Христофоров Игорь. Воровские гонки

   И раньше никто никому не был нужен, а сейчас не стал нужен вообще. Сыщик не спал до утра, а сейчас, глядя на эфиопские курчавинки на затылке удаляющегося Иванова, понял, что не сможет
   заснуть и следующую ночь. Взорваться теперь могла уже квартира.
   Оттого он на метро пересек Москву в противоположном направлении, вышел у станции "Планерная", посмотрел на почти забытые окна и с тяжким вздохом пошел к дому.
   На звонок открыл худющий парень с коротко остриженой головой. Его расширенные до предела синие зрачки лежали в глазах кусочками льда. Из одежды на парне были только трусы - такие же синие, как зрачки. На чем они держались, трудно было сказать. Скелеты в учебных классах по анатомии смотрятся упитаннее хозяина квартиры.
   Не проронив ни слова, Дегтярь прошел мимо парня в прихожую, через нее - в единственную комнату.
   В углу, на куче вонючего тряпья лежал еще один скелет. Только женский. В отличие от парня одежды на скелете не было, и тощие оладики на месте грудей намекали на то, что когда-то они
   принадлежали особе женского пола.
   - Убери свою подстилку из хазы! - приказал сыщик.
   - Она это... не местная, - сипло промямлил парень. - Ей итить некуды...
   - Я сказал, убери! - отвернулся от девицы Дегтярь и стал изучать через окно площадь перед домом.
   За спиной долго шушукались, барахтались. Иногда девица что-то выкрикивала вялым голоском, но по большей части молчала. Когда дверь захлопнулась и по ленолеуму очень похоже на пощечины прошлепали босые ступни, Дегтярь разрешил себе обернуться.
   - Каракурт, - властно обратился он к парню, - я поживу у тебя. Пока одну падлу не притопчу...
   - Я вообще-то Виталий, гражданин майор, а не Кара...
   - И еще, Каракурт... Мочалок сюда больше не води. Думаешь, омон не пасет твой притон?
   - Сдался я им!.. Я - нищий!.. Менты на крутых наезжать любят. Там навар хоть какой есть...
   - И это... Шириво свое прекрати, - посмотрел он сначала на льдистые зрачки, потом на исколотую в синяк вену на руке Каракурта. Ты мне трезвяком нужен будешь.
   - Вам легко говорить, гражданин майор, а я без ширива уже не кантуюсь. Если с утра не раскумарюсь, то хоть на стенку лезь. Так что...
   - Каратэ не забыл еще?
   - Как можно, гражданин майор! Черный пояс когда-то имел, по заграницам гонял...
   "Сотовик", запиликавший в нагрудном кармане куртки Дегтяря, прервал речь бывшего чемпиона страны по каратэ-до. Лет пять назад сыщик спас его от "десятки" строгого режима. Тогда Каракурт даже не понял, зачем Дегтярь это сделал. Он уже стал забывать лицо майора, и когда он появился, у Каракурта стало муторно на душе. Всем своим видом сыщик как бы говорил, что пора возвращать старый должок, и парень не мог даже представить, сколько стоят в действительности десять лет строгого режима.
   - Слушаю, - прогудел в трубку, отвернувшись от парня Дегтярь.
   - Это ты, милой? - с диковинным ударением спросила старушенция.
   - А кто это?
   - Я по поводу соседки... По поводу шлюхи, извиняюсь... Она севодни приехала. С двумя кобелями сразу... Ты скажи, милой, а втроем живут сейчас?
   - Живут. Только не у нас. Называется "шведская семья"... Впрочем, сейчас и у нас все это есть... Они сейчас в квартире?
   - Да, милой...
   - Что делают, не знаете?
   - Как же я узнаю! У них дверь закрыта! Вы их севодни арестуете?
   На вопросы, заданные таким тоном, нужно отвечать только утвердительно. И сыщик ответил:
   - Обязательно.
   - Только это... вы омоновцев побольше присылайте. К ним еще один парень приехал. Грязный - ну просто ужас! Бродяга прямо. После гражданской беспризорники такими грязными шлялись...
   - То есть их уже там четверо? - удивился Дегтярь.
   - Я и говорю!.. Заарестуйте их?
   - Обязательно, зло ответил сыщик и отключил "сотовик".
