Ильясов Явдат Хасанович. Заклинатель змей

   - Кто такой?- Старик сразу охрип от волнения.
   - Тот парень, с которым я вместе еду. Говорит, из Нишапура, а сам совсем не знает тамошних цен.
   - А,- успокоился вожатый.- Ну, и что?
   - По-моему, он вор. Или, скорее всего, вражеский лазутчик. Откуда-нибудь из Чина, даже из Рума.
   - Не болтай, что попало,- одернул его караванщик.- Он и вправду нишапурский. Я знаю его отца. Человек известный, уважаемый.
   - Разве? Хм,- скис бдительный путник. Но не так-то легко, видать, ему было отказаться от доброй затеи - изловить опасного преступника и, быть может, получить за то награду. Подумав,- он думал, что способен думать,- путник воскликнул:- Нишапурский? Ложь!
   - Говорю: я его знаю.
   - Ты тоже врешь! Ты укрыватель. Как это так: человек живет в Нишапуре - и ведать не ведает тамошних цен?
   - А почему он должен их ведать, ты, олух?- разъярился старый вожатый.- Он что, базарный завсегдатай? Он книжник. Нашел, у кого о чем спросить. Сколько в небе звезд, он тебе сказал бы. Но откуда знать ему, бедняге, сколько стоит репа, лук, морковь? И всякая прочая петрушка? Иди отсюда.
   - Все равно просто так это вам не пройдет,- проворчал обличитель через плечо, втянув голову-тыкву.- Прибудем в Мера, донесу кому следует.
   - О человече! Оставь нас в покое. Или я велю избить тебя палкой и бросить в колючих зарослях...
   Вожатый знал: Омар не преступник. Но знал он и то, что юноше нужно скорее убраться из сельджукских владений. Потому, на подступах к Мерву, старик подсунул его беспокойному спутнику трубку с индийским зельем, и тот, обкурившись, как бродячий монах, забыл об Омаре.
   Сердечно простившись с вожатым, передав через него привет родным и благополучно присоединившись к бухарскому каравану, Омар смиренно обратился к новым попутчикам:
   - О мусульмане! Говорю сразу: еду из Нишапура в Самарканд. Мне двадцать два года. Я холостой. Я знаю счет и астрологию. Но, заклинаю вас именем пророка,- не спрашивайте меня, почем в Нишапуре яйца, репа, горох. Сообщаю заранее: я не знаю. Не знаю, и все тут! Не покупал, не продавал. Но, если хотите: воз репы и даже воз серебра стоит у нас всего один медный фельс. Довольны? Да будет веселым и безопасным ваш путь!
   И - про себя, злорадно: "Весь мелкий торговый люд хлынет теперь в Хорасан - покупать баснословно дешевое серебро. Или распустит слух о том по всему Турану. И кто-нибудь да поедет, стремясь легко разбогатеть на чепухе. Богатейте, дурачье, богатейте".
   Но шутка все же сослужила службу. К нему больше не приставали с расспросами о ценах. Зато всю дорогу пришлось гадать для спутников по звездам. И надо же было брякнуть! Но, слава богу, они хоть кормили его за это,- у Омара уже почти совсем не оставалось денег. Все ушло в уплату за проезд.
   ***
   Да, Омару уже 22, финикийскому алфавиту - 2350. Аристарх умер 1300 лет назад. Александрийская библиотека сгорела 182 года спустя после него. До Коперника - 403 года. Джордано Бруно сожгут на костре через 530 лет.
   ***
   - Саксаул? - сказал проводник каравана неуверенно.
   - Да, пожалуй. Два старых сухих ствола сплелись. А мелкие ветки обломало ветром. Взгляни, отсюда напоминает голую женщину. Бывают же на свете чудеса...
   Это случилось на пути от Мерва к Джейхуну - Амударье. Место, можно сказать, одно из самых гиблых в Туране. А перешел Омар в голову каравана затем, чтоб расспросить проводника о Бухаре. И увидел, шагая рядом с вожатым, который спокойно и не спеша ехал на ослике,- впереди, справа от караванной тропы, на вершине песчаного бугра маячит темная фигура, похожая на человеческую.
   - Может, это - древний идол дикарский?- удивился Омар.- Здесь, в голых песках. Где никогда не было поселений...- Утопая в сыпучем песке, он полез на бугор, чтобы лучше разглядеть пустынный феномен.
