Страница:
— Не найдется! — резко оборвал Замминистра генерал. — Среди моих людей не найдется. Я могу за них поручиться!
— Я бы на вашем месте не был столь категоричен. История предательств знает удивительные примеры, когда недавние друзья превращались в непримиримых врагов, когда брат шел на брата, а сын на отца. Возьмите того же Иуду…
— Какого Иуду? Что вы хотите?
— Я хочу быть уверенным в ваших людях. Хочу, чтобы вы были уверены в своих людях.
— Послушайте, я был с ними в деле! Был в таких передрягах… Я знаю их, как себя.
— Вы рассуждаете слишком прямолинейно, как генерал…
— Я и есть генерал! И не умею разговаривать намеками. Я привык выполнять приказы, а не догадываться об их значении. Что вы хотите, чтобы я сделал?
— Я считаю целесообразным, чтобы вы обеспечили контроль за личным составом.
— С помощью чего?
— С помощью личного состава. Вернее сказать, с помощью добровольных, оплачиваемых либо заинтересованных иным образом помощников, которые смогут предоставлять вам требуемую информацию.
— Вы про сексотов, что ли?
— Можете называть их секретными сотрудниками. Или как вам будет угодно. Сути дела это не меняет.
Вам… Вернее, нам необходимо знать о настроениях, приватных разговорах, контактах ваших бойцов. Я понимаю всю непопулярность предлагаемой меры, но только так мы сможем не допустить утечки информации и тем защитить ваших бойцов от возможных неприятностей. Не исключено даже от тюремного срока…
Похоже, новый Замминистра действительно был не из военных, был из особистов, потому что предпочитал, вместо того чтобы резать правду-матку в лоб, обволакивать собеседника тенетами полуправды. Из которых, если хоть ноготком увяз, не вырваться…
Теперь Замминистра перестал нравиться генералу. Даже несмотря на то, что он не побрезговал выйти на татами против рядового бойца.
— Я понимаю, что там, за линией фронта, вы должны абсолютно доверять друг другу. Но сейчас вы не там, вы здесь. Где все не так очевидно, как в Афганистане. Где враг может прийти в любом обличье, в том числе под маской лучшего друга. И ударить в спину.
Это не война, генерал, это тайная война. И ее нельзя вести привычными вам партизанскими методами… Надо в соответствии с законами большой разведки. И контрразведки…
Генерал не пытался спорить, потому что чувствовал, что в словах Замминистра есть своя правда. Это действительно не Афганистан, где все было совершенно ясно — человек, говорящий по-русски — свой, а если в халате и чалме — чужой и потому подлежит уничтожению. А здесь все говорят по-русски — и те и эти. И даже этот…
Запутался генерал Крашенинников, заигрался в войнушку. Но признавать это он не хотел. Поздно ему было перестраиваться, поздно менять свои взгляды на жизнь.
— Я все понял, — тихо произнес генерал. — И хочу сказать, что мне не нравятся предложенные вами методы. Я солдат и хотя бы потому не ангел. Я нарушил не одну божью заповедь. Но я никогда не предавал своих друзей. И никогда не боялся повернуться к ним спиной. Вряд ли я смогу научиться этому теперь. Да и не буду учиться…
— Вы хотите выйти из дела? — быстро спросил Замминистра.
Генерал на минуту задумался.
Из этого дела он, кажется, действительно хотел выйти. Но не мог. Теперь уже не мог.
— Нет, я не смогу бросить своих людей. Я останусь с ними. И буду продолжать делать то, что делал. Но не по вашей указке, а в соответствии со своими представлениями о чести и долге солдата. Потому что иначе не умею.
— Хорошо, поступайте так, как считаете нужным, — легко согласился Замминистра.
Может быть, слишком легко.
И сразу же перевел разговор на более понятные темы:
— Что там у нас с заводом металлоконструкций?..
Глава 6
Глава 7
— Я бы на вашем месте не был столь категоричен. История предательств знает удивительные примеры, когда недавние друзья превращались в непримиримых врагов, когда брат шел на брата, а сын на отца. Возьмите того же Иуду…
— Какого Иуду? Что вы хотите?
— Я хочу быть уверенным в ваших людях. Хочу, чтобы вы были уверены в своих людях.
— Послушайте, я был с ними в деле! Был в таких передрягах… Я знаю их, как себя.
— Вы рассуждаете слишком прямолинейно, как генерал…
— Я и есть генерал! И не умею разговаривать намеками. Я привык выполнять приказы, а не догадываться об их значении. Что вы хотите, чтобы я сделал?
— Я считаю целесообразным, чтобы вы обеспечили контроль за личным составом.
— С помощью чего?
— С помощью личного состава. Вернее сказать, с помощью добровольных, оплачиваемых либо заинтересованных иным образом помощников, которые смогут предоставлять вам требуемую информацию.
— Вы про сексотов, что ли?
— Можете называть их секретными сотрудниками. Или как вам будет угодно. Сути дела это не меняет.
Вам… Вернее, нам необходимо знать о настроениях, приватных разговорах, контактах ваших бойцов. Я понимаю всю непопулярность предлагаемой меры, но только так мы сможем не допустить утечки информации и тем защитить ваших бойцов от возможных неприятностей. Не исключено даже от тюремного срока…
Похоже, новый Замминистра действительно был не из военных, был из особистов, потому что предпочитал, вместо того чтобы резать правду-матку в лоб, обволакивать собеседника тенетами полуправды. Из которых, если хоть ноготком увяз, не вырваться…
Теперь Замминистра перестал нравиться генералу. Даже несмотря на то, что он не побрезговал выйти на татами против рядового бойца.
— Я понимаю, что там, за линией фронта, вы должны абсолютно доверять друг другу. Но сейчас вы не там, вы здесь. Где все не так очевидно, как в Афганистане. Где враг может прийти в любом обличье, в том числе под маской лучшего друга. И ударить в спину.
Это не война, генерал, это тайная война. И ее нельзя вести привычными вам партизанскими методами… Надо в соответствии с законами большой разведки. И контрразведки…
Генерал не пытался спорить, потому что чувствовал, что в словах Замминистра есть своя правда. Это действительно не Афганистан, где все было совершенно ясно — человек, говорящий по-русски — свой, а если в халате и чалме — чужой и потому подлежит уничтожению. А здесь все говорят по-русски — и те и эти. И даже этот…
Запутался генерал Крашенинников, заигрался в войнушку. Но признавать это он не хотел. Поздно ему было перестраиваться, поздно менять свои взгляды на жизнь.
