Хьюсон Пол. Сувенир

   Протягивая человеку в будке плату за парковку, профессор хмурился, гадая, как будет объяснять все это Киттреджам. Разве можно было ожидать, что кто-нибудь (особенно с таким скептическим складом ума, как у Шона) поверит подобной истории? Поскольку интересы боггана как будто бы были сосредоточены на Энджеле, возможно, следовало потихоньку подсунуть ей экземпляр «Лорики» с указанием постоянно держать при себе, пока не объявится камень. Решать же, вводить Шона в курс дела или нет, можно было предоставить самой Энджеле. Потом, когда камень снова объявился бы (а профессор чувствовал, что тот появится непременно), кто-нибудь — он сам или один из них — мог бы съездить с ним обратно в Кашель, для защиты прихватив «Лорику».
   Заняв место в ряду машин, ожидавших своей очереди проехать через Самнер-тоннель, Маккей покачал головой. С обеих сторон, озаряя однообразный грязно-белый кафель, проносились тусклые полоски света. Идея была неправдоподобной, невероятной целиком и полностью. И все же теперь профессор не осмеливался усомниться. Рассказ Шона, отвратительный истекающий кровью труп Холлэндера, разбитая витрина и то, что сегодня сложилось по кусочкам, оставляли немного места для сомнений. Пусть даже объективное существование боггана оказалось бы иллюзией, фантазией старика — одно Маккей знал твердо, так подсказывало ему чутье: камень воплощал в себе зло, и его нужно было вернуть в Кашель.
   Он поехал по Сорроу-драйв и Бэй-роуд. Слева промелькнула знакомая вывеска «Юнион Ойстер Хаус», за ней — серая громада «Массачусетс Дженерал». Возле Массачусетс-авеню он опять свернул влево, на Мальборо-стрит.
   В 7:45 профессор подъехал к своему дому.
   Дом был погружен в темноту.
   Он включил свет в холле и, даже не взглянув на газеты, отложил их на этажерку. При этом он мельком увидел в зеркале свою спутанную ветром шевелюру.
   Профессор прошел в кабинет, щелкнул выключателем у двери, положил чемоданчик на обитый кожей стул и живо двинулся к буфету, где держал спиртное. Чувствуя себя вконец измученным и испуганным, он ледяными руками налил глоток брэнди и осушил его. Повернувшись к письменному столу, Маккей зажег латунную настольную лампу и коротко глянул на раскрытый томик, который все еще лежал там со вчерашнего вечера. «Языческая кельтская Британия» Росса. Открытая на странице, посвященной кельтским головам. Хмурясь, профессор снял телефонную трубку и снова набрал номер Киттреджей. Все еще было занято. Снедаемый нетерпением, он вызвал оператора. Пока та проверяла номер, Маккей пристально разглядывал придавленное кружкой с карандашами письмо Ашервуда. Оператор вернулась на линию.
   — Прошу прощения, сэр. Номер, который вы набираете, неисправен.
   Он попросил ее сообщить об этом. Оператор ответила согласием.
   Маккей повесил трубку и ненадолго остановил пристальный, угрюмый взгляд на странице, где говорилось о кельтских головах. Он думал про Холлэндера. Закрыв книгу, он выключил лампу, подошел к стулу и открыл чемоданчик. И уставился на лежавшую там копию «Лорики». Что-то подсказывало ему, что нельзя терять времени, что каждая потерянная секунда играет на руку твари. Она убила Холлэндера и под покровом темноты вырвалась из Института. День она, должно быть, провела в обличье камня, а теперь снова примется действовать… и сколько пройдет времени прежде, чем она отыщет дорогу «домой», в Уолтхэм?
   «Лорика» могла оказаться действенным — или же бесполезным — средством против воплощенного в боггане зла, однако что-то подсказывало профессору, что он должен как можно скорее отвезти ее Киттреджам. Возможно, на поверку вышло бы, что этот жест лишен смысла, что это попросту предрассудок — но профессору уже было не до таких вещей, как чувство собственного достоинства или даже благоразумие.