   Ну до чего же похожа черная коряга на маленькую нагую женщину. Будто, закрыв глаза и склонив голову, она, замирая, слушает медный звон каравана. Даже волосы есть у нее, густые, пышные,- видно, какой-то суеверный проезжий набросил на корягу овечью шкуру. Это делается. Всегда кусты у дорог увешаны всякой всячиной. Дар местным духам...
   И тут у Омара, как это было на Фирузгондской дороге, в голове зашумело, ноги затряслись. К горлу из груди подкатился и перекрыл дыхание тяжелый черный камень. Коряга... вздохнула, переступила с ноги на ногу - и открыла глаза. И увидел Омар, что вовсе это не коряга, стоящая торчком, а именно женщина: нагая маленькая женщина.
   - Ты... кто?- ошеломленный, не зная, что сказать, спросил Омар по-персидски. Он чуть не упал от неожиданности.
   Охапка блестящих черных вьющихся волос спадающих на брови, на бронзовые плечи, и небольшие, с детский кулачок, бронзовые груди с черно-красными, как спелые вишни, сосками. Кончик узкого носа чуть приподнят. Верхняя губа, в черных жестких волосках, чуть выступает над полувтянутой нижней, как-то улыбчиво, мило.
   И никакого ответа в огромных, длинных, ослепительно ярких синих глазах. Как в двух дождевых крупных каплях, что сорвались где-то с нездешних туч и, вобрав в звенящем полете всю небесную синь, упали, брызнув ресницами, на медный лик языческой богини.
   - Кто ты?- повторил Омар по-арабски. Ему казалось, он сходит с ума. Не прошли, наверное, даром все тревоги в треклятом Нишапуре. Но, скорей всего, это боль по Ферузэ.
   Она, явно не понимая, вновь переступила с ноги на ногу. Длинные стройные голени густо, но коротко, как у ослицы, покрыты черной шерстью. И вся она волосата: шерсть на плотных ладных бедрах, в паху, на небольшом округлом животе, в ложбинке меж грудей, на опасливо вскинутых руках. И все же она прекрасна, как богиняохотница древней Эллады. Знойный ветер принес к нему горький запах высохшего пота, душной пещеры - и соленый запах огромных безлюдных пространств. Запах первобытной жизни.
   - Ты кто?- вновь сказал он, теперь по-тюркски, и невольно протянул к ней руку. Иначе он не мог. Так его влекло к ней.
   В коротком испуганном взгляде он уловил крохотную искру любопытства к себе. Женщина хрипло вскрикнула, ощерив острые клыки,- мгновенно повернулась и метнулась вниз, прочь.
   Необыкновенные густые и длинные, как лошадиный хвост, ее волосы, мотаясь, хлестали на бегу по заросшей редкой шерстью узкой и гибкой спине. И странно: на рыхлом, перевитом ветрами песке почти не оставалось следов - так, лишь легкие прикосновения как бы на лету; хотя ступни у пустынного дива были, как у десятилетней девочки,- вовсе не верблюжьи широкие лапы, приспособленные шагать, не утопая, по песку.
   - Ни на каком аргамаке теперь не нагонишь,- сказал погонщик из заречных тюрков, видать, бывалый человек.
   - Она... примерещилась мне?- пробормотал потерянно Омар, когда видение исчезло на юге, за гребнем далекого бархана.
   - Не примерещилась. Я тоже видел, и все. Это "нас-нас", попадается очень редко. Пустынная дикая женщина. Слыхал?
   - Слыхал. Но думал - сказка.
   - Ну, теперь ты увидел своими глазами. Ты, братец, постарайся о ней забыть. Не то всю жизнь преследовать будет.
   Легко сказать: постарайся забыть! Если б человек мог распоряжаться чувствами и впечатлениями, как предметами одежды: захотел - надел, захотел - снял...
   Где они обитают, эти существа, так поразительно похожие на человеческих женщин? В пещерах по склонам сухих оврагов, каких немало в пустыне? Или она забрела из обильных ручьями фисташковых рощ Бадхыза? Если идти отсюда прямо на юг, через сколько-то дней выйдешь к его благодатным зеленьм холмам.
