Ильин Андрей. Бомба для братвы

   Вы спросите — как можно переписать закон? А я спрошу по-другому — где переписывается закон? Потому что «где» — это даже важнее, чем «как». Потому что, прежде чем ломать сейф, надо узнать, где он находится.
   Где пишется закон?
   Закон переписывается в Думе.
   И тогда я спрошу — есть в Думе наши люди?
   И отвечу — есть! Я отвечу — есть, даже если вы это будете отрицать, чтобы не светить свои связи в высоких домах.
   Наши люди в Думе есть! Но почему, сидя в одном зале и питаясь в одном буфете, они не знают друг о Друге? Почему они действуют врозь? В то время как коммуняки, жирики и прочие отстаивают свои интересы открыто?
   Почему мы, имеющие большую силу на местах, чем они, прячемся за спинками кресел?
   — Ты предлагаешь высунуться, чтобы потерять даже то немногое, что мы имеем?
   — А кто сказал, что немногое? Кто подсчитывал наши с вами мандаты? Кто подсчитывал «наших» в каждой конкретной фракции?
   Нас больше, чем нам кажется. Хотя бы потому больше, что нынешние депутаты не единожды обращались к нам за помощью. И являются нашими должниками. Невостребованными должниками, которых можно и пора заставить платить проценты.
   Вы сомневаетесь? Тогда давайте прикинем вместе.
   Их выборные кампании требовали денег. Больших денег. И живых денег, которые давали им в том числе и мы. В надежде на очень высокое покровительство. Или просто давали, потому что никогда еще на такое дело не давали и желали посмотреть, что из всего этого получится.
   Или к вам не приходили ходоки с просьбами субсидировать их партии и их кандидатов?
   — Было такое. Приходили.
   — Те, кто прошел в Думу, опираясь на наши деньги, — наши первые должники.
   — Первые, — согласились авторитеты.
   — А теперь ответьте мне — или вы не знаете тех кандидатов и те партии с оборотной стороны? С той, где они, участвуя в общем бизнесе, зарабатывают бабки на свою политическую возню. Потому что без больших бабок власти не бывает. А больших бабок не бывает без посреднической деятельности, без продажи левой водки, без финансовых пирамид и невозвратных банковских ссуд. И этот свой бизнес они ведут на нашей территории. На нашей?
   — На нашей.
   — Это вторые наши должники! А скажите, разве не обращались к вам бизнесмены, поддерживающие политиков, за ссудами? За товаром? За девочками? За травкой? За охраной?
   — И такое было...
   — И вы, конечно, давали им все требуемое?
   — Давали.
   — Эти воспользовавшиеся вашими услугами бизнесмены и через них прикармливаемые ими политики — наши третьи должники! А разве не приходили к вам за помощью сами политики? За тем, чтобы найти угнанные автомашины? Наказать обчистивших их мелких беспределыциков? Вернуть отданные в долг деньги? Отмазать их детей от не понравившихся им компаний? Снять их детей со счетчиков? Разве не приходили?
   — Приходили.
   — И получали эту помощь?
   — Получали...
   — Это четвертые наши должники!
   А разве вы не знаете о проживающих на ваших территориях политиках, которые берут и не возвращают деньги? Насилуют малолетних девочек? Сбивают в пьяном виде прохожих? Курят травку и глотают «колеса»? Разве вы не знаете, как живут эти политики?
   — Знаем. Наслышаны.
   — Знаете. И молчите. Хотя одним словом можете разрушить их политическую карьеру. Это молчание равно золоту. Проценты с которого пора выплачивать.
   Вот вам и пятые должники!
   Пятые, но не последние! Потому что есть еще шестые, седьмые, восьмые... десятые.
   И все они, и первые, и десятые, не относятся к тем, кто работает на нас напрямую. Но все вместе они могут составить большинство. То большинство, которое принимает законы. И которое может переписать «их» закон на наш Закон!
   — Что ты предлагаешь?
   — Я предлагаю вскрыть прикуп! Предлагаю раскрыть инкогнито наших людей в парламенте. Довольно Каждому использовать своего. Пора всем использовать всех! Нельзя победить в драке, тыкая противника пальцами. Пальцы надо сжать в кулак!
   И еще я предлагаю взыскать долги с тех депутатов, что не работают на нас, но хотя бы раз воспользовались нашими услугами.
   И еще предлагаю купить или запугать тех немногих депутатов, которые не работают на нас, не кормились с нашей руки и имеют кристально чистую биографию. Если таковые найдутся.
