Хьюсон Пол. Сувенир

   Джуди хихикнула.
   — И что было? Деревья расцвели туалетной бумагой?
   — Хуже. Нам забросали яйцами стену. Весь фасад. Желтое на белом.
   — М-м. Со вкусом. Мое любимое сочетание цветов.
   Энджела рассмеялась. Она открыла дверцу машины и обнаружила, что медлит, вытягивая шею, чтобы разглядеть занятые игрой на детской площадке фигурки.
   — А где сегодня Энди? — спросила она.
   Джуди продолжала улыбаться.
   — Джонни! — позвала она мальчика в красном спортивном костюме, который карабкался на шведскую стенку. — Слезай-ка. Ты же знаешь, тебе нельзя залезать наверх.
   И с улыбкой снова повернулась к Энджеле.
   — Энди больше нет с нами.
   Глаза Энджелы сузились. Что-то в тоне Джуди… Но она не стала допытываться.
   — О, — рассеянно сказала она, — какая досада.
   Ей представился Энди, играющий где-то в другом месте, на другом школьном дворе: в Провиденс, Спрингфилд, Хэйверхилл; за горами, за долами.
 
   Они с Черил пообедали в городе, в ресторанчике под названием «Всем салатам салат». Черил заметила, что вид у Энджелы отсутствующий и встревоженный. Та в ответ рассказала о своих проблемах с телевидением.
   Черил посочувствовала.
   — Корпоративное мышление. Боятся поставить одну ногу перед другой. И в итоге шаркают бочком.
   От этого описания Энджела расхохоталась. Подруга всегда приводила ее в хорошее настроение.
   Они праздно сидели над крохотными чашечками «эспрессо», обсуждая данный доктором Спэрлингом совет отдохнуть. Черил раскрыла золотой портсигар, предложила Энджеле сигарету и взяла сама.
   — Как насчет вышивания? — предложила она.
   Энджела поднесла к обеим сигаретам огонек зажигалки.
   — Терпеть не могу. В вашингтонской квартире моей мамули все стулья покрыты этой пакостью.
   — Твоей или ее?
   — Ее.
   Черил хихикнула.
   — А что случилось с твоими картинами? Ты же когда-то рисовала, правда?
   Энджела нахмурилась.
   — Бросила.
   — Почему это?
   Энджела играла спиралькой лимонной кожуры.
   — Я никогда по-настоящему не чувствовала вдохновения, понимаешь? Это должно быть сильнее тебя… призвание. Талант, может быть… — Она взглянула на подругу. — Но, как сказал мне в день перед выпуском мой преподаватель, талант никак не заменит тяжких трудов. — Она грустно улыбнулась.
   — Может, если бы ты продала несколько картин?
   Энджела кивнула.
   — Разумеется. Это может стать стимулом.
   И стала внимательно смотреть в свою чашку.
   — Наверное, мне надо бы извлечь побольше выгоды из своего приезда сюда. Ну, знаешь — связаться с галереями. Я никогда не пробовала. Некоторые студенты так делали. Наши звезды. Теперь дела у них идут вполне успешно.
   — Неужто я уловила нотку зависти? — поддразнила Черил.
   — Хорошо там, где нас нет, верно?
   — Да-а? А то, чем ты занимаешься сейчас, тебе не нравится?
   Энджела обдумала ответ. Она смотрела на Черил и считала, сколько лет знает ее. Конечно. Черил можно было довериться.
   — И да, и нет, — осторожно проговорила она.
   — Нет?
   — Наверное, когда дел полно, я не задаю себе вопросов о своей жизни. Но когда работа заканчивается и у меня появляется свободное время, вот как сейчас… да ты знаешь, как это бывает.
   Черил вдохнула аромат единственного розового бутона, стоявшего в вазочке на столе.
   — Тебе нравится жить с Шоном, правда?
   Энджела кивнула.
   — И тебе этого достаточно?
   — Достаточно?
   — Быть частью его мира. Я хочу сказать, для того, чтобы оставаться счастливой и при деле.
