Христофоров Игорь. Воровские гонки

   - Сам, козел, про Кузнецова расскажешь или ботинком тебя в рожу сунуть?
   Кровь залила бледно-сизое, отсидочное лицо парнишки. Он провел по подбородку указательным пальцем правой руки, будто и вправду стирая стекающую сквозь кожу кровь, и еле ответил:
   - А-а... ты... а-а... я... а-а... чего ты... а-а... Ку... Кузнецова какого... а-а... вешаешь? Я а-а... Кузю и пальцем того...
   - Погоди, - снова вышел на первую роль в разговоре мужчина в маске. Мы тебя не про Кузю спрашиваем, - и, повернувшись к бородачу, разъяснил: Кузя, или Кузнецов Гога, это авторитет у группировки, которая пасет микрорайон комбайнового завода. Их так и зовут - комбайнеровские. Березовские Кузю не тронут. Кузя - почти вор в законе...
   - А то! - согласился парнишка.
   Его палец покинул подбородок, и лицо снова стало бледнеть.
   - Все равно его брать можно, - решил Дегтярь и тоже вслед за
   парнем провел пальцем по своей бороде. - Только за встречу с
   дедом. Прямая улика: ботинки - дед - бандит...
   - Кто бандит? - опять покраснел парнишка. - Я - честный пацан. Я Михан. Меня а-а... вся Березовка уважает. Я порядок держу и а-а... шантрапу не распускаю!
   - Не гони! - окоротила его маска. - Если б твои "быки" нормально рулили, у вас бы столько народу не зарезали!
   - Это волки! Они а-а... сами по себе! Как я их а-а... мог придавить? Они...
   - Это те, что за бутылку водки могли убить? - вспомнил рассказ курьера Дегтярь.
   - Да... Действительно волки, а не люди, - ответил омоновец в маске. Значит, говоришь, прямая улика?..
   - Без вопросов!
   - К деду точно - прямая, - частично согласился омоновец. - А к Михану?
   Парнишка сделал какое-то странное лицо, напрягся и необычно, одними глазами, улыбнулся.
   - Граждане начальники, - с настороженностью спросил он. - Вы про того а-а... деда базар ведете, что меня сегодня а-а... от столика позвал?
   - Бери его, майор, - устало решил Дегтярь. - Потом все, что нужно, из него вытрясешь... Нутром чую: Кузнецов - его рук дело... Ботинки...
   - Дедок этот а-а... шизик чистый! Он меня а-а... кликнул через официанта и а-а... спросил чтоб а-а... тачку мою а-а... помыть... Я ему чирик а-а... дал и сказал: иди а-а... дед, не мешай гулять. Я ветеранов а-а уважаю... У меня у самого а-а... дед - полный кавалер а-а... Славы...
   - Не гони, Михан, - укорил его омоновец в маске. - В Березовке ни одного полного кавалера ордена Славы нету! Я еще с тех лет... по комсомольской работе помню!
   Дегтярь искоса посмотрел на ухо майора, виднеющееся сквозь боковую прорезь на маске, и ему подумалось, что только бывший комсомольский активист додумался сделать эту прорезь. Вера в следователя, выросшего из рядов активистов-болтунов, ослабела до нуля.
   - Слушай, - не сдержался Дегтярь, - тебе "висяк" нужен или галочка за раскрытие? Ботинка и деда тебе мало?
   - Ну это... У моего деда в натуре первой а-а... степени нету...
   Это а-а... факт... Гнать не буду. Но он а-а... герой еще тот...
   Майор вскинул ко рту треснутую, плотно обмотанную синей изолентой
   рацию и спросил кого-то из подчиненных:
   - Деда взяли?
   Как он что-либо расслышал в диком хрусте и хряске, продравшемся из рации, Дегтярь так и не понял.
   - Тогда ведите на кухню, - приказал майор. - Что?.. Директор ресторана угрожает?! Скажи, чтоб заткнулся! А то я к нему завтра налоговую полицию пришлю!
   Вот это уже Дегтярю понравилось. Обесцветившийся, бледный, как моль, образ майора стал наливаться новыми красками. Он только теперь понял, что мальчика-главаря с именем-кличкой Михан майор все-таки арестует.