   Сколько загадок таится в пустыне. И вообще на земле. Омар много раз слыхал о диких людях, живущих где-то в холодных горах и душных влажных лесах. Но и думать не думал, что встретит волосатую дикую женщину, едва покинув шумный ухоженный город.
   Она еще не человек - по разуму, и не совсем - по облику, но уже и не дикий зверь. Ее выманил из песков певучий колокольный звон. Или алое, с бахромой, покрывало на ведущем, без груза, верблюде - наре, ярко-желтая кисть на его недоуздке. Значит, что-то способно отозваться в темной душе на эту певучесть и яркость.
   Вот, должно быть, откуда берутся легенды о пери дивной красоты, что ждут проезжих в глухих пустынных местах.
   Почему же она убежала? Он хоть сейчас ушел бы с нею к ее роду. И жил бы с ними, как зверь, ночуя в пещерах и питаясь черепахами и кислыми горными плодами. Пусть они не знают огня и пахучи, как джейраны. Зато у них нет, конечно, ничтожных деляг, для которых цена на горох и репу в тысячу раз важнее, чем цена человеческой жизни. И тупых законников и ревнителей правой веры, снаружи чистых и гладких, зато обросших шерстью изнутри...
   Мечта? Это не женщина из переулка, примыкающего к базару. Которую можно потрогать, прицениться к ней и купить. Не одну, так другую. Если располагаешь нужной суммой. Она, промелькнув раз в жизни и полыхнув синей молнией в мозгу и сердце, вдруг исчезает - чаще всего безвозвратно. Понятно, что она необыкновенна. Ее трудно объяснить. Она не имеет прикладного значения. Зато, может быть, определяет все, что будет дальше.
   И впрямь Омар захворал. Он умолк до самой Бухары. И Бухару не пошел смотреть, когда караван, переправившись через Джейхун, добрался до нее, благословенной. Он лежал в караван-сарае на тощей подстилке и заклинал:
   - Кто ты? Где ты? Отзовись!
   ***
   Время и расстояние. По воздействию на человека они сходны. Время лечит горе, притупляет в памяти пережитое - расстояние тоже. Лишь несколько дней назад ты находился среди других людей, жил другой, старой жизнью, а сегодня - ты сам уже другой. И все, что было, было как будто во сне. Примерещилось. Зато впереди - весь белый свет.
   Видать, что-то есть в той извечной тревоге, в щемящем том беспокойстве, которое гонит степной кочевой народ по земле. Вперед! Не оглядывайся. Как заманчиво, как странно звучат слова: уйти - и не вернуться. Он уехал. Мы больше не увидим его никогда...
   Никогда!
   ***
   Вдалеке, в синей дымке, как исполинское судно, разрезающее отвесным носом голубовато-зеленые волны, вставал Самарканд, как бы плывущий через море кудрявых рощ и садов, тучных полей.
   Уплатив у ворот медную монету, Омар с караваном попал на базар. Именно здесь он найдет судью Абу-Тахира. Самарканд побольше Нишапура, многолюднее. Оголтелый гвалт городской, оглушив, придавил Омара к земле. Сколько тут чужого, пришлого народа. Греки. Евреи. Армяне. Цыгане. Откуда их занесло? Эх, судьба! У него - двоякое чувство: и радость оттого, что попал в этот славный город, и страх перед неведомым, темным, что еще предстоит испытать.
   И тут же - тоска, внезапно ожегшая грудь изнутри. По дому родному, далеким родным - и, конечно, по навсегда утраченной Ферузэ. Или - по дикой женщине? Которую он прозвал, вместо неблагозвучной "нас-нас",- Занге-Сахро, Колокольчиком пустыни.
   Надоело тебе повседневно-привычное, ты устал от отвратно-знакомых лиц - попробуй удрать на край света: узнаешь, каково без них. Похоже, есть в человеке что-то такое, чего не могут заглушить ни время, ни расстояние.
   Омар не спешил расспросить прохожих, где живет АбуТахир Алак. Он не смел. Как он появится, грязный с дороги, в бедной одежде, перед главным судьею? Надо в баню, что ли, прежде зайти. И Омар потащился в баню, разглядев издалека дым над низкими куполами. Но дойти до нее ему не довелось. Застрял у книжных рядов. Сколько книг, боже мой! Эх, будь он богат...
