Страница:
Помню, как во время своего первого визита Люси прогуливалась с отцом под деревьями в парке и они обсуждали эти сражения, а также отношения между графом Мальборо, его женой и королевой Анной. Ее познания в истории привели отца в восторг, и он с радостью принял предложение Люси помочь ему разобрать некоторые из писем и документов.
С этого все и началось. В следующий раз пребывание Люси в нашем доме оказалось совершенно естественным. Ей гак понравился Уайтледиз, что она стала умолять отца написать и историю дома. Мысль эта пришлась ему по душе, и он объявил, что как только закончит с сэром Хэрри Дорианом, обязательно возьмется за Уайтледиз.
Люси страстно влюбилась в его работу. Меня удивляло, почему папа и Люси проявляют к дому гораздо больший интерес, чем мама и я, несмотря на то, что отец появился здесь только благодаря женитьбе на моей матери, а Люси вообще не имела к Уайтледиз никакого отношения.
Когда я окончила школу, мама пригласила Люси к нам. Мы уже все о ней знали. У нее не было родных, она была вынуждена зарабатывать себе на хлеб. Ее жизнь в школе была не из легких. А в Уайтледиз эту девушку ждало много дел.
Решено было платить Люси жалованье, хотя она и стала чем-то вроде члена семьи. Мы все очень полюбили Люси и уже не представляли, как раньше обходились без нее. Она не имела каких-то определенных обязанностей: для отца она была секретаршей, для матери — сиделкой, для меня — компаньонкой, а для всех нас — другом.
В то время, когда у нас появились Стирлинг и Нора, мне уже исполнилось семнадцать, а Люси было двадцать семь.
Так вот. В тот день один слуга вывез в сад мамину коляску. Люся отложила свою работу и пошла к ней. Еще раньше мы выбрали очаровательное местечко около пруда Гермеса. Мама вполне могла ходить сама, но любила свою инвалидную коляску и часто ею пользовалась. Я сидела и наблюдала, как Люси везла маму по лужайке. Неужели это один из тех дней, когда ее все раздражало? Обычно недовольство можно было заметить даже по ее лицу.
«О, Боже, — подумала я. — Пусть это будет не так. День такой замечательный!»
— Непременно убедись, что мы не на солнце, — сказала мама. — Иначе у меня разболится голова.
— Это очень тенистое место, — сказала я.
— Свет сегодня такой резкий.
Да, это был один из ее плохих дней.
— Я так поставлю коляску, что свет не попадет вам на лицо, леди Кэрдью, — сказала Люси.
— Спасибо.
Люси зафиксировала колесо. Появились дворецкий Джеф и горничная Джейн, которая расставила на столе хлеб, масло, булочки с повидлом, а также фруктовый торт. Люси устраивала маму поудобнее, а я сидела и ждала, когда слуга принесет поднос с серебряным чайником и спиртовкой. Наконец, я разлила чай, который показался маме слишком крепким. Люси тут же добавила кипятку, мама молча начала пить. Я поняла: ее мысли витали далеко.
Я посмотрела на дом. Окно отцовского кабинета на первом этаже было приоткрыто. Наверное, сидит за своим столом, где разложены бумаги, и клюет носом. Отец очень не любил, чтобы его беспокоили во время работы, а я подозревала, что он просто боится, как бы кто-нибудь не увидел его спящим. Дорогой папа, он никогда ни на кого не сердился. Добродушнее его не было никого на свете Даже с мамой он был терпелив, хотя, конечно, непросто постоянно выслушивать, как она раскаивается в том, что вышла за него замуж.
— Люси, — говорила она сейчас. — Мне нужна еще одна подушка под спину.
— Хорошо, леди Кэрдью, я постараюсь найти подушку побольше у нас в доме. Те, что в саду, боюсь, немного сыроваты.
Мама кивнула, а когда Люси пошла к дому, тихо сказала:
— Какое доброе создание!
Мне не нравилось, когда Люси называли «созданием». Я так любила ее. Она шла по лужайке — довольно высокая, с прямой спиной. Ее темные волосы аккуратно лежали по обеим сторонам головы и были собраны на затылке в пучок. Люси носила темные цвета, — сегодня на ней было темно-красное платье, — и они прекрасно сочетались с ее смугловатой кожей. Природа одарила ее элегантностью, и даже в не очень дорогой одежде она выглядела модной и красивой.
— Она такой хороший друг всем нам, — сказала я с легким укором.
Я единственная иногда говорила с мамой в таком тоне. Отец, ненавидевший любые ссоры, неизменно оставался мягким и добрым. Он был готов на все, лишь бы избежать возможных огорчений. Ну а Люси, так как она служила у нас — хотя мы с отцом постоянно старались заставить ее забыть об этом, — быстро откликалась на мамины причуды, поскольку уважала себя и твердо решила, что не станет даром есть хлеб.
— Боже мой, Люси, — говорила я ей часто, — тебе не следует этого бояться. Ты для нас и поводырь, и утешительница, и друг, а за все получаешь как экономка!
Люси отвечала так:
— Я всегда буду благодарна за то, что вы разрешили мне приехать сюда. И надеюсь, вы никогда об этом не пожалеете.
Мама сетовала, что ветер холодный, солнце слишком жаркое и головная боль, с которой она проснулась утром, становится все невыносимей. Люси вернулась с подушкой и подложила ее под спину маме, которая поблагодарила ее слабым голосом.
…Они пересекли лужайку. Вид у них был немного вызывающим, наверное, из-за того, что они явились без приглашения и их никто не представил. Молодой человек был высокого роста, темноволосый, так же как и девушка. Не красавица, но, видимо, жизнерадостная и энергичная, она выглядела очень привлекательной.
— Добрый день, — сказал Стирлинг. — Мы пришли забрать шарф моей подопечной.
Такое заявление показалось мне странным. Не верилось, что он мог быть ее опекуном. Она скорее всего мне ровесница, а ему, Наверное, было столько же лет, сколько Люси. И тут я увидела зеленый шарф, лежащий на траве. Девушка что-то говорила о том, как его сдуло ветром с шеи и перенесло через стену.
— Пожалуйста… — начала я.
Мама застыла в удивлении, Люси оставалась совершенно спокойной. Затем я заметила, что у девушки из руки шла кровь, и спросила, не случилось ли чего. Она ответила, что это так, ерунда. Люси сказала, что руку надо перевязать, и предложила проводить девушку в комнату миссис Гли. Девушка запротестовала, но в конце концов Люси увела ее, и я осталась со Стирлингом и мамой.
