Христофоров Игорь. Воровские гонки

   - Про него, родного!.. А что? Симпатичный малый. Одна прическа чего стоит! Его бы в Париж отвезти, на конкурс парикмахеров! Гран-при и пожизненная слава обеспечены! Может, отвезем?
   Топор вообще перестал подмигивать. В голове было еще хуже, чем в те редкие минуты, когда мячик на подиуме все-таки пробивал пластиковую маску.
   - Куда повезем? - насупился он.
   Жора Прокудин тяжко вздохнул, только теперь вспомнив, что город Париж не входит в список городов, известных Топору. Вспомнил он и недовольное лицо Жанетки, узнавшей, что после ее модницких растрат он все деньги забирает в свое распоряжение.
   - Завтра утречком налог на торговое место буду собирать я, - открыл замысел Жора.
   - А не заловят?
   - Ты же сам слышал, это дитя колхозного рынка с завтрашнего дня - в отпуске. Кому-то же надо дань собирать...
   - А эти... квитанции?
   - Надо украсть из его комнаты вместе с халатом. Если не получится, то... то пойдут гаишные...
   - А схавают?
   - Братан, ты даже не представляешь, какой хороший народ живет в данной стране! Не только отдадут, но еще и угостят дарами садов и огородов! Ты учти, у нас денег - кот наплакал. А этого хрена Гвидонова еще пять дней ждать! Я не могу так бесцеремонно тратить драгоценное время! И вообще... Не делай из меня электорат, а то я пойду к урне...
   - А тот мент... ну, с пистолетом... Вдруг он сюда заявится...
   - Ты имеешь в виду товарища майора милиции? - с отеческой
   нежностью ведя Топора за плечо, спросил Жора Прокудин.
   - Однозначно... Он же нас запомнил... Мы его тоже запомнили.
   Правильно?
   - Ну, это... однозначно...
   - Значит, если что, тоже опознаем. Ноги у нас, сам знаешь, получше, чем у него развиты. Про твои кулаки я и не говорю. Мне б хоть один такой, я бы всю жизнь не работал...
   - Жор, - остановил общее движение к выходу с рынка Топор, - а может, не будем эту... ну, дань собирать? Может, мы на пляже аттракцион с мячиками соорудим? Как в Москве?
   - А вот это как раз и не нужно!
   - Почему?
   - Пляж - людное место. Там нас заложить могут. Сексотов на земле хватает. Тогда уж точно товарищ майор обнимет нас своей мозолистой рукой и...
   - Ладно. Не надо мячики, - сдался Топор.
   - Вот и хороший мальчик! Пойди возьми пирожок на полочке...
   - Страшно мне, Жор, - с какой-то неожиданной грустью сказал Топор. Бзик у меня, что этого банкира нам впарили. Не может сходу обломиться два арбуза, да еще и "зеленых". Мне - так точно...
   - А ты считай, что не тебе, а мне.
   - Серьезно?
   - Век воли не видать!
   - Чего ты гонишь? Ты ж ни одного дня не сидел. Даже в сизушке...
   - Топор, я тебе уже говорил, я своим временем дорожу. А дни в колонии, в армии, в больнице и любом другом казенном учреждении - это навеки потерянные дни. Они лишают меня творчества. Я ведь в душе поэт. Типа Пушкина. Все, что я делаю, - это чистое творчество. Вот спорим, что мне поставят памятник? При жизни...
   Задрав подбородок, Жора Прокудин устремил вдаль, на мясников в окровавленных передниках, свой орлиный взор и по-вождистски вскинул правую руку. Знойный ветер шевелил его перепутавшиеся чернявые волосы, губы с усилием сдавливали невысказанную великую мысль, а на подгоревшем за вчерашнюю милицейскую службу пятнистом лице совсем не к месту для гения сидел нос-картошка.
   - Впечатляет? - спросил он Топора.
   - Жора, у меня такое чувство, что Босс где-то рядом...
   Он уже не просто подмигнул, а сузил левый глаз дернувшейся и замершей в верхней точке щекой, и указующая светлый путь рука Жоры Прокудина поневоле опустилась.
   - Ты что-то знаешь? - с неприятным холодком в душе спросил он.