— Я все понял, — тихо произнес генерал. — И хочу сказать, что мне не нравятся предложенные вами методы. Я солдат и хотя бы потому не ангел. Я нарушил не одну божью заповедь. Но я никогда не предавал своих друзей. И никогда не боялся повернуться к ним спиной. Вряд ли я смогу научиться этому теперь. Да и не буду учиться…
— Вы хотите выйти из дела? — быстро спросил Замминистра.
Генерал на минуту задумался.
Из этого дела он, кажется, действительно хотел выйти. Но не мог. Теперь уже не мог.
— Нет, я не смогу бросить своих людей. Я останусь с ними. И буду продолжать делать то, что делал. Но не по вашей указке, а в соответствии со своими представлениями о чести и долге солдата. Потому что иначе не умею.
— Хорошо, поступайте так, как считаете нужным, — легко согласился Замминистра.
Может быть, слишком легко.
И сразу же перевел разговор на более понятные темы:
— Что там у нас с заводом металлоконструкций?..
Глава 6
— У нас намечается аврал, — сообщил Резидент.
— Поездка на картошку? — грустно пошутил Помощник. Потому что лучше бы, если на картошку…
— Почти угадал — только не на картошку, а на капусту. К понедельнику нам надо набрать тысяч двести, а лучше больше долларов.
— Где бы их взять?
— Там, где обычно.
Обычно — это значит в карманах рядовых, а лучше не рядовых, а зажиточных граждан.
— Ого, — присвистнул Помощник. — Это же не спать, не есть. Это же как папа Карло!
— Поделим страну так — в понедельник-вторник ты будешь обрабатывать Сибирь и Дальний Восток. Я — европейскую часть, Урал и ближнее зарубежье. Потом поменяемся.
— У творческой интеллигенции это называется чёс.
— Ну чёс так чёс.
Придумывать другие, более замысловатые способы добычи денег было некогда. Деньги были нужны срочно. Резидент и его Помощник пошли “с протянутой рукой” по валюткам, банкам и ювелирным, авто — и мебельным магазинам, продвигаясь от окраин России к центру.
Час-полтора интенсивная работа, потом — самолет — часовой перелет — новая работа — самолет — работа — самолет… Иногда для разнообразия поезд, междугородний автобус или частник…
В общем чёс… Но с одной разницей, эстрадные и прочие звезды могут позволить себе опуститься до халтуры, а тут нельзя. Нельзя утратить бдительность, позволить, чтобы дрогнула рука, напряглось лицо или изменился тембр голоса. Нужно работать на совесть, как для себя.
Добротная, на один лишь раз одежда, приятные, чтобы никому даже в голову не пришло… манеры, располагающая улыбка, отвлекающий толчок в бок, извинения — и быстрый уход…
— Вы в очереди стоите?
— А что, не видно?
— Вы бы не могли пропустить меня вперед, а то у меня сумма большая.
— Если большая — то могу…
Через четыре дня они встретились, чтобы пересчитать улов.
Сто восемьдесят семь тысяч двести. Не густо. Обеднел нынче средний российский класс.
— Что будем делать?
— Работать.
— Так же?
— Нет, теперь по-другому…
В ближайшем магазине компаньоны купили ноутбук, хороший цветной принтер и пачку бумаги. В этой стране это все, что нужно предприимчивому человеку, чтобы сделать деньги.
Утром они снова разъехались в разные стороны света. Как в той, про комсомольцев, песне.
— Хочу взять в вашем банке кредит.
— Нужен залог.
На стол выкладывались пачки долларов.
— Что это?
— Залог. Если вы мне поможете — вам останется все это теперь и тридцать процентов того, что я получу — потом.
Девять человек из десяти сразу же отказывали. Один — соглашался.
— Но залог все равно желателен.
— Вот документы, подтверждающие мое право собственности на офис на Тверской, на восьмикомнатную квартиру с видом на Кремль, на три в ближнем Подмосковье дачи жилой площадью полтора километра, на машину “Линкольн”, и личный самолет “Боинг-777”…
— Но…
— Вот ответ на ваш запрос, который вы послали в местные органы власти, чтобы проверить подлинность этих документов. Все, что от вас требуется, — эго поверить бумагам. За что вы получите… Столько, сколько захотите получить. Потому что сумма кредита зависит только от вас…
Другой или тот же мужчина, но уже в другом городе, уверенно заходил в офис какой-нибудь преуспевающей фирмы и совал в нос секьюрити корочки следователя Генеральной прокуратуры.
— Где ваш шеф?
— Там, на втором этаже.
— Я гляжу, у вас кобура. На оружие разрешение есть? Или пойдем по статье “Незаконное хранение оружия”?
Секьюрити скрывался где-то в коридорах.
Следователь поднимался на нужный этаж, открывал заветную дверь пинком ноги, отчего все бывшие в приемной немели, пинал вторую дверь, уверенно проходил вперед, без приглашения садился и небрежно бросал на стол казенного вида бумажку.
— Ордер на ваш арест, — говорил он. — Поедете со мной в Москву. Можете позвонить жене, чтобы она приготовила еду, теплые кальсоны и носки.
— Зачем… кальсоны?
— Затем, что в камерах-одиночках холодно, а медпомощь в тюрьме сами знаете какая…
Директор фирмы бледнел и начинал коситься на телефон.
— Вы, кажется, хотите куда-то позвонить? — догадывался следователь.
— А что, можно?
— Конечно, я только подключусь. Следователь вытаскивал из портфеля диктофон и тянул к розетке провод.
— Сделайте одолжение. Больше всего нас интересует ваша связь с местным прокурором, начальником милиции и главой администрации.
Следователь стучал пальцем по аппаратуре и громко и многозначительно говорил:
— Раз, два, три… Проверка качества записи… Можно начинать.
Директор фирмы бросал трубку, словно это был раскаленный паяльник.
— Передумали звонить? Ну и ладно, со всеми, с кем вы хотели поговорить, вы сможете поговорить завтра. В Лефортове.
Собирайтесь.
После чего в ста процентах из ста звучала заветная фраза:
— Может быть, мы можем как-то договориться?
— С кем, со мной? Я ордер не выписывал. Мое дело доставить вас в следственный изолятор. Давайте, давайте, не тяните.
