Страница:
Скэндер рассмеялся вместе со всеми, потом опять погрузился в размышления. «Веселятся бедняки. Находят ж они чем позабавиться. Смеются над своими мучителями. Недаром говорят: смех – оружие слабого. Это естественно. Изменить что-то они не в силах, только и могут, что посмеяться. Да уж насчет того, чтобы поднять на смех кого-то, им равных нет, от них не спасешься. Ну а тех кровопийц разве проймешь насмешками? На зверя пуля нужна!»
– Ну ладно, что было, то было, – произнес Пилё, словно угадав мысли Скэндера. – А вот дальше как будет?
– Сейчас, слава богу, эти пентюхи вроде бы оставили нас в покое, – сказал Уан.
– Только их нам и не хватает. И так еле-еле душа в теле. Что-то беи наши совсем расходились. Сколько им ни давай, все мало. Ты посмотри только, что творит Гафур-бей вместе со своими холуями! – И Пилё тяжело вздохнул, как бы прекращая разговор, но, заметив, как пугливо озирается Уан, крикнул:
– Чего это ты оглядываешься?
– Потише, Пилё, не кричи, а то услышат…
– Здесь все свои.
– Свои-то свои, да ведь нынче и у заборов есть уши, да что там, камни на дороге и те могут подслушать.
– Ну и что? Хуже не будет.
– Ну да. Бывает и похуже.
– У добра да у горя нет конца, – сказал Кози.
– Да, да, – качнул головой Пилё, словно разговаривая сам с собой. – Мы стали трусливы, как зайцы, боимся даже слово сказать о своих бедах. Вот этим-то страхом они нас и держат под пятой.
– Терпение, Пилё, терпение, бог думает и о нас.
– А бог-то чей, ихний и есть, Уан. Они его для себя приспособили. А мы пялимся на его бороду, да что толку.
– Не богохульствуй, Пилё, – вмешался Кози. – Не говори так. – Он поднял стопку и, пытаясь переменить тему разговора, обратился к Уану. – Ну и насмешил же ты нас, Уан. Дай бог, чтобы этот смех был на счастье. – Будьте здоровы!
– Удачи тебе, Кози!
Пилё залпом выпил и повернулся к учителю:
– Как вы думаете, господин Демир, почему, когда мы смеемся, всякий раз говорим: «Дай бог, чтобы на счастье»?
– Как тебе это объяснить, Пилё. Наверно, из суеверия.
– А мне кажется, мы говорим так из страха, – сказал Пилё. – Мы даже смеяться боимся. У нас так мало радости, что когда, случается, посмеемся от души, так сразу кажется, будто грех какой совершили, боимся, не к плохому ли это.
– Пилё прав, – заговорил Лёни. – Господь разделил все пополам. Одним отдал радость да веселье, а нам лишь печаль да горе. Потому стоит нам засмеяться, как уже кажется, что в грех впадаем.
– Не впадай же и ты во грех, сынок. Не упоминай всуе имя господне, – с укором сказал Уан.
– Чепуха, – отрезал Пилё. – Просто наш народ боится смеяться.
– Ну уж нет, Пилё, есть у нас и такие, что скалят зубы почем зря.
– Ну да ведь не так страшен черт, как его малюют, – сказал учитель. – И в аду бывает весна.
– Бывает, бывает, господин Демир, да только людям не до нее, коли заботы донимают. Помните, что вы говорили нам о беях?
– Другие времена, Пилё, что о них вспоминать?
Уан попытался повернуть разговор на другое: он очень боялся, что Пилё выпьет еще и тогда наговорит невесть чего. Чем дальше в лес, тем больше дров. Улучив момент, он обратился к Скэндеру:
– Знал бы ты, сынок, сколько перенес твой отец! Его кругом искали. Вот этот дед прятал его целых четыре месяца… – Он похлопал Кози по плечу. – А жандармы да эти пентюхи горцы переворошили все стога, обшарили все сараи, а найти не нашли – куда там! У деда Кози было такое местечко – днем с огнем не найдешь. Уж на что мы, и то не могли догадаться, где он его прячет. И как ты только додумался до островка на болоте, а, Кози?
– Нужда заставит – до всего додумаешься.
– Знаешь, Скэндер, три раза приходили жандармы в эту халупу, обшарили всю как есть, – добавил Пилё. – Даже из наших деревенских ни один не сообразил, что можно спрятаться на болоте.
– А островок тот далеко? – спросил Скэндер.
– Нет. Тут рядом.
– Сходим завтра, Лёни?
– Сходим.
– Там хорошее место для охоты, – сказал господин Демир. – Помнится, сидишь один круглые сутки, а утки и гуси садятся так близко, прямо хоть руками лови. Я боялся, как бы меня случайно не обнаружил какой-нибудь охотник. Лучшего места для засады на уток на всем болоте не найти.
– А еду как вы ему носили? – спросил Скэндер.
– Дед Кози обо всем позаботился, – ответил Пилё. – Даже мы ничего не замечали.
– Лёни носил, – добавил Уан. – Он тогда был совсем малец, меньше, чем Вандё сейчас, но такой чертенок: брал сумку с едой и отправлялся вроде бы на реку, а потом кругами, кругами, да и к островку.
– А лодку? Где же вы прятали лодку?
– Какая лодка! Его бы тут же заметили.
– Как же он переправлялся?
Лёни сидел опустив голову. Он чувствовал, Шпреса стоит в дверях и внимательно слушает, глядя на него.
