Холт Виктория. Изумруды к свадьбе

   – Просто фантастично, – подтвердила я. – Но эта работа... – Я указала рукой на стену.
   – Вы же скоро закончите ее. Вам следует хорошо подумать об этом предложении.
   Клод выглядела сейчас совсем другим человеком. В ней чувствовалась какая-то доброта. Я почти была готова поверить в ее искреннюю заботу обо мне. Я представила себе на минуту: совершить такую поездку и познакомиться с сокровищами Франции, иметь возможность говорить об искусстве с людьми, которые интересуются им так же, как я. Трудно было бы сделать более соблазнительное предложение!
   – Я узнаю об этом более подробно, – пообещала Клод и покинула комнату.
   Я была поражена. Она или сгорала от ревности и поэтому была готова на все, лишь бы избавиться от меня, либо хотела уберечь меня от графа. Возможно, хотела дать мне понять: «Будьте осторожны. Посмотрите, как он использует женщин. Меня выдал замуж за Филиппа, Габриэль – за Жака. А что будет с вами, если вы останетесь в замке и позволите ему распоряжаться вашей жизнью, ибо сие занятие доставляет ему большое удовольствие?»!
   Но в глубине души я чувствовала, что Клод подозревает графа в некотором расположении ко мне и хотела бы убрать меня со своей дороги. Я стала думать о предложении, отказаться от которого любая честолюбивая женщина, мечтающая утвердиться и продвинуться в своей профессии, сочла бы величайшей глупостью. Это был шанс, который выпадает раз в жизни.
   Когда я размышляла об этом – и о сложностях, которые мне сулило дальнейшее пребывание в замке, – меня мучили сомнения и страхи, хотя здравый смысл убеждал в обратном.
 
   Я отправилась навестить Габриэль. Ее беременность стала уже заметной, и будущая мама выглядела очень счастливой. Мы поговорили о ребенке, и она показала мне приготовленное для него приданое.
   – Появление ребенка все изменит. То, что раньше казалось таким важным, станет теперь самым обычным и даже тривиальным. Ребенок – это все. Не понимаю, почему я раньше этого так боялась? Если бы я сказала обо всем Жаку, мы могли бы что-нибудь придумать. Но я повела себя так глупо!
   – А как Жак?
   – Ругает меня за то, что я оказалась такой трусихой. Но мои опасения были вполне обоснованы.
   Мы хотели пожениться уже давно, но знали, что Жак не сможет содержать свою мать и меня, не говоря уже о ребенке... Вот я и растерялась...
   Боже, как нелепо с моей стороны было подозревать, что граф является отцом ее ребенка. Разве Габриэль выглядела бы такой счастливой, если бы это было правдой?
   – А граф... – начала я. – Мне показалось странным, что вы сообщили графу то, что не осмелились сказать Жаку.
   Молодая женщина безмятежно улыбнулась:
   – Он сразу все понял. Я знала это. Кроме того, граф был единственный, кто мог бы помочь... И он сделал это. Мы с Жаком всегда будем ему благодарны.
   Разговор с Габриэль помог мне избавиться от нерешительности, которую вселило в меня предложение Клод. Какие бы блестящие перспективы ни открывались передо мной, я не уеду из замка до тех пор, пока это не станет необходимо.
   Теперь мне надо разрешить две проблемы: полностью расчистить то, что скрывалось под слоем штукатурки, и раскрыть истинный характер человека, который начинал так много – даже слишком много – значить в моей жизни.
   Слова «Не забывайте меня» были такими интригующими... Все, что мне еще удалось сделать, так это открыть морду собаки, которая лежала у ног женщины, изображенной на фреске. Мне пришла в голову мысль, что эта часть фрески была выполнена в более поздние времена. Я пережила моменты страшного волнения, ибо знала, что существовала практика покрывать старую роспись слоем известки и писать заново. И я очень боялась, что в таком случае могу разрушить фреску, которая была написана поверх первого слоя, до которого я сейчас пыталась добраться.
