Холт Виктория. Изумруды к свадьбе

   Это был неплохой выпад, но он немедленно его парировал:
   – Мадемуазель, смею вас заверить, что во Франции вам будет оказан столь же любезный прием, как и в любой другой стране.
   Я пожала плечами:
   – Полагаю, что здесь есть какой-нибудь отель, где я могла бы остановиться на ночь?
   – О, я не могу этого позволить. Предлагаю вам остаться в замке.
   – Очень любезно с вашей стороны, – заметила я холодно, – но в данных обстоятельствах...
   – Кстати, не могли бы вы показать мне свои рекомендации? – перебил он меня.
   – Да, пожалуйста. – Я открыла сумочку и стала рыться в ней. – Я работала в известных домах Англии, мне доверяли настоящие шедевры. Но вас, вероятно, это не интересует.
   – Это не так, мадемуазель, интересует, и даже очень. Все, что касается замка, – для меня вопрос первостепенной важности и заботы.
   По мере того как он говорил, выражение его лица менялось. Теперь оно буквально светилось неподдельной страстью – страстью к своему жилищу. Я бы тоже, наверное, с такой же любовью относилась к старому замку, будь он моим домом.
   – Вы должны понять мое удивление, мадемуазель. Я ожидал приезда мужчины, а в результате вижу перед собой молоденькую девушку.
   – Я уже не так молода, позвольте вам заметить. – С этими словами я протянула ему рекомендации.
   Он жестом пригласил меня снова присесть в кресло, сам опустился на диван и погрузился в чтение бумаг. Еще мгновение назад я думала, что все потеряно, но теперь во мне затеплился огонек надежды.
   Делая вид, что рассматриваю убранство библиотеки, я исподтишка наблюдала за ним. Он явно пытался определиться в своих впечатлениях и принять правильное решение в отношении меня. Это было странно. Я представляла себе графа человеком, которого редко одолевают сомнения и который быстро принимает решения, поскольку не испытывает затруднений с оценкой их правильности и целесообразности, ибо никогда не сомневается в своей правоте.
   – Ваши рекомендации великолепны, мадемуазель, – сказал он, возвращая мне бумаги, потом немного нерешительно добавил: – Думаю, что вам, наверное, хотелось бы взглянуть на картины?
   – Это вовсе не обязательно, поскольку мне не придется работать с ними.
   – Полагаю, что это не так, мадемуазель Лоусон.
   – Вы имеете в виду...
   – Предлагаю вам остаться в замке, по крайней мере, до завтрашнего дня. Вы проделали нелегкий путь. Уверен, что вы очень устали. В замке есть несколько замечательных образцов живописи. И смею вас заверить, что наша коллекция достойна вашего внимания.
   – Я не сомневаюсь в ценности ваших картин, но думаю, что мне лучше отправиться в гостиницу.
   – Я бы не советовал вам это делать.
   – Почему?
   – Гостиница очень маленькая и кормят там неважно... Почему вы отказываетесь?
   – Мне бы очень не хотелось доставлять кому-нибудь беспокойство.
   – Не стоит говорить о беспокойстве. Я намерен настаивать на том, чтобы вы остались в замке, и теперь позвольте мне позвать служанку, которая проводит вас в вашу комнату. Комната была приготовлена заранее, хотя, как вы понимаете, мы не предполагали, что прибудет дама. Но это не должно вас смущать. Служанка принесет вам обед. Вы немного отдохнете, а уж потом посмотрите картины.
   – Так вы хотите, чтобы я занялась той работой, ради которой сюда приехала?
   – Сначала вы могли бы высказать свое мнение по поводу состояния полотен.
   Я почувствовала такое огромное облегчение, что мое отношение к хозяину замка немедленно изменилось. Владевшая мной еще минуту назад неприязнь превратилась в совершенно противоположное чувство.
   – Я приложу все старания, господин граф.
   – О, вы заблуждаетесь, мадемуазель. Я не граф де ла Таль.
   Я не могла оправиться от удивления:
   – Тогда кто же вы?..
   – Филипп де ла Таль, кузен хозяина замка. Так что я вовсе не тот человек, которому вам надо понравиться. Вы должны расположить к себе моего двоюродного брата. Именно он будет решать вопрос, следует ли доверить вам реставрацию картин. Но смею вас заверить, что, если бы принятие решения зависело от меня, я попросил бы вас начать работать уже сегодня.
   – А когда я смогу увидеть графа?