— Но, может быть, тогда не с вами. Может быть, с кем-нибудь другим?
— С кем с другим? С Ним, что ли? — закатывал следователь глаза куда-то в потолок. — С Ним — у вас возможностей не хватит.
— А сколько надо? Назовите цифру. Следователь минуты две сомневался, но потом брал лист бумаги и писал на нем требуемую сумму. Директор фирмы громко сглатывал слюну.
— Я понимаю, что вас может насторожить это число. Но в стране политический кризис, и всем приходится затягивать пояса.
Впрочем, вы можете сказать “нет”…
— Ну, почему, я готов. Только можно?.. Следователь предостерегающе поднимал руку.
— Можно… Можно “президентами”. Мы с вами, конечно, патриоты, но в разумных пределах. И вытаскивал мобильный телефон.
— Мы договорились? Мне можно снимать оцепление?
— Что?.. — еще раз пугался хозяин кабинета. — Да, конечно.
Следователь набирал номер.
— Снимайте оцепление Да, с дома и дачи тоже…
К исходу недели была набрана нужная сумма — миллион долларов. Облюбованный заводик был невелик, поэтому денег должно было хватить.
Поэтому на появившийся на улицах Заозерска черный “Мерседес” обратили внимание все. “Мерседес” проехал по центральной улице и остановился возле запертых ворот.
— Открывай! — властно крикнул водитель.
Ворота распахнулись. Машина проехала внутрь, к самому крыльцу заводоуправления. Из нее вышел средних лет, с иголочки одетый мужчина, который поднялся в кабинет директора.
— Хочу приобрести ваш завод, — сказал он.
— В каком смысле? — не понял директор.
— В смысле купить. За деньги. Сколько просите? Директор оторопел.
— Но это завод, не пальто какое-нибудь!
— Слушай, не все ли равно — пальто… завод. Один хрен. Он мне понравился — я плачу “бабки”. Что вам еще нужно?
Директор заерзал на стуле.
— Но это как-то…
— Предлагаю двести тысяч. Долларов. Вам.
Большего ваш заводик не стоит — корпуса грязные, работники пьянь. Двести — красная цена. Больше никто не даст.
— Но завод принадлежит коллективу!
— С коллективом я договорюсь по номиналу — ведро спирта за акцию. Уверен, они согласятся.
— Местная власть не позволит вам!..
— Ладно, плюсуем сто тысяч.
— И министерство!..
— Еще сто пятьдесят. Всё?..
— Это какой-то бред!
— Нет — рыночные отношения. Где ваш завод — товар. Я — покупатель. Который дает вам хорошую цену.
— А если я откажусь, вы меня, конечно?..
— Ну что вы, зачем, — поморщился покупатель завода. — Мы же цивилизованные люди. Убивают те, кто ничего другого не умеет.
— А вы — умеете?
— Да, мы умеем.
Покупатель открыл кейс и вытащил какие-то бумаги.
— Вот письмо, которое подпишут рабочие вашего завода и которое пошлют на имя Президента, Премьер-министра и губернатора.
Показания вашего бывшего главного бухгалтера, где он дает разъяснения по ряду сделок. Между прочим, обошлись они в пятьдесят тысяч “зелени”, так что эту сумму придется удержать с вас.
Далее список принадлежащего вам и вашей семье имущества. И справка о вашей, за истекший период, заработной плате…
— Это все ерунда! Этим никто не станет заниматься!
— Бесплатно — не станет. А за гонорар в размере трети предложенной вам суммы… За такие деньги любой чиновник становится государственником.
Ну что?
— Сволочи!
— Сволочи нанимают киллеров. А мы даем деньги. Подумайте — зачем вам терять двести тысяч и терять все? До вас все равно рано или поздно доберутся. Не мы — так другие. А двести тысяч…
— Четыреста. Четыреста тысяч!
— Вы очень быстро входите в рынок. Просто семимильными шагами. Двести пятьдесят.
— Триста пятьдесят. Этот завод, если в него вложить средства, может приносить хорошую прибыль.
— Триста. И мы оставляем за вами должность заместителя директора с окладом пять тысяч долларов в месяц. Вы, кажется, неплохой специалист.
— Хорошо, я согласен.
— Мы были уверены, что поладим.
Стороны пришли к согласию. Местная администрация, министерство и трудовой коллектив отнеслись к смене собственника с пониманием. И у завода появился новый владелец.
Который начал с того, что расторг все прежние договора.
— Что вы делаете?! — возмутился нанятый замом прежний директор.
— Мы знаем, что делаем.
Они знали, что делали — они выманивали на себя заказчиков.
Которые приехали довольно скоро.
— Почему вы прекратили поставки?
— Потому что перепрофилируемся. На выпуск стиральных порошков для ручной стирки в холодной воде и женских прокладок с отечественными крылышками.
— Но это невозможно!
— Почему? У нас всегда был авиационный профиль. Или вы думаете, что мы не в состоянии конкурировать с каким-нибудь там Хейнкелем?
— У нас с вами договор!
— Не с нами, а с прежними владельцами.
— Но вы не можете так… Вы должны что-то сделать!
Новый директор раскрывал блокнот и ставил пометку против названия предприятия, откуда был разбушевавшийся снабженец.
Нет, этот к оборонке отношения не имеет. Этому можно было бы и пойти навстречу. Но… Но придется отказать… Потому что придется отказывать всем, чтобы не вызвать подозрений.
— Ничем не могу помочь.
— Вы пожалеете об этом!
— Может быть…
Снабженцы шли косяком, но шли не те… Все не те и не те… Пока однажды…
Однажды в кабинете директора раздался звонок прямого телефона. Директор поднял трубку.
— Да…
И незнакомый и никак не представившийся мужчина сказал:
— Я прошу вас продолжить прерванные вами в одностороннем порядке поставки…
— Поездка на картошку? — грустно пошутил Помощник. Потому что лучше бы, если на картошку…
— Почти угадал — только не на картошку, а на капусту. К понедельнику нам надо набрать тысяч двести, а лучше больше долларов.
— Где бы их взять?
— Там, где обычно.
Обычно — это значит в карманах рядовых, а лучше не рядовых, а зажиточных граждан.
— Ого, — присвистнул Помощник. — Это же не спать, не есть. Это же как папа Карло!
