Холт Виктория. Изумруды к свадьбе

   Я боялась признаться себе в том, насколько глубоко и беззаветно полюбила его.
   Обстановка в доме становилась все более напряженной. Назревал какой-то кризис... И когда он наступит, думала я, определится и мое будущее.
   Как мне представлялось, атмосфера подобного возбуждения всегда царит накануне уборки урожая. Однако в данном случае речь шла об окончании очередного этапа моей жизни – я приближалась к завершению работы и не могла бесконечно оставаться в замке. Мне надо было бы поговорить о моем будущем с графом, но я испытывала полное отчаяние, представляя себе, как скажу ему, что уезжаю...
   Я полностью вросла в эту феодальную жизнь, и с моим строгим английским воспитанием старалась стать ее частью. А может быть, я заблуждалась. Я ухватилась за спасительное «может быть», которое стало моей единственной надеждой.
   В этот странный период ожидания как-то очень неожиданно возникло ощущение опасности. Мне снова стало казаться, что за мной следят, и я никак не могла избавиться от этого неприятного чувства. Постоянно раздавались какие-то звуки, когда я возвращалась в свою комнату. Желание внезапно обернуться, оглянуться через плечо, чтобы посмотреть, что творится за моей спиной, как-то неожиданно проснулось во мне и уже не отпускало.
   Я постоянно помнила о ключе, который носила с собой, собираясь показать только графу. Втайне я лелеяла надежду, как приду и скажу, что нашла изумруды, ибо с каждым днем во мне росла уверенность, что именно мне предстоит их отыскать. Возможно, думала я, граф будет так рад, что если до сих пор серьезно обо мне не думал, то теперь-то все станет иначе.
   Что за глупые идеи приходят порой в голову влюбленной женщины! – удивилась я. Я витаю в облаках и рисую в своем воображении фантастические картины, пытаясь убедить себя в их реальности!
   Сам граф, однако, не спешил увидеть меня. Временами мне казалось, что они с Клод посмеивались над моей наивностью. То, что для меня, англичанки, представлялось аморальным, для французов было вполне нормальным. Граф не хотел жениться, но желал видеть наследником имени, владений и имущества своего сына. Филипп в качестве награды будет владеть всем этим до совершеннолетия мальчика, а если граф вдруг умрет, сможет считать замок своим домом. Клод наслаждается со своим любовником, блюдя при этом достоинство и честь. Как все логично, как разумно!
   Но мне претило подобное лицемерие, поэтому я и не торопилась увидеть графа, так как боялась, что не смогу скрыть своих чувств. Однако при этом я соблюдала предельную осторожность и бдительность.
   Однажды после обеда я пошла навестить Габриэль, беременность которой стала весьма заметной. Сама же она была очень довольна своим положением. Мы немного поболтали с ней.
   Попрощавшись, я отправилась кратчайшей дорогой через лес и еще сильнее, чем раньше, почувствовала, что меня кто-то преследует. Но на этот раз я не на шутку испугалась. Я оказалась одна в том самом лесу, где пытались убить графа. Где-то недалеко раздался хруст сломанной ветки, и меня охватил самый настоящий страх.
   Я остановилась и прислушалась... Было тихо, и все же я чуяла опасность. Поддавшись внезапному импульсу, я бросилась бежать. Мною владела такая паника, что я почти завопила от ужаса, когда моя юбка зацепилась за колючий куст ежевики. Я рванулась так, что на колючках остался кусок ткани.
   Мне так и слышался позади звук торопливых шагов. Но, когда я выбежала из рощицы и оглянулась, то никого не обнаружила. Я быстро пошла к замку.
   Около виноградников я встретила Филиппа верхом на лошади. Едва завидев меня, он воскликнул:
   – Это вы, мадемуазель Лоусон, что-нибудь случилось?
   Я не стала скрывать своего состояния.
   – Со мной сейчас в лесу произошло не очень приятное приключение. Мне показалось, что меня кто-то преследует.
