Хьюсон Пол. Сувенир

   Энджела скинула туфли и с кроссвордами из «Космополитэн» и «Нью-Йорк санди таймс» клубочком свернулась на диване. Но головоломка оказалась трудной, она быстро бросила ее и безучастно уперлась взглядом в веселое яркое пламя в камине. Вскоре она хватилась, что не сводит глаз с лежащей на каминной полке каменной головы и грустно размышляет о миссис Салливэн. Мысли об экономке сменились мыслями о Фионе. Потом мыслями о Перышке.
   Вздрогнув, Энджела прокрутила в голове свой ужасный сон. Он очень напоминал тот, который приснился ей в Ирландии. Нет, он был хуже. Что он означал? Чутье подсказывало Энджеле: не может быть, чтобы этот сон ничего не означал. Что бы ей ни говорили, он не был обычным кошмаром. Что-то связывало его со смертями. Не пыталось ли подсознание Энджелы что-то сообщить ей, не передавало ли какую-то информацию, которую она сознательно отметала? Может быть, следовало бы показаться психиатру. Если бы только была жива Фиона. Энджела снова вернулась к Фионе. Ее мятущиеся мысли были планетами, вращавшимися вокруг незримого потухшего солнца; деревянными лошадками на карусели смерти: Фиона, миссис Салливэн, Перышко, Фиона, миссис Салливэн, Перышко; круг за кругом проносились они, а в центре все время пряталась невидимая потайная ступица, присутствие которой Энджела тем не менее ощущала, угрюмая звезда, ось, которая, как ей начинало казаться, должна была там быть, дабы связать в единое целое весь этот ужас и, может быть, даже то страшное чувство давящей на живот тяжести, с которым Энджела очнулась от сна. Процесс оживления… что, этим действительно можно было что-то объяснить? Энджела молила Бога, чтобы это оказалось так. Это означало бы жизнь — жизнь, заявляющую о себе в лицо всем смертям, ее дитя, зашевелившееся в теплой тьме материнской утробы, в теплой питающей его тьме. Ведь разве тьма — непременно зло? Разве она непременно означает холод, разложение и смерть? Но карусель снова неумолимо повернулась к смерти, к смерти миссис Салливэн, к омерзительному раздиранию мышц, хрящей и сосудов, к мучительному отъединению конечностей — крэк! крэк! крэк! — сустав от сустава, позвонок от позвонка. Что за чудовище должно было побывать у миссис Салливэн, что за одержимое бесами сознание требовалось, чтобы вот так убить и исчезнуть, прихватив с собой голову? Может быть, сродни тому, кто был способен убежать с места аварии с оторванной рукой? Или отрывать головы живым кошкам и собакам?..
   Энджела со всхлипом запустила кроссворд через комнату и, чтобы сдержать неумолимый поток страшных образов, прижала кулаки к глазам.
   Когда она снова открыла глаза, ей показалось, что каменная голова смотрит с каминной полки прямо на нее. В голове у Энджелы зазвучали слова предостережения, сделанного миссис Салливэн.
   Испуганная, зачарованная, она пристально вглядывалась в камень, по крохам собирая всю рассудительность, какую могла отыскать, чтобы дать отпор мысли, которая медленно, но верно овладевала ею.
   Как мог камень — бесчувственный, неодушевленный кусок камня — приносить несчастье? В этом не было ни капли смысла.
   И все же…
   Она щипнула подушку и выдернула пушинку.
   Что, если миссис Салливэн все-таки была права? Девица-экстрасенс (как же ее звали?) заявила, будто почувствовала в их доме некое влияние, вызывающее беспокойство.
   Что, если в этом каким-то образом был виноват камень?
   Если одни дома и предметы могли, как намекала Бонни Барнетт (вот как ее звали!) нести на себе благословение, то другие, может быть, несли на себе проклятие?
   Потом Энджела припомнила, что говорил ей о языческих религиях Маккей.
   И снова нахмурилась, не сводя глаз с камня.
   Как же узнать?
   Только методом проб и ошибок.
