Холт Виктория. Тень рыси

   Наступил ноябрь — время стрижки овец. Это была самая главная пора, и Стирлинг с отцом все дни проводили в имении. Я и Аделаида поехали помочь со стряпней. Мы буквально не покладали рук, чтобы накормить и постоянных, и временных работников. Часто по вечерам в имении появлялись бродяги и просились переночевать, обещав отработать назавтра. Поэтому мы никогда не знали, на какое количество людей рассчитывать.
   Эта совсем иная, чем в Уайтледиз, жизнь очень нравилась мне, здесь все было интересно.
   Как-то раз, когда я была на кухне и месила тесто, вошел Джэкоб Джаггер и облокотился на стол.
   — Вы хорошо смотритесь, мисс Нора, — казалось, его маленькие глазки так и пожирают меня.
   — Спасибо, — ответила я. — Надеюсь, мой хлеб будет смотреться не хуже.
   — Мне нравится, когда не лезут за словом в карман.
   — А мне, когда на кухне не болтаются посторонние.
   — Дерзкая, — сказал он. — Очень дерзкая. Мне это тоже нравится.
   — Ну что ж, мистер Джаггер, — съязвила я, — в таком случае вам легко угодить.
   — Вовсе нет, если речь идет о прекрасном поле.
   — Вам не повезло, учитывая нехватку прекрасного пола в этой части света. Если вы будете так любезны и посторонитесь, я буду вам чрезвычайно благодарна. Мне нужно подойти к печке.
   Я почувствовала, как щеки мои запылали, когда открыла заслонки и вынула хлебы.
   — Ого! — сказал он. — Какая красота! Мне бы хотелось почаще видеть вас на этой кухне, мисс Нора. Если надумаете когда-нибудь посмотреть имение, только скажите.
   — Скорее попрошу об этом мистера Стирлинга, — отрезала я, не сводя глаз с румяных караваев, только что вынутых из печи. — Ну, пока, мистер Джаггер, — сказала я без обиняков. — Уверена, мистер Херрик уже заждался вас.
   Одного только упоминания о Линксе было достаточно, чтобы он на мгновение задумался, а потом поклонился и исчез.
   Стоило только покончить со стрижкой овец, как все вдруг вспомнили, что приближается Рождество.
   — Мы празднуем его здесь, — пояснила Аделаида, — совсем, как дома. Так любит отец.
   Она приготовит рождественский пудинг и начинку для пирогов, хотя здесь трудно достать все необходимое. Забьют домашнюю птицу, и, пускай сейчас разгар лета, праздник пройдет не хуже, чем в Англии. Насколько это возможно, конечно. Мне было забавно слышать, как Аделаида, которая никогда в жизни не видела Англии, говорит о ней как о» доме «. Она хорошо знала наши традиции, но все равно постоянно спрашивала меня, как делать то или это, стараясь изо всех сил угодить отцу.
   Мы с ней съездили в Мельбурн и сделали кое-какие покупки. Это было целое приключение, потому что два дня мы жили в гостинице» Линкс «, а в один из вечеров Джек Белл повел нас в театр, скорее всего, следуя распоряжениям Линкса. Мы с удовольствием прошлись по магазинам, и я истратила много денег из тех, что положили на мой счет после продажи акций: накупила всем подарков, а себе — прочные ботинки и материал на платья.
   Через неделю после нашего возвращения я стала замечать, что горничная Мэри, которая опекала меня, чем-то подавлена. Однажды утром, неся кувшин с горячей водой, она споткнулась о ковер и растянулась на полу.
   Когда лужа была вытерта, я спросила:
   — Мэри, что-то стряслось?
   — Почему вы так думаете, мисс Нора? — сказала она, заливаясь краской.
   — У тебя расстроенный вид. Ты все время что-то роняешь. Сядь и расскажи мне, в чем дело.
   Неожиданно Мэри разрыдалась: оказывается, она ждала ребенка и не знала, что ей теперь делать.
   — Ну и что, — ответила я, — это еще не конец света. Может быть, ты выйдешь замуж.