Я спросила, не хочет ли он чая, и тот ответил, что выпьет с огромным удовольствием. Стирлинг совсем не походил на тех мужчин, которых я знала, правда, в то время таких было немного. Мне кажется, я сравнивала его с Франклином Уэйкфилдом, хотя трудно было найти столь разных людей.
Я спросила его, где он живет, и с удивлением услышала, что в Австралии.
— Австралия, — сказала мама, наклоняясь немного вперед в своей коляске, — это очень далеко.
— Двенадцать тысяч миль или что-то вроде этого. С ним было очень легко, приятно. К тому же вторжение незнакомцев вывело наши послеобеденные часы из состояния привычной монотонности.
— Вы здесь останетесь навсегда? — спросила я.
— Нет, отплываю послезавтра.
— Так скоро! — Хотя это и нелепо, но я почувствовала сожаление.
— Мы с моей подопечной отправляемся на «Кэррон Стар», — пояснил он. — Я приехал, чтобы забрать эту девушку. Ее отец умер, и мы собираемся удочерить ее.
— Как интересно! — сказала я некстати.
— Вы, действительно, так думаете? — Он улыбнулся с иронией, и я покраснела, испугавшись, что покажусь ему глупой. Я не сомневалась, что он сравнивает меня с Норой, такой веселой и умной.
Мама спросила его об Австралии. Какая она? Она знала одного человека, который уехал туда много лет назад.
— Любопытно, — сказал Стирлинг. — А как звали этого поселенца?
— Я… не помню, — ответила мама.
— Ну, что ж, Австралия — большая страна.
— Интересно… — начала, было, мама, но затем умолкла.
Стирлинг сказал, что живет в сорока милях к северу от Мельбурна. Не уехал ли ее друг в Мельбурн?
— Мне трудно сказать, — ответила мама. — У меня не было о нем известий.
— А давно это случилось? — настаивал он. Его губы странно кривились, словно он забавлялся, слушая о мамином друге.
— Я никак не могу вспомнить, — сказала мама и быстро добавила:
— Это было так давно. Лет тридцать назад или даже больше.
— Вы никогда не получали от него никаких вестей?
— К сожалению, нет.
— Досадно. Я мог бы рассказать ему… или ей о вас.
— О! Это было очень, очень давно, — сказала мама. Щеки ее раскраснелись, и она выглядела возбужденной. Я никогда не видела ее такой. Кажется, наш неожиданный гость странно влиял на нас с мамой.
Я подала ему чашку чая; пальцы у него были сильные, загорелые. Когда Стирлинг брал чашку, он улыбнулся. Вокруг глаз у него были морщинки, наверное, из-за яркого солнца. Я спрашивала Стерлинга об Австралии, о том, какой собственностью владела его семья. Оказывается, у них были гостиница в Мельбурне и шахта по добыче золота.
— Должно быть, у вас необычная жизнь, — сказала я.
Он согласился со мной, и я впервые почувствовала беспокойство. Раньше мне никогда не приходило в голову, как скучно в Уайтледиз. Люси постоянно напоминала мне, что я должна Бога благодарить за нашу безмятежную жизнь. Да и Стирлинг восхищался Уайтледиз. Он задавал мне множество вопросов о доме, но в разгар беседы вернулись Люси и девушка с уже перевязанной рукой. Я налила ей чай, и мы продолжали разговаривать о доме.
Затем приехал Франклин. Как всегда обаятельный и очень спокойный. Я знаю его всю жизнь и никогда не видела, чтобы он терял самообладание. Даже в тех редких случаях, когда делал замечание кому-нибудь или отстаивал свои права. Некоторым он показался бы скучным, но на самом деле совсем не был таким. Просто очень рассудительным.
Разница между ним и Стерлингом бросалась в глаза. Стерлинг не обладал манерами Франклина, но его это и не волновало. Безукоризненный покрой костюма Франклина тоже оставил его совершенно равнодушным, я вообще не уверена, что он это заметил.
Вскоре Нора поднялась, сказала, что им пора идти, и поблагодарила за радушный прием. Стерлингу это почему-то не понравилось, и мне было приятно сознавать, что он с удовольствием бы остался. Но я не знала, чем их задержать, и Люси проводила наших гостей до ворот.
Вот и все. Вроде бы ничем не примечательный случай, и тем не менее я никак не могла забыть этих необычных людей. И так как мне хотелось запомнить все в мельчайших подробностях, я и начала вести дневник.
Мы оставались на лужайке до половины шестого, а потом пришел отец Его волосы были в беспорядке, щеки порозовели Очевидно, он хорошо вздремнул — Как потрудились, сэр Хилари? — поинтересовалась Люси.
Лицо отца просветлело: он обожал говорить о своей работе.
— Сегодня дело продвигалось туго, — ответил он, — но я утешаю себя тем, что нахожусь на трудном этапе Мама раздраженно вскинула брови, и Франклин быстро сказал:
— Это вполне естественно Если бы работа шла слишком легко, можно было бы опасаться, что она будет поверхностной.
Только Франклин может сказать то, что нужно в данный момент. Он удобно расположился в садовом кресле и выглядел таким безукоризненным, ласковым, терпеливым. Мать с отцом уже давно решили, что из Франклина выйдет превосходный зять. Мы объединим Уэйкфилд Парк и Уайтледиз. Это очень удобно, так как наши поместья располагались по соседству. Нельзя сказать, что родители Франклина были очень богаты, но говорили, что кое-какое состояние у них есть Да и мы богачами не были. Хотя, кажется, за последние два года с нашими финансами произошло что-то неладное — как только возникал вопрос о деньгах, отец надевал на себя привычную маску безразличия, которая означала, что он не желает говорить на неприятную для него тему Тем не менее, наш брак с Франклином устроил бы всех. Я даже стала воспринимать его как нечто само собой разумеющееся. Интересно, думал ли и Франклин так же? Я всегда восхищалась его почтительным отношением ко мне, однако, он был подчеркнуто вежлив со всеми. Я видела, как деревенская почтальонша зарделась от удовольствия, когда он обменялся с ней несколькими словами. Он был высокого роста — как и все Уэйкфилды — и управлял поместьем своего отца спокойно, но твердо. Его глаза были не голубыми, а скорее темно-серыми, им не хватало тепла, и чувствовалось, что пусть он никогда не сердится, но и особых восторгов тоже никогда не испытывает. Жить с ним рядом было бы, конечно, бестревожно, но вряд ли интересно.
Правда, я никогда не задумывалась над этим, пока двое незваных гостей не нарушили безмятежность того солнечного дня.
— Вы абсолютно правы, — отозвался отец. — Я всегда говорил, что просто обязан взять на себя этот тяжкий труд ради будущих поколений.
