Ильясов Явдат Хасанович. Заклинатель змей

   ***
   - Хвастовство - хуже предательства. Самообман. Бахвальство властей переходит в бахвальство подданных. И все, черпая силу в собственном хвастовстве, как бы блаженно задремывают, надеясь на эту туманную силу: мол, попробуй, тронь. И когда их, блаженно полусонных, начинает кто-то, и впрямь сильный, яростно бить, они - хвать!- а силы-то нет, вся изошла в безудержном бахвальстве.
   Предатель - тот предает других. Пустой бахвал - самого себя.
   ...Между помостами бродил откуда-то затесавшийся калека и всем рассказывал, путаясь, как он храбро сражался в таком-то году с византийским кайсаром Романом Диогеном.
   Это случилось столько-то лет тому назад, и война та длилась столько-то месяцев, а ему теперь уже шестьдесят,- и все-таки, видите, самым ярким и, пожалуй, единственно ярким воспоминанием в его жизни было, как он тогда убивал и как его покалечили.
   Неужели без войны жизнь у него так и прошла бы, с первых дней до последних серой, скучной, так, что и нечего вспомнить? Удивительно устроен иной человек...
   ***
   - Неистребимая жизнерадостность - еще не признак высокого ума! Кабан, предназначенный для заклания, тоже за час до смерти довольно хрюкает, переваривая жратву.
   ***
   - У молодых поэтов зубы еще не прорезались, у старых уже выпали. Потому-то нынче сплошь беззуба наша поэзия. Один Омар Хайям зубаст. И тому, видит бог, скоро выбьют его острые зубы...
   ***
   "Может, и впрямь поклониться Зохре? Не убудет тебя.- Он уже немного жалел, что оттолкнул ее.- По всему видать, она пойдет на сделку! Э!- Омар скривился от омерзения.- Я не могу собой торговать!
   Вот если б найти Ферузэ... Она где-то здесь, если жива. Сколько же ей теперь?"
   ***
   - Персы - народ удивительный. Рыжий деспот Искандер Двурогий жег их священные книги, ломал их храмы. Арабы подвергли их страну разгрому. Теперь сельджукиды терзают ее. А они живут, говорят на своем языке и сочиняют стихи, самые певучие в мире.
   ***
   - Арабы, видать, люди все ученые.
   - Почему?
   - Потому что все умеют говорить по-арабски.
   - Ха!
   - Абу-Рейхан Беруни был велик, спору нет,- но жаль, он презирал свой родной хорезмийский язык и персидский не признавал: "Поношение по-арабски мне милее, чем похвала по-персидски". Мол, персидский годится лишь для сказок ночных.
   - Что поделаешь, если повсюду засилье арабского языка? Без него в люди не выйдешь. Суть не в том, на каком языке писать. А в том, чтобы владеть языком, на котором пишешь, в совершенстве. Быть в нем, как птица в воздухе, рыба в воде, держаться свободно и естественно, без потуг,- чтобы ты им владел, а не он тобой, понятно? И все можно простить Беруни за его великие слова:
   "Да покарает аллах всех тех, кто радуется, причиняя мучения другому существу, одаренному чувствами и не приносящему вреда!"
   ***
   - Люди придумали бога, чтобы оправдать свое бесцельное существование. Мол, сотворил нас господь, потому и живем, что тут поделаешь. И не хотят п пальцем шевельнуть, чтоб изменить свою жизнь к лучшему. Пусть бог ее меняет, если это ему угодно...
   ***
   ...У Омара в голове помутилось от этих разговоров! И, чтоб освежить ее, он попросил виночерпия принести ему еще один кувшинчик ячменной водки.
   ***
   - Лишь дураки неизменны! Они всегда верны себе. Ведь сказано кем-то:
   
   
И пьяный - опять же он с тем, что имел:

   
Бывает, что умный, подвыпив, глупеет,-

   
Кто видел, чтоб глупый, хлебнув, поумнел?

   ***
   - В квартале Хире один человек решил сгоряча покончить жизнь самоубийством. Раздобыл он у лекаря яд, проглотил. Но яд оказался поддельным. Пришли друзья отпраздновать его чудесное спасение. И что вы думаете? Счастливчик умер, отравившись сластями, которые принесли гости.
