Ильин Андрей. Миссия выполнима

   Статью в номер не дали, но ее, как водится, обсуждали в курилках редакции, в коридорах, в буфете и где только не обсуждали. И потому ее содержание стало известно всем.
   Отчего на следующий день в кабинет главного редактора заявились крепкие, в одинакового покроя костюмах парни и предложили отдать им письмо и кассету.
   — На каком основании? — возмутился главный редактор. — У вас есть санкция прокурора?
   — Есть. Вот она, — показали парни пистолет сорок пятого калибра. Со стороны дула.
   — Но это произвол, — уже гораздо тише сказал главный.
   — Нет, всего лишь выемка.
   Главный отдал письмо, отдал кассету и отдал конверт.
   На чем эта странная история исчерпалась. И скоро забылась. И никак не связалась с рядом других, не имеющих отношения к газетному делу, происшествий. С пропажей граждан, о которых заявили в райотделы милиции их родственники.
   — Может, он просто запил? Или по бабам загулял? — предположили милиционеры.
   — Что вы такое говорите?! Его уже больше недели нет!
   — Ладно, ладно, поищем…
   Пропавших отцов семейств поискали и не нашли.
   Много недель позже в Чечне была случайно обнаружена братская могила с обезглавленными, с отрубленными кистями рук мужскими трупами. Определить, кто они — боевики или федералы, было затруднительно — на телах не было никакой одежды, не было посмертных жетонов, места, где предположительно могли быть татуировки или шрамы, кто-то вырезал.
   Неопознанных мертвецов невозможно было использовать в пропагандистской войне ни с той, ни с другой стороны, и поэтому к ним все потеряли интерес. Трупы сняли на видеопленку, описали, перезахоронили и скоро о них забыли. Кого можно удивить на войне трупами?
   Еще некоторое время спустя, когда дела были закрыты, родственники пропавших без вести обнаружили в почтовых ящиках конверты. В которых были письма от их исчезнувших мужей, сыновей и любимых!
   В коротеньких, на скорую руку написанных посланиях они просили о них не беспокоиться, просили о них помнить, просили у всех прощения и в последней строке всех целовали, обнимали и со всеми прощались…
   Штампов на конвертах не было, откуда и кем они были присланы, установить было невозможно. Да, честно говоря, никто ничего устанавливать не пытался…
   И был еще ряд событий, которые связать с предыдущими двумя не смог бы уже никто. Вернее, не события, а скорее их отсутствие. Сразу после того, как в редакцию известной газеты пришла бандероль, а в милицию поступили заявления о пропаже мужей и отцов, прекратились наезды на несколько сотрудничавших с оборонкой заводов. До того директорам звонили и им угрожали, а тут вдруг шантажисты исчезли. Совсем исчезли…
   Объяснить, почему это произошло, директора не могли. И никто не мог. А те, кто мог, предпочитали помалкивать. Потому что общеизвестно, что молчание золото. Но не всегда золото Иногда больше, чем золото. Иногда молчание — это жизнь…

Глава 48

   В текущей почте был очередной, уже ставший привычным, чистый, не имеющий штампов и адресов, конверт. “Их” конверт.
   В конверте — такой же стерильно чистый, без печатей, обращений и росписей лист бумаги, где сообщалось о том, что дело об офицерском заговоре закрыто в связи с ликвидацией заговорщиков.
   И все. Без каких-либо подробностей.
   Президент, позвонив по контактному телефону, вызвал Посредника.
   Он уже не удивлялся тому, что лично сам, никому не перепоручая, должен звонить какой-то Марье Ивановне и должен называть пароль. Он уже привык.
   Посредник прибыл на следующий день.
   — Я хочу знать подробности этого дела, — показал Президент на присланный конверт.
   — Я не знаю деталей.
   — А кто знает?
   — Тот, кто отвечал за разработку данной темы.
   — Кто отвечал?