– Расскажи Лёни, – попросил Скэндер.
– Пешком ходил.
– Пешком? Но ведь болото даже летом глубокое, а зимой и вовсе. Как же ты ходил?
– Так и ходил, Скэндер, – ответил за Лёни его отец. – Я прямо готов был выть от тоски, когда он отправлялся на болото в такой холод да босой. А что было делать? Придет он продрогший, я ему ноги разотру полотенцем, закутаю в одеяло, а снова идти надо.
– Не понимаю… – начал было Скэндер.
– Я объясню, – прервал отец. – Река когда-то протекала здесь, а потом переменила русло, тут неподалеку от дома оно и проходит. А островок – это небольшой холмик у старого русла. Зимой вода покрывает берег, но не больше чем на две-три ладони. Кто это место хорошо знает, доберется до островка без особого труда. Правда, Лёни?
– Да, да, господин Демир!
– Лёни тут все знает как свои пять пальцев, летом корову тут нас. Еще и заметок себе понаделал: тут колышки воткнул, там травинки связал, так, Лёни?
Лёни кивнул.
– Завтра обязательно меня сводишь на тот островок, – сказал Скэндер.
– А ты знаешь, Скэндер, – снова вступил в разговор Уан, – однажды его выследили и поймали у реки, открыли сумку и спрашивают: «Куда тебе столько еды? Кому несешь?» Думаешь, он им что-нибудь сказал?! Молчит, как скала, и все тут. – Уан стукнул кулаком по софре.
– Вылитый отец, – сказал Пилё. – Кози ведь тоже чуть не забили насмерть, а ничего не выпытали.
– Расскажи-ка, Лёни, как тебя колотили жандармы, – сказал Уан.
– Да разве ж я помню, дядя Уан. Я тогда был маленький.
– Помнишь, помнишь.
– Побои да долги не забываются, – сказал Пилё.
– Они тогда так избили Лёни, что он встать не мог. Две недели отлеживался. Даже палец ему сломали. Вот, смотрите! Видите, он у него скрюченный.
Лёни попытался вырвать руку, но Уан держал ее крепко, показывая всем искривленный мизинец.
– Довольно, Уан, хватит этих историй, – сказал господин Демир, заметив смущение Лёни. – Спой-ка нам лучше. Твое здоровье, Кози! Счастья тебе и удачи!
– Будем здоровы, господин Демир. Вот так-то лучше. Давай. Пилё, запевай.
– Споем, Кози, погоди. У меня, господин учитель, до сих нор камень на сердце, – сказал Пилё со злостью. – Нас всех тогда согнали к церкви, связали ноги да и выпороли по очереди. Век не забуду. Того унтер-офицера, что меня порол, до сих пор во сне вижу. Эх, повстречайся он мне!
– Ну и встретишь, что ты ему сделаешь? – спросил Уан.
Пилё тряхнул головой.
– Не знаю. Но хотелось бы мне с ним повстречаться, – медленно проговорил он и залпом выпил раки.
Скэндер, не отрываясь, смотрел на Пилё. Обветренное, изрезанное морщинами и все же красивое лицо крестьянина было угрюмее обычного.
Лёни поднялся и пошел к дому, но в дверях стояла Шпреса, и он свернул к костру, достал из огня два кукурузных початка, оставленных ребятами. Мальчишки уже давно подкрались к взрослым и тихонько сидели, внимательно слушая их разговоры.
Скэндер старался детально восстановить события.
Он знал, что его отец уже в те времена был дружен с Кози Штэмбари. Сам он был еще ребенком и мало что помнил, но с детства привык относиться к дяде Кози и его семье как к родным, хотя почти ничего не знал о том, что тогда произошло и почему родители так любят этого бедного крестьянина и его семью. Теперь из рассказа деда Уана ему все стало ясно.
Скэндер знал теперь, что эти простые люди не только делили с его отцом хлеб своих детей и свое убогое достояние, но даже готовы были принять ради него побои и издевательства. Маленький Лёни и тот стойко вынес пытки жандармов, а не выдал человека, чья жизнь зависела от одного его слова. Теперь Скэндер понимал, почему отец так любит и ценит этого парнишку.
Скэндеру захотелось подойти к Лёни. Он стал для него близким, словно родной брат. Но в этот момент Уан поднял стакан:
– Твое здоровье, Скэндер!
– За вас, джа Уан!
Пилё откашлялся и запел. Уан тут же подхватил, остальные затянули на октаву ниже, создавая фон. В низких протяжных голосах слышалась глубокая тоска, надсадный плач. Не песня, а скорее стон.
«Почему в наших песнях столько горечи? – думал Скэндер. – И слова и мелодия так хороши, а песня не радует душу. Да и с чего веселиться народу? У нас и разговора другого не услышишь, только о заботах да о невзгодах. И нет идеала, который захватил бы нас целиком, заставив позабыть о повседневном прозябании, хотя какие уж тут идеалы, когда мы все превратились во вьючный скот! Человек надрывается с утра до вечера, с вечера и до утра, думая лишь об одном: как прокормить своих детей. Мечется, унижается, выбивается из последних сил – и все ради куска хлеба. И недосуг нам поднять голову и оглянуться вокруг. Вот, например, Лёни или Силя, что с ними будет? Заведут семью, пойдут дети, прибавится забот, и уж никогда не оторвать им взгляда от земли. А ведь это люди, наделенные и разумом и чувствами. У Пилё душа как огонь. Лёни умен, все схватывает на лету. Как же плохо мы знаем крестьян!»
