Страница:
Все, кто были в кофейне, дружно хохотали. Не выдержал даже уста Хаджи, который стоял, облокотившись о стойку. Он смеялся, вытирая глаза полотенцем, висевшим у него через плечо.
– У глупости и невежества пределов нет, – сказал Хаки. – Тут таких чудес можно ожидать, что нормальному человеку и во сне не приснятся!
– Да, ничего не скажешь! Сильно правительство, – насмешливо произнес Хамди.
– Да мы-то сами, выходит, сильнее, коли его терпим, – подхватил джа Хасан.
– Тс-с-с! Керим идет! – крикнул уста Хаджи.
– Ну, я пошел. – Джа Хасан поднялся, взял палку, прислоненную к стулу, и попрощался с каждым за руку. – Люди нынче свою биографию и ту позабыли, а эта сволочь ищет, как бы поподробнее узнать чужую.
– А кто этот Керим? – спросил Скэндер.
– Он из тех, о ком только после смерти можно сказать хорошее, – ответил джа Хасан.
– О таких и после смерти ничего хорошего не скажешь, – сказал Хамди.
– До свидания, молодой человек! Гляди там во все глаза, чтобы умным приехал. Уста, запиши за мной кофе Скэндера.
На пороге появился худой человек в кепке и кителе, в узких штанах, заправленных в черные сапоги. У него было по-лисьи вытянутое лицо, с тонкой ниточкой усов. Он сел за столик рядом со стойкой.
– Одно кофе, не очень сладкое.
– Сию минуту.
Человек внимательно посмотрел на джа Хасана, который, медленно волоча ноги, шел к выходу, потом перевел взгляд на Скэндера.
– Что за парень, вон там?
– Где?
– У окна.
– Хамди.
– Да не он, тот, другой.
– Ты его не знаешь?
– Нет.
– Да это же племянник Мусы-эфенди.
– Ну да!
В кофейню вошел миниатюрный человечек в новом, в обтяжку костюме, с тростью. Повеяло лавандой.
– А вот и господин Рефат, – сказал уста Хаджи, отходя от стола.
– Доброе утро, господин Керим!
– Доброе утро, господин Рефат.
– Что нового? – Вошедший присел к столику.
– И вы у меня спрашиваете, что нового? – громко, чтобы слышали все, начал Керим. – Откуда мне знать? Кто я такой? Агент по продаже недвижимости. Слоняюсь целыми днями по кофейням, не подвернется ли где клиент. Вот захотите дом купить, тогда – да, обращайтесь ко мне. А что до новостей, так их лучше вас никто не знает, ваша милость, недаром ведь вы все с начальством водитесь.
– Поймали вы меня, поймали, господин Керим.
– Вот видите?
– Хаджи, принеси-ка мне стакан воды, запить это несчастное лекарство.
Рефат достал из кармана таблетки.
– Позавчера был во дворце, – похвастался он, запив таблетку водой. – Во дворце был, так-то, – громко повторил он, поглядывая, какое впечатление произвели его слова.
– Что-то я не пойму, господин Рефат. С чего это вы оказались во дворце?
– Неужто забыли? Позавчера же была годовщина монархии.
– Ах да! Значит, и вас пригласили?
– Ну а как же! Вот и приглашение… – Он стал шарить по карманам. – Хотя, нет, оказывается, в другом костюме приглашение-то! Ну и повеселились же мы, душа моя, господин Керим. Шампанское лилось, как вода из крана. А закуски! Жареное мясо под майонезом, рыба, птица, торты – столы ломились. Посмотрели бы вы на Гафур-бея, когда он поддал как следует.
– Да, выпить он любит.
– И еще как пьет-то, литрами дует. Набрался он, значит, а я ему и говорю: «Давай-ка, Гафур-бей, споем». Ну и затянули. Кругом все глазеют на нас! Тут подходит к нам полковник Осман Газепи. «Давай, – говорит, – Гафур-бей, спляшем с тобой, как в Колёнье». – «Сам, – отвечает, – пляши, господин Осман, а я вовсе не из Колёньи». Ты думаешь, господин Осман на попятную? Пошел в пляс сам, такие антраша посреди зала выделывал. Все животы надорвали со смеху.
– А его высокое величество был?
– Был, а как же. А мундир ему как идет, просто загляденье, вся грудь в орденах! Клянусь богом, на всей земле не сыскать такого красивого мужчины, как наш король! Протягивает он мне руку да и говорит: «Как поживаешь, господин Рефат?» – «Хорошо, – говорю, – ваше высокое величество». – «Здорово поешь, молодец!» – говорит и по плечу похлопал. А у меня душа надрывается, кусок в горло не идет!
– Почему?
– Да ведь его высокое величество за весь вечер, бедный, в рот ничего не взял! Перед ним закуски, все, что душе угодно, а он скушал только чашечку простокваши! – Голос господина Рефата задрожал, выражая сочувствие, потом перешел почти в рыдание. – Не поверите, господин Керим, только чашечку простокваши и скушал! Ему доктора запретили! – Он вынул платок и приложил к глазам.
Один подмастерье поднялся и вышел. Второй пересел за соседний столик. Хаки познакомил его со Скэндером.
– Петро-пекарь.
– Очень рад.
– Ну и как дела, Петро? – спросил Хамди.
– Неплохо.
– От тебя разве другое услышишь! – усмехнулся Хаки. – Знаешь, Скэндер, он, даже если в канаве будет помирать, и то ответит: неплохо.
– Но ведь и вправду бывает намного хуже.
– Бывает и лучше.
– Ты сегодня выходной?
– Да. До обеда.
– По скольку часов в день работаешь? – спросил Скэндер.
– По восемнадцать. А выходной – полдня в неделю. Видишь, во что мы превратились, пожелтели, как чахоточные. Спим на земле, укрываемся мешками из-под муки.
– В Тиране много пекарен?
– Да, наверно, штук семьдесят наберется, только их все меньше становится.
– Почему?
– Прибыли нет. Многие закрываются. Представь: мука с дурресской мукомольни идет по пятнадцать франков за центнер, а в ней чего только не намешано – фасоль, рис и еще бог весть что. Мукомольни наживаются, за помол по четыре франка с центнера дерут, а то и еще накидывают, и все это за наш счет. Но ведь бывает и похуже!
– Еще хуже?
– Уж нам-то, пекарям, известно, Хаки. Мы видим, кто, сколько и какого хлеба каждый день покупает, кто приносит запекать мясо, кто картошку, кто одну кукурузу, а кто и вовсе ничего не приносит.[53] Мы выпекаем только кукурузный хлеб, так есть семьи, которые и такой не каждый день видят. Нищета заела.
– Но ведь вы печете и пироги, и сладости.