   — Не знаю…
   Не получалось у Президента наладить контакт с подчиненной ему службой. Не допускали они его к себе. К чему он тоже уже начал привыкать. Но с чем не желал мириться.
   — Я хочу с ним встретиться! Посредник покачал головой.
   — Мне кажется, вы не понимаете, с кем разговариваете!.. — начал горячиться Президент.
   — Почему не понимаю? Понимаю. Вы — Президент, — просто сказал Посредник.
   — Тогда почему вы отказываете мне во встрече?
   — Вам никто ни в чем не отказывает, — подчеркнуто спокойно и предельно уважительно сказал Посредник. — Просто интересующий вас человек в настоящее время находится вне пределов досягаемости. Находится в командировке. Но я готов ответить на все интересующие вас вопросы.
   — Вы не хотите мне его показывать?
   — Мы не можем хотеть или не хотеть. Существуют определенные правила, регламентирующие порядок наших встреч с должностными лицами различного уровня…
   — Но вас ведь я вижу! — перебил Президент.
   — Моя должность позволяет мне вести подобного уровня переговоры. Я Посредник…
   “Какой же ты посредник, если никого ни с кем не сводишь! — подумал Президент. — Ты не посредник… ты… ты блокиратор! Ты пятое колесо в телеге!”
   И вдруг, неожиданно для себя, но еще более для своего собеседника, спросил:
   — Я имею право потребовать вашей замены?
   — Безусловно. Если я вас по той или иной причине не устраиваю, вы можете потребовать отозвать меня.
   — Каким образом потребовать?
   — Через меня.
   И даже это через него! Все через него!..
   — Хорошо, тогда я прошу передать вашим начальникам, что мы не сработались. Что встречаться с вами я отказываюсь. Пусть они пришлют кого-нибудь другого! Пусть пришлют… Пусть пришлют того, кто работал вот по этому делу. По офицерскому заговору, — показал Президент на присланный ему вчера отчет. — В этом случае, в случае, если он займет ваше место, я смогу его видеть?
   — В этом случае?.. В этом случае, наверное, да… — растерялся Посредник.
   — Ну вот и хорошо… И замечательно!..
   Он все-таки ухватил их, прижал к стенке! Он все-таки навязал им свою волю!.. Он, а не они!.. И так будет всегда. Должно быть всегда!..

Глава 49

   Резидент открыл дверь, вошел в кабинет, сделал несколько шагов и сказал:
   — Здравствуйте. Я ваш новый Посредник…
   За огромным, как аэродром, столом сидел Он — хозяин кабинета, хозяин страны и хозяин положения и внимательно, с нескрываемым любопытством, смотрел на вошедшего.
   И оба одновременно подумали:
   “Вот, значит, он какой…”
   Нарушая протокол, Президент встал, вышел из-за стола, сделал несколько шагов навстречу, протянул для рукопожатия руку и широко улыбнулся.
   — Очень рад!
   Он действительно был рад и был рад очень. Он добился своего…
   — Хочу воспользоваться моментом и поблагодарить вас.
   — За что? — сдержанно удивился Резидент.
   — Вот за это, — поднял Президент лист отчета и даже помахал им в воздухе. — Ведь этим делом занимались вы?
   — Я? Каким делом? — не понял Резидент.
   — Делом офицеров Министерства обороны.
   Резидент пожал плечами. Точно так же, как тот, что был до него. Они все пожимали плечами, чуть только дело доходило до вопросов.
   — Разве не вы расследовали это дело? Я был уверен, что вы! — повторил Президент.
   И теперь он уже не улыбался.
   — Какое это может теперь иметь значение? Я пришел сюда в совершенно ином качестве, пришел как Посредник.
   — И все же я хочу задать вам несколько вопросов. И хочу услышать на них ответ!
   — С удовольствием, — вдруг легко согласился Резидент. — Я лишь испрошу на это разрешение своего непосредственного начальника.