   Энджела вздохнула.
   — До сих пор было достаточно. А теперь нужно готовиться к появлению малыша. Я думала, что ребенок может создать трудности, но мы пообещали друг другу, что не допустим этого. И до сих пор, кажется, все устраивалось как надо.
   Она взглянула на Черил. Подруга внимательно наблюдала за ней. Энджела почувствовала, что под этим испытующим взглядом сдается.
   — Ты права, — призналась она. — Наверное, иногда у меня действительно появляется побуждение время от времени заниматься чем-нибудь своим. Чтобы это делала только я. Энджела. Понимаешь?
   Черил улыбнулась. Она заметила, что пепел с ее сигареты вот-вот обвалится, и стряхнула его в пепельницу.
   — Конечно, понимаю. — Голос у нее был довольный.
   Энджела допила «эспрессо» и машинально поставила чашку на место. Потом посмотрела на подругу и усмехнулась.
   — А знаешь, ты подала мне идею.
   Черил расплылась в широкой улыбке и посигналила, чтобы принесли счет.
   — Какую же?
   Энджела потянулась к сумочке.
   — Я предпочла бы не говорить. Если я расскажу, что это за идея, у меня пропадет охота ее осуществлять. Понимаешь?
   Черил сочувственно кивнула, потушила сигарету и как бы между прочим обронила:
   — Выходит так, что среди моих знакомых есть и пара владельцев галерей в Сохо.
   Распрощавшись с подругой, Энджела направилась к месту парковки и вдруг остановилась, заметив вывеску на другой стороне улицы. «Все для живописи». Со скидкой. Она заторопилась через дорогу, к магазину. Там она выбирала, пока не набрала толстый, еле умещавшийся в кулаке, пучок кистей, к которому добавила три небольших холста. Потом отобрала несколько акриловых красок, главным образом основных цветов, и добавила более вместительные тюбики с черной и белой красками.
   Когда девушка в кассе сосчитала общую стоимость покупок, Энджела поморщилась. Она не помнила, чтобы материалы были такими дорогими. Но, в конце концов, прошло несколько лет.
   — Это из-за входящих в состав красок минералов, — объяснила девушка.
   Энджела не сводила глаз с разложенного на прилавке скромного набора и спорила сама с собой. Какого лешего, решила она. Это мне полезнее, чем сигареты. И полезла в книжку за последними чеками.
   Она вела машину и обдумывала, что напишет. Что-нибудь кельтское. В духе Книги из Келлса. Со множеством переплетений. В качестве справочного материала можно было бы использовать привезенные из Ирландии и не раздаренные открытки.
   По-прежнему глубоко погруженная в свои мысли, Энджела съехала с автострады, на большой скорости пронеслась мимо местного супермаркета и спохватилась только тогда, когда краешком глаза заметила на угловой стоянке горку выставленных на продажу тыкв. Скрипя тормозами, она круто развернулась и поехала обратно, чтобы купить три последние пакетика конфет.
 
   Пришел и прошел Хэллоуин. Конфеты раздали. Дом не тронули. Краски пролежали в багажнике машины Энджелы целую неделю, до субботы — в субботу Шон с Марком и Верн уехал посмотреть поваленное дерево, которое, по их словам, годилось на дрова.
   Поскольку ни доски, ни мольберта в доме не было, Энджела уселась за кухонный стол, поставив холст на колени и оперев его о столешницу. Она потратила все утро, но завершила картину. Вышло лучше, чем она ожидала. Небольшое, абстрактное, напоминающее самоцвет полотно, очень кельтское, со множеством тщательно выписанных переплетений, вносивших затейливость в духе «ар нуво». Энджела критически изучила свое творение. Неплохо, но не гениально, решила она. Отвыкла. Однако сам процесс работы доставил ей истинное наслаждение. Заново укрепил ее веру в себя, помог убедиться, что ее талант не «пропал втуне», а был лишь на некоторое время отодвинут в сторону.