   И, не говоря им о наших целях и не говоря им друг о друге, заставить принять угодные нам законы. Пусть каждый из них думает, что продался только один он и что единственный его голос не может принести никакого ощутимого вреда, растворившись в сотнях других голосов. Но может принести лично ему пользу. Каждый депутат выполнит просьбу каждого из нас. Один депутат — одну просьбу. Но в конечном итоге направленные нами единицы составят множество. Составят большинство!
   Только в этом случае мы сможем взять верх. Сможем забрать страну!
   — Но парламент — не истина в последней инстанции. Есть еще власть на местах!
   — Власть на местах — это НАША власть! Эту страну мы имеем УЖЕ давно. На тех самых местах имеем. Потому что экономикой и властью в провинции дирижируют «папы» районов, «папы» городов и «папы» областей. Реальные «папы». А не номинальные «папы», которые сидят на должностях. И которые по очень многим вопросам зависят от нас. Советуются с нами. И опираются на нас.
   — Это тоже верно.
   — Я предлагаю перестать оставаться в тени. Я предлагаю перейти к совмещению реальной и административной власти! Я предлагаю «папам» стать официальными главами городов и областей. Мне кажется, время пришло!
   — Но есть еще правительство. Есть милиция и армия!
   — Мы не сможем противодействовать армии, если они надумают противостоять нам. Мы не сможем остановить танки, даже если подчиним себе парламент.
   — Танки сильнее Закона. Мы не сможем одолеть армию! Никто не сможет одолеть армию!
   — Я смогу одолеть армию! — сказал Мозга. Все замолкли. Все замолкли как онемели! Мозга сошел с ума! Мозга просто сошел с ума! И поэтому все то что он говорил до того, все то, во что хотелось верить, теряло всякий смысл.
   Мозга не отвечал за свои слова!
   — Я. Смогу. Одолеть. Армию, — повторил, проговаривая каждое слово, Мозга. — Они не выведут танки. И не выведут солдат. Солдаты останутся в казармах.
   — Но почему?
   — Потому что я поставлю такое условие!
   — Ты?!
   — Я!
   — Один?
   — Один!
   — И они выполнят твои условия?
   — Выполнят!
   — Ты уверен?
   — Абсолютно!
   — Ты бредишь. Мозга! Мы думали, что ты толкуешь дело, а ты просто сошел с ума...
   — Я не сошел с ума. Я отвечаю за свои слова.
   — Почему они не полезут с нами в драку? Почему они от нее устранятся, имея все шансы выиграть?
   — Потому что мои шансы равны их шансам! Потому что я имею точно такие же возможности, как они.
   — Ты имеешь армию?
   — Я имею оружие этой армии! И если они не согласятся на мои условия, я пущу это оружие в ход!
   — О чем ты говоришь? Что ты имеешь в виду?
   — Я имею атомную бомбу!
   — Ха! — сказал представитель Хабаровска. — Я думал, мы собрались на серьезный разговор. А мы собрались на выступление коверного клоуна...
   Это было уже не сомнение в возможностях авторитета. Это было уже публично нанесенное оскорбление, которое нужно было закрывать публичным извинениями. Или смывать кровью.
   Хабаровчанин бросил первый камень, за которые неизбежно должны были последовать другие.
   — Мне кажется, мы зря пришли сюда, — сказал свое слово один из представителей Закавказья. — Здесь было много пыли и много болтовни. Но здесь не было дела. Мне кажется, Мозга стал не тот. И уж коли он собрал здесь кворум, я предлагаю поставить на разбор его кандидатуру. На его территории есть достойные люди. Есть более достойные, чем он, люди.
   — Я согласен...
   — Я тоже...
   Молчали только авторитеты центральных областей. Они воздерживались.
   — Что скажешь? — обратился хабаровский авторитет к Мозге.
   — Я сказал то, что сказал! Я сказал, что у меня есть атомная бомба.
   — Ты рискуешь уже не авторитетом. Ты рискуешь уже жизнью! — предупредил хабаровчанин. — Одумайся и остановись.
   — У меня есть атомная бомба!
   — Это невозможно!
   — Это возможно!
   — Ты можешь это доказать?
   — Я могу это доказать.
   — Когда?
   — Очень скоро. Авторитеты переглянулись.
   — Но если ты блефуешь...
   — То я отвечу за это жизнью!