   – Его сейчас нет в замке, и он, судя по всему, будет отсутствовать еще несколько дней. За это время вы вполне успеете осмотреть картины и к моменту его возвращения сможете оценить их состояние.
   – Несколько дней! – воскликнула я в полном унынии.
   – Боюсь, что да.
   Он подошел к стене и дернул шнурок звонка, а я тем временем размышляла: «Что ж, все, что Господь ни сделает – все к лучшему. Я смогу по крайней мере несколько дней побыть в замке».
 
   Я высчитала, что моя комната расположена неподалеку от главной башни. Толщина стены оконного проема оказалась столь велика, что с внешней и внутренней стороны окна образовались два широких подоконника, и для того чтобы посмотреть из окна вниз, мне нужно было встать на цыпочки. Внизу был виден ров, позади которого простирались бескрайние виноградники и рощи.
   Я, несмотря на неопределенность своего положения, не могла удержаться от того, чтобы дать оценку старому замку и всем его сокровищам с профессиональной точки зрения. Точно так же поступил бы и мой отец. Самым важным на свете он считал архитектурные памятники старины, картины у него всегда отходили на второй план. Для меня же самым главным всегда были именно картины.
   Просторная комната с высоким потолком тонула в тени, потому что узкие амбразуры окон, как бы живописно они ни выглядели, не пропускали достаточно света. Огромный гобелен почти полностью покрывал одну из стен. На нем среди фонтанов, павлинов и колоннад гуляли галантные дамы и кавалеры – словом, явно шестнадцатый век.
   Над кроватью возвышался балдахин, позади кровати я увидела занавесь. Отодвинув ее, я обнаружила типичный для всех французских замков альков. Он был достаточно просторен и походил скорее на небольшую комнатку, где разместились комод, сидячая ванна и туалетный столик с зеркалом. Я увидела свое отражение и неожиданно негромко рассмеялась.
   Да, я действительно выглядела не очень привлекательно и мало походила на маститого мастера, имеющего кучу заказов. На лице печать усталости от длительного путешествия, шляпа съехала на затылок, волосы – длинные, густые и прямые, мое единственное украшение, были совершенно скрыты этой шляпой.
   Служанка принесла кувшин горячей воды и спросила, не буду ли я возражать против холодного цыпленка и графина местного вина. Я ответила, что это как раз то, что мне нужно, и обрадовалась, когда она закрыла за собой дверь, потому что ее откровенное любопытство напомнило мне о моем безрассудном поступке.
   Я сняла накидку и свою одиозную шляпу, вынула все шпильки и заколки, и волосы упали свободными волнами. Вид мой сразу изменился: теперь я выглядела не только моложе, но и более беззащитной, ранимой. Куда девалась уверенная в себе женщина, прекрасно знающая свое место в жизни, которую я пыталась изображать? Я очень гордилась своими волосами. Они были темными, но присутствие каштанового оттенка оказалось столь велико, что в лучах солнца они отливали медью.
   Я вымылась с головы до ног в ванне и почувствовала себя заново родившейся. Надела чистое белье и серую юбку из мягкой шерсти со светлой кашемировой блузкой, хорошо сочетавшейся с ней по цвету.
   Я любила комбинировать и смешивать различные цвета ради интереса, но никогда не экспериментировала с предметами своего туалета. Легкие блузы, в которых я работала, всегда были сшиты из ткани скучного коричневого цвета и казались так же просты и непритязательны, как те, которые носил мой отец. Иногда я трудилась и в его блузах, хотя они были мне несколько широковаты.
   Я – как раз застегивала блузку, когда раздался стук в дверь. Я быстро глянула на себя в зеркало, стоявшее на туалетном столике. Мои щеки немного разрумянились, а с распущенными волосами, которые рассыпались по спине и накрыли меня наподобие накидки, я выглядела совершенно не похожей на ту безликую женщину, которая утром явилась в этот дом.
   – Кто там? – спросила я.
   – Мадемуазель, ваш обед. – В комнату вошла служанка.
   Придерживая одной рукой волосы, я другой откинула занавес.
   – Оставьте там, пожалуйста.
   Она поставила поднос и вышла. Только теперь я поняла, как голодна. Ножка цыпленка, несколько булочек, еще совсем горячих, масло, сыр и графин вина. Я села и принялась есть. Это было прекрасно. Местное вино из винограда, который рос в окрестностях замка. От еды и вина меня немного разморило.