— Я уверен, — добавил Франклин, — что его оценят не только наши правнуки, но уже и дети.
Мой отец почувствовал себя польщенным, особенно когда Люси искренне сказала:
— Я уверена, так и будет, сэр Хилари! Затем Люси и Франклин стали разговаривать с отцом, а мама пожаловалась, что у нее опять разболелась голова. Поэтому Люси повезла ее домой прилечь перед ужином.
— Франклин, надеюсь, ты отужинаешь с нами, — сказал отец, и наш друг принял приглашение.
За ужином мама не появилась. Она послала за своей служанкой Лиззи, чтобы та натерла ей виски одеколоном. Доктор Хантер тоже был в числе приглашенных, но он должен был сначала не менее получаса провести у мамы, выслушивая жалобы на нездоровье.
Мистер Хантер появился у нас два года назад и показался нам слишком молодым, возможно, потому, что прежний наш доктор был человек пожилой. Доктору Хантеру было около тридцати пяти лет. Понимая, что мы считали его не очень опытным врачом, он изо всех сил старался завоевать хорошую репутацию. Он умел всех развлечь, и мама любила его, что было весьма важным.
Ужин прошел в непринужденной обстановке. Молодой доктор рассказывал разные смешные истории, а Франклин — свои, но, как обычно, с холодным юмором. Я была рада, что мама велела принести ей ужин наверх, так как постоянные разговоры о болезнях иногда раздражали меня.
Думаю, что и отец был рад тому, что ее нет. Он всегда менялся в ее отсутствие. Казалось, просто упивался своей свободой. Доктор вспоминал своих пациентов, как прикованная к постели старая Бетти Эллари отказалась принять «этого зеленого юнца».
— Я, конечно, признаюсь, что молод, — сказал доктор, — но решительно заявляю, что никогда не был и не буду зеленого цвета.
— Бедняжка Бетти! — сказала я. — С тех пор, как помню себя, она не вставала с постели. Каждое Рождество я приносила ей одеяла, жареную курицу и сливовый пудинг. Когда коляска останавливалась у ее двери и мы выходили, она всегда кричала: «Входите, мадам! Добро пожаловать и вам и вашим подаркам!»Я обычно чинно восседала на стуле у ее кровати и слушала рассказы о том времени, когда дедушка Дориан был еще жив, а мама выезжала в свет со своей мамой.
— Старые традиции сохраняются, — сказал Франклин.
— И очень хорошо. Ты согласен, Франклин? Франклин ответил, что не во всех случаях следует придерживаться традиций.
После ужина Люси разговаривала с доктором о чем-то очень серьезном, а мы болтали с Франклином. Я спросила его мнение о людях, которые у нас сегодня побывали.
— Ты имеешь в виду молодую леди с шарфом?
— Нет, обоих. Они показались мне ужасно необычными.
— В самом деле?
Было видно, что Франклин так не думал и даже почти забыл о них. Тогда я повернулась к Люси и доктору. Он рассказывал о своей экономке, миссис Девлин, которая, похоже, пила больше, чем следовало.
— Надеюсь, — сказала Люси, — вы запираете крепкие напитки.
— Дорогая мисс Мэриэн. Если бы я это делал, я бы ее потерял.
— Это была бы серьезная потеря?
— Вы совершенно не представляете себе все тяготы жизни холостяка, когда он полностью зависит от двух служанок. Бог мой, если бы не миссис Девлин, я бы умер от голода, а мой дом превратился в свинарник.
Бедная Люси. Если она собирается когда-либо выйти замуж, то делать это надо поскорее. Она была бы доктору прекрасной женой, во всем помогала бы ему. Правда, в таком случае наша семья лишится ее, но не следует быть эгоистами.
Я обернулась к Франклину и чуть не прошептала ему, как было бы замечательно, если бы Люси и доктор Хантер поженились. Но с Франклином о таких вещах говорить было нельзя: он счел бы, что обсуждать шепотом такие вопросы — дурной тон. Да и вслух некрасиво говорить о том, что касается только двоих. Боже мой! До чего он бывает утомительным! Как много интересного он упускает в жизни!
Мне удалось завести общую беседу, и доктор Хантер начал рассказывал нам смешные истории о своей прежней жизни и работе в госпитале. Но вскоре после десяти Франклин с доктором откланялись, а мы стали готовиться ко сну.
Когда я пошла пожелать маме спокойной ночи, она еще не собиралась спать. Такого раньше не бывало.
— Присядь, Минта, и давай немножко поболтаем. Сегодня я не усну.
— Но почему? — спросила я.
— Ты же знаешь, Минта, — сказала она с укором, — у меня плохой сон.
Тогда я подумала, что она собирается подробно описать мне свои страдания, но ошиблась. Мама быстро добавила:
— Мне надо с тобой поговорить. Тебе многое не известно. Надеюсь, моя девочка, твоя жизнь сложится более счастливо, чем моя.
Мне казалось, что, имея терпеливого мужа, великолепный дом, слуг, готовых исполнить любую ее прихоть, мама вряд ли нуждалась в сочувствии. Но, как уже часто бывало, притворилась, будто внимательно ее слушаю, и совершенно машинально произносила свои «да», «нет», «какой ужас», даже не понимая, о чем речь.
Вдруг что-то меня насторожило, так как она сказала:
— Эти двое сегодня заставили меня все вспомнить вновь. Тот молодой человек приехал из Австралии. Именно туда он уехал много лет назад.
— Кто, мама?
— Чарльз. Жаль, что ты его не знала. Других таких я больше не встречала.
— А кто это?
— Как ты можешь спрашивать? Мой учитель рисования. Но он был больше, чем учитель. Я помню тот день, когда он приехал. Я сидела в классной комнате, мне было тогда шестнадцать лет, а ему немногим больше. Он вошел с таким гордым, даже надменным видом. И сказал: «Вы мисс Дориан? Я приехал, чтобы учить вас». И он научил меня многому, Минта, очень многому.
— Мама, — спросила я, — а почему эти люди напомнили тебе о нем?
— Потому, что они приехали из Австралии. Именно туда отправился и он, вернее его сослали. Чем-то этот молодой человек похож на Чарльза. Ему тоже было безразлично, что люди думают о нем. Он знал, что не хуже, нет, лучше их. Ты меня понимаешь?
— Да. Кажется, да.
Она вся преобразилась. Ноющего инвалида как не бывало. Мама стала такой же красавицей, какой, наверное, была в молодости.
— Расскажи мне, — попросила я.
— О, моя дорогая Минта, как будто это было вчера. Я бы хотела описать тебе Чарльза.
— Ты очень любила его?
— Да, — ответила она. — Всю жизнь. Это было предательством по отношению к моему отцу, и я запротестовала.