   - Ничего я не знаю! Я чувствую...
   - Чувствуют бабы! А ты - мужик! Ты соображать должен!
   - А у меня такое чув... ну, такой бзик, что он за нами сечет. Босс голова. Он все равно врубится, куда мы срыгнули...
   - Ты ему ничего не говорил?
   - Зачем ты так?! - натурально обиделся Топор.
   Даже щека оплыла вниз, освободив глаз от тисков.
   - Ты же знаешь, за мной - могила... Хотя я и не хотел в эти разборки ввязываться.
   - А Жанетка не могла?
   - Она с ним последние дни вообще не базарила.
   - Так чего же ты волнуешься?
   - Босс - это сатана...
   Они стояли лицом друг к другу, стояли так близко, что Жора Прокудин до рези в зрачках видел испуганные серые глаза друга. Обычную свирепость в выражении лица Топора не спасала даже двухсуточная щетина. Он выглядел мальчиком, которому вот только что, вот минуту назад лихим ударом свернули нос. Его хотелось пожалеть. Но Жора Прокудин не помнил, чтобы он на кого-то, кроме себя, тратил это драгоценное чувство.
   - Может, вернемся в Москву? - попросил Топор. - Купим билеты в Нью-Йорк и...
   - Ты про халат понял?
   - Что?
   - В двадцать два ноль-ноль по московскому времени дерюга этого монаха-схимника с колхозного рынка города-героя Приморска должна лежать на твоих вытянутых руках. Как боевое знамя крестоносцев...
   - Кого? - не успел мигнуть Топор.
   - А сверху - книжка с квитанциями. Как фолиант с песнями Нибелунгов...
   - Ко... кого?.. Гобеленов?
   - Ганнибалов!
   - Кого-кого?
   Новая острота застыла на обгоревших губах Жоры Прокудина. Справа от уха Топора, в дальнем, фруктовом ряду, он зацепился взглядом за ровненько подстриженный чернявый затылок. Так чистенько, так безупречно мог содержать затылок только Босс.
   Никогда прежде не испытанная Жорой сила заставила его по-детски приподняться на цыпочки. Фигура незнакомца теперь стала видна вся: от бугристых пяток, вдавивших в бетон кожаные шлепки, до округлой макушки. Рост, ширина плеч, волосатость ног, открытых шортами, северная белизна кожи - все это было боссовским. Даже уши с провисшими сосульками мочек.
   - Ты чего? - обернулся Топор и тоже онемел.
   От пистолета они смогли убежать. От Босса не получилось бы. Даже если бы у него не было оружия.
   Ровненький затылок качнулся, мужчина повернулся к ним лицом, и оба парня одновременно выдохнули:
   - Не он...
   - Знаешь что? - первым очнулся Жора Прокудин. - Будешь и дальше Боссом бредить, выгоню из фирмы!
   - Какой фирмы? - радостно подмигнул Топор.
   - Нашей. "Два арбуза" называется...
   - А почему два? А Жанетка?
   - Знаешь, Топор, не делай из меня неврастеника. Я тебе на вечер задание Родины дал. А ты уж соображай, как его выполнить. И про Босса не думай. А то его призраки на каждом углу будут мерещиться. Пошли отсюда!
   - Жор, а мы ж это... за жрачкой сюда приходили... Скупиться на день, значит... Мы ж ничего не купили...
   - Знаешь, Топор, тебя точно лечить надо, - сделал злое лицо Жора Прокудин. - Ты как себе ситуацию представляешь? Сегодня я, значит, у торгашей покупаю жрачку, а завтра с них же дань собирать буду? Думаешь, меня хоть один да не запомнит?
   - Однозначно запомнит...
   - Я уже точно знаю, что к кореянкам не пойду, а ты - покупки...
   - Ну, извини, - надулся Топор. - Жанетка же сказала, что надо еды купить...
   - Купим, братан, купим, но на другом рынке. Этот должен остаться стерильным.
   Глава двадцать первая
   ПЕЙТЕ ПИВО ПЕННОЕ...