   И развернулся к двери, чтобы уйти.
   — Разве ваш непосредственный начальник не я? — удивился Президент.
   — Вы вышестоящий, а я подчиняюсь непосредственному, — доброжелательно объяснил Резидент.
   — Хорошо, испросите. Вот вам телефон, — вытащил он из кармана мобильный телефон. — Звоните вашей Марье Ивановне или кто она у вас там теперь…
   Президент напирал, и отступать дальше было невозможно.
   — Я, конечно, позвоню, но боюсь, что это будет бесполезно. Боюсь, мой начальник мне откажет.
   — Даже если ему прикажу я?
   — Даже если вы.
   Президент еще раз, внимательно, взглянул в лицо Посредника.
   — Это ваше последнее слово?
   — Не мое, моего начальника.
   — Ну хорошо. Тогда я вас больше не задерживаю.
   И Президент снова улыбнулся и снова пожал собеседнику руку.
   — Был рад с вами познакомиться.
   Резидент шагнул к двери и вышел за дверь.
   “Он или дурак или… или очень не дурак, — подумал он. — Вначале подставил одного Посредника, теперь пытается подставить второго. Как будто не понимает, чем иногда приходится платить за лишнее сказанное слово”.
   За следующей дверью к Резиденту “на полусогнутых” подскочил кто-то из челяди и, вежливо поддерживая за локоток, стал подталкивать куда-то в сторону.
   — Извините, но вам лучше пройти здесь, чтобы не столкнуться с индийской делегацией. Ради бога простите за причиненное неудобство… Сюда, пожалуйста, сюда…
   И тут же, за первым поворотом, со всех сторон, разом шагнув из-за портьер, на Резидента напрыгнули несколько дюжих молодцов, ухватили за руки и за ноги, повалили на пол.
   Вырваться было невозможно, но можно было попытаться нанести противнику урон в живой силе. Этому — вцепиться зубами в глотку, того — ударить в висок локтем…
   Но как можно вцепиться, если они люди Президента. Люди главного командира Конторы!
   И Резидент не вцепился и не ударил — замешкался. А когда решился, было уже поздно — в рот ему пихнули кляп, на кистях и щиколотках защелкнули браслеты.
   Его спеленали как младенца, вскинули на руки и понесли по бесконечным коридорам.
   Он пришел сюда сам, своими ногами, а ушел на чужих…
   Резидента спустили вниз, на первый этаж, натянули на голову черный мешок, погрузили в машину и долго куда-то везли.
   Он считал повороты и протяженность прямых отрезков пути, но проследить маршрут не мог.
   Лубянка?..
   Нет, не Лубянка.
   И не Бутырка…
   Его тюрьма была совсем другой, была комфортной, как трехзвездочный отель где-нибудь на Кипре. Вот только окна были забраны бронестеклом, по углам под потолком закреплены видеокамеры, а сам “курортник” пристегнут наручниками к койке. Причем пристегнут врастяжку, чтобы не мог дотянуться до замка.
   Умеют ребята… Что умеют, то умеют…
   Несколько часов пленника выдерживали, давая ему возможность пофантазировать о его дальнейшей судьбе. За это время он должен был осознать безнадежность своего положения, должен был испугаться и размякнуть.
   И он эту безнадежность осознал. Но не испугался. Именно поэтому не испугался! Потому что лучше, чем кто-либо, лучше, чем даже его тюремщики, понимал, что отсюда ему не выйти. Даже если выйти… Что если представить невозможное, представить, что его помилуют эти, его не пощадят свои.
   И, значит, никакого смысла пугаться нет. Пугается тот, кто на что-то надеется. Он — не надеется…
   Потом один за другим к нему стали подсаживаться молодые, с сытыми рожами, “желающие ему исключительно добра” “друзья”, которые долго, одинаковыми голосами убеждали, уговаривали, призывали его одуматься, проявить сознательность и помочь власти. Добровольно помочь.