— Поделим страну так — в понедельник-вторник ты будешь обрабатывать Сибирь и Дальний Восток. Я — европейскую часть, Урал и ближнее зарубежье. Потом поменяемся.
— У творческой интеллигенции это называется чёс.
— Ну чёс так чёс.
Придумывать другие, более замысловатые способы добычи денег было некогда. Деньги были нужны срочно. Резидент и его Помощник пошли “с протянутой рукой” по валюткам, банкам и ювелирным, авто — и мебельным магазинам, продвигаясь от окраин России к центру.
Час-полтора интенсивная работа, потом — самолет — часовой перелет — новая работа — самолет — работа — самолет… Иногда для разнообразия поезд, междугородний автобус или частник…
В общем чёс… Но с одной разницей, эстрадные и прочие звезды могут позволить себе опуститься до халтуры, а тут нельзя. Нельзя утратить бдительность, позволить, чтобы дрогнула рука, напряглось лицо или изменился тембр голоса. Нужно работать на совесть, как для себя.
Добротная, на один лишь раз одежда, приятные, чтобы никому даже в голову не пришло… манеры, располагающая улыбка, отвлекающий толчок в бок, извинения — и быстрый уход…
— Вы в очереди стоите?
— А что, не видно?
— Вы бы не могли пропустить меня вперед, а то у меня сумма большая.
— Если большая — то могу…
Через четыре дня они встретились, чтобы пересчитать улов.
Сто восемьдесят семь тысяч двести. Не густо. Обеднел нынче средний российский класс.
— Что будем делать?
— Работать.
— Так же?
— Нет, теперь по-другому…
В ближайшем магазине компаньоны купили ноутбук, хороший цветной принтер и пачку бумаги. В этой стране это все, что нужно предприимчивому человеку, чтобы сделать деньги.
Утром они снова разъехались в разные стороны света. Как в той, про комсомольцев, песне.
— Хочу взять в вашем банке кредит.
— Нужен залог.
На стол выкладывались пачки долларов.
— Что это?
— Залог. Если вы мне поможете — вам останется все это теперь и тридцать процентов того, что я получу — потом.
Девять человек из десяти сразу же отказывали. Один — соглашался.
— Но залог все равно желателен.
— Вот документы, подтверждающие мое право собственности на офис на Тверской, на восьмикомнатную квартиру с видом на Кремль, на три в ближнем Подмосковье дачи жилой площадью полтора километра, на машину “Линкольн”, и личный самолет “Боинг-777”…
— Но…
— Вот ответ на ваш запрос, который вы послали в местные органы власти, чтобы проверить подлинность этих документов. Все, что от вас требуется, — эго поверить бумагам. За что вы получите… Столько, сколько захотите получить. Потому что сумма кредита зависит только от вас…
Другой или тот же мужчина, но уже в другом городе, уверенно заходил в офис какой-нибудь преуспевающей фирмы и совал в нос секьюрити корочки следователя Генеральной прокуратуры.
— Где ваш шеф?
— Там, на втором этаже.
— Я гляжу, у вас кобура. На оружие разрешение есть? Или пойдем по статье “Незаконное хранение оружия”?
Секьюрити скрывался где-то в коридорах.
Следователь поднимался на нужный этаж, открывал заветную дверь пинком ноги, отчего все бывшие в приемной немели, пинал вторую дверь, уверенно проходил вперед, без приглашения садился и небрежно бросал на стол казенного вида бумажку.
— Ордер на ваш арест, — говорил он. — Поедете со мной в Москву. Можете позвонить жене, чтобы она приготовила еду, теплые кальсоны и носки.
— Зачем… кальсоны?
— Затем, что в камерах-одиночках холодно, а медпомощь в тюрьме сами знаете какая…
Директор фирмы бледнел и начинал коситься на телефон.
— Вы, кажется, хотите куда-то позвонить? — догадывался следователь.
— А что, можно?
— Конечно, я только подключусь. Следователь вытаскивал из портфеля диктофон и тянул к розетке провод.
— Сделайте одолжение. Больше всего нас интересует ваша связь с местным прокурором, начальником милиции и главой администрации.
Следователь стучал пальцем по аппаратуре и громко и многозначительно говорил:
— Раз, два, три… Проверка качества записи… Можно начинать.
Директор фирмы бросал трубку, словно это был раскаленный паяльник.
— Передумали звонить? Ну и ладно, со всеми, с кем вы хотели поговорить, вы сможете поговорить завтра. В Лефортове.
Собирайтесь.
После чего в ста процентах из ста звучала заветная фраза:
— Может быть, мы можем как-то договориться?
— С кем, со мной? Я ордер не выписывал. Мое дело доставить вас в следственный изолятор. Давайте, давайте, не тяните.
— Но, может быть, тогда не с вами. Может быть, с кем-нибудь другим?
— С кем с другим? С Ним, что ли? — закатывал следователь глаза куда-то в потолок. — С Ним — у вас возможностей не хватит.
— А сколько надо? Назовите цифру. Следователь минуты две сомневался, но потом брал лист бумаги и писал на нем требуемую сумму. Директор фирмы громко сглатывал слюну.
— Я понимаю, что вас может насторожить это число. Но в стране политический кризис, и всем приходится затягивать пояса.
Впрочем, вы можете сказать “нет”…
— Ну, почему, я готов. Только можно?.. Следователь предостерегающе поднимал руку.
— Можно… Можно “президентами”. Мы с вами, конечно, патриоты, но в разумных пределах. И вытаскивал мобильный телефон.
— Мы договорились? Мне можно снимать оцепление?
— Что?.. — еще раз пугался хозяин кабинета. — Да, конечно.
Следователь набирал номер.
— Снимайте оцепление Да, с дома и дачи тоже…
К исходу недели была набрана нужная сумма — миллион долларов. Облюбованный заводик был невелик, поэтому денег должно было хватить.
* * *
В городе Заозерске был всего один завод. Не было никаких достопримечательностей. И не было даже гостиницы, так как не было приезжих. Незачем им было приезжать в эту тьмутаракань.Поэтому на появившийся на улицах Заозерска черный “Мерседес” обратили внимание все. “Мерседес” проехал по центральной улице и остановился возле запертых ворот.
— Открывай! — властно крикнул водитель.
Ворота распахнулись. Машина проехала внутрь, к самому крыльцу заводоуправления. Из нее вышел средних лет, с иголочки одетый мужчина, который поднялся в кабинет директора.