   Каракурт уже, оказывается, сел в угол на остывшее после дамы тряпье и кунял. Уши на его стриженой голове выглядели ручками ночного горшка. Хотелось взяться за них и унести горшок подальше от глаз. Но еще сильнее хотелось уйти из грязной вонючей берлоги.
   - Ты когда в норме будешь? - пнул Каракурта в бок ногой Дегтярь.
   - Что?.. Ты не ушла! Пальмы, ли...я, перед глазами... Ты видела пальмы в натуре? Они по... похожи на сосны... Ствол голый, а наверху - Зе... зеленое... По-олный умат!..
   - Вот сучара!.. Как специально!
   Отодрав кусок простыни, сыщик собрал в него шприцы и ампулы не касаясь их пальцами. Огляделся и, не найдя мусорного ведра, вышел на балкон и швырнул поклажу. Шприцы и ампулы осыпались на клумбу, и дешевенькие цветки календулы сразу скрыли их от глаз.
   Глава пятьдесят пятая
   Сначала был человеческий запах. Свежий. Незнакомый. И неприятный.
   Ральф вскинул крупную седую морду и повел ушами. Появился новый запах. Уже не человеческий. Ненавистнее этого запаха, точнее, этой вони Ральф не знал ничего.
   Он вынырнул из будки и просто захмелел от едкой нашатырной вони. Из горла лаем и пеной поперла ярость. Он в два прыжка долетел до черного комка, издававшего противную вонь, но комок почему-то даже не думал убегать.
   Ральф уперся во все свои четыре собачьи ноги, еще трижды ругнулся на извивающегося кота и сцепил на его хребте челюсти.
   Через двор от двери легла желтая полоса. У ее истока стоял маленький седой человечек с армейской выправкой и пытался из-под ладони рассмотреть купающуюся в пыли собаку.
   - Ты чего, Ральф?!
   Рот у собаки был намертво забит вонючей кровавой шерстью, и пес не ответил. Хотя обычно взбрехивал на свое имя.
   - Взбесился? - выросла за спиной человечка огромная фигура.
   В ней было что-то медвежье. Или буйволиное. Во всяком случае, Жоре Прокудину показалось первое, Топору - второе. Поэт
   Бенедиктинов о фигуре не подумал. Он расширенными глазами смотрел на мертвого черного кота в зубах пса и старался не касаться плечом Прокудина. Именно Жорик связал пойманному еще в Москве коту ноги и перебросил через забор. В голове у поэта без остановки вертелась фраза из песенки "Только черному коту и не везет", и он не знал, как остановить это вращение. Другие слова он будто бы позабыл напрочь.
   - Он кота укокошил! - первой поняла фигура и радостно рассмеялась. Хор-роший у тебя пес! Прямо охотничий!.
   - Надо же... Кота... А если соседский? - так тихо произнес седенький, что его слова еле долетели до забора.
   Прошаркав галошами, одетыми на босу ногу, он склонился над мертвым котом, изучил его раздавленную челюстями Ральфа голову и тихо обрадовался:
   - Не-ет... Не соседский...
   - Бросай пса! - прикрикнула фигура. - Иди. Тебе сдавать. У меня буро!
   - С чего это? - недовольно обернулся седенький.
   - А как ты к двери рванул, так и сложилось буро... Не веришь?
   - Нет, конечно! Надо переиграть!
   - Я не согласен!
   Седенький заботливо, как ребенка, погладил по голове Ральфа, пса-дворянина, вымахавшего размером с теленка, что-то шепнул ему на ушко и прошаркал назад к двери.
   Желтая полоса исчезла, и Жора Прокудин зло прошипел:
   - Бе-еник, не лезь туда. Попадешь под ветер. Пес учует...
   - Нормалек, - обрадовался Топор. - Все-таки двое. Амбал - мой. Седой твой. Беник на стреме...
   - С него стрема, как со свиньи балерина... Ладно. Почапали.
   Согнувшись, как солдаты, идущие в атаку под пулями, они вслед за Жорой Прокудиным перебежали вдоль забора к дереву, ветви которого нависали над досками, послушали полуночную тишину поселка. Внутри нее взбрехивали собаки, далекой пчелой жужжал какой-то механизм - то ли пилорама, то ли циклевальная машина, шумели сонной листвой деревья.