   Картину Энджела оставила в кабинете, чтобы Шон увидел ее, когда вернется.
   Первой его фразой было:
   — Значит, пока ты развлекаешься, я должен пилить дрова?
   Энджела почувствовала обиду и разочарование. Она нанесла встречный удар:
   — Ты полагаешь, писать картину легче, чем пилить дрова? Или делать фильмы?
   — Ага, но какая от нее польза? Ею можно заплатить за квартиру?
   Ответить Энджела не сумела. Шон был прав.
   В эту ночь, лежа рядом с Шоном без сна, она обнаружила, что ее мысли снова блуждают возле камня из Кашеля. Энджела представила себе, как он лежит на дне водохранилища, зеленея, обрастая мхом, или ряской, или тиной — в общем, той зеленой дрянью, какая заводится в стоячих прудах. Теперь все ее страхи казались такими детскими. Если бы камни действительно могли передвигаться, сонно подивилась Энджела, как бы они это делали? Катились бы по земле? Тащились бы волоком? Или, может, у них были бы ножки и они только казались бы нам камнями, обладая на самом деле совсем иным обликом? Вроде… Как там назывались ящерицы, меняющие окраску? Хамелеонов. Или вроде тех насекомых, которых не отличишь от сучка, пока они не зашевелятся. Энджела вспомнила, что смотрела по телевизору фильм о пауках, живущих в пустыне — те как две капли воды походили на камни, пока не набрасывались на свою жертву. Каков же был бы тайный облик камней, рассеянно задумалась она. Конечно, если бы они пили и ели, у них обязательно был бы рот. Но если бы камни жили в темноте, разве были бы им по-настоящему нужны глаза?.. У них были бы какие-нибудь ножки, чтобы ходить. И ручки. Интересно, а потомство они бы производили? Обзаводились бы семьей? Возможно, нет. Возможно, они существовали всегда. Без матерей. Без отцов. С незапамятных времен…
   И Энджела уплыла в сон.
   Перед рассветом ей приснилось, что она опять спускается по лестнице в подвал. Свет по каким-то причинам не работает, но она хорошо видит в темноте, к тому же с ней доктор Спэрлинг, он помогает ей, ведь у нее — огромный, чудовищный живот. Едва касаясь шкафов, они идут мимо них к небольшой фанерной дверце за водонагревателем — дверца ведет в кладовку. Доктор Спэрлинг начинает дергать небольшую латунную задвижку вверх-вниз. Энджела пытается пристальным взглядом предостеречь его, но тщетно, кроме того, уже слишком поздно: что-то распахивает дверцу изнутри. Сперва Энджела видит лишь три скрюченных… пальца? пальцы было бы неверным словом… больше смахивающих на птичьи когти, а потом дверца открывается во всю ширь и оттуда появляется оно: голое, безволосое, с бледной, как у могильного червя, сморщенной, чешуйчатой кожей, напоминающей брюхо крокодила. Оно кажется не больше восьмилетнего ребенка, под животом, как у собаки, вздымается длинный остроконечный пенис, маленькая, похожая на череп голова лишена и глаз, и носа. Конечно, ему не нужны глаза, Энджела понимает это, только огромный, зияющий от уха до уха рот, заполненный острыми акульими зубами. Энджела поворачивается, чтобы убежать, но это не помогает — монстр мигом оказывается на ней, он холодный и тяжелый, как мраморное изваяние, длинные костлявые руки охватывают Энджелу, как обручи бочку. Энджела истошно визжит, визжит без умолку, и подвал тает, а с ним — ее пронзительный крик, словно пока она выплывала из глубин сна, кто-то выпил дыхание с ее губ, и оказывается, что она лежит, вглядываясь широко раскрытыми глазами в потолок спальни… но тяжесть не пропала. Так же, как и впившиеся в ягодицы Энджелы острые когти.
   Ее пронзительные крики разбудили Шона.
   Конечно, стоило ему повернуть выключатель, как все исчезло.