   Я могла только продолжать работать над тем, что было уже начато. И, к моему великому удовольствию, примерно через час обнаружила, что мои догадки подтвердились.
   Внимательно изучив расчищенные фрагменты, я увидела, что собака оказалась спаниелем, похожим на того, что был изображен на миниатюре, подаренной мне графом на Рождество. Мне пришло в голову, что дама с изумрудами на моей первой отреставрированной картине, затем женщина, изображенная на миниатюре, и та, чей портрет написан на стене, – одно и то же лицо.
   Как мне хотелось поделиться с графом своей идеей, поэтому я поспешила в библиотеку. Там оказалась Клод. При виде меня в ее глазах мелькнула надежда: видимо, она решила, что я готова принять ее предложение.
   – Я ищу графа, – сказала я.
   Ее лицо застыло, и на нем появилось уже знакомое выражение неприязни.
   – Вы предлагаете послать за ним?
   – Думаю, ему было бы интересно взглянуть...
   – Когда я его увижу, то скажу, что вы посылали за ним.
   Я предпочла не заметить насмешки.
   – Спасибо, – ответила я и ушла работать.
   Граф так и не появился.
 
   В июне у Женевьевы был день рождения, отмеченный праздничным обедом в замке. Я на нем не присутствовала, хотя Женевьева меня пригласила. Я извинилась и нашла предлог отказаться, зная, что Клод, которая все-таки являлась хозяйкой замка, не желала моего присутствия.
   Самой Женевьеве было все равно, приду я или нет, и, как мне показалось, – к моему великому огорчению – графу тоже.
   Я подарила ей пару серых перчаток, которые Женевьеве очень понравились.
   На следующий день, когда мы отправились на обычную прогулку верхом, я спросила, понравился ли ей день рождения.
   – Не понравился, – заявила она. – Это было отвратительно. Что хорошего, если ты не можешь пригласить гостей. Мне хотелось бы устроить настоящий праздник, с тортом и чтобы в нем была корона...
   – На дне рождения это не принято.
   – Ну и что? Я думаю, есть свои традиции празднования дней рождения. Жан-Пьер, наверное, их знает. Надо спросить у него.
   – Вы же знаете, как тетя Клод относится к вашей дружбе с Бастидами.
   Ее лицо вспыхнуло от ярости.
   – Я говорю вам, что сама буду выбирать себе друзей! Я уже взрослая. Они должны это понять наконец. Мне исполнилось пятнадцать!
   – Не так уж много.
   – Вы такая же плохая, как все остальные.
   Я видела ее искаженный гневом профиль, а потом она пустила лошадь галопом и ускакала. Я последовала за ней. Мысли о Женевьеве не покидали меня ни на минуту.
 
   Миновали теплые июльские дни. Наступил август, в жарких лучах солнца созревал виноград.
   В кондитерской, куда я постоянно заходила выпить кофе с кусочком домашнего пирога, мадам Латьер рассуждала о хороших видах на урожай в этом году.
   Время сбора винограда уже близилось, и, казалось, помыслы всех жителей округи были сосредоточены только на этом. А мне еще предстояло много работы, но не могла же я оставаться в замке до бесконечности? Не совершила ли я глупость, отказавшись от предложения Клод?
   Но я не могла заставить себя даже думать о том, чтобы уехать из замка. Я прожила в нем уже около десяти месяцев, и мне уже стало казаться, что до приезда сюда лишь существовала. Жизнь вне замка представлялась мне просто невозможной, какой-то смутной, не реальной вовсе. Если я уеду отсюда, ничто, даже самое интересное, не сможет заменить мне то, что я теряла.
   Я часто вспоминала наши разговоры с графом и спрашивала себя, а не виделось ли мне в них нечто такое, чего на самом деле не было. Может быть, граф просто посмеивался надо мной, и не более того?