   ***
   - Бедным пьянчугам нигде ходу нет! Выйдет на улицу: или разбойник его изобьет и ограбит, или страж его схватит и деньги отнимет. Вот если б стражи гак же ретиво хватали разбойников! Но нет, это рискованно - разбойник может ножом ударить. А пьянчуга - слабосилен, он и так на ногах еле стоит, его не опасно терзать.
   - Страж - он и есть первый разбойник.
   - Хуже!
   - Вот пусть и режутся между собой, не мешают нам жить...
   - Власть не прощает нам ни одного малого промаха, почему же мы должны ей прощать ее огромные ошибки и упущения?
   - Она - власть.
   - Ну, и пусть живет без нас,- мы без нее уж как-нибудь проживем.
   ***
   Эй, послушайте! Я тоже стихи сочинил.
   Ну-ка, ну-ка.
   
   
- Уйдешь, я утоплюсь! - она вослед мне стонет.

   
Что делать? Воротился я, несчастный:

   
Забыл, что кое-что в воде не тонет...

   - Ха-ха-ха!
   ***
   "Сколько же лет Ферузэ?
   Она... на тринадцать старше меня. Сорок пять плюс тринадцать...Ого! Старуха. Ну, все равно. Если найду, приведу к себе. Невмоготу стало жить одному".
   ***
   Служитель у входа коротко свистнул. Шум в подвале сразу улегся. Разом исчезли чаши с вином, появились чаши с шербетом. Один из музыкантов затренькал на дутаре.
   В подвал, как полный бурдюк в колодец, опустил свое брюхо, тяжело переваливаясь, носатый, усатый мухтасиб - блюститель нравов. Сопровождавшие его четверо с палками остались наверху.
   - Ассалам ваалейкум!- просипел мухтасиб.
   - Ваалейкум ассалам!- дружно ответили бражники, стараясь напустить на себя самый невинно-трезвый вид.
   Блюститель нравов подозрительно обвел глазами их опухшие лица, обратил грозный взор на хозяина харчевни, склонившегося в угодливом поклоне.
   - Пожалуйте, ваше степенство! Пожалуйте.- Хозяин харчевни, кланяясь на ходу, почтительно проводил его под руку на кухню. Все замерли. Там что-то звякнуло.
   Мухтасиб с важным видом вынес брюхо из кухни и, ни на кого не глядя, понес его к выходу. Хозяин все так же поддерживал его под руку.
   - Вымогатель,- сплюнул хозяин харчевни, проводив блюстителя нравов.- Он меня разорит! Пять динаров содрал. И так почти каждый день. Тьфу! Продолжайте, друзья. Он больше сюда не придет.
   И сразу будто ладони отняли от ушей,- в них снова хлынул звон чаш, веселый смех, разговор.
   - Ты дерешь с нас, он дерет с тебя. С него тоже кто-то дерет. Только нам, несчастным, не с кого драть,- что заработаем своими руками, на то и пьем...
   - Всю жизнь терзая мою душу, не забывали заметить, что это - мне же на пользу; как будто я сам не знаю, что мне на пользу, а что - во вред. Я-то себя знаю лучше других. Им не влезть в мою шкуру.
   ***
   - Человеческая жизнь ничего не стала стоить. Никто уже ни в чем не уверен: ни в себе, ни в жене, ни в друге, ни в завтрашнем дне.
   ***
   - Девчонка, мудрая, как старуха,- это ужасно! Но еще ужаснее старуха, глупая, как девчонка...
   ***
   В другом углу:
   - Нынче курица кудахчет громче прежних, но яиц не несет. А снесет одно убогое яйцо - где-то бросит его и забудет, где.
   ***
   - Один известный человек случайно ушиб ногу и прошел по улице хромая. Другой увидел его в этот единственный, первый и последний, раз. Тот уже на следующий день перестал хромать. Но для этого он на всю жизнь остался калекой: "Он хромой! Я видел собственными глазами..."
   ***
   "...А может, поехать в Ходжент, разыскать Рейхан? Ведь у меня есть на нее какие-то права... Но если она вышла замуж,- я ей сам разрешил,- и наплодила детей, вот уж к месту будет мое неожиданное появление! Нет уж, лучше старое не ворошить".
   ***
   Дым, чад, звон чаш.