   Рыков не очень жаловал пиво. Он мог выхлестать бочку и ничего, кроме изжоги, не почувствовать. Он не знал, любит ли пиво сыщик, но когда тот попросил его о свидании, а Рыков сказал, что дома он его принять не может, на что Дегтярь тут же отреагировал встречным предложением о пивбаре, он вяло согласился.
   Швейцар оказался жаднее, чем сто швейцарских банкиров, вместе взятых. Сначала он попросил всего сто долларов за молчание, а утром, отыскав каким-то образом его по телефону, попросил еще тысячу. После того, как Рыков, переборов себя, все-таки согласился, швейцар вдруг тут же изменил мнение и сказал, что угон "мерса" видел еще один официант, и ему, чтобы молчал, тоже неплохо бы заткнуть пасть тысячедолларовой пачкой. Рыков ответил: "Хорошо. Получишь и ты, и он", швырнул сотовый "Эрикссон" в свое новое кожаное кресло, и оно в ответ выплюнуло телефонную трубку к его ногам. Эта брезгливость кресла не понравилась Рыкову, хотя в целом Барташевский ему угодил. Ручки уже не сдавливали бока, как обручи на бочке, кожа почти не скрипела, а высота спинки позволяла даже прижаться к ней затылком...
   - Хорошее пиво, - оценил "Гиннесс" Дегтярь. - Хотя, я думаю, наш темный "Афанасий" не хуже.
   - Зачем позвал? - не в силах забыть "Эрикссон" и своенравное кресло спросил Рыков.
   - Мне необходимы средства для трехдневной командировки в Красноярск.
   - Я же дал тебе аванс!
   - Аванс - это часть платы за раскрытие преступления. Командировочные в него не входят.
   - Тому - тысячу, этому - тысячу, тебе...
   Дегтярь пропустил мимо ушей размышления Рыкова вслух. Он не знал да и не мог ничего знать об угоне и о швейцаре-свидетеле. Он просто ощущал душевные муки по лицу собеседника. Сегодня бойцовские усы Рыкова висели будто намокшие, а на подглазьях стыла зимняя синева.
   - Через три дня дам, - вспомнив об отъехавшем в тот же Красноярск Барташевском, решил Рыков. - На дорогу дам...
   - А суточные?
   - Что суточные?
   - Двадцать долларов в сутки.
   - Да ты что!.. Такие деньги платят только за поездки в страны этого... как его... эсэнгэ! Красноярск - это Россия.
   - И еще за гостиницу, - добавил Дегтярь. - Люкс мне не нужен, да его в Красноярске, скорее всего, и нет. Это не Париж и не Мюнхен. Но приличный номер в бывшей крайкомовской гостинице - это обязательное условие.
   - А не много ли условий?!
   - Я - профессионал. И вы - профессионал. В своей области. И вы знаете, что контракт подписан. Вы можете отказаться от услуг нашего сыскного агентства, и я в ту же секунду перестану копаться в этом дерьме. Но аванс обратно вы уже не получите, а, кроме того, вам придется выплатить неустойку. Ведь вы отвлекли меня от других дел. Думаете, у нас больше нет заказов?
   - А что, есть? - напрягся Рыков.
   - Выше крыши. Особенно по розыску должников. Как правило от банкиров...
   В судорожном, еще не выпарившем из себя алкоголь мозгу Рыкова туманным пятном мелькнули лица банкиров. Вчера у них были такие выражения, будто они уже предварительно заказали какой-то шерлокхолмсовской конторе его розыск на случай бегства от долгов.
   - Ладно. Дам я тебе эти вонючие "баксы", - сдался Рыков. - А ты скоро мои "бабки" разыщешь?
   - Через неделю.
   - Без "бэ"?! - выпрямившись на стуле, набычился Рыков.
   Рыжие усы сотнями антенн взмыли вверх, будто мощнейшая радиостанция приготовилась принять важный сигнал.
   - И без "бэ", и без "хэ", - вяло ответил Дегтярь и с наслаждением отхлебнул темного, как кофе "Гиннесса".
   - Неужели через неделю?! Ты что-то знаешь?
   - Преступники всегда оставляют следы. Еще не было ни одного, кто бы не оставил. Просто не все оперативники умеют выстраивать эти следы в логическую цепочку...
   - Так знаешь или нет?!