   Я полностью жила жизнью замка и, когда услышала о ежегодной ярмарке, захотела принять в ней участие. Мне об этом сказала Женевьева.
   – Вы тоже должны иметь свой прилавок, мадемуазель. Что вы будете продавать? Ведь вы раньше никогда не были на ярмарке, да?
   Вряд ли здешняя ярмарка очень уж отличается от наших, заметила я ей. А у нас они проходят регулярно.
   Я собиралась разрисовать чашки, блюдца и пепельницы. Сделав несколько пробных образцов, я показала их Женевьеве, и та даже засмеялась от удовольствия:
   – О мадемуазель, просто чудесно. Ничего похожего на наших ярмарках никогда раньше не было.
   Я принялась за дело с огромным энтузиазмом, изображая на глиняной посуде не только цветы, но и животных – маленьких слонов, кроликов, кошек... Потом мне пришла в голову мысль писать на кружках имена. Женевьева сидела рядом со мной и называла их. В первую очередь, конечно, были сделаны кружки с именами Ива и Марго, но потом Женевьева стала называть имена и других детей, которые должны были быть на ярмарке.
   – Это немедленно будет продано! – кричала она. – Они не смогут устоять перед соблазном купить кружку со своим именем. Можно, я постою за вашим прилавком? Торговля будет такой оживленной, что вам понадобится помощник.
   Я была рада видеть ее такой счастливой и воодушевленной.
   – Папа тоже посетит ярмарку, – сообщила она. – Хотя я не помню, чтобы он когда-нибудь делал это раньше.
   – А почему?
   – О, он всегда был в это время в Париже или еще где-нибудь. Он и так задержался здесь намного дольше, чем обычно. Я слышала, как слуги это обсуждали. И все из-за того несчастного случая с ним.
   – Возможно, – сказала я, а сама подумала, что скорее всего, это объясняется присутствием в замке Клод.
   Я готовилась о ярмарке и была рада тому, что Женевьева разделяет мое волнение и с удовольствием рассказывает о предыдущих.
   – Знаете, мадемуазель, у нас никогда раньше не делали кружек с именами детей. Деньги, которые мы выручим, пойдут в монастырь. Я скажу матери-настоятельнице, что она должна быть вам благодарна.
   – Не следует делить шкуру неубитого медведя, – напомнила я ей и добавила по-английски: – Цыплят по осени считают.
   Женевьева задумчиво улыбнулась мне, и я знала, что она в этот момент подумала о том, что в любых ситуациях я веду себя как настоящая гувернантка.
 
   Однажды после полудня, когда мы возвращались с прогулки верхом, мне в голову пришла идея как-то использовать ров. Я никогда не была там раньше, и мы решили вместе внимательно осмотреть его. Трава здесь была зеленой, сочной, и я решила, что здесь неплохо устроить ярмарочные павильоны и прилавки.
   Женевьева признала идею великолепной.
   – В этот раз все действительно будет по-другому, мадемуазель. Мы раньше никогда не использовали ров. Как здесь внизу тепло!
   – Он защищен от всех ветров, – объяснила я. – Можете себе представить, как красиво будут смотреться наши павильончики на фоне серых стен.
   – Прекрасно, установим их именно здесь. А вы не чувствуете себя здесь, внизу, как будто запертой, мадемуазель?
   Я поняла, что Женевьева имеет в виду. Во рву было очень тихо, и расположенные совсем рядом высокие серые стены замка буквально нависали над нами.
   Мы медленно шли вдоль стен, и я стала уже подумывать о том, что мое предложение установить прилавки и павильоны на неровной поверхности дна высохшего рва было опрометчивым, как вдруг увидела небольшой крест у подножия замка. Я указала на него Женевьеве.
   Подойдя к кресту, она опустилась на корточки. И я последовала ее примеру.
   – На нем что-то написано! – воскликнула Женевьева.
