Страница:
Виктория Холт
Светоч любви
УСАДЬБА РОЛАНД
Глава 1
Когда я впервые услышала о Доме тысячи светильников, острое любопытство и желание узнать как можно больше о месте с таким названием охватили меня.
Что-то магическое, мистически-притягательное возбуждало мою любознательность. Почему этот дом был назван именно так? Да и вообще может ли быть в одном доме тысяча светильников? Почему так много? Каково их предназначение? Название дома навевало аналогию с затейливой фантазией сказок «Тысячи и одной ночи».
Не очень-то я осознавала тогда, что именно мне, Джейн Линдсей, выпадет на долго в один прекрасный день попасться в паутину тайны, опасной интриги и мистики, сконцентрированных в этом доме с таким завлекающим названием.
На самом же деле для меня участие в этой истории началось за годы до того, как я увидела, сей необычный дом. Более того, уже тогда я ввязалась в авантюру и получила сердечную травму.
Мне было пятнадцать лет, когда моя мама нанялась экономкой к странному человеку по имени Сильвестер Мильнер. Это он оказал решающее влияние на мою жизнь, и, пожалуй, без него я никогда не услышала бы о Доме тысячи светильников. Я часто думала, что если бы мой отец был жив, то наше семейство существовало бы, как живут многие семьи добропорядочных обывателей. Я вела бы образ жизни благовоспитанной, хотя немного бедноватой молодой леди. Со временем я вышла бы замуж и, может быть, достаточно удачно. Но во всяком случае, не так восхитительно, как это должно было бы быть!
Что касается брака моих родителей, то он был весьма нетрадиционным, хотя в обстоятельствах его заключения не было ничего необычного.
Отец был сыном землевладельца с Севера, его зажиточная семья занимала родовое поместье Линдсей Мэнор около трех столетий.
Традиция была такова, что старший сын в семье был обязан вести дела имения, средний шел в армию, а третий становился священником. Уделом отца должна была стать армия и, когда он восстал против карьеры, предназначенной ему, то впал в немилость. А после его женитьбы молодую семью и вовсе отрешили от родового гнезда.
Мой отец был заядлым альпинистом и познакомился с моей мамой во время восхождения на Пик Дискрикт. Она была хорошенькой, шустрой и жизнерадостной дочкой владельца гостиницы. Он немедленно влюбился и скоропалительно женился, несмотря на несогласие семьи с таким развитием событий. Отцу в супруги была предназначена дочь соседнего помещика.
Родственники пребывали в возвышенном состоянии духа, предвкушая выгодный брак, поэтому они попросту исключили отца после женитьбы из семейного круга, положив ему лишь двести фунтов в год содержания.
Мой отец был чудесным человеком, очаровательным, увлекающимся искусством в различных его формах. Он знал, кажется, все возможное и невозможное в этой сфере. Но было нечто, в чем он не был силен — речь идет о заработках на жизнь. И какая бы угроза ни нависла над привычным ему уровнем комфорта, он был просто не в состоянии вписать себя в возникшие обстоятельства, если они отличались от привычных. Он рисовал в манере и на уровне, которые могли бы быть определены как «вполне приличные», но как все почти знают, понятие «вполне прилично» довольно растяжимо и вовсе не всегда дотягивает до достаточной оригинальности и профессионализма.
Иногда отцу удавалось продать несколько своих творений. В сезон, когда свершались восхождения, он подрабатывал в качестве инструктора по альпинизму.
Мои ранние воспоминания возрождают его образ, почему-то обязательно собирающегося в очередную вылазку, глаза его при этом горят, ведь сейчас он займется тем, чем ему хотелось заниматься больше всего на свете.
Он был мечтателем и идеалистом.
Моя мама часто повторяла мне:
— Наше спасение, Джейн, в том, что и ты, и я твердо стоим обеими ногами на земле, и хотя наши головы часто окутывает этот дербиширский сырой туман, мы все же не витаем в облаках.
Но мы искренне любили отца, и он платил нам тем же, часто повторяя, что мы — великолепное трио.
Поскольку я была единственным ребенком в семье, родители ухитрились дать мне самое лучшее из возможных образований. Моему отцу казалось совершенно естественным, что я должна пойти в ту школу, куда всегда поступали все девушки из его семьи; что касается мнения мамы, то она считала, что дочь моего отца должна иметь все только самое лучшее. Поэтому в десять лет я была отправлена в заведение Клантона — привилегированную школу для девочек из семей земельной аристократии.
В конце концов, я была Линдсей из Линдсей Мэнор и хотя в глаза не видела этого Мэнора, — и более того, фактически была отлучена от священной земли, — я все же принадлежала ей.
Мы — семья нестабильная с точки зрения финансовой, были сильны нашей любовью друг к другу, к тому же отец получал свой небольшой пансион, да его случайные заработки все же помогали нам выжить. Словом, мы весело сражались с жизненными невзгодами вплоть до того самого трагического январского дня.
По случаю рождественских каникул я пребывала дома.
В том году погода стояла мрачная. Я никогда раньше не видела Дербиширские горы такими грозными. Небо было свинцово-серым, дул ледяной ветер, и через какие-то пять часов после того, как мой отец и его спутники тронулись в путь, разразилась снежная буря. С тех пор я никогда не могла равнодушно видеть снег, не вспоминая тот жуткий день. Я до сих пор ненавижу этот странный белый снег, ледяным саваном укрывающий землю, я ненавижу и снежинки — эти пушистые падающие с неба хлопья.
Мы были замкнуты в белом колдовском мире, а где-то в горах в это время погибал мой отец.
— Он опытный альпинист, — произнесла мама. — С ним ничего не должно случиться.
Она нашла себе занятие на кухне — пекла хлеб в невероятных размеров духовке над очагом.
Для меня навсегда запах свежевыпеченного хлеба связался с трагичностью тех бесконечных часов ожидания… И мы слушали тиканье дедушкиных ходиков, отсчитывавших минуты, и ждали, ждали новостей.
Когда буран стал затихать, снежные поляны, образовавшиеся от сползших сверху сугробов, затянули подножья и склоны гор. Спасатели вышли на поиски. Но они нашли погибших лишь на вторые сутки.
Мы, кажется, все уже поняли раньше. Помню, как, сидя на кухне — самом теплом месте во всем доме — с мамой, я слушала, как она рассказывала об их первой встрече с отцом, о том, как он храбро отбивался от нападок своей семьи и пожертвовал всем ради нее.