   - В темпе вальса, - скомандовал Жора Прокудин и первым подтолкнул в поясницу Топора.
   Вторым перелез Бенедиктинов, за ним - Жора - руководитель.
   Приземлился он громче других, и Ральф, уползший в будку обдумывать свои собачьи мысли про тупого кота, не пожелавшего убежать, вновь вскочил на ноги. Огромный мокрый нос всосал в себя, наверное, два кубометра воздуха, но ничего не уловил, кроме запаха горячих досок будки и медленно оседающей кошачье й вони. Сторожевой долг все-таки вытолкнул пса наружу, и вот теперь он точно уловил хруст веточки. Повернул туда морду, и ярость кровью ударила в голову. Запах! Там все-таки был запах! Ветер-помощник юркнул по двору и донес его до мокрого собачьего носа.
   - Ну что у тебя опять! - повторно уложил через двор желтую
   полосу седенький человечек. - Я из-за тебя комаров в дом напу...
   Вопреки уже уточненной диспозиции Топор кинулся именно на деда.
   Сбив его вбок, он пролетел еще метра два в воздухе и мешком
   шмякнулся на хилое, вовсе не сопротивляющееся тело.
   - Не надо! - неожиданно шагнул в желтую полосу Бенедиктинов и вновь выкрикнул: - Не убивай его! Он такой старе...
   И тоже не успел договорить.
   Ночь грохнула залпом карабина, и поэт как-то странно, нелепо подпрыгнул на месте, одновременно сгорбившись, и тут же осел на траву. Неимоверным усилием подняв голову, он немо, одними губами что-то еще сказал и завалился на бок.
   - А-а! - с ревом вскинулся Топор.
   Под бешеный, уже перешедший в хрип лай Ральфа, он перепрыгнул порог, схватил табуретку и швырнул ею в здоровяка, перезаряжающего карабин. Углом сидения табуретка угодила в голову парню, и он, пытаясь удержать равновесие, выронил карабин и по-кошачьи стал хвататься за воздух. Теперь зверьком кинулся на падающегог и с запаху ткнул ему ноги в грудь. Парень захрипел и все-таки уцепился пальцами левой руки за палочку. С нее с жестяным грохотом посыпались кружки, ложки, вилки.
   - Ха-а! - Кулаком нанес удар Топор снизу, под челюсть, и с удивлением обнаружил у себя на шее чьи-то холодные слабенькие пальчики.
   Почему-то подумалось, что это - смерть, и он, двумя локтями махнув себе за спину, ожидал наткнуться на что-то костистое и твердое, а на самом деле локти вмялись будто бы в пух. И пальчики сползли с шеи.
   Обернувшись, он увидел скорчившегося седого старикашку. А увидев, тут же забыл. Самым страшным был все-таки не он.
   - Потанцуем! - по привычке, привитой в зоне, выкрикнул Топор вызов здоровяку и замер статуей со сжатыми у груди кулаками.
   Прислонившийся спиной к стене дома парень смотрел на него остывающими глазами. Из-под ножа черно стекала кровь, и в этом единстве глаз и крови было что-то зловещее.
   - Бе... Бе... Беник того... наповал, - шатаясь, вошел в дом Жора Прокудин.
   - Ты где был, падла! - обернувшись, брызнул кровавой слюной Топор.
   Из разбитых непонятно обо что губ стекала по шее струйка, а лицо было таким страшным, что даже осатанелый лай собаки выглядел писком мыши.
   - В кустах сидел, да?! В кустах?!
   - Я... я споткнулся, - еле слышно ответил сухими губами Жора Прокудин. - А ты сам тоже... того... Зачем на деда? Дед был это... мой...
   Он со страхом посмотрел на рукоятку ножа в груди парня, на его бледнеющее лицо, потом на драный галош, валяющийся у ноги старикашки, и, чуть не плача, спросил:
   - То... Толян... чего ж теперь делать, а? Это же мо... мокруха...
   - Да заткни ей глотку! - взревел Топор, схватил с полки кухонный хозяйский нож и вылетел во двор.