— Наверное, потому, что он ушел из твоей жизни молодым, красивым, ты и запомнила его таким. А если бы увидела сейчас, то, возможно, и разочаровалась бы.
— Если бы я могла увидеть сейчас… — В ее глазах появилось мечтательное выражение. — Этот молодой человек так многое воскресил в моей памяти… Дни, которые мы проводили в классной комнате… А потом он сказал, что мы должны работать на природе. Обычно мы сидели под каштаном, под тем же, где и сегодня, и он рисовал цветы или птицу, а я должна была копировать его рисунки. Потом мы вместе гуляли, рассматривали деревья, цветы, разных букашек и старались изобразить их на бумаге. Он был в восторге от Уайтледиз, как и Люси. Странно, что наш дом производит на людей такое сильное впечатление. Он мог часами говорить о нем. А потом мы полюбили друг друга и собирались пожениться, но твой дедушка не мог этого допустить.
— Тебе было только семнадцать лет, мама. Может быть, ты просто потеряла голову?
— Есть вещи, в которых ты уверена, даже если очень молода. Поверь… Стоило мне познакомиться с Чарльзом, и я уже точно знала, что ни один человек на свете не будет значить для меня так много, как он. Он предупредил, что мы не должны ничего говорить твоему дедушке, иначе он запретит наш брак и случится что-нибудь ужасное, ведь твой дедушка был очень влиятельный человек. Но дедушка обо всем узнал. Должно быть, кто-то рассказал ему, и Чарльза уволили. Мы хотели убежать. Мой отец боялся Чарльза — слишком он отличался от других молодых людей. С меня не спускали глаз, но до меня тайком доходили его записки и мы готовились. В ту ночь, когда мы должны были скрыться, Чарльз пробрался в мою комнату. Я отдала ему свои драгоценности, чтобы он положил их в карман, пока мы будем спускаться из окна. — Губы ее задрожали. — Нас предали. В комнату ворвались. У Чарльза нашли драгоценности, и он был приговорен к семи годам заключения. Твой дедушка жестоко разбил мое сердце.
— Бедная мама, какая грустная история! Но была бы ты с ним счастлива?
— Как ни с кем другим. Он думал, что если мы поженимся, отец со временем простит нас. В конце концов, я была его единственной дочерью, а наши дети стали бы его внуками. Чарльз обычно говорил: «Не бойся. Наши дети будут играть на лужайках Уайтледиз». Мне этого не забыть.
Я поняла, почему все эти годы она была такой раздражительной. Судьба обманула ее. Маме довелось жить не с любимым человеком, а с мужем, которого ей навязали. Мне следовало бы быть с ней более терпеливой. Теперь я попытаюсь.
— Я всегда чувствовала, — продолжала она в несвойственном ей порыве откровенности, — что мне надо было что-то сделать. Я была единственным ребенком. Могла бы пригрозить, что убегу или покончу с собой. И если бы я решилась на это, возможно, все сложилось бы иначе. Но я боялась твоего дедушку и безропотно позволила им забрать Чарльза, а через пять лет вышла замуж за твоего отца, потому что этого хотел мой отец.
— Ну, мама, — напомнила я ей. — Папа очень хороший человек. А этот учитель рисования мог бы не оправдать твоих надежд.
— Жизнь с ним, наверное, не всегда была бы легкой, но она того стоила!
— Ты можешь благодарить судьбу за многое, мама, — напомнила я ей опять, но она только слабо улыбнулась.
— Когда ты родилась, Минта, я немного смирилась. Но это произошло спустя годы после нашей свадьбы. Я думала, у нас уже не будет детей. Возможно, если бы ты появилась раньше… А потом твое рождение так повлияло на мое здоровье.
Вспоминая о своей тяжелой беременности, о страшных муках, которые она испытала во время родов, мама вновь становилась прежней — слабой, болезненной женщиной. Все это я уже слышала раньше, и повторения рассказа мне не хотелось.
— И из-за этих людей, которые пришли к нам сегодня, ты вспомнила о прошлом? — быстро спросила я.
— Как бы мне хотелось знать, что с ним стало, Минта. Его сослали на каторгу. Такого гордого человека!
— Может быть, он оказался достаточно изворотлив и нашел свое место даже там.
Она улыбнулась.
— Только эта мысль и успокаивала меня. Послышался стук в дверь, и вошла Лиззи. Ей было почти столько же лет, сколько маме. Когда-то она была моей няней, а еще раньше — маминой горничной. Она до сих пор обращалась со мной как с ребенком, а с матерью держалась более фамильярно, чем другие слуги. Густые седые, все в кудряшках, волосы служили ее единственным украшением и даже сейчас привлекали внимание.
— Вы не даете своей матери спать, мисс Минта, — сказала Лиззи. — Она, верно, устала.
— Мы разговаривали, — ответила я. Лиззи прищелкнула языком.
— Знаю. — Она повернулась к матери. — Вас уложить?
Мама кивнула, поэтому я поцеловала ее, пожелала спокойной ночи и покинула комнату. Закрывая дверь, я услышала, как мама с необычным возбуждением в голосе говорила:
— Когда сегодня днем я увидела этого молодого человека, мне сразу вспомнилось прошлое. Ты помнишь, как он сидел на лужайке со своим блокнотом?..
Я пошла к себе в комнату. Бедная мама! Как ужасно прожить всю жизнь, предаваясь воспоминаниям и постоянно мечтая о том, что так»и не случилось.
Мне не спалось. Наши неожиданные гости произвели на меня такое же сильное впечатление, как и на маму.
Еще долго я не могла забыть об их визите. Мне бы хотелось все обсудить с Люси, но то, что рассказала мама, предназначалось лишь для моих ушей. У нас висел мамин портрет, который был написан два года спустя после неудачного побега. На нем она, действительно, выглядела красавицей. Но только теперь я разглядела затаенную грусть в ее глазах. Дедушку Дориана я помнила плохо. Знаю только, что от его резких и грубых команд холодок пробегал по моей детской спине. Я хорошо представляла себе, каким суровым он мог быть с собственной дочерью. Разумеется, папа ему подходил — титулованный джентльмен со средствами, мягкий и уступчивый, он легко согласился переехать в Уайтледиз. У папы был дом по соседству и поместье в графстве Сомерсет, которое стало собственностью их семьи в 1749 году. Тогда они многого добились, поддержав Ганноверов. Раньше раз или два в год мы ездили в Сомерсет, но папа продал поместье, а еще раньше дом. Содержать их было очень дорого, а нам нужны были деньги, объяснил он. Интересно, что почувствовала мама, когда узнала, что должна выйти замуж. Но скорее всего она понимала, что потеряла Чарльза навсегда. А все-таки старалась ли она хотя бы притвориться, что любит папу?