Гости ушли, и все улеглись спать, а он все думал и думал. Ему постелили под навесом на рогоже, рядом с Лёни. Подложив руки под голову, он лежал, смотрел на звезды и размышлял.
Луна склонилась к западу. На рогожу упала тень от навеса. Звезды на небе казались совсем редкими. Болото затихло, и лишь сверчки своей монотонной музыкой нарушали ночную тишину.
«Как велика вселенная! – думал Скэндер. – Астрономы говорят, что наш мир в сравнении с ней – песчинка на краю мироздания. А что мы значим в этом мире?»
– Звезды считаешь? – сонно спросил Лёни.
– Нет, просто смотрю.
– Не считай, а то бородавки на руках вскочат.
– Мне нравится смотреть на звезды. А тебе?
– Мне не до звезд!
– А почему?
– Крестьяне мы, Скэндер. Нам так пригнули загривок, что и головы не поднять, какие уж там звезды.
Этот глубокомысленный ответ поразил Скэндера.
– Ты знаешь, что такое звезды, Лёни?
– Слыхал, будто это огонь, а больше ничего не знаю.
– А видишь эту светлую полосу через все небо?
– Солому Крестного отца?[42]
– Да. Так вот эта туманность состоит из миллиардов звезд, и каждая больше нашей земли в сотни раз. Они далеко от нас, очень далеко. Миллиарды километров. А вон видишь те семь звезд наподобие ковша? Это Большая Медведица. А вон та звезда напротив двух крайних звезд Медведицы называется Полярной звездой. Ты слыхал о ней?
Лёни не ответил. Он спал, подложив ладонь под щеку.
«Ну и дурак же я, – рассердился на себя Скэндер. – Ведь говорил же он, что ему не до звезд. Да. Им земных забот хватает. Но небо так прекрасно! Придет ли такое время, когда всем будет доступна его красота?…»
III
IV
– Ну ладно, что было, то было, – произнес Пилё, словно угадав мысли Скэндера. – А вот дальше как будет?
– Сейчас, слава богу, эти пентюхи вроде бы оставили нас в покое, – сказал Уан.
– Только их нам и не хватает. И так еле-еле душа в теле. Что-то беи наши совсем расходились. Сколько им ни давай, все мало. Ты посмотри только, что творит Гафур-бей вместе со своими холуями! – И Пилё тяжело вздохнул, как бы прекращая разговор, но, заметив, как пугливо озирается Уан, крикнул:
– Чего это ты оглядываешься?
– Потише, Пилё, не кричи, а то услышат…
– Здесь все свои.
– Свои-то свои, да ведь нынче и у заборов есть уши, да что там, камни на дороге и те могут подслушать.
– Ну и что? Хуже не будет.
– Ну да. Бывает и похуже.
– У добра да у горя нет конца, – сказал Кози.
– Да, да, – качнул головой Пилё, словно разговаривая сам с собой. – Мы стали трусливы, как зайцы, боимся даже слово сказать о своих бедах. Вот этим-то страхом они нас и держат под пятой.
– Терпение, Пилё, терпение, бог думает и о нас.
– А бог-то чей, ихний и есть, Уан. Они его для себя приспособили. А мы пялимся на его бороду, да что толку.
– Не богохульствуй, Пилё, – вмешался Кози. – Не говори так. – Он поднял стопку и, пытаясь переменить тему разговора, обратился к Уану. – Ну и насмешил же ты нас, Уан. Дай бог, чтобы этот смех был на счастье. – Будьте здоровы!
– Удачи тебе, Кози!
Пилё залпом выпил и повернулся к учителю:
– Как вы думаете, господин Демир, почему, когда мы смеемся, всякий раз говорим: «Дай бог, чтобы на счастье»?
– Как тебе это объяснить, Пилё. Наверно, из суеверия.
– А мне кажется, мы говорим так из страха, – сказал Пилё. – Мы даже смеяться боимся. У нас так мало радости, что когда, случается, посмеемся от души, так сразу кажется, будто грех какой совершили, боимся, не к плохому ли это.
– Пилё прав, – заговорил Лёни. – Господь разделил все пополам. Одним отдал радость да веселье, а нам лишь печаль да горе. Потому стоит нам засмеяться, как уже кажется, что в грех впадаем.
– Не впадай же и ты во грех, сынок. Не упоминай всуе имя господне, – с укором сказал Уан.
– Чепуха, – отрезал Пилё. – Просто наш народ боится смеяться.
– Ну уж нет, Пилё, есть у нас и такие, что скалят зубы почем зря.
– Ну да ведь не так страшен черт, как его малюют, – сказал учитель. – И в аду бывает весна.
– Бывает, бывает, господин Демир, да только людям не до нее, коли заботы донимают. Помните, что вы говорили нам о беях?
– Другие времена, Пилё, что о них вспоминать?
Уан попытался повернуть разговор на другое: он очень боялся, что Пилё выпьет еще и тогда наговорит невесть чего. Чем дальше в лес, тем больше дров. Улучив момент, он обратился к Скэндеру:
– Знал бы ты, сынок, сколько перенес твой отец! Его кругом искали. Вот этот дед прятал его целых четыре месяца… – Он похлопал Кози по плечу. – А жандармы да эти пентюхи горцы переворошили все стога, обшарили все сараи, а найти не нашли – куда там! У деда Кози было такое местечко – днем с огнем не найдешь. Уж на что мы, и то не могли догадаться, где он его прячет. И как ты только додумался до островка на болоте, а, Кози?