   Он закрыл чемоданчик, подхватил его и вышел из комнаты, выключив свет и решительно захлопнув за собой дверь.
   В коридоре он постоял, принимая решение. В Уолтхэме наверняка дул холодный ветер.
   Поставив чемоданчик на столик в холле, профессор поднялся в спальню.
   Не потрудившись включить свет, он раскрыл большой стенной шкаф и внимательно осмотрел висящие в ряд пальто. Не настолько холодно, решил он, выбирая кашне.
   Забрасывая конец шарфа за спину, он спустился по лестнице. Взял с вешалки шляпу и надел. Потом откинулся, чтобы посмотреться в небольшое зеркало, протягивая руку за чемоданчиком. Когда пальцы профессора сомкнулись на ручке, он услышал, как что-то упало. С глухим стуком. В кабинете.
   Он замер, потом обернулся и посмотрел на закрытую дверь.
   Опустив чемоданчик на пол, он подошел поближе и прислушался. Ничего. После секундного колебания профессор совсем немного приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
   Темнота.
   Он потянулся к выключателю.
   Его вниманием сразу же завладел участок ковра перед письменным столом.
   Карандаши. Разбросанные в беспорядке.
   Чем-то. Кем-то.
   Взгляд Маккея нервно заметался по комнате.
   Окна… закрыты. Шкафы… тоже закрыты.
   Медленно, полный дурных предчувствий, он двинулся вперед и задел ногой что-то, покатившееся по полу.
   Кружка, в которой он держал карандаши. Свалилась со стола. Он нахмурился. Может быть, разговаривая по телефону, он подтолкнул ее слишком близко к краю?
   С прежней осторожностью Маккей приблизился к столу.
   И тогда увидел. На полу, скрытую углом стола.
   Снова фотография Мэгги. Упавшая с полки. Должно быть, падая, она ударилась о кружку с карандашами и сшибла ее на пол.
   Профессор вновь задышал свободно. Он опустился на колени и поднял фотографию. С нежностью. И заметил, что стекло треснуло. Следовало заказать новое. Когда он совсем было собрался встать, его взгляд переместился на разбросанные поодаль карандаши и там замер, исполнившись напряжения. Глаза профессора округлились от недоверчивого недоумения, и он почувствовал, что волосы у него на голове зашевелились — но не от сквозняка.
   Тринадцать карандашей. Маккей пересчитал их один за другим. Под таким углом образованное ими слово читалось вполне ясно:
   С_Т_О_Й
   Разумеется, совпадение. Странное совпадение.
   Профессор улыбнулся. Слабой болезненной улыбкой.
   Он поглядел на фотографию Мэгги, которую держал в руке, и улыбка растаяла.
   Послание? Отчаянная попытка мертвой возлюбленной в минуту опасности связаться с ним из загробного мира? Воспользовавшись тем, что оказалось под рукой, заставив этот громоздкий предмет перевернуться, принудив его разбросать карандаши так, чтобы они сложились в краткое, крайне необходимое послание? А почему бы и нет? Если он уже созрел для того, чтобы допустить существование потусторонних сил вроде боггана, отчего бы было не принять и это тоже?
   Но нет. Разумеется, где-то следовало провести границу.
   Потом он вспомнил последние слова Мэгги: «Я буду приглядывать за тобой».
   СТОЙ, безмолвно молили карандаши.
   Они почти убедили его. Почти.
   Но чувство долга по отношению к Киттреджам одержало верх.
 
   Он выбрал западный въезд на Массачусетс-авеню. Чемоданчик с драгоценным грузом лежал рядом с ним на сиденье. Машин было мало, и профессор продвигался быстро. Пока привод вентилятора не начал свистеть.
   Опять старые фокусы, сердито подумал Маккей. Но поделать ничего не мог.