С этого все и началось. В следующий раз пребывание Люси в нашем доме оказалось совершенно естественным. Ей гак понравился Уайтледиз, что она стала умолять отца написать и историю дома. Мысль эта пришлась ему по душе, и он объявил, что как только закончит с сэром Хэрри Дорианом, обязательно возьмется за Уайтледиз.
Люси страстно влюбилась в его работу. Меня удивляло, почему папа и Люси проявляют к дому гораздо больший интерес, чем мама и я, несмотря на то, что отец появился здесь только благодаря женитьбе на моей матери, а Люси вообще не имела к Уайтледиз никакого отношения.
Когда я окончила школу, мама пригласила Люси к нам. Мы уже все о ней знали. У нее не было родных, она была вынуждена зарабатывать себе на хлеб. Ее жизнь в школе была не из легких. А в Уайтледиз эту девушку ждало много дел.
Решено было платить Люси жалованье, хотя она и стала чем-то вроде члена семьи. Мы все очень полюбили Люси и уже не представляли, как раньше обходились без нее. Она не имела каких-то определенных обязанностей: для отца она была секретаршей, для матери — сиделкой, для меня — компаньонкой, а для всех нас — другом.
В то время, когда у нас появились Стирлинг и Нора, мне уже исполнилось семнадцать, а Люси было двадцать семь.
Так вот. В тот день один слуга вывез в сад мамину коляску. Люся отложила свою работу и пошла к ней. Еще раньше мы выбрали очаровательное местечко около пруда Гермеса. Мама вполне могла ходить сама, но любила свою инвалидную коляску и часто ею пользовалась. Я сидела и наблюдала, как Люси везла маму по лужайке. Неужели это один из тех дней, когда ее все раздражало? Обычно недовольство можно было заметить даже по ее лицу.
«О, Боже, — подумала я. — Пусть это будет не так. День такой замечательный!»
— Непременно убедись, что мы не на солнце, — сказала мама. — Иначе у меня разболится голова.
— Это очень тенистое место, — сказала я.
— Свет сегодня такой резкий.
Да, это был один из ее плохих дней.
— Я так поставлю коляску, что свет не попадет вам на лицо, леди Кэрдью, — сказала Люси.
— Спасибо.
Люси зафиксировала колесо. Появились дворецкий Джеф и горничная Джейн, которая расставила на столе хлеб, масло, булочки с повидлом, а также фруктовый торт. Люси устраивала маму поудобнее, а я сидела и ждала, когда слуга принесет поднос с серебряным чайником и спиртовкой. Наконец, я разлила чай, который показался маме слишком крепким. Люси тут же добавила кипятку, мама молча начала пить. Я поняла: ее мысли витали далеко.
Я посмотрела на дом. Окно отцовского кабинета на первом этаже было приоткрыто. Наверное, сидит за своим столом, где разложены бумаги, и клюет носом. Отец очень не любил, чтобы его беспокоили во время работы, а я подозревала, что он просто боится, как бы кто-нибудь не увидел его спящим. Дорогой папа, он никогда ни на кого не сердился. Добродушнее его не было никого на свете Даже с мамой он был терпелив, хотя, конечно, непросто постоянно выслушивать, как она раскаивается в том, что вышла за него замуж.
— Люси, — говорила она сейчас. — Мне нужна еще одна подушка под спину.
— Хорошо, леди Кэрдью, я постараюсь найти подушку побольше у нас в доме. Те, что в саду, боюсь, немного сыроваты.
Мама кивнула, а когда Люси пошла к дому, тихо сказала:
— Какое доброе создание!
Мне не нравилось, когда Люси называли «созданием». Я так любила ее. Она шла по лужайке — довольно высокая, с прямой спиной. Ее темные волосы аккуратно лежали по обеим сторонам головы и были собраны на затылке в пучок. Люси носила темные цвета, — сегодня на ней было темно-красное платье, — и они прекрасно сочетались с ее смугловатой кожей. Природа одарила ее элегантностью, и даже в не очень дорогой одежде она выглядела модной и красивой.
— Она такой хороший друг всем нам, — сказала я с легким укором.
Я единственная иногда говорила с мамой в таком тоне. Отец, ненавидевший любые ссоры, неизменно оставался мягким и добрым. Он был готов на все, лишь бы избежать возможных огорчений. Ну а Люси, так как она служила у нас — хотя мы с отцом постоянно старались заставить ее забыть об этом, — быстро откликалась на мамины причуды, поскольку уважала себя и твердо решила, что не станет даром есть хлеб.
— Боже мой, Люси, — говорила я ей часто, — тебе не следует этого бояться. Ты для нас и поводырь, и утешительница, и друг, а за все получаешь как экономка!
Люси отвечала так:
— Я всегда буду благодарна за то, что вы разрешили мне приехать сюда. И надеюсь, вы никогда об этом не пожалеете.
Мама сетовала, что ветер холодный, солнце слишком жаркое и головная боль, с которой она проснулась утром, становится все невыносимей. Люси вернулась с подушкой и подложила ее под спину маме, которая поблагодарила ее слабым голосом.
…Они пересекли лужайку. Вид у них был немного вызывающим, наверное, из-за того, что они явились без приглашения и их никто не представил. Молодой человек был высокого роста, темноволосый, так же как и девушка. Не красавица, но, видимо, жизнерадостная и энергичная, она выглядела очень привлекательной.
— Добрый день, — сказал Стирлинг. — Мы пришли забрать шарф моей подопечной.
Такое заявление показалось мне странным. Не верилось, что он мог быть ее опекуном. Она скорее всего мне ровесница, а ему, Наверное, было столько же лет, сколько Люси. И тут я увидела зеленый шарф, лежащий на траве. Девушка что-то говорила о том, как его сдуло ветром с шеи и перенесло через стену.
— Пожалуйста… — начала я.
Мама застыла в удивлении, Люси оставалась совершенно спокойной. Затем я заметила, что у девушки из руки шла кровь, и спросила, не случилось ли чего. Она ответила, что это так, ерунда. Люси сказала, что руку надо перевязать, и предложила проводить девушку в комнату миссис Гли. Девушка запротестовала, но в конце концов Люси увела ее, и я осталась со Стирлингом и мамой.
Я спросила, не хочет ли он чая, и тот ответил, что выпьет с огромным удовольствием. Стирлинг совсем не походил на тех мужчин, которых я знала, правда, в то время таких было немного. Мне кажется, я сравнивала его с Франклином Уэйкфилдом, хотя трудно было найти столь разных людей.