   Деда ввели два омоновца. Рядом с ним они смотрелись двумя бетонными опорами моста, между которыми застряла старая дырявая шлюпка.
   - Задержанный доставлен, товарищ майор! - объявила левая из опор.
   "Еще скажи: доставлен на кухню", - мысленно огрызнулся Дегтярь. Он на дух не переносил людей, которые говорили о том, что всем присутствующим и без того известно.
   - Что в зале? - спросил майор голосом человека, которому совершенно безразлично, что происходит в зале.
   - Обыск закончен. Изъяты три ствола, шесть ножей и семь тысяч с лишним долларов...
   - Доллары верни, - поморщился под маской майор.
   - Есть! Доллары сейчас вернем, - недовольно ответил омоновец и ушел в зал.
   - Вы задержаны по обвинению в... в... в соучастии в убийстве, объявил деду майор.
   Из горла у деда вырвался звук, похожий на хруст, с каким шлюпка ломает дно садясь на мель. Он вскинул треух, намертво сжатый в побелевших пальцах, икнул и снова ничего не сказал.
   - Вас спасет только чистосердечное признание, - заученно продолжил майор.
   - Как... ко... кое?
   Глаза деда метались по лицам. Он не мог понять, кто же говорит. Несмотря на бешеную дальнозоркость, очки он никогда не носил, но сегодня впервые об этом пожалел.
   - Если вы расскажете, каким образом было совершено убийство Кузнецова, мы будем ходатайствовать перед органами правосудия о смягчении вам меры наказания, - магнитофонным голосом, объявляющим остановку в автобусе, отмолотил майор. - Тем более, что мы уверены: вы случайно стали соучастником убийства...
   - Может, не убийства? - шепотом спросил майора Дегтярь.
   - Граждане а-а... начальники, - ожил Михан, - я, конечно, в институтах а-а... не учен, но я никак не врублюсь, про что а-а... базар?
   - Издеваешься? - прошипел майор.
   Дедок снова издал хрусткий звук и замолотил не медленнее зерноуборочного комбайна, собирающего богатый урожай:
   - Я понял! Я уже понял! Токо не арестовуйте мине! Я никого не убивал! Мине токо попросили на утой остановке у дома с железными дверями посидеть и уйтить оттуда токо кода хто мине преследувать втихую встанет...
   - Ты чего городишь? - не понял ни слова майор.
   - Погоди, - взял его за руку Дегтярь. - Говори, дед.
   - А я и говорю, што отсидел, а как коротенькой такой пацаненка из железной двери вышел и встал мине увзглядом сверлить, я и понял, што мужик дело говорил, - молотил и молотил дед, для убедительности взмахивая костистой ручкой, сжавшей треух. - Я, как он учил, тихенько до дому доехал, через стеклы ув доме засек, што пацаненок ушел, а яму на смену другой, помордатее, у кусты засел, я и сделал, как стемнело, второе, што мужик просил. Я до энтого ресторанту кабацкого типа добралси, проверил, што увторой пацаненок за мной идет, и тогды, значит, сунул генералу на увходе зеленую бумажку на десять долларов...
   - Какому генералу? - вконец запутался майор и одним движением отер пот с лица о шершавую ткань маски.
   - Швейцару, - поправил Дегтярь.
   - Вот-вот... Яму, штрейцару!.. Он кликнул такого мужичка, што в одежонке как артист...
   - Официанта, - теперь уже понял майор.
   - А тот кликнул мине, как и велел тот мужик, энтого самого парня... Вот... И яму я сказал так, как тот мужик просил... Сказал, што хочу яво машину помыть и усе...
   - Не может быть! - не сдержался Дегтярь.
   - Почему не может? - вытянул и без того худое лицо дед. - Я машину враз помыть могу! Деньги они завсегда нужны. А тот мужик попросил и...
   - А я вам чо а-а... бухтел? - с победным видом спросил Михан. - Он меня про а-а... тачку спрашивал! А на хрена мне а-а... его мытье нужно! У меня и так а-а... шестерок хватает!
   Дегтярю до боли в макушке захотелось спать. Прямо здесь, в духоте кухни, уже сделавшей его спину мокрой и липкой. И еще ему захотелось заплакать. Он еще никогда не встречался с таким хитрым соперником, как этот инкогнито, вчистую переигравший его через деда в серой фуфайке.