   Качающимся взглядом Жора Прокудин проводил его спину, шагнул правее и его глаза теперь уже остекленели. Топор подбежал к псу, в порыве вставшего на задние лапы, и странно затанцевал перед ним. Ральф хрипел и пытался порвать цепь, но даже его мускулистое тело не могло совладать с металлом.
   - Х-хэк! - выкрикнул Топор и махнул рукой справа налево.
   Таким движением дирижер заставляет умолкнуть оркестр.
   Цепь звякнула, и хрипение пса перешло в странное бульканье. Ральф будто бы прополаскивал горло.
   А стоящий спиной к Жоре Топор взмахнул руками теперь уже вверх и с прежним хыканьем опустил ее. Так закрывают капот машины, которую уже невозможно отремонтировать.
   Спотыкаясь и держась рукой за стены, Прокудин выбрался из дома, с минуту постоял на качающейся земле и только потом добрел до детской качельки. Прямо под нею лежал на боку поэт Бенедиктинов, и у него было такое лицо, будто он теперь наперед знал, что произойдет с Жорой и Топором, но еще не решил, стоит ли им об этом рассказывать.
   Прокудина мутило. Согнувшись, он по-рыбьи хватал ртом сухой теплый воздух, глоток за глотком вбивал в горло кадык и никак не мог вбить его на прежнее место.
   - Чего стал! - одернул его Топор. - Пошли мешки искать!
   - Ка... как... кие мешки?
   Сначала Жора увидел пса, лежащего на боку с перерезанной глоткой. Он еще дергался, и нож в его спине раскачивался, словно Ральф пытался вытолкнуть его из себя. Потом Жора увидел Топора. Точнее, его спину. Она удалялась в сторону левого сарая, но удалялась как-то странно, вроде бы совсем не уменьшаясь в размерах.
   - Ме... ме... ах да!.. Мешки, - вспомнил Прокудин, оторвал руки от шершавой трубы качельки, и муть снова вернулась в голову.
   Обжав виски ладонями, он со стоном пересек двор, перешагнул порожек сарая и чуть не умер со страху от радостного вскрика Топора:
   - Вот они, ро-одные! За поленицей!
   Голову будто сменили. За секунду. Или того быстрее. Прежнюю, замутненную и ничего не соображавшую, выкинули во двор, а взамен привинтили другую - чистую и прозрачную.
   - Деньги?! - метнулся к поленице Жора Прокудин. - На месте?!
   - Они! Они!
   Топор стоя лежал на стене из черных полиэтиленовых мешков и плакал. Слезы, смешиваясь с кровью у губ, ложились на скользкую ткань мешков, но в нее не впитывались. Мертвое не впускало в себя живое.
   - Ты посмотри, сколько их здесь! Ты посмотри! - рыдал Топор.
   Жорик вырвал из-под куртки рацию и без дрожи в голосе запросил: "Жанет, ты как?"
   - Жду, - грустно ответила она. - Чего вы так долго?
   - Стрельбу не было слышно?
   - Чего-то хлопнуло вдалеке... А это стрельба? Толик жив?
   - Жив, - подумав, не стал он ничего говорить о Бенедиктинове. - Живее всех живых... Мешки - наши. Гони фургон. Я буду у ворот. Смотри по схеме не перепутай улицу!
   Топор все так же стоя лежал на мешках, но теперь он еще и пытался их обнять.
   - Толян, пошли, - позвал его Прокудин. - Мы такой шухер подняли! А что если соседи прибегут!
   - Я их урою, - не отрывая рук, прохрипел Топор. - Из карабина. Они у меня кровью умоются!
   - Ты деда что... тоже убил?
   - Откуда я знаю! Чайником он об стол треснулся. Это я точно видел. На столе еще карты лежали... Жора первым переступил порог дома. Переступил и чуть не онемел. Седого старичка на полу не было. Сиротливо лежал галош. Лежал и молчал. Будто знал, куда сбежал дед, и издевался над грабителями.
   - Все... Кранты, - опять ощутил Жора Прокудин, что у него сменили голову. - Он ментов вызовет... Он...
   Топор выбежал во двор, посмотрел на смятую справа от крылечка траву и крикнул:
   - Туда!
   Жора еле нагнал его у забора с тыла у дома. Голову мутило, но в сто раз сильнее, чем у качелей. Казалось, что внутри нее плескалось что-то желто-зеленое и ядовитое.