Я спросила его, где он живет, и с удивлением услышала, что в Австралии.
— Австралия, — сказала мама, наклоняясь немного вперед в своей коляске, — это очень далеко.
— Двенадцать тысяч миль или что-то вроде этого. С ним было очень легко, приятно. К тому же вторжение незнакомцев вывело наши послеобеденные часы из состояния привычной монотонности.
— Вы здесь останетесь навсегда? — спросила я.
— Нет, отплываю послезавтра.
— Так скоро! — Хотя это и нелепо, но я почувствовала сожаление.
— Мы с моей подопечной отправляемся на «Кэррон Стар», — пояснил он. — Я приехал, чтобы забрать эту девушку. Ее отец умер, и мы собираемся удочерить ее.
— Как интересно! — сказала я некстати.
— Вы, действительно, так думаете? — Он улыбнулся с иронией, и я покраснела, испугавшись, что покажусь ему глупой. Я не сомневалась, что он сравнивает меня с Норой, такой веселой и умной.
Мама спросила его об Австралии. Какая она? Она знала одного человека, который уехал туда много лет назад.
— Любопытно, — сказал Стирлинг. — А как звали этого поселенца?
— Я… не помню, — ответила мама.
— Ну, что ж, Австралия — большая страна.
— Интересно… — начала, было, мама, но затем умолкла.
Стирлинг сказал, что живет в сорока милях к северу от Мельбурна. Не уехал ли ее друг в Мельбурн?
— Мне трудно сказать, — ответила мама. — У меня не было о нем известий.
— А давно это случилось? — настаивал он. Его губы странно кривились, словно он забавлялся, слушая о мамином друге.
— Я никак не могу вспомнить, — сказала мама и быстро добавила:
— Это было так давно. Лет тридцать назад или даже больше.
— Вы никогда не получали от него никаких вестей?
— К сожалению, нет.
— Досадно. Я мог бы рассказать ему… или ей о вас.
— О! Это было очень, очень давно, — сказала мама. Щеки ее раскраснелись, и она выглядела возбужденной. Я никогда не видела ее такой. Кажется, наш неожиданный гость странно влиял на нас с мамой.
Я подала ему чашку чая; пальцы у него были сильные, загорелые. Когда Стирлинг брал чашку, он улыбнулся. Вокруг глаз у него были морщинки, наверное, из-за яркого солнца. Я спрашивала Стерлинга об Австралии, о том, какой собственностью владела его семья. Оказывается, у них были гостиница в Мельбурне и шахта по добыче золота.
— Должно быть, у вас необычная жизнь, — сказала я.
Он согласился со мной, и я впервые почувствовала беспокойство. Раньше мне никогда не приходило в голову, как скучно в Уайтледиз. Люси постоянно напоминала мне, что я должна Бога благодарить за нашу безмятежную жизнь. Да и Стирлинг восхищался Уайтледиз. Он задавал мне множество вопросов о доме, но в разгар беседы вернулись Люси и девушка с уже перевязанной рукой. Я налила ей чай, и мы продолжали разговаривать о доме.
Затем приехал Франклин. Как всегда обаятельный и очень спокойный. Я знаю его всю жизнь и никогда не видела, чтобы он терял самообладание. Даже в тех редких случаях, когда делал замечание кому-нибудь или отстаивал свои права. Некоторым он показался бы скучным, но на самом деле совсем не был таким. Просто очень рассудительным.
Разница между ним и Стерлингом бросалась в глаза. Стерлинг не обладал манерами Франклина, но его это и не волновало. Безукоризненный покрой костюма Франклина тоже оставил его совершенно равнодушным, я вообще не уверена, что он это заметил.
Вскоре Нора поднялась, сказала, что им пора идти, и поблагодарила за радушный прием. Стерлингу это почему-то не понравилось, и мне было приятно сознавать, что он с удовольствием бы остался. Но я не знала, чем их задержать, и Люси проводила наших гостей до ворот.
Вот и все. Вроде бы ничем не примечательный случай, и тем не менее я никак не могла забыть этих необычных людей. И так как мне хотелось запомнить все в мельчайших подробностях, я и начала вести дневник.
Мы оставались на лужайке до половины шестого, а потом пришел отец Его волосы были в беспорядке, щеки порозовели Очевидно, он хорошо вздремнул — Как потрудились, сэр Хилари? — поинтересовалась Люси.
Лицо отца просветлело: он обожал говорить о своей работе.
— Сегодня дело продвигалось туго, — ответил он, — но я утешаю себя тем, что нахожусь на трудном этапе Мама раздраженно вскинула брови, и Франклин быстро сказал:
— Это вполне естественно Если бы работа шла слишком легко, можно было бы опасаться, что она будет поверхностной.
Только Франклин может сказать то, что нужно в данный момент. Он удобно расположился в садовом кресле и выглядел таким безукоризненным, ласковым, терпеливым. Мать с отцом уже давно решили, что из Франклина выйдет превосходный зять. Мы объединим Уэйкфилд Парк и Уайтледиз. Это очень удобно, так как наши поместья располагались по соседству. Нельзя сказать, что родители Франклина были очень богаты, но говорили, что кое-какое состояние у них есть Да и мы богачами не были. Хотя, кажется, за последние два года с нашими финансами произошло что-то неладное — как только возникал вопрос о деньгах, отец надевал на себя привычную маску безразличия, которая означала, что он не желает говорить на неприятную для него тему Тем не менее, наш брак с Франклином устроил бы всех. Я даже стала воспринимать его как нечто само собой разумеющееся. Интересно, думал ли и Франклин так же? Я всегда восхищалась его почтительным отношением ко мне, однако, он был подчеркнуто вежлив со всеми. Я видела, как деревенская почтальонша зарделась от удовольствия, когда он обменялся с ней несколькими словами. Он был высокого роста — как и все Уэйкфилды — и управлял поместьем своего отца спокойно, но твердо. Его глаза были не голубыми, а скорее темно-серыми, им не хватало тепла, и чувствовалось, что пусть он никогда не сердится, но и особых восторгов тоже никогда не испытывает. Жить с ним рядом было бы, конечно, бестревожно, но вряд ли интересно.
Правда, я никогда не задумывалась над этим, пока двое незваных гостей не нарушили безмятежность того солнечного дня.
— Вы абсолютно правы, — отозвался отец. — Я всегда говорил, что просто обязан взять на себя этот тяжкий труд ради будущих поколений.
— Я уверен, — добавил Франклин, — что его оценят не только наши правнуки, но уже и дети.
