Христофоров Игорь. Воровские гонки

   - А я уже адвоката нанял... Совсем недорого...
   - Гони его в шею! Мне нахлебников и без адвокатов хватает!
   Телефон помолчал, будто прислушиваясь к разговору, и снова запиликал.
   - Ты не психуй, Платоныч, - мягко предложил Барташевский. - Это же как езда на повороте: можно красиво вписаться, а можно и бортом об отбойник хряснуться...
   Сколько лет этому Кузнецову? - неожиданно спросил Рыков.
   - На вид за пятьдесят.
   - Нет, я про молодого!
   - Того я, сам понимаешь, не видел... Говорят, что-то около тридцати... Лысый, - сделал он брезгливое лицо.
   - А ты после Красноярска ничего выглядишь, - оценил Рыков свежий загар на лице Барташевского. - Хорошая погода?
   - Ливень без конца... Это я перед отлетом заснул дома в солярии. Представляешь, даже сигнал таймера не услышал...
   - А ты что, домой солярий купил?
   - Где-то месяц назад.
   - Зря-а-а... Сходил бы в клуб, где моя Лялечка занимается. У них
   пять этих соляриев. Три - для баб. И два - для мужиков... А что,
   полезная вещь?
   - Убивает микроорганизмы.
   - А-а, это я не понимаю! - махнул лапищей Рыков, и поток воздуха обдал лицо Барташевского легкой прохладой.
   Телефон после второй, уже более солидной паузы, всхлипнул и затрезвонил злее и жестче. Хотя это, скорее всего, лишь почудилось Барташевскому. Телефон - не человек. На какую громкость поставили, с такой и будет пиликать.
   - Рыков слушает, - недовольно ткнул он указательным пальцем в клавишу с нарисованной белой телефонной трубочкой и прогрохотал с мощностьтю добротного мегафона.
   - Ты чего сразу трубку не взял? - безжалостным голосом спросил собеседник.
   - Кто это?
   - Я говорю, ты чего сразу не отвечаешь?
   - Это кто?
   - Посмотри на календарь, - потребовал голос. - У тебя есть календарь?
   - Кто это говорит?!
   Рыков сгорбился в кресле и как бы расплылся в нем. Барташевский, в свою очередь, тут же сжался, плотно приставил ботинок к ботинку, а коленку пригнал к коленке. Он слишком хорошо знал, что сгорбившийся Рыков через несколько секунд взорвется в припадке ярости. Он вполне мог швырнуть, не глядя, телефонную трубку. В министерстве Рыков бил о стены трубки обычные, на шнурах, здесь уничтожил уже не один "сотовик". При этом Барташевский выяснил одну интересную особенность: наши трубки после их склеивания или обмотки изолентой работали не хуже, чем раньше, а от импортных оставались лишь бесполезные осколки.
   - Ты куда звониш-ш-шь?! - змеиным "ш" прошипел Рыков.
   Серой трубке "NOKIA" стоимостью за тысячу долларов с лишним осталось жить не больше трех секунд. Самое лучшее - пять.
   - Если у тебя, братан, нет под рукой календарика, то мы тебе
   напоминаем, что срок возврата кредита истек двое суток назад.
   - Это... это ты, Самвел? - изменившись в лице, назвал Рыков имя
   одного из банкиров.
   Назвал и не ощутил уверенности в душе. У голоса был небольшой акцент, но совсем не тот, который отличал плавную речь Самвела.
   - Мы даем тебе пять дней. И не больше, - объявил неизвестный собеседник. - Шуток никто шутить не собирается. А чтобы ты прочувствовал, что мы Ваньку не валяем, выгляни в окно...
   Рыков порывисто повернулся в кресле влево и тут же выпал из него под стол.
   Окно брызнуло взрывом. Комната будто бы качнулась и стала душной, словно парилка в сауне. Рыков и Барташевский лежали на полу, и у обоих пощипывало в носу от пыли. Очень хотелось чихнуть. Но чихать после всего происшедшего казалось несерьезным.
   - Что... тьфу-у, - сплюнул хрустящую на зубах пыль Рыков и все-таки спросил: - Что это?
   - Вы... вывз... взрыв, - еле ответил Барташевский.