— Хочу приобрести ваш завод, — сказал он.
— В каком смысле? — не понял директор.
— В смысле купить. За деньги. Сколько просите? Директор оторопел.
— Но это завод, не пальто какое-нибудь!
— Слушай, не все ли равно — пальто… завод. Один хрен. Он мне понравился — я плачу “бабки”. Что вам еще нужно?
Директор заерзал на стуле.
— Но это как-то…
— Предлагаю двести тысяч. Долларов. Вам.
Большего ваш заводик не стоит — корпуса грязные, работники пьянь. Двести — красная цена. Больше никто не даст.
— Но завод принадлежит коллективу!
— С коллективом я договорюсь по номиналу — ведро спирта за акцию. Уверен, они согласятся.
— Местная власть не позволит вам!..
— Ладно, плюсуем сто тысяч.
— И министерство!..
— Еще сто пятьдесят. Всё?..
— Это какой-то бред!
— Нет — рыночные отношения. Где ваш завод — товар. Я — покупатель. Который дает вам хорошую цену.
— А если я откажусь, вы меня, конечно?..
— Ну что вы, зачем, — поморщился покупатель завода. — Мы же цивилизованные люди. Убивают те, кто ничего другого не умеет.
— А вы — умеете?
— Да, мы умеем.
Покупатель открыл кейс и вытащил какие-то бумаги.
— Вот письмо, которое подпишут рабочие вашего завода и которое пошлют на имя Президента, Премьер-министра и губернатора.
Показания вашего бывшего главного бухгалтера, где он дает разъяснения по ряду сделок. Между прочим, обошлись они в пятьдесят тысяч “зелени”, так что эту сумму придется удержать с вас.
Далее список принадлежащего вам и вашей семье имущества. И справка о вашей, за истекший период, заработной плате…
— Это все ерунда! Этим никто не станет заниматься!
— Бесплатно — не станет. А за гонорар в размере трети предложенной вам суммы… За такие деньги любой чиновник становится государственником.
Ну что?
— Сволочи!
— Сволочи нанимают киллеров. А мы даем деньги. Подумайте — зачем вам терять двести тысяч и терять все? До вас все равно рано или поздно доберутся. Не мы — так другие. А двести тысяч…
— Четыреста. Четыреста тысяч!
— Вы очень быстро входите в рынок. Просто семимильными шагами. Двести пятьдесят.
— Триста пятьдесят. Этот завод, если в него вложить средства, может приносить хорошую прибыль.
— Триста. И мы оставляем за вами должность заместителя директора с окладом пять тысяч долларов в месяц. Вы, кажется, неплохой специалист.
— Хорошо, я согласен.
— Мы были уверены, что поладим.
Стороны пришли к согласию. Местная администрация, министерство и трудовой коллектив отнеслись к смене собственника с пониманием. И у завода появился новый владелец.
Который начал с того, что расторг все прежние договора.
— Что вы делаете?! — возмутился нанятый замом прежний директор.
— Мы знаем, что делаем.
Они знали, что делали — они выманивали на себя заказчиков.
Которые приехали довольно скоро.
— Почему вы прекратили поставки?
— Потому что перепрофилируемся. На выпуск стиральных порошков для ручной стирки в холодной воде и женских прокладок с отечественными крылышками.
— Но это невозможно!
— Почему? У нас всегда был авиационный профиль. Или вы думаете, что мы не в состоянии конкурировать с каким-нибудь там Хейнкелем?
— У нас с вами договор!
— Не с нами, а с прежними владельцами.
— Но вы не можете так… Вы должны что-то сделать!
Новый директор раскрывал блокнот и ставил пометку против названия предприятия, откуда был разбушевавшийся снабженец.
Нет, этот к оборонке отношения не имеет. Этому можно было бы и пойти навстречу. Но… Но придется отказать… Потому что придется отказывать всем, чтобы не вызвать подозрений.
— Ничем не могу помочь.
— Вы пожалеете об этом!
— Может быть…
Снабженцы шли косяком, но шли не те… Все не те и не те… Пока однажды…
Однажды в кабинете директора раздался звонок прямого телефона. Директор поднял трубку.
— Да…
И незнакомый и никак не представившийся мужчина сказал:
— Я прошу вас продолжить прерванные вами в одностороннем порядке поставки…
Глава 7
Это была третья встреча Президента с Посредником. И была такая же бестолковая, как первые две. Посредник говорил о чем угодно, по сути, не говоря ни о чем. Ни о чем, что интересовало его собеседника.
— Я не верю, что сегодня можно кого-нибудь заставить работать за идею, то есть фактически за просто так.
Что вы получаете за свою службу? Деньги? Но вы говорите, что добываете их сами. Звания? У вас их нет. Ордена? Их никто не видит.
Невозможно управлять тем, кто ничего не имеет.
— Возможно. Например, если по законам военного времени.
— Это когда расстрел на месте за отступление?
— Или признательность потомков.
— Но теперь не война.
— У нас всегда война…
Посредник не лгал, Контора задумывалась как очень жесткая и самоорганизующаяся система. Отцом всех народов задумывалась, который хотел иметь противовес против НКВД. И лучше, чем кто-либо, понимал, что сила только тогда сила, когда о ней никто не знает. И еще понимал, что люди по натуре своей болтливы и ни уговоры, ни деньги заставить их держать язык за зубами не могут. Может только страх. Страх за свою жизнь. И еще более за жизнь близких людей.
Когда стоит выбор — умереть героем и одному или предателем и вместе с семьей, все выбирают первое. Так выигрываются войны. В том числе тайные.
Еще тогда, полвека назад, Отец народов вывел главный закон Конторы: сохранение тайны существования организации — выше жизни ее сотрудников! И набросал шкалу наказаний, где за любой проступок — излишнюю болтливость, саботаж, попытку уйти в сторону и пр. — полагалось всего лишь одно наказание — смерть. И смерть ближайших родственников.
Но одной только плетки для подчинения людей мало. Нужен еще пряник. Нужна идея. Как все на той же Великой Войне, где, кроме заградотрядов, была всеобщая, сравнимая с религиозным фанатизмом, вера в Победу. В то, что — наше дело правое…
Такой идеей стала избранность новой спецслужбы. Ее приближенность к трону. Ее почти мессианское предназначение.