Мой отец почувствовал себя польщенным, особенно когда Люси искренне сказала:
— Я уверена, так и будет, сэр Хилари! Затем Люси и Франклин стали разговаривать с отцом, а мама пожаловалась, что у нее опять разболелась голова. Поэтому Люси повезла ее домой прилечь перед ужином.
— Франклин, надеюсь, ты отужинаешь с нами, — сказал отец, и наш друг принял приглашение.
За ужином мама не появилась. Она послала за своей служанкой Лиззи, чтобы та натерла ей виски одеколоном. Доктор Хантер тоже был в числе приглашенных, но он должен был сначала не менее получаса провести у мамы, выслушивая жалобы на нездоровье.
Мистер Хантер появился у нас два года назад и показался нам слишком молодым, возможно, потому, что прежний наш доктор был человек пожилой. Доктору Хантеру было около тридцати пяти лет. Понимая, что мы считали его не очень опытным врачом, он изо всех сил старался завоевать хорошую репутацию. Он умел всех развлечь, и мама любила его, что было весьма важным.
Ужин прошел в непринужденной обстановке. Молодой доктор рассказывал разные смешные истории, а Франклин — свои, но, как обычно, с холодным юмором. Я была рада, что мама велела принести ей ужин наверх, так как постоянные разговоры о болезнях иногда раздражали меня.
Думаю, что и отец был рад тому, что ее нет. Он всегда менялся в ее отсутствие. Казалось, просто упивался своей свободой. Доктор вспоминал своих пациентов, как прикованная к постели старая Бетти Эллари отказалась принять «этого зеленого юнца».
— Я, конечно, признаюсь, что молод, — сказал доктор, — но решительно заявляю, что никогда не был и не буду зеленого цвета.
— Бедняжка Бетти! — сказала я. — С тех пор, как помню себя, она не вставала с постели. Каждое Рождество я приносила ей одеяла, жареную курицу и сливовый пудинг. Когда коляска останавливалась у ее двери и мы выходили, она всегда кричала: «Входите, мадам! Добро пожаловать и вам и вашим подаркам!»Я обычно чинно восседала на стуле у ее кровати и слушала рассказы о том времени, когда дедушка Дориан был еще жив, а мама выезжала в свет со своей мамой.
— Старые традиции сохраняются, — сказал Франклин.
— И очень хорошо. Ты согласен, Франклин? Франклин ответил, что не во всех случаях следует придерживаться традиций.
После ужина Люси разговаривала с доктором о чем-то очень серьезном, а мы болтали с Франклином. Я спросила его мнение о людях, которые у нас сегодня побывали.
— Ты имеешь в виду молодую леди с шарфом?
— Нет, обоих. Они показались мне ужасно необычными.
— В самом деле?
Было видно, что Франклин так не думал и даже почти забыл о них. Тогда я повернулась к Люси и доктору. Он рассказывал о своей экономке, миссис Девлин, которая, похоже, пила больше, чем следовало.
— Надеюсь, — сказала Люси, — вы запираете крепкие напитки.
— Дорогая мисс Мэриэн. Если бы я это делал, я бы ее потерял.
— Это была бы серьезная потеря?
— Вы совершенно не представляете себе все тяготы жизни холостяка, когда он полностью зависит от двух служанок. Бог мой, если бы не миссис Девлин, я бы умер от голода, а мой дом превратился в свинарник.
Бедная Люси. Если она собирается когда-либо выйти замуж, то делать это надо поскорее. Она была бы доктору прекрасной женой, во всем помогала бы ему. Правда, в таком случае наша семья лишится ее, но не следует быть эгоистами.
Я обернулась к Франклину и чуть не прошептала ему, как было бы замечательно, если бы Люси и доктор Хантер поженились. Но с Франклином о таких вещах говорить было нельзя: он счел бы, что обсуждать шепотом такие вопросы — дурной тон. Да и вслух некрасиво говорить о том, что касается только двоих. Боже мой! До чего он бывает утомительным! Как много интересного он упускает в жизни!
Мне удалось завести общую беседу, и доктор Хантер начал рассказывал нам смешные истории о своей прежней жизни и работе в госпитале. Но вскоре после десяти Франклин с доктором откланялись, а мы стали готовиться ко сну.
Когда я пошла пожелать маме спокойной ночи, она еще не собиралась спать. Такого раньше не бывало.
— Присядь, Минта, и давай немножко поболтаем. Сегодня я не усну.
— Но почему? — спросила я.
— Ты же знаешь, Минта, — сказала она с укором, — у меня плохой сон.
Тогда я подумала, что она собирается подробно описать мне свои страдания, но ошиблась. Мама быстро добавила:
— Мне надо с тобой поговорить. Тебе многое не известно. Надеюсь, моя девочка, твоя жизнь сложится более счастливо, чем моя.
Мне казалось, что, имея терпеливого мужа, великолепный дом, слуг, готовых исполнить любую ее прихоть, мама вряд ли нуждалась в сочувствии. Но, как уже часто бывало, притворилась, будто внимательно ее слушаю, и совершенно машинально произносила свои «да», «нет», «какой ужас», даже не понимая, о чем речь.
Вдруг что-то меня насторожило, так как она сказала:
— Эти двое сегодня заставили меня все вспомнить вновь. Тот молодой человек приехал из Австралии. Именно туда он уехал много лет назад.
— Кто, мама?
— Чарльз. Жаль, что ты его не знала. Других таких я больше не встречала.
— А кто это?
— Как ты можешь спрашивать? Мой учитель рисования. Но он был больше, чем учитель. Я помню тот день, когда он приехал. Я сидела в классной комнате, мне было тогда шестнадцать лет, а ему немногим больше. Он вошел с таким гордым, даже надменным видом. И сказал: «Вы мисс Дориан? Я приехал, чтобы учить вас». И он научил меня многому, Минта, очень многому.
— Мама, — спросила я, — а почему эти люди напомнили тебе о нем?
— Потому, что они приехали из Австралии. Именно туда отправился и он, вернее его сослали. Чем-то этот молодой человек похож на Чарльза. Ему тоже было безразлично, что люди думают о нем. Он знал, что не хуже, нет, лучше их. Ты меня понимаешь?
— Да. Кажется, да.
Она вся преобразилась. Ноющего инвалида как не бывало. Мама стала такой же красавицей, какой, наверное, была в молодости.
— Расскажи мне, — попросила я.
— О, моя дорогая Минта, как будто это было вчера. Я бы хотела описать тебе Чарльза.
— Ты очень любила его?
— Да, — ответила она. — Всю жизнь. Это было предательством по отношению к моему отцу, и я запротестовала.
— Наверное, потому, что он ушел из твоей жизни молодым, красивым, ты и запомнила его таким. А если бы увидела сейчас, то, возможно, и разочаровалась бы.