– Нужда заставит – до всего додумаешься.
– Знаешь, Скэндер, три раза приходили жандармы в эту халупу, обшарили всю как есть, – добавил Пилё. – Даже из наших деревенских ни один не сообразил, что можно спрятаться на болоте.
– А островок тот далеко? – спросил Скэндер.
– Нет. Тут рядом.
– Сходим завтра, Лёни?
– Сходим.
– Там хорошее место для охоты, – сказал господин Демир. – Помнится, сидишь один круглые сутки, а утки и гуси садятся так близко, прямо хоть руками лови. Я боялся, как бы меня случайно не обнаружил какой-нибудь охотник. Лучшего места для засады на уток на всем болоте не найти.
– А еду как вы ему носили? – спросил Скэндер.
– Дед Кози обо всем позаботился, – ответил Пилё. – Даже мы ничего не замечали.
– Лёни носил, – добавил Уан. – Он тогда был совсем малец, меньше, чем Вандё сейчас, но такой чертенок: брал сумку с едой и отправлялся вроде бы на реку, а потом кругами, кругами, да и к островку.
– А лодку? Где же вы прятали лодку?
– Какая лодка! Его бы тут же заметили.
– Как же он переправлялся?
Лёни сидел опустив голову. Он чувствовал, Шпреса стоит в дверях и внимательно слушает, глядя на него.
– Расскажи Лёни, – попросил Скэндер.
– Пешком ходил.
– Пешком? Но ведь болото даже летом глубокое, а зимой и вовсе. Как же ты ходил?
– Так и ходил, Скэндер, – ответил за Лёни его отец. – Я прямо готов был выть от тоски, когда он отправлялся на болото в такой холод да босой. А что было делать? Придет он продрогший, я ему ноги разотру полотенцем, закутаю в одеяло, а снова идти надо.
– Не понимаю… – начал было Скэндер.
– Я объясню, – прервал отец. – Река когда-то протекала здесь, а потом переменила русло, тут неподалеку от дома оно и проходит. А островок – это небольшой холмик у старого русла. Зимой вода покрывает берег, но не больше чем на две-три ладони. Кто это место хорошо знает, доберется до островка без особого труда. Правда, Лёни?
– Да, да, господин Демир!
– Лёни тут все знает как свои пять пальцев, летом корову тут нас. Еще и заметок себе понаделал: тут колышки воткнул, там травинки связал, так, Лёни?
Лёни кивнул.
– Завтра обязательно меня сводишь на тот островок, – сказал Скэндер.
– А ты знаешь, Скэндер, – снова вступил в разговор Уан, – однажды его выследили и поймали у реки, открыли сумку и спрашивают: «Куда тебе столько еды? Кому несешь?» Думаешь, он им что-нибудь сказал?! Молчит, как скала, и все тут. – Уан стукнул кулаком по софре.
– Вылитый отец, – сказал Пилё. – Кози ведь тоже чуть не забили насмерть, а ничего не выпытали.
– Расскажи-ка, Лёни, как тебя колотили жандармы, – сказал Уан.
– Да разве ж я помню, дядя Уан. Я тогда был маленький.
– Помнишь, помнишь.
– Побои да долги не забываются, – сказал Пилё.
– Они тогда так избили Лёни, что он встать не мог. Две недели отлеживался. Даже палец ему сломали. Вот, смотрите! Видите, он у него скрюченный.
Лёни попытался вырвать руку, но Уан держал ее крепко, показывая всем искривленный мизинец.
– Довольно, Уан, хватит этих историй, – сказал господин Демир, заметив смущение Лёни. – Спой-ка нам лучше. Твое здоровье, Кози! Счастья тебе и удачи!
– Будем здоровы, господин Демир. Вот так-то лучше. Давай. Пилё, запевай.
– Споем, Кози, погоди. У меня, господин учитель, до сих нор камень на сердце, – сказал Пилё со злостью. – Нас всех тогда согнали к церкви, связали ноги да и выпороли по очереди. Век не забуду. Того унтер-офицера, что меня порол, до сих пор во сне вижу. Эх, повстречайся он мне!
– Ну и встретишь, что ты ему сделаешь? – спросил Уан.
Пилё тряхнул головой.
– Не знаю. Но хотелось бы мне с ним повстречаться, – медленно проговорил он и залпом выпил раки.
Скэндер, не отрываясь, смотрел на Пилё. Обветренное, изрезанное морщинами и все же красивое лицо крестьянина было угрюмее обычного.
Лёни поднялся и пошел к дому, но в дверях стояла Шпреса, и он свернул к костру, достал из огня два кукурузных початка, оставленных ребятами. Мальчишки уже давно подкрались к взрослым и тихонько сидели, внимательно слушая их разговоры.
Скэндер старался детально восстановить события.
Он знал, что его отец уже в те времена был дружен с Кози Штэмбари. Сам он был еще ребенком и мало что помнил, но с детства привык относиться к дяде Кози и его семье как к родным, хотя почти ничего не знал о том, что тогда произошло и почему родители так любят этого бедного крестьянина и его семью. Теперь из рассказа деда Уана ему все стало ясно.