   Избавившись от него.
   И все же. Скажем, Энджела избавляется от него и неприятности прекращаются. Все равно полной уверенности, что их вызывал камень, у нее не будет.
   Или хуже того: вдруг неприятности не прекратятся и после того, как она избавится от камня? Камень был ценной антикварной вещью.
   Что, если на самом деле камень оберегал их с Шоном от несчастий, подобно громоотводу отклоняя беду от них самих и переводя на окружающих их людей? Тогда Энджела будет проклята в любом случае — избавится она от камня или нет.
   Ситуация была абсурдной.
   Энджела схватила «Космополитэн» и принялась судорожно просматривать. Сообразив, что уже читала этот журнал, она запустила им вслед за кроссвордами. И снова поймала себя на том, что рассматривает камень на каминной полке. Вопрос мучил Энджелу, отказываясь уйти. Мог ли быть виноват камень? Как следовало разрешить этот вопрос? Совет специалиста, вот что ей было нужно. Специалиста? Специалист — это кто, черт возьми? Священник? Экстрасенс?
   Бонни Барнетт.
   Но Бонни вернулась в Орегон.
   Может быть, у Стиви Осорио есть ее телефон.
   Стиви болтался на борту исследовательского судна где-то в Тихом океане. Должны были быть другие экстрасенсы. Как их найти? Желтые страницы? Черил должна знать.
   Когда в комнату вошел Шон, Энджела все еще мучилась из-за камня и не услышала, как подъехала его машина.
   Он стоял в дверях и хмурился. Энджела заметила, что его правая щека припухла от новокаина.
   — Привет. — Голос был приглушенным. — Что за праздник?
   — Ты о чем?
   Шон показал на огонь.
   — Замерзла?
   — Просто захотелось зажечь.
   — Просто захотелось зажечь, да? — Нотка раздражения. Дрова стоили недешево.
   — Как зуб? — спросила она.
   — Сейчас прекрасно. — Он подошел к пышущему жаром камину, подержал над ним руки и обернулся к Энджеле. — Ну?
   — Что «ну»?
   — Что он сказал?
   — Кто?
   — Да доктор Спэрлинг же, Господи.
   Озадаченный ее рассеянностью Шон нахмурился.
   Энджела рассказала о визите к врачу. Шон слушал, глубоко засунув руки в карманы. Под конец он хмыкнул:
   — Вот видишь? Что я говорил?
   — Знаю, знаю. — Энджела поджала ноги, освобождая мужу место на диване. — Ты был прав. Как всегда.
   Но он не сделал попытки сесть и продолжал стоять, внимательно рассматривая ее.
   — Тогда в чем дело? — спросил он.
   — Ни в чем. Я же тебе сказала. — Энджела удивленно воззрилась на него. — А что?
   — Возвращаюсь и вижу, что ты лежишь на диване.
   Энджела выглянула в окно. Небо уже почти сплошь затянуло тучами.
   — Решила устроить себе свободный вечер, вот и все.
   — А, — сказал Шон. — Все ли?
   Энджела подумала, что это было сказано с явным сарказмом. Или она попросту приписывала мужу собственные грехи? Она села и спустила ноги на пол, нащупывая туфли. Шон нагнулся, чтобы подобрать разбросанные журналы.
   — Что это?
   Он явно прекрасно видел все сам.
   — Просто журналы.
   — Лучшего занятия ты не нашла? — Тон был подчеркнутым. Больше Энджела не сомневалась.
   — Но я же сказала. Мне не хотелось работать.
   Шон уселся на подлокотник кресла.
   — И когда же ты, в таком случае, собираешься закончить сценарий?
   Энджела сдвинула брови.
   — Наверное, завтра. День или два ничего не меняют, правда?
   — Прошло уже больше недели.
   — Да что ты? — Намеренно изображая равнодушие, Энджела встала, размышляя, что же случилось с их далеким от педантичности стилем жизни, и пошла на кухню налить себе кофе. Но Шон все равно пришел следом.
   — Хочешь кофейку? — спросила она.