   Чтобы заглушить шум, он включил приемник, но оттуда доносился лишь треск разрядов. Озадаченный профессор раздраженно щелкнул выключателем.
   Тишина. Привод вентилятора тоже перестал шуметь.
   Никерсон, Оллстон, Обэрн — мимо все время проносились названия поворотов с автострады.
   Маккей попытался вспомнить, который из них ему нужен. За день до свадьбы Энджела объяснила ему, как ехать, но с тех пор прошло несколько месяцев и воспоминание было смутным, неопределенным.
   Так. Впереди вырос освещенный указатель.
   Ньютон-стрит. Ведь так, кажется? Ньютон-стрит?
   Тем не менее, он свернул и медленно поехал по ответвлению дороги, не узнавая его, высматривая левый поворот — он знал, что там должен быть левый поворот.
   Примерно через полмили профессор понял, что свернул не туда. Вест-Ньютон. Вот каким выездом следовало воспользоваться. Теперь он вспомнил. Он промахнулся. Однако ему казалось, что до Уолтхэма не может быть далеко. Поеду до правого поворота, решил профессор. Где-нибудь он есть наверняка.
   Правый поворот он заметил неподалеку от чего-то вроде свалки.
   Маккей свернул и около мили осторожно вел машину по узкой, неосвещенной, ухабистой дороге между пустырями, покуда не добрался до необозначенной развилки. Ни одно из двух ответвлений не казалось многообещающим. Он решил ехать по левой дороге. Возможно, она постепенно вывела бы его в нужном направлении.
   Проехав почти четверть мили, он заметил, что дорога становится все менее ровной. Постепенно Маккей понял, что едет по немощеному проселку.
   Смешно, подумал он, сбавляя скорость и резко останавливая машину. Он огляделся. Было темно. По обе стороны лежали широкие пустоши, а за ними виднелось что-то вроде темной полоски леса.
   Профессор дал задний ход и развернулся. Он уже приближался к развилке, как вдруг свист привода вентилятора превратился в ровный непрерывный стон.
   Громко чертыхаясь, Маккей затормозил и выключил зажигание, но гасить фары не стал.
   Он вышел из машины, чтобы взглянуть, что случилось.
   И обнаружил, что капот отперт.
   Ох уж эти олухи со станции обслуживания, желчно подумал он. Стараются все меньше и меньше. Энергетический кризис.
   Профессор поднял капот и заглянул внутрь.
   Чернота. Резкая, бензиновая вонь разогретого двигателя.
   Он чиркнул спичкой и нагнулся поближе, отыскивая привод.
   Увидев существо, которое в последние двадцать четыре часа главенствовало в его мыслях, он отшатнулся. Богган плотно засел возле радиатора и таращил на него каменные глаза.
   Маккей с колотящимся сердцем глядел на маленький белый череп, на каменную рожицу, а в мыслях царил полный кавардак. Он попытался взглянуть на происходящее трезво.
   Кто-то сунул камень под капот, пока машина стояла у дома. Или, может быть, вчера вечером, когда он ездил в Институт. Не исключено, что камень находился там весь день. Все то время, что он провел в Нью-Йорке. В машине, которая стояла на паркинге аэропорта. Лежал. Терпеливо поджидая, чтобы его нашли.
   Кто-то подложил его туда, снова сказал себе профессор. Скверная шутка.
   Спичка догорала. Он быстро зажег другую.
   Как поступить?
   Отвезти камень обратно в Институт?
   А что такого?
   Это же всего-навсего камень.
   Разве не так?
   Разве не так?
   РАЗВЕ НЕ ТАК?
   Осторожно протянув руку, Маккей взял камень. На ощупь тот был холодным, как лед.
   Он задержал на нем внимательный взгляд. Но лишь на мгновение. И обнаружил, что не раздумывая, повинуясь инстинкту, заносит руку назад и своей лучшей бейсбольной подачей зашвыривает камень далеко в темноту.