   Я почувствовала, как меня начинает одолевать сон, закрыла глаза и тут же возникло ощущение, что я снова трясусь в поезде. Я стала думать о жизни в самом замке и за его пределами. О местных жителях, которые выращивают виноград и потом радуются хорошему урожаю. Вспомнила женщину, сошедшую вместе со мной с поезда, и подумала: интересно, кто у них родился – мальчик или девочка? Мысли мои начали путаться, и сладкая истома охватила тело.
   Я спала и видела сон, что нахожусь в картинной галерее, пытаюсь очистить картину и под моими руками на холсте проступают такие яркие цвета, каких я никогда раньше не видела, – изумрудный, пурпурно-красный и золотой...
   – Мадемуазель...
   Я машинально поднялась с кресла и в первый момент не сразу могла понять, где нахожусь. Передо мной стояла невысокая худенькая женщина. Ее пепельно-серые волосы были уложены в локоны, взбитые и приподнятые в тщетной попытке скрыть их довольно небольшое количество. Любопытные серые глаза внимательно изучали меня из-под насупленных бровей. На ней была белая сатиновая блузка, отделанная бантиками, и темно-синяя юбка. Она нервно теребила розовый бантик, расположенный на вороте блузки под самой шеей.
   – Простите, я, кажется, заснула, – сказала я.
   – Вы, должно быть, очень устали с дороги. Господин де ла Таль попросил меня проводить вас в галерею, но, может быть, вы хотите еще отдохнуть...
   – О нет-нет! Который час?
   Я посмотрела на золотые часики, когда-то принадлежавшие моей матери, которые были приколоты к блузке. Когда я наклонила голову, волосы упали на лицо, и я почувствовала, как мои щеки вспыхнули румянцем. Торопливым жестом я отбросила их назад.
   – Очевидно, я так устала, что незаметно для себя заснула. Ночь в поезде, вы понимаете...
   – Конечно, ничего страшного. Я зайду за вами позднее, мадемуазель... Лоусон? Я правильно назвала вашу фамилию?
   – Да.
   – А я мадемуазель Дюбуа, гувернантка.
   – О, я не знала... – И тут я замолчала.
   А почему я, собственно, должна знать обитателей этого замка? Мысль о распущенных по спине волосах доставляла мне некоторое неудобство и беспокойство. Я почувствовала себя в присутствии мадемуазель Дюбуа неловко.
   – Если хотите, я могу зайти за вами ну, скажем, через полчаса.
   – Дайте мне десять минут, и я буду рада принять ваше предложение, мадемуазель Дюбуа.
   Моя новая знакомая перестала хмуриться и даже улыбнулась. Как только она вышла из комнаты, я снова вернулась в альков и посмотрелась в зеркало. Боже, что за вид! Щеки раскраснелись, глаза блестят, волосы в полном беспорядке! Я резким движением забросила волосы назад и пригладила их на висках; затем скрутила в тугой жгут и соорудила на самой макушке некоторое подобие узла. Теперь я выглядела еще выше. Румянец постепенно сошел с моего лица, глаза потухли и снова стали скучно серыми. Такого цвета иногда бывает речная вода, только мои глаза, как правило, приобретали еще оттенок моей одежды, наподобие того, как вода меняет свой цвет в лучах солнца. Зная свойство моих глаз, я предпочитала носить одежду зеленых и голубых тонов.
   Я давно уверила себя в том, что мои внешние данные не относятся к разряду сногсшибательных, в данном случае, чтобы заслужить доверие своих работодателей, мне надо было выглядеть хотя бы привлекательно. Обычно в одежде я предпочитала неяркие строгие цвета, которые способствовали созданию моего делового имиджа. Я считала, что это необходимое оружие для женщины, которая вынуждена в одиночку бороться с окружающим миром.
   Я поджала губы, чтобы придать твердость и непреклонность своему лицу, свидетельствовавшие о том, что его обладательница является вполне здравомыслящей женщиной. К моменту возвращения мадемуазель Дюбуа я была уже во всеоружии и готова играть обычную свою роль.
   Гувернантка обомлела, увидев меня, и я поняла, какое неблагоприятное впечатление произвела на нее в первую нашу встречу. Она с видимым одобрением взглянула на мою прическу, и я решила, что уж теперь-то никто не увидит ни одного моего волоска, который лежал бы не на своем месте.
   – Я весьма сожалею, что побеспокоила вас, – принялась извиняться мадемуазель Дюбуа, хотя это было излишне.