– Пироги, сладости, кур, мясо приносят одни беи, торговцы да чиновники. Ох, посмотрел бы ты, что творится иногда у нас! Случается, какой-нибудь бедолага возьмет пирог бея вместо своей кукурузной лепешки или кто-нибудь стащит курицу у жены торговца, такое тут поднимется! Всю жандармерию на ноги поднимут, пока разберутся.
У входа в кофейню остановился человек в шароварах и высокой телеше. Донесся крик:
– Эй! Слушайте! Слушайте! Сообщается народу, что…
Уста Хаджи подошел к двери.
– Что там?
– Глашатай, господин Керим.
– Что говорит?
– Ничего особенного, – ответил уста Хаджи, снова возвращаясь за стойку. – Правительство запретило народные снадобья.
– И правильно сделало, – сказал господин Рефат.
– Но разве народ может покупать лекарства у докторов? – возмутился уста Хаджи.
– Захочет, так сможет, – отрезал господин Рефат.
– Послушайте, господин Рефат, а не вас ли я вчера видал с туристами?
– Меня, господин Керим. Вызывает меня сам министр, господин Муса Юка. «Послушай, – говорит, – господин Рефат. Ты такой образованный, столько языков знаешь, окажи нам услугу – проведи по городу группу иностранных журналистов». С большим удовольствием, отвечаю.
Господин Рефат рассказывал громко, чтобы было слышно всем.
– Ну и что говорили туристы?
– Много хорошего. «Какая прекрасная страна!» Знаешь, что мне один из них сказал? «Честно говоря, я думал, Албания в очень тяжелом положении, а вы, оказывается, процветаете, заметно ушли вперед». Я ему рассказал, какой отсталой была Албания во времена Турции, а нынче король Зогу ведет нас вперед к цивилизации. У нас хорошо организованная жандармерия, современная армия с казармами, институт «Мать-королева», то, другое – все ему перечислил. Он удивился. «О! – говорит. – Так вы просто не умеете себя рекламировать!» И прямо в точку попал. Не умеем мы, господин Керим, ох, не умеем мы себя подать. Нынче ведь такие крупные государства, как Италия или Германия например, только на рекламе и держатся. Они своей пропагандой весь мир убедили, что народ у них сплочен и нация едина.
– Вы правы, господин Рефат. С пропагандой у нас плохо… Ведь имея то, чего мы добились под руководством его высокого величества, мы весь мир могли бы удивить!
– Именно. Вот я встретил позавчера премьер-министра, так и сказал ему…
– Извините, мне надо уйти по делу, – перебил его собеседник.
– Да погодите чуть-чуть, дайте рассказать, о чем мы говорили с премьером.
– Нет, нет, тороплюсь! До свидания!
Обиженный господин Рефат остался в одиночестве. Господин Керим в дверях столкнулся с молодым человеком, как раз входившим в кофейню. Тот на шаг отступил, освободив ему путь, а войдя, направился прямо к своим товарищам.
– А вот и Джемаль, – сказал Хаки.
– Извините, друзья! Я немного опоздал, – проговорил он, садясь за столик.
– Едем?
– Машина придет к муниципалитету.
– Не опоздает?
– Самое большее на час.
– Кофе выпьешь?
– Не хочу. А что за господин вышел сейчас отсюда?
– Не знаешь его?
– Нет.
– Запомни.
– Зачем?
– Это шпик.
Господин Рефат, помахивая тростью, тоже вышел из кофейни.
– Ищейка, – сказал Хамди. – Целыми днями рыщет по кафе да по улицам, подслушивает, кто что говорит. Этим и живет.
– Подлое занятие! – громко сказал Петро.
– И не говори, – поддержал Джемаль. – По-моему, нет гнуснее людей, чем шпики. У таких ни чести, ни совести, ни отечества. Они и близких своих выследят и продадут. Откуда они берут информацию – у своих друзей, родных, которые им доверяют, выкладывают все без утайки, а они этим пользуются. А наши шпики вообще самые подлые, они ведь кому только не служили: Турции, Австрии, Италии.
– И дальше готовы кому хочешь служить, – добавил Хаки.
– А когда им ничего не удается пронюхать, выдумывают, – сказал Петро.
– Ахмет Зогу и не думает о том, что надо как-то охранять государственные тайны, – сказал Хаки. – Да что говорить! Он всю оборону страны отдал в руки иностранцам. А своих агентов использует как ищеек, поручая им выслеживать противников режима.
– Правильно сделали французы: взяли и расстреляли своих шпиков в Корче, – сказал Петро.
– Правда? Я об этом не слыхал.
– Да. Перед уходом французских войск из Корчи собрали всех шпиков по списку, устроили им хороший ужин, а на следующий день всех расстреляли.
– Не сделай они этого, – заметил Хамди, – шпики стали бы служить тем, кто пришел после французов, и выдали бы все секреты французской разведки.
– Таково их ремесло, – сказал Джемаль. – Их используют, пока нужны, выжмут, как лимон, и бросят.
– Виктор Гюго заставил Жавера покончить с собой, – вспомнил Хаки.
– Виктор Гюго был романтик, – сказал Джемаль. – Самоубийство – лучший исход для шпика, кроме того, если шпик кончает с собой, значит, не до конца еще потерял совесть и человеческое достоинство.
– Смотрите, смотрите! – закричал уста Хаджи из-за стойки. – Господин Тефик опять принялся за свою забаву!
Все посмотрели на улицу.
Молотки медников умолкли, и стало совсем тихо. Два-три раза прогремел молот в кузнице и тоже смолк.
– Что там происходит? – спросил Хаки.
– Господин Тефик привязал за ниточку золотой франк и положил посреди дороги. Он каждый день так забавляется, – пояснил уста Хаджи, выходя на порог, чтобы лучше было видно.
Ремесленники в своих лавках делали вид, будто заняты работой, а на самом деле украдкой поглядывали за прилично одетым господином, который приближался к тому месту, где лежал франк. Господин Тефик, торговец мануфактурой, в одной руке держал конец нитки, а другой будто бы выводил что-то в большой амбарной книге, не отрывая глаз от прохожего.
Но прохожий не заметил франк и прошествовал мимо.
Как только он миновал «приманку», дружно застучали молотки медников, загремел молот в кузнице, все спешили наверстать упущенное время.
– Не заметил, – заключил уста Хаджи, возвращаясь за стойку.
– Забавляются! – презрительно проговорил Петро. – Морочат людей.
– А что им еще делать-то? Работы все одно мало! – сказал Хамди.
– Застой кругом, – добавил Хаки.
Джемаль посмотрел на часы.
– Ну что, Скэндер, пошли?
– Пойдем.
Молотки вдруг снова умолкли.