   Он молчал.
   Тогда его обвинили в непатриотизме, в нелюбви к отечеству и прочих антигосударственных грехах.
   Он слушал, но молчал.
   Стали предупреждать, пугать, грозить, стращать.
   Он кивал, но все равно молчал.
   Потом ему сказали, что он “дурак”, и пригласили “врачей”.
   Пришел человек в белом халате, замерил ему давление, вытащил из кейса ампулы, надломил у одной из них хоботок, втянул в шприц содержимое.
   Похоже, “сыворотка”. И похоже, двойная доза…
   Игла вошла в вену, и Резидент “поплыл”.
   Его о чем-то настойчиво спрашивали, на него надвигались лица и стены, ему неудержимо хотелось болтать, и он болтал, рассказывая о чем угодно, кроме того, о чем его спрашивали.
   — Говори об офицерском заговоре! Что ты знаешь об офицерском заговоре? — направляли его.
   А он им толковал о своих сексуальных пристрастиях.
   — Ты об офицерах!.. А он о детских грехах.
   Он растрачивал “сыворотку” на пустяковые признания.
   — Вот сволочь!..
   Потом в его “палату” пришел и против его койки сел крупный, с очень выразительным лицом мужчина.
   — Смотрите на этот шарик, — показал он на блестящий стальной шарик в своей руке. — Внимательно смотрите. И внимательно слушайте меня.
   Вам очень хорошо…
   Хотя ничего хорошего.
   Вы умиротворены…
   Хотя непонятно чем.
   Вы хотите спать…
   Вот уж дудки!
   Гипнотизер бился над ним часа полтора, увещевая и тыкая в самые глаза свою блестящую игрушку.
   — Странно… Очень странно… Как видно, он относится к довольно редкой категории людей, не воспринимающих внушение.
   — А вот мы сейчас поглядим…
   И ему снова вкололи “сыворотку”. После чего сопротивляться гипнотизеру и сопротивляться “сыворотке” стало труднее. Стало почти невозможно.
   — Вы должны рассказать все… Вы хотите рассказать все… Я знаю, вы хотите…
   И действительно хотелось. Неудержимо хотелось! И уже почти…
   Но где-то, наверное, еще была жива его мать. И были живы его родственники и его друзья… Которые отвечали за него. И за которых отвечал он… Не вообще отвечал, а теперь отвечал! Своим молчанием отвечал!..
   Что было жестко. Что было спасением…
   — Хватит, довольно! Если вы будете продолжать — он не выдержит… Вы убьете его…
   И туманная, на краю сознания мысль — не надо, пусть продолжают. Пусть убьют! Потому что все равно убьют, но придется мучиться…
   И тут же тупой укол в вену и блаженный покой. И обрывки какого-то сна из далекого и словно чужого детства. Какая-то река, купающиеся дети, смех…
   И снова голос и болезненные удары ладони по щекам.
   — Давай, давай, открывай глаза. Он открыл глаза.
   — Живой?
   К сожалению, живой…
   — Ну вот и хорошо, вот и славно…
   Хотя чего тут славного? Живой-то он не для жизни, для совсем другого.
   В “палате” появилась еще одна фигура в белом халате. Но это был не врач, это был… парикмахер. Он разложил инструменты и обернул шею клиента белой простыней.
   “А это-то зачем?!” — поразился Резидент.
   И сразу понял зачем! Все очень просто — его приводили в порядок, как приводят в порядок улицы и площади городов, куда намечен визит высокого чиновника. Но к нему мог прийти только один чиновник. Самый главный чиновник…
   Он пришел поздним вечером, почти ночью. Сел на стул рядом с койкой, отпустил всех присутствующих и остался один. Один на один с Резидентом.
   — Хочу предложить тебе сделку — у нас ведь теперь рынок. Твой товар — информация. Мой — жизнь. Не просто жизнь — хорошая жизнь, безбедная жизнь. Твоя жизнь. Если мы договоримся, я гарантирую тебе защиту государства. В том числе от твоих прежних хозяев.