   Она заплакала еще горше. Было похоже, что этого не случится. Она бормотала, что теперь ей придется уйти, чтобы скрыть свой стыд.
   — Не только твой, но и того мужчины, — сказала я твердо. — Он тоже должен отвечать за свои поступки.
   Но Мэри боялась только одного, что ее выгонят на улицу.
   — Этого не будет, — решительно заявила я, словно была здесь хозяйкой.
   Когда я рассказала обо всем Аделаиде, та только вздохнула:
   — Это случается здесь довольно часто. Что делать — мы живем далеко от города, а народ тут молодой и горячий. Они не беспокоятся о последствиях. Кто отец ребенка?
   — Она не говорит.
   Я не очень-то удивилась, когда Мэри в конце концов призналась, что им был Джэкоб Джаггер.
   — Он женится на ней? — спросила я Аделаиду.
   — И не подумает.
   — Если твой отец настоит на этом, женится.
   — Вряд ли он станет настаивать. Нора. Ты еще плохо его знаешь.
   Очевидно, так и было.
   Пусть Мэри рожает в доме и растит здесь своего ребенка. Что касается Джаггера, то, разумеется, он не женится на девушке вроде Мэри. Он хорошо управляет имением, а найти толковых работников нелегко. Таково было решение Линкса.
   Я слышала, как слуги обсуждали его слова.
   — Хозяин очень спокойно ко всему отнесся, — сказал один из них.
   — А как же иначе, если учесть… — ответил другой. Я понимала, что они хотели сказать, имея в виду его собственное поведение.
   У Мэри сразу отлегло от сердца, она была почти счастлива. Я спросила, хотела бы она выйти замуж за отца будущего ребенка.
   — Не дай Бог, мисс Нора!
   — Но все-таки он должен тебе нравиться, хотя бы немного.
   — Никогда. Я боюсь его до смерти.
   — Но…
   — Вы удивляетесь, почему я пошла на это, мисс. Да он просто прижал меня, я ничего и поделать не могла.
   — Но ведь не мог же он взять тебя силой!
   — Боюсь, так оно и было, мисс, — ответила Мэри. Мне стало не по себе.

Глава 4

   Было так необычно — проснуться в жаркое и солнечное рождественское утро. За несколько дней до него мы со Стерлингом привезли из леса какое-то растение, напоминавшее омелу, и повесили несколько веточек над дверью и в центре комнаты. Под ними Стирлинг и поцеловал меня.
   — Пусть это Рождество будет первым из многих, которые ты отпразднуешь здесь.
   — А если твой отец найдет золотую жилу? — спросила я с вызовом. — Тогда нас всех со всеми нашими пожитками отправят в Англию?
   Он ничего не ответил на это. Я знала, что ему и думать не хочется об отъезде.
   Все утро мы с Аделаидой провели на кухне. Пока в печи дозревал сливовый пудинг, готовили кур. Было ужасно жарко. Я вышла на минутку глотнуть свежего воздуха, но на улице было совсем не прохладней. Я постояла там недолго, любуясь цветущими деревьями и вспоминая, что ровно год назад еще была в Дейнсуорт Хауз и не находила себе места от волнения за отца. Да, много произошло за это время.
   Аделаида сказала:
   — Инжир уже поспел. Может быть, собрать немного? — Потом ответила сама себе:
   — Нет, это все испортит, не будет похоже на Рождество дома.
   Днем все собрались за рождественским столом. Я села по левую руку от Линкса, Стирлинг — напротив меня, совсем так, как в день моего приезда. Здесь также присутствовали несколько человек, работающих в имении и на руднике. Джек Белл был занят в гостинице и не смог приехать. После случая с Мэри я старалась не замечать Джэкоба Джаггера, хотя он всячески пытался привлечь к себе мое внимание. Этот человек внушал мне отвращение. Как-нибудь надо будет поговорить о нем со Стирлингом. Я посмотрела на Стирлинга, наши глаза встретились, и он улыбнулся мне такой радостной улыбкой, что я почувствовала прилив счастья.