   - Как выглядел этот мужчина? - обреченно спросил Дегтярь.
   - Ну как?.. Обыкновенно, значится... Мущщина и мущщина...
   - Какого он роста?
   - Ну, представительный такой... Высокий...
   Дегтярь смерил деда взглядом. Такому все покажутся высокими.
   - Как лицо выглядело?
   - Ну, не могу сказать... Он это... болявый был. Усе время кашлял, шархвом рот и нос кутал... А потом это, граждане начальники, у мине зрение того... не ахти...
   Майор прыснул:
   - Ничего себе ахти! А хвост за собой сразу заметил!
   - Дык чего их не заметить?! Они ж почти у метре за мной чапали! Это и слепой бы увидал...
   - Сколько он тебе заплатил? - спросил Дегтярь.
   - Усе мои!
   - В камере ответит, - пообещал майор. - А тебя, Михан, я все-таки арестую.
   - За что, гражданин а-а... начальник?!
   - У твоего пристяжа... Ну, что с ноздрей, стволик нашли... Тэтэшечку... Въезжаешь?
   - А я-то тут а-а... при чем?
   - Может, ты и ноздрястого первый раз в жизни, как деда, видишь?
   Михан молча свел за спиной руки, вскинул подбородок, как делали герои в фильмах когда их вели на расстрел, и потребовал от майора:
   - Веди, а-а... начальник. Михан теперь закон а-а... завсегда уважает.
   Гигант-омоновец, оставив деда, приблизился к березовскому главарю и вывел его из кухни. И тут же стало слышно, как кипит, булькая, на сковороде масло.
   Пятерней майор содрал с лица маску, и Дегтярь, как и ожидал, увидел совсем не то, что ожидал. По говору у майора чудилось умное интеллигентное лицо, а белый свет ламп облил грубые крестьянские черты: изрытые оспой щеки, рыхлый нос, сдавленный в висках лоб. Без маски он выглядел гораздо хуже.
   - А ботинки? - спросил он Дегтяря. - Ты же говорил по телефону что-то про ботинки...
   - Он у тебя дома был? - спросил деда Дегтярь.
   - Кто? - переложил тот треух из руки в руку.
   - Дед Пихто!
   - А-а... Тот мущщина?!. Нет, не был. Он мине у городе устрел, возле рынку... Он сказал еще, што усе, как за мной слидять, они для хвильму снимають. Для юмора. Прозывается - скрытная камера!.. Я такое по своему телеку видал!
   Дегтярь вспомнил телевизор-ветеран с линзой, вспомнил окурок и, встрепенувшись, попросил майора:
   - Запроси своих, чтоб узнал, какие сигареты курит Михан!
   - А ничего супротив закону я не сделал, - напомнил о себе дедок. - Ни украл, ни пальцем никого не тронул...
   - "Кэмел", - перевел хрип рации на русский язык майор. - Это важно?
   - Где ты ключ от сундука хранишь? - спросил деда Дегтярь.
   - А тебе зачем?
   Треух в руке деда замер.
   - Где-нибудь в шкафу?
   - А откуда... ну, про сундук ты это?..
   - Значит, точно он был у тебя! - наконец-то склеил весь сюжет в одну ленточку Дегтярь.
   - Кто? Ключ? - перепугался дед.
   - Поехали ботинки посмотрим, - предложил майор.
   Пустым невидящим взглядом Дегтярь провел по лицу следователя, потом на такое же неощутимое лицо деда и вдруг почувствовал, что вряд ли когда-нибудь увидит лицо хитреца, подкинувшего ботинки Кузнецова в сундук, а потом приведшего их к главарю березовских бандюг. Рука потянулась к нагрудному карману. Под пальцами хрустнули новенькие стодолларовые купюры. Их предстояло отдать. А отдавать не хотелось. Дегтярь стиснул зубы и ему почудилось, что кто-то сейчас следит за ним через окна кухни и громко-громко, ехидно-ехидно смеется.