   Он открыл холодильник, вынул сливки и, захлопывая дверцу, сказал:
   — Вейнтрауб говорит, эта лента — его самая большая удача.
   — Его самая большая удача? — Энджела недоверчиво обернулась с кружкой в руке.
   — Так он сказал. — Теперь Шон усмехался.
   Снаружи раздался шум мотора. Хлопнула дверца.
   — А это еще кто? — Шон выглянул в кухонное окно. — О Господи. — Он резко втянул воздух.
   — Кто там?
   — Джерри.
   — Стейнберг?
   Шон кивнул, пошел к черному ходу и распахнул дверь, приветствуя приятеля.
   — Ты глянь, кто к нам пожаловал! Ах, чертов сын!
   Джерри выглядел исхудавшим, бледным и слегка прихрамывал при ходьбе. Он приехал на новом красном МГ.
   Они встретили его за порогом кухни и по очереди обняли, смеясь. Энджела заметила, что на переносице и на верхней губе у Джерри остались шрамы.
   Они перешли в гостиную. Шон подбросил дров в огонь. Джерри сел в кресло. Энджела принесла кружку кофе и хрустящее шоколадное печенье, которое пекла сама. Все это она поставила на столик и села на диван.
   Шон поворошил поленья в камине.
   — Когда ты выписался?
   — Вчера.
   — Фрэнк нам не сказал.
   — Нет?
   Энджела подвинула к нему печенье. Джерри взял две штуки.
   — Как новая машина? — спросила она.
   — Неплохо. Но я бы предпочел сохранить старую.
   Энджела сняла со своего свитера сухой лист. Шон сдвинул брови, глядя в пол.
   — Ага. Конечно. — Он поднял глаза. — Ну, отлично, что ты снова на ногах.
   Вымученный разговор продолжался около получаса. Энджела сочла, что с тем же успехом можно было бы общаться с совершенно посторонним человеком. Джерри все еще с трудом припоминал имена, названия, события, в которых они участвовали вместе. Он то и дело отклонялся от темы разговора, а в глазах появлялось озадаченное выражение. Сам Джерри объяснил, что ему кажется, будто половина мозга у него спит.
   Они говорили о работе Джерри, об их фильме, об имени для ребенка, о родственниках Джерри, Энджелы и Шона — обо всем, кроме Фионы. Наконец Джерри допил кофе и поставил кружку на столик.
   Про себя Энджела испустила вздох облегчения.
   — Еще? — Она указала на пустую чашку.
   Джерри покачал головой.
   — Спасибо, мне действительно пора. Я заскочил просто сказать здрасте. — Он посмотрел на часы. — Фрэнк с Эстеллой ждут меня к обеду. Если я задержусь, то попаду в час пик. — Он встал и поглядел за окно, на темнеющее небо. — Похоже, будет ливень.
   — А почему вы с Фио… — по привычке начал Шон, замолчал и покраснел. Он попробовал еще раз. — Почему бы всем нам не поехать куда-нибудь пообедать? Как насчет завтрашнего вечера?
   Джерри смотрел на него и кивал.
   — Конечно. Почему нет.
   — Если хочешь прихватить кого-нибудь…
   Джерри стиснул край каминной полки и не отрывал глаз от огня.
   — Хочешь, мы кого-нибудь пригласим? Или хватит нас с Энджелой? — мягко проговорил Шон.
   — Пусть будем только мы. Если вас это устроит, — еле слышно отозвался Джерри. Его лицо по-прежнему оставалось склоненным к огню, но взгляд рассеянно скользнул вверх, к полке, и там остановился. Джерри обернулся к Энджеле, которая спокойно собирала на поднос кружки из-под кофе. — Я вижу, вам его вернули.
   — Кого «его»?
   — Ваш ирландский камень. Боюсь, я начисто про это забыл.
   Энджела уставилась на Джерри, все еще не понимая, о чем речь.
   Джерри взял камень в руки и осмотрел.