— Не такой он человек, чтобы пропасть, — бодро сказала мама. — Вот увидишь, скоро он возвратится да и еще посмеется над нашими страхами.
Но если когда-то он смог побороть свою семью, то победить природу было невозможно.
День, когда спасатели доставили его тело в наш дом, был самым трагичным в нашей жизни. Мы похоронили его и еще четырех альпинистов. Двое из попавших в беду выжили, и они поведали легенду о твердости духа и страданиях. Так в жизни бывает и часто уже бывало.
— Почему мужчин тянет в горы? — настойчиво добивалась я. — Почему они рискуют впустую, без всякой цели и пользы?
— Они идут в горы потому, что должны… — грустно отвечала мама.
Я возвратилась в школу. Но не имела понятия, сколько я там еще пробуду, потому что теперь, когда мы лишились ежегодной отцовской пенсии, мы стали действительно бедняками. Матушка с ее традиционным оптимизмом верила, что Линдсеи все же не оставят меня в беде! О, как она ошибалась!
Ведь и мой отец был упрямым, как и все в его семье, доказав это своей женитьбой. Стало быть, и дед, заявив, что мы отрезанный ломоть, имел в виду то, что имел. Они нас знать не желали!
Для моей матери главная задача была сохранить мое место у Клантона. Как это сделать в данный момент, она не знала, но она была не из тех, кто сидит и ждет манны небесной.
— Мне надо зарабатывать деньги, Джейн, — изрекла она.
— Я тоже хотела бы… Поэтому мне надо бросить школу.
— Немыслимо! — вскричала она. — Твой отец и слышать об этом не захочет. — Она говорила о нем по-прежнему так, как будто он был с нами. — Если я подыщу что-нибудь приличное — я имею в виду место, — как-нибудь выкрутимся, — добавила она.
— Какое еще место?
— Я кое-что умею, — ответила она. — Когда мой отец был жив, я помогала ему обслуживать постояльцев нашей гостиницы. Я хорошо готовлю и умею вести хозяйство. Словом, я могла бы стать домоправительницей в каком-нибудь приличном доме.
— У тебя есть конкретные предложения?
— Моя дорогая Джейн, с избытком. Хорошие домоправительницы на деревьях не растут. Правда, существует одно условие…
— А можешь ли ты еще и условия ставить?
— Да, могу. Я возьмусь за дело, только если будет выполнено мое условие. Оно следующее: моя дочь тоже должна жить в том доме, где буду служить я!
— Не слишком ли высокую цену ты требуешь за свои услуги?
— Если я не буду требовать, то мне никто ничего и предлагать не станет.
Она все же была довольно самоуверенной. Хотя просто не имела права быть другой. Я думаю, что в случае, если из жизни так неожиданно ушла бы она, отец без нее просто совершенно потерялся. Она-то, по крайней мере, могла стоять на собственных ногах, да и меня поддерживать еще в придачу. И все же я считала, что она требует слишком многого.
Мне предстояла еще одна четверть в школе, перед тем как во весь рост встанет волнующий вопрос — в состоянии ли мы оплатить счета на будущее, и как раз в течение этого периода я впервые услышала имя Сильвестера Мильнера. Мама прислала мне в школу письмо:
«Моя самая дорогая Джейн!
Завтра я отправляюсь в Нью-Форест. Меня пригласили для беседы в поместье Роланд. Джентльмену по имени мистер Сильвестер Мильнер понадобилась домоправительница. Это довольно большая, по моему мнению усадьба, и хотя мое условие, от которого зависит, принимаю я эту должность или нет, еще как следует не оговаривалось, я буду настаивать на нем, и это пока не отбило желания у будущего хозяина говорить со мной Я напишу тебе, когда будет окончательная ясность. Если мы договоримся, то моих доходов вполне хватит на продолжение твоего обучения, потому что мне лично много не надо — только постель и кров. А ты будешь приезжать на каникулы. И это будет замечательный выход из наших проблем. Теперь мне остается только одно убедить их нанять меня».
Я вообразила себе, как тщательно готовилась она к предстоящему собеседованию — ведь предстояла борьба за ее место под солнцем, а точнее — за мое, а не ее место.
Она была маленькой хрупкой женщиной. А я вроде бы собиралась еще расти и расти. Я пошла в отца и уже сегодня была на несколько дюймов выше мамы. У нее были румяные щеки и густые волосы, черные до вороного отблеска. У меня волосы были похожи на мамины, но кожа была бледной, как у отца. А вместо ее маленьких, как бусинки, искрящихся глазок у меня были унаследованные от отца большие серые, глубоко посаженные.
Внешне мы не очень походили друг на друга — моя мама и я. Но роднило нас главное: глубочайшее внутреннее убеждение в том, что надо преодолевать любые барьеры, мешающие достижению цели.
В данном конкретном случае, когда так много было поставлено на карту, я была уверена, что у нее были неплохие шансы на выигрыш.
И оказалась права. Через несколько дней я узнала, что она действительно получила должность домоправительницы в усадьбе Роланд. А когда закончилась четверть, я отправилась уже на наше новое местожительство.
Я поехала в Лондон вместе с группой девочек из школы Клантона. А там пересела в поезд, который должен был доставить меня в Хэмпшир. Когда я добралась до Линдхерста, то мне пришлось пересесть еще и в местный поезд.
Моя мама изложила в письме все инструкции очень четко. На остановке Роландсмер меня должны были встретить, но если ее обязанности помешают ей сделать это самой непосредственно, значит, мы увидим друг друга, как только я войду в дом.
Я с трудом дождалась момента прибытия. Хотя мне казалось так странно ехать в совершенно незнакомое место. Мама ничего не рассказала мне о мистере Сильвестере Мильнере. Мне это показалось удивительным. Обычно она не была скрытной. И о самом доме она писала очень скупо, лишь отметила, что он большой, и вся усадьба занимает площадь без малого гектаров десять.
«Ты увидишь, как этот дом отличается от нашего маленького», — написала она. Кстати, это было совершенно излишне, я и так могла догадаться о различиях. Но так или иначе, любопытство мое она разожгла.
Усадьба Роланд! Кем был этот Роланд и почему так названо это место? Обычно имена что-нибудь да означают. К тому же, почему мама не рассказала ничего о хозяине — мистере Сильвестере Мильнере?
