Холт Виктория. Изумруды к свадьбе

   – Почему же очень?
   – Я считаю вас Персеем женского рода, спасающим искусство от дракона гниения, старения, вандализма и так далее.
   – Какая поэтичная фантазия! Вы удивляете меня.
   – Я вовсе не такой уж обыватель, как вы думаете. А после того, как вы преподадите мне еще несколько уроков в галерее, я и вовсе стану эрудитом, вот увидите.
   – Уверена, что вы не горите желанием приобретать знания, от которых вам нет никакой пользы.
   – Но я всегда считал, что любые знания полезны.
   – Если всего нельзя постичь, то стоит ли забивать голову тем, что не имеет практической пользы, – это будет лишь пустой тратой времени... в ущерб многому другому.
   Он пожал плечами и улыбнулся. А я продолжала:
   – Как же все-таки выяснить, кто стрелял в лесу?
   – Вы считаете, это нужно?
   – Конечно. А что, если это опять повторится?
   – Ну что ж, возможно, тогда исход будет менее удачен... или более. В зависимости от того, как на это посмотреть.
   – Я нахожу ваше отношение к происшествию очень странным. Как будто вам все равно, кто пытался убить вас!
   – Но моя милая мадемуазель Лоусон, уже проведено не одно расследование, а установить, кому принадлежала пуля, не так-то просто, как вам кажется. Ружье имеется почти в каждом доме. В окрестных лесах водится много зайцев. Они так хороши, тушенные в горшочке!
   – В таком случае, если кто-то действительно стрелял зайцев, то почему бы не прийти и не сказать об этом?
   – Что вместо зайца убили мою лошадь?
   – Хорошо, предположим, что кто-то стрелял, и пуля, попав в дерево, срикошетила и убила вашу лошадь. Знал ли тот человек с ружьем, что вы в лесу?
   – Положим, что он... или она... об этом и не подозревали.
   – Так, значит, вы склонны считать случившееся несчастным случаем?
   – А почему бы и нет, поскольку это очень разумная версия.
   – Это очень удобная версия, но я не думаю, что вы из тех, кто согласится с ней.
   – Возможно, когда вы узнаете меня лучше, то измените свое мнение. – Граф улыбнулся. – Здесь так приятно. Если у вас нет других планов, может быть, останетесь со мной и мы немного поболтаем. Потом я отведу вас к пруду и вы полюбуетесь скульптурой. Это действительно маленький шедевр. У Персея на редкость решительное выражение лица. Он буквально преисполнен решимости одолеть чудовище. А теперь... давайте поговорим о картинах. Как идут дела? Вы просто чудо. Скоро вы закончите работу и наши полотна будут выглядеть так, будто только что вышли из-под кисти художника. Это просто невероятно, мадемуазель Лоусон.
   Мы поговорили о картинах, а потом пошли смотреть скульптурную группу. Затем вместе отправились в замок.
   Мы медленно шли по террасе. Когда приблизились к замку, я заметила в окне классной комнаты какое-то движение. Любопытно, кто следил за нами – Нуну или Женевьева?
 
   Интерес к происшествию с графом внезапно угас – виноградникам грозила опасность. Виноградная лоза приближалась к пику своего летнего роста, когда появились признаки филлоксеры. Новость быстро распространилась и в городке, и в замке.
   Я отправилась к мадам Бастид, чтобы узнать подробности. Пока мы пили кофе, она рассказала мне, какой вред может принести филлоксера. Если ее не остановить, весь урожай погибнет.
   Жан-Пьер с отцом работали чуть ли не всю ночь. Виноградники надо было опрыскать мышьяковистокислым натрием, имея при этом в виду, что слишком большая доза раствора может нанести лозе вред, а слишком малая не даст нужного эффекта.