Им разрешалось больше, чем кому-нибудь в этой стране. И потому спрашивалось во сто крат строже.
Схема сработала. Как работала раньше, когда сотни тысяч партийных функционеров, командиров, рядовых граждан были перемолоты в гулаговский фарш в мясорубке тридцать седьмого года и ни один — ни один! — не сопротивлялся — не отстреливался, когда за ним приходили энкавэдэшники, не пытался скрыться. Потому что была сверхидея — мировая революция и был страх за жизнь своих близких.
Только так, только то гладя по шерстке, то сдирая ее вместе с кожей, можно добиться, чтобы люди работали не за страх, а за совесть. Впрочем, и за страх тоже!
Отец народов все придумал правильно. Но воспользоваться своим изобретением не успел. Успели его преемники. Которые использовали Контору для контроля за состоянием дел в республиках и для давления на отступников надзаконными методами, потому что законными было невозможно.
— Иначе как Генсеки могли бы управлять такой махиной, как Советский Союз? Ведь КГБ и МВД запрещалась разработка руководителей республиканского уровня. А без пригляда Москвы национальная номенклатура неизбежно и быстро скатилась бы в феодально-клановую систему взаимоотношений. В которую скатилась теперь.
Контроль должен был быть. Должен был быть жестким и неафишируемым…
“А ведь действительно так! — согласился про себя Президент. — Без жесткого контроля любая схема постепенно разбалтывается и разрушается. Значит, какой-то инструмент контроля был. Так почему бы не такой?”
И хотя все это очень походило на бред, этот бред был очень похож на правду!
— Хорошо, давайте не будем углубляться в теорию, давайте вернемся к практике. Как вы поддерживаете связь со своим непосредственным начальником?
— По контактному телефону.
— Это по тому, что вы позвонили с дачи?
Посредник утвердительно кивнул.
Адрес, куда он звонил, проверили. Еще тогда проверили. И сразу поняли, что все концы оборвались. Когда вскрыли дверь однокомнатной запущенной “хрущобы”, в комнате, на диване, нашли хозяйку квартиры. Мертвую хозяйку. Вскрытие показало, что она умерла естественной смертью. И все же очень неестественной смертью. Потому что умерла примерно через четверть часа после звонка Посредника.
Она одна могла сказать, по какому номеру следовало перезванивать Семену Петровичу. А теперь не могла.
Проверка номера на телефонной станции никаких результатов не дала, потому что исходящих звонков из квартиры зарегистрировано не было. Возможно, женщина звонила по сотовому или передала информацию дальше как-то иначе.
Зря Президент настаивал на своем, только лишний грех надушу взял…
— Другие формы связи предусмотрены были?
— Нет.
Хотя дураку понятно было, что не могли не быть! Похоже, добром с ним не получится…
— И все же вам придется рассказать мне все, что вы знаете, — твердо сказал Президент. — Все равно придется…
Посредника не пытали. Пытки — это вчерашний день науки дознания. Удел следователей райотделов милиции, у которых двадцать дел в разработке, а из спецоборудования только шариковая авторучка.
В отличие от них охрана Президента авторучек не имела, потому что имела ноутбуки, карманные компьютеры и электронные записные книжки. И имела кое-что из того, что заменяет резиновые дубинки и полиэтиленовые мешки, надеваемые на голову. И что превосходит по эффективности дубинки и мешки.
Посредника перевели в помещение, которое напоминало больничную палату. Здесь тоже была кушетка, обитая зеленой клеенкой и застеленная сложенной вдвое простыней. Только, кроме клеенки и простынки, с боков свисали вниз широкие кожаные ремни, которыми можно было пристегивать буйных “пациентов”.
— Ложитесь сюда, пожалуйста.
Посредник лег. Ему стянули ноги и руки, прижав их к кушетке.
В “палату” вошел мужчина в белом халате и докторской шапочке. Он пододвинул табурет, сел. Расстегнул на груди Посредника рубаху. Прилепил к телу несколько грушевидных присосок. Потом раскрыл принесенный с собой чемоданчик.
— Дышите, — попросил он. — Теперь не дышите… Это был переносной кардиограф. Всего лишь кардиограф…
По экрану ноутбука побежали ленты зубцов.
— Все в порядке, — сказал врач. — Сердце здоровое.
— Выдержит?
— Должен.
Врач ушел. Пришел другой. Тоже с чемоданчиком.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Немного стесненно, — ответил Посредник. Врач улыбнулся.
— Не страдаете ли вы какими-нибудь серьезными заболеваниями?
— Мне кажется, теперь это не имеет никакого значения.
Врач замерил давление, проверил пульс.
Серьезно у них тут дело поставлено. На широкую ногу.
Что на самом деле не радует, что заставляет готовиться к худшему. К самому худшему…
Врач положил на колени чемоданчик. Щелкнул замками. Достал одноразовый шприц и упаковку ампул. Спросил:
— Вы что-нибудь слышали о “сыворотке правды”.
Посредник мотнул головой.
— Это отдельная группа медикаментозных средств, таких, как скополамин, пентотал, барбамил и прочие, которые путем воздействия на кору головного мозга и нервную систему человека подавляют его волю и одновременно стимулируют центры, отвечающие за память и речь. Не буду перечислять вам все фармакологические последствия приема данного препарата, сообщу лишь, что оно не безвредно. Это далеко не аспирин. После даже однократного приема могут наблюдаться различные расстройства психики, при многократном либо применении ударных доз не исключено расстройство сознания и даже летальный исход. Которых, в принципе, можно избежать. И желательно избежать. Надеюсь вы меня понимаете?
“Пациент” кивнул.
— Хотите что-нибудь сказать?
— Нет.
Врач пожал плечами и перехватил руку Посредника выше локтя резиновым жгутом. Потом, обломав хоботок ампулы, сунул внутрь иглу. Маслянистая на вид жидкость наполняла шприц.
— Поработайте кулаком.
Вена в локтевом изгибе набухла, выступила из кожи.
Врач склонился над телом и ввел иглу в вену. Медленно вдавливая большим пальцем поршень и глядя на секундную стрелку часов, опустошил шприц.
Проверил пульс. Подняв веко, взглянул в зрачки.
Наполнил еще один шприц, на этот раз чем-то прозрачным, снова толкнул иглу в вену.
“Наркотик. Наркотик плюс сыворотка, комбинированный укол…” — успел подумать, успел что-то такое вспомнить Посредник. И тут же почувствовал, что “поплыл”.