   Поспели суп, и плов, и шашлык, и служители забегали с подносами между помостами. Но Омар не мог есть вне дома. И дома - лишь то, что приготовил на свой вкус, своими руками.
   Здесь он пробавляется редькой.
   К нему подсел носатый старик в ермолке и пейсах.
   - Я знаю тебя. Когда-то ты помог нашему человеку.
   - Кому же это?
   - Помнишь Давида, сына Мизрохова?
   - А! Как не помнить. Куда он тогда пропал?
   - Он... не мог. Но мы - знаем. Ты обижен своими единоверцами. Видные люди зовут тебя в нашу общину.
   - Я уже давно еврей,- вздохнул Омар.- Даже больше, чем вы все в своей общине. Так что можешь меня называть Амер Хаим.
   - Это как же?- поразился старик в пейсах.
   - Вы не зажигаете огней, не готовите пищу только в субботу. Так? У меня - каждый день суббота, всю неделю.
   Старик в пейсах слез, возмущенно плюясь.
   ***
   - Если пьет такой человек, как Омар Хайям, почему не пить нам, мелкоте?
   - Знаешь легенду о Зевсе, который под видом быка похитил финикийскую царевну Европу? Так вот, что дозволено богу, не положено быку...
   ***
   - Не заносись, не обижай никого! Бог не бог, но есть на земле некий закон возмездия. Закон жизни. Она такова, что никого не обходит как своей милостью, так и немилостью. Каждый живущий, рано или поздно, хочет не хочет, подвергается ее жестокому удару. Так что те, кого еще не постигла беда, обязаны помнить, что непременно постигнет, и не должны злорадствовать по поводу тех, кого она уже постигла.
   Говорит же Омар Хайям:
   Не одерживал смертный над небом побед,-
   Всех подряд пожирает земля-людоед.
   Ты пока еще цел - и бахвалишься этим?
   Погоди: попадешь муравьям на обед! - Ханы, султаны? Они думают, власть - это только слава и честь. Не понимают, что власть прежде всегобольшая забота, долг и ответственность. Дорвутся и давай на голове ходить...
   - Всем бы этим султанам да ханам - да под зад бы коленом, и власть вручить ученым да поэтам. Самые добрые, честные люди на свете. Простой народ поладил бы с ними, они - с простым народом. Свободный труд и свободный разум могли бы создать рай уже тут, на земле. Но законники вклинились между ними и не пускают друг к другу.
   - Боятся, чтобы те не объединились. Ведь тогда их песенка спета.
   ***
   - Поэты выше царей. Ибо царь властен над телом и имуществом человека, а поэт - над его душой.
   ***
   - Со времен пророка прошло пятьсот с чем-то лет. Мир уже совсем другой, и люди - совсем другие. А улемы-законники все продолжают вопить: "Пророк, пророк! Он сказал то, он сказал это". И не видят, болезные, что они с пророком идут одним путем,- вернее, топчутся на месте,- а человечество давно уже ушло другим путем...
   ***
   - Море? Абсурд! На земле, в этой проклятой сухой пустыне...
   - Почему? На севере, юге...
   - Я не видел морей!
   - Но они не исчезли оттого, что ты их не видел.
   ***
   - Они создают себе жизнь, терпеливо высиживая на богословских собраниях. Голова у них легкая, зато зад увесистый, иначе долго не усидишь...
   "Лучше Экдес никого не будет.- Омар отер полой халата мокрые глаза.-Экдес! Ты поистине была "священной". Погубили они тебя. И меня погубили вместе с тобой".
   ***
   - Чтоб оправдать свою лень, неумелость, нерасторопность, мы вечно ссылаемся на изменников и злоумышленников, на происки наших врагов. Но беда - не в них, она - в нас самих!
   ***
   - Пьяных много! Но не каждый встречный пьянчуга - поэт. И не каждый встречный поэт - Омар Хайям...
   "...Неужто старею?- думал Омар с печалью.- Раз уж начинаю жить воспоминаниями. Мне, в моем-то возрасте, еще можно мечтать о новых встречах".
   Он, видно, дремал какое-то время. Удивленный тишиной, чуть приоткрыл глаза: в подвале пусто. Все ушли. Только двое проныр, забившись в Омаров дальний угол, лихорадочно шептались:
   - Тихо! Услышит...