   По настоянию Энджелы он обыскал комнату. Полных десять минут Шон заглядывал в шкафы, под кровать, за шторы.
   Наконец, потеряв терпение, он вернулся в постель. Сердито откинул одеяло.
   И Энджела увидела. Все это время он был у нее под боком. Прятался под одеялами. Небольшой, круглый, невинный, словно крохотный шелковый шарик, дающий приют пауку. Источник всех ее безымянных приступов ужаса. То, что так долго обитало во мраке ее снов и неизменно появлялось в сумерках ее бодрствования.
   Замерев, Энджела на долгую секунду впилась в камень глазами, а ее мысли перескакивали с одного на другое, формируя необходимые связи. Она поняла, что не догадывалась о самом главном. Даже о самом главном!
   Казалось, лживый крохотный ротик шепчет: я всего лишь камень, только камень. Безобидный. Едва ли стоящий того, чтобы меня замечать. Детская игрушка. Маленькая-премаленькая кусачая штучка.
   Энджела подумала о другой твердой, костлявой голове, которая всего несколько минут назад крепко прижималась к ее животу. Слушая, как слушал доктор Спэрлинг.
   Биение сердца ее малыша.
   Тогда она поняла, чего ему было надо.
   И, глядя на того, кто лежал там в обманчивом обличье камня, Энджела принялась смеяться, потом плакать, потом зашлась криком.
 

10

   Она ехала по тихой, обсаженной деревьями улице, рассматривая дома. Викторианские кирпичные городские дома с пустыми темными окнами и железными балконами. Однако номеров Энджела не могла разглядеть. Она нашла свободное место для парковки и задним ходом завела туда свой «пинто». Припарковалась она плохо. Но ей было все равно.
   Энджела заперла машину и сунула в счетчик четвертак. Подумав, добавила еще один.
   И заспешила по улице, всматриваясь в дверные проемы. К кованой железной ограде, отделявшей какой-то двор от улицы, была прикреплена табличка, и Энджела коротко взглянула на текст. Он начинался словами: «Взгляни на вечно изменчивые тени…»
   Она нетерпеливо двинулась дальше, уловив принесенный откуда-то тягучий запах ладана.
   Энджела очутилась возле высокого узкого дома с острым коньком крыши. Было похоже, что его-то она и искала. Во дворе перед домом рос облетевший ясень; бледный ствол; в поле зрения — ни листика, хоть бы и сухого; безукоризненно чистый крохотный газон; сквозь коричневатую зимнюю траву пробивались ясеневые побеги. 127. Цифры на железной калитке. Энджела сверилась с зажатым в руке клочком бумаги — адресом, который ей дала Черил. 127.
   Она мелкими быстрыми шажками прошла по дорожке, поднялась по трем мраморным ступенькам и нажала установленную над щелью почтового ящика кнопку современного латунного звонка. В самой глубине дома послышалась звенящая трель. Энджела нервно отступила на шаг, вбирая в себя готические дубовые сводчатые двери с висящим над ними небольшим кованым фонариком. Типично. Уместно.
   Лязг отодвигаемого засова или щеколды. Открылась та створка двери, на которой не было щели «Для писем и газет». Энджела обнаружила, что смотрит прямо в лицо высокому мужчине. Он был хорошо сложен и разменял, по ее мнению, пятый десяток. Худое приятное лицо, рыжие волнистые волосы почти до плеч, водянистые голубые глаза, ковбойка, закатанные рукава, джинсы, линялые кроссовки. Мужчина бесстрастно рассматривал Энджелу.
   Она заставила себя улыбнуться.
   — У меня назначена встреча с отцом Тэггертом. Меня прислала Черил Вагнер.
   — Вы, должно быть, миссис Киттредж.
   Мужчина посторонился, пропуская ее в дом.
   На правой руке у него Энджела заметила большое кольцо из яшмы в стиле «навахо».
   — Отец Тэггерт — это я, — сказал он в ответ на кивок Энджелы.
   Она широко раскрыла глаза.