Окружающие предметы, сидящий рядом “врач” качнулись, расплылись, утрачивая четкие очертания. Потолок поехал вниз, стены наклонились, стали заваливаться вперед, грозя обрушиться на кушетку. Люстра под потолком засветилась ярко, как прожектор, слепя и обдавая жаром лицо. Звуки усилились, бухая в перепонки, словно близкие взрывы.
На месте врача оказался не он, а какой-то совсем другой человек. Без халата, с большим, наплывшим на самые глаза лицом и неестественно громким голосом.
— Вы должны отвечать на мои вопросы. Вы должны говорить правду, — сказал он. — Вы будете говорить правду?
Его голос проникал в самую душу, ему хотелось верить и хотелось с ним разговаривать.
— Вы хотите говорить?
— Да, — с трудом ворочая языком, ответил Посредник. И словно со стороны услышал свой голос.
Он хотел говорить. Он хотел понравиться этому человеку. И очень боялся, что тот может рассердиться и может накричать на него.
Препарат действовал…
Миллионы зудящих, словно зеленые мухи, слов распирали мозг, до боли давили на черепную коробку, стремясь вырваться наружу. Голова гудела и разрывалась. Единственным спасением было раскрыть рот, чтобы стравить излишки давления в окружающее пространство. Стравить речью. А если нет, если продолжать молчать, то мозг не выдержит напряжения и разорвется.
Надо лишь открыть рот…
— Говорите же, говорите, я слушаю.
“Как вас зовут? Сколько вам лет?” — прозвучали первые, совершенно безобидные, но которые должны были прорвать плотину молчания, вопросы. И за которыми в пробитую ими брешь должен был хлынуть неудержимый, как половодье, поток информации.
— Как вас зовут?
“Нельзя говорить, нельзя!..” — сопротивлялось, из последних сил сопротивлялось сознание.
“Но почему? Это же только имя… Всего лишь имя… Оно ничего им не скажет. Надо назвать ему имя, и сразу станет легче”.
— Как… вас… зовут?
— Сер…гей, — ответил Посредник.
— Молодец, Сережа, — похвалили его. — Умница. И стало очень приятно и хорошо. И захотелось, чтобы стало еще лучше.
— Я не верю, что сегодня можно кого-нибудь заставить работать за идею, то есть фактически за просто так.
Что вы получаете за свою службу? Деньги? Но вы говорите, что добываете их сами. Звания? У вас их нет. Ордена? Их никто не видит.
Невозможно управлять тем, кто ничего не имеет.
— Возможно. Например, если по законам военного времени.
— Это когда расстрел на месте за отступление?
— Или признательность потомков.
— Но теперь не война.
— У нас всегда война…
Посредник не лгал, Контора задумывалась как очень жесткая и самоорганизующаяся система. Отцом всех народов задумывалась, который хотел иметь противовес против НКВД. И лучше, чем кто-либо, понимал, что сила только тогда сила, когда о ней никто не знает. И еще понимал, что люди по натуре своей болтливы и ни уговоры, ни деньги заставить их держать язык за зубами не могут. Может только страх. Страх за свою жизнь. И еще более за жизнь близких людей.
Когда стоит выбор — умереть героем и одному или предателем и вместе с семьей, все выбирают первое. Так выигрываются войны. В том числе тайные.
Еще тогда, полвека назад, Отец народов вывел главный закон Конторы: сохранение тайны существования организации — выше жизни ее сотрудников! И набросал шкалу наказаний, где за любой проступок — излишнюю болтливость, саботаж, попытку уйти в сторону и пр. — полагалось всего лишь одно наказание — смерть. И смерть ближайших родственников.
Но одной только плетки для подчинения людей мало. Нужен еще пряник. Нужна идея. Как все на той же Великой Войне, где, кроме заградотрядов, была всеобщая, сравнимая с религиозным фанатизмом, вера в Победу. В то, что — наше дело правое…
Такой идеей стала избранность новой спецслужбы. Ее приближенность к трону. Ее почти мессианское предназначение.
Им разрешалось больше, чем кому-нибудь в этой стране. И потому спрашивалось во сто крат строже.
Схема сработала. Как работала раньше, когда сотни тысяч партийных функционеров, командиров, рядовых граждан были перемолоты в гулаговский фарш в мясорубке тридцать седьмого года и ни один — ни один! — не сопротивлялся — не отстреливался, когда за ним приходили энкавэдэшники, не пытался скрыться. Потому что была сверхидея — мировая революция и был страх за жизнь своих близких.
Только так, только то гладя по шерстке, то сдирая ее вместе с кожей, можно добиться, чтобы люди работали не за страх, а за совесть. Впрочем, и за страх тоже!
Отец народов все придумал правильно. Но воспользоваться своим изобретением не успел. Успели его преемники. Которые использовали Контору для контроля за состоянием дел в республиках и для давления на отступников надзаконными методами, потому что законными было невозможно.
— Иначе как Генсеки могли бы управлять такой махиной, как Советский Союз? Ведь КГБ и МВД запрещалась разработка руководителей республиканского уровня. А без пригляда Москвы национальная номенклатура неизбежно и быстро скатилась бы в феодально-клановую систему взаимоотношений. В которую скатилась теперь.
Контроль должен был быть. Должен был быть жестким и неафишируемым…
“А ведь действительно так! — согласился про себя Президент. — Без жесткого контроля любая схема постепенно разбалтывается и разрушается. Значит, какой-то инструмент контроля был. Так почему бы не такой?”
И хотя все это очень походило на бред, этот бред был очень похож на правду!
— Хорошо, давайте не будем углубляться в теорию, давайте вернемся к практике. Как вы поддерживаете связь со своим непосредственным начальником?
— По контактному телефону.
— Это по тому, что вы позвонили с дачи?
Посредник утвердительно кивнул.
Адрес, куда он звонил, проверили. Еще тогда проверили. И сразу поняли, что все концы оборвались. Когда вскрыли дверь однокомнатной запущенной “хрущобы”, в комнате, на диване, нашли хозяйку квартиры. Мертвую хозяйку. Вскрытие показало, что она умерла естественной смертью. И все же очень неестественной смертью. Потому что умерла примерно через четверть часа после звонка Посредника.
Она одна могла сказать, по какому номеру следовало перезванивать Семену Петровичу. А теперь не могла.