   - Вот он, с-сука! - первым заметил лежащего у забора деда Топор.
   - Не... не уб-бивайте меня, - под всхлип попросил он. - Я не скажу про вас если что...
   У деда, судя по всему, не хватило сил перелезть забор. Он дополз
   до него и теперь лежал бревном и не мог даже пошевелиться.
   - Ре-обра... У меня ре-обра сломаны, - на одной ноте пропел он.
   - Не надо, - взялся Жорик за подпрыгивающее запястье на правой руке Топора. - Он не скажет...
   - Знаем мы таких!
   Гул автомобильного движка заставил их обоих повернуться в сторону двора.
   - Жанетка! - первым произнес Жора Прокудин, и ему стало еще страшнее, чем до этого.
   Наверное, потому что самое трудное и важное начиналось сейчас. А о том, что уже произошло, он как-то и забыл.
   Глава пятьдесят шестая
   И БУДЕТ ЧАС, КОГДА ЖИВЫЕ ПОЗАВИДУЮТ МЕРТВЫМ
   Новенький фургон "Газель" свернул с проселочной грунтовки в ночной лес, поплясал минут десять на буграх и впадинах, вырулил на крохотный пятачок в березняке и остановился.
   Жора Прокудин лег лбом на баранку и замер.
   - Ты чего? - повернула к нему заплаканные больные глаза Жанетка.
   - Не могу... Мотор болит, - не отрывая лба от тугих витков проволоки на руле, показал он на грудь.
   Молчание Топора было самым лучшим дополнением к их диалогу. Он смотрел на сереющее небо и думал, что если у людей есть души, то душа Бенедектинова поднималась к этому мрачному серому небу рядом с душой убившего его охранника, и в этом их параллельном полете была какая-то несправедливость. А потом он представил, что и его душа точно так же вознесется на небо рядом с душой умершего в те же секунды монаха, кристальнейшего человека, и ему стало скучно от подобного равенства, царящего на небе в отличие от земли.
   - Давайте похороним Бенедиктинова здесь, - сказал в пол Жора Прокудин. - Он как-то говорил, что любит березы...
   - Когда он это говорил? - удивился Топор.
   - Или отвезем его в морг... Как неопознанный труп... Откуда он хоть родом?
   - Ему - все равно, - сухим горлом произнесла Жанетка.
   - Жорик, я так больше не могу, - открыл дверцу Топор. - Давай посмотрим, сколько денег в одном мешке... Потом перемножим на число мешков и...
   - У сыщика в книжке ясно было записано - два миллиарда долларов...
   - Значит, там не рубли, а доллары?
   - Ты меня удивляешь, Топор! - еле поднял голову с руля Жора Прокудин. - Кто же хранит такие деньги в рублях! Подели два миллиарда на число мешков - и все...
   - Нет, не могу!
   Топор выпал из машины, прополз на четвереньках по мокрой траве, с трудом встал. Поясница болела так, будто ее перепилили.
   - Дождь будет, - заметил он, что посеревшее небо на западе стало темнеть. - Сильный дождь...
   Он вернулся к машине, достал из бардачка два ножа с почерневшими
   лезвиями и, не взглянув на них, зашвырнул к деревьям.
   Березы вздохнули и быстро-быстро заговорили о чем-то на своем
   языке.
   - Нет, не могу! - окончательно решил Топор. - Я должен их понюхать! Должен! Я не могу!
   Он обошел фургон, распахнул дверцы и, не глядя на лежащего поперек машины на спине Бенедиктинова, ухватился за самый верхний мешок и выволок его наружу.
   В робком свете сумерек он казался еще чернее, чем до этого. Как будто по пути от дачи его еще разок подкрасили.
   Костистыми пальцами Топор ощупал бока мешка. Пачки четко угадывались. Продолговатые, твердые, с колючими углами. Самые приятные пачки в мире.
   Закрыв глаза, Топор представил синее-синее море, белую-белую яхту и себя самого на борту этой яхты. Потом он попытался еще раз представить Нью-Йорк, город, где полно автомобилей, девиц и жвачки, и ничего не увидел.