   - Это тайна следствия.
   - Даже от меня?
   - Вы можете проговориться...
   - Да кому!.. Я ни с кем, даже с женой...
   Как назло вспомнился мрачный милицейский подполковник с его намеками на Лялечку. Ну не могла она украсть эту клятую карточку! Не могла! Он всегда прятал ее в сейфе в офисе. А если не всегда?
   Поморщившись, Рыков так и не вспомнил, брал он ее когда-нибудь домой или не брал. В последнее время столько всего случилось, что он уже начинал путаться в мелочах. Его словно бы заставляли тренировать память, а он упрямо не поддавался.
   - Вы не знаете мою Лялечку, - зачем-то защитил он ее. - У нее, конечно, характер бесенка, но она чиста душой. Я сделал ее счастливой, я дал ей все, что она хотела: хороший дом, прислугу, досуг, турпоездки. И она платит мне любовью и верностью...
   Глоток пива чуть не вылетел из горла Дегтяря на белоснежную скатерть. Невероятным усилием он все-таки вогнал горькую, превратившуюся в вату жидкость в желудок и только потом прокашлялся в кулак.
   - Я долго скрывал от нее факт кражи, но потом все же посвятил и ее в эту тайну. Сначала она была вне себя, но вчера после обеда она вернулась от подруги и долго жалела меня. Так может жалеть только Лялечка...
   Между Рыковым и женой лежала дистанция в двадцать шесть лет. По идее он должен был ощущать ее дочкой, тем более, что где-то в бесконечной муравьиной Москве жила и его настоящая дочь, ровесница Лялечки, и Дегтярь на какое-то время понял собеседника. Понял и тут же забыл это чувство. Для него лично Лялечка была прокомпостированным автобусным билетом. Он выжал из нее все что мог. И даже больше. Впрочем, оставался еще видеодиск в сейфе генерала, и этим диском, как доильным аппаратом из коровки, он мог еще немало надоить денежного молочка из Лялечки.
   - Неужели у тебя так строго в конторе? - не мог успокоиться Рыков. Ну, хоть что-то ты можешь мне сказать? Пропали мои денежки. И я сильнее других заинтересован...
   - Я боюсь вашей реакции, - вяло ответил Дегтярь.
   - В каком смысле?
   - В таком же, в каком предчувствовал ее Барташевский, когда уговорил вас не ехать в магазин электроники, через который ушли деньги...
   - Откуда ты знаешь?
   - Я уже говорил, я - профессионал... Вот я сейчас вам скажу, что через сутки после отпуска товара из этого магазина уволились две девушки: кассирша и продавщица из отдела телевизоров. Скажу, а вы броситесь их разыскивать по городу. Возможно, найдете. И что потом?
   - Я их убью!
   - Вот именно. А за что?
   - Значит, эти две мочалки меня и обокрали?!
   Оба кулака Рыкова лежали на столе. Пивная кружка рядом с ними смотрелась коньячной стопочкой. Рыжие волосы на пальцах шевелились и переливались в свете хрустальной бра.
   - Вряд ли, - с безразличием ответил Дегтярь. - Возможно, их увольнение - случайный факт. Но я уже работаю по этой версии. И по ряду других. Скорее всего, красноярцы и есть главные действующие лица этого мошенничества...
   Кулаки уплыли под стол. Рыков насупил брови, пожевал ими кожу под веками и поделился своими ощущениями:
   - Ну, я вконец запутался! Так кто украл: бабы или эти... новосибирцы?
   - Красноярцы.
   - Да и хрен с ними! Хоть чукчи! Ты мне скажи, будут у меня деньги
   через неделю?
   Дегтярь не любил по сто раз говорить об одном и том же.
   Отвернувшись, он изучил цветную россыпь этикеток на бутылках бара, скучную физиономию бармена, ноги официантки, плавно несущей по залу поднос с пятью бокалами для новых посетителей, потом вернулся взглядом уже к своей полупустой кружке, приподнял ее с картонного диска, украшенного золотой арфой, промолчал и после повторного вопроса Рыкова и, не поднимая глаз от собравшейся у стенки беленькой нитки пены, попросил:
   - Мне требуется от вас один список. Я не думаю, что он будет слишком велик. Вы можете написать его прямо сейчас.