   - "Книга исцеления",- услышал приезжий голос торговца.- Есть "Книга исцеления", великий научный труд несравненного Абу-Али ибн Сины.- Продавец говорил негромко, с оглядкой,- не такой был человек ибн Сина, чтоб кричать о нем на весь базар.
   У лавки тотчас скопилась кучка людей - спокойных, с умными глазами, в небогатой, но чистой одежде. Книгочеи.
   - "Книга исцеления"...
   - Исцеления чего?- спросил веселый толстячок, явно чужой среди них.
   - Души от ложных представлений,- сухо ответил высокий худой человек.- Вовсе не брюха, раздутого от обжорства. Брюхо болит - читай "канон врачевания".
   - А! Брюхо не болит, а душа - болит. Ей как раз не хватает духовного лекарства.- И продавцу:- Сколько?
   - Я оценил ее в три дирхема. Кто даст больше? Только - тихо, братья. Мухтасиб, неумолимый блюститель нравов, бродит по базару.
   "И здесь на Абу-Али запрет?- огорчился молодой Хайям.- Если человека за ум преследуют на родине, то что же оно такое - родина?"
   Он знал, конечно, что ибн Сина - из Бухары, но ведь Самарканд с нею - в одной стране.
   - Даю три с половиной,- предложил один из толпы.
   - Четыре дирхема,- накинул другой.
   Омар потускнел. У него оставалось четыре даника, то есть всего две трети дирхема. С такими деньгами и думать нечего книгу купить. Обидно, хоть плачь.
   - Кто больше?
   Заминка. Четыре дирхема - и то уже крупные деньги. На них можно безбедно прожить столько же дней. Пожалуй, никто больше не даст.
   - Четыре дирхема - раз; четыре дирхема - два; четыре дирхема...
   - Пять!
   - Продано!- объявил торговец.
   Зависть и возмущение. Низенький толстый человечек в рваном халате, босой,- тот самый, душе которого спешно потребовалось духовное лекарство, горделиво выпятив круглую губу, завернул тяжелую книгу в большой алый платок и пошел, задрав нос и переваливаясь, через толпу огорченных соперников. Неудачники, скрепя сердце, почтительно расступились. Человек, способный покупать дорогие книги, важный, видать, человек. Хоть он и в рваном халате. Наверно, скупой ростовщик, которому жалко тратиться на одежду и обувь.
   Проходя мимо Омара, стоявшего позади всех, удачливый покупатель заметил слезы на его глазах - и снисходительно усмехнулся. Омар, расстроенный, поплелся прочь, совсем забыв о бане.
   Ах, будь он богат... Но богач, как водится, явно без толку тратит огромные деньги: на еду обильную, одежду, ковры, дорогую посуду и равнодушно проходит мимо книг. Зачем они ему? Бедняку тоже не до книг: набить бы живот чем-нибудь. Кто же тогда покупает книги? Ученые да голодные школяры, которым тем паче негде взять пять дирхемов? Что же, выходит - люди зря пишут книги? Напрасный труд?
   Несчастный писатель! Сутулясь над бумагою с утра до вечера, наживая горб, слепоту, работая до грома в ушах, до боли во всех суставах,- будто бревна весь день таскал,- он, чудак, наверное, думает перевернуть своей книгой весь мир. Она же, никому не нужная, а кому нужна - недоступная, валяется на базаре, пылясь на циновках книжных рядов.
   Обычно книгу, надеясь на награду, посвящают видному лицу: хану, шаху, правителю округа. Но куда легче книгу написать, чем пристроить ее! Фердоуси, отдавший двадцать пять трудных лет великой "Шахнамэ", так долго ждал признания, что, когда караван с царскими дарами уже входил в Туе через одни ворота, то из других как раз выносили тело поэта, дабы предать его земле...
   Лучше быть хлебопеком. По крайней мере, с голоду не умрешь. Кто и зачем придумал грамоту? От нее - только беда, и прежде всего - самому грамотею.
   Тот, кто следует разуму,- доит быка,
   Умник будет в убытке наверняка!
   В наше время доходней валять дурака,
   Ибо разум сегодня в цене чеснока. - Эй, друг!- окликнул кто-то Омара. Оглянулся: тот самый толстяк, что перехватил заветную книгу. Улыбается, сукин сын.- Тебе, я вижу, очень хотелось купить эту книгу?-добродушно спросил человечек.