   – Такова жизнь, – философски заключила мадам Бастид, пожимая плечами, и принялась еще раз рассказывать мне о том, когда виноградная тля уничтожила лозу во всей стране. – Прошли годы прежде, чем наши виноградари смогли вернуть себе былое благополучие, – вздохнула она. – И каждый год несет свои заботы – то филлоксера, то листовертка, то хрущ. Ах, Даллас, и кто только становится виноградарем?
   – Но зато, когда урожай собран без потерь, какая это, должно быть, радость!
   – Вы правы. – Глаза мадам Бастид засияли. – Видели бы вы нас тогда! Мы буквально сходили с ума от радости.
   – Но если бы над вами не висела какая-либо напасть, вы бы не испытывали тогда такой радости.
   – Это верно. В Гайяре нет прекраснее времени, чем сбор урожая, и, чтобы испытать наслаждение, надо сначала его выстрадать.
   Я спросила, как дела у Габриэль.
   – Она очень счастлива. И подумать только, что это был, оказывается, Жак.
   – Вы удивлены?
   – О, не знаю. Они дружили с детства. Порой так трудно заметить происходящие перемены. Девочка вдруг становится женщиной, мальчик – мужчиной... Такова природа. Да, я удивилась, узнав, что это Жак, хотя догадывалась, что Габриэль влюбилась. В последнее время она стала такой рассеянной. Ну что теперь говорить! Все устроилось наилучшим образом. Жак справится с делами в Сен-Вайяне. Сейчас ему, конечно, придется как следует потрудиться, ведь эта зараза распространяется очень быстро! Было бы очень некстати, если бы она затронула и виноградники Сен-Вайяна именно теперь, когда Жак только приступил к работе.
   – Граф был очень добр, предложив Жаку стать управляющим в Сен-Вайяне, – заметила я.
   – Иногда Всевышний подает нам знаки своей доброты.
   Погруженная в свои мысли, я отправилась назад в замок. Конечно, убеждала я себя, в тот вечер Габриэль рассказывала графу о своих проблемах. И, зная о том, что она беременна от Жака, а Жак не в состоянии содержать и жену, и мать, граф назначил его управляющим в Сен-Вайян. В любом случае Дюраны были слишком стары, чтобы заниматься виноградниками. Конечно, все обстояло именно таким образом.
   Да, я действительно изменилась: стала верить в то, во что мне хотелось верить.
   Нуну несказанно радовалась, когда я наведывалась к ней в комнату, что я делала довольно часто. Для меня здесь всегда был приготовлен кофе, мы сидели и разговаривали чаще всего о Женевьеве и Франсуазе.
   В то время, когда всю округу волновала филлоксера, единственной заботой Нуну была раздражительность Женевьевы.
   – Боюсь, что ей не нравится жена месье Филиппа, – сказала Нуну, с беспокойством взглянув на меня. – Она всегда была против присутствия в доме женщины с тех пор, как...
   Я не хотела, чтобы Нуну рассказала мне то, что я уже сама знала о графе и Клод.
   – Прошло уже много времени с тех пор, – возразила я, – как умерла ее мать. Она должна была бы уже оправиться от удара.
   – Если бы у нее был брат, все было бы по-другому. Но теперь граф привез сюда месье Филиппа и женил его на этой женщине...
   – Уверена, Филипп сам хотел жениться, – поспешно сказала я. – Иначе зачем бы он пошел на это? Вы говорите так, будто...
   – Я говорю то, что знаю. Граф не женится никогда. Он не любит женщин.
   – Но я слышала, что как раз их-то он и очень любит.
   – Любит? О нет, мадемуазель, – горько посетовала она. – Граф никогда никого не любил. Человека может развлекать то, что он презирает. И, при определенном характере, чем больше в нем презрения, тем больше удовольствия доставляют ему эти забавы. Вы меня понимаете? Да что там говорить, вас это совсем не касается... К тому же вы скоро покинете замок и вряд ли о нас еще вспомните.
   – Я не заглядываю так далеко вперед.