Я стала фантазировать относительно его особы. Он должен быть молодым и красивым. Нет! Не был он молодым. Он был среднего возраста и был обременен большой семьей. А может, он старый холостяк, сторонящийся общества? Циник, уставший от жизни? Он затворился от мирской суеты в поместье Роланд. Нет, он был чудовищем, которого вообще никто не видел. О нем сплетничали только шепотом. В его доме наверняка по ночам происходят странные вещи. Мне, конечно, скажут:
— Не обращай внимания. Это прогуливается мистер Сильвестер Мильнер…
Мой отец частенько говорил, что я должна усмирять свое воображение, когда оно слишком разыгрывается. А мама считала, что оно уносит меня слишком далеко. К тому же, по ее мнению, любопытство ко всему на свете, к окружавшим меня людям в сочетании со столь развитым воображением составляет довольно опасную комбинацию.
В силу этих обстоятельств я пребывала в стадии крайнего возбуждения и предчувствия чего-то необычного, когда подъезжала к маленькому полустанку Роландсмер.
Дело происходило в декабре, и солнце было заслонено туманной дымкой. Это придавало загадочность всему на этой маленькой станции со странным названием и платформой, окруженной плотной стеной деревьев. На платформе было малолюдно, и я сразу заметила крупного человека в цилиндре и пальто с золотыми галунами.
Он так уверенно шел вдоль платформы, и от него исходило такое чувство уверенности в себе, что когда он приблизился ко мне, я произнесла:
— Простите, вы случайно не мистер Сильвестер Мильнер?
Он остановился, озадаченный какой-то мыслью, и разразился рыком, означавшим смех:
— Не, мисс, — прокричал он. — Я кучер! — Затем пробормотал, обращаясь сам к себе:
— Мистер Сильвестер Мильнер — это было бы недурно! Ну ладно, — продолжил он, — это твой багаж? Ты прямо из школы? Ну, поехали.
Он внимательно оглядел меня с головы до ног.
— А ты не похожа на свою мать, — прокомментировал он. — Не сказал бы, что ты ее дочь!
Затем с резким криком он повернулся к человеку, который томился от безделья, прислонившись к стенке небольшого киоска:
— Эй, Гарри, ну давай!
И Гарри взял мой багаж. Мы составили маленькую процессию, причем я следовала за кучером, вышагивавшим с чванливой миной, которая должна была, судя по всему, свидетельствовать о том, что сей джентльмен — очень важная персона.
Мы подошли к рессорной двуколке, сначала туда забросили мой багаж, потом наверх вскарабкалась я, и тогда кучер с тяжелым вздохом взялся за поводья.
— Такой, как я, не должен был бы возить такие мелочи, так что с твоей мамочки причитается…
— Спасибо, — сказала я, — мистер… э?..
— Джефферс, — подсказал он. — Меня зовут Джефферс, такое у меня имя.
И мы тронулись в путь.
Мы ехали заросшей кустарником узкой дорогой, вьющейся вдоль опушки леса, деревья в котором казались мрачно загадочными.
Здешние места сильно отличались от наших гористых. Это был тот самый лес, напомнила я себе, в котором охотился Вильям Завоеватель и где его сын Вильям Руфус погиб загадочной смертью.
Я сказала:
— Довольно странно называть это место новым лесом.
— Что? В каком смысле?
— Как же лес может быть новым, если ему уже лет восемьсот от роду?
— Представь себе, когда-то он же был новым, — отреагировал Джефферс.
— Говорят, что он был заложен на человеческой крови…
— У тебя забавные сведения о наших краях, мисс…
— Так это ведь не я говорю. Мужчин заставляли покидать дома и закладывать этот лес. Но если кто-нибудь убивал оленя или кабана, то ему либо отрубали руку, либо выкалывали глаза. А то могли без всякого суда повесить на дереве.
— Здесь не водятся кабаны уже очень давно, мисс. И я лично таких рассказов о нашем лесе никогда не слышал.
— Ну и что? Зато я слышала. Мы же изучали по истории период норманнского завоевания. Он мрачно кивнул.
— Ты собираешься провести все каникулы у нас? Честно говоря, я удивился, когда узнал, что на это было дано разрешение. Но твоя матушка топнула ножкой и раздобыла разрешение. Мистер Мильнер дал согласие, и это меня удивило.
— А почему вас это удивило?
— А потому, что он из тех, кто не переносит присутствия детей в доме.
— А вообще какой он?
— Да, это вопрос. На него так сразу и не ответишь. Я думаю, что вряд ли кто-нибудь однозначно определит, каков мистер Сильвестер Мильнер.
— Ну, он хоть молод?
Он внимательно посмотрел на меня.
— По сравнению со мной… он не так, чтобы очень стар. Но если речь о тебе, то он весьма не молодой джентльмен.
— Ну, а если его ни с кем не сравнивать, лет-то ему сколько?
— Господи, мисс, ты прямо создана для вопросов! Ну откуда же мне знать, сколько лет мистеру Сильвестеру Мильнеру?
— Ну, примерно-то вы предположить можете?
— Нет, нет смысла гадать. Как пить дать, ответ не будет верным…
Я поняла, что из этого человека никаких сведений о Сильвестере Мильнере мне не вытянуть, и переключилась на изучение окружающего нас пейзажа.
Сумрак декабрьского раннего вечера и этот лес в моем воображении стали рисовать образы тех, кто здесь охотился и кого норманнские короли ловили и пытали.
К тому времени как мы добрались до усадьбы Роланд, я чувствовала себя так, словно должно произойти что-то необычное.
Мы повернули на дорогу, где росли хвойные деревья. Этот отрезок пути был длиной примерно в полмили, и, казалось, прошло немало времени до того момента, как мы достигли газона, за которым и виднелся дом.
Он выглядел строго и величаво, было видно, что строили его во времена короля Георга. Дом поразил меня с первого взгляда своей надменностью и аскетичностью. Возможно, потому, что в своем воображении я представляла сооружение в виде замка, с зубчатыми стенами, башенками и узкими прорезями вместо окон. Эти прорези, напоминающие бойницы, в этом здании были симметрично расположены на уровне первого этажа. На следующем они были уже заметно выше, зато опять уменьшались на очередном, а наверху были квадратной формы. Это производило своеобразное впечатление — как будто бы элегантность архитектуры восемнадцатого века была приближена, насколько возможно, к готике более ранних периодов.
Над основной входной дверью было великолепное веерообразное окно, а две колонны поддерживали портик.
Позднее я восторгалась зарослями жимолости на стенах по греческому образцу, но сейчас мое внимание привлекли два каменных дракона в китайском стиле, сидевшие у основания колонн. Они выглядели довольно свирепо и к тому же явно выбивались из всего остального окружения, выдержанного в чисто английском стиле.