   От его загара не осталось и следа. Он был белее стены.
   Сев на корточки, Рыков вздрогнул от пикавшего у самого уха телефона, нащупал его на столе, не глядя нажал на клавишу с нарисованным красным телефоном и, не выдержав навалившейся тишины, вскочил и больно ударился плечом о кресло.
   - "Мерс"!.. Мой "мерс"!.. Они его взорвали, падлюки!
   Барташевский тоже, приподнявшись, разглядел дымящийся остов рыковского "мерседеса" и сразу понял звонок:
   - Это - за кредит?
   - Да! Да! Да!... Твари, я им обещал! Обещал! А они... Они...
   - Платоныч, мы же решили, что продаем метры по второму разу... Ты что, еще не начинал? - встал, отряхивая пыль с костюма, Барташевский. - Ты еще не...
   - Да пошел ты на хрен со своими метрами! - ругнулся Рыков и выбежал из кабинета с такой резвостью, будто машина могла превратиться в целенькую, если он к ней подбежит за несколько секунд.
   Глава тридцать девятая
   "МОЩНЫЙ НАЕЗДНИК"
   Телефон зазвонил точненько в тот момент, когда Дегтярь захрипел. Лялечка культурно подождала окончания самого главного и только тогда ответила:
   - Але-о-о...
   В двадцати сантиметрах над нею висело потное лицо сыщика. Тяжелая капля собралась на кончике его носа и тюкнукла Лялечку по левому глазу. Фыркнув и замотав головой, она на время забыла о телефонной трубке, а когда вновь поднесла ее к уху, то услышала знакомый голос с середины фразы:
   - ...и, главное, не было страховки. Ты представляешь, как назло, неделю назад закончилась страховка! Они это точно знали! Знали! Ты представляешь?
   - Ты о чем? - с придыхом спросила она.
   Такой голос может быть у женщины только в тот момент, когда она уверена, что неотразима.
   - Как это о чем?! - гаркнул он с яростью строительного прораба. - Я тебе про наше горе рассказываю, а ты...
   - А какое горе?
   - Я же сказал: мой "мерс" взорвали!
   "Так тебе, козлу, и надо", - подумала Лялечка и ответила:
   - Ты не ранен, милый?
   - Слушай, ты что, глухая?! Я тебе только что объяснил, что сидел в офисе, когда рванул "мерс", а ты...
   - Что-то было на линии... Какой-то шут...
   - Какой линии!.. Это же сотовик!
   "Чего же он в машине не сидел!" - с досадой подумала Лялечка и ответила:
   - Мне так жаль тебя, милый... Я должна подъехать?
   - Да! - решительно сказал он, помолчал и как-то по-детски, будто бы всхлипывая, попросил: - Мне страшно. Успокой меня...
   - Прямо сейчас?
   За время совместной жизни у них, как и в любой семье, выработался свой конспиративный язык. То, о чем просил Рыков, происходило в эту минуту в одном из небольших залов шейпинг клуба. Ложем служили металлические трубы тренажера "мощный наездник". Лошадью, судя по всему, была она, наездником Дегтярь.
   - Да, прямо сейчас, - еще тише попросил он. - Приезжай в офис.
   - Но ты же говорил - взрыв...
   Задет только мой кабинет. Комната отдыха уцелела... Приезжай, я не могу... Что у тебя за звуки?.. Кто там так дышит?
   - Это шейпинг-клуб. Здесь девочки. Они качаются...
   - И так дышат?
   - А что?
   - Прямо лошади, а не девушки...
   "Как же ты мне, мерин, надоел!" - ругнулась про себя Лялечка и вздрогнула только от одного предчувствия рыковского пота. Наверное, лошади пахли лучше. Во всяком случае, те лошади, которых она видела в цирке.
   - Я спешу к тебе, милый! - самозабвенно пропела она и под повторный хрип Дегтяря вскрикнула: - Я быстро! Только помоюсь!
   Дегтярь упал и с Лялечки, и с "мощного наездника", больно ударился боком о металлические крепежные болты и снизу вверх поблагодарил даму:
   - Ты просто класс!.. С твоим телом только на порнуху сниматься!
   - А ты со мной пойдешь на съемку? - легко спрыгнув на пол, провернулась она на месте балеринкой.