   — Хорошо. Это хорошая цена. Ты сам выбрал эту цену. Если ты блефуешь — ты умрешь. Здесь и сейчас. Сколько времени тебе надо для представления доказательств?
   — Пять минут! — сказал Мозга.
   Он встал из-за стола. И раскрыл ладонь. В которой был небольшой, вроде телевизионного, пульт. И нажал на кнопку. После чего не загорелся экран телевизора и не завертелся в музцентре попсовый диск. После чего шевельнулся стол. И его столешница, мягко и бесшумно оторвавшись от ножек, поднялась вверх. Вместе с папками, пепельницами, визитками.
   Под столом, на специальной площадке, матово поблескивая черными металлическими боками, лежал цилиндрический предмет. С хвостовым стабилизатором.
   Лежала бомба!
   — Вот оно, доказательство, — просто сказал Мозга. — Вот атомная бомба. Мощностью, в пятнадцать раз превышающей мощность сброшенной над Хиросимой. Если она взорвется, то сгорим и испаримся все мы и еще сто пятьдесят тысяч человек, проживающих в ближайших и удаленных окрестностях. И еще сто тысяч умрут в течение десяти лет от радиоактивного облучения. Вот мое доказательство!
   Авторитеты побелели. И почему-то поджали под кресла ноги.
   — Мое доказательство принимается? — спросил Мозга. И в упор посмотрел на хабаровчанина. И на всех остальных. Так, что они опустили глаза.
   — Все верят, что это бомба? Или для большей убедительности необходимо ее подорвать? Авторитеты как один замотали головами.
   — Есть кто-нибудь, еще сомневающийся в моих умственных способностях?
   — Нет! Ты в абсолютно здравом уме. Я был не прав... — враз севшим голосом сказал хабаровчанин.
   — Я тоже был не прав. Погорячился, — кивнул закавказец.
   — И я...
   Впервые в истории преступного мира один авторитет получал извинения от всех прочих авторитетов сходки. Впервые один оказался более правым, чем все. Оказался сильнее.
   — Эта бомба позволит мне удержать в казармах армию. И удержать милицию. И Безопасность. Эта бомба позволит мне добиться того, что я хочу. Того, что все мы хотим! И что теперь мы имеем возможность сделать...

Глава 48

   Чем дальше полковник Трофимов вел расследование, тем в большие дебри забирался. Как в тот лес. Где с каждым метром пути все больше дров и буераков.
   Вернее сказать, с самим делом все было ясно. Ни о каком самостреле и речи не было. Было предумышленное убийство. Причем хорошо продуманное убийство. Что автоматически вытекало из того, что на месте, откуда предположительно стрелял преступник и которое путем нехитрых геометрических построений вычислил полковник, не осталось даже гильз. Их предусмотрительно собрали. И унесли.
   Их, потому что выстрелов было несколько. Как минимум два. Одна пуля попала в рядового Синицына. Еще одна в деревянную обшивку будки часового, расположенную позади него. По этим двум входящим в одну стену будки и выходящим из другой стены отверстиям полковник и установил местоположение стрелка.
   То есть в ведении самого следствия проблем не возникало. Проблемы возникали вокруг следствия. И очень серьезные проблемы, которые ставили выводы того следствия под сомнение.
   Допрошенные полковником свидетели вдруг и без всяких явных на то причин отказывались от своих показаний. Несмотря даже на угрозу дисбата. Видно, дисциплинарный батальон страшил их меньше, чем наказание, которое должно было последовать за чрезмерно высунутый за зубы язык.
   — Нет, — ожесточенно мотали головами они. — Я все перепутал. Я наговорил на своих честно исполняющих свой почетный долг товарищей, на своих кристально честных офицеров и на свою краснознаменную ордена Октябрьской Революции часть. Потому что вы стращали меня дисбатом. И я сильно испугался. И с испугу наговорил невесть что. О чем искренне сожалею...
   Все говорили одно и то же. И одинаково. Буквально слово в слово. Что перепутали, что испугались и что наговорили бог знает что.
   Но изменяли свои показания не только свидетели. Изменяли следствию вещдоки. Они попросту исчезали.
   Совершенно непонятно зачем, но именно теперь командование надумало провести в части косметический ремонт. И начали его не с чего иного, как с замены будок для часовых. На другие, точно такие же будки. Заместителя командира по режиму об этом в известность не поставили. И когда он спохватился, было уже поздно. Будка с двумя пулевыми отверстиями сгорела в печи котельной.