   Он резко обернулся, но окон не нашел. Их в кухне не существовало. Кроме одного - раздаточного. Из него был вид на перегородку. А на той перегородке висела картина красноярца Сурикова "Меншиков в Березове". От картины, от обледеневшего окошка, от тулупа Меншикова веяло вселенским холодом. Дегтярю тут же захотелось в Москву, захотелось под лучи солнца, и он с трудом сглотнул это желание. Он не знал, в каком именно Березове отбывал ссылку Меншиков, но явная похожесть на красноярскую Березовку напомнила о машине, оставленной напавшими на Кузнецова-младшего, напомнила о подкинутых ботинках, и Дегтярю еще сильнее захотелось уехать в Москву. Здесь, в Красноярске, конечно же был след, но его стерли, как стирают пыль с полки. Кузнецов-младший исчез и, скорее всего, навсегда.
   Глава тридцать первая
   ВСЕ КАРТЫ ВРУТ
   Жора Прокудин смотрел на счетчик такси, выхлестывающий все новые и новые цифры, и совершенно не мог придумать, как бы не платить за проезд. В Москве это у него получалось в десяти случаях из десяти. Как правило, он убегал из такси на светофоре сразу после того, как красный свет сменится на оранжевый. Но мог и попросить таксиста подождать у подъезда какого-нибудь дома, а тем временем улизнуть через черный ход или крышу.
   Обернувшись, Жора Прокудин окинул хмурым взглядом расположившуюся
   на заднем сиденьи "Волги" троицу, и они все показались ему еще
   противнее, чем до этого. Именно они мешали ему сбежать от
   таксиста. Жанетка сидела с лицом пластиковой куклы. Странное
   чувство жалости, которое Жора испытал к ней во время погони по переулкам Приморска в чужих "жигулях", было намертво уничтожено их ссорой. Топор, уронив опухшую голову ей на плечо, дремал. Таксист, посадивший компанию недалеко от их временного пристанища, так и не поверил в россказни, что у Топора аллергия на морскую соль. Жора бы сам не поверил, если бы ему наплели такую чушь. Справа от сладкой парочки гвоздем сидел бледный поэт по фамилии Бенедиктинов. Жанетка назло Жоре не отпустила его до утра, а утром этот чудик-рифмоплет, заикаясь и запинаясь, предложил свою помощь в отъезде. Помощи от него было не больше, чем от мухи, мечущейся сейчас по салону "Волги", но Жанетка все-таки посадила его в машину. Бенедиктинов символизировал ее победу над Прокудиным. Он был ее знаменем. А знамя победы всегда нужно держать на виду. Впрочем, Бенедиктинов по своей худобе скорее напоминал древко от знамени, чем весь стяг целиком. Он сидел с прямой спиной, с ладонями, плотно сжатыми коленями, и с каждой минутой все сильнее походил уже не на древко, а на сфинкса.
   - А чего ты в объезд рванул? - удивил Жору Прокудина левый поворот "Волги" в узкий проулок. - К вокзалу же прямо!
   За день лежки на раскладухе во дворе он не только сжег намертво пузо и бедра, не только сладко выспался и не только побывал во сне в царстве денег, но и почти наизусть выучил карту Приморска. В ночь перед отъездом ему больше ничего не снилось, кроме этой клятой карты. Улицы выглядели глубокими канавами, площади ямами, извилистая желтая полоса пляжей оврагом, а сам он, превратившись в муравья, ползал по этим канавам, ямам и оврагу, не в силах найти выход и выбраться к спасительной морской синеве. И только на рассвете, встреченном им все на той же раскладушке во дворе, только после пробуждения до него дошло, что муравьи погибают в воде. Ему стало до того страшно, что он решил уехать из Приморска. Тем более, что улиц, начинающихся на "Пр" и заканчивающихся на "я", здесь действительно не осталось.
   - Ты чего, не слышишь? - так и не получил ответ Жора Прокудин. Какого ляда мы свернули?
   - Ремонт дороги, - ответил таксист.
   Каждое слово далось ему с неимоверным трудом. Чувствовалось, что таксисту легче разобрать свою оранжевую "Волгу" на детали, а потом опять собрать, чем говорить минут десять.
   - Я за объезд платить не буду! - отрезал Жора. - Деньги - ум, честь и совесть нашей эпохи! Врубился?! Я совесть не разбазариваю!
   Таксист молча вывернул на оживленную улицу и уперся в стоящий на остановке рейсовый автобус.