Скэндер знал теперь, что эти простые люди не только делили с его отцом хлеб своих детей и свое убогое достояние, но даже готовы были принять ради него побои и издевательства. Маленький Лёни и тот стойко вынес пытки жандармов, а не выдал человека, чья жизнь зависела от одного его слова. Теперь Скэндер понимал, почему отец так любит и ценит этого парнишку.
Скэндеру захотелось подойти к Лёни. Он стал для него близким, словно родной брат. Но в этот момент Уан поднял стакан:
– Твое здоровье, Скэндер!
– За вас, джа Уан!
Пилё откашлялся и запел. Уан тут же подхватил, остальные затянули на октаву ниже, создавая фон. В низких протяжных голосах слышалась глубокая тоска, надсадный плач. Не песня, а скорее стон.
«Почему в наших песнях столько горечи? – думал Скэндер. – И слова и мелодия так хороши, а песня не радует душу. Да и с чего веселиться народу? У нас и разговора другого не услышишь, только о заботах да о невзгодах. И нет идеала, который захватил бы нас целиком, заставив позабыть о повседневном прозябании, хотя какие уж тут идеалы, когда мы все превратились во вьючный скот! Человек надрывается с утра до вечера, с вечера и до утра, думая лишь об одном: как прокормить своих детей. Мечется, унижается, выбивается из последних сил – и все ради куска хлеба. И недосуг нам поднять голову и оглянуться вокруг. Вот, например, Лёни или Силя, что с ними будет? Заведут семью, пойдут дети, прибавится забот, и уж никогда не оторвать им взгляда от земли. А ведь это люди, наделенные и разумом и чувствами. У Пилё душа как огонь. Лёни умен, все схватывает на лету. Как же плохо мы знаем крестьян!»
Гости ушли, и все улеглись спать, а он все думал и думал. Ему постелили под навесом на рогоже, рядом с Лёни. Подложив руки под голову, он лежал, смотрел на звезды и размышлял.
Луна склонилась к западу. На рогожу упала тень от навеса. Звезды на небе казались совсем редкими. Болото затихло, и лишь сверчки своей монотонной музыкой нарушали ночную тишину.
«Как велика вселенная! – думал Скэндер. – Астрономы говорят, что наш мир в сравнении с ней – песчинка на краю мироздания. А что мы значим в этом мире?»
– Звезды считаешь? – сонно спросил Лёни.
– Нет, просто смотрю.
– Не считай, а то бородавки на руках вскочат.
– Мне нравится смотреть на звезды. А тебе?
– Мне не до звезд!
– А почему?
– Крестьяне мы, Скэндер. Нам так пригнули загривок, что и головы не поднять, какие уж там звезды.
Этот глубокомысленный ответ поразил Скэндера.
– Ты знаешь, что такое звезды, Лёни?
– Слыхал, будто это огонь, а больше ничего не знаю.
– А видишь эту светлую полосу через все небо?
– Солому Крестного отца?[42]
– Да. Так вот эта туманность состоит из миллиардов звезд, и каждая больше нашей земли в сотни раз. Они далеко от нас, очень далеко. Миллиарды километров. А вон видишь те семь звезд наподобие ковша? Это Большая Медведица. А вон та звезда напротив двух крайних звезд Медведицы называется Полярной звездой. Ты слыхал о ней?
Лёни не ответил. Он спал, подложив ладонь под щеку.
«Ну и дурак же я, – рассердился на себя Скэндер. – Ведь говорил же он, что ему не до звезд. Да. Им земных забот хватает. Но небо так прекрасно! Придет ли такое время, когда всем будет доступна его красота?…»
III
Гафур-бей засел на краю болота, у заводи, где крестьяне держали свои челноки. Он не впервые охотился здесь и знал, что утки непременно должны пролететь над ним. Ну вот! Уже слышны их крики, сердце у бея сладко замирало.
Утренняя свежесть заставляла его ежиться: одет он был легко: рубашка, спортивная куртка, парусиновые штаны и высокие сапоги. Но он знал, что скоро рассветет, утки поднимутся с болота, полетят в его сторону и охотничий азарт согреет его.
Светало.
Горизонт раздвигался. Уже можно было различить тростник вдалеке и недвижную воду болота. Уже вырисовывался силуэт горы Томори, обозначились скрывавшиеся во мраке расщелины и трещины на горе Шпирагу, похожие на старческие морщины. Хлопая крыльями, с болота поднялась стая уток.
Бей по звуку понял, что утки поднялись, и изготовился стрелять.
И вдруг…
Выстрел. За ним второй…
Утки шарахнулись в сторону. Повернули на север.
Бей разозлился.
Кто там стреляет? Кто посмел охотиться на его болоте?
И снова два выстрела подряд. Утки разлетелись.
Напрасно бей напрягал зрение, пытаясь разглядеть охотника: солнце еще не встало и ничего не было видно.
Еще один выстрел.
Ах, чтоб им… Охотиться тут без его позволения? Интересно, как они сюда добрались? На челноке? Но ведь они все на месте!
Бей закинул ружье за плечо, закурил и принялся нервно расхаживать по кромке болота. Каждый новый выстрел приводил его в бешенство. Наконец он не выдержал, швырнул недокуренную сигарету, закричал во всю глотку:
– Шеме! Эй, Шеме!
Из-за кустов показался высокий белый тюляф с шишечкой, а затем голова управляющего с полоской усов от уха до уха.
Бей знаками велел ему поторопиться, Шеме побежал рысцой, волоча за собой длинное ружье.
