдали от Рима и политики — сколько за эту самую возможность жить, как ему хочется.
   Теперь, мой милый Луций, ты понимаешь опасения, которые движут мною, — если нашим правителем станет Тиберий, во всем послушный Ливии (а сейчас ведь именно он является главным кандидатом в преемники Августа), нам предстоят тяжелые дни. Богам известно, как все повернется, но не исключено, что эта парочка — коварная мамаша и озлобленный на весь мир сыночек — способна пролить реки крови и навсегда заставить римлян забыть, что такое свобода. А этого я не хочу и не могу допустить и буду до последнего вздоха бороться против тирании.
   — Я тоже, — тихо сказал Либон; его лицо побледнело, а в глазах появился решительный блеск.
   Сенатор тепло, с признательностью улыбнулся.
   — Спасибо, мой мальчик, — сказал он мягко дрогнувшим голосом. — Я не ошибся в тебе и очень рад этому. Но давай закончим наш разговор.
   Да, сейчас Тиберий — претендент номер один. Но поначалу его перспективы выглядели далеко не так радужно. Ливия заставила его жениться на Юлии — а тут ведь и сам Тиберий, и Август, и женщина были против, так что видишь, на что способна наша императрица? Она, видимо, надеялась, что у них родится ребенок, с помощью которого ей удастся еще больше подчинить себе цезаря. Но ничего не вышло. Во-первых, Август души не чаял в детях Агриппы — Гае и Луции — и уже открыто объявил их своими наследниками, а во-вторых, из семейной жизни Тиберия и Юлии ничего не получилось.
   Ему она была безразлична, он ей — противен. Да и Август — хотя весьма ценил пасынка как военачальника и администратора — был отнюдь не в восторге от замкнутого, угрюмого зятя и невольно сам вносил разлад в отношения супругов своей холодностью по отношению к сыну Ливии.
   Так что, очень скоро Тиберий совсем перестал делить с женой постель, а замену ей принялся искать на стороне, предаваясь самому изощренному разврату. Ты еще слишком молод, чтобы я решился смущать твой слух этими гнусностями, но наверняка уже немало наслышан о выходках Тиберия.
   Луций кивнул, слегка покраснев. Действительно, слухи о сексуальных чудачествах престарелого сластолюбца упорно циркулировали по Риму.
   — Узнав об этом, — продолжал сенатор, — оскорбленная Юлия тоже бросилась в водоворот любовных приключений. Надо заметить, что девочка с первых дней рождения воспитывалась под присмотром Ливии, а присмотр этот был весьма суров. С Марцеллом они жили слишком недолго, чтобы в ней — юной тогда и скромной — смогла бы полностью пробудиться женщина. А достойный Агриппа наверняка и на семейном ложе сохранял сдержанность, приличествующую, по его мнению, настоящему римлянину.
   Так что, теперь, пережив несколько мимолетных связей, Юлия совершенно потеряла голову, попросту стала нимфоманкой. Бедняжка, мне жаль ее. Ведь виновата в этом не она. Когда любовь приносится в жертву политике — это всегда калечит чьи-то души и судьбы.
   Ну, чем все закончилось, ты знаешь. Август долгое время не подозревал о безумствах дочери, а окружающие не осмеливались открыть ему глаза, зная, как горячо он любил свою единственную дочь. Ливия же намеренно давала Юлии увязнуть поглубже, а когда та уже начала затаскивать в свою постель даже рабов и гладиаторов, одним ударом разделалась с ней, выложив Августу вею правду.
   Цезарь был потрясен. Нет, не то слово — он был убит. Несколько дней он не принимал пищи, не пил даже воды, не брился. А затем — сумев превозмочь боль и совладать с отцовскими чувствами — коротко и решительно приказал выслать Юлию на отдаленный остров. Спустя пять лет ее перевели в Регий, на побережье Мессинского пролива. Там она находится и по сей день.