Дверь открыла девушка в черном шерстяном платье и белой наколке, ее передник был накрахмален так, что казался жестяным. Видимо, она загодя услышала звук подъезжающей двуколки.
— Вы та юная леди из школы, — констатировала она. — Заходите, а я оповещу мадам, что вы уже здесь.
Мадам! Вот как тут титуловали мою матушку!
Я внутренне усмехнулась, и вдруг меня стало окутывать удивительно приятное чувство спокойствия.
Я стояла в холле и глазела по сторонам.
С потолка, украшенного достаточно скромными лепными узорами, свисала люстра. На второй этаж вела винтовая чугунная лестница, очень изящная. Я стала прислушиваться. Кроме звука тикающих часов, ничто не нарушало тишину.
Что-то уж очень тихо, просто подозрительно тихо, отметила я про себя.
И в этот момент на лестнице возникла мама. Она сбежала ко мне вниз, и мы слились в крепком объятии.
— Мое дорогое дитя, наконец-то ты со мной. Я дни считала… Где твои вещи? Я распоряжусь, чтобы их отнесли в твою комнату. Прежде всего, следуй за мной. Нам есть о чем поговорить.
Она выглядела не так, как раньше. Ее платье из черного шелка при каждом движении шелестело как листья на ветру. Она была в капоре и вообще держалась весьма уверенно.
Домоправительница этого весьма величественного особняка весьма отличалась от мамы, обитавшей в нашем маленьком домике.
Она, как я думаю, старалась сдержать свои эмоции, когда мы, крепко взявшись за руки, поднимались по лестнице. Неудивительно, что я не слышала, как она появилась в первый момент: толстые ковры скрадывали любой шорох. Мы шли и шли вверх по лестнице. Она была расположена так, что с любого пролета можно было увидеть внизу холл.
— Какой поразительный дом, — прошептала я.
— Он очень уютный, — ответила она.
Ее комната была на втором этаже, вся в тяжелых шторах; мебель была изящной, и хотя тогда я была не в состоянии оценить, позднее я узнала, что кабинетный гарнитур был работы Хепплуайта — гнутые удивительно красивой формы кресла и стол.
— Мне хотелось поставить свою мебель, — заявила мама, перехватив мой взгляд. На ее лице была унылая гримаса. — Но мистер Сильвестер Мильнер был просто потрясен моим старьем. А ведь оно было таким родным…
Эта мебель была красивой и элегантной, как раз под стиль этой комнаты. Я не могла не признать соответствия, но все же не было чувства «домашности», как в нашем старом доме.
Камин был разожжен, и стоявший на его решетке латунный чайник посвистывал.
Мама закрыла дверь и улыбнулась. Она еще раз стиснула меня в объятиях. Затем как бы выскользнула из образа надменной домоправительницы и стала просто моей мамой.
— Рассказывай все, как есть, — потребовала я.
— Чайник вот-вот вскипит, — ответила она, — и мы поболтаем за чашкой чая. Мне кажется, я не видела тебя целую вечность!
Чашки были уже на подносе, она кинула три ложки заварки в фарфоровый чайничек.
— Пусть настаивается. Итак, — продолжила она, — кто бы мог подумать, что все образуется так хорошо… даже очень хорошо.
— А что можно сказать о нем?..
— О ком?
— О мистере Сильвестере Мильнере.
— Его сейчас нет.
Лицо мое стало таким кислым, что она засмеялась.
— Это же прекрасно, Джейн. Весь дом в нашем распоряжении.
— Но я хотела увидеть его!
— А я-то надеялась, что ты хотела видеть меня… Я подошла к ней и поцеловала ее.
— Ты устроилась… и правда счастлива? — спросила я.
— Лучше просто и быть не может. Я верю, что все это для нас устроил твой отец.
С самого момента смерти отца она верила, что он с небес опекает нас и поэтому с нами не может случиться ничего дурного.
В ней странным образом смешивались сильные оккультные чувства и крепкий здравый смысл, и хотя она твердо была убеждена, что мой отец ведет нас по самому правильному пути, она же и выбирала самый оптимальный вариант действий.
Было очевидно, что ей нравится ее положение в усадьбе Роланд.
— Если бы мне пришлось выбирать, то лучшего места просто нельзя было придумать. У меня здесь солидное положение. Горничные уважают меня.
— Я заметила, что они называют тебя мадам.
— Да, это я потребовала такую долю уважения к моей персоне. Дженни, запомни навсегда, что люди воспринимают тебя с той степенью уважения, с какой ты сама к себе относишься. Поэтому я и решила поднять планку.
— А много здесь прислуги?
— Три садовника, причем двое из них женаты и живут в коттеджах на территории усадьбы. Еще есть кучер — мистер Джефферс и его супруга. Они живут при конюшне. Жены двух садовников работают в доме.
Есть еще Джесс и Эми, первая из них — горничная, а вторая — уборщица. Следующий мистер Каттервик, дворецкий, и миссис Коуч — кухарка.
— И ты руководишь ими всеми?
— Я не думаю, что мистер Каттервик и миссис Коуч были бы в восторге, услышав твое определение, что я ими руковожу. Мне так кажется. Мистер Каттервик — славный джентльмен. Он мне рассказал, что ему доводилось работать в имениях и пошикарнее этого. Что касается миссис Коуч, то она полновластно распоряжается всем кухонным хозяйством, и горе тому, кто посмеет вмешаться в ее дела.
Моя мама обладала веселым нравом и чувством юмора. Я думаю, это было одной из главных ее черт, которые привлекли к ней отца. Сам он, в противоположность ей, был тихим и замкнутым, легко ранимым, а она, по его словам, напоминала ему маленького задиристого воробья, готового сражаться за свои права хоть с орлом. Представляю себе, как она управляла этим домом… За исключением кухарки и дворецкого.
— Прекрасный дом, — заметила я, — только немного мрачноватый и таинственный.
— Это все твои фантазии! Он выглядит мрачно потому, что не горят лампы. Сейчас я зажгу.
Она сняла стекло с лампы, стоящей на столе, и поднесла горящую спичку к фитилю.
Мы пили чай, грызли бисквиты, которые мама достала из жестяной коробки.
— А ты виделась с мистером Сильвестером Мильнером, когда обратилась по поводу этого места?
— Естественно, мы виделись с ним.
— Расскажи мне о нем.
Несколько секунд она сидела молча, и в глазах ее было совершенно отсутствующее выражение, как будто она на мгновение впала в обморочное состояние. Это было так необычно для нее, чтобы она хоть и на короткое время теряла дар речи, что я сразу подумала — здесь что-то не так.