   – Понимаю. – Нуну улыбнулась. – Замок – это маленькое королевство. Я даже не могу себе представить жизнь в другом месте. Ведь я приехала сюда в то время, когда Франсуаза вышла замуж.
   – Здесь все совсем не так, как в Каррефуре.
   – Да, совсем по-иному.
   Вспоминая большой мрачный особняк, который был домом Франсуазы, я заметила:
   – Франсуаза, должно быть, чувствовала себя очень счастливой, когда впервые приехала сюда.
   – Франсуаза никогда не была здесь счастлива. Понимаете, граф не обращал на нее внимания. – Нуну пристально посмотрела на меня. – Не в его привычках обращать на кого-то внимание. Он способен лишь использовать людей... рабочих, которые делают вино... и всех нас, здесь, в замке.
   – Но разве так не должно быть? – спросила я почти сердито. – Ведь не может же один человек сам обрабатывать виноградники, и у каждого господина есть слуги.
   – Вы не поняли меня, мадемуазель. Я же говорю вам, что он не любил Франсуазу. Этот брак был заранее оговорен. Среди таких семей подобное принято, но и такие браки бывают весьма удачными. Но только не этот. Франсуаза оказалась в замке потому, что де ла Тали посчитали ее подходящей женой для графа; ее взяли сюда, чтобы она создала семью. Но ведь она была молода, у нее были свои чувства... и не могла понять, в чем дело. Тогда... она умерла. Граф очень странный человек, мадемуазель. Не заблуждайтесь на его счет.
   – Он... необычный.
   Нуну грустно посмотрела на меня.
   – Если бы вы могли увидеть, какой она была до замужества и какой стала, поселившись в замке как графиня де ла Таль!
   – Мне бы тоже хотелось этого.
   – Я вам давала читать ее записные книжечки, из которых все же можно понять, что это была за женщина.
   – Да, они помогли мне составить себе представление о Франсуазе.
   – Она всегда делала записи, когда ей становилось невмоготу. Иногда она читала мне их вслух. «Ты помнишь это, Нуну?» – спрашивала Франсуаза, и мы вместе смеялись. В Каррефуре она была невинной маленькой девочкой. Но когда вышла замуж за графа, ей пришлось многому учиться и учиться быстро. Как быть хозяйкой замка, но ведь это еще не все.
   – Что она чувствовала, когда впервые приехала сюда?
   Мой взгляд невольно остановился на буфете, в котором Нуну держала свои сокровища. Там находилась шкатулка, в которой она хранила вышивки, подаренные ей Франсуазой, и те самые записные книжечки, в которых содержалась вся история жизни Франсуазы. Мне очень хотелось прочитать о сватовстве графа, хотелось узнать о Франсуазе уже не как о девушке, ведущей уединенную жизнь в Каррефуре со строгим отцом и преданной Нуну, а как о жене человека, который начинал занимать все более важное место в моей жизни.
   – Когда она была счастлива, то не вела записей, – пояснила Нуну. – А когда Франсуаза впервые приехала сюда, было столько волнений, хлопот... Даже я виделась с ней редко.
   Значит, вначале она все-таки была счастлива?
   – Как ребенок... Ей говорили, что ей очень повезло, и она верила этому. Ей говорили, что она будет счастлива, и она верила в это тоже.
   – И когда она почувствовала себя несчастной?
   Нуну развела руками и посмотрела на пол, как будто ожидала найти там ответ.
   – Довольно скоро Франсуаза начала понимать, что жизнь не такая, какой она себе ее представляла. Но у нее должен был родиться ребенок, и ей пока оставалось о чем помечтать. Но потом наступило разочарование, ибо все ждали сына.
   – Она доверяла вам свои сокровенные мысли, Нуну?
   – До замужества она рассказывала мне обо всем.
   – А потом нет?
   Нуну покачала головой.
   – Только когда я прочла, – она кивнула на буфет, – я поняла, что моя девочка перестала быть ребенком... и очень страдала.