   Наверное, Резидент улыбнулся или как-то иначе выразил свое отношение к высказанному предложению. Потому что Президент быстро спросил:
   — Неужели ты думаешь, что твоя организация сильнее меня? Сильнее целого государства?
   — Смотря какого, — ответил Резидент.
   — Хорошо, пусть будет не нашего. Я обещаю тебе убежище в США по программе защиты свидетелей. Или любую другую страну на выбор.
   Это больше, чем я обещал кому-нибудь другому.
   Подумай!
   Резидент молчал.
   — Почему ты не отвечаешь?
   — Думаю…
   Предложение, что и говорить, было соблазнительным — начать новую, с нуля, с чистого листа жизнь. Как только что родившийся младенец, у которого ничего нет в прошлом, у которого все впереди… Начать не здесь, там, где можно затеряться, исчезнуть, раствориться. И наконец пожить по-человечески, просто пожить — не проверяясь, не оглядываясь, не подозревая в каждом встречном прохожем провокатора. Завести семью, детей…
   И за все за это заплатить всего лишь информацией. А за информацию жизнью близких… А за жизнь близких — совестью… Без которой жить, наверное, можно. Но не нужно…
   Нет, не пойдет…
   — Не пойдет, — сказал Резидент. — И хотел бы, да грехи не пускают.
   — Ты просто не знаешь, что они предлагают с тобой сделать.
   Президент выдержал долгую паузу.
   — Они предлагают применить ультразвук и СВЧ-излучение. А если это не поможет — торсионное излучение. Знаешь, что это такое?
   Резидент знал, что это такое. Они хотят подвергнуть отдельные участки его мозга жесткому излучению, выжигая и перепрограммируя его сознание. Потом записать на вычищенное место новую программу, превратив его совсем в другого человека и уже этого, нового человека, подвергнуть нарко — или гипнодопросу. После этой процедуры он в лучшем случае станет полудурком, в худшем — травой. Или погибнет в процессе воздействия, что тоже не исключено.
   Вот что они придумали… Придумали пошуровать в его мозгах без его ведома. Ценой убийства его мозга.
   Это серьезно. Это, может быть, даже хуже, чем смерть…
   А раз так, то можно позволить себе роскошь сыграть в открытую.
   — Я могу задать вопрос? — поинтересовался Резидент.
   — Если я смогу на него ответить.
   — На этот — сможете. Это вы?
   — Что — “вы”? — не понял Президент.
   — Этот заговор был нужен вам?
   Президент долго молчал, о чем-то размышляя, что-то прикидывая. И все-таки сказал:
   — Не мне — стране…
   — Зачем?
   — Это уже второй вопрос, — сказал Президент. — Мы договаривались на один…
   Значит, все-таки он…
   Он!
   Хотя непонятно, зачем ему все это было нужно.
   А может, все просто до банальности? Может, он, пользуясь моментом, надумал создать под себя сверхмощный концерн, который будет кормить его, его детей, его внуков и прапраправнуков до конца их дней? Выборные должности штука шаткая. А деньги — они и в России деньги…
   Нет, это слишком мелко. Для него мелко.
   Тогда, может быть, хотел руками спецназовцев генерала Крашенинникова припугнуть не желающих с ним делиться олигархов? Запугать сверхрэкетом и принять под свою защиту, но уже на совсем других условиях, на которые раньше бы они никогда не согласились. Атак — никого ни в чем убеждать не придется, все сами придут, на все готовые придут, защиты просить придут и возлюбят своего недавнего врага, как родную маму…
   Или это попытка по-тихому, по законам Дикого Запада, вернуть государству принадлежащую ему и по-глупому разбазаренную собственность. Провести ползучую национализацию, против которой ни на Западе, ни здесь никто ничего не сможет возразить. А кто сможет — сто раз пожалеет.