   Сатурнин умолк, осторожно массируя пальцами затылок. Луций тоже молчал, глядя в землю. Он, конечно, знал, что единственная дочь Августа была отправлена в ссылку за недостойное поведение, но сейчас старый сенатор представил ему эту трагедию в совершенно ином свете.
   Вот, значит, как оно все было на самом деле. Действительно, несчастная женщина...
   — Однако Ливия опять просчиталась, — после паузы продолжал Сатурнин. — Она надеялась, что позор матери отвратит благосклонность цезаря от ее детей — Гая и Луция, но Август лишь еще сильнее полюбил обоих юношей, говоря, что судьба и так обошлась с ними слишком жестоко, лишив родителей. Императрице надо было обострить ситуацию, иначе она рисковала проиграть все.
   К тому времени у меня скопилось уже достаточно доказательств, чтобы не сомневаться в намерениях Ливии. Я и несколько моих друзей — среди них и известный тебе Фабий Максим — решили помешать коварным планам.
   Мы попытались осторожно предупредить Августа, что его наследникам угрожает опасность, однако цезарь и слышать ничего не пожелал. Он даже пригрозил нам опалой, если мы еще когда-нибудь осмелимся в чем-то обвинить его лучшую в мире жену. Тут я не могу его винить — «Улисс в платье», она и Юпитера Громовержца обвела бы вокруг пальца.
   Август даже не Стал скрывать от нее наших подозрений — он с возмущением сообщил Ливии, что несколько сенаторов пытались высказать гнусные намеки в отношении ее, и попросил супругу великодушно простить «глупцов».
   Достойная Ливия со свойственной ей мягкостью снисходительно усмехнулась и заверила цезаря, что глупость сама по себе является достаточной карой, и она не собирается обижаться на и так обиженных богами людей.
   Но сама, конечно, все поняла, и с тех пор между нами идет негласная война. До сих пор, правда, сохранялось примерное равновесие — я имею в виду, что ни мы, ни она не могли серьезно повредить друг другу, а вот успехов за то — с горечью должен признать — Ливия достигла гораздо больших, нежели мы.
   Вскоре неожиданно умер Луций Цезарь, внук Августа. Он находился тогда на борту корабля, следовавшего в Массилию. В окружении юноши был верный мне человек, и его рассказ не оставил никаких сомнений — Луция отравили, отравил врач, в последний момент по настоянию Ливии назначенный сопровождать наследника. Конечно, все было организовано безукоризненно: болезнь, лихорадка и кончина. Никаких подозрений. Августу и в голову не пришло усомниться в том, что бедняга Луций умер естественной смертью.
   Но мы-то понимали, что теперь настанет очередь Гая, и решили любой ценой помешать Ливии. Наши люди несли круглосуточную негласную охрану юного Цезаря, нам удалось предотвратить три попытки покушения и продлить ему жизнь еще на два года. К сожалению, только на два.
   Гай был назначен командующим армией, которая вела боевые действия против парфян на Востоке. Он отправился в путь, а спустя некоторое время ко мне в дом пришел один из рабов Ливии. Госпожа — сказал он — приказала избить его плетьми за какую-то мелкую провинность, и он хочет отомстить ей.
   Естественно, в другой ситуации я немедленно отдал бы этого человека в руки властей — раб, предающий своего хозяина, достоин самого сурового наказания — но тогда мне пришлось пренебречь своими принципами, слишком уж много было поставлено на кон.
   Так вот, этот иудей рассказал мне, что подслушал разговор Ливии с неким мужчиной, в котором они обсуждали способы избавиться от Гая Цезаря, а поскольку в той беседе прозвучало и мое имя, как опасного противника, раб и решил направиться именно ко мне. Выслушав его рассказ, я приказал иудея тайно умертвить и бросить в Тибр, а сам поспешил принять меры предосторожности.
   Я встретился с твоим отцом, Луций, да-да. Он тоже входил в число тех, которые пытались противостоять Ливии во имя свободы и справедливости. Я попросил его немедленно отправиться вслед за Гаем и предотвратить опасность.