   – Вы имеете в виду, что граф был жесток с ней?
   Губы Нуну сурово сжались.
   – Она очень нуждалась в любви.
   – А сама Франсуаза любила его?
   – Муж вызывал у нее ужас!
   Я была поражена горячностью ее ответа.
   – Почему? – спросила я.
   Губы Нуну задрожали, и она отвернулась, похоже уйдя в прошлое. Но внезапно ее настроение изменилось, и она медленно проговорила:
   – Франсуаза восхищалась им... вначале... Как и все женщины.
   Мне показалось, что Нуну приняла какое-то решение, ибо она внезапно поднялась, подошла к буфету и, взяв ключ, который всегда висел у нее у пояса, решительно отперла дверцу.
   Я увидела стопку аккуратно сложенных записных книжечек. Она выбрала одну из них.
   – Возьмите это с собой и почитайте. Только никому больше не показывайте, а потом отдайте мне обратно.
   Я понимала, что следует отказаться, ибо таким образом я вторгалась не только в личную жизнь Франсуазы, но и в личную жизнь графа. Но оказалась не в силах следовать велениям рассудка.
   Нуну волновалась за меня. Она считала, что граф проявляет ко мне определенный интерес, и в таком замаскированном виде пыталась дать мне понять, что человек, который привел в дом свою любовницу и выдал ее замуж за своего кузена, был к тому же еще и убийцей. Она намекала, что если я позволю себя втянуть в отношения с таким человеком, то тоже подвергнусь опасности. С какой стороны может грозить эта опасность, Нуну не могла сказать. Но, тем не менее, она меня предупреждала.
   Я унесла книжечку к себе в комнату, сгорая от нетерпения скорее прочитать ее. Однако была очень разочарована, ибо не нашла ожидаемых драматических признаний или откровений.
   У Франсуазы был собственный участок в саду, где она выращивала цветы.
   «Мне хочется, чтобы Женевьева любила их так же, как я. Мои первые розы. Я срезала их и поставила в свою спальню. Нуну сказала, что цветы не следует держать в спальне ночью, так как они забирают воздух, который нужен тебе самой. Я заявила ей, что это чепуха, но, чтобы сделать ей приятное, позволила их вынести...»
   Читая страницу за страницей, я тщетно пыталась найти его имя. И только когда дошла почти до самого конца, появилось упоминание о графе.
   «Лотэр вернулся сегодня из Парижа. Иногда мне кажется, что он презирает меня. Я знаю, что не так умна, как те женщины, с кем он встречается там. Я должна постараться узнать больше о тех вещах, которые его интересуют. О политике и истории, литературе и живописи. Хорошо бы, чтобы они не были такими скучными...
   Мы сегодня поехали кататься верхом: Лотэр, Женевьева и я. Он наблюдал за Женевьевой. Я была в ужасе, что она может начать капризничать. Она такая нервная...
   Лотэр уехал. Я не совсем уверена куда, но думаю, в Париж. Он не сказал мне...
   Сегодня к нам с Женевьевой в замок приходили маленькие дети. Мы учим их катехизису. Я хочу, чтобы Женевьева понимала, в чем заключается ее долг как дочери хозяина замка. После занятий мы говорили об этом, и обе чувствовали себя очень хорошо и спокойно. Я люблю вечера, когда начинает темнеть и приходит Нуну, чтобы закрыть шторы и зажечь лампы. Я напомнила ей, как всегда любила в Каррефуре эту часть суток, когда она, бывало, входила и закрывала ставни... еще до того, как совсем стемнеет, так что мы не видели темноты. Я напомнила ей об этом, а она ответила: «Ты все фантазируешь, Капуста». С тех пор как я вышла замуж, она уже не называла меня Капустой...
   Сегодня я ездила в Каррефур. Папа был рад меня видеть. Он говорит, что Лотэр должен построить церковь для бедных и что я должна убедить его сделать это...