   Все шло как нельзя лучше. Линкс был настроен очень добродушно; было видно, что ему нравится сидеть во главе стола и воображать, будто он в старом английском доме. Мэри принесла рождественский пудинг, его полили бренди и зажгли. Он оказался очень вкусным.
   Когда, осоловевшие от вкусной еды, мы сидели за портвейном, в кухне раздался громкий шум. Кто-то кричал:» Я хочу встретиться с ним Или дайте мне поговорить с мисс Аделаидой «.
   Аделаида побледнела, поднялась и вышла Вскоре она вернулась.
   Линкс спросил — В чем там дело?
   — Это Лэмбсы. Они вернулись — Зачем? — поинтересовался Линкс — Они вернулись сюда, в дом — Вернулись сюда? Я думал, они отправились искать золото.
   — Ну да…
   — Так ничего и не нашли?
   — У них ужасно жалкий вид, — сказала Аделаида.
   — Они мне здесь не нужны, — холодно бросил Линкс.
   Я пыталась поймать его взгляд, но он не смотрел на меня.
   — Может быть… — начала Аделаида.
   — Скажи, пусть убираются. Я не беру назад людей, сбежавших от меня Аделаида повернулась, чтобы уйти. Я поднялась со стула — Они, наверное, голодны, — сказала я Линкс сверкнул на меня своим стальным взглядом.
   — Они хотели разбогатеть Если им не удалось, это не мое дело. Когда они уходили отсюда, то уходили навсегда.
   Аделаида вышла из комнаты, и я села, не зная, что ответить. Праздничное настроение улетучилось.
   Когда утром мы со Стирлингом отправились на прогулку, я все еще думала о Лэмбсах.
   — Это было так жестоко, — сказала я. — Тем более в Рождество.
   Стирлинг совершенно не переносил, когда порицали его отца.
   — Какая разница, в какой день?
   — Вообще-то, да, — согласилась я. — Так поступать жестоко в любой день, но в Рождество особенно, если учесть, что означает сам праздник.
   — Мы не можем позволять нашим работникам уходить, когда им вздумается, а потом ждать их с распростертыми объятиями.
   — Допустим, что так, но хоть накормить-то их можно было. Помочь как-то.
   — Скорее всего, Аделаида так и сделала.
   — Но он не помог им.
   Стирлинг упрямо сжал губы. В эту минуту я поняла, что ревную Стирлинга к его отцу. Для него Линкс всегда будет на первом месте.
   Мы не переставали спорить и, в конце концов, поссорились, когда я заявила, что у Стирлинга вообще нет собственного мнения, а потому он с готовностью принимает все, что говорит ему его папочка. А он назвал меня самоуверенной училкой, которая считает, что, если однажды учила пятилетних девчонок, то может поучать и старших… Да, старших и тех, кто лучше меня.
   Я ускакала вперед, разозленная и обиженная, так как в мечтах уже представляла себе, как останусь со Стирлингом навсегда и выйду за него замуж. Мне хотелось, чтобы Стирлинг уважал меня, привязался ко мне, хотелось стать для него важнее всех на свете Но я знала: пока существует Линкс, этого не будет На следующий день Стирлинг вел себя так, будто ничего не случилось. Похоже, он относился ко мне, как к сестре. Но я знала, что рано или поздно стану ему так же необходима, как и он мне.
   Имя Лэмбсов больше не упоминалось у нас в доме. Аделаида, конечно, помогла им, я была просто уверена в этом. У Мэри опять улучшилось настроение, она заметно пополнела. На конюшне я часто видела Джимми, слышала, как он насвистывает, и была рада, что у него все в порядке. Поэтому очень удивилась, когда в начале февраля он исчез.
   Старая история! Он признался одному из конюхов, что собирается найти золото.
   Когда Линкс узнал об этом, то рассмеялся.
   — Еще один, — сказал он. — Не бери мальчишку назад, когда ему надоедят золотые россыпи.