Проверка номера на телефонной станции никаких результатов не дала, потому что исходящих звонков из квартиры зарегистрировано не было. Возможно, женщина звонила по сотовому или передала информацию дальше как-то иначе.
Зря Президент настаивал на своем, только лишний грех надушу взял…
— Другие формы связи предусмотрены были?
— Нет.
Хотя дураку понятно было, что не могли не быть! Похоже, добром с ним не получится…
— И все же вам придется рассказать мне все, что вы знаете, — твердо сказал Президент. — Все равно придется…
Посредника не пытали. Пытки — это вчерашний день науки дознания. Удел следователей райотделов милиции, у которых двадцать дел в разработке, а из спецоборудования только шариковая авторучка.
В отличие от них охрана Президента авторучек не имела, потому что имела ноутбуки, карманные компьютеры и электронные записные книжки. И имела кое-что из того, что заменяет резиновые дубинки и полиэтиленовые мешки, надеваемые на голову. И что превосходит по эффективности дубинки и мешки.
Посредника перевели в помещение, которое напоминало больничную палату. Здесь тоже была кушетка, обитая зеленой клеенкой и застеленная сложенной вдвое простыней. Только, кроме клеенки и простынки, с боков свисали вниз широкие кожаные ремни, которыми можно было пристегивать буйных “пациентов”.
— Ложитесь сюда, пожалуйста.
Посредник лег. Ему стянули ноги и руки, прижав их к кушетке.
В “палату” вошел мужчина в белом халате и докторской шапочке. Он пододвинул табурет, сел. Расстегнул на груди Посредника рубаху. Прилепил к телу несколько грушевидных присосок. Потом раскрыл принесенный с собой чемоданчик.
— Дышите, — попросил он. — Теперь не дышите… Это был переносной кардиограф. Всего лишь кардиограф…
По экрану ноутбука побежали ленты зубцов.
— Все в порядке, — сказал врач. — Сердце здоровое.
— Выдержит?
— Должен.
Врач ушел. Пришел другой. Тоже с чемоданчиком.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Немного стесненно, — ответил Посредник. Врач улыбнулся.
— Не страдаете ли вы какими-нибудь серьезными заболеваниями?
— Мне кажется, теперь это не имеет никакого значения.
Врач замерил давление, проверил пульс.
Серьезно у них тут дело поставлено. На широкую ногу.
Что на самом деле не радует, что заставляет готовиться к худшему. К самому худшему…
Врач положил на колени чемоданчик. Щелкнул замками. Достал одноразовый шприц и упаковку ампул. Спросил:
— Вы что-нибудь слышали о “сыворотке правды”.
Посредник мотнул головой.
— Это отдельная группа медикаментозных средств, таких, как скополамин, пентотал, барбамил и прочие, которые путем воздействия на кору головного мозга и нервную систему человека подавляют его волю и одновременно стимулируют центры, отвечающие за память и речь. Не буду перечислять вам все фармакологические последствия приема данного препарата, сообщу лишь, что оно не безвредно. Это далеко не аспирин. После даже однократного приема могут наблюдаться различные расстройства психики, при многократном либо применении ударных доз не исключено расстройство сознания и даже летальный исход. Которых, в принципе, можно избежать. И желательно избежать. Надеюсь вы меня понимаете?
“Пациент” кивнул.
— Хотите что-нибудь сказать?
— Нет.
Врач пожал плечами и перехватил руку Посредника выше локтя резиновым жгутом. Потом, обломав хоботок ампулы, сунул внутрь иглу. Маслянистая на вид жидкость наполняла шприц.
— Поработайте кулаком.
Вена в локтевом изгибе набухла, выступила из кожи.
Врач склонился над телом и ввел иглу в вену. Медленно вдавливая большим пальцем поршень и глядя на секундную стрелку часов, опустошил шприц.
Проверил пульс. Подняв веко, взглянул в зрачки.
Наполнил еще один шприц, на этот раз чем-то прозрачным, снова толкнул иглу в вену.
“Наркотик. Наркотик плюс сыворотка, комбинированный укол…” — успел подумать, успел что-то такое вспомнить Посредник. И тут же почувствовал, что “поплыл”.
Окружающие предметы, сидящий рядом “врач” качнулись, расплылись, утрачивая четкие очертания. Потолок поехал вниз, стены наклонились, стали заваливаться вперед, грозя обрушиться на кушетку. Люстра под потолком засветилась ярко, как прожектор, слепя и обдавая жаром лицо. Звуки усилились, бухая в перепонки, словно близкие взрывы.
На месте врача оказался не он, а какой-то совсем другой человек. Без халата, с большим, наплывшим на самые глаза лицом и неестественно громким голосом.
— Вы должны отвечать на мои вопросы. Вы должны говорить правду, — сказал он. — Вы будете говорить правду?
Его голос проникал в самую душу, ему хотелось верить и хотелось с ним разговаривать.
— Вы хотите говорить?
— Да, — с трудом ворочая языком, ответил Посредник. И словно со стороны услышал свой голос.
Он хотел говорить. Он хотел понравиться этому человеку. И очень боялся, что тот может рассердиться и может накричать на него.
Препарат действовал…
Миллионы зудящих, словно зеленые мухи, слов распирали мозг, до боли давили на черепную коробку, стремясь вырваться наружу. Голова гудела и разрывалась. Единственным спасением было раскрыть рот, чтобы стравить излишки давления в окружающее пространство. Стравить речью. А если нет, если продолжать молчать, то мозг не выдержит напряжения и разорвется.
Надо лишь открыть рот…
— Говорите же, говорите, я слушаю.
“Как вас зовут? Сколько вам лет?” — прозвучали первые, совершенно безобидные, но которые должны были прорвать плотину молчания, вопросы. И за которыми в пробитую ими брешь должен был хлынуть неудержимый, как половодье, поток информации.
— Как вас зовут?
“Нельзя говорить, нельзя!..” — сопротивлялось, из последних сил сопротивлялось сознание.
“Но почему? Это же только имя… Всего лишь имя… Оно ничего им не скажет. Надо назвать ему имя, и сразу станет легче”.
— Как… вас… зовут?
— Сер…гей, — ответил Посредник.
— Молодец, Сережа, — похвалили его. — Умница. И стало очень приятно и хорошо. И захотелось, чтобы стало еще лучше.