   Я говорила с Лотэром о церкви. Он спросил, зачем нужна еще церковь, если одна уже есть в городке. Я сказала, что папа считает, что, если церковь будет построена недалеко от виноградников, люди смогут чаще ходить туда и молиться в любое время дня. И это будет благом для их душ. Лотэр ответил, что в рабочее время они должны заботиться только о винограде. Не знаю, что скажет папа, когда я увижу его. Наверное, еще больше невзлюбит Лотэра...
   Папа говорит, что Лотэр должен уволить Жака Лапэна и выслать из Гайяра вместе с семьей, потому что тот атеист. Продолжая держать Жака на работе, он как бы прощает ему грехи. Когда я рассказала об этом Лотэру, он рассмеялся и сказал, что сам будет решать, кто должен на него работать и кого выгнать, и что взгляды Лапэна его не касаются, а уж взгляды папы тем более. Иногда мне кажется, что Лотэр так сильно не любит папу, что даже жалеет о том, что женился на мне...
   Сегодня я ездила в Каррефур. Папа увел меня к себе в спальню, заставил встать на колени и помолиться вместе с ним. Я часто думаю об этой комнате. Она похожа на тюрьму. Так холодно стоять на коленях на каменных плитах, что потом очень долго ноги сводит судорогой. И как он только может спать на таком жестком соломенном тюфяке? Единственное, что оживляет комнату, – это распятие на стене. Больше в комнате нет ничего, кроме кровати и скамеечки для вознесения молитв. После молитв папа долго говорил со мной. Я чувствовала себя злым, грешным созданием...
   Сегодня Лотэр вернулся в замок, и мне вдруг стало не по себе. Я чувствую, что, если вдруг он подойдет ко мне, я начну кричать. Он спросил: «Что с вами?» Но я не могла ему признаться, что боюсь его. Тогда он вышел из комнаты. Я уверена, он очень рассердился. Думаю, Лотэр начинает ненавидеть меня. Я так не похожа на женщин, которые ему нравятся... женщин, которые, я уверена, у него есть в Париже. Я представляю их себе в воздушных платьях, смеющихся и пьющих вино, непринужденных женщин, веселых и источающих любовь. Это ужасно...
   Прошлой ночью я очень испугалась, услышав за дверью его шаги. Я подумала, что он собирается войти в мою комнату. Мне казалось, что я вот-вот начну громко кричать от страха... но Лотэр подождал немного, потом ушел».
   Итак, я прочитала последнюю запись в книжечке. Что все это значит? Почему Франсуаза так боялась своего мужа? И почему Нуну показала мне именно эту записную книжку? Если она хотела, чтобы я узнала историю жизни Франсуазы, почему не дала мне их все? Может быть, записи в этих книжках позволили Нуну раскрыть тайну смерти Франсуазы? И она лишь пыталась предупредить меня об опасности, не посвящая в то, что было известно ей самой?
   На следующий день я вернула Нуну записную книжечку.
   – Почему вы дали мне прочитать именно эту? – спросила я.
   – Вы сказали, что хотели бы узнать бедняжку поближе.
   – Однако мне кажется, что теперь я знаю ее гораздо меньше, чем раньше. У вас же есть другие записные книжки... Она продолжала делать в них записи до самой смерти?
   – После этой книжечки она почти уже ничего не записывала. Я говорила ей: «Франсуаза, милая, почему ты теперь не пишешь?» И она отвечала: «Сейчас нечего писать, Нуну». А когда я сказала: «Этого не может быть!», она рассердилась и заявила, чтобы я не мешала ей молиться. Я впервые слышала от нее такие слова. И я поняла, что она стала бояться доверять бумаге свои чувства.
   – Вы имеете в виду, что Франсуаза не хотела, чтобы ее муж узнал о том, что она боится его? – Она промолчала, а я продолжала: – Почему она боялась его? Вы знаете об этом, Нуну?