   В этот вечер он пригласил меня сыграть с ним в шахматы. Мы не сразу сели за доску, и я поняла, что он начнет дразнить меня из-за Джимми, потому что уже знал, как я старалась ему помочь.
   — Бессмысленно изображать из себя ангела-хранителя, Нора, — сказал он. — Давай, выпей со мной рюмочку портвейна. — Он наполнил рюмки. — Видишь, что произошло с Джимми.
   — Но вам же понятна страсть найти золото?
   — Конечно. Я сам это испытал.
   — Так почему же вы так суровы к другим?
   — Меня не интересуют другие. Только я сам.
   — Но Лэмбсы…
   — Ты меня ненавидела тогда, правда?
   — Вы очень жестоко с ними поступили, да еще в Рождество!
   — Дорогая Нора, дата не имеет абсолютно никакого значения.
   — То же самое говорил и Стирлинг. — Вы обсуждали это с ним?
   — Я обсуждала это с ним.
   — И яростно на меня нападала.
   — Да. Но он защищал вас. Линкс улыбнулся. Затем сказал:
   — Нора, жизнь — жестокая штука. Ты слишком сентиментальна, слишком чувствительна. Когда-нибудь это принесет тебе боль…
   — Разве вы сентиментальны? Чувствительны? Нет. Но вам ведь тоже причинили боль… Боль, которую вы никогда не забудете.
   Приподняв бровь, он взглянул на меня. Затем вытянул руки так, что задрались манжеты рубашки, и я увидела шрамы на его запястьях.
   — Наручники, — сказал он. — Цепи и кандалы. Следы так и остались.
   — Но теперь-то вы не в кандалах. Вы — господин. Вы правите судьбами всех, кто живет с вами.
   — Но шрамы остались.
   — На сердце они бывают не менее глубокими, чем на руках.
   Линкс помолчал немного. Глаза его сузились, и он продолжал:
   — Ты права, Нора. То, что случилось со мной, не забудется никогда.
   Глаза его вспыхнули, и я поняла, о чем он думает.
   — Вы все еще помышляете о мести? Не слишком ли долго?
   — За такие пытки? Если бы не один человек, мне не пришлось бы испытать эти годы унижений и позора.
   — Но сейчас вы здесь. У вас есть все, о чем может мечтать человек. Вы — король в своих владениях. Вы внушаете страх и трепет многим — разве не этого вы добиваетесь?
   Он посмотрел на меня и чуть заметно улыбнулся.
   — Ты храбрая девочка, Нора. Тебя совершенно не волнует, что можешь обидеть меня.
   — Я знаю, что такие, как вы, не терпят критики. Так надо же хоть кому-то высказать ее.
   — И этим человеком решила стать ты?
   — Просто я хочу показать, что не боюсь вас.
   — А если я попрошу тебя покинуть мой дом?
   — Уложу свои вещи и уеду.
   — Куда?
   — Не все ли равно? Это лучше, чем оставаться там, где ты никому не нужна.
   Он не спускал с меня своих синих глаз.
   — И ты считаешь, что никому не нужна здесь?
   — Я в этом не уверена.
   — Ну-ка скажи мне правду.
   — Вы дали слово, моему отцу, а поскольку вы человек, который держит слово, если…
   — Так, так, продолжай.
   — Если это не причиняет вам каких-то неудобств.
   — Поверь мне, Нора, твое присутствие в доме не приносит ни малейших неудобств. Иначе ты бы для меня просто не существовала. Ты была откровенна со мной, и я буду столь же откровенен: ничего не имею против увеличения моей семьи. Я хотел сыновей, однако, и дочери тоже хороши, иногда даже полезны.
   — Так, значит, от меня есть польза?
   — Не могу сказать, что я недоволен своей большой семьей. Ладно, давай играть. Не забывай, что тебе еще нужно отыграть шахматы.
   Мы начали. Я чувствовала, что его интерес ко мне растет, и ликовала в душе.
   Стирлинг был прав. Нельзя было жить с ним под одной крышей и оставаться к нему равнодушной.