   Он захлопнул капот, залез в машину и, невзирая на привод вентилятора, утопил акселератор до пола. Машина двинулась вперед. Теперь профессор думал только об одном: как отыскать дорогу назад к автостраде — к залитой светом фар и фонарей автостраде.
   Стоны вентиляторного привода усилились, приобрели оттенок протеста, и мотор содрогнулся. Маккей громко обругал его, расстроенно стукнув по рулю.
   Показалась развилка. Он затормозил и, обернувшись, всмотрелся в длинную ленту дороги, по которой поехал сперва, потом вгляделся вперед, в неисследованную ветку. Теоретически она должна была вести прямо к автостраде. Автострада, несомненно, находилась вон за тем невысоким холмом. Маккей решил рискнуть.
   Он поехал — медленно, осторожно, не слишком сильно напрягая двигатель подъемом даже на пологий откос. Но дорога становилась все уже, с одной стороны появилась сточная канава, с другой — колючая проволока изгороди, и душа профессора ушла в пятки. Он хмурился, погруженный в глубокие раздумья, и вдруг разглядел, что впереди возник из темноты еще один ряд колючей проволоки. Тупик?
   Нет, дорога резко свернула вправо.
   Маккей сильно вывернул руль, вписываясь в поворот. Несомненно, теперь до автострады было недалеко.
   Потом внимательный взгляд Маккея привлекло дорожное покрытие впереди. Посередине, освещенное фарами, появилось белое пятнышко. До него было около пятнадцати футов.
   Возможно, булыжник.
   Маккей подъехал вплотную и лишь тогда остановился.
   Он почувствовал, как кровь отхлынула от лица, а живот свело.
   Оно поджидало его. Караулило, обогнав его в темноте.
   Объехать было невозможно — слишком уж узкой была дорога.
   Профессор снова попытался подать машину назад. Привод вентилятора протестующе взвизгнул. Машина отказывалась трогаться с места. На лбу у профессора выступили капельки пота.
   Он не мог свернуть. Не мог уехать задним ходом.
   Оставалось только одно. Маккей еще раз налег на акселератор и, как мог быстро, проехал над лежавшим на дороге предметом.
   Под машиной что-то глухо стукнуло. От толчка спине профессора передалась неприятная дрожь. Судя по звуку, это была трансмиссия.
   С воем и свистом заглох мотор.
   Ужас приковал Маккея к сиденью.
   Он поставил переключатель скорости в нейтральное положение и попробовал включить зажигание.
   Безрезультатно.
   Он опустил окно и высунул голову наружу. Никаких признаков камня позади не было. Должно быть, он все еще находился под машиной. Профессор прислушался к темноте.
   Тишину нарушал только вой ветра.
   Он всмотрелся. За колючей проволокой и чем-то вроде кустов, у дальнего края пустоши тьма казалась не такой густой. Автострада должна была находиться там. Если бы ему удалось добраться туда, он был бы спасен.
   Но сперва пришлось бы пересечь погруженную во тьму пустошь.
   Он схватился за карман. Спички! Нащупав шершавую обертку, Маккей приободрился.
   Хватит ли спичек? Обеспечит ли их тусклый свет достаточную защиту от того, что таится во тьме?
   Ему в голову пришла идея.
   Он включил фары на полную мощность.
   После этого он отпустил ручной тормоз и, оставив переключатель скоростей в нейтральном положении, вылез из машины.
   Маккей до отказа вывернул руль влево, закрепил и, упершись плечом в дверцу, налег на нее. Ему удалось медленно-медленно развернуть машину на сто восемьдесят градусов так, что крыло ткнулось в колючую проволоку ограды, а фары выкосили во мраке прямо поперек площадки, которую предстояло преодолеть профессору, полосу. Световую дорожку, безопасную тропинку, тянувшуюся от машины до самого гребня обрыва.
   Он закрыл дверцу, потом, вспомнив о чемоданчике на переднем сиденье, опять открыл и извлек его из машины.