   - У меня и ручки-то нет...
   - Возьмите, - протянул свою Дегтярь.- Вот вам и блокнотик.
   - А что писать?
   - Фамилии тех, кто знал цифровой код ваших карточек. Это первая колонка. Во вторую впишите тех, кто мог иметь к ним криминальный доступ...
   - Это как?
   - Ну, к примеру, мог на время вытянуть у вас их из кармана, из стола...
   - В офисе?
   - Да. В офисе, в машине, дома, наконец...
   Едкий смех Рыкова гулом трубы качнулся над столом. Скучный бармен посмотрел на огромного посетителя с испугом.
   - Так это мне твоего блокнота не хватит! - пророкотал он. - Значит, в список загонять весь персонал компании, шофера, друзей, банкиров, домработницу?! Так, что ли?
   - Вы хотите сказать, что любой из вашей фирмы мог зайти в ваш кабинет и списать номера карточек?
   - А что тут такого? У меня современная контора! Отношения - вполне демократические. Абсолютно со всеми!
   - Ладно. Пишите всех, кого считаете нужным, - сдался Дегтярь.
   Он не любил привлекать внимание. А шум, рождаемый оперным голосом Рыкова, делал почему-то именно его, Дегтяря, центром внимания, как будто это именно он заставлял так орать рыжего гиганта.
   - У меня одно условие! - не сбавлял громкость Рыков.
   - Какое?
   - Лялечку я не впишу. Ни в тот список, ни в этот...
   - Это ваше право, - согласился Дегтярь и просто ощутил прилив счастья оттого, что его шариковая ручка, сжатая монументальными пальцами горе-миллионера, забегала по страничке блокнота.
   Глава двадцать вторая
   ОГРАБЛЕНИЕ ПО-РУССКИ
   В последнее время Топора стала мучать бессонница. То ли газа,
   распыленного в купе, ему досталось больше, чем другим, то ли страх
   бодрил сильнее обычного, но только не было ночи в Приморске,
   которую бы он проспал от и до.
   На этот раз его вышибло из сна в третьем часу. Он вскочил на кровати, широко распахнув рот, и с жадностью рыбы, выброшенной на берег, стал хватать вонючий липкий воздух. Перед глазами дымкой таяло видение сна: черная бездонная пропасть, узенькая, канатом раскачивающаяся дощечка, переброшенная с края на край и Топор на середине этой дощечки. Назад идти нельзя. Почему нельзя, он не понимает. Есть только один путь - вперед. Нет, два пути. Еще один - вниз, в черную пасть пропасти. Оттуда слышны какие-то голоса, стоны, всхлипывания. Его словно умоляют не упасть, хотя он не понимает, что от этого тем, кто уже упал. Наоборот, они бы обрадовались, если бы он тоже свалился.
   Доска вибрирует натянутой струной. Кажется, она издает звук как настоящая струна. Топор никогда не слыхал такой мелодии. Он не знает, что по теории вероятностей люди за все века не смогли написать больше одного процента от всех возможных мелодий. Ведь музыка - это всего лишь комбинация нот, тонов, октав, воспроизведенных в определенной последовательности. Мелодия максимального страха еще не придумана людьми. Он слышит ее сейчас, но не может запомнить. Да и зачем ему запоминать. Он не композитор.
   Он делает еще шаг и от ужаса вскидывается. Вскидывается на самой громкой тональности мелодии. Перед глазами качается красивое лицо Босса, всплывшее на его пути во сне. Оно спокойно и уверенно. Топор знает цену этому спокойствию. Он еще не видел людей хитрее и злее Босса. Даже в зоне.
   - Два арбуза! - выкрикнув, выгнулся на койке Жора Прокудин. - Два... Два... Два... Два... Два-а-а...
   И затих, уплыв в сон.
   В его голове, на тумбочке, - грязный халат сборщика дани на колхозном рынке. От него даже за три метра несет запахом гнилых овощей. Такое впечатление, что сборщик дани еще и подрабатывает уборщиком, причем вместо тряпки использует свой халат.