   - Дизайн не тот, - похлопал он себя по округлому волосатому пузу. Тебе бы в пару жеребца с бицепсами...
   - А может, мне теперь больше бородатенькие нравятся!
   - У тебя хороший вкус.
   - Твоя школа!
   - Знаешь, я когда из командировки прилетел, сразу почувствовал, что не могу без тебя.
   - Серьезно? - остановилась она на полпути в душ.
   - Я вообще-то не шутник по натуре. Мент все-таки... Хоть и
   бывший. Я столько трупов в жизни видел, что шутить разучился...
   - И ты прямо сюда поехал?
   - Сразу из аэропорта, - соврал Дегтярь.
   Соврал уже не в первый раз. Ни к какой Лялечке он не рвался после прилета. Злой, голодный и грязный, он приехал в свою холостяцкую квартиренцию, долго и яростно мылся, проклиная мрачный город Красноярск, майора Селиверстова, деда в фуфайке, Кузнецова-старшего и особенно Кузнецова-младшего, которого он так и не нашел. Самым тяжким изо всей командировки был возврат денег. Втайне надеялся, что Кузнецов-старший доллары не возьмет. Взял. И не подал на прощание руку.
   После душа, трех чашек кофе и четырех рюмок коньяка он вспомнил о директоре магазина и тут же решил, что набьет ему морду. Просто так. Только потому, что Кузнецова-старшего не было в Москве, а кого-то побить хотелось. В милиции он отводил душу в спортзале на "груше". В квартире "груши" не было.
   Пока ехал в парном метро до магазина, злость вышла вместе с потом. И вместе с парами спирта. Зато появилась трезвость. В голове чисто-чисто, будто ее изнутри вымыли. И когда он ступил в кабинет директора, то уже знал, какие вопросы задаст. И задал. И попал в "яблочко". Выяснилось, что через день после отгрузки техники из магазина уволились двое сотрудниц: продавец отдела телевизоров и кассирша. Тщательно выписав в книжечку их фамилии, адреса и телефоны, Дегтярь прямо в кабинете директора пролистал и другие странички этого же блокнотика, исписанные, впрочем, уже не его рукой, а рукой Рыкова, и чуть не подпрыгнул на стуле. В списке фирмачей, возможно знавших номера его кредитных карточек, значился некий Марченко. Фамилия у продавца отдела телевизоров была такой же.
   - Марченко Лидия Феофановна, - вслух еще раз прочел Дегтярь и спросил директора, нервно крутящего карандаш в пальцах. - Опишите ее...
   - У меня нет времени. У меня...
   - В общих чертах... Возраст, характер, привычки...
   - ...нет времени... Ладно!.. Возраст? Ну, там же есть в документации вот, девятнадцать... Хотя выглядела она помоложе. Прыщавенькая такая, знаете ли, тихенькая, неразговорчивая. Три месяца отработала и уволилась. Это только в газетах пишут, что в коммерции выгодно работать. Сейчас уже невыгодно. Мы продавцам больше пятисот тысяч заплатить не можем. Текучесть большая...
   - Знакомые у нее были?
   - Нет, никого... Я же сказал, такая, неразговорчивая...
   Директор надоел Дегтярю не меньше, чем он сам надоел директору. Из магазина сыщик уехал с тревожным настроением. После явного провала или, как теперь говорим, облома в Красноярске, неожиданная удача с продавщицей взбудоражила его.
   Он съездил в домоуправление на краю Москвы, на краю микрорайона-гиганта под славным именем Орехово-Борисово, выпросил у толстых теток, грозно именовавшихся техниками-смотрителями, все об этой скромненькой Марченко, и в тот момент, когда самая толстая из теток вспомнила: "Ваш Павел Марченко - это ее двоюродный брат. Он до этого в соседнем с нею подъезде жил, а на днях прикупил себе квартирку в центре и съехал", - Дегтярь остро ощутил желание увидеться с Лялечкой. Это было еще не желание женщины, это была жажда информации. А потом, уже в шейпинг-клубе, когда оказалось, что в нем существует маленький кабинетик на пару тренажеров и он к тому же закрывается на ключ, одно желание сменилось другим, а когда тело насытилось, попросил своей очереди мозг.