   Слева, за лесом, кто-то очень сильный переломил ствол дерева, и от него под всплеск молнии во все стороны полетели похрустывающие на лету щепки. Глаза Топора удивленно распахнулись, но света, рожденного молнией, уже не увидели. Они опоздали.
   - Толян, гроза начинается! - не вылезая с водительского места, прокричал Жора Прокудин. - Кончай самодеятельность! Поехали! Процесс уже пошел!
   - Да-да, едем... Сейчас поедем, - под нос ответил Топор и вынул из кармана перочинный нож с наборной, зековской, ручкой из разноцветного пластика. - Только понюхаю. Хоть на секундочку "баксы" понюхаю...
   Осторожно, стараясь не задеть пачки, он провел на боку мешка линию сантиметров в двадцать длиной. Просунул в надрез руку и ощутил приятное волшебное тепло. Хотелось вечно держать пальцы на плотных, перетянутых крест-накрест пачках.
   - Мои-и... Ро-одные мои, - простонал он.
   Бережно, стараясь не порвать дальше надрез, Топор вынул из мешка пачку и понюхал. Запах был затхлым и совсем неприятным. И еще банкноты оказались почему-то чуть короче, чем доллары.
   Пальцем он разорвал бумажный крест на пачке и с удивлением посмотрел на портрет курчавого очкарика в левой части купюры. Таких молодых президентов Топор не видел ни на одной долларовой банкноте. В центре бумажке под густыми зелеными волнами, похожими на сетки против комаров, очень четко читалась надпись на чистейшем русском языке: "100 билетов".
   Номер и серия, наложенные на еще одну цифру "100", но уже в правом верхнем углу банкноты, на секунду опять вернули в душу Топора уверенность, что это все-таки деньги, просто неизвестные ему. Он перевернул бумажку и на обороте не нашел ни номера, ни серии. Витиеватые буковки на фоне дурацких узоров болотного цвета повторяли уже прочитанную фразу о ста билетах. Только сотня была написана не цифрами, а буквами.
   Наклонив купюру к робкому свету, Топор засек своими неизмученными чтением глазами розовые нитяные ворсинки. На рублях и долларах он видел точно такие. Или примерно такие. Счастье на секунду вернулось и вновь ушло. Что-то не пускало его вовнутрь. Поперек груди стояло что-то неудобное, чужое, и он боязливо крикнул в сторону кабины:
   - Жо-ор, а посеки, что за деньги такие!.. У нас такие выпускались?
   - Ну чего ты пристал?! - выпрыгнул на мокрую траву Жора Прокудин. Поехали! Дались тебе эти мешки! Дома пересчитаем!
   - Посмотри... Это, кажись, не деньги... Написано: сто би... билетов...
   - Как... не деньги?!
   Прокудин за секунду преодолел пять метров по скользкой земле, вырвал из рук дружка банкноту и поневоле открыл рот.
   - Вроде я этого очкарика по телеку видел, - сощурился Топор. - Или в Приморске встречал. Уже не помню. Но в Стерлитамаке точно его не видел...
   - Еш твою мать! - как-то странно, совсем не смыкая губ, вымолвил Прокудин.
   - Что-то не так?
   - Это... это же... ма... ма... мавродик...
   - А сколько он стоит?
   - Ни... ничего он не стоит, - еле произнес Жора. - Совсем ничего...
   - В натуре?.. А красивая бумажка... И это... смотри - водяные знаки есть... Вот посмотри наскрозь...
   - Мама мия!
   Жора Прокудин упал на колени к мешку, с усилием потянул полиэтилен на месте разрыва в разные стороны. Черная ткань грустно пропела что-то типа: "И-и-у" и выпустила на мокрую траву кучу плотных, крест-накрест перевязанных пачек.
   - Точно... Ма... мавродики, - обвел их ошалевшим взглядом Прокудин. Мавродики... Мавродики... Мавродики.
   Он говорил, а пальцы рвали и рвали бумажные кресты, и из под них освобожденно, с шуршанием рассыпались по росистой траве псевдоденьги с портретом курчавого парня в огромных очках. Сжав мясистые губы, он внимательно смотрел с тысяч зеленых бумажек вправо, на деревья. Он боялся встретиться глаза в глаза с Жорой Прокудиным.
   - Это - ноль! Полный ноль! Тащи еще мешок!