   — После вечеринки мы с Фионой приделали ему ноги. Чуть не поссорились из-за этого. Ты тогда как раз вошла. — Он тихо рассмеялся: короткий выдох. — Она хотела, чтобы его вставили в оправу. Сделать тебе сюрприз. Только вышло не совсем так, как мы планировали.
   Он осторожно вернул камень на место. Шон украдкой взглянул на Энджелу. Та, как загипнотизированная, неподвижно смотрела на камень. Джерри повернулся, чтобы уйти.
   — Я рад, что вам его вернули после катастрофы. И что с фильмом все вышло так удачно, честное слово.
   Джерри взял с дивана свой пиджак и направился к двери. Шон вышел следом. Энджела не двинулась с места.
   Когда парой минут позже Шон вернулся, она стояла все там же. Забрав поднос с кружками, он с любопытством взглянул на нее и пошел на кухню.
   — Почему ты не вышла попрощаться? — спросил он, проходя мимо соседней комнаты.
   — Извини. Вышло грубо?
   — Просто странно. Вот и все.
   — Я задумалась.
   Он вернулся с «Глоуб», раскрытой на разделе «Досуг», занятый просмотром киноафиши.
   — Как насчет «Китайского синдрома» сегодня вечером?
   Вдали заворчал гром.
   Энджела подошла к окну и присмотрелась к хмурому небу. Теперь оно почернело от грозовых туч.
   — Это ты положил камень обратно ко мне в сумку, правда? — сказала она.
   Шон не отрывался от газеты.
   — Что?
   — Я сказала, это ты положил камень обратно ко мне в сумку?
   Наконец он, сбитый с толку, поднял голову.
   — Прости. Я не уловил.
   — В Дублине. После того, как я его выбросила. Ты опять положил его ко мне в сумку.
   — Конечно, нет.
   Ветви деревьев за окном зашевелились, растревоженные ветром. Интересно, подумала Энджела, скоро ли грянет гроза.
   Шон снова вернулся к газете.
   — Если мы поедим в течение часа, то успеем на сеанс к половине девятого и вернемся домой до полуночи, — сказал он.
   Энджела обернулась и посмотрела на камень.
   — Джерри сказал, что в тот вечер забрал его с собой.
   — Он сказал, что думал, будто забрал его, — откликнулся Шон, не поднимая глаз.
   — Думал?
   — Ну, он же явно не сделал этого, правда? Если помнишь, он тогда здорово набрался. А потом, ты же видишь, что у него теперь с памятью.
   Молчание.
   Внезапно осознав странное настроение Энджелы, Шон отложил газету.
   — Что ты пытаешься сказать, Энджи?
   Она закусила губу и прошептала:
   — Не знаю. Точно не знаю. — Она на мгновение задумалась, потом заставила себя раскрыть рот и сказать: — Нет, знаю. Он все время возвращается. Камень все время возвращается.
   И пристально взглянула в непонимающие глаза Шона.
   — В Ирландии я его выбросила. А когда проходила таможню, он опять оказался в моей сумке. В тот вечер, когда мы устроили вечеринку, Джерри с Фионой забрали его с собой. А позже он снова лежал на полке как ни в чем не бывало.
   Теперь уже Шон смотрел на Энджелу с непонятным выражением. Без злости. Странно. Со смесью удивления, сочувствия и тревоги.
   — Ты серьезно?
   — Конечно, серьезно.
   — Ты должна рассказать это Черил. Для ее следующей книги.
   — Ты мне не веришь, да?
   — Ты серьезно.
   — Миссис Салливэн сказала, что это опасный камень.
   — Миссис Салливэн?
   Энджела кивнула.
   — Опасный?
   — Ну… приносит несчастье.
   — И ты туда же? — Теперь глаза Шона переполняло недоверие.
   — Я старалась не соглашаться. Но, по-моему, согласна с ней. Теперь.
   — И все потому, что Джерри думает, будто в тот вечер забрал его с собой?
   — И поэтому, и из-за того, что с тех пор творилось вокруг нас. Из-за Фионы. Из-за миссис Салливэн. Из-за Перышка.