— Если бы я могла увидеть сейчас… — В ее глазах появилось мечтательное выражение. — Этот молодой человек так многое воскресил в моей памяти… Дни, которые мы проводили в классной комнате… А потом он сказал, что мы должны работать на природе. Обычно мы сидели под каштаном, под тем же, где и сегодня, и он рисовал цветы или птицу, а я должна была копировать его рисунки. Потом мы вместе гуляли, рассматривали деревья, цветы, разных букашек и старались изобразить их на бумаге. Он был в восторге от Уайтледиз, как и Люси. Странно, что наш дом производит на людей такое сильное впечатление. Он мог часами говорить о нем. А потом мы полюбили друг друга и собирались пожениться, но твой дедушка не мог этого допустить.
— Тебе было только семнадцать лет, мама. Может быть, ты просто потеряла голову?
— Есть вещи, в которых ты уверена, даже если очень молода. Поверь… Стоило мне познакомиться с Чарльзом, и я уже точно знала, что ни один человек на свете не будет значить для меня так много, как он. Он предупредил, что мы не должны ничего говорить твоему дедушке, иначе он запретит наш брак и случится что-нибудь ужасное, ведь твой дедушка был очень влиятельный человек. Но дедушка обо всем узнал. Должно быть, кто-то рассказал ему, и Чарльза уволили. Мы хотели убежать. Мой отец боялся Чарльза — слишком он отличался от других молодых людей. С меня не спускали глаз, но до меня тайком доходили его записки и мы готовились. В ту ночь, когда мы должны были скрыться, Чарльз пробрался в мою комнату. Я отдала ему свои драгоценности, чтобы он положил их в карман, пока мы будем спускаться из окна. — Губы ее задрожали. — Нас предали. В комнату ворвались. У Чарльза нашли драгоценности, и он был приговорен к семи годам заключения. Твой дедушка жестоко разбил мое сердце.
— Бедная мама, какая грустная история! Но была бы ты с ним счастлива?
— Как ни с кем другим. Он думал, что если мы поженимся, отец со временем простит нас. В конце концов, я была его единственной дочерью, а наши дети стали бы его внуками. Чарльз обычно говорил: «Не бойся. Наши дети будут играть на лужайках Уайтледиз». Мне этого не забыть.
Я поняла, почему все эти годы она была такой раздражительной. Судьба обманула ее. Маме довелось жить не с любимым человеком, а с мужем, которого ей навязали. Мне следовало бы быть с ней более терпеливой. Теперь я попытаюсь.
— Я всегда чувствовала, — продолжала она в несвойственном ей порыве откровенности, — что мне надо было что-то сделать. Я была единственным ребенком. Могла бы пригрозить, что убегу или покончу с собой. И если бы я решилась на это, возможно, все сложилось бы иначе. Но я боялась твоего дедушку и безропотно позволила им забрать Чарльза, а через пять лет вышла замуж за твоего отца, потому что этого хотел мой отец.
— Ну, мама, — напомнила я ей. — Папа очень хороший человек. А этот учитель рисования мог бы не оправдать твоих надежд.
— Жизнь с ним, наверное, не всегда была бы легкой, но она того стоила!
— Ты можешь благодарить судьбу за многое, мама, — напомнила я ей опять, но она только слабо улыбнулась.
— Когда ты родилась, Минта, я немного смирилась. Но это произошло спустя годы после нашей свадьбы. Я думала, у нас уже не будет детей. Возможно, если бы ты появилась раньше… А потом твое рождение так повлияло на мое здоровье.
Вспоминая о своей тяжелой беременности, о страшных муках, которые она испытала во время родов, мама вновь становилась прежней — слабой, болезненной женщиной. Все это я уже слышала раньше, и повторения рассказа мне не хотелось.
— И из-за этих людей, которые пришли к нам сегодня, ты вспомнила о прошлом? — быстро спросила я.
— Как бы мне хотелось знать, что с ним стало, Минта. Его сослали на каторгу. Такого гордого человека!
— Может быть, он оказался достаточно изворотлив и нашел свое место даже там.
Она улыбнулась.
— Только эта мысль и успокаивала меня. Послышался стук в дверь, и вошла Лиззи. Ей было почти столько же лет, сколько маме. Когда-то она была моей няней, а еще раньше — маминой горничной. Она до сих пор обращалась со мной как с ребенком, а с матерью держалась более фамильярно, чем другие слуги. Густые седые, все в кудряшках, волосы служили ее единственным украшением и даже сейчас привлекали внимание.
— Вы не даете своей матери спать, мисс Минта, — сказала Лиззи. — Она, верно, устала.
— Мы разговаривали, — ответила я. Лиззи прищелкнула языком.
— Знаю. — Она повернулась к матери. — Вас уложить?
Мама кивнула, поэтому я поцеловала ее, пожелала спокойной ночи и покинула комнату. Закрывая дверь, я услышала, как мама с необычным возбуждением в голосе говорила:
— Когда сегодня днем я увидела этого молодого человека, мне сразу вспомнилось прошлое. Ты помнишь, как он сидел на лужайке со своим блокнотом?..
Я пошла к себе в комнату. Бедная мама! Как ужасно прожить всю жизнь, предаваясь воспоминаниям и постоянно мечтая о том, что так»и не случилось.
Мне не спалось. Наши неожиданные гости произвели на меня такое же сильное впечатление, как и на маму.
Еще долго я не могла забыть об их визите. Мне бы хотелось все обсудить с Люси, но то, что рассказала мама, предназначалось лишь для моих ушей. У нас висел мамин портрет, который был написан два года спустя после неудачного побега. На нем она, действительно, выглядела красавицей. Но только теперь я разглядела затаенную грусть в ее глазах. Дедушку Дориана я помнила плохо. Знаю только, что от его резких и грубых команд холодок пробегал по моей детской спине. Я хорошо представляла себе, каким суровым он мог быть с собственной дочерью. Разумеется, папа ему подходил — титулованный джентльмен со средствами, мягкий и уступчивый, он легко согласился переехать в Уайтледиз. У папы был дом по соседству и поместье в графстве Сомерсет, которое стало собственностью их семьи в 1749 году. Тогда они многого добились, поддержав Ганноверов. Раньше раз или два в год мы ездили в Сомерсет, но папа продал поместье, а еще раньше дом. Содержать их было очень дорого, а нам нужны были деньги, объяснил он. Интересно, что почувствовала мама, когда узнала, что должна выйти замуж. Но скорее всего она понимала, что потеряла Чарльза навсегда. А все-таки старалась ли она хотя бы притвориться, что любит папу?