   - Э, ему не до нас. Так запомни и другим передай: послезавтра в Рей уходит большой караван. Мы и накроем его в ущелье Трех ключей. Место сбора - в Ореховой роще. Черный Якуб приказал завтра вечером всем быть на месте.
   Ох! У этих свои заботы. Тоже люди. Черный Якуб - известный разбойник из-под Себзевара, о нем давно не слыхали в здешних местах. Явился. Омар пожалел, что пришел сюда. Не знал, что здесь бывает подобный сброд. Да и художники, писцы, переплетчики... с их отчаянно "смелыми" разговорами украдкой, с оглядкой - что они могут изменить в стране? Болтовня. Зло, гнет, несправедливость - не капля росы, чтобы слизнуть ее языком.
   Но и дома ему теперь не сидится. Он допил свою "благословенную воду". Пойду куда-нибудь. И поплелся, шатаясь, прочь. Хозяин заботливо проводил его к выходу:
   - Может, домой отвести?
   - Не хочу домой!
   - Как знаете, сударь.
   И Омар потащился в одно известное ему местечко. "Нет смысла в разгуле,- нам жизнь сокращает вино". Подстрекаемый ненавистью к обывательскому достолепию, он нарочно, со злорадством, брел по самым людным улицам и перекресткам. "И в трезвости тоже нет смысла: умрем все равно". Чтобы издевательски дать повод каждому из этих благоприличных охламонов сказать самоуважительно: "Я же говорил!.."
   "Плевать, в чем утонешь: в соленой воде или пресной..." Пусть утешается, быдло, что оно, хоть и ничто само по себе, всего лишь прах, все же - пристойнее, лучше Омара Хайяма. "Для пьяных и трезвых дорога одна - на черное дно". Конечно! Куда нам до вас...
   Сказано в "Махабхарате":
   "Следующие десять не признают законов, о Дхритараштра, запомни их: пьяный, нерадивый, сумасшедший, усталый, гневный, голодный, а также торопливый, испуганный, жадный и влюбленный - эти вот десять".
   И все десять, казалось, объединились сейчас в Омаре Хайяме. Даже мухтасиб, с опаской приглядевшись, уступил ему дорогу.
   ***
   ...Через час, опираясь о правый локоть, он возлежал на пятнистом ковре перед низким столиком, освежался шербетом и снисходительно слушал старуху Айше, хозяйку ночного заведения. С давно увядшим лицом в белилах и румянах, сводня старалась его разжалобить - чтобы, как видно, тем самым подогреть его щедрость.
   - Улыбаться, когда хочется плакать. Стонать как будто от вожделения, когда больно. Развлекать мужчину нежной песней, искусной игрой на дутаре, страстными телодвижениями в танце. Всему их надо учить! Замучилась, сударь. Я беру их из разных мест: и в городе из бедных кварталов, и на базаре, и с гор и степей, деревенских. И всех корми, одевай. А жизнь какая? Дороговизна. От нужды пропадаем.
   Старуха всплакнула. И, размазывая по морщинам слезы, перемешанные с краской, сквозь растопыренные крючковатые пальцы оглядывала злыми глазами его добротную одежду. Человек, видать, с деньгами.
   Бедняжка! Омар усмехнулся. Как ей трудно. И, конечно, она считает свое ремесло важнейшим на свете. Приди ты к ней с целым карманом звезд небесных, она тебя прогонит с бранью, если в кармане этом средь звезд нет золотой монеты. Еще и посмеется над тобою.
   - Знала ты... Ферузэ? Из мастерской Ибрахима.
   - Ферузэ, Ферузэ? А! Помню. Ее забрал себе некий... как его...
   - Бей Рысбек.
   - Верно! Я всегда любовалась ею. Звала к себе - не хочет. Продал красотку Рысбек! Сама я хотела купить - в цене не сошлись. Он и продал ее арабу с Бахрейна. Давно это было, не так ли? Я потому ее помню, что Ферузэ мне племянницей доводилась.
   - Та-ак. Хороша тетушка...- Омар поставил чашу на столик.- Прощай.
   - Разве гость не останется у нас ночевать?- всполошилась старуха.- Сейчас девочки выйдут. Ах, я сама виновата! Расхныкалась. Человек, я вижу, совестливый, не пожалеет, думаю, кинуть лишний динар. Но гость пришел развлечься, а не жалобы слушать. Ах, дура я, дура, старею...