– Не шевелитесь! – крикнул уста Хаджи.
К тому месту, где лежал привязанный франк, подходил ходжа. Он шел, в задумчивости перебирая четки. Судя по старому балахону, ходжа был из деревни.
– Кажется, заметил, – воскликнул уста Хаджи.
Ходжа в самом деле увидел франк, резко остановился, но не бросился тут же его поднимать. Он сначала огляделся вокруг, не смотрит ли кто на него: господин Тефик что-то писал в амбарной книге, кузнец копался в груде железного лома, его ученик, чумазый до черноты мальчишка, дул в кузнечный мех, уставившись в потолок, медник обтирал тряпкой готовую посудину.
Ходжа уронил на землю четки и присел, чтобы вместе с ними незаметно поднять и франк, но, как ни странно, франка на месте не оказалось. Ходжа поднял четки и увидел, что монета лежит немного поодаль. Он снова посмотрел вокруг и, не глядя на франк, протянул руку, но рука ничего не нащупала – монета передвинулась еще на два шага. Он на четвереньках приблизился к ней, но она подпрыгнула у него перед носом и свалилась в открытый водосточный люк. Увидев, что франк поблескивает на дне, ходжа протянул руку, однако не достал – опустился на колени, сунул руку поглубже и вроде бы дотронулся кончиками пальцев, но опять ничего не вышло. Тогда ходжа лег на мостовую и стал шарить рукой в люке; чалма у него свалилась, обнажив лысину. Ну, еще немного. Но как раз в тот момент, когда ему показалось, что он нащупал монету и надо было только зажать ее в ладони, она вдруг выскочила из пальцев и подпрыгнула вверх, все выше и выше, и вот уже повисла у него перед глазами. Ходжа, раскрыв от удивления рот, приподнялся, двигаясь в едином ритме со странным франком, попытался встать, но уткнулся вдруг бородой в чьи-то черные шаровары, над которыми нависал круглый, как бочонок, живот. Франк исчез в руке торговца, насмешливо глядящего на ходжу.
– Что это ты ищешь, ходжа-эфенди?
– Э-э-э…
Это протяжное «э-э-э», выражавшее то ли вопрос, то ли удивление, а может, то и другое вместе, послужило сигналом к взрыву громового смеха. Хохотали мастера-медники, хохотал кузнец, захлебывался смехом его ученик, смеялись оказавшиеся поблизости прохожие, безудержно смеялся в своей кофейне уста Хаджи, вытирая глаза переброшенным через плечо полотенцем.
– Ну и провел же он его! Ну и провел! – сквозь смех повторял уста Хаджи.
Ходжа выпрямился и поспешно зашагал прочь, ругаясь сквозь зубы.
– Будьте вы все прокляты!
– Чалму, ходжа-эфенди, чалму забыли! – кричал ученик кузнеца.
Ходжа выхватил у него чалму и поспешил свернуть в ближайший переулок, чтобы поскорее уйти от этого проклятого места.
– Пошли, – сказал Джемаль.
– Пойдем.
Они поднялись. Скэндер взял свой чемодан и попрощался с уста Хаджи.
– Счастливого пути и возвращайтесь в добром здравии! – сердечно напутствовал уста Хаджи.
IX
– У глупости и невежества пределов нет, – сказал Хаки. – Тут таких чудес можно ожидать, что нормальному человеку и во сне не приснятся!
– Да, ничего не скажешь! Сильно правительство, – насмешливо произнес Хамди.
– Да мы-то сами, выходит, сильнее, коли его терпим, – подхватил джа Хасан.
– Тс-с-с! Керим идет! – крикнул уста Хаджи.
– Ну, я пошел. – Джа Хасан поднялся, взял палку, прислоненную к стулу, и попрощался с каждым за руку. – Люди нынче свою биографию и ту позабыли, а эта сволочь ищет, как бы поподробнее узнать чужую.
– А кто этот Керим? – спросил Скэндер.
– Он из тех, о ком только после смерти можно сказать хорошее, – ответил джа Хасан.
– О таких и после смерти ничего хорошего не скажешь, – сказал Хамди.
– До свидания, молодой человек! Гляди там во все глаза, чтобы умным приехал. Уста, запиши за мной кофе Скэндера.
На пороге появился худой человек в кепке и кителе, в узких штанах, заправленных в черные сапоги. У него было по-лисьи вытянутое лицо, с тонкой ниточкой усов. Он сел за столик рядом со стойкой.
– Одно кофе, не очень сладкое.
– Сию минуту.
Человек внимательно посмотрел на джа Хасана, который, медленно волоча ноги, шел к выходу, потом перевел взгляд на Скэндера.
– Что за парень, вон там?
– Где?
– У окна.
– Хамди.
– Да не он, тот, другой.
– Ты его не знаешь?
– Нет.
– Да это же племянник Мусы-эфенди.
– Ну да!
В кофейню вошел миниатюрный человечек в новом, в обтяжку костюме, с тростью. Повеяло лавандой.
– А вот и господин Рефат, – сказал уста Хаджи, отходя от стола.
– Доброе утро, господин Керим!
– Доброе утро, господин Рефат.
– Что нового? – Вошедший присел к столику.
– И вы у меня спрашиваете, что нового? – громко, чтобы слышали все, начал Керим. – Откуда мне знать? Кто я такой? Агент по продаже недвижимости. Слоняюсь целыми днями по кофейням, не подвернется ли где клиент. Вот захотите дом купить, тогда – да, обращайтесь ко мне. А что до новостей, так их лучше вас никто не знает, ваша милость, недаром ведь вы все с начальством водитесь.
– Поймали вы меня, поймали, господин Керим.
– Вот видите?
– Хаджи, принеси-ка мне стакан воды, запить это несчастное лекарство.
Рефат достал из кармана таблетки.
– Позавчера был во дворце, – похвастался он, запив таблетку водой. – Во дворце был, так-то, – громко повторил он, поглядывая, какое впечатление произвели его слова.
– Что-то я не пойму, господин Рефат. С чего это вы оказались во дворце?
– Неужто забыли? Позавчера же была годовщина монархии.
– Ах да! Значит, и вас пригласили?
– Ну а как же! Вот и приглашение… – Он стал шарить по карманам. – Хотя, нет, оказывается, в другом костюме приглашение-то! Ну и повеселились же мы, душа моя, господин Керим. Шампанское лилось, как вода из крана. А закуски! Жареное мясо под майонезом, рыба, птица, торты – столы ломились. Посмотрели бы вы на Гафур-бея, когда он поддал как следует.
– Да, выпить он любит.