   Стояла жара. По утрам я помогала на кухне или работала в саду, а днем старалась найти местечко попрохладнее: лежала под акацией и читала, хотя настоящей напастью были мухи. Еще лучше было сидеть с делаидой в ее комнате, шить или читать вслух Ей нравились Джейн Остин и сестры Бронте. Она так же, как и ее отец, проявляла страстный интерес ко всему английскому. Она сидела очень тихо, сложив руки на коленях, но мне казалось, что ей хочется побыть со мной наедине и поговорить о том, что случилось когда-то в местечке Розелла Крик.
   Так проходило то лето. Но скоро должны были наступить холода, и Аделаида предложила съездить в Мельбурн, чтобы купить кое-какие вещи. Их, конечно, могли доставить на дом, но Аделаиде очень нравилось самой выбирать все, что нужно. Теперь, когда я освоилась в здешних местах и стала неплохой наездницей, мы могли бы отправиться верхом и даже разбить лагерь в пути.
   По вечерам я нередко играла с Линксом в шахматы. Ему неизменно доставляло садистское удовольствие наблюдать, как ужасно мне хотелось его обыграть. У меня уже стало какой-то навязчивой идеей постоянно доказывать Линксу, что я его не боюсь, хотя мои чрезмерные усилия скорее доказывали совершенно обратное.
   Тем не менее, те вечера в библиотеке, под лампой из розового кварца, отбрасывающей мягкий свет на шахматные фигуры, уже стали частью моей жизни. Мне нравилось сидеть напротив Линкса, наблюдать за этими длинными артистичными пальцами. Я начинала безумно волноваться, когда замечала, что еще несколько ходов — и я объявлю ему шах. Но у него всегда был наготове какой-нибудь сокрушительный ответный ход, который вынуждал меня переходить от атаки к обороне. Я поднимала голову и встречалась с его завораживающим взглядом. Глаза Линкса, полные веселья, блестели от удовольствия.
   — Сегодня опять не получилось, Нора, — говорил он. — Какая жалость! Это такие необыкновенные фигуры. Взгляни на эту ладью. Какие тонкие линии!
   А когда ты выиграешь, все равно будешь играть со мной? Мне бы не хотелось, чтобы наши партии прекратились только потому, что успех перешел от одного к другому.
   Я все лучше узнавала его, бывали даже минуты, когда он, казалось, снимал тот непреодолимый барьер, который делал его гордым, неуязвимым, всемогущим.
   Как-то раз я немного раньше пришла в библиотеку. Постучала, но никто не ответил, и я вошла. Линкса в комнате не было, и я с удивлением отметила, как изменило ее отсутствие хозяина. Теперь это была самая обычная, хотя и мило обставленная комната, с плотными коврами и тяжелыми бархатными шторами. За отдернутым занавесом виднелась приоткрытая дверь, о существовании которой я прежде не знала. Я подошла и заглянула в нее.
   Он был там, но увидел меня не сразу. Перед ним на столе были расставлены несколько полотен.
   Линкс поднял голову.
   — А, Нора, — сказал он. — Уже пора?
   — Я немного раньше времени. Мои часы спешат. Он помолчал, а затем сказал:
   — Входи.
   На мольберте был натянут холст, на стуле лежал забрызганный краской пиджак.
   — Вот мое убежище, — сказал он.
   — Я помешала?
   — Наоборот, ты здесь по моему приглашению.
   — Вы художник.
   — Это вопрос?
   — Нет. Я знаю.
   — Ты удивлена? Не думала, что обладаю такими талантами? А может быть, считаешь, что у меня его вообще нет, таланта? Вот, суди сама!
   Он взял меня под руку, впервые.
   — Все эти картины на стенах написаны мной, — сказал он.
   — Вы настоящий художник.
   — Сразу видно, что ты не знаток.
   — Но эти картины!..
   — Они лишены техники или как там это называется, и очень далеки от совершенства.
   Я остановилась перед портретом женщины. Мне показалось ее лицо знакомым.
   — Ну как, нравится?
   — Да. Лицо мягкое, нежное и выражение такое… доброе.