   — Я же предупреждал, что данная будка является важным вещественным доказательством по делу. Что ее нельзя трогать. Я даже заклеил и опечатал поврежденные доски! — возмущался Трофимов.
   — Ну, так вышло, — разводил руками начштаба. — Дежурный по части полный дурак попался. Наклеенные бумажки с печатями — да, увидел. Но подумал, что это баловство рядового состава. И распорядился произвести замену. Ну, бывает. В нашем бардаке всякое бывает. И не такое бывает. И такое тоже бывает...
   Еще одно неприятное происшествие имело место с телом потерпевшего. Ночью в продуктовый погреб проникло какое-то дикое животное. То ли песец, то ли стая белых медведей. И попортило висящие на крюках туши. Но больше всего — лежащее под ними тело. Они просто растерзали и растоптали его. И, кроме того, выгрызли область живота. Напрочь попортив сохраняемый для следствия патологоанатомический материал.
   Рядовой Синицын стал совершенно бесполезным Для следствия трупом. Просто ждущим закатки в цинк, пересылки и захоронения на далекой родине мертвецом.
   — Случается, — жалели офицеры не находящего себе места следователя, — захаживают зверюги. Двери выламывают. В выгребной яме копаются. В погреба запираются. В солдатский нужник. У жены командира как-то сушащийся на веревке лифчик сожрали. Или с собой унесли, зоофетишисты. А раз и того больше, заначку спирта нашли, откопали и вылакали. Жрать хотят. Зверье — одно слово. И сейчас, видно, хотели. Что тут поделать...
   Следствие рассыпалось. Следствие трещало по всем возможным швам. Оставались только документы, хранящиеся в сейфе заместителя по режиму. Оставалось переписанное по настоянию полковника медицинское заключение, фотографии места происшествия, трупа отверстий, оставленных пулями на будке часового, диктофонные записи свидетельских показаний, от которых свидетели впоследствии отказались.
   Дублированные документы. Потому что полковник начал очень серьезно опасаться, что белые медведи могут забраться и в его кабинет. И сгрызть или унести с собой сейф. Как тот, жены командира, лифчик. Кто их знает, может, их фетишизм распространяется и на большеобъемные металлические предметы. Которые способны скрасить их медвежье одиночество во время долгой полярной ночи.
   Оригиналы документов полковник всегда имел при себе и на себе. Дубликаты хранил в сейфе и еще в одном, известном только ему месте. В небольшой, вырытой в тундре ямке, прикрытой случайным, не бросающимся в глаза камнем. В общем, перестраховался полковник.
   И правильно перестраховался. Чего он опасался, то и случилось.
   В одну из ночей в части случился пожар. Сгорела часть штаба. По случайности именно та, где располагался кабинет зама по режиму.
   — Горим. Периодически горим, — не удивились офицеры. — И это бывает. Часто бывает. Потому что холодно. Личный состав тащит в помещения всякие случайные печки, устанавливает электрические «козлы», разжигает костры и пьет для сугрева водку, после чего засыпает с горящей сигаретой на пожароопасной шинели. Пожар и север — это вечные спутники. Что. Погорело что-нибудь? Документы? Или не дай бог заначенная водка?
   — Да нет. Ничего такого особенного не сгорело. Сейф был практически пустой. И даже табельного пистолета в нем не держал. Потому что я на всякий случай ношу его при себе. Наслушавшись ваших рассказов про нападающих на все живое стаи кровожадных песцов.
   — Ничего? — разочарованно переспрашивали офицеры.
   — Ничего. Можете не беспокоиться.
   — Тогда мы очень рады...
   Но, кроме хронических неудач, случались и удачи. Однажды, когда полковник обдумывал вновь возникшую проблему, связанную с утратой очередного вещдока в единственном, где разведчик может позволить себе естественность проявления человеческих чувств, месте — в офицерском сортире, в стену кабинки тихо постучали.
   — Полковник, это ты? — спросил голос.
   — Я, — ответил полковник.
   — Мне бы хотелось с вами переговорить. С глазу на глаз.
   — Надеюсь, вы не предлагаете, чтобы я пустил вас к себе?
   — Нет, что вы! Я буду ждать вас вечером в двадцать два ноль-ноль в дальней бухте возле выброшенного сейнера.
   В двадцать два ноль-ноль полковник сидел возле сейнера, лениво покидывая в море мелкие камешки. Рядом никого не было, отчего создавалось впечатление, что его просто разыграли. Или не просто разыграли. А чтобы выманить подальше от части...