– И еще как пьет-то, литрами дует. Набрался он, значит, а я ему и говорю: «Давай-ка, Гафур-бей, споем». Ну и затянули. Кругом все глазеют на нас! Тут подходит к нам полковник Осман Газепи. «Давай, – говорит, – Гафур-бей, спляшем с тобой, как в Колёнье». – «Сам, – отвечает, – пляши, господин Осман, а я вовсе не из Колёньи». Ты думаешь, господин Осман на попятную? Пошел в пляс сам, такие антраша посреди зала выделывал. Все животы надорвали со смеху.
– А его высокое величество был?
– Был, а как же. А мундир ему как идет, просто загляденье, вся грудь в орденах! Клянусь богом, на всей земле не сыскать такого красивого мужчины, как наш король! Протягивает он мне руку да и говорит: «Как поживаешь, господин Рефат?» – «Хорошо, – говорю, – ваше высокое величество». – «Здорово поешь, молодец!» – говорит и по плечу похлопал. А у меня душа надрывается, кусок в горло не идет!
– Почему?
– Да ведь его высокое величество за весь вечер, бедный, в рот ничего не взял! Перед ним закуски, все, что душе угодно, а он скушал только чашечку простокваши! – Голос господина Рефата задрожал, выражая сочувствие, потом перешел почти в рыдание. – Не поверите, господин Керим, только чашечку простокваши и скушал! Ему доктора запретили! – Он вынул платок и приложил к глазам.
Один подмастерье поднялся и вышел. Второй пересел за соседний столик. Хаки познакомил его со Скэндером.
– Петро-пекарь.
– Очень рад.
– Ну и как дела, Петро? – спросил Хамди.
– Неплохо.
– От тебя разве другое услышишь! – усмехнулся Хаки. – Знаешь, Скэндер, он, даже если в канаве будет помирать, и то ответит: неплохо.
– Но ведь и вправду бывает намного хуже.
– Бывает и лучше.
– Ты сегодня выходной?
– Да. До обеда.
– По скольку часов в день работаешь? – спросил Скэндер.
– По восемнадцать. А выходной – полдня в неделю. Видишь, во что мы превратились, пожелтели, как чахоточные. Спим на земле, укрываемся мешками из-под муки.
– В Тиране много пекарен?
– Да, наверно, штук семьдесят наберется, только их все меньше становится.
– Почему?
– Прибыли нет. Многие закрываются. Представь: мука с дурресской мукомольни идет по пятнадцать франков за центнер, а в ней чего только не намешано – фасоль, рис и еще бог весть что. Мукомольни наживаются, за помол по четыре франка с центнера дерут, а то и еще накидывают, и все это за наш счет. Но ведь бывает и похуже!
– Еще хуже?
– Уж нам-то, пекарям, известно, Хаки. Мы видим, кто, сколько и какого хлеба каждый день покупает, кто приносит запекать мясо, кто картошку, кто одну кукурузу, а кто и вовсе ничего не приносит.[53] Мы выпекаем только кукурузный хлеб, так есть семьи, которые и такой не каждый день видят. Нищета заела.
– Но ведь вы печете и пироги, и сладости.
– Пироги, сладости, кур, мясо приносят одни беи, торговцы да чиновники. Ох, посмотрел бы ты, что творится иногда у нас! Случается, какой-нибудь бедолага возьмет пирог бея вместо своей кукурузной лепешки или кто-нибудь стащит курицу у жены торговца, такое тут поднимется! Всю жандармерию на ноги поднимут, пока разберутся.
У входа в кофейню остановился человек в шароварах и высокой телеше. Донесся крик:
– Эй! Слушайте! Слушайте! Сообщается народу, что…
Уста Хаджи подошел к двери.
– Что там?
– Глашатай, господин Керим.
– Что говорит?
– Ничего особенного, – ответил уста Хаджи, снова возвращаясь за стойку. – Правительство запретило народные снадобья.
– И правильно сделало, – сказал господин Рефат.
– Но разве народ может покупать лекарства у докторов? – возмутился уста Хаджи.
– Захочет, так сможет, – отрезал господин Рефат.
– Послушайте, господин Рефат, а не вас ли я вчера видал с туристами?
– Меня, господин Керим. Вызывает меня сам министр, господин Муса Юка. «Послушай, – говорит, – господин Рефат. Ты такой образованный, столько языков знаешь, окажи нам услугу – проведи по городу группу иностранных журналистов». С большим удовольствием, отвечаю.
Господин Рефат рассказывал громко, чтобы было слышно всем.
– Ну и что говорили туристы?
– Много хорошего. «Какая прекрасная страна!» Знаешь, что мне один из них сказал? «Честно говоря, я думал, Албания в очень тяжелом положении, а вы, оказывается, процветаете, заметно ушли вперед». Я ему рассказал, какой отсталой была Албания во времена Турции, а нынче король Зогу ведет нас вперед к цивилизации. У нас хорошо организованная жандармерия, современная армия с казармами, институт «Мать-королева», то, другое – все ему перечислил. Он удивился. «О! – говорит. – Так вы просто не умеете себя рекламировать!» И прямо в точку попал. Не умеем мы, господин Керим, ох, не умеем мы себя подать. Нынче ведь такие крупные государства, как Италия или Германия например, только на рекламе и держатся. Они своей пропагандой весь мир убедили, что народ у них сплочен и нация едина.
– Вы правы, господин Рефат. С пропагандой у нас плохо… Ведь имея то, чего мы добились под руководством его высокого величества, мы весь мир могли бы удивить!
– Именно. Вот я встретил позавчера премьер-министра, так и сказал ему…
– Извините, мне надо уйти по делу, – перебил его собеседник.
– Да погодите чуть-чуть, дайте рассказать, о чем мы говорили с премьером.
– Нет, нет, тороплюсь! До свидания!
Обиженный господин Рефат остался в одиночестве. Господин Керим в дверях столкнулся с молодым человеком, как раз входившим в кофейню. Тот на шаг отступил, освободив ему путь, а войдя, направился прямо к своим товарищам.
– А вот и Джемаль, – сказал Хаки.
– Извините, друзья! Я немного опоздал, – проговорил он, садясь за столик.
– Едем?
– Машина придет к муниципалитету.
– Не опоздает?
– Самое большее на час.
– Кофе выпьешь?
– Не хочу. А что за господин вышел сейчас отсюда?
– Не знаешь его?
– Нет.
– Запомни.
– Зачем?
– Это шпик.
Господин Рефат, помахивая тростью, тоже вышел из кофейни.
– Ищейка, – сказал Хамди. – Целыми днями рыщет по кафе да по улицам, подслушивает, кто что говорит. Этим и живет.
– Подлое занятие! – громко сказал Петро.