   Она крепко сжала губы, как будто ничто на свете не могло заставить ее говорить.
   Но я догадывалась, что здесь была какая-то тайна, и была уверена, что, если бы Нуну не думала, что я в какой-то мере нужна Женевьеве, она посоветовала бы мне покинуть замок. Однако понимала и то, что Нуну без колебаний пожертвовала бы мною ради Женевьевы.
   Желание узнать правду стало навязчивой идеей. Но это было больше, чем просто желание узнать. Скорее безумная потребность доказать его невиновность.
 
   Мы скакали на лошадях, когда Женевьева сказала мне по-английски, что у нее есть новости о Костяшке.
   – Она, судя по всему, стала очень важной персоной, мисс. Я покажу вам ее письмо.
   – Я так рада, что она благополучно устроилась.
   – Да, она стала компаньонкой мадам де ла Кондер, и та ею очень довольна. Они живут в прекрасном доме, не таком, конечно, старинном, как наш, но вполне «что надо». Мадам устраивает карточные вечера, и Костяшка часто участвует в них, когда не хватает игроков. Это дает ей возможность вращаться в том обществе, к которому она по праву должна принадлежать.
   – Все хорошо, что хорошо кончается.
   – Вы, мадемуазель, будете рады услышать, что у мацам де ла Кондер есть племянник, очаровательный мужчина, который очень внимателен к Костяшке. Она проявляет застенчивость, когда пишет о нем. Думаю, она надеется стать вскоре мадам Племянник.
   – Просто замечательно. Я часто о ней думаю. Ее так внезапно уволили, и все из-за ваших капризов.
   – В письме она упоминает папу. Пишет, что очень ему благодарна за то, что он нашел для нее такое подходящее место.
   – Он... нашел место?
   – Конечно. Это он устроил ее к мадам де ла Кондер. Не мог же он ее просто выгнать. Как вы думаете?
   – Нет, – твердо сказала я. – Он не мог ее выгнать.
   Это было очень хорошее утро.
 
   В течение следующих недель жизнь начала приходить в норму. Филлоксера была побеждена. И повсюду – на виноградниках и в городке, который зависел от их процветания, – царило праздничное настроение.
   В замок пришло приглашение для всей семьи на свадьбу кого-то из дальних родственников. Граф сказал, что еще слишком слаб, чтобы ехать: он продолжал ходить с тростью. Поэтому было решено, что поехать должны Филипп с женой.
   Я знала, что Клод страшно не хотелось расставаться с графом. Я как раз находилась в одном из маленьких, огороженных зеленой стеной садиков, когда они с графом проходили мимо. Мы не видели друг друга, но я слышала их голоса – особенно Клод, ибо ее голос, когда она сердилась, поднимался до пронзительных, почти визгливых нот.
   – Но ведь они будут ожидать вас!
   – Они поймут. Вы с Филиппом объясните им, что со мной произошло.
   – Несчастный случай! Несколько ушибов! – Он что-то ответил – я не расслышала, – и она продолжала: – Лотэр... пожалуйста!
   – Дорогая, я останусь здесь.
   – Ты не хочешь слушать меня. Такое впечатление, будто ты...
   Все-таки в Париж уехали Клод и Филипп, и я, отбросив сомнения и страхи, наслаждалась отсутствием мадам де ла Таль.
   Дни выдались солнечными. Лоза была в пике своего роста. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой счастливой, хотя знала, что мое счастье почти столь же капризно, как апрельский день. В любой момент я могла натолкнуться на какое-нибудь малоприятное открытие, в любой момент меня могли попросить уехать из замка. В любую минуту на небе могли появиться темные тучи, которые полностью закрыли бы солнце. Поэтому я купалась в его лучах, пока оно еще светило и согревало.