   — Ты хотела сказать что-то другое?
   — Не знаю. В ней есть что-то беспомощное, жалкое.
   Он кивнул и подвел меня к следующей картине.
   — А это автопортрет.
   Сходство было несомненным, но только внешнее: густая копна светлых волос, борода, гордое лицо. Однако это был не тот самолюбивый, властный человек, которого я знала.
   Потом он показал картины, расставленные на столе. Так это же Уайтледиз — тот самый, где мы были со Стирлингом.
   — Вот он, — невольно вырвалось у меня.
   — Ты ходила туда со Стирлингом. Он рассказывал мне, как ветром у тебя сорвало шарф.
   — Стирлинг, видно, рассказывает вам обо всем.
   — Ну, кто же это рассказывает обо всем? Но я знаю многое из того, что на душе у Стирлинга. Как-никак он мой сын.
   — И вы любите его больше всего на свете.
   — Это не совсем так. Я способен на сильное чувство, но не дарю его всем без разбору. Однако это не значит, что, полюбив, я скуплюсь на проявление чувств.
   — Как вам удалось написать дом, которого вы никогда не видели?
   — Разве? В этом доме. Нора, я жил. Я его хорошо знаю.
   — Вы там жили Это ваш дом? Так вот почему вы построили точно такой же?
   — Ты слишком торопишься с выводами. Да, я там жил, но он мне не принадлежал. Я работал там год в скромной должности учителя рисования юной дочери хозяина дома.
   — И Стирлинг случайно обнаружил это…
   — Ты опять ошибаешься. Стирлинг ездил туда, потому что он знал о доме. Я посылал его туда — Так вот почему мне пришлось встретиться с ним в Кентербери. Вы хотели знать, изменился ли дом с тех пор, как вы были там последний раз? Ведь дома не очень-то меняются. Только люди в них…
   — А вот тут ты права. Я хотел, чтобы он увидел не столько дом, сколько живущих в нем людей.
   — Вы знали их давно? Он этого не сказал. Даже не назвал им своего имени. Да они и не спросили.
   — Он в любом случае не выдал бы себя — это было бы неразумно.
   — А что, у вас какая-то ссора с той семьей? Он рассмеялся горько, зло, а потом сказал.
   — Вряд ли я мог с ними поссориться. Я был всего лишь учителем рисования. Тогда они были богаты. Не то что теперь. Времена меняются, а старик был азартным игроком и не очень умелым. Наверное, он проиграл уйму денег после моего ухода.
   — Что, я полагаю, доставляет вам удовольствие.
   — Ты правильно полагаешь. А разве ты любила бы человека, который обрек тебя на изгнание из страны, на семь лет каторжных работ?
   — Так этот человек был владельцем Уайтледиз?!
   — Он самый, не кто иной, как сэр Генри Дориан.
   — Почему он так поступил?
   — Ограбление.
   — А вы были невиновны?
   — Абсолютно невиновен!
   — Но разве нельзя было доказать это?
   — Конечно, можно, если бы со мной поступили справедливо. Но он и его друзья позаботились о том, чтобы этого не случилось. Он заявил, что я незаконно находился у него в доме. Я, действительно, был в доме без его ведома, но не с целью ограбления.
   — Я видела тот дом и тех людей. Там была прелестная девушка — Минта и еще ее мать.
   — Расскажи мне о ней. Стирлинг не смог ее описать. Женщинам всегда удается это лучше, чем мужчинам.
   — Так это ей вы давали уроки рисования? Линкс кивнул. Я продолжала:
   — Она была стара… Или, пожалуй, казалась старой.
   — Такой же, как я?
   — Нет, вы не старый. Глядя на вас, забываешь о возрасте. А она производила впечатление капризной, обеспокоенной своим здоровьем женщины.
   — Капризная, — повторил он и беззаботно рассмеялся. — Она была вот такой? Я писал ее по памяти.
   И тут я вспомнила, кого напоминал мне портрет. Ну конечно же, Минту.