   Трофимов на всякий случай положил ладонь на кобуру пистолета.
   — Полковник, это вы? — спросил голос.
   — Что?
   — Я спрашиваю, это вы или не вы?
   — Я. А откуда вы говорите?
   — Из сейнера. Я внутри.
   — Ну так выходите.
   — Нет. Я лучше здесь останусь. Мне здесь удобней.
   — Ну удобней так удобней.
   Под металлической обшивкой что-то заскрежетало, пало, кто-то вскрикнул и сдавленно выругался.
   — Е-моё! Китель порвал. Ё... — — Кто вы?
   — Я? Старший лейтенант Тищенко. Ну ё-твое, ну вдрызг же распорол ё...
   — Зачем вы меня сюда вызвали, лейтенант?
   — Поговорить.
   — О чем?
   — О разном. О том, что у нас тут происходит. И предупредить, чтобы вы были поосторожней.
   — Вы насчет расследования?
   — И расследования тоже.
   — Вы знаете, кто убил рядового Синицына?
   — Знать не знаю, но догадываюсь. Все догадываются.
   — И кто же?
   — Вам все равно это не пригодится.
   — Почему вы так считаете?
   — Потому что делу ход не дадут. Даже если вы схватите убийцу за руку. И даже если он признается в том, что стрелял. Тут ведь не в том дело, кто убил.
   — А в чем?
   — В том, за что убили.
   — И за что?
   — За то... Вы хоть знаете, полковник, что мы здесь охраняем?
   — Подходы к потенциально опасным зонам Новоземельского полигона стратегического назначения. На котором до недавнего времени испытывались образцы термоядерного оружия.
   — Вот-вот. Именно что потенциально опасные...
   — Я сказал что-то не то?
   — Вы сказали то, что говорят все. Потому что знают все. Только знают они далеко не всё.
   — Разве главная задача части не охрана полигона?
   — Полигона — тоже. Только ответьте мне на вопрос, отчего тогда существует еще одно с аналогичными задачами подразделение, куда таскают каких ни попадя наблюдателей? И проверяющих. И зеленых. И журналистов. И кого только не таскают? Зачем для решения одной и той же боевой задачи две части?
   — Не могу знать.
   — Для того, чтобы, демонстрируя одну, отвести любопытные взоры от другой. От нашей.
   — Чем же она отличается от первой?
   — Тем, что первая — имеет дело с использованными, забетонированными и засыпанными шахтами, где проводился подрыв опытных образцов термоядерного оружия. А мы имеем дело с самим оружием.
   — То есть?!
   — Свалка мы! Дешевая и потому потенциально опасная свалка. Куда свозят радиоактивное дерьмо всей нашей Российской Армии и всего нашего Военно-морского Флота. Демонтировать и перерабатывать устаревшие типы вооружений и отработавшие свой срок атомные реакторы стоит денег. Таких денег, которых нет. А выбросить — ни черта не стоит.
   — И где их выбрасывают?
   — Здесь и выбрасывают. Реакторы и другие большеобъемные предметы притаскивают на несамоходных баржах или перегружают на баржи здесь. Потом баржи заливают бетоном, дырявят и рубят концы. После чего они камнем в воду. А случается, целые подлодки атомные топят. Зацементируют внутренности — и айда на дно.
   Вон там топят. В той, что справа, бухте. Там глубины как в открытом море. Ни один водолаз не достанет.
   Ну а то, что поменьше или поновее, зарывают в могильники на суше. Или в погреба.
   — В какие погреба?
   — В обыкновенные. В вечной мерзлоте погреби. Выкопают шурф поглубже, от него пробьют две или три боковых штольни. Подгонят кран. Опустят груз на дно. Замуруют. Разровняют. И даже метки на поверхности не поставят. Тишь да гладь!
   — Зачем в мерзлоту? Это же не мясо, которое портится.
   — Затем же, зачем и мясо. Там температура постоянная. Столетиями постоянная. Без всяких скачков в ту или иную сторону. Максимально допустимый разброс плюс-минус несколько градусов. И то лишь тогда, когда штольню открывают. А ее не открывают. В принципе.
   Главное, очень удобно. Если вдруг какое радиоактивное ЧП, все списывается на полигон.
   — А почему не все в могильники?
   — В могильник только то, что уже не пригодится. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Могильник — это последняя инстанция. Как захоронение на кладбище.