   – Вы не должны ходить в лес одна.
   – Да, я понимаю, но не подумала об этом.
   – Вероятно, вы вспомнили, как нашли моего кузена, когда в него стреляли, и поэтому вам показалось, что за вами кто-то следит. Это мог быть охотник на зайцев.
   – Наверное.
   Филипп спешился и стоял рядом, глядя на виноградники.
   – У нас в этом году будет рекордный урожай, – сказал он. – Приходилось ли вам когда-нибудь видеть сбор винограда?
   – Нет.
   – Вам очень понравится. Теперь уже недолго ждать. Виноград почти созрел. Не хотите ли заглянуть в погреба? Вы сможете увидеть, как готовят корзины. Все уже находятся в предуборочной лихорадке.
   – А мы не помешаем?
   – Нисколько. Им нравится думать, что все взволнованы точно так же, как и они.
   Он вел меня по тропинке к сараям и рассказывал о винограде. Оказалось, что Филипп не присутствовал при сборе винограда уже много лет. Я чувствовала себя смущенной в его обществе и считала его теперь несчастным персонажем отвратительной трагикомедии, но не могла придумать благовидного предлога, чтобы покинуть его.
   – В прошлом в летние месяцы я обычно подолгу жил в замке и очень хорошо помню то время. Работы часто продолжались далеко за полночь, и я выскакивал из постели и слушал, как работники поют, пока давят виноград. Восхитительное зрелище!
   – Должно быть, так.
   – О да, мадемуазель Лоусон. Я никогда не забуду этого – мужчины и женщины, пританцовывая, поют и давят в корыте виноград.
   – Стало быть, вы и теперь будете наслаждаться зрелищем сбора урожая.
   – Да, но, возможно, все кажется более ярким, когда ты молод. Даже из-за одного этого лучше жить в замке Гайяр, чем в каком-либо другом месте на земле.
   – Отлично, значит, ваше желание осуществилось.
   Мне хотелось знать, что он чувствует по поводу связи графа с его женой. Он был какой-то изнеженный, что делало слова Клод очень правдоподобными, хотя чертами лица Филипп напоминал кузена. Я охотно верила, что он хотел жить в замке, владеть им, называться графом де ла Талем, и за все это вполне он мог променять честь, жениться на любовнице графа и принять незаконного сына графа как своего...
   В погребах мне показали корзины, которые готовились под новый урожай, и я слушала, как Филипп разговаривал с работниками.
   На обратном пути в замок он вел свою лошадь под уздцы, и я, глядя на него, думала о том, какой он дружелюбный, спокойный и немного заискивающий. Неожиданно я поймала себя на том, что ищу для него оправдания.
   Я поднялась к себе в комнату и, как только вошла, сразу поняла, что здесь кто-то был во время моего отсутствия. Осмотревшись вокруг, я поняла, в чем дело. Книга, которую я оставила на тумбочке около кровати, лежала теперь на туалетном столике.
   Я выдвинула ящик, кажется, все было в порядке, открыла другой – тоже. И все-таки книгу переложили. Возможно, подумала я, кто-то из слуг заходил в комнату. Но зачем? Обычно никто не приходил в это время дня.
   И тут я уловила слабый запах духов – аромат мускусной розы. Значит, пока меня не было, Клод побывала в моей комнате. Но с какой целью? Не потому ли, что знала, что у меня есть ключ, и пришла посмотреть, не прячу ли я его где-нибудь в своей комнате?
   Я стояла тихо, а мои руки нащупывали через ткань карман нижней юбки. Ключ был на месте. Запах улетучился, но потом возник снова – слабый, едва уловимый.
 
   На следующий день служанка принесла письмо от Жан-Пьера, который писал, что должен увидеть меня немедленно. Ему надо было встретиться со мной наедине, поэтому не смогла бы я прийти на виноградники, где мы сможем поговорить без помех. Он буквально умолял меня прийти.