   "Хе! Она еще о совести толкует. Но и впрямь совестно - ввалился, обнадежил и... ничего".
   Он бросил ей последний дирхем,- один дирхем, к ее неудовольствию.
   - Я ухожу.
   - Но гость не видел моих девочек!
   - И видеть не хочу.
   - Обижаете, сударь! Есть у меня для вас Ферузэ. Другая. Ей всего шестнадцать.
   - Другая? В другой раз...
   ***
   Наутро, покопавшись в карманах, Омар обнаружил... два фельса. Н-да. За них могут налить чашку шербета. Он бродил по просторному двору, грустно размышляя, как теперь ему быть.
   Работая над "Наврузнамэ", Омар думал, получив за нее хорошую плату, сразу взяться за большую поэму "Алимнамэ", об ученых. Хватит о царях! И другие замыслы были у него.
   Уточнить меры, разработать новые - как советовал ему когда-то Мухтар в Самарканде.
   Написать обзор тюркских племен, выявить их происхождение, сравнить языки.
   Создать руководство по персидскому стихосложению.
   Съездить в Индию, в Китай, на Кавказ, к булгарам на Волгу...
   Все это прахом пошло.
   Дом, что ли, продать? Зачем он ему одному, такой огромный? Убирать устаешь, пыль выметать. Продать и купить взамен небольшую уютную хижину. На остальные деньги жить...
   ...В калитку - быстрый негромкий стук. Кого там шайтан принес? Но Омар, который еще недавно никому не открывал, теперь уже рад любому гостю. Одиночество заело. Покашляв, чтобы дать знать пришедшему, что он дома и слышит, Омар открыл калитку.
   Мальчишка, смуглый, быстроглазый:
   - Здравствуй. Мой хозяин, купец Музафар, велит тебе скорей явиться на Шелковый базар. У него к тебе важное дело.
   - Велит... мне? А ну, убирайся отсюда, пока целый! У него ко мне дело - не у меня к нему.
   Омар с досадой захлопнул калитку. Еще недавно им помыкали цари и визири, теперь какой-то купчишка берется им помыкать. "Велит..." Вели своей жене, пес паршивый.
   Так и не придумав, где добыть денег, он решил: ничего не буду делать! Никого не буду искать, ни у кого ничего не стану просить. Запрусь, залягу дома, как горный медведь в пещере, и буду лежать. Лежать и лежать, пока что-нибудь не произойдет. Что-нибудь ведь должно когда-нибудь произойти?
   Но ему не дали залечь. В калитку вновь постучали, громко и требовательно.
   - Я Музафар,- сказал дородный старик в добротной одежде.
   - Проходи.
   - Разве ты не слыхал обо мне?- спросил купец, как бы удивленный тем, что Омар при его имени не повалился ему в ноги.
   Омар: "Ну, я собью с тебя спесь". И - простодушно:
   - Нет. Купцов много, знаешь. А я - один.
   - Хм.- Лицо у Музафара сделалось густо-багровым, с синевой, как гранатовая кожура.
   Омар, морщась от тошноты, махнул рукой на помост под пышно-желтой осенней шелковицей. И сам сел первый, отирая со лба холодный пот.
   - Хозяин харчевни сказал... что ты умеешь гадать по звездам?- угрюмо спросил Музафар, неловко усевшись на край помоста, накрытого кошмой.
   - Н-ну и что?- промычал Омар недружелюбно.
   - Завтра в Рей... уходит большой караван,- доложил мрачно купец Музафар. "А!- вспомнил Омар.- Те двое вчера говорили об этом".- Десять верблюдов - мои. Хороший товар. Но я тревожусь. Дороги опять стали опасными. Не погадает ли... ученый друг,- каждый звук торговец произносил с усилием, будто не слова выдавал, а деньги,- по небесным светилам... стоит ли ехать завтра в Рей?
   "Так-так. И сей остолоп, тупоумный муж, жалкий торгаш, совершенно уверен, что светила небес страсть как озабочены судьбой его ничтожных барышей. Прогнать его взашей! Вся Вселенная с мириадами звезд так и корчится со страху за его товары. Но..."
   - На какую сумму товары везешь?
   - Это нужно для гадания?- смутился купец.
   - Да.
   - На... две тысячи пятьсот динаров.