Что-то магическое, мистически-притягательное возбуждало мою любознательность. Почему этот дом был назван именно так? Да и вообще может ли быть в одном доме тысяча светильников? Почему так много? Каково их предназначение? Название дома навевало аналогию с затейливой фантазией сказок «Тысячи и одной ночи».
Не очень-то я осознавала тогда, что именно мне, Джейн Линдсей, выпадет на долго в один прекрасный день попасться в паутину тайны, опасной интриги и мистики, сконцентрированных в этом доме с таким завлекающим названием.
На самом же деле для меня участие в этой истории началось за годы до того, как я увидела, сей необычный дом. Более того, уже тогда я ввязалась в авантюру и получила сердечную травму.
Мне было пятнадцать лет, когда моя мама нанялась экономкой к странному человеку по имени Сильвестер Мильнер. Это он оказал решающее влияние на мою жизнь, и, пожалуй, без него я никогда не услышала бы о Доме тысячи светильников. Я часто думала, что если бы мой отец был жив, то наше семейство существовало бы, как живут многие семьи добропорядочных обывателей. Я вела бы образ жизни благовоспитанной, хотя немного бедноватой молодой леди. Со временем я вышла бы замуж и, может быть, достаточно удачно. Но во всяком случае, не так восхитительно, как это должно было бы быть!
Что касается брака моих родителей, то он был весьма нетрадиционным, хотя в обстоятельствах его заключения не было ничего необычного.
Отец был сыном землевладельца с Севера, его зажиточная семья занимала родовое поместье Линдсей Мэнор около трех столетий.
Традиция была такова, что старший сын в семье был обязан вести дела имения, средний шел в армию, а третий становился священником. Уделом отца должна была стать армия и, когда он восстал против карьеры, предназначенной ему, то впал в немилость. А после его женитьбы молодую семью и вовсе отрешили от родового гнезда.
Мой отец был заядлым альпинистом и познакомился с моей мамой во время восхождения на Пик Дискрикт. Она была хорошенькой, шустрой и жизнерадостной дочкой владельца гостиницы. Он немедленно влюбился и скоропалительно женился, несмотря на несогласие семьи с таким развитием событий. Отцу в супруги была предназначена дочь соседнего помещика.
Родственники пребывали в возвышенном состоянии духа, предвкушая выгодный брак, поэтому они попросту исключили отца после женитьбы из семейного круга, положив ему лишь двести фунтов в год содержания.
Мой отец был чудесным человеком, очаровательным, увлекающимся искусством в различных его формах. Он знал, кажется, все возможное и невозможное в этой сфере. Но было нечто, в чем он не был силен — речь идет о заработках на жизнь. И какая бы угроза ни нависла над привычным ему уровнем комфорта, он был просто не в состоянии вписать себя в возникшие обстоятельства, если они отличались от привычных. Он рисовал в манере и на уровне, которые могли бы быть определены как «вполне приличные», но как все почти знают, понятие «вполне прилично» довольно растяжимо и вовсе не всегда дотягивает до достаточной оригинальности и профессионализма.
Иногда отцу удавалось продать несколько своих творений. В сезон, когда свершались восхождения, он подрабатывал в качестве инструктора по альпинизму.
Мои ранние воспоминания возрождают его образ, почему-то обязательно собирающегося в очередную вылазку, глаза его при этом горят, ведь сейчас он займется тем, чем ему хотелось заниматься больше всего на свете.
Он был мечтателем и идеалистом.
Моя мама часто повторяла мне:
— Наше спасение, Джейн, в том, что и ты, и я твердо стоим обеими ногами на земле, и хотя наши головы часто окутывает этот дербиширский сырой туман, мы все же не витаем в облаках.
Но мы искренне любили отца, и он платил нам тем же, часто повторяя, что мы — великолепное трио.
Поскольку я была единственным ребенком в семье, родители ухитрились дать мне самое лучшее из возможных образований. Моему отцу казалось совершенно естественным, что я должна пойти в ту школу, куда всегда поступали все девушки из его семьи; что касается мнения мамы, то она считала, что дочь моего отца должна иметь все только самое лучшее. Поэтому в десять лет я была отправлена в заведение Клантона — привилегированную школу для девочек из семей земельной аристократии.
В конце концов, я была Линдсей из Линдсей Мэнор и хотя в глаза не видела этого Мэнора, — и более того, фактически была отлучена от священной земли, — я все же принадлежала ей.
Мы — семья нестабильная с точки зрения финансовой, были сильны нашей любовью друг к другу, к тому же отец получал свой небольшой пансион, да его случайные заработки все же помогали нам выжить. Словом, мы весело сражались с жизненными невзгодами вплоть до того самого трагического январского дня.
По случаю рождественских каникул я пребывала дома.
В том году погода стояла мрачная. Я никогда раньше не видела Дербиширские горы такими грозными. Небо было свинцово-серым, дул ледяной ветер, и через какие-то пять часов после того, как мой отец и его спутники тронулись в путь, разразилась снежная буря. С тех пор я никогда не могла равнодушно видеть снег, не вспоминая тот жуткий день. Я до сих пор ненавижу этот странный белый снег, ледяным саваном укрывающий землю, я ненавижу и снежинки — эти пушистые падающие с неба хлопья.
Мы были замкнуты в белом колдовском мире, а где-то в горах в это время погибал мой отец.
— Он опытный альпинист, — произнесла мама. — С ним ничего не должно случиться.
Она нашла себе занятие на кухне — пекла хлеб в невероятных размеров духовке над очагом.
Для меня навсегда запах свежевыпеченного хлеба связался с трагичностью тех бесконечных часов ожидания… И мы слушали тиканье дедушкиных ходиков, отсчитывавших минуты, и ждали, ждали новостей.
Когда буран стал затихать, снежные поляны, образовавшиеся от сползших сверху сугробов, затянули подножья и склоны гор. Спасатели вышли на поиски. Но они нашли погибших лишь на вторые сутки.
Мы, кажется, все уже поняли раньше. Помню, как, сидя на кухне — самом теплом месте во всем доме — с мамой, я слушала, как она рассказывала об их первой встрече с отцом, о том, как он храбро отбивался от нападок своей семьи и пожертвовал всем ради нее.
— Не такой он человек, чтобы пропасть, — бодро сказала мама. — Вот увидишь, скоро он возвратится да и еще посмеется над нашими страхами.