– Я тут, бей, – запыхавшись, доложил он.
Его слова пришлись в спину бею, который круто повернулся, когда прогремели один за другим еще два выстрела.
– Слышишь? – Бей повернул к управляющему потемневшее от гнева лицо. – Ты слышишь?
– Как прикажете, бей.
– Прикажете, прикажете. Выходит, я уже тут не приказываю! Кто это стреляет?
– Не знаю, бей.
– А что ты знаешь? Разве я тебе не приказывал, чтобы никто не смел охотиться на этом болоте? Что же ты, болван, тут охраняешь, свои дурацкие усы, что ли?
Гафур-бей был вне себя. Кто другой ужаснулся бы, глядя на его перекошенное лицо, выпученные глаза и гневно вздрагивающие усы, но только не Шеме-ага,[43] который и бровью не повел. Он хорошо знал своего хозяина и уже давно привык к его воплям и ругани.
– Может, какой охотник из города. Они ведь не знают, что вы, бей…
– Может быть, может быть! Ты мне точно скажи, кто это!
– Не знаю я.
– Иди и посмотри!
– Как же я пойду?
– Черти тебя понесут! Лезь в болото! Вон лодка!
Шеме-ага положил ружье на землю и полез в лодку. Лодка закачалась, и он чуть не плюхнул в воду, но удержался, быстро присев и схватившись обеими руками за борта. Потом взял шест и уперся им в берег, но челнок не сдвинулся с места.
Бей вскипел.
– Ты что, болван, не видишь, что лодка привязана!
Осторожно перевалив через борт свое грузное тело, с опаской переступая ногами, Шеме вылез из челнока. Его мясистое лицо покрылось испариной. Отвязав лодку, он медленно и осторожно залез обратно, присел на корточки и уперся шестом в илистый берег. Лодка тронулась. Он вытащил шест, чтобы еще раз оттолкнуться, но не достал до дна, лодка качнулась, Шеме потерял равновесие и упал в воду. На мгновение он исчез под водой, а на поверхности остался тюляф, который тут же стал медленно погружаться вслед за хозяином.
Бей раскатисто захохотал. Пусть хоть этот расплачивается за подлость, которую ему подстроили. Испортить ему охоту на его же болоте!
Шеме-ага показался на поверхности с растопыренными руками, открыл рот, чтобы закричать, но не успел и снова скрылся под водой. Барахтаясь руками и ногами, он всплыл опять, попытался ухватиться за тростник, но тот сломался. Шеме завопил:
– Бей! Помоги!
Бей протянул ему дуло ружья.
Почувствовав под ногами землю, Шеме-ата, хрипло дыша, закашлялся, выплевывая ил, и вцепился в глинистый берег.
Бей взглянул на него, и его снова одолел неудержимый смех.
– И как это тебя угораздило, растяпа! Вот так прыжок! Прямо как мешок с цементом! С лодкой не можешь справиться, идиот! Дурак я, за что только тебе деньги плачу! Тьфу!
Шеме-ага рассердился, но не подал виду.
– Я не знал, что здесь так глубоко.
– Не знал, не знал! Живешь тут и не изволишь знать: где держат лодки, там самое глубокое место на болоте! Да здесь три метра глубины, болван!
– Я не знал.
– А что ты знаешь? Давай отправляйся, куда я велел.
– А как?
– Как знаешь. Вплавь!
– Я плавать не умею.
– Тогда убирайся! Чтоб духу твоего не было!
Бей повернулся к нему спиной, отошел на несколько шагов и остановился, всматриваясь. Уже развиднелось, но никто не появлялся. Управляющий побрел обратно в кусты, дрожа от холода и встряхиваясь. В кустах он разделся, оставшись в длинных подштанниках, выжал одежду и развесил сушить.
Бей в гневе и растерянности, не зная, что предпринять, пошел по краю болота. Пройдя немного, он резко остановился, широко расставив ноги и выставив перед собой двустволку, – навстречу ему шел рослый крестьянский парень, босой, в рубахе и парусиновых штанах, подвернутых выше колен. В одной руке у него было ружье, в другой – несколько уток, связанных стеблем камыша.
– Эй, ты что здесь делаешь?
– Я?
– Ты, а кто же, я, что ли?
– Я здесь живу.
– Ты чей?
– Сын Кози.
– Кто тебе позволил охотиться?
– Никто. А что, нельзя?
– Ты разве не знаешь, что это мое болото?
– Болото государственное, бей.
– Значит, государственное. Ты мне будешь указывать, чье это болото, щенок! Ты что, не знаешь, скотина…
– Не ругайся, бей. Попридержи язык! – оборвал его парень, отшвырнув в сторону уток и подняв ружье.
Бей направил на него свою двустволку и положил палец на предохранитель.
– Ах так! Ружье на меня поднимаешь!
– Ты сам в меня целишься.
– Ну-ка, бросай ружье и убирайся отсюда, иначе плохо будет!
Его трясло от бешенства, он был уверен, что парень испугается, но, смотри-ка, стоит себе как ни в чем не бывало, да еще насмешливо глядит на него.
– Ружье я не брошу, бей. Стреляй, если хочешь.
«Выстрелю, – решил бей. – Выстрелю для острастки в воздух, повыше головы», – подумал он. Но в тот миг, когда он собирался нажать курок, вдруг кто-то выбил ружье у него из рук и схватил его за ворот.