   - Да. Сколько лет мечтаю. Не попадалась.
   - Ну и возьми ее!- Толстяк протянул ему узел.
   - Что ты?! У меня всего четыре даника.
   - Давай их сюда! Хватит поесть. Я с утра голодный. А книгу положи себе в котомку.
   Омар изумился:
   - Как же так?
   - Уступаю книгу себе в убыток? А на что она мне?- Я... читать не умею.
   - Читать не умеешь? Зачем же...
   - Купил? Ты должен понять. Вот стоял ты сейчас у лавки, и никому на свете ты не нужен с твоими ничтожными медяками. И я, ничтожный, иду по базару, никому на свете ненужный, и вижу у книжного ряда важных ученых людей, которым наплевать на меня, потому что я неуч, дурак, а они умные. Стою и вижу: жмутся из-за лишнего дирхема. Ученые, а жмутся. Дай, думаю, нос им утру, удивлю раз в жизни сучьих детей. И удивил: выложил все свои пять дирхемов, что получил нынче утром от хозяина за пятнадцать дней работы. Крепко, а?- Он расхохотался, весьма довольный своей выходкой.- Если подумать, то глупо, конечно. Не по нас, нищих, подобное лихачество. Ну, ладно. Давай, друг, четыре даника. Пойдем в харчевню. Ты, видать, издалека приехал. И, конечно, голодный. Пойдем, я угощаю. Как тебя зовут?
   - Омар.
   - Умар?- повторил самаркандец на местный лад.- А я - Али Джафар. Я человек простой. Не смотри, что толстый. Сам не знаю, отчего толстею,- на сухих лепешках живу. Сегодня пятница. Хозяин отпустил погулять. Я слуга, дворник судьи судей Абу-Тахира.
   - О?! К нему-то мне и надо попасть.
   - Ух ты! Родич?
   - Нет. Служить ему буду.
   - Кем?
   - Не знаю пока. Может, тоже подметалой.
   - Пойдем, провожу.
   Судья Абу-Тахир Алак, благообразный, дородный, прочтя письмо шейха Назира, одарил Омара приветливой улыбкой и приказал слуге Али Джафару:
   - В баню сводить, переодеть в мое старое, хорошо накормить, спать уложить, болтовней не донимать! С тобою, сын мой, поговорим поутру,- сказал он Омару,- я сейчас тороплюсь. Денег нету, конечно? Вот десять дирхемов пока на расходы. Отдыхай.
   Он удалился.
   - Получай свои четыре дирхема и два даника,- доплатил Омар за книгу Али Джафару.
   - Не надо!
   - Бери, бери.
   - Спасибо. Ты добрый парень.
   ***
   Омару не по себе в чужом городе, среди чужих людей. Освеженный купанием, сытый, он все равно не может уснуть. И, хотя Али Джафару было приказано не надоедать гостю болтовней, они все-таки сошлись в каморке дворника - и разговорились.
   - Какой человек Абу-Тахир?- спросил Омар. Надо же знать, в чьем доме придется жить, кому служить. Если придется, конечно.
   - Какой? У него недаром прозвище - Алак, что поарабски значит... э-э... драгоценность, верно? Тебе это лучше знать. Ты учен. Он добр и щедр - не ругает, не бьет. Кормит, платит неплохо. Гулять отпускает. Как будто хороший.
   - Что значит: как будто?
   - А кто знает, какой он в самом деле? Какой он внутри? Что у него на душе, на уме? Разве можно судить о человеке по виду? Расскажу я тебе одну быль. От деда слыхал,- он, хоть тоже читать не умел, знал такую уйму разных историй, что мог бы каждый вечер их рассказывать. И рассказывал. Устраивайся поудобнее. Слушай.
   ...Жил у нас в Самарканде простодушный, мечтательный, доверчивый юноша.
   "Это вроде обо мне,- усмехнулся Омар.- Тоже, как ягненок, мечтателен, доверчив, простодушен".