   – «Фидель, 1747», – прочитала я. – Это могила... могила собаки.
   Женевьева подняла на меня глаза. – Это было так давно! Забавно.
   – Мне кажется, что это собака с той самой миниатюры, которую господин граф подарил мне на Рождество.
   – Возможно. Фидель – какое милое имя!
   – Хозяйка, наверное, его очень любила, раз похоронила как человека.
   Женевьева кивнула.
   – Ров оказался своего рода кладбищем. Думаю, что не надо устраивать ярмарку там, где погребен бедный Фидель. И вдобавок в этой высокой траве масса вредных насекомых.
   Я не могла не согласиться с ней. Когда мы вошли в ворота замка, Женевьева сказала:
   – Тем не менее я рада, что мы нашли могилу Фиделя, мадемуазель.
   – Да, и я тоже.
 
   Открытие ярмарки происходило в жаркий, солнечный день. Павильоны были расположены на одной из лужаек, и с раннего утра их владельцы уже раскладывали свой товар. Женевьева трудилась вместе со мной, стараясь придать нашему павильону привлекательный и нарядный вид. Она постелила на прилавок белую скатерть и с большим вкусом украсила его листьями прежде, чем мы расставили нашу разрисованную посуду. Все выглядело очаровательно, и я втайне была согласна с мнением Женевьевы, утверждавшей, что наш павильон будет самым симпатичным среди всех остальных. Мадам Латьер разместилась под тентом со своими закусками и прохладительными напитками. Среди выставленных на продажу товаров преобладали вышивки и вязаные изделия, были здесь и цветы из парков замка, торты, овощи, украшения и ювелирные изделия.
   – Клод может составить нам конкуренцию, – сказала мне Женевьева, – ибо непременно выставит на продажу кое-что из своих нарядов, которых у нее несметное множество. И, конечно, каждый захочет купить платья, которые, как всем известно, были сшиты в Париже.
   Местные музыканты под руководством Армана Бастида играли во второй половине дня. А когда начнет смеркаться, наступит время танцев.
   Я действительно гордилась своими изделиями. Нашими первыми покупателями оказались дети Бастидов, которые удивленно ахали, находя на кружках свои собственные имена и считая это всего лишь случайным совпадением. Я принесла целую партию кружек, на которых не было никаких рисунков или надписей; заказов было хоть отбавляй.
   Ярмарку открыл граф, что само по себе придавало ей особое значение. Это была первая ярмарка, которую он почтил своим присутствием после смерти графини. Кто-то заметил, что это можно считать знаменательным событием и что жизнь в замке теперь снова войдет в нормальную колею.
   К нам заглянула Нуну и стала просить, чтобы я сделала кружку с ее именем. Я работала под голубым навесом и была рада жаркому солнцу, запаху цветов, звонкому гулу голосов и непрерывному смеху. Словом, я чувствовала себя счастливой.
   Граф, проходя мимо, остановился понаблюдать за моей работой.
   – О, папа, ну разве она не прелесть? – воскликнула Женевьева. – И так быстро все делает. Хотите кружку со своим именем?
   – Да, конечно!
   – Вашего имени на готовых кружках, похоже, нет. Вы не писали имя «Лотэр», мадемуазель?
   – Нет, я не думала, что оно понадобится.
   – И вы ошиблись, мадемуазель Лоусон.
   – Да-да! – радостно согласилась Женевьева, как будто она, как и ее отец, была очень довольна тем, что я наконец-то допустила промах. – Тут вы ошиблись.
   – К счастью, оплошность легко исправить, но, естественно, за солидное вознаграждение, – парировала я.
   – Согласен.
   Он облокотился на прилавок, пока я выбирала кружку.
   – Какой цвет вы предпочитаете?
   – Пожалуйста, выберите сами. Я уверен, что у вас прекрасный вкус.
   Я внимательно посмотрела на него.