   Я вышла на солнце и, миновав подъемный мост, направилась на виноградники. Казалось, вся округа спала в это жаркое послеполуденное время, когда я спешила по тропинке между виноградных лоз, увешанных большими спелыми гроздями. Навстречу мне вышел Жан-Пьер.
   – Сегодня слишком жарко, – сказал он. – Пойдемте в винный погреб.
   Там было прохладно и после яркого солнца казалось темно. Свет проникал в помещение через маленькие окна, и я вспомнила, что, открывая и закрывая ставни, регулируют температуру в подвалах.
   – Я должен уехать, – сказал Жан-Пьер.
   – Уехать? – глупо повторила я. – Когда?
   – Сразу же после сбора винограда. – Он обнял меня за плечи. – Вы знаете почему, Даллас.
   Я отрицательно покачала головой.
   – Потому что граф хочет убрать меня со своей дороги.
   – С какой стати?
   Жан-Пьер горько рассмеялся:
   – Он не объясняет, а только отдает приказания.
   Ему больше не нравится видеть меня здесь, и, несмотря на то, что прожил здесь всю свою жизнь, я должен теперь уехать.
   – Но я думаю, если вы скажете ему...
   – Что это мой дом так же, как замок – его? Предполагается, что у нас, моя дорогая Даллас, не может быть подобных чувств и привязанностей. Мы рабы... мы рождены для того, чтобы нас обижали. Вы этого не знали?
   – Это абсурд, Жан-Пьер.
   – Вовсе нет. Я уже получил распоряжение.
   – Пойдите к нему, поговорите с ним. Я уверена: граф вас выслушает.
   Жан-Пьер улыбнулся:
   – Знаете, почему он хочет выслать меня? Неужели не догадываетесь? Потому, что знает о моей привязанности к вам. Ему это не нравится.
   – А какое ему до этого дело?
   – Значит, он интересуется вами... по-своему.
   – Но это смешно!
   – Вы же знаете, что нет. У него была масса женщин, но вы так не похожи на всех тех, которых он когда-либо встречал. Он хочет вашего безраздельного внимания... на какое-то время.
   – Что заставляет вас так думать?
   – Я знаю его! Потому что прожил здесь всю свою жизнь, и, хотя господина графа часто здесь не бывает, это также и его дом. В Гайяре он живет, когда не может жить в Париже. Здесь он господин для всех нас. Мы все безропотно повинуемся ему, и он хочет, чтобы так было всегда.
   – Вы ненавидите его, Жан-Пьер?
   – Однажды народ Франции поднялся против таких, как он.
   – Вы забыли, как он помог Габриэль и Жаку.
   Он горько рассмеялся.
   – Габриэль, как и все женщины, боготворит его.
   – Что вы имеете в виду?
   – Что не верю в его доброту. За ней всегда стоит что-то скверное. Мы для него не люди, у которых есть своя собственная жизнь. Мы его рабы, я уже сказал вам. Если он хочет женщину, то сметает всех, кто стоит у него на пути, а когда она ему больше не нужна, тогда... Вы знаете, что случилось с графиней.
   – Не смейте так говорить!
   – Даллас, что с вами?
   – Я хочу знать, что вы делали в оружейной замка.
   – Я?!
   – Да, я нашла там ножницы для срезания винограда. Ваша бабушка сказала, что вы потеряли их.
   Жан-Пьер немного опешил, затем произнес:
   – Я приходил в замок по делу. Это было как раз перед отъездом графа.
   – И он повел вас в оружейную?
   – Нет.
   – Но я нашла их именно там.
   – Графа не было дома, поэтому я решил осмотреть замок. Вы удивлены? Это очень интересное место. Я не мог устоять перед соблазном. Там, знаете, есть комната, в которой один из моих предков в последний раз видел дневной свет.
   – Жан-Пьер, – сказала я, – вы не должны так сильно ненавидеть кого бы то ни было.
   – Почему все это должно быть его? Вы знаете, что мы с ним кровные родственники? Мой прапрадедушка являлся единокровным братом графа. Разница заключалась лишь в том, что его мать не была графиней.