Но если когда-то он смог побороть свою семью, то победить природу было невозможно.
День, когда спасатели доставили его тело в наш дом, был самым трагичным в нашей жизни. Мы похоронили его и еще четырех альпинистов. Двое из попавших в беду выжили, и они поведали легенду о твердости духа и страданиях. Так в жизни бывает и часто уже бывало.
— Почему мужчин тянет в горы? — настойчиво добивалась я. — Почему они рискуют впустую, без всякой цели и пользы?
— Они идут в горы потому, что должны… — грустно отвечала мама.
Я возвратилась в школу. Но не имела понятия, сколько я там еще пробуду, потому что теперь, когда мы лишились ежегодной отцовской пенсии, мы стали действительно бедняками. Матушка с ее традиционным оптимизмом верила, что Линдсеи все же не оставят меня в беде! О, как она ошибалась!
Ведь и мой отец был упрямым, как и все в его семье, доказав это своей женитьбой. Стало быть, и дед, заявив, что мы отрезанный ломоть, имел в виду то, что имел. Они нас знать не желали!
Для моей матери главная задача была сохранить мое место у Клантона. Как это сделать в данный момент, она не знала, но она была не из тех, кто сидит и ждет манны небесной.
— Мне надо зарабатывать деньги, Джейн, — изрекла она.
— Я тоже хотела бы… Поэтому мне надо бросить школу.
— Немыслимо! — вскричала она. — Твой отец и слышать об этом не захочет. — Она говорила о нем по-прежнему так, как будто он был с нами. — Если я подыщу что-нибудь приличное — я имею в виду место, — как-нибудь выкрутимся, — добавила она.
— Какое еще место?
— Я кое-что умею, — ответила она. — Когда мой отец был жив, я помогала ему обслуживать постояльцев нашей гостиницы. Я хорошо готовлю и умею вести хозяйство. Словом, я могла бы стать домоправительницей в каком-нибудь приличном доме.
— У тебя есть конкретные предложения?
— Моя дорогая Джейн, с избытком. Хорошие домоправительницы на деревьях не растут. Правда, существует одно условие…
— А можешь ли ты еще и условия ставить?
— Да, могу. Я возьмусь за дело, только если будет выполнено мое условие. Оно следующее: моя дочь тоже должна жить в том доме, где буду служить я!
— Не слишком ли высокую цену ты требуешь за свои услуги?
— Если я не буду требовать, то мне никто ничего и предлагать не станет.
Она все же была довольно самоуверенной. Хотя просто не имела права быть другой. Я думаю, что в случае, если из жизни так неожиданно ушла бы она, отец без нее просто совершенно потерялся. Она-то, по крайней мере, могла стоять на собственных ногах, да и меня поддерживать еще в придачу. И все же я считала, что она требует слишком многого.
Мне предстояла еще одна четверть в школе, перед тем как во весь рост встанет волнующий вопрос — в состоянии ли мы оплатить счета на будущее, и как раз в течение этого периода я впервые услышала имя Сильвестера Мильнера. Мама прислала мне в школу письмо:
«Моя самая дорогая Джейн!
Завтра я отправляюсь в Нью-Форест. Меня пригласили для беседы в поместье Роланд. Джентльмену по имени мистер Сильвестер Мильнер понадобилась домоправительница. Это довольно большая, по моему мнению усадьба, и хотя мое условие, от которого зависит, принимаю я эту должность или нет, еще как следует не оговаривалось, я буду настаивать на нем, и это пока не отбило желания у будущего хозяина говорить со мной Я напишу тебе, когда будет окончательная ясность. Если мы договоримся, то моих доходов вполне хватит на продолжение твоего обучения, потому что мне лично много не надо — только постель и кров. А ты будешь приезжать на каникулы. И это будет замечательный выход из наших проблем. Теперь мне остается только одно убедить их нанять меня».
Я вообразила себе, как тщательно готовилась она к предстоящему собеседованию — ведь предстояла борьба за ее место под солнцем, а точнее — за мое, а не ее место.
Она была маленькой хрупкой женщиной. А я вроде бы собиралась еще расти и расти. Я пошла в отца и уже сегодня была на несколько дюймов выше мамы. У нее были румяные щеки и густые волосы, черные до вороного отблеска. У меня волосы были похожи на мамины, но кожа была бледной, как у отца. А вместо ее маленьких, как бусинки, искрящихся глазок у меня были унаследованные от отца большие серые, глубоко посаженные.
Внешне мы не очень походили друг на друга — моя мама и я. Но роднило нас главное: глубочайшее внутреннее убеждение в том, что надо преодолевать любые барьеры, мешающие достижению цели.
В данном конкретном случае, когда так много было поставлено на карту, я была уверена, что у нее были неплохие шансы на выигрыш.
И оказалась права. Через несколько дней я узнала, что она действительно получила должность домоправительницы в усадьбе Роланд. А когда закончилась четверть, я отправилась уже на наше новое местожительство.
Я поехала в Лондон вместе с группой девочек из школы Клантона. А там пересела в поезд, который должен был доставить меня в Хэмпшир. Когда я добралась до Линдхерста, то мне пришлось пересесть еще и в местный поезд.
Моя мама изложила в письме все инструкции очень четко. На остановке Роландсмер меня должны были встретить, но если ее обязанности помешают ей сделать это самой непосредственно, значит, мы увидим друг друга, как только я войду в дом.
Я с трудом дождалась момента прибытия. Хотя мне казалось так странно ехать в совершенно незнакомое место. Мама ничего не рассказала мне о мистере Сильвестере Мильнере. Мне это показалось удивительным. Обычно она не была скрытной. И о самом доме она писала очень скупо, лишь отметила, что он большой, и вся усадьба занимает площадь без малого гектаров десять.
«Ты увидишь, как этот дом отличается от нашего маленького», — написала она. Кстати, это было совершенно излишне, я и так могла догадаться о различиях. Но так или иначе, любопытство мое она разожгла.
Усадьба Роланд! Кем был этот Роланд и почему так названо это место? Обычно имена что-нибудь да означают. К тому же, почему мама не рассказала ничего о хозяине — мистере Сильвестере Мильнере?