   Маленький – инцидент был уже позади, и я сама была виновата, что заснула, сидя в кресле, и не слышала стука в дверь.
   – Итак, господин де ла Таль просил вас показать мне картинную галерею. Я сгораю от нетерпения увидеть ваши шедевры.
   – Я плохо разбираюсь в живописи, но... Прошу вас. – Она открыла передо мной дверь.
   – Вы сказали, что вы гувернантка. Так, значит, в замке есть дети? – спросила я, идя следом за ней по длинному коридору.
   – Да, девочка. Женевьева. У господина графа только один ребенок.
   Меня одолевало любопытство, но задавать вопросы было неприлично. Она тоже мгновение колебалась, как будто ей не терпелось поговорить. Ах, как мне хотелось обо всем узнать! Но я держала себя в руках и чем дальше, тем больше крепли во мне уверенность и оптимизм. Это просто чудо, что сделали со мной сытный обед и короткий сон, горячая вода и чистое белье.
   Она повернула ко мне голову:
   – Женевьева очень трудная девочка.
   – Дети часто бывают неуправляемыми. Сколько ей лет?
   – Четырнадцать.
   – Но, я надеюсь, вы успешно справляетесь с трудностями переходного возраста?
   Она бросила на меня скептический взгляд, и губы ее изогнулись в подобии усмешки:
   – Сразу видно, мадемуазель Лоусон, что вы не знаете Женевьевы.
   – Она, наверное, очень избалована, как обычно бывает, когда в семье один ребенок?
   – Избалована?! – Ее голос прозвучал как-то странно, и я даже не смогла определить прозвучавшего в нем чувства. – О... Ну ладно.
   Она, должно быть, была плохим наставником. Это совершенно очевидно. Лично я бы вряд ли взяла ее в гувернантки, но если уж они пригласили такую женщину на такую должность, то, значит, у меня появляется шанс показать себя и на этом поприще. В данный момент я считала себя более компетентной в вопросах воспитания, чем это несчастное создание.
   – Должна сказать вам, мадемуазель Лоусон, что держать девочку в руках просто невозможно.
   – Может быть, вы недостаточно строги и решительны, – мягко заметила я и сменила тему разговора: – Какой огромный замок... Надеюсь, мы уже недалеко от галереи?
   – Сказать по правде, я до сих пор иногда путаюсь в этих бесконечных коридорах.
   Да ты всегда, наверное, испытываешь затруднения, подумала я.
   – Вы, очевидно, уже давно живете в замке? – спросила я просто для того, чтобы поддержать разговор.
   – Довольно давно... уже восемь месяцев.
   Я рассмеялась:
   – И вы называете это давно?
   – Другие пробыли здесь и того меньше. Никто не выдерживал более полугода.
   Так почему же мадемуазель Дюбуа все еще оставалась в замке? Если Женевьева настолько избалована, то держать гувернантку было почти бесполезным делом. Тогда, может, сам Суровый Король Своего Замка был в состоянии справиться с дочерью? Или его мало занимала эта проблема? А графиня?
   Странно, но до того как мадемуазель Дюбуа упомянула о Женевьеве, я ни разу не подумала о графине. Само собой разумеется, что у графа должна быть жена, раз в семье есть ребенок. Возможно, она находилась в отъезде вместе с графом, и поэтому я была принята его кузеном.
   – Честно говоря, я постоянно твержу себе, что должна уехать отсюда, – продолжала гувернантка. – Но сложность заключается в том, что...
   Она не закончила фразу, но мне и так все стало ясно. Куда ей бедняжке деваться? Я представила ее одиночество в какой-нибудь убогой комнате. А может быть, у нее была семья? Но в любом случае она сама должна зарабатывать себе на жизнь.
   Да и разве мало таких, как она, кому приходится продавать свои гордость и достоинство за пищу и кров. Я хорошо понимала ее проблему. А разве жизнь не может уготовить мне аналогичную судьбу? Кто я? Благородная женщина без средств к существованию. Боже, как же это трудно – выносить благородную нищету! Быть воспитанной, как леди, и образованной, может даже лучше, чем те люди, которым приходится служить... Постоянно думать о том, что тебя держат почти из милости, и жить в неопределенности и забвении...
   О, это бывает невыносимо, но, увы, часто, к сожалению, совершенно неизбежно. Бедная, бедная мадемуазель Дюбуа. Она даже не подозревала, какую вызвала во мне жалость... и какие страхи.