   Ужасная мысль поразила меня:
   – Вы... вы могли пытаться убить его... в тот день в лесу...
   – Нет, стрелял не я. Вы воображаете, что только я один ненавижу его?
   – У вас нет причин его ненавидеть. Он никогда не причинял вам вреда. Вам просто не дает покоя его богатство!
   – Это достаточная причина для ненависти. – Жан-Пьер внезапно рассмеялся: – А теперь он хочет отослать меня, и я просто взбешен. Разве не стали бы вы тоже ненавидеть человека, который хочет выгнать вас из собственного дома и разлучить с любимой? Но я пришел сюда для того, чтобы говорить не о ненависти к графу, а о любви к вам. Как только урожай будет убран, я уеду в Мермоз и хочу, чтобы вы поехали со мной, Даллас. Давайте поженимся, и тогда мы посмеемся над ним. Граф не властен над вами.
   Не властен надо мной?! О, как вы ошибаетесь, Жан-Пьер! – подумала я. Никто не имеет надо мной такой власти, как он.
   Жан-Пьер схватил меня за руки, прижал к себе, его глаза сияли.
   – Даллас, выходите за меня замуж. Подумайте, какими счастливыми вы можете всех нас сделать – себя, меня, мою семью. Вы ведь любите нас, да?
   – Да, люблю, – сказала я.
   – Неужели вы хотите уехать отсюда... в Англию? Что вам там делать, Даллас, дорогая моя? Разве у вас там есть друзья? Тогда почему вы смогли их так надолго оставить? Ведь вам хочется остаться здесь, не так ли?
   Я молчала, раздумывая о том, что говорил мне Жан-Пьер. Мне представилось, как я буду вместе со всеми волноваться за урожай винограда, как буду время от времени доставать этюдник, чтобы развивать свой скромный талант к рисованию. Ходить в гости к Бастидам... Но нет, в таком случае мне придется часто видеть замок, но я никогда не смогу смотреть на него без боли в сердце... И однажды я, возможно, встречу графа. Он взглянет на меня, вежливо поклонится и, вероятно, подумает: «Кто эта женщина? Я где-то ее видел. О, она та самая мадемуазель Лоусон, которая приезжала реставрировать мои картины и вышла замуж за Жан-Пьера Бастида, который теперь работает в Мермозе». Нет, лучше уж сразу уехать, чем так мучиться. Надо воспользоваться возможностью, которую предлагает Клод, ведь нельзя же в конце концов тянуть с ответом до бесконечности.
   – Вы колеблетесь? – спросил Жан-Пьер.
   – Нет, это невозможно.
   – Вы не любите меня?
   – Я не достаточно хорошо знаю вас, Жан-Пьер, а вы меня. – Эти слова вырвались у меня непроизвольно.
   – Все, что мне надо знать, – это то, что я люблю вас.
   Любите? – подумала, я. Но говорите об этом не так страстно, как о ненависти.
   Его ненависть к графу была сильнее, чем любовь ко мне, и мне показалось, что одно выросло из другого. Хотел ли Жан-Пьер жениться потому, что считал, будто граф увлечен мною? Более чем вероятно. Я почувствовала, как во мне поднимается волна протеста против него. Жан-Пьер уже не был старым добрым другом, в чьем доме я провела столько приятных часов, а казался каким-то зловещим незнакомцем.
   – Даллас, – продолжал он, – предположим, что мы поженимся. Я пойду к графу и скажу, что беру с собой в Мермоз жену.
   Вот оно что! Он хотел прийти к графу победителем!
   – Извините, Жан-Пьер, не будем говорить об этом.
   – Вы хотите сказать, что не выйдете за меня замуж?
   – Да, Жан-Пьер.
   – Но... Я буду все же надеяться.
   Мне захотелось как можно скорее выйти из подвала. Ненависть одного человека к другому просто ужасала, и я, которая чувствовала раньше себя такой уверенной и самостоятельной, способной позаботиться о себе, начала теперь понимать, что такое настоящий страх.