   Сжимая чемоданчик в руке, Маккей поднырнул под колючую проволоку изгороди и пошел по неровному, заросшему травой и бурьяном полю так быстро, как только мог.
   Он преодолел две трети пути к крутой насыпи, и тут фары его машины погасли.
   Удивляться, как или почему это случилось, было некогда.
   Паника застлала профессору глаза, и ему показалось, будто из темноты к нему вприпрыжку движется нечто белое, большими прыжками и скачками сокращая отделявшее его от машины расстояние.
   Трясясь от ужаса, он бросил чемоданчик на землю, выхватил из кармана коробок и чиркнул тремя спичками сразу.
   Ветер рвал драгоценное пламя, делая его голубоватым. Маккей в отчаянии прикрыл огонек левой рукой.
   Он уперся взглядом в лежавший в бурьяне чемоданчик, лихорадочно пытаясь принять решение. Боже правый, что? Что? Спички или «Лорика»? Он мог бы зажигать спички всю дорогу до автострады, но из-за ветра неизбежно пришлось бы пользоваться обеими руками. Кроме того, теперь его одолевали сомнения насчет действенности «Лорики». Все равно, можно было вернуться за ней днем.
   Маккей решился.
   Он развернулся и, спотыкаясь, пошел вперед, к кустам, оставив «Лорику» лежать в траве.
   Ветер вдруг сменил направление, налетел с другой стороны, и пламя погасло.
   Тьма.
   Он начал рыться в кармане, чтобы набрать новую порцию спичек.
   Он не успел даже вытащить их из коробка, как оно набросилось на него.
   Оказавшись в кустах, Маккей некоторое время сопротивлялся, вырываясь и брыкаясь.
   Каким-то чудом ему удалось освободиться.
   Или же богган, по злобе своей, просто выпустил его, играя как кот с мышью?
   Профессор, шатаясь, вывалился на автостраду и попытался кого-нибудь остановить. Это бывало сложно и в лучшие времена. Но для человека, внезапно лишившегося обеих рук и глаз, задача значительно усложнялась.
   Наконец какой-то водитель разглядел старика, шагнувшего на дорогу прямо под колеса его стремительно несущегося грузовика. После первого приступа ужаса он попытался затормозить. Но было уже слишком поздно.
 

12

   Она стояла у кухонного окна, неподвижно глядя в темноту.
   Прислушиваясь к вечерним звукам, она пыталась подавить бушевавший внутри страх. Было слышно, как в гостиной работает телевизор: неестественно усиленные гулкие басовые ноты; обрывки музыки; рекламные объявления; затем мужской голос, читающий одиннадцатичасовые новости. В кабинете стучала машинка Шона. Сильный ветер колотился в стекла, тихо постанывал под дверью подвала. В ветреную погоду всякий раз одно и то же, подумала Энджела. Завывает во всех трещинах и щелках между полом и фундаментом.
   Она подошла к телефону и быстрым плавным движением набрала номер, некрепко держа другой рукой трубку.
   Поднеся ее к уху, Энджела ничего не услышала. Не было ни гудка, ни даже сигналов «занято».
   Она несколько раз потыкала в рычаг. Звук не появился. Она попробовала набрать О. Ничего. Телефон молчал.
   Энджела пошла в кабинет. Шон печатал пересмотренный вариант сценария, над которым они трудились весь день.
   — Быстро ты отзвонилась, — заметил он, не отрываясь от работы.
   — Линия не в порядке, — невыразительно ответила Энджела.
   Шон, куривший травку, затянулся и передал сигарету ей. Сделав затяжку, она молча вернула косяк.
   — Опять шотландский вяз, — сказал Шон.
   Прошлая зима выдалась очень ветреной, и телефонная компания предоставила им выбирать: провести надежную линию или лишиться чудесного дерева. Они решили сохранить дерево.
   — Как бы не пришлось его срубить.