   Он двинулся в путь и настиг наследника у самой парфянской границы. Он стал его верным неусыпным стражем, и убийцы не осмеливались ничего предпринять, пока Скрибоний Либон, с мечом в руках, находился рядом.
   У Луция перехватило дыхание. Подумать только, его отец! А он и не знал!
   — Но все же ему не удалось выйти победителем, — глухо продолжал сенатор. — Однажды Гай и его свита попали в засаду, устроенную, как потом объявили, предателями-парфянами, сорвавшими мирные переговоры. В коротком бою твой отец погиб, а наследник был ранен. Да, они действительно попали в засаду, но устроили ее не парфяне, а люди Ливии.
   Раненого Гая перевезли в лагерь, где за лечение юноши взялся все тот же «врач», перед тем уже отправивший в Подземное царство его брата. О результате говорить излишне — спустя несколько дней Гай скончался.
   Сатурнин умолк. Луций до боли сжал кулаки, прерывисто дыша сквозь зубы.
   — Так, значит, вот как умер, мой отец! — воскликнул он. — А мне всегда говорили, что он погиб, сражаясь с врагами Родины!
   — И тебе правильно говорили, — торжественно произнес сенатор. — Ведь он действительно сражался с врагами Родины, свободной Родины. Разве Ливия не враг Рима и римского народа?
   — Но... — начал Либон.
   — Подожди. — Сатурнин поднял руку. — Я понимаю твои чувства, но позволь мне закончить. Поверь, смерть твоего отца явилась для меня огромным ударом, большим, нежели смерть Гая, — ведь я любил его как сына. Однако не забывай — мы с. тобой сейчас в ответе за судьбу страны и не имеем права поддаваться эмоциям.
   Да, старый сенатор был прав. Луций лишь молча кивнул и вновь обратился в слух.
   — Цезарь был в отчаянии, близком к помешательству, — говорил далее Сатурнин. — Он снова лишился наследников, и теперь выбирать ему было почти не из кого. Подчиняясь нажиму уже торжествовавшей победу Ливии, он официально усыновил Постума, последнего сына Агриппы, и Тиберия, но дабы обеспечить преемственность, приказал тому усыновить Германика, его племянника... сына Друза.
   Сатурнин тяжело вздохнул, взял с подноса кубок и залпом выпил его до дна. Луций с удивлением посмотрел на сенатора. Он еще никогда не видел, чтобы этот сдержанный человек позволял себе такие поступки, достойные более возницы или гладиатора.
   — Друз... — с горечью повторил Сатурнин. — Вот кто был, пожалуй, самым подходящим человеком, чтобы принять власть в Империи. Друз, младший сын Ливии. Ты, конечно, слышал о нем — блестящий полководец, добрый, честный, благородный, он пользовался гораздо большей популярностью и любовью, нежели его брат Тиберий.
   Увы, еще за несколько лет до смерти Гая и Луция он внезапно умер в Германии, где занимал пост командующего Рейнской армией и вел войну с варварами.
   — Опять Ливия? — с ужасом спросил Луций, бледнея. — Она убила своего собственного сына?
   — Нет, не думаю, — покачал головой Сатурнин. — Даже такая безжалостная женщина вряд ли решилась бы убить одного сына, чтобы обеспечить властью другого. Тем более, что Друз, человек открытый и искренний, очень любил мать, ему бы и в голову не пришло подозревать ее в преступлении.
   Насколько мне известно, причиной смерти явилась самая натуральная гангрена — Друз упал с лошади, поранил ногу и не заметил вовремя, как началось заражение крови. В общем, он умер в лагере Девятнадцатого легиона на землях германцев, у истоков Визургиса.
   Его брат Тиберий — при известии о болезни Друза — сразу помчался к нему из Рима, загоняя лошадей, но уже не застал того в живых.
   Друз был погребен со всеми почестями, я присутствовал при церемонии и мне показалось, что горе и Тиберия, и Ливии было вполне искренним. А об Августе и говорить нечего — он очень любил покойного и безустанно сетовал на жестокую судьбу, лишившую его такого сына.