   Оказавшись в своей комнате, я стала думать о предложении Жан-Пьера. Он не был похож на влюбленного. Но зато продемонстрировал, как глубоко способен чувствовать, когда говорил о графе. Назло графу он женился бы на мне. Мысль о чудовищной затее объясняла его приподнятое настроение. Значит, Жан-Пьер заметил, что граф проявляет ко мне интерес, хотя со времени своего возвращения из Парижа он, казалось, обо мне и не вспоминал.
 
   Утром пришла ко мне Нуну, чем-то сильно удрученная.
   – Я беспокоюсь о Женевьеве. После прогулки она сразу пошла к себе в комнату. Она плачет и смеется одновременно, и я не могу понять, что случилось. Пожалуйста, пойдемте со мной.
   Мы вошли в комнату Женевьевы. Девочка действительно была в ужасном состоянии. Она швырнула шляпу для верховой езды и хлыст в угол комнаты и сидела на кровати, уставившись перед собой невидящим взором.
   – Что случилось, Женевьева? – спросила я. – Может быть, я могу чем-нибудь помочь?
   – Помочь? Как? Если только пойдете и спросите моего отца... – начала она с сомнением в голосе.
   – Спросить о чем?
   – Я уже не ребенок! – неожиданно закричала Женевьева. – Я взрослая. Я не останусь здесь! Я убегу!
   У Нуну от страха перехватило дыхание, но все же она спросила:
   – Куда?
   – Куда захочу, и вы меня не найдете.
   – Вряд ли кто-то захочет искать вас, если вы будете пребывать в подобном состоянии.
   Она захохотала и почти тут же разрыдалась.
   – Говорю вам, мадемуазель, я не хочу, чтобы со мной обращались, как с ребенком.
   – Скажите, что вас так расстроило? В чем проявляется отношение к вам как к ребенку?
   Женевьева уставилась на мыски своих сапог для верховой езды.
   – Если я хочу иметь друзей, то они у меня будут!
   – А кто говорит, что у вас не должно быть друзей?
   – Я не думаю, что людей надо отсылать только потому, что... – Она негодующе посмотрела на меня. – Это вас не касается. И тебя тоже, Нуну. Уходите. Нечего стоять и смотреть на меня так, будто я младенец!
   Нуну, казалось, была готова расплакаться, а я подумала, что, наверное, будет лучше, если она уйдет. Поэтому я подала Нуну знак оставить нас. А сама села на кровать в ожидании.
   Наконец Женевьева угрюмо пробормотала: – Отец отсылает Жан-Пьера, потому что он мой друг.
   – Кто это вам сказал?
   – Никто, я сама знаю.
   – Но почему он отсылает его именно по этой причине?
   – Потому, что я его дочь, а Жан-Пьер один из его работников.
   – И все-таки объясните подробнее.
   – Я становлюсь взрослой, вот в чем вопрос...
   Женевьева посмотрела на меня, и ее губы задрожали. Затем она бросилась на постель и разразилась громкими рыданиями, сотрясавшими все ее тело. Я наклонилась над ней.
   – Женевьева, – нежно сказала я, – вы имеете в виду, что отец боится, как бы вы не влюбились в Жан-Пьера?
   – Теперь и вы смеетесь! – закричала она, повернув ко мне заплаканное лицо и устремив на меня полный ярости взгляд. – Я же сказала, что уже достаточно взрослая.
   – Женевьева, вы влюблены в Жан-Пьера? – Она промолчала, и я спросила: – А Жан-Пьер?
   На этот раз она ответила:
   – Он сказал мне, что именно поэтому папа и отсылает его.
   – Понятно, – медленно сказала я.
   Она горько засмеялась:
   – Но это всего лишь в Мермоз. Я убегу вместе с ним. Я не останусь здесь, если он уедет.
   – Это предложил Жан-Пьер?