   - Двадцать пять.
   - Что?
   - Двадцать пять динаров за гадание.
   - Так много?- поразился Музафар.
   - А что ты думаешь,- возмутился Омар,- я за один серебряный дирхем стану спасать твои две тысячи пятьсот золотых динаров? Беру за гадание сотую часть. Пожалеешь сотую часть - потеряешь все.
   - Но если,- замялся сытый старик, потирая румяные щеки,- если предсказание... не сбудется?
   - Сбудется! Я гадал самому султану Меликшаху. И всегда удачно.
   Музафар, тяжко сгорбившись, долго вертел в руках бархатный красный кошель. Его раздирали скупость и страх. Двадцать пять динаров! С ума сойдешь. Но две тысячи пятьсот...это десятая часть его состояния.
   - Ручаешься... за предсказание? Он все озирался, все озирался, будто боясь, что на него сейчас нападут. Не нападут, болван.
   - Эй, здесь что тебе - базар?- рассердился Омар.- Хочешь - гадай, не хочешь - проваливай. Лишь бы не пришлось завтра слезы лить.
   Музафар со стоном вздохнул, точно он страдал с похмелья, а не Омар, отсчитал дрожащими пальцами двадцать пять звонких монет. Словно двадцать пять чаш собственной крови выцедил. Даже побелел, обескровленный.
   Омар не спеша отнес монеты в дом, принес астролябию и звездные таблицы.
   - Гороскоп?
   - Телец.
   - Опасное созвездие! Та-ак.- Омар измерил высоту солнца.- Один Телец - средь звезд сверкает в небесах,- раскрыл он таблицы.- Другой - хребтом поддерживает прах. А между ними... Жребий сокровенного,- умышленно городил он астрологическую чушь, лишь бы придать всей этой чепухе видимость серьезного дела.- Жребий счастье. Соединение и противостояние. Квадратура. Тригональный аспект - таслис. Секстильный аспект - тасдис. Вы только поглядите! Созвездие упадка. Действие неблагоприятное. Какое множество... Выход - закрыт.
   Вот что, почтенный Музафар. Господь тебя сохрани выйти завтра с караваном в Рей! Он обречен. И другим передай, чтоб не смели ехать. Задержите караван на пятьшесть дней.
   "За это время разбойники устанут ждать и разбредутся. Черный Якуб уйдет нн с чем".
   - И не подумаю,- проворчал Музафар.- Пусть едут. Я дома посижу. Прикинусь хворым. Какой из меня торговец, если я стану остерегать соперников от убытка?
   "Хорош мусульманин! А ведь вместе ест, водится с ними. Ну, ладно,- подумал Омар устало.- Мне-то что до их удач и неудач? Я не побегу пх выручать. Если бы я вчера не забрел в харчевню и не подслушал случайно разговор тех двух проныр, сидеть бы мне сейчас с динаром своим последним, дрожа над ним: истратить, сберечь. И кто бы из этих сытых, благополучных торговцев вспомнил обо мне? Пришел проведать, узнать, я живой пли уже с голоду умер? На похороны денег нс дадут! Все они - разбойники. Кто кого. И пропадите вы все".
   - Как знаешь. Я свое дело сделал.
   ...На следующий день, во второй половике, Музафар опять постучал в калитку - уже громко и уверенно.
   Сел на край помоста, отирая, как вчера Омар, холодный пот.
   - Ну?
   - Караван... разграблен. Четверых из охраны убили. О, мой ученый друг! - Он прослезился.- Ты спас меня от страшной беды. Теперь я - ни шагу без тебя, без твоих мудрых советов...- И он, к изумлению Омара, отсчитал ему... еще пять динаров.
   ***
   Через несколько дней в к: литку вновь постучали. Негромко и робко. Повадились! Странный стук. Опять Музафар? Омар открыл калитку и увидел за дальним углом переулка исчезающую женскую фигуру в чадре. Что-то в ней, этой фигуре, ему знакомо. Но женщина уже скрылась за углом.
   Сбоку от него кто-то всхлипнул. Омар взглянул направо, вниз и обнаружил на привратной скамейке другую фигуру в чадре, тонкую, маленькую. Плачет. Он присел перед ней на корточки, осторожно раздвинул чадру. О боже! Мокрые от слез, в густых мохнатых ресницах, изумительно зеленые глаза. Как хризопразы, только что вынутые из морской воды.