   - Вышел он на городскую площадь погулять перед закатом солнца, по холодку,- продолжал Али Джафар.- Мимо идет девица невиданной красоты. Оглянулась на него, задорно усмехнулась. Ну, и одурел наш друг. Поплелся следом за нею. Окликнул и говорит:
   - "Откуда такая взялась в нашем уродливом городе? Нельзя ли провеси с тобою вечер, о красотка?" Она отвечает:
   - "Почему же нельзя, если есть такое желание? Но я живу не здесь - я из селения за степью, у подножья холмов. Не боишься - приходи туда с наступлением темноты, буду ждать на дороге".
   - Приду! - Она исчезла.
   - Парень захватил с собою острый кинжал, взял денег - и побежал, распаленный, к восточным воротам, от которых идет дорога к тому селению. У ворот он столкнулся с давним приятелем, с кем учился когда-то в школе.
   - Куда спешишь?- спрашивает приятель. Странный взгляд у него. Но юноша, ошалевший от любви, того не замечает:
   - Удача, друг мой, удача! Спешу на свидание с прекрасной девушкой с холмов.
   - Идем вместе. Я там живу.
   - Вот хорошо! Идем.
   Пришли к селению, видят - на дороге кто-то маячит.
   Она!
   "Рассказ длинноват,- подумал Омар снисходительно,- но точен и красочен. Ему бы, этому Али Джафару, к его ясному природному уму - да образованность! Настоящую, высокую образованность, какой, например, обладает шейх Назир. А не ту ущербную, ложную, которой кичится жалкий обыватель".
   - И друга возьми с собой,- говорит девушка.- Найдется и для него утеха.
   Небольшой глинобитный дом на отшибе. Здесь уже все готово: жаркое, сласти, вино. Девушка обнимает,- какие длинные острые ногти!- жарко целует гостя, и он совсем теряет голову.
   - Ты пока отдыхай, пей вино,- говорит ему девушка, широкие бедра которой едва проходят в дверь, а талия столь тонка, что может уместиться в двух его сомкнутых ладонях,- а я сбегаю за подругой.
   Слава богу, у него был острый слух. Она шепчет в прихожей его приятелю:
   - Постарайся, братец, крепко его напоить, снять кинжал. Вернусь с сестрицей - зарежем, попируем. Он свеж, хорошо упитан, мясо, наверное, очень вкусное, нежное!
   Он услыхал, как она облизнулась. Вот тебе на! Куда его занесло? Парень сразу отрезвел, вскочил, кинулся в прихожую, размахивая кинжалом.
   - Куда ты?- кричит приятель каким-то чужим, изменившимся голосом.
   - Милый, останься!- стонет красотка.
   - Прочь!- Юноша выскочил в темноту и побежал на огонек в глубь селения, чтобы найти там пристанище. Видит, у одной калитки стоит приятного вида старуха с фонарем в руках.
   - Что с тобою, сын мой?
   - Спрячь меня скорее, мать!
   Она поспешно завела его во двор, усадила на коврик под развесистой шелковицей. Кликнула старика. Несчастный рассказал им о своих приключениях.
   - Глупый,- вздохнул старик жалеючи.- Эта девка - ведьма, гуль-людоед, и приятель твой - ее брат, тоже оборотень. Острый слух тебя спас. Ложись, отдыхай. Здесь никто тебя не тронет. Утром отведу домой.
   Гость, успокоившись, задремал. И вдруг сквозь дремоту слышит их разговор на террасе:
   - Не надо спешить. Спугнем. Пусть уснет покрепче, тогда и займемся. Нож готов?
   - Ox, давно я не ела человечины.
   Где уж тут спать! Он дождался, когда они уйдут в жилье, перелез через ограду - и бросился в степь. Нагоняет его на дороге всадник:
   - От гулей бежишь? Проклятое селение! Я сам едва уве рнулся. Садись скорей на лошадь за моей спиной, довезу до городских ворот. Не дай бог, они всей гурьбою кинутся в погоню.
   Горожанин, пообещав ему денег, уселся на лошадь. Всадник пустил ее вскачь, съехал с дороги - и во весь дух помчался по сухой степной траве к далекому костру.
   - Куда везешь?- кричит испуганный парень.
   - Молчи!- злобно шипит таинственный всадник и поворачивает к нему черное лицо с желтыми горящими глазами.- Удрать вздумал от нас? Нет уж, хочешь не хочешь, мы тебя этой ночью зажарим. Золото нам ни к чему.- И обхватывает его волосатой рукой...