   - Ляля, - попытался Дегтярь перекричать шум воды, - ты всех из фирмы Рыкова знаешь?
   - Что? - высунула она из кабины мокрую головенку.
   Так она смотрелась даже красивее, чем в соплях химической завивки.
   - Кто такой Павел Марченко?
   - Как кто? - удивилась она. - Мужчина!
   - Ну, это понятно, - согласился он с ее логикой. - А кем он в фирме Рыкова работает?
   - Коммерческий директор.
   - Но у него же Барташевский - коммерческий директор!
   - И этот... Марченко - тоже... И еще два коммерческих директора есть. А что тут такого? Фирма же частная! Можно как угодно должности называть. Уборщицу, к примеру, старшим научным сотрудником перекрестить. От этого дело не меняется...
   - А что он за парень? Сколько ему лет?
   - На вид - тридцать. А так... не пробовала. Может, и помоложе...
   Дегтярь неспешно оделся, прожужжал замком-молнией брюк, подождал, пока Лялечка перекроет кран и только после этого спросил:
   - Он, что же, квартиру себе в центре купил?
   - Да, совсем недавно. Можно сказать, последним из директоров Рыкова.
   - Хорошая квартира?
   - Я не была у него в гостях. Голова болела. Рыков сам ездил. А что тебе дался этот Марченко?!
   - Я должен обладать всей информацией об окружении Рыкова. Иначе я не найду его деньги...
   - А что, найдешь?
   Она вышла из кабины и через секунду превратилась из Венеры во вполне респектабельную даму конца двадцатого века. Оказывается, для этого достаточно всего лишь нырнуть в красное мини-платье из египетского хлопка и защелкнуть на шее золотую цепочку.
   - Ты на машине? - радостно спросила она.
   - Мой "жигуль" не на ходу.
   - Но я тебя подбросить не могу. Сам понимаешь глаз...
   - Понимаю.
   Она оставила ему на память поцелуй в бороду и семилетней девочкой, легко и задорно, выбежала из комнаты, где все так же стояли всего два тренажера. Впрочем, второго Рыков не замечал. В его мозгу осталось ощущение от всего лишь одного - "мощного наездника".
   Глава сороковая
   ВОЛЧИЙ СЛЕД
   Как только спали дожди, и солнце вспомнило о Сибири, и люди заулыбались и сбросили осенние куртки, что все-таки стоит жить и при этом жить долго и счастливо, к берегу Енисея прибило труп лысеющего мужчины примерно тридцати лет от роду, без ботинок, но в очень дорогом костюме. В нагрудном кармане пиджака лежал насквозь промокший паспорт на имя Кузнецова, а к страничкам паспорта приклеилась визитка Михасевича Ивана Ивановича, коммерсанта, проживающего в поселке Березовка.
   Невыспавшийся майор милиции Селиверстов изучил визитку сквозь стенку полиэтиленового пакета, горько вздохнул и поехал с берега Енисея в камеру предварительного заключения городского УВД.
   Через глазок он понаблюдал с минуту за березовским авторитетом Миханом, но поскольку тот спал и ничего подозрительного вроде бы не делал, Селиверстов повторно горько вздохнул и потребовал от контролера привести задержанного в его кабинет.
   Там они посидели пару минут напротив друг дружки, и в какой-то момент Селиверстову почудилось, что он не на Михана смотрит, а на свое отражение в зеркале. До того одинаково заспанными и небритыми были их лица. Потом, впрочем, майор привстал и, разглядев в настенном зеркале свое настоящее, штатное лицо, понял, что только от усталости мог додуматься до того, чтобы посчитать Михана своим близнецом. Между ними лежало десять лет жизни и заборы, заборы, заборы - колоний, изоляторов, пересылок.
   - Так и будешь молчать? - беззлобно спросил Селиверстов.
   - Я все а... уже раскоцал, гражданин а-а... начальник, - тоже беззлобно, с привычным заиканием, ответил Михан. - Не надо меня а-а... масовать. Я фуфло не двигаю...
   - Михан, давай без переводчика. Я феню не хуже тебя знаю. Короче, играем вчистую... Дело такое, что подставили тебя вторично. Понимаешь?