– Вы что это! – сердито крикнул Скэндер, незаметно подошедший сзади.
Гафур-бей попятился.
– А тебе чего здесь надо?
– Не ваше дело.
– Отдай мое ружье.
– Возьмите.
Лёни тоже подошел поближе.
Бей взял ружье и грозно посмотрел на них. Они стояли рядом, готовые в любой момент дать ему отпор. Бей поискал глазами управляющего, но тот был далеко – в одних подштанниках он прыгал вокруг костра, пытаясь согреться, ну прямо как индеец.
– Вы за это поплатитесь, так и знайте! – прорычал бой, вскидывая двустволку на плечо. – Особенно ты, щенок.
– А ну замолчите! – угрожающе сказал Скэндер.
– Я…
Но тут у бея аж глаза полезли на лоб от удивления. Что это за девушки сюда идут? Ну прямо богини, честное слово! Уж не нимфы ли? Он знал толк в женщинах, но таких красоток еще не встречал: одна черноволосая, видимо, городская, одета на французский лад, в коротком платье, в босоножках, а ножки белые. Другая, в длинном платье, блондинка, тоненькая, идет босиком. Двое мальчиков рядом с ними как пажи знатных дам.
Лёни со Скэндером повернулись в ту сторону, куда смотрел бей.
Шпреса с Силей шли неторопливо, взявшись за руки.
– Сколько уток! – закричал Агим. – Это ты настрелял, Скэндер?
– А вот селезень, – сказал Вандё.
– Откуда ты знаешь?
– Ты что, не видишь, у него зеленая голова!
– А вот еще один с зеленой головой! – громко объявил Агим.
– А вон еще! – добавил Вандё.
– Давай посчитаем.
– Ну как охота, Скэндер? – спросила Шпреса. Она почувствовала, что Силя сжимает ей руку, и повернулась к ней. Саля стояла потупившись. Она узнала Гафур-бея и перепугалась.
– Пойдем, Шпреса, – шепнула она.
– Кто это?
– Пошли, Лёни, – сказал Скэндер. – Пошли!
Вандё, повесив уток на руку, пошел впереди. Агим остановился перед Лёни.
– Дай мне понести ружье, дядя Лёни!
– Бери.
– Нет, я понесу! – закричал Вандё, бросая уток.
– Нет я!
– Не ссорьтесь, – вмешался Скэндер, – понесете по очереди, сначала Вандё, а ты бери уток.
– Уток я понесу, – сказал Лёни. – Бери ружье, Агим.
– Вынь патроны, – остановил его Скэндер.
– А там их нет.
Скэндер взглянул ему в глаза. Гафур-бей, кусая губы, стоял неподвижно, как столб. Они прошли мимо. Шпреса поглядела на него, насмешливо улыбаясь. Назвать его уродом было нельзя. Сейчас, поостыв, он выглядел не таким свирепым, и лицо его казалось даже приятным. Но Силя не подняла на него глаз. Ей было страшно. С детства она много слышала от бабушки и матери о жестокости беев, и они казались ей не людьми, а злыми драконами. И хотя сейчас перед ней стоял обыкновенный человек, высокий плотный мужчина с сединой на висках, все равно бей оставался для нее чудовищем и врагом крестьян.
Гафур-бей сдвинулся наконец с места, круто повернулся и пошел к кустам.
– Шеме! Эй, Шеме!
– Я тут, господин!
– Да где же ты, болван?
Шеме, теперь уже в штанах, с подштанниками в руке вышел из-за кустов.
– Коня мне! Быстро!
– Уезжаете, бей?
– А что мне здесь делать?
Шеме подвел ему оседланного коня.
– Слушай. Ты видел тут девушки прошли?
– Видел.
– Кто они?
– Одну не знаю, а другая – дочь Кози.
– Которая?
– Светловолосая.
– Ага!
Первая уже не интересовала Гафур-бея.
– Почему ты никогда не говорил мне, что у Кози такая дочь?
– А вы меня и не спрашивали, бей.
– Я что же, обо всем тебя должен спрашивать, идиот? Сам не можешь сообразить? Иметь такую куропаточку под носом и охотиться на уток на болоте! Ну и балбесов же я понабирал! Одевайся!
– У меня еще одежда не высохла.
– Зато мозги у тебя высохли! – заорал бей, вскакивая в седло.
Он пустил коня вскачь в ту сторону, куда пошли девушки, но не догнал их. Они успели свернуть с проселка на тенистую тропку, что вела к дому Кози.
Утренняя свежесть заставляла его ежиться: одет он был легко: рубашка, спортивная куртка, парусиновые штаны и высокие сапоги. Но он знал, что скоро рассветет, утки поднимутся с болота, полетят в его сторону и охотничий азарт согреет его.
Светало.
Горизонт раздвигался. Уже можно было различить тростник вдалеке и недвижную воду болота. Уже вырисовывался силуэт горы Томори, обозначились скрывавшиеся во мраке расщелины и трещины на горе Шпирагу, похожие на старческие морщины. Хлопая крыльями, с болота поднялась стая уток.
Бей по звуку понял, что утки поднялись, и изготовился стрелять.
И вдруг…
Выстрел. За ним второй…
Утки шарахнулись в сторону. Повернули на север.
Бей разозлился.
Кто там стреляет? Кто посмел охотиться на его болоте?
И снова два выстрела подряд. Утки разлетелись.