   Как только Филипп и Клод уехали, визиты графа в галерею участились. Иногда мне казалось, что он старается от чего-то избавиться, освободиться. Бывали моменты, когда за его дразнящими улыбками я улавливала проблески совершенно иного человека. Порой мне даже чудилось, что наши беседы доставляют ему такое же удовольствие, как и мне.
   Когда он уходил, я возвращалась к реальности и начинала смеяться над собой, задавая себе вопрос: «И долго ты будешь грезить наяву?»
   Всему происходящему было одно простое объяснение: в замке больше не осталось никого, кем бы он мог забавляться, поэтому он развлекался тем, что восторгался моей одержимостью в работе. И не следовало об этом забывать.
   Однако граф действительно интересовался живописью и неплохо в ней разбирался. Я вспомнила запись в дневнике Франсуазы. Она считала, что должна была научиться чему-нибудь из того, что его интересовало. Бедная запуганная маленькая Франсуаза! Почему она так боялась?
   Бывали моменты, когда он был слишком циничен. Могу себе представить, как пугалась мягкая и добросердечная Франсуаза. В этом был даже какой-то элемент садизма: словно он получал удовольствие, насмехаясь над другими людьми и повергая их в состояние психологического дискомфорта. Но что касается меня, то все эти его эскапады я расценивала как своего рода броню, которая в силу какой-то существовавшей в его жизни тайны скрывала истинную натуру графа.
   Как я была самонадеянна! Неужели действительно верила в то, что раз мне дано возвращать к жизни полотна во всем их блеске, то я смогу изменить и человека?
   Но мною овладело неистовое желание увидеть, что же скрывается под порой сардонической улыбкой графа, избавить его от горького разочарования, которое так часто кривило уголки его рта. Но прежде чем попытаться это сделать, я сначала должна узнать, изучить свой предмет.
   Какие чувства испытывал он к женщине, на которой женился? Ведь он разбил ее жизнь. А она, разбила ли она его жизнь? Но как это узнать, если прошлое окутано мраком?
   Дни, когда я не видела его, были пустыми, а встречи, которые казались мимолетными, наполняли меня счастьем, какого я еще не испытывала в своей жизни.
   Мы говорили о картинах, об истории этих мест и о днях славы замка во времена царствования Людовиков XIV и XV.
   – А потом все изменилось. И никогда уже не будет таким, как прежде, мадемуазель Лоусон. И некто много лет назад предвидел это. «После меня хоть потоп», – сказал Людовик XV. И потоп был, когда его преемник взошел на гильотину, прихватив с собой немало таких аристократов, как мы. Среди них был мой собственный прапрадедушка. Нам посчастливилось сохранить владения. Будь они расположены ближе к Парижу, мы бы их потеряли. Но вы читали о чуде святой Женевьевы и о том, как она спасла нас от несчастья... Хотя, возможно, считаете, что мы недостойны спасения.
   – Я так не считаю. Очень жаль, когда семьи теряют свои родовые гнезда. Ведь так интересно и полезно знакомиться с историей предков, уходящей в глубь веков.
   – Возможно, Революция была в какой-то степени и благом. Ведь если бы не захватили замок и не повредили картины, нам бы не пришлось прибегать к вашим услугам. И вам бы тогда не пришлось приезжать сюда, мадемуазель Лоусон. Подумать только!
   – Да, по сравнению с этим Революция была куда меньшей катастрофой.
   Он рассмеялся, и тут я увидела в нем совсем другого человека – доброго и веселого. Это был восхитительный момент.
   Во время отсутствия Филиппа и Клод я каждый вечер обедала вместе с ним и Женевьевой. Мы оживленно беседовали, а Женевьева чувствовала себя несколько смущенной и скованной. Однако все наши попытки втянуть ее в разговор были безуспешными.
 
   Однажды вечером, когда мы спустились к обеду, графа в столовой не оказалось. Он ничего не сообщил о том, что его не будет, и после двадцатиминутного ожидания обед был наконец подан и мы приступили к трапезе одни.