   – В каждой работе есть свои отрицательные моменты, – пыталась я ее утешить.
   – О да, конечно. Но здесь их слишком много...
   – Этот замок – настоящая сокровищница.
   – Мне кажется, что самое ценное здесь – картины.
   – Да, я слышала об этом. – Мой голос прозвучал очень тепло и нежно. Я коснулась рукой полотняной обивки стен комнаты, через которую мы в данный момент проходили. Какая красота!.. Замечательное место, думала я про себя. Но вся эта старина требует постоянного внимания...
   Мы вошли в большой зал, спланированный таким образом, чтобы максимально вбирать в себя солнечный свет. Я остановилась, чтобы повнимательней рассмотреть висевшие на стенах гербы. Они не выглядели очень старыми, и я подумала, что, должно быть, под слоем штукатурки могут находиться фрески.
   Я вспомнила случай, когда отцу удалось открыть ценнейшую настенную живопись, которая была скрыта от глаз в течение двух веков. Какой был бы триумф, если бы мне посчастливилось сделать подобное открытие! Мой личный успех будет, естественно, на втором плане, да и подумала я о нем только потому, что вспомнила об оказанном мне в замке теплом приеме. Прежде всего это будет торжество самого искусства, как это и должно быть в случае подобных открытий.
   – И граф, безусловно, очень гордится своими картинами.
   – Я... я не знаю.
   – Должно быть... В любом случае он так заботится о художественных ценностях, что решил подвергнуть их внимательному осмотру, а если нужно и реставрации. Вся его сокровищница – наследство. Владеть ею – своего рода привилегия, и необходимо помнить, что искусство – настоящее, мирового значения – не должно принадлежать только одному человеку.
   Отец неоднократно говорил мне: «Тот, кому это интересно, возможно, и будет тебя слушать, а тот, кому это неинтересно, будет просто скучать». В данном случае он был абсолютно прав: мадемуазель Дюбуа относилась ко второй категории.
   Гувернантка засмеялась, но в ее коротком, рассыпавшемся, как звон колокольчика, смехе не прозвучало ни радости, ни удовольствия.
   – Вряд ли господин граф стал бы делиться своими чувствами или мыслями со мной.
   – Нет, конечно. Я с вами согласна.
   – Послушайте, дорогая, – несколько растерянно пробормотала мадемуазель Дюбуа, – будем надеяться, что я не сбилась с дороги. О нет... Вот наконец мы пришли.
   – Мы сейчас находимся почти в центре замка, – заметила я. – Думаю, это самая ранняя по времени часть сооружения. Могу точно сказать, что мы стоим прямо под круглой башней. – Она изумленно посмотрела на меня. – Мой отец по профессии был реставратором старинных замков, – объяснила я ей. – И я многому научилась у него. Мы почти всегда работали вместе.
   Мне показалось, что последняя фраза ей почему-то не понравилась, может быть, потому, что все сказанное было прямо противоположно ее собственной натуре. Она почти резко ответила:
   – Я знаю, что здесь ожидали приезда мужчины.
   – Да, должен был приехать мой отец. Его приглашали еще три года назад, но потом попросили повременить с приездом.
   – Три года назад, – сказала она безучастным голосом. – Это как раз было то время, когда...
   Я ждала, но она так и не закончила фразу, поэтому я продолжила:
   – Но вас тогда еще не было в замке, не так ли? Он уже собирался ехать, как вдруг из замка пришло сообщение, что в данный момент его приезд был бы не очень удобен. А год назад отец умер, и поскольку я взяла на себя обязательство завершить все не законченные им работы, то, естественно, и приехала сюда.
   Но она посмотрела на меня так, будто мое решение показалось ей обыкновенным чудачеством. В глубине души я была с ней вполне согласна, хотя и не собиралась раскрывать перед ней своих сокровенных мыслей.
   – Вы хоть и англичанка, но очень хорошо говорите по-французски.
   – Я одинаково владею обоими языками. Моя мать была француженка, а отец – англичанин.
   – В данных обстоятельствах это очень хорошо.
   – Мама не раз говорила, что у меня слишком большая склонность всех поучать и что я должна всячески обуздывать себя. Но с тех пор как умер отец, мне кажется, что это качество развилось во мне еще больше. Он однажды, смеясь, заметил, что я похожа на корабль, который палит сразу из всех своих орудий, желая показать, что вполне хорошо оснащен для зашиты.