   Поверх него белеет книжечка с квитанциями. В свете луны, нагло льющемся в комнату, она выглядит куском мыла. Наверное, потому, что Топору очень хочется смыть с лица и шеи липкий, как силикатный клей, пот.
   - Два-а... Два-а... Два-а...
   - Хум-м... Хум-м... Хум-м, - прожевала в ответ Жоре Прокудину Жанетка.
   Ее голенькая ножка с жалкими тоненькими пальчиками виднеется из-под простыни. Если бы не Жора, Топор бы ее поцеловал. Но даже спящим Прокудин кажется ему подглядывающим. Есть что-то общее у Босса и Жоры. Такого никогда не будет у Топора. Пропало вместе с ровным носом.
   Соскользнув с мокрой простыни, он босиком прошлепал на улицу, сел
   на кирпичные ступеньки и долго смотрел на лужу. Так долго, что в
   конце концов показалось, будто она похожа на лицо, а у лица разрез
   губ как у Босса.
   - Четыре дня... Четыре дня, - со стоном вслух напомнил он себе о том, что его ожидает в Приморске.
   Если б не Жора с его мертвым сыщиком, он вразвалочку выписывал бы сейчас по улице в Нью-Йорке и пил пиво из банки. Нью-Йорк чудился ему городом, где баночное пиво растет на деревьях, а все жители поголовно миллионеры. Там он бы организовал турнир по метанию мячиков и сорвал бы куш не в тысячу долларов, а в миллион.
   Четыре дня... Даже горячая Жанетка в Приморске перестала отзываться на его ласки. Может, обиделась, что он не защитил ее перед Жорой Прокудиным, когда тот внаглую отобрал остатки денег. А почему он должен был защищать, если сам не понял, зачем она грохнула столько миллионов на прозрачный мешок с веревочными бретельками.
   Легкое облачко мазнуло по луне, закрыло ее. Двор стал синее и угрюмее. Топор повернул голову влево, посмотрел на дверь хозяйского сарая, в котором он вчера заметил бухту веревки и вдруг понял, что жизнь можно продлить на целых четыре дня.
   Обувшись и натянув на грудь спортивную майку, он перочинным ножом отодрал петлю замка, загрузил на плечо канат, оказавшийся потяжелее автомобильной шины, и поплелся со двора. Собака, перевидавшая за последние три сезона не меньше тысячи человек во дворе и уже не воспринимавшая людей как вообще чужих, взбрехнула во сне от шагов Топора и снова уснула.
   А он минут через сорок, старательно минуя редких ночных бродяг, притопал на улицу Привольную к дому номер семнадцать, по лестнице забрался на крышу, полюбовался луной, ставшей еще ближе и крупнее, размотал бухту и один ее конец старательно привязал к стальной ступеньке лестницы, ведущей с последнего этажа на крышу.
   - Девять... Восемь... Семь, - нашел он взглядом нужный балкон.
   Его пустоте могли позавидовать другие балконы дома. Везде что-то стояло, лежало, висело, а на этом даже не было деревянного настила. Как родили его строители, так и висел он во влажном ночном воздухе Приморска.
   Топор с детства боялся высоты. Так боялся, что даже себя презирал, когда выбирал поезд вместо самолета если нужно было куда-то добраться по стране. Но сейчас высота плохо ощущалась. Приморск не был столь тщательно иллюминирован как Москва. Внизу лежала сплошная чернота. И уже в десяти метрах от глаз тоже была чернота. Он исчезала на время лишь в те минуты, когда облака открывали луну. Да только облака, словно заметив наверху Топора, стали открывать ее все реже и реже. Он спускался вроде бы не с крыши многоэтажного дома, а с газетного киоска.
   Потерев ладони о пыльный битум крыши, Топор убедился, что они не
   скользят, и только после этого спустился по канату на балкон
   седьмого этажа.
   Город молчал, наблюдая за ночным скалолазом. Город не мешал Топору.
   Перочинным ножом он отодрал штапики с самого большого стекла, выставил его на балкон. Отдохнул с полминуты и сделал то же самое со вторым стеклом. Правда, оно плохо вынималось, и он в отчаянии уже подумывал его разбить, но стекло, словно почувствовав, что пришла пора его смерти, сдалось, как-то так напряглось, сжалось и все-таки выскользнуло из рамы.