   — И в этом тоже виноват камень?
   Энджела кивнула.
   — О Господи. — Шон недоуменно покачал головой.
   — Ну, признай, Шон. Довольно много смертей для одного дома, разве не так? — настаивала она.
   Он весело рассмеялся.
   — Совпадение, детка, совпадение. «Длинная рука». Сама знаешь.
   — Прости. Можешь называть это, как угодно. Факты все равно остаются фактами.
   Шон прочесал пятерней свою шевелюру.
   — Ищешь виноватого, так, что ли?
   — Козла отпущения?
   — И миссис Салливэн подсказала тебе идеальный выход. Камень. — Он ткнул пальцем в сторону каминной полки. — Вот лежит причина всех несчастий.
   Энджела поморщилась. Рассудительность Шона приводила ее в ярость.
   — Я знаю, что это звучит безумно. Но вдруг она знала что-то, чего не знаем мы? Маккей говорил, что вещи вроде этого камня обычно держали в церквях, под замком, чтобы они не натворили бед.
   Шон остро глянул на нее.
   — Маккей сказал, что верит в это?
   — Нет, — уступила она. — Он сказал, что это народное поверье.
   — Как раз для людей вроде миссис Салливэн.
   — Господи, ну почему ты всегда настроен так скептически? — Энджела сердито отвернулась, но Шон схватил ее за руку.
   — Энджела, прислушайся на минуту к своим словам.
   — Я знаю, что это звучит безумно, но ведь и жизнь иногда сплошное безумие!
   Она с непреклонным видом уселась в кресло. Шон бросился на диван и некоторое время разглядывал ее, размышляя.
   — Ладно, — с вызовом сказал он, — допустим — на секунду! — что сказанное тобой соответствует действительности. Камень приносит несчастье. Тогда почему это не затрагивает нас?
   — То есть как — не затрагивает?
   — Почему все беды случаются с другими — с Фионой, с миссис Салливэн, с кем угодно, только не с нами?
   Энджела подумала, вздохнула.
   — Не знаю, — пасмурно проговорила она.
   — Если подумать, так мне кажется, что в последние несколько месяцев нам здорово везло. Учитывая все обстоятельства.
   — Я знаю.
   — Энджи, я не пытаюсь застращать тебя. Мне просто противно смотреть, как ты изводишь себя такой чушью.
   — Тогда кто положил этот камень назад в мою сумку?
   — Почем я знаю? Может быть, ты сама.
   — Я? — Энджела была потрясена.
   Он кивнул.
   Она вскочила и принялась сердито расхаживать по комнате.
   — Ладно, значит, у меня выпадение памяти. Ты на это намекаешь? У меня, у Джерри… у обоих. Или, может, я лунатик? Чем не объяснение, а? А может, это горничная снова незаметно подложила его в мою сумку? Еще какие-нибудь притянутые за уши разумные объяснения?
   Шон рассмеялся.
   — Отлично, сдаюсь. Камень одержим злым духом.
   — Ты веришь в это?
   — Конечно, нет. Но ты, видимо, веришь.
   Энджела прекратила расхаживать.
   — Помоги мне, Шон. Мне страшно, — прошептала она.
   Он встал, подошел к ней и обнял — так обнимают испуганного ребенка.
   — Если этот камень тебя пугает, избавься от него. — Шон говорил нежно, но решительно. — Я разрешаю. Обещаю тебе, что ничего плохого не случится. Он не вернется. На дворе двадцатый век. Все будет хорошо.
   Крепко прижимая Энджелу к себе, Шон поцеловал ее в лоб.
   Снова раздался раскат грома, теперь уже ближе.
   — Да?
   Она кивнула.
   Шон выпустил ее руку и снова пошел к своим газетам.
   Через несколько минут он отправился в душ, оставив Энджелу одну. Она глядела в золу, на угасающее пламя. Комната была полна теней, в окна ударяли резкие порывы ветра. «Может быть, у меня начинается выпадение памяти, — подумала она. — Может быть, я сама выудила камень из корзины для мусора в Дублине». Ей приходилось читать о раздвоении личности (это называлось «Сибил», так, кажется?), когда половина сознания не ведает, что творит вторая. Может быть, и она была такой. Шизоидным субъектом… так, что ли?