   — Нет, — сказала я. — Женщина в кресле не похожа на нее. Разве что могла быть такой много лет назад.
   — Тридцать пять лет назад, когда ей было семнадцать. Тогда она была очень хороша, но не очень способна к рисованию. Я хотел жениться на ней. Но мне было всего девятнадцать. Я был сентиментален и романтичен. Я полюбил Арабеллу, а она — меня. Ты улыбаешься и думаешь:» Как же! Так я тебе и поверю!»Но это правда. Я считал себя не хуже остальных и даже представить не мог, что ее отец, сэр Генри Дориан, откажется от такого зятя, как я. Это верно, у меня ничего не было за душой, кроме способностей. Но я мог бы управлять его поместьем, как никто другой. Если бы не этот глупец, семья не была бы теперь доведена… да что там говорить, почти до нищеты. Наверное, это мучительно, когда приходится считать каждый медяк, а ты уже привык к роскоши и, кроме того, должен заботиться о поддержании своего положения в обществе.
   — А что произошло дальше?
   — Ее отец был вне себя от моего предложения. Как это его дочь выйдет замуж за простого учителя рисования?! Ни за что! Он уже, верно, присмотрел ей какого-нибудь хлыща из благородного семейства. И тогда мы с Беллой решили бежать. В доме служила горничная, которой она доверилась. Глупышка Белла! Горничная ее выдала. Меня уволили, но однажды ночью я вернулся за ней. По приставной лестнице я проник в комнату Беллы. Она передала мне свои драгоценности, и только я положил их в карманы, сэр Генри ворвался со слугами. Так все и случилось.
   — Но ведь она могла объяснить.
   — Она пыталась это сделать, плакала, умоляла отца выслушать ее… Но те сочинили, будто она была потрясена и не сознавала, что говорит: будто я угрожал ей. Им надо было избавиться от меня. Они знали, что, оставшись в Англии, я бы со временем уговорил Беллу вернуться ко мне. А потому сделали все, чтобы выдворить меня из страны.
   — Какая ужасная история, — сказала я.
   — Что верно, то верно. Если бы только ты видела ту грязную тюрьму, каторжное судно. Нора. От оков появились язвы, они стали гноиться. Целые месяцы я провел в трюме, закованный вместе со всяким сбродом из Англии: грабители, проститутки, убийцы… всех их везли в Австралию. Как же, дешевая рабочая сила. Я помню день, когда мы прибыли в Сидней, как поднялись на палубу. Ослепительный солнечный свет, синее море кругом, и птицы. Яркие, всех цветов радуги, они носились над нами и стрекотали. Меня вдруг поразило, что они свободны!.. Нора, ты когда-нибудь завидовала птицам? И тогда я задумал месть. Настанет день, когда я отплачу за все, и мысль об этом вселила в меня желание жить.
   — Вскоре вы женились. На дочери своего хозяина.
   — Так ты очень много обо мне знаешь.
   — Вы быстро забыли Арабеллу.
   — Я никогда не забывал ее. Меня можно упрекать в чем угодно, но только не в ветренности.
   — Но ведь вы женились на другой.
   — На Мейбелле. Видишь, и у нее то же имя — Белла. Но не в этом дело. Ее могли звать Мэри, Джейн, Грейс, Нора, как угодно.
   — А она напоминала вам ту, другую Беллу?
   — Никогда, — произнес он пренебрежительно.
   — Бедняжка Мейбелла! — сказала я.
   — Должен признать, это был брак по расчету.
   — Но, возможно, ее это не устраивало?
   — Нет, она страстно хотела этого.
   — И никогда потом не сожалела?
   — Я вижу, Джессика тебя во многое посвятила. Бедняжка Джессика! Она очень завидовала Мейбелле.
   — А мне показалось, что она была предана своей сестре.
   — И это тоже, конечно. Джессика так ухаживала за ней, когда та болела.
   Я не призналась, что мне известно, какие это были болезни.
   — Ну, что об этом говорить! Со всем этим покончено.
   Но ведь вы так не считаете. Вы сказали, что никогда не забудете случившегося.