   - Ты понял, не буду! Мы так не договаривались! Ты уши по вечерам моешь, гонщик века?!
   - Жора, не жлобись, - тихо потребовала Жанетка.
   - Одножнацьно, - добавил Топор.
   По мере выздоровления его акцент менялся. Если вначале речь Топора напоминала говор то ли чукчей, то ли коряков, то теперь приблизилась к чему-то похожему на монгольский язык.
   Бенедиктов ничего не сказал. Он права голоса здесь вообще не имел. Всего третий раз в жизни он ехал в такси, а рядом, всего через одного пассажира от него, сидела очаровательная, сладко пахнущая девушка, и в эти минуты он вроде бы даже утратил способность рифмовать.
   - А здесь тоже объезд? - не сдержался Жора Прокудин в тот момент, когда таксист свернул вслед за рейсовым автобусом влево.
   Таксист поерзал и отрывисто, одним словом ответил, но Жора ничего не услышал. Перед глазами плавала, то удаляясь, то приближаясь, маршрутная доска на заднем стекле автобуса. Справа от крупного номера тремя строчками тянулись названия: "Сан. "Алмаз" - пл. Большевиков - ул. Ленина - стад. Им. XXV с. КПСС - ул. Пр. Яблонского - сан. "Мечта" - п/лаг. "Зорька".
   - Стой! - вскрикнул Жора.
   Таксист подчинился, и доска поплыла от "Волги". Буквы слились и перестали читаться.
   - Чего ты встал?! - еще громче вскрикнул Жора Прокудин.
   - Ты же сам сказал, - ответила за таксиста Жанетка.
   - Езжай за автобусом, - скомандовал Прокудин.
   - Так он это... влево того... свернет, а нам это... вправо, - ответил шофер, и на его лбу блеснул пот.
   - На автобусе написано: "ул. Пр. Яблонского", - вспомнил Жора. - Что такое "Пр"?
   - Пырр? - издав звук извозчиков начала века, переспросил таксист. Ну, это как бы имя...
   - Какое имя?
   - Ну, Прохор...
   - А кто такой Прохор Яблонский? - не останавливал допрос Жора Прокудин.
   - Ну это... репрессированный.
   Последнее слово весило не меньше тонны. Таксист выжал его из себя и опустил руки с руля.
   - Такой улицы у вас не было! - распахнул дверцу Жора Прокудин и вынырнул на тротуар.
   От таксиста таким манером уже сбегали не меньше десятка раз, и он, стремительно бросив взгляд в зеркало заднего вида, тоже выскочил из "Волги".
   - Открой багажник! - совсем неожиданно для таксиста выкрикнул Жора.
   Таксист подчинился. Открыть багажник было гораздо легче, чем бежать за должником по переулкам Приморска.
   Из черной спортивной сумки, купленной по случаю отъезда, Прокудин выскреб измятую карту, разложил ее прямо на тротуаре и с корточек снизу вверх спросил водителя:
   - Где находится эта улица?! Где?!
   - Вот тут, - пальцем с черным ободом на ногте показал таксист.
   - Где? - не понял Жора.
   - Вот тут.
   - Здесь же улица Свердлова! Пламенного революционера и убийцы царской семьи!
   - Ага. Была Свердлова... А как демократия пошла, то ее это... перены... перена... перемы...
   - Переименовали?
   - Ага.
   - В честь этого репрессированного?
   - Ага.
   Высунувшаяся из салона Жанетка потребовала:
   - Жора, почему мы не едем? До отхода поезда - всего двадцать пять минут!
   - Пыр... я... пыр... я, - забредил Прокудин. - А ведь улица длинная, провел он взглядом по карте.
   - Ага, - уже привычно ответил таксист.
   Слово получалось легко, без усилий. Оно было похоже на работу "дворников" на лобовом стекле в дождь. А-га... А-га...
   - Поехали на этого Яблонского! - неправильно, совсем не по привычным сгибам сложил карту Жора. - В темпе вальса!
   - Жора, осталось двадцать три минуты! - напомнила Жанетка.
   - Ага. Поехали, - обрадовался таксист.
   В маленьких городах все близко. Два поворота - и она нагнали рейсовый автобус. Жора про себя отсчитал номера домов и на цифре "17" сжал руку таксиста на рычаге.