   После Друза осталось трое детей: сыновья Германик и Клавдий и дочь Ливилла. Что ж, среди них, пожалуй, лишь один старший, Германик, унаследовал характер и достоинства отца.
   Сатурнин поставил пустой кубок на поднос и провел ладонью по глазам, словно отгоняя усталость.
   — Клавдий, — продолжал он после короткой паузы, — был болезненным, слабым ребенком, да еще у него и с головой что-то не в порядке; Ливилла же — насколько мне известно — капризная, злая, избалованная девчонка. Ну, да ты сам их знаешь. Теперь, правда, это уже не дети — им лет по двадцать пять или около того.
   Но Германик, Германик — вот где настоящий римлянин. Именно он был бы более других достоин принять власть после кончины Августа.
   — Так ты собираешься помочь ему стать цезарем? — с волнением спросил Луций.
   Сатурнин медленно покачал головой.
   — Я бы очень хотел, чтобы так случилось, поверь. Но... Он сам не согласится. Это было бы нечестно — ведь у. Августа остается еще один прямой потомок, имеющий полное право на верховную власть, — Марк Агриппа Постум.

Глава V
Царственный безумец

   — А! — воскликнул Либон. — Конечно, ты прав. Однако Агриппа Постум...
   Он запнулся.
   — Я знаю, что ты хочешь сказать, — кивнул Сатурнин. — Действительно, Агриппа Постум находится в ссылке по приказу самого Августа. Но, тем не менее, он и никто другой должен стать преемником цезаря.
   Ведь и опала Постума, и эта ссылка были организованы все той же Ливией и, уверяю тебя, в обвинениях, предъявленных Агриппе, нет и слова правды.
   — Как так? — удивился Луций. — Ведь это уже и я помню, помню цезарский указ и...
   — Подожди, — сенатор поднял руку. — Сейчас я тебе все объясню. А то, что даже цезарским указам не всегда следует доверять, ты должен был уже понять из моего повествования.
   Итак, после смерти Гая и Луция Агриппа Постум остался единственным прямым потомком Августа; формально, правда, к нему был приравнен и усыновленный принцепсом Тиберий, а третьим в этом списке был Германик.
   Что тебе сказать о Постуме? Я знал его с самых первых дней жизни, знал и его отца, Марка. Перед смертью он просил меня не забывать его детей...
   В глазах Сатурнина появилась глубокая печаль. Луцию даже показалось, что в них блеснули слезы. Сенатор тяжело вздохнул и взял себя в руки.
   — Что ж, двоих — Гая и Луция — я не уберег. Но Постума я им так просто не отдам, — решительно и твердо сказал он, взмахнув сжатым кулаком. — Еще посмотрим, кто кого...
   Он несколько секунд Молчал, глядя куда-то вдаль. Луций не сводил глаз с его покрасневшего лица и гневно раздувавшихся ноздрей.
   Наконец Сатурнин вернулся к рассказу:
   — Многие тогда говорили: Постум горяч, несдержан, своеволен. Да, это в определенном смысле так. Но не забывай — когда его сослали, ему было всего лишь девятнадцать лет, чуть больше, чем тебе сейчас. Совсем мальчишка. Извини, я не хочу тебя обидеть, но поверь мне — в девятнадцать лет юноша еще далеко не во всем может отдавать себе отчет, далеко не всегда способен контролировать себя и принимать правильные решения.
   Ведь недаром раньше в Риме стать консулом — то есть занять высшую государственную должность в республике — можно было после сорока. Август же — и это вполне объяснимо — старался назначать своих родственников на важные посты как можно раньше. Он хотел, чтобы его наследники поскорее познали тонкости управления государством. А привыкшие к другому укладу граждане начинали ворчать — вот, мол, мальчишка, что он может, что умеет? И уже заранее настраивались на поиск всевозможных недостатков и промахов, свойственных юношескому возрасту.