   В комнате Топор сразу бросился к стоящим в углу двум огромным сумкам. В таких клетчатых уродцах челноки всех мастей обычно возят товар по бескрайним просторам СНГ.
   Свет фонарика скользнул по истертым бокам сумки, нашел замок-молнию, и он с неожиданной легкостью поддался Топору.
   Сердце молотило помпой, откачивающей воду из бассейна. Глаза горели вулканическим огнем. Все существо Топора ждало денег. Ждало толстых сухих пачек с хрустящими купюрами. Он вообще не понимал, почему Жора Прокудин ждет этого банкира. Проще простого: деньги там же, где их хозяин. Почему Жора не додумался до этого? Нет, все-таки у него нет мозгов Босса. Босс бы точно послал Топора выпотрошить квартиру банкира.
   Дрожащими пальцами он пошарил в сумке, но ничего твердого сверху не отыскал. Это не понравилось Топору. Пинком он свалил сумку набок и стал выгребать ее содержимое на пол.
   Целлофан хрустел и переливался всеми цветами радуги. Под целлофаном в десятках пакетов скрывались женские комбинации, трусики, лифчики, майки, кофточки, колготки.
   - Ур-род! - ругнулся на хозяина квартиры Топор. - Зачем ему это дерьмо?! Он же банкир!
   Последним из сумки с самого дня выпал черный полиэтиленовый пакет. Он был размером с силикатный кирпич. Пачка денег чем-то похожа на кирпич. Наверное, не только формой, но и тем, что может неплохо ударить по мозгам.
   - Деньги! - обрадовался Топор. - Денежки! Миленькие мои! - взасос поцеловал он теплый брикет.
   Он разгрыз угол, сжал жесткий вонючий полиэтилен зубами и рванул
   от себя пакет. На пол белым новогодним конфетти сыпанули таблетки.
   - У-у, - не разжимая зубов, самому себе сказал Топор и ничего не
   понял.
   Пришлось выплюнуть невкусный полиэтилен.
   - Ур-род! - опять отругал он банкира. - Инвалид он, что ли? Зачем ему столько таблеток?
   Сев на корточки, он поднял одну из них с пола, понюхал, но ничего не ощутил. Таблетка пахла известью. В детстве, когда мама Топора белила стены в комнате, так пахло во всем доме.
   Он куснул ее и тут же ослеп от яркого света.
   - На пол! - рявкнул свет, плитой навалился на плечи и затылок Топора, припечатал его щекой на колючие таблетки и стал бесцеремонно закручивать руки за спину.
   - Тьфу-у... У-у... Пу-усти, - вбок прохрипел, еле отплевавшись, Топор. - Ты это... того...
   - Ну что? - спросил свет.
   - Оружия нет. Если не считать перочинный нож, - ответил ему тот же свет, но уже другим, более грубым голосом.
   На запястьях щелкнули наручники. Этот мерзкий звук Топор знал наизусть. Он разок, на всякий случай, дернулся, но разве можно спастись от света, если он навалился на тебя со всей силой.
   - Переверните его, - потребовал свет.
   Топора рванули вверх и развернули лицом к загорелому капитану милиции. У него были красные, будто сигнальные лампочки, глаза, и ощущение, что Топора свалил все-таки свет, а не этот капитан, стало еще сильнее. Глаза были слишком усталыми. Им не хватало силы.
   - Фамилия, имя, отчество, место жительства? - безразличным голосом произнес капитан.
   - Ты это... того, - ответил Топор.
   За спиной капитана дыбились четверо омоновцев в засаленных бронежилетах. Еще двое стояли у окна, изучая его плотницкую работу.
   Из-за серой стены омоновских грудей выполз седой мужичок в дурацкой полосатой пижаме а-ля пятидесятые годы, привстал на цыпочки и шепотом проскороговорил на ухо капитану:
   - Ворюга! Точно - ворюга! Я сплю плохо. Вышел на балкон покурить. Я, знаете, "Приму" люблю. Сейчас, конечно, "Прима" не та. Обман один, а не "Прима". Но у меня еще есть запас со времен Горбачева. Не желаете?