– И не говори, – поддержал Джемаль. – По-моему, нет гнуснее людей, чем шпики. У таких ни чести, ни совести, ни отечества. Они и близких своих выследят и продадут. Откуда они берут информацию – у своих друзей, родных, которые им доверяют, выкладывают все без утайки, а они этим пользуются. А наши шпики вообще самые подлые, они ведь кому только не служили: Турции, Австрии, Италии.
– И дальше готовы кому хочешь служить, – добавил Хаки.
– А когда им ничего не удается пронюхать, выдумывают, – сказал Петро.
– Ахмет Зогу и не думает о том, что надо как-то охранять государственные тайны, – сказал Хаки. – Да что говорить! Он всю оборону страны отдал в руки иностранцам. А своих агентов использует как ищеек, поручая им выслеживать противников режима.
– Правильно сделали французы: взяли и расстреляли своих шпиков в Корче, – сказал Петро.
– Правда? Я об этом не слыхал.
– Да. Перед уходом французских войск из Корчи собрали всех шпиков по списку, устроили им хороший ужин, а на следующий день всех расстреляли.
– Не сделай они этого, – заметил Хамди, – шпики стали бы служить тем, кто пришел после французов, и выдали бы все секреты французской разведки.
– Таково их ремесло, – сказал Джемаль. – Их используют, пока нужны, выжмут, как лимон, и бросят.
– Виктор Гюго заставил Жавера покончить с собой, – вспомнил Хаки.
– Виктор Гюго был романтик, – сказал Джемаль. – Самоубийство – лучший исход для шпика, кроме того, если шпик кончает с собой, значит, не до конца еще потерял совесть и человеческое достоинство.
– Смотрите, смотрите! – закричал уста Хаджи из-за стойки. – Господин Тефик опять принялся за свою забаву!
Все посмотрели на улицу.
Молотки медников умолкли, и стало совсем тихо. Два-три раза прогремел молот в кузнице и тоже смолк.
– Что там происходит? – спросил Хаки.
– Господин Тефик привязал за ниточку золотой франк и положил посреди дороги. Он каждый день так забавляется, – пояснил уста Хаджи, выходя на порог, чтобы лучше было видно.
Ремесленники в своих лавках делали вид, будто заняты работой, а на самом деле украдкой поглядывали за прилично одетым господином, который приближался к тому месту, где лежал франк. Господин Тефик, торговец мануфактурой, в одной руке держал конец нитки, а другой будто бы выводил что-то в большой амбарной книге, не отрывая глаз от прохожего.
Но прохожий не заметил франк и прошествовал мимо.
Как только он миновал «приманку», дружно застучали молотки медников, загремел молот в кузнице, все спешили наверстать упущенное время.
– Не заметил, – заключил уста Хаджи, возвращаясь за стойку.
– Забавляются! – презрительно проговорил Петро. – Морочат людей.
– А что им еще делать-то? Работы все одно мало! – сказал Хамди.
– Застой кругом, – добавил Хаки.
Джемаль посмотрел на часы.
– Ну что, Скэндер, пошли?
– Пойдем.
Молотки вдруг снова умолкли.
– Не шевелитесь! – крикнул уста Хаджи.
К тому месту, где лежал привязанный франк, подходил ходжа. Он шел, в задумчивости перебирая четки. Судя по старому балахону, ходжа был из деревни.
– Кажется, заметил, – воскликнул уста Хаджи.
Ходжа в самом деле увидел франк, резко остановился, но не бросился тут же его поднимать. Он сначала огляделся вокруг, не смотрит ли кто на него: господин Тефик что-то писал в амбарной книге, кузнец копался в груде железного лома, его ученик, чумазый до черноты мальчишка, дул в кузнечный мех, уставившись в потолок, медник обтирал тряпкой готовую посудину.
Ходжа уронил на землю четки и присел, чтобы вместе с ними незаметно поднять и франк, но, как ни странно, франка на месте не оказалось. Ходжа поднял четки и увидел, что монета лежит немного поодаль. Он снова посмотрел вокруг и, не глядя на франк, протянул руку, но рука ничего не нащупала – монета передвинулась еще на два шага. Он на четвереньках приблизился к ней, но она подпрыгнула у него перед носом и свалилась в открытый водосточный люк. Увидев, что франк поблескивает на дне, ходжа протянул руку, однако не достал – опустился на колени, сунул руку поглубже и вроде бы дотронулся кончиками пальцев, но опять ничего не вышло. Тогда ходжа лег на мостовую и стал шарить рукой в люке; чалма у него свалилась, обнажив лысину. Ну, еще немного. Но как раз в тот момент, когда ему показалось, что он нащупал монету и надо было только зажать ее в ладони, она вдруг выскочила из пальцев и подпрыгнула вверх, все выше и выше, и вот уже повисла у него перед глазами. Ходжа, раскрыв от удивления рот, приподнялся, двигаясь в едином ритме со странным франком, попытался встать, но уткнулся вдруг бородой в чьи-то черные шаровары, над которыми нависал круглый, как бочонок, живот. Франк исчез в руке торговца, насмешливо глядящего на ходжу.
– Что это ты ищешь, ходжа-эфенди?
– Э-э-э…
Это протяжное «э-э-э», выражавшее то ли вопрос, то ли удивление, а может, то и другое вместе, послужило сигналом к взрыву громового смеха. Хохотали мастера-медники, хохотал кузнец, захлебывался смехом его ученик, смеялись оказавшиеся поблизости прохожие, безудержно смеялся в своей кофейне уста Хаджи, вытирая глаза переброшенным через плечо полотенцем.
– Ну и провел же он его! Ну и провел! – сквозь смех повторял уста Хаджи.
Ходжа выпрямился и поспешно зашагал прочь, ругаясь сквозь зубы.
– Будьте вы все прокляты!
– Чалму, ходжа-эфенди, чалму забыли! – кричал ученик кузнеца.
Ходжа выхватил у него чалму и поспешил свернуть в ближайший переулок, чтобы поскорее уйти от этого проклятого места.
– Пошли, – сказал Джемаль.
– Пойдем.
Они поднялись. Скэндер взял свой чемодан и попрощался с уста Хаджи.
– Счастливого пути и возвращайтесь в добром здравии! – сердечно напутствовал уста Хаджи.
IX
В деревне Роде, у болота, дни катились один за другим, однообразные и незаметные. Зима в тот год подтвердила справедливость крестьянских поговорок. Недаром говорится: гнилая зима как нищета на старости лет – зима и солому ест, зима и камни ест.
В те времена зимы поедали в Албании людей.
Кози с детьми перезимовал в том году с великим трудом, обнищал вконец; пришлось съесть даже семена, приготовленные к весеннему севу. Хорошо еще Лёни умел ставить капканы. Дождь ли, буря ли, он отправлялся в ночь из дому, пробирался по кочкам в глубь болота и расставлял капканы на диких уток и гусей. Многие из их деревни кормились таким способом. Еле-еле пережили крестьяне долгую зиму и немного приободрились лишь весной, когда потеплело, набухли почки и закудахтали куры.