   – Вы, конечно, правы, – кротко заметила мадемуазель Дюбуа. – А вот и галерея.
   И с этого момента я уже забыла о ней. Я находилась в длинной комнате, освещенной светом, лившимся из нескольких окон, а на стенах... картины!
   Самого поверхностного взгляда было вполне достаточно, чтобы определить – полотна очень ценные. В основном здесь находились картины французской школы. Я увидела висящие рядом картины кисти Пуссена и Лоррена и была, как никогда ранее, поражена холодным самообладанием одного и внутренней драмой другого.
   Я наслаждалась чистым золотистым светом пейзажа Лоррена, и мне хотелось обратить внимание стоявшей рядом со мной женщины на его тонкое и изящное письмо. Я подумала, что он, наверное, научился этому у Тициана – накладывать темные мазки поверх сочных цветов, которые создают такой неподражаемый эффект игры света и тени.
   А вот и Ватто, как всегда причудливый и воздушный... Я в счастливом полузабытье переходила от картины к картине, от раннего Буше к веселому эротичному Фрагонару.
   Но внезапно я почувствовала, что мною начинает овладевать чувство негодования, ибо все картины требовали немедленной реставрации. Как же можно было довести их до подобного состояния?!
   Некоторые картины страшно потемнели; другие выглядели так, будто их покрыла туманная пленка, или, как говорят профессионалы, они «зацвели». Некоторые были явно повреждены сыростью. Виднелись характерные пятна, оставленные мухами, а в некоторых местах слой краски был настолько поврежден, что отделился от холста. Кое-где темнели следы ожогов, будто очень близко к картине подносили свечу.
   Забыв обо всем на свете, я в полном молчании переходила от картины к картине, прикидывая, что понадобится не менее года работы, а возможно, и больше, чтобы привести все в относительный порядок. Каждое полотно требовало индивидуального подхода, а на это могут уйти месяцы. Ведь когда начинаешь изучать подобные вещи более придирчиво и внимательно, всплывает масса других, ранее не замеченных дефектов.
   – Как вы находите коллекцию? – спросила мадемуазель Дюбуа.
   – Она великолепна, но срочно нуждается в реставрации.
   – Тогда, мне кажется, вам надо немедленно приступать к работе.
   – Но нет никакой уверенности в том, что эту работу поручат мне. Я женщина, и поэтому, как видите, не могу считаться способной на такие дела.
   – Реставрация действительно не совсем обычное для женщины занятие.
   – Вовсе нет. Если у человека есть для этого призвание и талант, то его пол не имеет никакого значения.
   Она засмеялась довольно глупым смехом:
   – Позвольте не согласиться. Все-таки существует мужская работа и женская работа.
   – Есть гувернантки, а есть наставники, не так ли? – Я дала ей понять, что не собираюсь продолжать этот бессмысленный разговор. – Поручат ли мне это дело – полностью зависело от графа. Но если он человек с предрассудками...
   Где-то рядом раздался капризный голос:
   – Хочу посмотреть на нее! Я же сказала тебе, Нуну, я желаю посмотреть на нее. Костяшке было приказано отвести ее в галерею.
   Я взглянула на мадемуазель Дюбуа. Костяшка! Подходящее прозвище.
   Негромкий, спокойный голос попытался урезонить юную особу, но тщетно:
   – Дай же мне пройти, Нуну! Ты глупая старуха! Уж не думаешь ли ты, что сможешь остановить меня?
   Дверь галереи с шумом распахнулась, и в зал влетела девочка. На ней было голубое платье, идеально гармонировавшее с ее распущенными волосами. Красивые темные глаза искрились от удовольствия – скандал был ей по нраву. Даже если бы меня и не предупредили заранее, я могла бы сразу определить, что Женевьева де ла Таль совершенно неуправляема.
   Девочка устремила на меня пристальный взгляд, я ответила ей тем же. Она произнесла по-английски:
   – Добрый день, мадемуазель.
   – Добрый день, мадемуазель, – ответила я в том же тоне.
   Кажется, ей это понравилось, и она вошла в галерею. Следом за ней появилась седовласая женщина. Это, конечно, была Нуну, ее няня. Видно, она находилась при девочке с самого ее рождения и, наверное, тоже была повинна в том, что ребенок вырос таким избалованным.
   – Так, значит, вы приехали к нам из Англии? – сказала девочка и, не дожидаясь ответа, добавила: – А мы ожидали мужчину.