Я стала фантазировать относительно его особы. Он должен быть молодым и красивым. Нет! Не был он молодым. Он был среднего возраста и был обременен большой семьей. А может, он старый холостяк, сторонящийся общества? Циник, уставший от жизни? Он затворился от мирской суеты в поместье Роланд. Нет, он был чудовищем, которого вообще никто не видел. О нем сплетничали только шепотом. В его доме наверняка по ночам происходят странные вещи. Мне, конечно, скажут:
— Не обращай внимания. Это прогуливается мистер Сильвестер Мильнер…
Мой отец частенько говорил, что я должна усмирять свое воображение, когда оно слишком разыгрывается. А мама считала, что оно уносит меня слишком далеко. К тому же, по ее мнению, любопытство ко всему на свете, к окружавшим меня людям в сочетании со столь развитым воображением составляет довольно опасную комбинацию.
В силу этих обстоятельств я пребывала в стадии крайнего возбуждения и предчувствия чего-то необычного, когда подъезжала к маленькому полустанку Роландсмер.
Дело происходило в декабре, и солнце было заслонено туманной дымкой. Это придавало загадочность всему на этой маленькой станции со странным названием и платформой, окруженной плотной стеной деревьев. На платформе было малолюдно, и я сразу заметила крупного человека в цилиндре и пальто с золотыми галунами.
Он так уверенно шел вдоль платформы, и от него исходило такое чувство уверенности в себе, что когда он приблизился ко мне, я произнесла:
— Простите, вы случайно не мистер Сильвестер Мильнер?
Он остановился, озадаченный какой-то мыслью, и разразился рыком, означавшим смех:
— Не, мисс, — прокричал он. — Я кучер! — Затем пробормотал, обращаясь сам к себе:
— Мистер Сильвестер Мильнер — это было бы недурно! Ну ладно, — продолжил он, — это твой багаж? Ты прямо из школы? Ну, поехали.
Он внимательно оглядел меня с головы до ног.
— А ты не похожа на свою мать, — прокомментировал он. — Не сказал бы, что ты ее дочь!
Затем с резким криком он повернулся к человеку, который томился от безделья, прислонившись к стенке небольшого киоска:
— Эй, Гарри, ну давай!
И Гарри взял мой багаж. Мы составили маленькую процессию, причем я следовала за кучером, вышагивавшим с чванливой миной, которая должна была, судя по всему, свидетельствовать о том, что сей джентльмен — очень важная персона.
Мы подошли к рессорной двуколке, сначала туда забросили мой багаж, потом наверх вскарабкалась я, и тогда кучер с тяжелым вздохом взялся за поводья.
— Такой, как я, не должен был бы возить такие мелочи, так что с твоей мамочки причитается…
— Спасибо, — сказала я, — мистер… э?..
— Джефферс, — подсказал он. — Меня зовут Джефферс, такое у меня имя.
И мы тронулись в путь.
Мы ехали заросшей кустарником узкой дорогой, вьющейся вдоль опушки леса, деревья в котором казались мрачно загадочными.
Здешние места сильно отличались от наших гористых. Это был тот самый лес, напомнила я себе, в котором охотился Вильям Завоеватель и где его сын Вильям Руфус погиб загадочной смертью.
Я сказала:
— Довольно странно называть это место новым лесом.
— Что? В каком смысле?
— Как же лес может быть новым, если ему уже лет восемьсот от роду?
— Представь себе, когда-то он же был новым, — отреагировал Джефферс.
— Говорят, что он был заложен на человеческой крови…
— У тебя забавные сведения о наших краях, мисс…
— Так это ведь не я говорю. Мужчин заставляли покидать дома и закладывать этот лес. Но если кто-нибудь убивал оленя или кабана, то ему либо отрубали руку, либо выкалывали глаза. А то могли без всякого суда повесить на дереве.
— Здесь не водятся кабаны уже очень давно, мисс. И я лично таких рассказов о нашем лесе никогда не слышал.
— Ну и что? Зато я слышала. Мы же изучали по истории период норманнского завоевания. Он мрачно кивнул.
— Ты собираешься провести все каникулы у нас? Честно говоря, я удивился, когда узнал, что на это было дано разрешение. Но твоя матушка топнула ножкой и раздобыла разрешение. Мистер Мильнер дал согласие, и это меня удивило.
— А почему вас это удивило?
— А потому, что он из тех, кто не переносит присутствия детей в доме.
— А вообще какой он?
— Да, это вопрос. На него так сразу и не ответишь. Я думаю, что вряд ли кто-нибудь однозначно определит, каков мистер Сильвестер Мильнер.
— Ну, он хоть молод?
Он внимательно посмотрел на меня.
— По сравнению со мной… он не так, чтобы очень стар. Но если речь о тебе, то он весьма не молодой джентльмен.
— Ну, а если его ни с кем не сравнивать, лет-то ему сколько?
— Господи, мисс, ты прямо создана для вопросов! Ну откуда же мне знать, сколько лет мистеру Сильвестеру Мильнеру?
— Ну, примерно-то вы предположить можете?
— Нет, нет смысла гадать. Как пить дать, ответ не будет верным…
Я поняла, что из этого человека никаких сведений о Сильвестере Мильнере мне не вытянуть, и переключилась на изучение окружающего нас пейзажа.
Сумрак декабрьского раннего вечера и этот лес в моем воображении стали рисовать образы тех, кто здесь охотился и кого норманнские короли ловили и пытали.
К тому времени как мы добрались до усадьбы Роланд, я чувствовала себя так, словно должно произойти что-то необычное.
Мы повернули на дорогу, где росли хвойные деревья. Этот отрезок пути был длиной примерно в полмили, и, казалось, прошло немало времени до того момента, как мы достигли газона, за которым и виднелся дом.
Он выглядел строго и величаво, было видно, что строили его во времена короля Георга. Дом поразил меня с первого взгляда своей надменностью и аскетичностью. Возможно, потому, что в своем воображении я представляла сооружение в виде замка, с зубчатыми стенами, башенками и узкими прорезями вместо окон. Эти прорези, напоминающие бойницы, в этом здании были симметрично расположены на уровне первого этажа. На следующем они были уже заметно выше, зато опять уменьшались на очередном, а наверху были квадратной формы. Это производило своеобразное впечатление — как будто бы элегантность архитектуры восемнадцатого века была приближена, насколько возможно, к готике более ранних периодов.
Над основной входной дверью было великолепное веерообразное окно, а две колонны поддерживали портик.
Позднее я восторгалась зарослями жимолости на стенах по греческому образцу, но сейчас мое внимание привлекли два каменных дракона в китайском стиле, сидевшие у основания колонн. Они выглядели довольно свирепо и к тому же явно выбивались из всего остального окружения, выдержанного в чисто английском стиле.
Дверь открыла девушка в черном шерстяном платье и белой наколке, ее передник был накрахмален так, что казался жестяным. Видимо, она загодя услышала звук подъезжающей двуколки.