   Тогда Он все рассчитал верно — чтобы забрать государство, мало подмять под себя его силовые структуры, времена, когда все решали голые мускулы, ушли в прошлое. Для полного подчинения государства нужен еще контроль над экономикой и финансами. И не нужен международный скандал. Которого в этом случае не будет, так как он останется в стороне, над битвой — а то, что где-то там, в низах, кто-то берет кого-то за глотку и за кошелек, то это всего лишь столь любимый Западом рынок — перераспределение капиталов.
   Может, так?
   А почему бы не так?
   Власти никогда не бывает много, власти бывает только мало. И когда есть корона, но нет денег, это лишь полвласти. Равно как когда есть одни только деньги. А если объединить в одних руках и то и другое…
   Это более похоже на правду. Но наверняка не узнать. Наверняка это может знать лишь один человек — лишь тот, кто все это задумал…
   В любом случае теперь для него важнее всего вычислить источник утечки информации. И поэтому не отвяжется — душу налево вывернет, но не отвяжется!
   Получается, ультразвукового и торсионного копания в мозгах не избежать. Нет у него иного выхода, как добиваться показаний, чего бы это ни стоило. Чего бы это ни стоило упорствующему молчуну.
   Не сегодня-завтра они потащат его на “стол”, нацепят на голову обруч-ретранслятор и…
   Нет, лучше умереть, потому что все равно придется умереть, но до того, возможно, предав. Потому что противостоять торсионному воздействию их в учебке не учили. Тогда оно еще только начинало изучаться, и, насколько шагнула вперед наука, неизвестно. Кто их знает — может, они научились вскрывать мозги, как консервные банки.
   Нет, рисковать нельзя. Надо умереть, лишив их источника информации. Мертвый мозг им не выпотрошить! Нужно убить себя, чтобы убить мозг. И это единственный и не самый худший в его положении выход.
   Нужно найти способ умереть…
   Резидент оглядел “палату”.
   Идеальная, стерильная пустота — ни гвоздя, ни вбитого в стену дюбеля, ни вазы, которую можно разбить, чтобы получить острый осколок, которым можно вскрыть аорту. И даже лампочка утоплена глубоко в потолок и забрана бронированным плафоном.
   Все продумали, ничего не забыли!
   Но даже если бы забыли, то толку от этого было чуть — не добраться до того гвоздя или стекла. Потому что не встать — на щиколотках застегнуты мягкие манжеты, привязанные к спинки кровати. Поворачиваться на бок можно — освободить ноги нет. На кистях “щадящие” наручники, фиксирующие руки в положении над головой. Классическая “растяжка”, лишающая возможности свести руки вместе, чтобы покопаться в замке. Можно дотянуться до стальных цепочек зубами, но нельзя их перегрызть.
   Надо найти какой-нибудь предлог, чтобы его отстегнули.
   Попроситься в туалет?
   Просился. И напросился на “утку”.
   Симулировать сердечный припадок?
   Симулировал. Прибежал врач и, не отстегивая от кровати, снял кардиограмму и поставил пару уколов.
   Сказать, что готов дать показания в письменном виде?
   Наверняка принесут видеокамеру.
   Что можно придумать еще?
   А черт его знает!
   Соображать, будучи распятым, почти как на кресте, получается не очень. Но все равно нужно думать.
   Думать.
   Думать.
   Думать…
   И использовать любой представившийся случай. Потому что тому, кто чего-то страстно желает, иногда везет. Часто везет. Сколько раз на своем опыте убеждался. А он желает! Он желает так, как никогда ранее не желал. Желает умереть! Всего лишь… Ну неужели судьба не может помочь ему в таком пустяке?