   - Стой! Приехали!
   - Ты что, издеваешься? - змеей прошипела Жанетка.
   - Одножнацьно, - с монгольским акцентом поддержал ее Топор и попытался сесть ровно.
   Бенедиктинов вновь промолчал. Ему уже надоел затылок Прокудина, в который он упрямо смотрел всю дорогу, и не было сильнее желания, чем желание повернуться к Жанетке, но он не верил, что этот поворот никто не заметит.
   - Я на секундочку, - пообещал Жора Прокудин и выбрался на вонючий асфальт.
   - Ага, - согласился таксист.
   После совместного осмотра карты он воспринимал главного из четверки пассажиров почти родным. Даже если бы Жора и вправду сбежал, таксист бы не обиделся. Просто немного удивился. Как удивился бы, если бы сбежал родственник, которого он и без того завтра увидит.
   Судя по этажности домов, ровным асфальтовым дорожкам, скамейкам у подъездов и урнам, впервые увиденным в Приморске Жорой, бывшая улица Свердлова относилась к числу номенклатурных. Он не без трепета в душе вошел в подъезд. Записная книжечка сыщика, уже давно давившая на бедро в кармане брюк, наконец-то увидела свет. Стоя у лифта, Жора Прокудин пролистал ее до странички с последней записью, приблизил к глазам и "ул. Пр-я" медленно превратилась в "ул. Пр. Я". Неужели он принял точку за тире, а слишком великоватую букву "я" не смог раскусить как сокращенную фамилию? Неужели сыщик не ошибся?
   Нумерация квартир на почтовых ящиках заканчивалась далеко за сотню. Шестьдесят четвертый выглядел таким же, как и остальные. Ящик пытался переубедить Жору Прокудина, что он заблуждался.
   Несмотря на то, что лифт гудел и явно ехал вниз, Жора нажал на кнопку, зажег под нею желтую лампочку и тут же вздрогнул от истеричного окрика Жанетки:
   - Мы едем на вокзал или нет?! Мне твои фокусы уже надоели!
   Она стояла в дверях подъезда, солнечный свет обливал ее со спины, и оттого она как бы не имела лица.
   - Едем, - назло себе сказал Жора, и дверь лифта с хряском открылась.
   Из кабины вышел высокий парень с усталым, но благородным лицом.
   Жора Прокудин взглянул на него и чуть и не задохнулся.
   - Здравствуйте, - приветливо сказал парень.
   "Гвидонов", - чуть не сказал вслух Жора и еле прожевал что-то похожее на "Зясьти".
   Следом за Гвидоновым лифт покинул качок со шрамом на лбу. Его, видимо, в детстве не научили волшебным словам. Здороваться он даже не подумал, а на нового человека у лифта взглянул мутно и зло.
   - Ты издеваешься?! - взвизгнула на весь подъезд Жанетка, заставив качка вскинуть правую руку под левую мышку. - У нас до поезда - двенадцать минут! Мы что же вечно будем жить в этом вонючем городе?!
   - Не будем! - огрызнулся Жора Прокудин и жестом прижал себе ладонь ко рту.
   - Ур-род!.. Мы уезжаем без тебя! - не поняла жеста Жанетка.
   Она в ярости пнула дверь подъезда ногой, и Гвидонов с улыбкой обернулся к качку.
   - Люблю энергичных женщин, - пояснил он сопровождающему.
   Плечи качка даже не дернулись. Возможно, он никогда в жизни не думал, стоит ли любить энергичных женщин.
   Они вышли вслед за Жанеткой из подъезда, и Жора Прокудин вынужден был последовать за ними. Жанетку он нагнал уже у дверцы "Волги".
   - Стой! - с силой сжал он ей руку.
   - А-а! - выкрикнула она. - Идиот!.. Ты...
   - Падай в машину и заткнись, - прохрипел Жора Прокудин.
   Она вырвала руку, нырнула под бок к Топору и с удивлением заметила, что Жора уже сидит на своем месте рядом с водителем.
   - До вашего это... поезда совсем ничего, - подал голос таксист.
   - Трогай за этим "жигулем", - почему-то шепотом приказал Жора Прокудин. - За синим. Вот этим, "девяткой"...