— Вы та юная леди из школы, — констатировала она. — Заходите, а я оповещу мадам, что вы уже здесь.
Мадам! Вот как тут титуловали мою матушку!
Я внутренне усмехнулась, и вдруг меня стало окутывать удивительно приятное чувство спокойствия.
Я стояла в холле и глазела по сторонам.
С потолка, украшенного достаточно скромными лепными узорами, свисала люстра. На второй этаж вела винтовая чугунная лестница, очень изящная. Я стала прислушиваться. Кроме звука тикающих часов, ничто не нарушало тишину.
Что-то уж очень тихо, просто подозрительно тихо, отметила я про себя.
И в этот момент на лестнице возникла мама. Она сбежала ко мне вниз, и мы слились в крепком объятии.
— Мое дорогое дитя, наконец-то ты со мной. Я дни считала… Где твои вещи? Я распоряжусь, чтобы их отнесли в твою комнату. Прежде всего, следуй за мной. Нам есть о чем поговорить.
Она выглядела не так, как раньше. Ее платье из черного шелка при каждом движении шелестело как листья на ветру. Она была в капоре и вообще держалась весьма уверенно.
Домоправительница этого весьма величественного особняка весьма отличалась от мамы, обитавшей в нашем маленьком домике.
Она, как я думаю, старалась сдержать свои эмоции, когда мы, крепко взявшись за руки, поднимались по лестнице. Неудивительно, что я не слышала, как она появилась в первый момент: толстые ковры скрадывали любой шорох. Мы шли и шли вверх по лестнице. Она была расположена так, что с любого пролета можно было увидеть внизу холл.
— Какой поразительный дом, — прошептала я.
— Он очень уютный, — ответила она.
Ее комната была на втором этаже, вся в тяжелых шторах; мебель была изящной, и хотя тогда я была не в состоянии оценить, позднее я узнала, что кабинетный гарнитур был работы Хепплуайта — гнутые удивительно красивой формы кресла и стол.
— Мне хотелось поставить свою мебель, — заявила мама, перехватив мой взгляд. На ее лице была унылая гримаса. — Но мистер Сильвестер Мильнер был просто потрясен моим старьем. А ведь оно было таким родным…
Эта мебель была красивой и элегантной, как раз под стиль этой комнаты. Я не могла не признать соответствия, но все же не было чувства «домашности», как в нашем старом доме.
Камин был разожжен, и стоявший на его решетке латунный чайник посвистывал.
Мама закрыла дверь и улыбнулась. Она еще раз стиснула меня в объятиях. Затем как бы выскользнула из образа надменной домоправительницы и стала просто моей мамой.
— Рассказывай все, как есть, — потребовала я.
— Чайник вот-вот вскипит, — ответила она, — и мы поболтаем за чашкой чая. Мне кажется, я не видела тебя целую вечность!
Чашки были уже на подносе, она кинула три ложки заварки в фарфоровый чайничек.
— Пусть настаивается. Итак, — продолжила она, — кто бы мог подумать, что все образуется так хорошо… даже очень хорошо.
— А что можно сказать о нем?..
— О ком?
— О мистере Сильвестере Мильнере.
— Его сейчас нет.
Лицо мое стало таким кислым, что она засмеялась.
— Это же прекрасно, Джейн. Весь дом в нашем распоряжении.
— Но я хотела увидеть его!
— А я-то надеялась, что ты хотела видеть меня… Я подошла к ней и поцеловала ее.
— Ты устроилась… и правда счастлива? — спросила я.
— Лучше просто и быть не может. Я верю, что все это для нас устроил твой отец.
С самого момента смерти отца она верила, что он с небес опекает нас и поэтому с нами не может случиться ничего дурного.
В ней странным образом смешивались сильные оккультные чувства и крепкий здравый смысл, и хотя она твердо была убеждена, что мой отец ведет нас по самому правильному пути, она же и выбирала самый оптимальный вариант действий.
Было очевидно, что ей нравится ее положение в усадьбе Роланд.
— Если бы мне пришлось выбирать, то лучшего места просто нельзя было придумать. У меня здесь солидное положение. Горничные уважают меня.
— Я заметила, что они называют тебя мадам.
— Да, это я потребовала такую долю уважения к моей персоне. Дженни, запомни навсегда, что люди воспринимают тебя с той степенью уважения, с какой ты сама к себе относишься. Поэтому я и решила поднять планку.
— А много здесь прислуги?
— Три садовника, причем двое из них женаты и живут в коттеджах на территории усадьбы. Еще есть кучер — мистер Джефферс и его супруга. Они живут при конюшне. Жены двух садовников работают в доме.
Есть еще Джесс и Эми, первая из них — горничная, а вторая — уборщица. Следующий мистер Каттервик, дворецкий, и миссис Коуч — кухарка.
— И ты руководишь ими всеми?
— Я не думаю, что мистер Каттервик и миссис Коуч были бы в восторге, услышав твое определение, что я ими руковожу. Мне так кажется. Мистер Каттервик — славный джентльмен. Он мне рассказал, что ему доводилось работать в имениях и пошикарнее этого. Что касается миссис Коуч, то она полновластно распоряжается всем кухонным хозяйством, и горе тому, кто посмеет вмешаться в ее дела.
Моя мама обладала веселым нравом и чувством юмора. Я думаю, это было одной из главных ее черт, которые привлекли к ней отца. Сам он, в противоположность ей, был тихим и замкнутым, легко ранимым, а она, по его словам, напоминала ему маленького задиристого воробья, готового сражаться за свои права хоть с орлом. Представляю себе, как она управляла этим домом… За исключением кухарки и дворецкого.
— Прекрасный дом, — заметила я, — только немного мрачноватый и таинственный.
— Это все твои фантазии! Он выглядит мрачно потому, что не горят лампы. Сейчас я зажгу.
Она сняла стекло с лампы, стоящей на столе, и поднесла горящую спичку к фитилю.
Мы пили чай, грызли бисквиты, которые мама достала из жестяной коробки.
— А ты виделась с мистером Сильвестером Мильнером, когда обратилась по поводу этого места?
— Естественно, мы виделись с ним.
— Расскажи мне о нем.
Несколько секунд она сидела молча, и в глазах ее было совершенно отсутствующее выражение, как будто она на мгновение впала в обморочное состояние. Это было так необычно для нее, чтобы она хоть и на короткое время теряла дар речи, что я сразу подумала — здесь что-то не так.