   - Не клепай! - выпрямился на стульчике Михан и, вспомнив просьбу майора, тут же перевел феню на русский язык: - Не ври! Нет у Михана а-а... такого врага, чтоб подставил...
   - Значит, есть... Трупик один нашли. С дыркой в башке. а в кармане у трупика - твоя визитка. Вот так-то. Погибший, кстати, тот, чьи ботинки мы нашли у деда, пришедшего к тебе в ресторан... Погибший - это Кузнецов...
   Зав пару секунд лицо Михана стало чернее шахтерского, каким оно бывает после смены в забое. Он просрежетал зубами, явно истончив их на миллиметр, не меньше, и все-таки ответил. Но только вопросом:
   - Визитка, а-а... говоришь?
   - Да. Ты что, коммерсантом заделался?.. Давно?
   - А что, а-а... нельзя?.. Это ворам в законе а-а... западло, а мене никто а-а... не короновал. Хочу - торгую, хочу - а-а... банкую...
   - Капитал-то есть? - ухмыльнулся Селиверстов.
   - Не бедные.
   - Ну, ладно. Про бизнес разговаривать не будем. Мне это неинтересно. Мне другое интересно: ты давно эти визитки отпечатал?
   - С месяц а-а... назад.
   - Много раздал?
   - Чего они, номерные, что ли?!
   - А все-таки.
   - Ну, штук а-а... тридцать роздал... Братве там, барышам, кошелкам а-а... новым...
   - Кузнецову не давал?
   Хитро, ох как хитро подкинул Селиверстов алиби. Если бы уцепился в него Михан, перестал бы он видеть в нем свое отражение.
   - Не знаю я никакого а-а... Кузнецова! - огрызнулся Михан, и на душе у майора отлегло. - Я даже тому Кузнецову, что из братвы, а-а... еще не дал... Точно помню... А ты про какого а-а... лоха...
   - Ну, на лоху он, предположим не тянул. Все-таки папа - миллионер. И вообще, Михан, ты запомни: об умерших или хорошо, или ничего...
   - Это у вас а-а... так. А у братвы свои а-а... законы... Мы после кабака в сауну а-а... к девкам должны были а-а... катить. А ты всю а-а... малину испортил... Я спать хочу. Отпусти, а-а... начальник.
   - Значит, кому раздавал, не помнишь?
   - Я уже а-а... сказал, - отвернулся Михан.
   - А если по месту?.. Березовским раздавал или в Красноярске тоже?
   - Да чего ты пристал!.. Дай лучше закурить!
   - Я не курю.
   - Оно и видно.
   В очередной раз горько вздохнув, Селиверстов наклонился на стуле вправо, открыл верхний ящик стола у соседа, выскреб оттуда пачку "Кэмел" и шлепнул ее на стол перед Миханом.
   - Угощайся. Твои любимые.
   - А огонек? - обрадовался задержанный. - Твои псы у меня даже а-а... зажигалку, отобрали. Между прочим, а-а... "Крикет". По ящику из Москвы а-а... показывали, что лучше ее на свете а-а... нету...
   - Меньше рекламе верь, - положил Селиверстов рядом с пачкой спичечный коробок. - У меня во-он по тебе сразу три рекламы: ботинки, окурок и визитка. Хочешь, чтоб я поверил?
   Зажженная сигарета опустилась в ослабевшей руке Михана. То ли он только что проснулся, то ли дошло до него, что визитка - это уже серьезно, но только в глазах появилась осмысленность. Их будто бы осветили изнутри.
   - Значит, мокруху, а-а... мне шьете?.. Без понта?
   - Без него самого... Въехал, родной?
   - И никакой а-а... отмазки?
   - Никакой.
   - Неужели это а-а... они? - вслух подумал Михан.
   - Кто? - так же лениво, словно о совсем ненужной вещи, спросил Селиверстов.
   Наполовину выкуренная сигарета зависла над спичечным коробком, и Михан тут же раздавил ее об него. Так не докуривают даже новые русские.
   - Не-е, на-ачальник... Западло а-а... будет... Я - не шестерка...
   - Тогда загремишь, милый, на пятнашку... Или на "смерть в рассрочку"...