   – Пурпур, я думаю, пурпур с золотом.
   – Королевские цвета? – спросил он.
   – Да, думаю, они будут наиболее подходящими. Собралась небольшая толпа, наблюдавшая, как я расписывала кружку для графа. То здесь, то там пробегал одобрительный шепот.
   У меня возникло ощущение, будто голубой навес над нашим прилавком ограждает меня от всего неприятного. Да, в тот день я действительно была счастлива.
   И вот кружка с его именем была готова – все буквы пурпурного цвета, надстрочный значок над предпоследней буквой и точка в конце имени – золотые. А затем, словно в каком-то забытье, нарисовала под его именем золотую королевскую лилию.
   – Вот, – сказала я, – как раз то, что надо.
   – Вы должны заплатить за это, папа.
   – Если мадемуазель Лоусон назовет цену.
   – Возьмите с него побольше, мадемуазель, прошу вас, ведь в конце концов это был специальный заказ.
   Послышались возгласы изумления, когда граф бросил деньги в миску, которую Женевьева поставила на прилавок. Я была уверена, что он специально поступил так, чтобы собранная нами в пользу монастыря сумма была самой большой среди прочих пожертвований.
   Женевьева так и сияла от удовольствия, не менее счастливая, чем я. Когда граф отошел, я увидела рядом с собой Жан-Пьера.
   – Мне тоже хотелось бы иметь кружку, – сказал он, – и тоже с лилией.
   – Пожалуйста, сделайте для него, мадемуазель, – попросила Женевьева, улыбаясь ему.
   Я выполнила его заказ. И тут все стали просить нарисовать лилии, и даже те, кто, купил кружки раньше.
   – С лилиями будет стоить дороже! – с триумфом кричала Женевьева.
   Я рисовала, а Женевьева заливалась краской от радости и смущения, ибо рядом с ней стоял Жан-Пьер, глядя на нас обеих с доброй улыбкой.
   Итак, мы испытали полный триумф. За кружки мы выручили денег больше, чем любой другой павильон. Все только о них и говорили.
   А с наступлением сумерек заиграли музыканты и на лужайке, и в зале – кто где хотел – начались танцы.
   – Так заведено, – сообщила мне Женевьева. – И все-таки такой ярмарки, как эта, не было и не будет никогда.
   Графа нигде не было видно. Его обязанности не простирались дальше обычного посещения ярмарки. Я поймала себя на том, что с тоской высматриваю его, надеясь, что граф подойдет ко мне.
   Жан-Пьер по-прежнему стоял рядом со мной.
   – Ну, что вы думаете о наших сельских развлечениях?
   – Что они очень похожи на сельские развлечения, которые мне знакомы.
   – Я рад этому. Потанцуете со мной?
   – С удовольствием.
   Жан-Пьер взял мою руку и повел в медленном вальсе.
   – Интересна вам здешняя жизнь? – спросил он. Когда я кивнула, Жан-Пьер продолжил: – Но вы не можете остаться здесь. У вас есть свой дом.
   – У меня нет своего дома, есть только кузина отца Джейн.
   – Не думаю, что мне нравится кузина Джейн.
   – Почему же?
   – Потому что она не нравится вам. Я чувствую это по вашему голосу.
   – Неужели я так легко выдаю свои чувства?
   – Я немного понимаю вас и надеюсь понять еще лучше, так как мы хорошие друзья, не так ли?
   Надеюсь, что да.
   – Мы были бы очень счастливы... моя семья и я... если бы вы относились к нам, как к друзьям. Скажите мне, пожалуйста, что вы будете делать, когда работа в замке закончится?
   – Уеду отсюда.
   – И они очень довольны вами... там, в замке. Это очевидно.
   – Да, я думаю, что да. Во всяком случае, я льщу себя надеждой, что хорошо поработала над картинами.