   И обратился юноша с тайной мыслью к богу: "Избавь от злого духа!"- и всадил свой кинжал черному всаднику в спину. Всадил и спрыгнул. Повалил зловонный дым, запахло серой. Конь и всадник с диким воем исчезли в ночной темноте.
   Только к рассвету, усталый, истерзанный, с сокрушенным сердцем, достиг наш искатель приключений городских ворот. Оказалось, он поседел за эту ночь. Больше он не ходил на свидания с незнакомыми красивыми девицами. Каково, э?..
   Омар не выносил рассказов о сверхъестественном. Немало он настрадался в детских снах от черных, мохнатых, красноротых чертей, лезших ночами в окна и двери. Они отравили ему радость детства. Может, именно из-за нелепых басен об адских муках и бесах и охладел он столь рано к так называемой истинной вере.
   - Как жить на свете,- сказал Омар с дрожью в голосе,- если видеть во всех встречных: красивых девушках, приятелях, сердобольных соседях, путниках на дороге - людоедов-гулей?
   - Во всех встречных не надо их видеть,- молвил Али Джафар.- Но остерегаться - надо. Следует помнить: один из десяти или даже из трех - непременно мерзкий оборотень, гуль-людоед.
   - Ну, ты скажешь! Может, ты тоже - гуль?
   - Я? Эх! Будь я гулем... знал бы, кого сожрать.
   - Уж не меня ли?- проворчал кто-то в темноте у открытого входа.
   - А, Юнус,- хмуро кивнул Али Джафар.- Входи, садись.
   В каморку ввалился, сразу стеснив двух приятелей, усатый, широкий и плоский, точно надгробная плита, человек с желтым опухшим лицом, с висячими мешками под глазами. Похоже, наркоман, заядлый курильщик хашиша.
   - Почему так поздно жжешь светильник,- хозяйского масла не жалко? Я доложу господину. А ты кто такой?- набросился он на Омара.
   - Приезжий.
   - Откуда? Почему здесь?
   "Ну, началось,- с тоскою подумал Омар.- Почем в Нишапуре ослиные уши, почем в Нишапуре собачий хвост..." Нет, о ценах Юнус не стал его расспрашивать. Его занимала личность самого Омара: как зовут, чей он сын, богат ли родитель, что знает приезжий, что умеет, зачем он прибыл в Самарканд.
   - Если б сей муж,- с усмешкой сказал молодой нишапурец Али Джафару,- обратил все свое неисчерпаемое любопытство на приобретение полезных знаний, он стал бы самым ученым человеком в Мавераннахре.
   - Может, ты совершил в Нишапуре какое-нибудь страшное преступление, из-за которого тебе пришлось бежать?-продолжал дознание подозрительный усач.
   - Да,- вздохнул Омар.- Я напал в ночной темноте на юную дочь шейха медресе.
   - И?
   - И сделал над нею насилие. Но затем оказалось, что это был сам старый шейх...
   - Чего ты привязался к человеку?- обозлился Али Джафар.- Оставь его в покое.
   - Я должен все знать, чтоб доложить хозяину,- строго сказал Юнус.
   - Ему без тебя все известно! Омар - гость судьи судей. И если он завтра пожалуется господину, тебе будет худо. Приказано: болтовней приезжего не донимать.
   - Да?- смутился Юнус.- А мне... э-э... приказано содержать усадьбу в порядке. Ладно,- вздохнул усатый примирительно,-пусть приезжий даст мне дирхем, и я Уйду.
   - Дирхем?- удивился Омар.- За что?
   - Я - дворецкий. Тут все в моих руках.
   "Дай",- тайком кивнул Али Джафар.
   - Не дашь - житья тебе не будет в этом доме,- сказал он после.- Подлый человек. Тысячу каверз выдумать может. На каждом шагу станет тебе досаждать. Всех слуг держит в страхе. Деньги у нас вымогает. Я тоже давеча сунул ему дирхем. Тьфу!
   "О боже!- подумал Омар сокрушенно.- Мне-то что до их убогих страстей? Чем дурацкий Юнус причастен к миру звезд и таинственных чисел, и чем я, со своими звездами и числами, причастен к пустяковой возне тупых людишек? Дадут мне заниматься тем, к чему лежит душа, что я умею, или так и затянут в свое мерзкое болото?"