   А может быть, Джерри вообще не брал камня с полки. Фрэнк говорил, что он, возможно, так и не разберется с памятью.
   Но клетка для енота?
   Возможно, дело рук миссис Салливэн.
   Или это тоже сделала она сама?
   Может быть, Энджеле так и не было суждено узнать ответ.
   Но одно она знала твердо. Если в происходящем каким-то образом была виновата она сама, на сей раз она собиралась убедиться наверняка. На сей раз она собиралась сделать так, чтобы ни ей самой, ни кому-либо другому не удалось бы вернуть камень обратно.
   Она подошла к полке, взяла с нее камень и с порога черного хода вгляделась в сгущавшиеся сумерки. Небо отяжелело от грозовых туч. Скоро должно было стемнеть. Прижимая камень к груди, Энджела выбежала из дома и пробежала через задний двор мимо того места, где лежал в земле Перышко. Вид маленького земляного холмика укрепил ее решимость. Она вбежала в тень деревьев. Поднимающийся ветер трепал над головой поскрипывающие ветки, осыпавшие Энджелу темным конфетти сухих осенних листьев. Глухие раскаты грома звучали уже совсем близко.
   Она дерзко продиралась сквозь заросли дуба и боярышника. Ветки протыкали свитер, цеплялись за него, хватали за волосы.
   Энджела добралась до тропинки и снова побежала по хлюпающему ковру пропитанных влагой гниющих листьев. Одна нога утонула выше щиколотки, но Энджела не остановилась. Чем дальше она убегала, тем тяжелее становился камень в ее руке и гуще — тени вокруг. Вскоре ей стало казаться, что она бежит по тоннелю, светом в конце которого был блеск воды впереди — к ней-то и спешила Энджела. Ее лицо овеял свежий, пахнущий дождем холодный ветер с водохранилища. Ветер подстегнул ее, как обещание помощи. Деревья поредели: Энджела выбралась к водохранилищу. Она подбежала к кромке воды.
   К этому моменту камень превратился в комок свинца.
   У Энджелы в голове промелькнуло, что ей его не поднять. Рассудок молодой женщины словно бы окутался туманом удушливого мрака, который притуплял чувства и тянул руку книзу.
   Она решительно ухватила камень обеими руками и с трудом подняла на уровень глаз.
   Рот каменной головы исходил безмолвным протестующим криком. Энджела чувствовала, как воля камня (или это было ее собственное нежелание?) обрушивается на нее подобно мощным тяжелым волнам, грохочущим о корпус идущего ко дну корабля.
   — Оставь нас в покое, — прошептала она. — Слышишь?
   Тут ей представилась Фиона. Она услышала шутки подруги, ее смех — и внезапно обнаружила, что пронзительно орет на камень:
   — Оставь нас в покое! Ты нам не нужен! Понятно? Не нужен! Отвяжись!
   Потом Энджела размахнулась и бросила его. Далеко, насколько хватило сил, на самую середину водохранилища.
   Всплеск. И камня не стало.
   В тот же миг сумерки превратились в день: облака опустились и коснулись земли изломанной линией нестерпимого света.
   Последовавший удар грома сотряс землю; раздирая воздух, раздавая холмам оплеухи, заметалось эхо — дальше, дальше, отражаясь от далеких горных вершин, пока, наконец, не затерялось, не затихло.
   Мигом оглохшая, ослепшая, ошеломленная Энджела приросла к месту, стиснув кулаки и тупо, неподвижно глядя в ту точку, где только что исчез камень: там все шире и шире расходились кольца ряби… последнее доказательство того, что он когда-то существовал.