   – Вы не должны уезжать от нас, Даллас, – сказал Жан-Пьер. – Вы должны остаться с нами. Мы не можем быть счастливы, если вы уедете... все мы. Особенно я.
   – Вы так добры...
   – Я всегда буду добр к вам, всю оставшуюся жизнь. И прошу вас остаться здесь навсегда – со мной.
   – Жан-Пьер!
   – Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж, хочу быть уверенным, что вы никогда не покинете меня... никогда не покинете нас. Вы должны быть здесь, здесь ваше место. Разве не так, Даллас?
   Я внезапно остановилась. Тогда Жан-Пьер взял меня за руку и увлек под тенистое дерево.
   – Скажите да, Даллас!
   – Это невозможно!
   – Но почему? Скажите мне почему?
   – Вы мне нравитесь... Я никогда не забуду, как вы были добры ко мне, когда я только что приехала сюда..
   – Но вы хотите сказать, что не любите меня?
   – Я хочу сказать, что вы мне нравитесь, но не думаю, что смогла бы стать вам хорошей женой.
   – Но ведь я вам нравлюсь, Даллас?
   – Конечно.
   – Я знал это. И я не прошу вас говорить мне «да» или «нет» прямо сейчас. Потому что вы, может быть, еще не готовы к этому.
   – Жан-Пьер, вы должны понять, что я...
   – Я понимаю, моя любимая.
   – Думаю, что нет.
   – Я не стану настаивать и торопить вас, только прошу: не уезжайте! И со временем вы станете моей женой, потому что сами не сможете расстаться с нами, моя Даллас... вы сами убедитесь.
   Жан-Пьер взял мою руку и поцеловал ее.
   – Нет-нет, не возражайте, – быстро сказал он. – Вы принадлежите всем нам. И здесь для вас нет больше никого, кроме меня.
   Вдруг раздался голос Женевьевы:
   – О, вот вы где, мадемуазель! Жан-Пьер, вы должны потанцевать со мной. Вы обещали, что потанцуете.
   Я смотрела, как он танцует с Женевьевой, и душа моя была полна смутной тревоги. Впервые в жизни я получила предложение выйти замуж. Я была смущена. Но я и никогда не могла бы выйти замуж за Жан-Пьера, когда мое сердце... Неужели он сделал предложение потому, что я выдала свои чувства? Или потому, что сегодня днем, стоя около моего прилавка, свои чувства обнаружил граф?
   Вся радость сегодняшнего дня вмиг исчезла. Я была рада, когда танцы наконец кончились, была сыграна «Марсельеза» и все отправились по домам.
   А я – в свою комнату в замке, чтобы поразмышлять о прошлом и вслепую предугадать будущее.
 
   На следующий день все валилось из рук, и я подумала, что если в таком состоянии продолжать работать, то можно невзначай испортить фреску. Поэтому утром удалось сделать очень мало, ибо все мои мысли были заняты совсем иным. Казалось невероятным, что я, после неудачного романа с Чарлзом никогда больше не имевшая любимого человека, стала вдруг предметом интереса сразу двух мужчин, один из которых сделал мне предложение. Но каковы были намерения графа, что он собирался предпринять?
   Когда вчера он стоял у моего павильона, то выглядел помолодевшим и почти веселым. В тот момент я была совершенно уверена, что он еще мог бы быть счастливым и что это счастье могу подарить ему я. Какая самонадеянность! Самое большее, о чем он думал, так это об очередном легком флирте, которым привык развлекать себя время от времени, но я не хотела в это верить.
   Когда я уже позавтракала, в мою комнату вдруг ворвалась Женевьева. Она зачесала наверх свои длинные волосы, соорудив из них пучок на макушке, что делало ее выше и грациознее.
   – Женевьева, что с вами? – вскричала я.
   Она разразилась громким смехом:
   – Вам нравится?
   – Вы выглядите намного старше!
   – Это именно то, что нужно. Мне надоело, что со мной обращаются как с ребенком.