   - А вокзал? - удивился таксист.
   - Вокзал отменяется, - вновь прошептал Жора и сгорбился, ожидая удар по затылку нежным кулачком Жанетки.
   _
   Глава тридцать вторая
   ХРАНИТЕ ДЕНЬГИ В СБЕРЕГАТЕЛЬНЫХ МЕШКАХ!
   Ползти по малиннику на исходе лета - редкая по изощренности пытка.
   Жоре Прокудину хватило трех-четырех метров, чтобы навеки разлюбить свое любимое малиновое варенье. Шипы и шипочки, густо усеивающие ветки и нижнюю часть листьев, по-кошачьи исцарапали кисти рук, щеки, подбородок, нос и уши. Больше всего в жизни хотелось их расчесать, но он боялся, что после расчесывания порезы распухнут. Перед глазами стояло раздувшееся лицо Топора. Жора Прокудин совсем не хотел превратиться в его брата-близнеца.
   После четвертого, а может, уже и пятого метра малинника, преодоленного им по-пластунски, в серых некрашеных досках забора мелькнуло отверстие от выпавшего сучка, и Жора жадно припал к нему правым глазом. За огородом в соседнем дворе, за рядами пыльных помидорных кустов белел стенами одноэтажный домик под шиферной крышей. Над домиком висела безмятежная тишина, а растущие справа от него могучие абрикосовые деревья делали завершенной идиллическую картинку. В таком домике хорошо коротать пенсионные дни, смотреть на синеющее вдали море, на безоблачное небо и думать о том, что жизнь прожита не зря.
   - А-а... О-о, - долетели до жориного слуха отголоски слов.
   Левый глаз сменил правый в дырке и первым разглядел людей. От калитки по оранжево-красной, выложенной из кирпичей, дорожке шел Гвидонов, а за ним тенью - охранник со шрамом на лбу. Впрочем, с такого расстояния шрам не просматривался, но Жора Прокудин был уверен, что все-таки заметил его.
   - О-о... А-а, - ответил Гвидонову хозяин дома, маленький лысый мужичок.
   Поздоровавшись за руку, они прошли в тень под самым раскидистым абрикосовым деревом, сели и почти мгновенно встали. Жора подумал, что от жары ему это почудилось и повернул к щели правый глаз.
   - А-а... О-о... А-а, - вроде бы одновременно сказали Гвидонов и лысый хозяин, и перед ними вырос еще один невысокий, по-курортному - в шорты и майку одетый - мужичок.
   Теперь уже они сели втроем, и Жора Прокудин пожалел, что не взял с собой Жанетку. Только здесь, у дырки в заборе, он бы смог убедить ее в своей правоте. Водитель, в отличие от нее, оказался на редкость догадливым мужиком. Когда лениво плетущаяся перед ними синяя "девятка" свернула в проулок между заборами частного сектора Приморска, он притормозил и по мере сил изобразил из себя гида:
   - Эта дорога ведет в это... в тупик... Она это... вверх взбирается, до самой, значит, горушки... Если вы за теми, ну, на "жигуле", охотитесь, то они вас это... сразу засекут...
   - А то уже не засекли! - огрызнулась с заднего сиденья Жанетка.
   На поезд они уже опоздали, и успокаивало ее только одно: что они не взяли билеты заранее. Если бы у них были билеты, ни на какие преследования синих "жигулей" она бы не дала разрешения.
   Когда Жора Прокудин убежал вверх по проулку, держась рукой за
   обгоревшее бедро, она пояснила всем сидящим в машине:
   - У него точно от этого Гвидонова крыша поехала!
   - Одножнацьно, - поддержал ее Топор.
   Таксист и Бенедиктинов промолчали. Таксист уже давно понял, что платить все-таки будет не всклокоченный сумасшедший, похромавший в гору, а девка с прической, напоминающей расползающихся из банки червяков, а, значит, говорить ничего и не требовалось. А поэт Бенедиктинов мучился, потому что никак не мог подобрать точную рифму к имени Жанна. "Странно", "туманно" и "осиянна" выглядели самыми заурядными словечками. К девушке, так сладко, так пьяняще пахнущей, могли подойти только божественные слова. Но таких он не знал.