   Шон закончил абзац, который печатал, росчерком и выдернул лист из машинки.
   — Кому ты звонила?
   — Черил.
   Шон просмотрел страницу, которую держал в руках.
   — Да? Зачем?
   — Я так и не рассказала ей, что было у отца Тэггерта. — Энджела нахмурилась, безотчетно вертя на пальце обручальное кольцо. — Или, скорее, чего там не было.
   Кивая, Шон продолжал читать.
   Энджела вернулась в гостиную на диван и снова взялась за шитье. Она выпускала в швах платье. Скоро оно должно было ей понадобиться. Она уселась, не обращая внимания на телевизор, и дошила шов. Потом закрепила нитку маленьким узелком и попыталась перекусить, но обнаружила, что нить слишком крепкая. Энджела сунула руку в корзинку с рукоделием, достала ножницы и перерезала ее. В это время в камине, взметнув облако искр, громко треснуло полено. Энджела невольно вздрогнула и обвиняюще воззрилась на полено, но почти сразу же расслабилась и позволила взгляду переместиться выше, к пустому месту на каминной полке.
   В комнате появился Шон с новой версией сценария, которую закончил печатать. Он прошел к телевизору и убавил звук до безгласного бормотания.
   — Хочешь прочесть? — Он подал ей стопку листов.
   Энджела протянула руку и молча приняла их.
   — Прости, — искренне сказал Шон.
   Она быстро, исподлобья взглянула на него. Лицо Шона выражало озабоченность, неуверенность в себе, даже раскаяние.
   — За что же? — тихо проговорила она.
   — За все. — Он отошел к камину и уставился на ровно горящие поленья.
   — Ты хотел сделать доброе дело, — сказала Энджела, стараясь улыбнуться. — И мне, и моему воображению.
   — Я не только о камне.
   — Тогда о чем?
   Шон нагнулся, взял из корзины последнее полено и осторожно подложил в пылающие угли.
   — Не сейчас. Это может подождать. Потом скажу.
   Он выпрямился и двинулся к двери.
   Энджела озадаченно следила за его передвижениями, чувствуя неладное.
   — Куда ты собрался?
   Шон кивнул на опустевшую дровяную корзину.
   — Надо принести еще дров.
   И ушел.
   Энджела в тревоге вскочила.
   — Шон!
   Он обернулся и увидел, что жена с полным страха лицом стоит на пороге гостиной.
   — Да ладно тебе, детка, — ласково сказал он. — Мы уже сто раз про это говорили.
   Он отпер черный ход, открыл дверь и, переступив порог, быстро притворил ее за собой, чтобы не выстудить дом.
   Дул холодный ночной ветер. Он трепал штанины Шона и пронзал свитер, словно лезвие ножа.
   Пробравшись в негустой тьме к сараю, Шон постоял, сражаясь с деревяшкой, которой они пользовались вместо засова, чтобы держать низкую дощатую дверь закрытой.
   Дверь со скрипом открылась.
   Шон пригнулся, чтобы войти — и настороженно остановился. Из сарая доносился какой-то тихий шорох, там что-то скреблось.
   Может быть, крыса. Или это ветер царапал по доскам собранными в плотные гроздья плетями плюща.
   Он просунул левую руку за дверь, отыскивая выключатель.
   Есть.
   Единственная лампочка, свисавшая с потолка, залила старый сарай тусклым светом. Гниющие дубовые балки — некоторым было больше ста лет. Внутренность сарая делили грубые деревянные стойла. В былые годы в них загоняли свиней и лошадей. Стойкий запах хлева не выветрился и по сию пору.
   Шон принюхался. По непонятным причинам сегодня запах казался более сильным. Более зрелым, едким, сладковатым. Должно быть, от сырости, подумал Шон.
   Ветер свистел под стрехами, задувал в пустые окошки сеновала, шуршал и постукивал плетями плюща.