   По-стариковски сгорбившись, Топор прохромал к фургону, вырвал из его горячего нутра еще одного черного уродца.
   - Поехали! Дождь начинается! - шатаясь подошла к ним Жанетка. - Что вы тут кавардак устроили?
   - Дай нож! - заорал Топору Жорик. - Где нож!
   - Вон в траве...
   - Дай... Я сам...
   Схватив зековскую реликвию, Прокудин сверху, как Топор в собаку, воткнул его в мешок, рванул вниз. Нож соскользнул по пачкам, воткнулся острием в коленку.
   - А-а!.. Топор, с-сука! Ты не нож подсунул, а дерьмо! Твой нож порезал меня! Мне больно! Мне оч-чень больно!
   И тут же забыл о темнеющей на коленке штанине.
   - Мавродики!... И в этом мешке они! Топор, падла, тащи следующий!
   - Что это такое? - кровавыми глазами обвела Жанетка усыпанную странными зелеными бумажками траву. - Что это?
   - Ты никогда не играла в билеты "МММ"?! - вскинул голову Жора Прокудин.
   - Нет... Так это деньги "МММ"?
   - Это не деньги! Это дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!
   Следующий мешок Топор разорвал сам. Зубами. Купюры бумажными конфетти рассыпались по уже валяющимся пачкам. В этом мешке они были не упакованы.
   По ним точками, марая бумагу, застучал дождь. Лес вокруг потемнел, сгрудился. Он будто бы хотел раздавить странных пришельцев, но поляна, последнее прибежище утренних сумерек, не пускало его.
   Из машины летел мешок за мешком. Нож с окровавленным лезвием вспарывал их почти на лету. Вспарывал как бараньи туши. И так же, как из туши, из них сыпались внутренности. Одни и те же. Одни и те же.
   - С-сука Гвидонов! Я сам задушу его! - заорал почерневший Жора Прокудин. - Прямо сейчас... В аэропорт... Я... Я... Ты помнишь тот сарай?! - повернул он к Топору страшное лицо.
   - Наверно... Ну, если надо найду... Там шахта какая-то...
   - Чего замер?! Кидай мешки!
   - Да-да, я сейчас... Я кидаю...
   Швырнув очередной мешок, он оступился, заскользил ногой по днищу фургона и поневоле толкнул Бенедиктинова. Поэт послушно перевалился на другой бок, протолкнул своим холодным телом воздух и упал ничком на купюры.
   - Уроды! Что вы делаете?! - вскинула пальцы к распухшим губам Жанетка. - Ему же больно!
   - Уже не больно, - прохрипел порванной глоткой Жора и пятерней стер с лица капли дождя, перемешавшегося с каплями пота. - Уже никому не больно... Ни-ко-му...
   Очередной мешок зацепился за провод, торчащий у двери фургона, с писком разорвался и вывалил на ноги Бенедиктинова какие-то новые бумажки. Они были крупнее мавродиков, но деньги все равно не напоминали.
   - Что это? - с последней надеждой в голосе спросил Топор.
   Ножом Прокудин вспорол заклейку, и вид Московского Белого дома в игривой овальной рамочке окончательно вывел его из себя.
   - Это - ваучер!.. Приватизационный чек!
   - А его нельзя продать?
   - Это такое же дерьмо, как мавродики... Только... только это чу... чу... чубайсик...
   Упав на колени и совсем не ощутив боли в правой ноге, он закрыл ладонями лицо и с минуту не двигался. Замер на корточках и в опустевшем фургоне Топор. Молчала и упрямо не отнимающая от губ пальчики Жанетка.
   Дождь перешел в ливень. Частые крупные струи секли по деревьям, по земле, по глупым смешным бумажкам, по людям, пытающимся что-то понять в своей странной, почти мертвецкой окаменелости.
   - Госпо-оди! За что-о?! - первым нарушил молчание Жора Прокудин.
   Вскинув руки к небу, он вроде бы пытался дотянуться или до чего-нибудь осязаемого, важного, до того единственного, что могло утешить его сейчас. Пальцы хватали прозрачный, совсем непрочный воздух и опоры не находили. Холодный злой дождь сек по лицу, по груди, по тянущимся ввысь рукам. По деревьям он не бил с такой яростью.