В эту пору и начинаются происшествия, не очень значительные, но все же такие, которые нарушают монотонное течение дней. Не будь их, многим на старости лет и вспомнить было бы нечего.
Силя в ту зиму заметила, что старший брат стал спокойнее, рассудительнее. К ней он относился ласково, с любовью. Ни разу не повысил голоса, не прикрикнул, если и попросит о чем-либо, то всегда с улыбкой, мягко, приветливо. Раз в две-три недели он обычно отправлялся в город и возвращался ночью. В морозы, когда выдавалось свободное время, он садился у очага и читал, читал, шевеля губами, повторяя про себя слоги.
Однажды отец спросил:
– Что это у тебя за книги, Лёни?
– Это, отец, книги по истории.
– Что же ты их нам не почитаешь?
– Если хотите, могу почитать.
Так вошло у них в привычку проводить долгие декабрьские вечера у очага, слушая чтение Лёни, при свете закоптелой лампы, которую ставили на ящик и придвигали поближе к нему. Он читал медленно, время от времени останавливался и пояснял. На Вандё чтение нагоняло скуку, и он дремал на своей подстилке. Силя слушала с большим вниманием, Кози был доволен, что у него такой грамотный сын. Ему понравилась история про Скандербега, а еще больше про похождения Насреддина.
Однако Силя, которая никуда из дому не выходила, однажды заметила, что какие-то книги Лёни читает только тогда, когда остается один, а потом прячет их под застрехой.
Однажды она спросила:
– А почему ты прячешь книги?
Он в упор посмотрел на нее и ответил:
– Это книги запрещенные, Силя.
– Кто их запретил? – спросила она удивленно. Ей и в голову не приходило, что бывают запрещенные книги.
– Их запретило правительство.
– Почему?
– Потому что в них правда. Они открывают нам, беднякам, глаза, рассказывают, почему мы бедствуем и не можем выбиться из нищеты. Только смотри, никому ни слова, что у меня такие книги.
– И отцу?
– И отцу.
Она молча шила, а он снова принялся за чтение. Неожиданно она спросила:
– А если узнают, что у тебя такие книги, Лёни, что тогда будет?
– Меня посадят в тюрьму.
Она ошеломленно и испуганно взглянула на него.
– Что ты!..
– Не пугайся, Силя, не надо. Никто не узнает. Только сама никому не говори.
– Я?! Ни за что!
С того дня брат и сестра стали как-то ближе друг к другу, их объединяла тайна, известная только им двоим.
Иногда он пытался объяснить ей то, о чем читал, но она не понимала. Слушала, но потом качала головой.
– Ну хорошо, Лёни, – сказала она как-то, – вот ты говоришь, что виноваты беи. Но даже если беев не будет, все равно пахать будешь ты. Никто ведь не придет за тебя пахать.
– Конечно, нет, мы сами будем пахать.
– Значит, ничего не изменится и мы будем по-прежнему гнуть спину.
– Но мы же будем работать на самих себя. Верно, будем надрываться, но для себя ведь, не будем отдавать треть бею да десятину правительству. Будем сыты.
Она качнула головой.
– Что ты головой качаешь?
– Что-то мне не верится. Отец Митро рассказывал в церкви, что бог создал мир таким, как он есть, и люди должны добывать себе пропитание своим потом, чтобы смыть грех Адама. Мы прокляты господом богом.
– А почему только одни крестьяне прокляты? А беи и торговцы, они что, не прокляты? Разве они не люди, как все остальные?
– Откуда я знаю. Это отец Митро так говорит.
– Отец Митро врет. Сказки все это. Да и есть ли бог-то? Его беи да богачи разные придумали, чтобы пугать нас, бедняков, чтобы…
Силя ущипнула себя за щеки[54] и перекрестилась.
– Прошу тебя, Лёни, не упоминай господа, не впадай во грех!
Лёни засмеялся.
– Ну и чудная же ты!
– Не греши, а то как бы не случилось какой беды!
– Да что с нами случится-то? Разве можно жить еще хуже? Ну да ладно. Я тебе все разъясню.
– Нет уж. Имени господа не упоминай всуе.
В ту зиму Гафур-бей часто появлялся на болоте. Выстрелы его двустволки раздавались с рассвета и почти до обеда. Как-то он заглянул в лачугу Кози. Шел проливной дождь, и бей, вымокший до нитки, вбежал во двор с ружьем за плечом и крикнул:
– Есть кто дома?
Кози ставил заплаты на опинги.[55] Услышав голос, он побежал открывать и очень удивился, увидев бея.
– Пожалуйте, бей!
– Мне немного погреться, Кози.
Силя стояла на коленках и дула на огонь, чтобы поскорее сварилась фасоль в котелке. Увидев на пороге бея, она вскочила и вся зарделась, еще больше похорошев. Бей глаз не мог от нее оторвать, а она от его взгляда смутилась вконец и в растерянности принялась теребить ворот платья, прикрывая шею.
– Пожалуйте, бей! – пригласил Кози, указывая на единственную в доме табуретку.
– Твоя дочь, Кози? Здравствуй, милая!
Он старался придать своему голосу ласковый отеческий тон, но Силя не ответила. Опустив глаза, она притаилась в уголке, искоса поглядывая на бея.
Бей прислонил ружье к сундуку, уселся на табуретку, потянулся и, прищурившись, заметил:
– Как у тебя дымно, Кози.
– Да что ж поделаешь с проклятым очагом, не тянет, хоть умри.
– Что же ты, не мог себе дом получше построить?
– Да куда уж нам!
– Грех! Если хочешь, можно что-нибудь придумать, – сказал бей, поглядывая на Силю. Она сложила в углу хворост и вышла. Бей проводил ее взглядом.
Кози подбросил хворосту в огонь и поднес бею чашку горячего молока, но тот, спасаясь от дыма, поспешил уйти. До последнего момента он все поглядывал на дверь, не появится ли снова Силя, но она, принеся хворост, тут же убежала к соседям.
Узнав о неожиданном визите бея, Лёни нахмурился. Он почуял что-то недоброе, но не подал вида.
Через несколько дней к ним явился Шеме-ага, управляющий Гафур-бея. Он уселся, скрестив ноги, у очага и завел разговор с Кози. Лёни присел на сундук.
Поговорив о погоде, нынешней зиме, о том и сем, Шеме-ага приступил к делу, ради которого, очевидно, и пришел:
– Уж больно вы плохо живете, Кози. Бей был поражен, до чего вы бедны. Знаешь, что он сказал? «Жалко мне Кози, хороший он человек, столько лет верой и правдой работает на нас. Погляди, говорит, господин Шеме, нельзя ли выкроить ему землицы получше, а то ведь это грех, чтобы так человек бедствовал. Хороший у нас бей, нет его щедрее, правда, Кози?