   Поднырнув под стелющуюся паутину, спускавшуюся с низкой балки над входом, Шон шагнул за дверь. Он быстро прошел мимо штабеля старых банок с краской, оставшихся с той поры, когда он приводил дом в божеский вид, и мимо запасных баллонов с газом, которыми они запаслись, стоило замаячить энергетическому кризису, к первому стойлу — там были сложены дрова на зиму.
   Оглядевшись, Шон увидел прислоненный в углу топор.
   Он смерил взглядом груду недавно нарубленных вязовых поленьев, которые два дня назад ему помогли притащить Марк и Верн.
   Слишком зеленые и трескучие, подумал он. Им нужно время, чтобы просохнуть.
   Он сделал еще несколько шагов и вытащил четыре толстых сосновых полена. Их он поставил на заменявший им колоду дубовый пень и мастерски расщепил. Собрав куски дерева в охапку и пошатываясь под тяжестью этого груза, Шон вернулся к дверям. Он на мгновение перенес тяжесть на левую руку, а правой неловко потянулся к выключателю. Прежде, чем щелкнуть им, он помедлил и еще раз принюхался.
   Что за гнусная вонь? Должно быть, на задах сарая сдох какой-нибудь зверь.
   Шон погасил свет.
   Его схватили сзади за шею. Огромные, холодные, когтистые пальцы, бруски ледяного железа искали дыхательное горло и сонную артерию.
   Задыхаясь, Шон вырвался и обернулся, с натугой перевалив тяжелые поленья за левое плечо, туда, где находилось то, что (или кто) напало на него.
   Безжалостная хватка ослабла; его противник легко отскочил назад, чтобы избежать столкновения с падающими дровами.
   За одно наполнившее его ужасом мгновение Шон распознал ту самую белую фигуру, что два дня назад преследовала его на Желудевой улице. Смутно различимая в идущем из окошек сеновала свете ночного неба, она, как большая обезьяна, изготовилась к прыжку примерно в пяти футах от него. В тот же миг, когда время словно бы остановилось, до Шона дошло и то, что существо это определенно не человек. Он понял это не столько по пропорциям его тела, сколько по величине и форме головы. Маленькая, напоминающая череп, в полумраке она казалась состоящей главным образом из огромного рта. Никаких других черт лица Шон разглядеть не сумел — ни глаз, ни носа, ни даже ноздрей, хотя утверждать это с уверенностью было невозможно. Зато в лицо тугой волной ударил невероятный смрад, исходивший от твари — резкий, сладкий запах тлена, который Шон почувствовал, едва зашел в сарай. Он почувствовал растущее отвращение: ему вдруг стало ясно, как сильно эта вонь напоминает другую, незабываемую, ту, что не в состоянии были скрыть во Вьетнаме застегнутые на молнию мешки с трупами.
   Мгновение Шон простоял как в параличе, неспособный и пальцем шевельнуть, не сводя с твари глаз. Казалось, от нее исходят страшные губительные волны арктического холода, погружающие в оцепенение и тело, и разум. Были они настоящими или же являлись плодом его воображения, Шон не сумел бы сказать.
   Существо как будто бы запрокинуло голову и еще шире — до невозможности широко — разинуло рот. Так питон разжимает челюсти, чтобы проглотить добычу целиком. Шону показалось, что он мельком увидел мерцание десен, усаженных по всей длине свирепыми загнутыми клыками. Это движение вновь вдохнуло жизнь в его застывшие члены.
   Он вслепую кинулся вправо, в то стойло, где оставил топор, с размаху растянулся на полу и сильно ушибся. Но его правая рука отыскала топорище. Подтянув топор к себе, Шон извернулся и присел на корточки, упираясь спиной в шероховатую деревянную перегородку. Его взгляд был прикован ко входу в стойло.
   Тварь перебралась на другое место и теперь загораживала узкие воротца.
   На секунду она без движения припала к земле. И вдруг неожиданно прыгнула прямо на Шона — тот не успел даже толком встать на ноги.