   – Прекратите меня допрашивать. Вы не на моей стороне.
   – Ошибаетесь, на вашей.
   Женевьева поднялась и недоверчиво посмотрела на меня.
   – Да? Я кивнула.
   – А я думала, что нет, потому что... потому что я считала, что он вам тоже нравится. Я вас ревновала, – добавила девочка простодушно.
   – Не следует ревновать ко мне, Женевьева. Надо быть разумной. Когда я была в вашем возрасте, я тоже влюбилась.
   Мои слова вызвали у нее улыбку.
   – О нет, мадемуазель, вы – и влюблены?!
   – Да, – ответила я немного резко, – даже я!
   – Это, вероятно, было забавным.
   – Скорее, трагичным.
   – Почему? Ваш отец тоже отослал его?
   – Он не мог этого сделать. Но заставил меня понять, что наш союз невозможен.
   – И теперь вы стараетесь повлиять на меня. Я же сказала, что не хочу никого слушать. Но если Жан-Пьер отправится в Мермоз, то и я вместе с ним.
   – Он уедет после сбора урожая.
   – И я тоже, – с уверенностью сказала она.
   Продолжать разговор было бесполезно. Я тщетно пыталась найти ответ на вопрос: что бы это все значило? Уж не воображает ли бедная девочка, что Жан-Пьер влюблен в нее? Или он сам сказал ей об этом? А как же тогда предложение выйти за него замуж, сделанное мне?
   Я думала о нашем разговоре с Жан-Пьером в подвале, вспоминала, как его глаза сверкали от ярости. Мне казалось, что главной страстью его жизни была ненависть к графу и, поскольку он считал, что граф проявляет ко мне интерес, предложил мне выйти за него замуж. Но Женевьева была дочерью ненавистного ему человека, разве нельзя допустить, что он пытался соблазнить ее?
   На душе у меня стало очень неспокойно.
 
   На следующий день все мои мысли были только о Жан-Пьере и его желании отомстить графу. Я внимательно наблюдала за Женевьевой, так как при ее теперешнем настроении трудно было предположить, что она еще может выкинуть.
   Мне очень хотелось увидеться с графом, но он не спешил. И я подумала, что, вероятно, это даже к лучшему, поскольку мои собственные чувства пребывали в полном беспорядке.
   После недавней вспышки дурного настроения у Женевьевы я постоянно задавала себе вопрос: как теперь вести себя с ней, что предпринять? И вдруг сообразила, что единственный человек, который может мне помочь, – это бабушка Жан-Пьера, мадам Бастид.
   Был почти вечер, когда я пришла к ней. Я надеялась, что застану ее одну, так как все были очень заняты на виноградниках. Даже Ива и Марго не было дома.
   Она, как всегда, радушно приветствовала меня, и я без всяких предисловий начала:
   – Жан-Пьер просил моей руки.
   – А вы не любите его?
   Я покачала головой.
   – И он тоже не любит меня. Зато всей душой ненавидит графа.... А теперь вот еще и Женевьева... Он заставил ее поверить...
   – О нет! – Я видела, как мадам Бастид еле сдерживала себя.
   – Девочка такая впечатлительная и ранимая, и я боюсь за нее. Сейчас она просто в истерике, потому что Жан-Пьера отсылают в Мермоз. Нужно что-то предпринять, но я не знаю что. И боюсь, как бы не случилось чего-нибудь ужасного. Эта его ненависть так противоестественна.
   – Она в нем заложена с рождения. Попробуйте это понять. Каждый день он смотрит на замок и думает: «Почему все это должно принадлежать графу... А почему бы не?..»
   – Полный абсурд! Откуда у него такие мысли? Все в округе смотрят на этот замок, но никто не думает, что он должен принадлежать им.
   – Есть разница. В нас, Бастидах, течет кровь владельцев замка. Бастиды! Здесь, на юге, слово «бастид» означает «деревенский дом». Но не исключено, что когда-то оно звучало как «бастард» – внебрачный ребенок. Ведь так часто и рождаются Имена и фамилии.