   И все же рискну утверждать, что Марк Агриппа Постум — это достойный, честный, благородный человек. Порывистый — да, может, он чересчур любит вино, да и женщин не сторонится, но много ли, скажи, было в истории Рима людей совсем без недостатков? Я что-то не припомню ни одного. И в этом как раз и заключается мудрость бессмертных богов.
   Так что, поверь мне — при всей своей запальчивости и несдержанности — кстати, вполне вероятно, что годы, проведенные на острове, изменили его к лучшему — Постум был бы все же гораздо более достойным правителем, нежели угрюмый, подозрительный Тиберий, обиженный на весь мир и ненавидящий людей, которые его окружают.
   Тем более, если Постум получит верховную власть, я уверен, что на помощь ему охотно придет Германик — человек рассудительный, спокойный, уравновешенный. Вот пара, которая смогла бы ввести страну в подлинно золотой век.
   Сатурнин с горечью махнул рукой.
   — Э, да что тут говорить! Но ведь это понимаю не только я, к сожалению. Императрица Ливия тоже прекрасно отдавала себе отчет, что юношеские выходки Постума — дело временное, и очень скоро он станет по-настоящему взрослым. А тогда уж Август, конечно, назначит наследником именно своего внука, а не ее любимого Тиберия. И она приступила к действию.
   Систематически и регулярно сама императрица или кто-то из ее верных слуг — преподаватели, сенаторы, отцы семейств — стали как бы невзначай жаловаться Августу: юноша не проявляет склонности к учебе, не уважает старших, много пьет, недостойно ведет себя по отношению к дочерям уважаемых граждан и так далее. Август хмурился, но молчал. Он очень любил Постума, и молил богов, чтобы тот наконец исправился.
   Ливия убедила мужа, что пока не стоит доверять молодому Агриппе какой-нибудь серьезный пост, пусть-де образумится сначала. И вот так на место командующего Далматинской армией был назначен не Постум, который имел на это приоритетное право, а Германик. Но императрице не удалось посеять вражду между своим внуком и потомком Августа — юноши по-прежнему уважали и любили друг друга.
   Тогда в заговор была вовлечена Эмилия — совсем еще девчонка, дочь сенатора Эмилия Павла, сына цензора и Юлии Младшей, внучки Августа и сестры Постума. Эта вертихвостка, уж не знаю, за какие посулы, согласилась предстать перед цезарем и заявить, что Постум делал ей, своей племяннице, неприличные предложения, а когда она с возмущением отказалась, попытался ее изнасиловать. Дескать, только приход раба-садовника помешал ему осуществить гнусные намерения.
   Август, потрясенный до глубины души, приказал немедленно подвергнуть раба пытке. А поскольку следствие вел доверенный человек Ливии, раб полностью подтвердил слова Эмилии. Можно себе представить, какие мучения ему пришлось испытать в подземельях Туллиана.
   Взбешенный цезарь — подстрекаемый женой — отказался даже выслушать беднягу Постума и распорядился сослать его на остров Планация, это недалеко от Ильвы, возле Корсики.
   Молодого Агриппу схватили в ту же ночь и тайно перевезли на место ссылки.
   Лишь через несколько дней появился цезарский указ, объяснявший причины такого решения. Уверяю тебя, Луций, каждое слово там было продиктовано Ливией.
   Август потом еще долго не находил себе места, я уверен, что сейчас он жестоко терзается сомнениями, но наш мудрый цезарь — как я уже не раз говорил — полностью доверяет своей достойной супруге и не осмелится возразить ей без очень и очень веских оснований.
   А теперь представь себе, что такие основания у него появились.
   Сенатор умолк, выжидательно глядя на Либона.
   — Что ты хочешь этим сказать? — взволнованно спросил тот, приподнимаясь со скамьи.
   — Только то, что у меня есть доказательства невиновности Постума и участия Ливии во всей этой грязной истории.
   Юноша вспыхнул, его щеки залила краска; он порывисто вскочил на ноги.
   — Есть доказательства? — воскликнул он. — Но тогда почему же ты молчишь? Ведь еще можно все исправить!