   – Кто с вами так обращается?
   – Все – вы, Нуну, папа, дядя Филипп и его отвратительная Клод. Но вы не сказали, нравится ли вам?
   – Я не думаю, что вам сейчас это нужно.
   Замечание рассмешило ее:
   – Теперь я всегда буду так причесываться. Я уже не ребенок. Моя бабушка вышла замуж, когда ей было шестнадцать, – всего лишь на год старше меня.
   Я смотрела на нее с изумлением. Ее глаза сверкали от волнения, и я понимала, что разговаривать с ней сейчас совершенно бесполезно, и, чтобы хоть как-то отвлечься, пошла навестить Нуну. Придя к ней, поинтересовалась, как она себя чувствует после очередного приступа мигрени. Нуну ответила, что последние несколько дней головные боли мучают ее значительно меньше.
   – Я немного беспокоюсь за Женевьеву. – В ее глазах промелькнуло испуганное выражение. – Она сделала себе высокую прическу и выглядит очень взрослой.
   – Девочка растет. Ее мать была совсем другой, всегда такой нежной. Даже после рождения дочери Франсуаза выглядела ребенком.
   – Женевьева сказала, что ее бабушка вышла замуж, когда ей исполнилось всего шестнадцать. Боюсь, как бы ей не пришло в голову сделать то же самое.
   – Это очень в ее духе, – с грустью произнесла Нуну.
 
   Спустя два дня Нуну пришла ко мне совсем расстроенная и сообщила, что Женевьева, которая после обеда уехала верхом одна, не вернулась домой, а было уже около пяти часов.
   – Но ведь ее обязательно должен был сопровождать кто-то из конюхов, – возразила я.
   – И тем не менее сегодня ей удалось улизнуть одной.
   – Вы ее видели?
   – Да, из окна. И насколько я могла судить, она сегодня не в себе. Я долго смотрела ей вслед, как она неслась галопом через весь луг, и с ней никого не было.
   Я беспомощно развела руками.
   – Она пребывает в таком состоянии с самой ярмарки, – вздохнула Нуну. – А я была так счастлива, видя, какой она проявила к ней интерес. А потом она как-то вдруг сникла.
   – О, будем надеяться, что Женевьева скоро вернется. Наверное, она еще раз захотела доказать всем, что уже взрослая.
   Я рассталась с Нуну, и мы обе, каждая в своей комнате, стали ждать возвращения Женевьевы. Я предполагала, что Нуну, как и я сама, гадала сейчас, что нам делать, если в течение ближайшего часа девочка не вернется. Но Бог, видно, услышал наши молитвы, ибо спустя примерно полчаса после нашего разговора с Нуну я заметила Женевьеву, въезжающую в ворота замка.
   Я немедленно отправилась в классную комнату, через которую Женевьева должна была бы пройти в свою спальню, и обнаружила там Нуну.
   И вот появилась Женевьева. Она выглядела почти красивой с ее темными сияющими глазами. Когда она увидела, что мы ждем ее, то ехидно улыбнулась.
   – Мы очень беспокоились, – сказала я сдержанно. – Вы же знаете, что вам запрещены прогулки верхом без сопровождения взрослых.
   – Но это было раньше, мадемуазель, а теперь все по-другому.
   – Я этого не знала.
   – Вы не можете знать все, хотя и думаете, что знаете.
   Я была глубоко удручена, поскольку девочка, которая стояла сейчас перед нами, не желавшая ни с кем и ни с чем считаться, ничем не отличалась от той, которая встретила меня по приезде в замок. А я-то считала, что достигла какого-то прогресса в ее воспитании. Однако, похоже, никакого чуда не произошло. Да, бывали периоды, когда Женевьева могла быть приятной в общении, но по сути своей продолжала оставаться дикой и необузданной, особенно когда ее охватывало желание вести себя именно таким образом.
   – Я уверена, что ваш отец был бы крайне недоволен.