– Хороший, господин Шеме, пошли ему господь счастья!
– Аминь! Так что ты, Кози, не упускай случая. Проси бея поменять тебе надел.
– Да, по мне, и этот хорош, господин Шеме.
– Да что ты, Кози, тут же земля бедная, ничего не родит. Почему бы тебе не попросить земли неподалеку от его дома? Вот там земля так земля, масло, а не земля. Во всей Мюзете такой не найдешь. Проси, он не откажет, как пить дать. Чем давать какому-то косовару,[56] лучше уж тебя уважить. А получишь, навсегда с нуждой распрощаешься.
Кози хорошо знал землю, о которой говорил Шеме-ага, но никак не мог решиться. Получить такую землю – об этом можно только мечтать! А с другой стороны, ему было жаль покидать свою деревню, лачугу, где столько лет жила его семья. Призадумался и Лёни, пытаясь понять, с чего вдруг бей так расщедрился? Что за этим кроется! Вполне возможно, что бей и в самом деле не хочет сдавать землю косовару, но почему он решил отдать ее именно им?
– Ну, что ты скажешь? – спросил Шеме-ага.
Тут Силя внесла чашку молока, и Лёни, заметив, каким взглядом окинул ее Шеме-ага, весь вскипел.
– Твое здоровье, Кози!
– Будьте здоровы!
– Ну, так что же ты скажешь? – снова спросил Шеме-ага, ставя чашку на поднос в руках у Сили.
– Ах, если бы так все получилось! – невольно вырвалось у Кози.
– Ну почему же не получится? Получится! Тебе надо только попросить. Приходи прямо на днях, пока бей тут, а то он не сегодня-завтра уедет в Тирану. Придешь?
Но вместо Кози ответил Лёни, кратко и резко:
– Нет, не придет!
Шеме-ага удивленно на него посмотрел и снова повернулся к Кози, как бы говоря, что ему дела нет до Лёни, он, мол, ведет разговор только с хозяином дома.
– Ну, говори, Кози, я хочу от тебя услышать ответ.
– Не придет он! – сердито повторил Лёни.
– Тебя не спрашивают. Я с хозяином говорю.
– Это одно и то же, – решительно сказал Кози. – Он тебе уже ответил. Нам и тут хорошо. Жалко оставлять свою деревню.
– Ну, как хотите, я вам добра желаю.
Шеме-ага вышел из лачуги недовольный и злой.
– Еще раз появится, я ему все ребра переломаю, – сказал Лёни отцу.
– Да за что ты на него взъелся?
– Значит, есть за что.
С этого дня Лёни старался не уходить далеко от дома. Заслышав выстрелы, он тут же бросал все и бежал домой.
Однажды он угрюмо сказал сестре:
– Было бы у меня ружье!..
Силя вздрогнула – с такой ненавистью он это произнес. Чего только не наслышалась она о беях, Лёни говорил о них изо дня в день, и она испугалась, как бы он не натворил чего.
В те времена зимы поедали в Албании людей.
Кози с детьми перезимовал в том году с великим трудом, обнищал вконец; пришлось съесть даже семена, приготовленные к весеннему севу. Хорошо еще Лёни умел ставить капканы. Дождь ли, буря ли, он отправлялся в ночь из дому, пробирался по кочкам в глубь болота и расставлял капканы на диких уток и гусей. Многие из их деревни кормились таким способом. Еле-еле пережили крестьяне долгую зиму и немного приободрились лишь весной, когда потеплело, набухли почки и закудахтали куры.
В эту пору и начинаются происшествия, не очень значительные, но все же такие, которые нарушают монотонное течение дней. Не будь их, многим на старости лет и вспомнить было бы нечего.
Силя в ту зиму заметила, что старший брат стал спокойнее, рассудительнее. К ней он относился ласково, с любовью. Ни разу не повысил голоса, не прикрикнул, если и попросит о чем-либо, то всегда с улыбкой, мягко, приветливо. Раз в две-три недели он обычно отправлялся в город и возвращался ночью. В морозы, когда выдавалось свободное время, он садился у очага и читал, читал, шевеля губами, повторяя про себя слоги.
Однажды отец спросил:
– Что это у тебя за книги, Лёни?
– Это, отец, книги по истории.
– Что же ты их нам не почитаешь?
– Если хотите, могу почитать.
Так вошло у них в привычку проводить долгие декабрьские вечера у очага, слушая чтение Лёни, при свете закоптелой лампы, которую ставили на ящик и придвигали поближе к нему. Он читал медленно, время от времени останавливался и пояснял. На Вандё чтение нагоняло скуку, и он дремал на своей подстилке. Силя слушала с большим вниманием, Кози был доволен, что у него такой грамотный сын. Ему понравилась история про Скандербега, а еще больше про похождения Насреддина.
Однако Силя, которая никуда из дому не выходила, однажды заметила, что какие-то книги Лёни читает только тогда, когда остается один, а потом прячет их под застрехой.
Однажды она спросила:
– А почему ты прячешь книги?
Он в упор посмотрел на нее и ответил:
– Это книги запрещенные, Силя.
– Кто их запретил? – спросила она удивленно. Ей и в голову не приходило, что бывают запрещенные книги.
– Их запретило правительство.
– Почему?
– Потому что в них правда. Они открывают нам, беднякам, глаза, рассказывают, почему мы бедствуем и не можем выбиться из нищеты. Только смотри, никому ни слова, что у меня такие книги.
– И отцу?
– И отцу.
Она молча шила, а он снова принялся за чтение. Неожиданно она спросила:
– А если узнают, что у тебя такие книги, Лёни, что тогда будет?
– Меня посадят в тюрьму.
Она ошеломленно и испуганно взглянула на него.
– Что ты!..
– Не пугайся, Силя, не надо. Никто не узнает. Только сама никому не говори.
– Я?! Ни за что!
С того дня брат и сестра стали как-то ближе друг к другу, их объединяла тайна, известная только им двоим.
Иногда он пытался объяснить ей то, о чем читал, но она не понимала. Слушала, но потом качала головой.
– Ну хорошо, Лёни, – сказала она как-то, – вот ты говоришь, что виноваты беи. Но даже если беев не будет, все равно пахать будешь ты. Никто ведь не придет за тебя пахать.
– Конечно, нет, мы сами будем пахать.
– Значит, ничего не изменится и мы будем по-прежнему гнуть спину.
– Но мы же будем работать на самих себя. Верно, будем надрываться, но для себя ведь, не будем отдавать треть бею да десятину правительству. Будем сыты.