   Так звали пожизненное. Михан замер, минуты три, долгих-предолгих три минуты подумал о чем-то своем, ему одному известном, повернулся к свету, режущему глаза через грязные стекла кабинета, и удивленно спросил:
   - Дождь, что ли, а-а... кончился?
   - Еще вчера.
   - Надо же... А я думал а-а... все, кранты, до первого снежку а-а... лить будет...
   Селивестров молчал, сверля взглядом дырку на столе. С год назад он дал перьевую ручку одному такому михану расписаться в протоколе допроса. Так тот с замаху врезал острием прямо по руке Селиверстову. Как он успел развести пальцы, майор даже не помнил. Ручка ножом раскачивалась между мизинцем и безымянным, и только шрам на перепонке, небольшой, на пару миллиметров, шрам остался на память о психопате. С тех пор Селиверстов начинал ведение протокола только после полной раскрутки. Лист бумаги - это тот же микрофон. Когда интервьюируемый его видит, он забывает половину слов.
   - Можно еще одну? - показал на оранжевого верблюда Михан..
   - Кури. Все равно не мои...
   - Га-га, - показал он в улыбке гнилые зубы. - Вот это а-а... по-нашему!.. Раскурился?
   На середине сигареты глаза Михана стали еще прозрачнее. Его будто бы кто изменял по ходу встречи, но изменял так медленно, что у Селиверстова могло не хватить терпения.
   - А-а, ладно! - отогнал он дым от лица. - Беспредел - он и есть а-а... беспредел... Не по-нашему это... Ты суд над нашими а-а... березовскими мокрушниками помнишь? - спросил он Селиверстова.
   - Это пацаны, что из-за копейки могли убить?
   - Да-а!.. Пацаны!.. Там всякие были!.. Судили их, судили да не всех а-а... и не тех а-а... посадили...
   - Не верю. Там хорошие оперативники работали, - защитил соседа, сигареты которого курил Михан, Селиверстов. - Все чисто. Кто орудовал, всех посадили...
   - А главного-то и не взяли! - огрызнулся Михан. - Так-то!
   - Хочешь сказать, что его убийства кто-то из сопливых на себя взял?
   А это вы сами а-а... ковыряйтесь. А только я знаю, что а-а... самый крутой беспредельщик а-а... земельку на волюшке а-а... топчет. Он и ко мне а-а... нос совал, в контору а-а... на хлебное место а-а... просился. Не взял я в братву его... Мне волки а-а... не нужны...
   - И ты считаешь, что вашей ссоры достаточно, чтобы тебя подставить? А дед, а ботинки? думаешь, у твоего волка на такой закрут мозгов бы хватило?
   - Не знаю, а-а... гражданин начальник. А только я как в город а-а... на джипе ехал... Еще засветло ехал, вот... Так я его а-а... просек на веранде у дома а-а... культуры. Кабак у нас там. Как на западе... Под а-а... зонтиками... Так он а-а... стол кониной французской заставил...
   - Коньяком, в смысле?
   - Ага... Кониной... А знаешь, а-а... сколько ее одна бутылка а-а... стоит?
   - Знаю.
   - То-то... Я еще могу а-а... себе позволить, а он... Откуда а-а... у волка деньги? Не в тайге ж он их а-а... откопал!
   - Волк, говоришь? - нахмурился Селиверстов и подумал, что пора доставать бумагу. - А как фамилия этого волка?
   - Просюхин.
   Глава сорок первая
   ОБРЕЗАННАЯ НИТЬ
   Сержантик милиции докурил сигарету "Прима", стрельнул ею через весь двор и по-хозяйски три раза врезал сапогом по двери.
   - Просюхин, открывай! Разговор есть!
   Дверь ответила гробовым молчанием.
   Приложив ладошку ко лбу, сержантик попытался хоть что-то рассмотреть в закопченом окошке, но никого, кроме себя, не увидел. Окно хорошо отражало мир. Можно было подумать, что в серые доски врезано скорее зеркало, чем окно.
   - Нет его, та-ащ майор! - обернувшись, прокричал сержантик.
   Сидящий в милицейском уазике Селиверстов закончил изучение порезов на левой щеке, шее и подбородке, оставшиеся после бритья, оторвал глаза от зеркала заднего вида и в свою очередь крикнул сержантику:
   - Дома он! Постучи еще раз! Может, спит! Его с утра пьяным видели...