   И случай представился…
   Ночью он почувствовал еле слышный запах. Запах горящей резины. Наверное, где-то замкнул провод. И если его вовремя не потушат…
   “Ну давай, давай же, разгорайся! — заклинал он. — Господи, сделай так, чтобы он разгорелся…”
   И Господь, наверное, его услышал. Провод разгорался, так как пахнуть стало сильнее. Все сильнее и сильнее. Где-то сработала пожарная сигнализация, но огонь уже вырвался из-под контроля. Потянуло гарью.
   Пожар…
   Пожар!
   Кто-то пробежал по коридору.
   Кто-то где-то закричал.
   Далеко на улице, но потом все ближе и ближе завыли сирены пожарных машин.
   Теперь, по инструкции, чтобы выжить, нужно было лечь как можно ниже и закрыть нос и рот какой-нибудь тканью или просто ткнуться лицом в подушку.
   Но он не ткнулся лицом в подушку и не попытался лечь ниже. Он потянул голову вверх, пытаясь привстать. Ему не нужен был чистый воздух, ему нужен был дым!
   Он привалился затылком к спинке кровати и стал глубоко, полной грудью, дышать. Он втягивал в себя дым и задерживал его в легких.
   Продукты горения, особенно если горит пластик или синтетические ковровые покрытия, выделяют сильнейшие яды, смертельно опасные яды, которые способны убить человека в считанные минуты.
   Вот на эти минуты Резидент и ставил!
   Он знал, что пожар быстро потушат, м нужно успеть… Нужно успеть…
   Он дышал, чувствуя в ноздрях, в горле горечь и першение. Он дышал, хватая ртом просачивающийся в “палату” дым. И плакал. Но не от страха и жалости к себе, от дыма…
   Натягивая цепи браслетов, он сполз к стене, чтобы привалиться к ней головой, чтобы заклиниться между ней и спинкой и, потеряв сознание, не упасть, не сползти вниз, где воздуха больше.
   Главное — не упасть…
   Он закашлялся. Но поборол кашель и снова сделал глубокий вдох.
   Растворенные в воздухе яды, наполняя легкие, втягивались в кровь и, разносясь кровотоком по организму, убивали печень, почки, мозг.
   Еще вдох!
   Еще!
   Еще!..
   Сознание ускользало, но он не отключался, он не позволял себе отключаться.
   Рано.
   Нужно сделать еще один вдох!
   И еще.
   И еще…
   Он потерял сознание и обмяк, продолжая уже неглубоко, уже поверхностно, уже, умирая, дышать.
   Но в то последнее мгновение, когда в его глазах померк свет, он не пожалел о содеянном, не ужаснулся приходу смерти, он испытал торжество.
   Не вышло, как хотели они. Вышло, как хотел он!
   Он добился своего...
   Он победил!..

Глава 50

   В вечерних новостях выступал Президент.
   Он говорил о политической стабильности, консолидации сил и перспективах экономического роста. О том, что никогда еще в новейшей истории у страны не было столь радужных перспектив. Что еще немного и…
   Миллионы россиян смотрели в экраны телевизоров и вспоминали, что нечто подобное они уже слышали. Потому что нечто подобное им уже говорили. Раньше, причем много раз. В самом начале века, когда призывали скинуться по шапке, чтобы закидать ими Японию. И десяток лет спустя, когда теми же шапками пытались победить Германию. И когда сбрасывали с трона Николашку и кровопийц-эксплуататоров и делили нажитое ими добро, всем тоже обещали лучшую жизнь. И когда, напрягая последние силы, поднимали Днепрогэсы и Магнитки во имя светлого завтра, тогда тоже говорили, что скоро станет лучше, станет совсем хорошо. И даже пели об этом песни. А когда воевали и, отказывая себе во всем, одолевали послевоенную разруху, то только и оставалось, что надеяться. Зато потом народу наконец объявили сроки будущего счастья. До которого оставалось всего ничего — оставалось тридцать лет. И ведь почти дотянули… Но через тридцать лет формулу счастья вдруг поменяли и сказали, что счастье — это перестройка, гласность и капитализм и если немного подождать…