Она качнула головой.
– Что ты головой качаешь?
– Что-то мне не верится. Отец Митро рассказывал в церкви, что бог создал мир таким, как он есть, и люди должны добывать себе пропитание своим потом, чтобы смыть грех Адама. Мы прокляты господом богом.
– А почему только одни крестьяне прокляты? А беи и торговцы, они что, не прокляты? Разве они не люди, как все остальные?
– Откуда я знаю. Это отец Митро так говорит.
– Отец Митро врет. Сказки все это. Да и есть ли бог-то? Его беи да богачи разные придумали, чтобы пугать нас, бедняков, чтобы…
Силя ущипнула себя за щеки[54] и перекрестилась.
– Прошу тебя, Лёни, не упоминай господа, не впадай во грех!
Лёни засмеялся.
– Ну и чудная же ты!
– Не греши, а то как бы не случилось какой беды!
– Да что с нами случится-то? Разве можно жить еще хуже? Ну да ладно. Я тебе все разъясню.
– Нет уж. Имени господа не упоминай всуе.
В ту зиму Гафур-бей часто появлялся на болоте. Выстрелы его двустволки раздавались с рассвета и почти до обеда. Как-то он заглянул в лачугу Кози. Шел проливной дождь, и бей, вымокший до нитки, вбежал во двор с ружьем за плечом и крикнул:
– Есть кто дома?
Кози ставил заплаты на опинги.[55] Услышав голос, он побежал открывать и очень удивился, увидев бея.
– Пожалуйте, бей!
– Мне немного погреться, Кози.
Силя стояла на коленках и дула на огонь, чтобы поскорее сварилась фасоль в котелке. Увидев на пороге бея, она вскочила и вся зарделась, еще больше похорошев. Бей глаз не мог от нее оторвать, а она от его взгляда смутилась вконец и в растерянности принялась теребить ворот платья, прикрывая шею.
– Пожалуйте, бей! – пригласил Кози, указывая на единственную в доме табуретку.
– Твоя дочь, Кози? Здравствуй, милая!
Он старался придать своему голосу ласковый отеческий тон, но Силя не ответила. Опустив глаза, она притаилась в уголке, искоса поглядывая на бея.
Бей прислонил ружье к сундуку, уселся на табуретку, потянулся и, прищурившись, заметил:
– Как у тебя дымно, Кози.
– Да что ж поделаешь с проклятым очагом, не тянет, хоть умри.
– Что же ты, не мог себе дом получше построить?
– Да куда уж нам!
– Грех! Если хочешь, можно что-нибудь придумать, – сказал бей, поглядывая на Силю. Она сложила в углу хворост и вышла. Бей проводил ее взглядом.
Кози подбросил хворосту в огонь и поднес бею чашку горячего молока, но тот, спасаясь от дыма, поспешил уйти. До последнего момента он все поглядывал на дверь, не появится ли снова Силя, но она, принеся хворост, тут же убежала к соседям.
Узнав о неожиданном визите бея, Лёни нахмурился. Он почуял что-то недоброе, но не подал вида.
Через несколько дней к ним явился Шеме-ага, управляющий Гафур-бея. Он уселся, скрестив ноги, у очага и завел разговор с Кози. Лёни присел на сундук.
Поговорив о погоде, нынешней зиме, о том и сем, Шеме-ага приступил к делу, ради которого, очевидно, и пришел:
– Уж больно вы плохо живете, Кози. Бей был поражен, до чего вы бедны. Знаешь, что он сказал? «Жалко мне Кози, хороший он человек, столько лет верой и правдой работает на нас. Погляди, говорит, господин Шеме, нельзя ли выкроить ему землицы получше, а то ведь это грех, чтобы так человек бедствовал. Хороший у нас бей, нет его щедрее, правда, Кози?
– Хороший, господин Шеме, пошли ему господь счастья!
– Аминь! Так что ты, Кози, не упускай случая. Проси бея поменять тебе надел.
– Да, по мне, и этот хорош, господин Шеме.
– Да что ты, Кози, тут же земля бедная, ничего не родит. Почему бы тебе не попросить земли неподалеку от его дома? Вот там земля так земля, масло, а не земля. Во всей Мюзете такой не найдешь. Проси, он не откажет, как пить дать. Чем давать какому-то косовару,[56] лучше уж тебя уважить. А получишь, навсегда с нуждой распрощаешься.
Кози хорошо знал землю, о которой говорил Шеме-ага, но никак не мог решиться. Получить такую землю – об этом можно только мечтать! А с другой стороны, ему было жаль покидать свою деревню, лачугу, где столько лет жила его семья. Призадумался и Лёни, пытаясь понять, с чего вдруг бей так расщедрился? Что за этим кроется! Вполне возможно, что бей и в самом деле не хочет сдавать землю косовару, но почему он решил отдать ее именно им?
– Ну, что ты скажешь? – спросил Шеме-ага.
Тут Силя внесла чашку молока, и Лёни, заметив, каким взглядом окинул ее Шеме-ага, весь вскипел.
– Твое здоровье, Кози!
– Будьте здоровы!
– Ну, так что же ты скажешь? – снова спросил Шеме-ага, ставя чашку на поднос в руках у Сили.
– Ах, если бы так все получилось! – невольно вырвалось у Кози.
– Ну почему же не получится? Получится! Тебе надо только попросить. Приходи прямо на днях, пока бей тут, а то он не сегодня-завтра уедет в Тирану. Придешь?
Но вместо Кози ответил Лёни, кратко и резко:
– Нет, не придет!
Шеме-ага удивленно на него посмотрел и снова повернулся к Кози, как бы говоря, что ему дела нет до Лёни, он, мол, ведет разговор только с хозяином дома.
– Ну, говори, Кози, я хочу от тебя услышать ответ.
– Не придет он! – сердито повторил Лёни.
– Тебя не спрашивают. Я с хозяином говорю.
– Это одно и то же, – решительно сказал Кози. – Он тебе уже ответил. Нам и тут хорошо. Жалко оставлять свою деревню.
– Ну, как хотите, я вам добра желаю.
Шеме-ага вышел из лачуги недовольный и злой.
– Еще раз появится, я ему все ребра переломаю, – сказал Лёни отцу.
– Да за что ты на него взъелся?
– Значит, есть за что.
С этого дня Лёни старался не уходить далеко от дома. Заслышав выстрелы, он тут же бросал все и бежал домой.
Однажды он угрюмо сказал сестре:
– Было бы у меня ружье!..
Силя вздрогнула – с такой ненавистью он это произнес. Чего только не наслышалась она о беях, Лёни говорил о них изо дня в день, и она испугалась, как бы он не натворил чего.