   Потом и эта рябь пропала, растворилась, стертая крупными, медленными каплями дождя, и Энджела вдруг сообразила, что странная тьма, спеленавшая было ее мозг, исчезла столь же таинственно, как возникла. Она вновь обрела способность ясно видеть и мыслить. Но на смену летаргии пришла страшная слабость, охватившая все ее члены. Болела и ныла каждая косточка, каждая мышца, словно Энджела участвовала в однодневном восхождении на вершину горы.
   Она с усилием пошевелилась, повернулась и посмотрела на сумрачную дорожку, по которой должна была возвращаться. Но теперь тени стали обычными тенями, лес больше не таил угрозу.
   Обратно Энджела шагала намеренно медленно, прислушиваясь к шороху и шелесту дождя в ветвях, позволяя холодным очищающим каплям смыть последние липкие нити страха.
 

9

   Осенние порывистые ветры обнажили деревья. Дни стали короче. Ранний заморозок погубил палисадник Энджелы. Ей почему-то было все равно.
   Утренняя дурнота стала для нее обычной. Энджела готовила, убирала, ходила по магазинам. Ей страшно хотелось сэндвичей с арахисовым маслом и желе. Она раздалась. Начала вязать детские вещи.
   Однако оставалось некое ожидание. Дела оказывались брошенными на середине, зависали; телевидение тянуло с ответом; просмотр уже завершенного фильма об Ирландии откладывался; о школьном сценарии по-прежнему не было сказано ни слова; замена миссис Салливэн все еще не находилась.
   Шон поставил на все двери и окна новые замки.
   Доктор Спэрлинг дал Энджеле послушать через стетоскоп, как бьется сердце ее малыша. Тук-тук! тук-тук! тук-тук! Прекрасно, без малейших перебоев. Энджела нежно улыбнулась и осторожно погладила свой молочно-белый, гладкий живот… «Нас двое, — подумала она. — Не просто я и какой-то полип, нарост на стенке матки, а дружно работающие мать и дитя, единые в смысле некоего нового существа — одно целое, экзосистема: я — снаружи, а малютка Кристофер (Люси) — в безопасности своего темного плавучего мира внутри».
   Накачав обернутую вокруг ее руки резиновую манжетку так, что та запульсировала, доктор Спэрлинг спросил, отдохнула ли Энджела.
   Она смотрела на стрелку, которая подрагивала в такт току крови в ее вене.
   — Сейчас я как раз была бы довольна, если бы сроки сдачи материала поджимали, — созналась она и объяснила, что до сих пор не получила ответа с телевидения. Ни по сценарию о школе Монтессори, ни об ирландском фильме, что было гораздо более огорчительно.
   — Почему они так долго тянут? — пожаловалась она Шону, когда позже они шли по облетевшему лесу.
   Когда они вернулись домой, позвонил Вейнтрауб с ответом на вопрос Энджелы. Голос в трубке звучал обиженно, смущенно, сердито. Тот человек с телевидения, который заказывал их документальную ленту об Ирландии, покинул организацию. Без предупреждения. Чтобы занять лучший пост где-то на побережье. Теперь возникали сомнения: проявит ли преемник их заказчика такой же большой интерес к фильму, как и его предшественник.
   — А сценарий о школе? — встревоженно спросила Энджела.
   — Крест ставить рано, — настойчиво втолковывал Вейнтрауб. — Просто он сейчас на дальней конфорке. И будет там, пока этот новый субъект не зачешется и не начнет принимать решения.
   Чтобы разработать образ Джуди Лэчмэн, Энджела заехала в школу.
   Джуди была разочарована, но отнеслась к этому философски.
   — Мне бы ваш дар принимать все так спокойно, — вздохнула Энджела.
   — Попробуйте с утра до вечера возиться с кучей детворы.
   Энджела засмеялась и огляделась. Почти все дети были поглощены рисованием оранжевых тыкв и черных кошек.
   Она шлепнула себя ладонью по лбу.
   — Господи Иисусе! Совсем забыла! Съезжу-ка я лучше за конфетами, пока они еще есть в магазинах.
   Джуди проводила ее до машины.
   — На прошлый Хэллоуин мы дали жуткого маху: у нас кончились леденцы.