   Погреба — другое дело. Погреба при необходимости можно и разрыть. И то, что в них было спрятано, — вытащить на белый свет. В погреба опускают только востребуемые предметы. Морально устаревшее, но еще вполне боеспособное оружие. Бомбы, торпеды, боеголовки, которые, если снова скомплектовать, подвесить в бомболюки или зарядить в торпедные аппараты, могут выполнить поставленную боевую задачу.
   — Как же они его находят? Если никаких меток?
   — По топографическим привязкам, которые у командира в сейфе хранятся. И где-то еще. Я даже не знаю где.
   — Странно. Зачем и кому нужно морально устаревшее вооружение? Для которого скоро ни подходящих бомбовых подвесок, ни равных им диаметром торпедных аппаратов не останется. Зачем сохранять то, что уже не пригодится?
   — Может, конечно, и незачем, но только, если утилизировать с соблюдением всех норм экологической безопасности, они дороже выйдут, чем при изготовлении. Это же атом, его в канализацию не спустишь. Не переплавишь. И не взорвешь. Его, чтобы уничтожить, целые заводы надо строить. И особые хранилища.
   А здесь ничего не надо строить. Только дырку мерзлоте поглубже проковырять. И будьте любезны можно отчитываться о сокращении ядерных вооружений.
   — А если они здесь рванут?
   — Нет, здесь не рванут. Это исключено. Из них запускающая начинка удалена. Без нее это только железки с радиоактивным содержимым. Как те консервные банки с килькой.
   — А если взрыватели ввернуть?
   — Там не одни только взрыватели. А много чего прочего.
   — А если и все прочее?
   — Тогда рванет. За милую душу рванет.
   — А то, что в море?
   — Что в море?
   — То, что на баржах, затоплено. Оттуда, со дна, радиоактивное загрязнение на поверхность моря выйти не может?
   — Может. И наверняка выйдет. И, почитай, все море вместе с прилегающими побережьями миллионами рентген нашпигует. Но не скоро. Лет через сто-сто пятьдесят. Когда тех, кто приказ о захоронении давал, уже не будет. Им ведь было важно сейчас эту проблему решить. Малозатратными способами. Они и решили.
   — И что, здесь все обо всем этом знают?
   — Не все. То есть то, что что-то топят и зарывают, — знают все. А вот что конкретно топят и зарывают — единицы.
   — В том числе и вы?
   — В том числе и я. И то по случайности.
   — А рядового Синицына, выходит, убили за то, что он узнал эту тайну? Я так понимаю, что вы на это намекаете?
   — Нет, не на это. За такое не убивают. Тем более что если он что-нибудь и знал, то совсем чуть-чуть. И наверняка не то. По данному поводу среди рядового личного состава соответствующая работа проводится. Каждодневно. У них лапши в животах и мисках меньше, чем на ушах.
   — За что же тогда этих рядовых убивают?
   — За то, что увидели то, что видеть не следовало.
   — Что же они могли увидеть такого, что их жизни стоило?
   — Ну, например, то, как раскапывают штольни.
   — Какие штольни?
   — Те самые штольни.
   — Зачем же их разрывать? Если, вы говорите, их на бесконечное хранение закладывают. И с землей сравнивают.
   — В том-то и дело — что незачем. А тем не менее разрывают.
   — Кто? Служащие части?
   — Если бы... Совсем посторонние военнослужащие.
   — Откуда они здесь взялись? Посторонние. — Вначале на самолете. Транспортнике. Вроде того, на котором вы прилетели. Мужик там один был. Гражданский. Я его сам лично видел, потому что как раз дежурным по части заступил. Никакой такой мужичок. Вначале подумал, кто-нибудь из родителей военнослужащих пробился, пользуясь нынешним в армии бардаком. Ну или очередной специалист по медицинской части, которые нас иногда проверяют. Я, конечно, попросил разрешительные документы предъявить. У нас ведь часть относится к категории особо секретных...
   — Ну и что, был?
   — Ни хрена не было. Ни пропуска, ни предписания. Но была собственноручная записочка от нашего генерала командиру — принять и оказать всяческое содействие. Короче — документы в полном порядке.
   Я спрашиваю — зачем вы к нам? А он мне так по секрету сообщает, что является представителем акционерного общества по поиску и добыче полезных ископаемых. И что у них есть подозрение, что в наших местах могут быть залежи алмазов. И что это предположение желательно проверить с помощью специальных геологических изысканий.