   - Ты кто?
   - Фе... Ферузэ.
   - Какая такая еще Ферузэ?
   - Я деревенская! - Она громко разрыдалась.- Мне в городе негде жить...
   - Тихо, тихо! Не шуми на улице.- Он завел ее во двор, усадил на помосте.
   - Старуха Айше обманом завлекла меня к себе,- рассказала она, содрогаясь.- Три дня я была у нее. Когда узнала... убежала. Я дочь порядочных родителей. Как я дойду теперь до дому? У меня ни фельса денег. Одна сердобольная женщина... показала твой дом. Может, приютишь хоть на несколько дней?
   И она скорчилась на помосте, сотрясаясь от безутешных рыданий.
   - Ох, не реви! Сбрось свои дурацкий балахон, покажись.
   Она мигом стянула чадру,- и перед Омаром предстало нечто крохотное, с детским телом и взрослым лицом, козлиными тонкими ножками. Тут и разглядывать нечего. Одни глаза - огромные, ярко-зеленые. Таких и не бывает у людей. Это ведьма.
   - Н-да...- Омар озадаченно взъерошил свою черную, без единой сединки, короткую бороду.- Из какого же ты селения?
   - Из-под Серахса.
   - Н-да... Далековато.
   - Я еще и старухе должна осталась.
   - За что?
   - За проезд, одежду, еду и ночлег.
   - Сколько?
   - Де... десять динаров.
   - Н-да... Многовато. Она знает, что ты у меня?
   - Нет! Откуда? Не знает.
   - Узнает. Есть хочешь?
   Встрепенулась:
   - Хочу! С утра голодная.
   У него как раз поспел на кухне мясной суп с овощами.
   - Ячменную водку, конечно, ты пить не будешь. Но чистого вина хлебнешь?
   - Если господин дозволит.
   - Пей.- Он налил ей полную чашу.
   Через какой-нибудь час, ополоснувшись и натянув атласные штаны, она уже по-хозяйски обходила его большой унылый дом.
   - Ну, как?
   - Пусто! - Она сморщила маленький птичий носик.- А еще - поэт. Постель, коврик, столик да книги. Везде книги! Одни книги. Ты убери их и спрячь. Не люблю.
   - А что ты любишь?
   - Я люблю сладкое.
   Омар - покорно:
   - Уберу, спрячу.
   Не успела войти, оглядеться, как уже начинает навязывать ему свои вкусы. И не хочет знать о его вкусах. Он, к примеру, терпеть не может липких сладостей. Захочется сладкого - ест дыню, груши, виноград, черешню. Ну, ладно. Все равно она но душе Омару.
   - Говорят, ты получал при царе Меликшахе десять тысяч динаров в год.
   - Получал,- вздохнул Омар.
   - Где же они? У тебя двор и стены должны быть выложены золотыми монетами.
   - Где? - вздохнул Омар. И произнес с печалью:
   Рыба утку спросила: "Вернется ль вода,
   Что вчера утекла? Если - да, то - когда?"
   Утка ей отвечала: "Когда нас поджарят,
   Разрешит все вопросы сковорода". Видно, и впрямь ему надо было сберечь для себя тысяч двадцать-тридцать. Но разве он мог тогда предвидеть, что очень скоро останется ни с чем? Ах, этот Звездный храм...
   Омар - смиренно:
   - Я... я их пропил.
   Ферузэ - решительно:
   - Больше ты не будешь пить! Слышишь? Я запрещаю. Омар усмехнулся. Забавно! Она. Ему. Запрещает. Видно, не совсем в своем уме эта девка.
   - Ничего, кроме воды! Разве мало тебе одной меня? Ого! Она хочет собой заслонить от него весь белый свет, Нет, это не деревенские замашки. Когда и где успела нахвататься? Пожалуй, куда больше трех дней пробыла у старухи Айше. Куда больше.
   - Денег-то нет? А еще - поэт...
   - Разве поэт,- грустно сказал Омар,- фальшивомонетчик, чтобы купаться в деньгах? Есть, конечно, поэты, которых можно отнести к разряду фальшивомонетчиков. Те, кто пишет в угоду властям пустые скороспелки. Настоящий поэт - человек трудовой и, значит, бедный.