   – Но здесь, должно быть, есть немало людей, которые могут сказать, что в их жилах тоже течет кровь владельцев замка.
   – Это так, но с Бастидами все иначе. Мы были очень близки к замку, и прошло не так уж много лет, чтобы мы могли забыть, что отец моего мужа был сыном графа де ла Таля. Жан-Пьер знает это. И поэтому, когда смотрит на замок, когда видит графа, он говорит себе: «Вот и я мог бы объезжать верхом эти земли. Эти виноградники могли бы принадлежать мне и замок тоже».
   – Но ведь так думать...
   – Он всегда был гордым и всегда с замиранием сердца слушал истории о замке, которые в нашей семье передавались из поколения в поколение. Он знает о том, как в нашем доме прятали молодую графиню, как здесь родился ее сын, как он жил здесь до тех пор, пока не вернулся к бабушке в замок. А мадам Бастид, которая укрывала его в своем доме, имела собственного сына. Он был всего на год старше маленького графа, но у них был один и тот же отец.
   – Действительно, все это создает прочную связь, но вовсе не дает повода в течение стольких лет культивировать зависть и злость.
   Мадам Бастид покачала головой, а я с жаром продолжала:
   – Вы должны его убедить. Если он будет продолжать упорствовать, это не доведет его до добра. В лесу, когда в графа стреляли...
   – Это был не Жан-Пьер.
   – Но если он так сильно его ненавидит...
   – Мой внук не убийца.
   – Тогда кто?
   – У такого человека, как граф, достаточно врагов.
   – Он ненавидит его сильнее всех. Это надо как-то прекратить.
   – Вы всегда стремитесь сделать людей такими, какими они должны быть по вашему представлению, Даллас. Но, знаете, человеческие существа не картины, которые можно реставрировать. И...
   – Я далека от подобных мыслей, но меня очень тревожит создавшееся положение.
   – Если бы можно было знать тайные мысли, которые возникают в наших головах, то как часто они давали бы повод для беспокойства и тревоги. Ну, а сами вы, Даллас? Вы ведь влюблены в графа, не так ли?
   Я в испуге отпрянула от нее.
   – Это для меня так же ясно, как для вас – ненависть Жан-Пьера. Вас беспокоит не то, что Жан-Пьер ненавидит графа, а то, что он может причинить ему зло. А этого так хочется Жан-Пьеру. Это тешило бы его гордость. И вы из-за своей любви, Даллас, в гораздо большей опасности, чем он из-за своей ненависти.
   Я молчала.
   – Ехали бы вы домой, моя дорогая. Это говорю я, старая женщина, которая знает намного больше, чем вы думаете. Можете ли вы быть здесь счастливой? Женится ли на вас граф? Или станете жить здесь, как его любовница? Вряд ли. Это не устроило бы ни его, ни вас. Так что отправляйтесь домой, пока еще не поздно. Со временем все забудется, ибо вы еще молоды и встретите человека, которого сможете полюбить.
   Прошло довольно много времени, прежде чем я сказала:
   – Вы боитесь того, что может сделать Жан-Пьер.
   – В последнее время он очень изменился.
   – Он просил меня выйти за него замуж, он убедил Женевьеву, что она влюблена в него. Что еще?
   Мадам Бастид колебалась.
   – Вероятно, я не должна говорить вам. Но с тех пор как я узнала, это не выходит у меня из головы. Когда графиня убежала от восставших и укрылась здесь, она в знак благодарности оставила Бастидам маленькую золотую шкатулку. Внутри этой шкатулки был ключ.
   – Ключ?
   – Да, маленький ключ. Я никогда раньше таких не видела. На конце его королевская лилия.
   – И дальше?
   – Шкатулка предназначалась нам. Она стоила огромные деньги. Ее потом надежно спрятали про черный день. А ключ должен был храниться в ней, пока его не потребуют. И до тех пор его не следовало никому отдавать.