   Селиверстов не особенно поверил Михану. Таких оговоров на своем сыщицком веку он повстречал не одну сотню. Никуда от человеческой природы не деться. Когда плохо, когда страшно и близка расплата, хочется найти кого-то, на кого можно свалить свои беды. Иногда это оказывалось правдой. Но по большей части - враньем. К тоже же косвенно удар наносился по соседу Селиверстова по кабинету, а они были если уж не друзьями закадычными, то друзьями, скажем так, по службе.
   - Просюхин, открой! - простучал сапогом что-то из азбуки Морзе сержантик.
   "Прямо связист бывший", - удивился ритму радиоключа Селиверстов и подумал, что, во-первых, надо спросить у сержантика не служил ли он в армии связистом, а, во-вторых, оставить этого Просюхина в покое и ехать отсыпаться домой, в Красноярск.
   Дверь распахнулась настолько стремительно, что сержантик, пытавшийся ударить по ней ногой со всей силы, провалился вперед, в черноту, и еле успел правой рукой ухватиться за деревянный брус, удерживающий навес над дверью.
   - Грабить, с-суки, будете?! - прохрипела чернота.
   - Ты это... Просюхин? - спросил ее сержантик.
   Правое плечо заныло от слишком сильного рывка.
   - Не да-ам! - в ответ водочной хрипотой отозвалась тьма и вытолкнула из себя длиннющего худого мужика в распахнутой на груди рубахе.
   Сержантик вначале испугался его, но, вспомнив, что он все-таки милиционер и что тем более на него сейчас смотрит целый майор из города, выпятил грудь и со ступенек не отступил.
   - С тобой хочет говорить следователь из Красноярска, - максимально строгим голосом объявил он.
   - Не дам гра-а-абить!
   Во вскинутой и тут же опустившейся левой руке Просюхина мелькнуло что-то некрасивое и странное, и отброшенный этим предметом сержантик как-то странно, спиной вперед спустился со ступенек, сделал два приставных шага вправо и упал ничком в лужу.
   "Топор!" - увидел Селиверстов то, чем Просюхин нанес удар, и сунул руку к пояснице. Кобура не желала прощупываться, и он боком, продолжая исследовать пальцами пояс, вылез из "уазика" и только после того, как обеими ногами оказался на земле, вспомнил, что не взял на выезд штатное оружие.
   - У тебя есть... пистолет? - сквозь одышку спросил он у шофера, плосколицего младшего сержанта. - Да проснись ты!
   Шофер расклеил щелястые глазенки, мутно посмотрел на майора, потом на лежащего сержантика и, наконец-то заметив худющего мужика с перекошенным лицом, забыл обо всем остальном, кроме этого мужика.
   - Мама! - заорал шофер и с такой скоростью вылетел из машины, будто и не сам он это сделал, а катапульта, спрятанная под сидением "уазика".
   - Убива-ают! - бросился он со двора, на бегу придерживая фуражку.
   - Стой, сволочь! - бросил ему в спину Селиверстов. - Отдай оружие!
   Кривенькие ножки шофера мелькали быстрее, чем молотило всполошившееся сердце Селиверстова. Плосколицый так упрямо не отпускал руки от фуражки, точно именно в этой фуражке заключалась его жизнь.
   - Все-ех! во-о-оров поубиваю на хрен! - рявкнул на полулицы Просюхин.
   Качаясь на костистых журавлиных ногах, он все-таки добрел до упавшего сержантика и с полного замаха тюкнул в его замершее тело топором. Ржавое лезвие застряло в плече, и Просюхин на какое-то время замер над убитым в глубоком поклоне.
   - Все-ех поубив... ваю... увовсех!
   Что-то новое, прежде не испытанное Селиверстовым, бросило его вперед. Наверное, это была ярость, а может быть, страх или, скорее всего, бешенство. Чувство трудно запомнить. Чувство - это вспышка. Сверкнуло - и нет его в помине.
   Но только именно это чувство, сделавшее Селиверстова раз в пять сильнее, чем он был на самом деле, заставило его пробежать двадцать двадцать пять метров до склонившегося Просюхина и впечатать ботинок ему под ребро.