   — Можно, — кивнул Сатурнин. — Даже нужно. И поверь — мы прилагали к этому все усилия. Да и ты сам поездкой к Фабию внес свою лепту в наше дело.
   С самого первого дня ссылки Постума мы не жалели сил, чтобы вернуть его оттуда. И были уже близки к победе буквально через несколько месяцев. Мы уже собирались открыть Августу глаза, но тут вдруг...
   Сатурнин развел руками.
   — Ливия снова нас опередила. Все та же Эмилия вновь предстала перед цезарем и обвинила свою мать — внучку Августа — в оголтелом разврате, во что принцепс поверил даже слишком легко: ведь до сих пор в его душе зияет незаживающая рана после позора, который его заставила пережить дочь.
   Так что он сразу смирился с тем фактом, что и Юлия Младшая подвержена пороку, а когда Ливия осторожно намекнула, что, видимо, это наследственная черта, то и шансы Постума резко уменьшились.
   Каюсь, в той ситуации мы не решились выступить с нашими обвинениями, чтобы не навлечь на себя гнев цезаря. Он ведь и так уже косо смотрел на нас после истории с Гаем.
   А тут масла в огонь подлил еще и сенатор Эмилий Павел, муж Юлии и отец Эмилии — некогда порядочный и честный человек, но с тех пор, как он пытался составить заговор против Августа и был разоблачен шпионами Ливии, Павел всецело находится во власти этой женщины. Шантажируемый ею, он вынужден был подтвердить все обвинения против своей жены.
   Это добило Августа. Юлию Младшую тоже сослали.
   Мы потерпели еще одно поражение, но борьбы не прекратили. И вот, наконец, недавно у нас появились еще более убедительные доказательства. Я начал действовать.
   Доверенный человек тайно отвез мое письмо Германику, который командует сейчас армией на Рейне. Тайно, поскольку Ливия очень опасается того, что ее внук узнает правду, а зная любовь к нему Августа, прекрасно понимает, что вот тогда-то цезарь задумается всерьез и переубедить его будет трудно.
   Она окружила Германика густой сетью своих шпионов и ни на миг не выпускает из-под наблюдения, следит за каждым его шагом, перехватывает его корреспонденцию, стремясь не допустить контактов с нами, изолировать Германика от столицы. Конечно, она понимает, что долго это продолжаться не может, что, рано или поздно, мы все равно должны объясниться с ним, поэтому императрица играет на время, а сама пока готовится к решительному ходу, который — если ей удастся его осуществить — может буквально поставить нас на край гибели. И если мы не опередим ее, то... Ну, ладно, об этом позже.
   Так вот, мой человек все же сумел доставить письмо и вернуться ко мне с ответом. Германик сухо написал, что ознакомился с фактами и принял их к сведению. Но, судя по всему, он был потрясен и возмущен.
   Ведь он столько лет оплакивал Постума, которого, как следовало из цезарского указа, обуяло безумие. И тут вдруг оказывается, что никакого безумия не было, а была лишь низкая, подлая интрига, осуществленная, вдобавок, его собственной матерью, которой он так искренне доверял.
   О, Ливия сразу поняла, что произойдет, если ее внук убедится в нашей правоте.
   Так вот, в своем послании Германик обещал мне, что напишет Августу и изложит ему суть дела. Сам я, как ты догадываешься, не могу этого сделать, поскольку цезарь до сих пор в обиде на меня и не склонен прислушиваться к моим аргументам.
   Но если Август получит письмо Германика, я уверен, что он обязательно захочет повидать Постума — благо находится он сейчас совсем близко от места ссылки. А тогда ситуация может кардинально измениться, тогда планы Ливии будут расстроены раз и навсегда и не исключено, что она сама отправится на какой-нибудь отдаленный островок, куда так любила загонять других.
   Ну, а власть в стране после смерти Августа — пусть боги пошлют ему как можно больше счастливых лет — по праву перейдет к людям порядочным и достойным.
   Сенатор облизал пересохшие губы и провел ладонью по волосам. На его лбу выступили капельки пота. Жара, а может и волнение, давали себя знать.