   — Вы?
   Улыбка Тэггерта стала шире.
   Энджела покраснела и быстро поправилась:
   — Простите. Как глупо с моей стороны. Я очень давно не говорила со священником. Наверное, я ожидала ошейника или чего-то в этом роде.
   — Да, времена штука переменчивая. — Он улыбнулся, провожая ее сквозь вторую пару дверей (тоже готических, но с гранеными хрустальными стеклами) в коридор и дальше, вдоль стены, увешанной черно-белыми фотографиями в рамочках, изображавшими нечто из театральной жизни.
   — Туда? — Энджела указала на открытые двери в конце ряда фотографий.
   — Прошу.
   В комнате оказался очень высокий сводчатый оштукатуренный потолок. Одну стену закрывали ряды книг. Напротив незашторенное окно-"фонарь", набранное из небольших толстых стеклянных треугольников, выходило в крошечный голый садик, обнесенный высокой кирпичной стеной, за которой виднелись задние стены других домов. В эркере стоял заваленный стопками книг письменный стол. Возле другой стены — тоже заваленный книгами обитый лиловым бархатом потертый диван с просевшими до полу пружинами. Над диваном висела тусклая, выполненная на какой-то ткани картина в восточном стиле: синие, зеленые и красновато-коричневые пятна изображали нечто, производившее впечатление бесчисленных сидящих Будд. Энджела с любопытством огляделась. Что-то было не так. Она не могла сказать, в чем именно странность.
   — Вы должны извинить этот беспорядок. — Священник быстро подошел к дивану и расчистил Энджеле место. — Я не самый большой аккуратист.
   Энджела неуверенно присела на расчищенное место, чувствуя себя, как курица на насесте, а отец Тэггерт тем временем размашисто опустился на скрипучий деревянный вращающийся стул, стоявший за письменным столом, и остановил на Энджеле пристальный взгляд. Она посмотрела вверх, на картину, и отважилась спросить:
   — Тибет, правильно?
   — Непал. «Татагатас».
   — Простите?
   — «Пять размышляющих Будд». Мне нравится медитировать, глядя на них.
   — О. — Энджела растерянно моргнула. В устах священника это прозвучало странно. Потом она поняла, чего не хватало в комнате: распятия. — Вы, кажется, придерживаетесь довольно… широких взглядов. — Она тщательно подбирала слова.
   — Это и есть исходное значение слова, — улыбнулся он.
   — Слова?
   — «Католик». — Отец Тэггерт качнулся на своем скрипучем стуле. — «Всеобщий».
   — Понятно. Да. Наверное. — Энджела, хмурясь, уставилась в пол и заметила протертую в ковре возле дивана дыру.
   — Черил сказала мне, что у вас какие-то затруднения, — священник говорил мягко, спокойно.
   Энджела неуверенно подняла голову. Она медлила.
   — А она что-нибудь говорила о них?
   — Нет.
   — Ничего?
   — Ни слова.
   Энджела вздохнула. Приходилось начинать с самого начала. Но, может быть, это было к лучшему. Может быть, она нашла бы способ подойти к сути дела, не рассказывая отцу Тэггерту слишком многого.
   — Ничего, если я закурю? — тихо спросила она, роясь в сумочке.
   — Ради Бога. — Отец Тэггерт полез в нагрудный карман за спичками, но Энджела уже нашла зажигалку.
   — Не беспокойтесь. Я уже нашла, спасибо.
   Она затянулась, усиленно соображая.
   — Черил сказала мне, что вы весьма симпатичная личность.
   Священник внимательно наблюдал за ней.
   — Стараюсь.
   Энджела неподвижно смотрела на сигарету, которую держала в пальцах. Рука дрожала — слабый трепет крыльев мотылька. Как же перейти к делу? Жизнь слишком коротка. Лобовая атака.
   — Отец Тэггерт, вы верите в зло?
   Пауза.
   — Не уверен, что вполне понимаю вас. Вы не могли бы выражаться яснее?
   — Вы верите, что существует такая вещь, как силы зла?
   Еще одна пауза.
   — Я верю в заключенную в людях доброту.
   — Но как же насчет зла? — настаивала она.
   Священник хмурился. Был он озадачен, или же вопрос вызвал у него раздражение?
   — Зло также заключено в нас самих. В наших душах. В нашем сознании.
   — Но и вне нас оно тоже существует.
   — Вне?
   Энджела избегала его взгляда.
   — Злые духи, отец Тэггерт, — едва слышно проговорила она.
   Священник развернулся вместе со стулом и, подняв брови, выглянул в окно.
   — Ах, злые духи, — повторил он задумчиво. Или снисходительно? — Ну, отцы Церкви, несомненно, в них верили.
   — А какова нынешняя позиция Церкви? — с заминкой спросила она.
   Он снова развернулся к ней, усмехаясь так, словно Энджела его чрезвычайно забавляла.
   — Это зависит от того, кому задавать вопрос.
   Энджела воззрилась на него — озадаченная, отчасти шокированная. И быстрыми легкими тычками затушила сигарету в пепельнице, которую обнаружила на небольшом чайном шкафчике у дивана.
   — Есть теологи, придерживающиеся мнения, что злые духи существуют, а есть и такие, кто утверждает, что их нет, — продолжал священник. — Выбирайте.
   — А что же Писание? Они же упоминаются в нем, правда?
   Священник благожелательно разглядывал ее.
   — Писание, миссис Киттредж, — чудесное собрание вдохновенных сочинений: и основанных на исторических фактах, и старых вавилонских легенд, подправленных и переписанных соответственно различным нуждам сперва иудеями, потом христианами. Многие из них сегодня рассматриваются как чисто метафорические. Так называемая «истина» частенько оказывается в большой степени вопросом толкования. Я уверен, что вы это понимаете.
   — Вы объясняете мне, что католическая церковь говорит, будто злые духи больше не существуют?
   Он снисходительно улыбнулся.
   — Сегодня у нас есть худшие причины для беспокойства. Бесчеловечное отношение людей друг к другу. Преступность. Болезни. Голод. Загрязнение окружающей среды. Ядерное опустошение.
   Энджела оцепенело смотрела в пол.
   — Когда-то я была католичкой, отец, — тихо проговорила она.
   — Да?
   Она подняла глаза, удивленная небрежностью ответа. Священник по-прежнему не сводил с нее глаз.
   — Вас это не тревожит? — изумилась она.
   — То, что вы больше не католичка?
   Энджела кивнула.
   — Нет. Разве это обязательно? Все дороги ведут к центру.
   — В Рим?
   Он покачал головой.
   — К центру. К цели. Римско-католическая вера — лишь одна из этих дорог.
   — О. — Энджела крутила на пальце обручальное кольцо. Потом она встала и подошла к книжным полкам.
   Священник широко развел руки.
   — Церковь существует, чтобы служить нуждам людей. Эти нужды меняются. Следовательно, должна меняться и Церковь, если она собирается выжить и остаться жизнеспособной, существовать объективно. Она должна расширять свои горизонты. Эйкуменизм. Большим шагом вперед была литургия на английском языке. Жесткие, негибкие системы верований способны превращаться в смирительную рубашку. В конце концов, они — лишь каркас направляющего жизненного опыта. Всякий индивид волен избирать собственный путь. Мне самому нравится утверждать, что индивид способен переступить границы условий, в которые оказывается поставлен, границы убеждений… способен принимать на себя ответственность за свою жизнь. Для меня это и есть цель.
   Энджела наморщила лоб. Все это звучало весьма туманно. Она взглянула на ближайший ряд книг: святой Фома Аквинский был втиснут между "Путеводителем по театрам «Нью-Йорк Таймс» и «Образами» Родди Макдауэлла.
   — Ваша проблема… имеет отношение к вашей вере, миссис Киттредж? — Священник осторожно зондировал почву.
   Больше Энджела не могла сдерживаться. Сдержанность ни к чему не вела.
   — Мне нужно кое-что освятить, — выпалила она.
   — Освятить?
   Она остро взглянула на него.
   — Да. Ну, знаете — святой водой, ладаном. Всяким таким. Это же пока еще практикуется, правда? — Тон Энджелы был циничным. Она ничего не могла с собой поделать.
   — Конечно. В требнике есть молитвы. — Ответ отца Тэггерта был спокойным, взвешенным. Приводящим в бешенство своей рассудительностью. В определенном отношении отец Тэггерт напоминал Энджеле Шона.
   — Молитвы?
   — Почти на все случаи жизни. Для школ, библиотек. Радиостанций. Для домен, динамо, пожарных машин, инвалидных колясок…
   — Инвалидных колясок? — Энджела уставилась на него.
   — Называйте, у нас все есть.
   — Как насчет камней?
   — Угловых?
   — Просто камней. — Энджела говорила холодно, уклончиво.
   — Уверен, мы что-нибудь найдем. — Теперь отец Тэггерт говорил тоном веселого подвыпившего дядюшки, который ищет по карманам четвертак на мороженое. — А если нет, я думаю, благословение на все случаи жизни где-нибудь да существует.
   Присоединившись к ней у полок, он после минутных поисков извлек сине-лиловый томик с рельефным золоченым крестом и принялся листать страницы с алым обрезом.
   Энджела напряженно думала, как поставить следующий вопрос. Выход был один: сказать прямо.
   — А действует? Освящение, я хочу сказать.
   Он осторожно закрыл книгу и моргнул.
   — Опять-таки, смотря, кого спросить.
   — А по-вашему? — настаивала Энджела, разозленная его уклончивыми ответами. — Что думаете вы?
   Отец Тэггерт сдвинул брови.
   — Я думаю, оно обладает определенной силой внушения, которой достаточно, чтобы заронить положительные идеи в умы тех, кто слушает, — осторожно сказал он.
   — И все?
   — Миссис Киттредж, это же всего-навсего слова.
   — Но считается, что священники наделены силой, разве не так? — выкрикнула Энджела. — Которая заставляет эти слова действовать.
   Отец Тэггерт отошел к столу и осторожно положил синевато-лиловый томик поверх одной из стопок книг.
   — Ключи от королевства? — голос отца Тэггерта был негромким, спокойным, даже печальным. Вздох сожаления. — Я склонен думать о данной священнослужителю «силе» как о метафорическом понятии. Мы уполномочены будить в душе человеческой искру чистоты.
   Энджела была потрясена мягкостью ответа.
   — А как же чудеса? — спросила она.
   — Миссис Киттредж, возникла и развивается целая новая наука, парапсихология…
   — Значит, и в чудеса вы тоже не верите? — возбужденно перебила она.
   — Мне хочется верить в их возможность.
   — А в действенность освящения?
   — Разумеется, и в это тоже.
   Наконец-то, подумала Энджела. Наконец-то. Она стала смотреть за окно, в скучный садик.
   — Если бы я принесла вам то, что нужно освятить, вы сумели бы сделать это? Освятили бы? Смогли бы?
   — Если вы думаете, что это вам поможет. — Теперь тон священника был ласковым, примирительным.
   — Да, — прошептала она. — О Господи, да.
   Отец Тэггерт улыбнулся.
   — Ваш предмет транспортабелен?
   Энджела показала руками:
   — Он вот такой.
   Священник сдвинул брови, заглянув в стоящий на столе календарь.
   — Скажем, завтра? В два тридцать?
   — Здесь?
   — За углом. В церкви Святой Марии.
   — Я буду.
   Отец Тэггерт проводил ее к выходу. По дороге Энджела присмотрелась к фотографиям на стене повнимательнее. Один снимок приковал к себе ее взгляд. Отец Тэггерт, молодой, голый до пояса, в темных лосинах. Он размахивал медными тарелками и улыбался. На заднем плане юнцы в джинсах несли электрогитары.