Напрасно бей напрягал зрение, пытаясь разглядеть охотника: солнце еще не встало и ничего не было видно.
Еще один выстрел.
Ах, чтоб им… Охотиться тут без его позволения? Интересно, как они сюда добрались? На челноке? Но ведь они все на месте!
Бей закинул ружье за плечо, закурил и принялся нервно расхаживать по кромке болота. Каждый новый выстрел приводил его в бешенство. Наконец он не выдержал, швырнул недокуренную сигарету, закричал во всю глотку:
– Шеме! Эй, Шеме!
Из-за кустов показался высокий белый тюляф с шишечкой, а затем голова управляющего с полоской усов от уха до уха.
Бей знаками велел ему поторопиться, Шеме побежал рысцой, волоча за собой длинное ружье.
– Я тут, бей, – запыхавшись, доложил он.
Его слова пришлись в спину бею, который круто повернулся, когда прогремели один за другим еще два выстрела.
– Слышишь? – Бей повернул к управляющему потемневшее от гнева лицо. – Ты слышишь?
– Как прикажете, бей.
– Прикажете, прикажете. Выходит, я уже тут не приказываю! Кто это стреляет?
– Не знаю, бей.
– А что ты знаешь? Разве я тебе не приказывал, чтобы никто не смел охотиться на этом болоте? Что же ты, болван, тут охраняешь, свои дурацкие усы, что ли?
Гафур-бей был вне себя. Кто другой ужаснулся бы, глядя на его перекошенное лицо, выпученные глаза и гневно вздрагивающие усы, но только не Шеме-ага,[43] который и бровью не повел. Он хорошо знал своего хозяина и уже давно привык к его воплям и ругани.
– Может, какой охотник из города. Они ведь не знают, что вы, бей…
– Может быть, может быть! Ты мне точно скажи, кто это!
– Не знаю я.
– Иди и посмотри!
– Как же я пойду?
– Черти тебя понесут! Лезь в болото! Вон лодка!
Шеме-ага положил ружье на землю и полез в лодку. Лодка закачалась, и он чуть не плюхнул в воду, но удержался, быстро присев и схватившись обеими руками за борта. Потом взял шест и уперся им в берег, но челнок не сдвинулся с места.
Бей вскипел.
– Ты что, болван, не видишь, что лодка привязана!
Осторожно перевалив через борт свое грузное тело, с опаской переступая ногами, Шеме вылез из челнока. Его мясистое лицо покрылось испариной. Отвязав лодку, он медленно и осторожно залез обратно, присел на корточки и уперся шестом в илистый берег. Лодка тронулась. Он вытащил шест, чтобы еще раз оттолкнуться, но не достал до дна, лодка качнулась, Шеме потерял равновесие и упал в воду. На мгновение он исчез под водой, а на поверхности остался тюляф, который тут же стал медленно погружаться вслед за хозяином.
Бей раскатисто захохотал. Пусть хоть этот расплачивается за подлость, которую ему подстроили. Испортить ему охоту на его же болоте!
Шеме-ага показался на поверхности с растопыренными руками, открыл рот, чтобы закричать, но не успел и снова скрылся под водой. Барахтаясь руками и ногами, он всплыл опять, попытался ухватиться за тростник, но тот сломался. Шеме завопил:
– Бей! Помоги!
Бей протянул ему дуло ружья.
Почувствовав под ногами землю, Шеме-ата, хрипло дыша, закашлялся, выплевывая ил, и вцепился в глинистый берег.
Бей взглянул на него, и его снова одолел неудержимый смех.
– И как это тебя угораздило, растяпа! Вот так прыжок! Прямо как мешок с цементом! С лодкой не можешь справиться, идиот! Дурак я, за что только тебе деньги плачу! Тьфу!
Шеме-ага рассердился, но не подал виду.
– Я не знал, что здесь так глубоко.
– Не знал, не знал! Живешь тут и не изволишь знать: где держат лодки, там самое глубокое место на болоте! Да здесь три метра глубины, болван!
– Я не знал.
– А что ты знаешь? Давай отправляйся, куда я велел.
– А как?
– Как знаешь. Вплавь!
– Я плавать не умею.
– Тогда убирайся! Чтоб духу твоего не было!
Бей повернулся к нему спиной, отошел на несколько шагов и остановился, всматриваясь. Уже развиднелось, но никто не появлялся. Управляющий побрел обратно в кусты, дрожа от холода и встряхиваясь. В кустах он разделся, оставшись в длинных подштанниках, выжал одежду и развесил сушить.
Бей в гневе и растерянности, не зная, что предпринять, пошел по краю болота. Пройдя немного, он резко остановился, широко расставив ноги и выставив перед собой двустволку, – навстречу ему шел рослый крестьянский парень, босой, в рубахе и парусиновых штанах, подвернутых выше колен. В одной руке у него было ружье, в другой – несколько уток, связанных стеблем камыша.
– Эй, ты что здесь делаешь?
– Я?
– Ты, а кто же, я, что ли?
– Я здесь живу.
– Ты чей?
– Сын Кози.
– Кто тебе позволил охотиться?
– Никто. А что, нельзя?
– Ты разве не знаешь, что это мое болото?
– Болото государственное, бей.
– Значит, государственное. Ты мне будешь указывать, чье это болото, щенок! Ты что, не знаешь, скотина…
– Не ругайся, бей. Попридержи язык! – оборвал его парень, отшвырнув в сторону уток и подняв ружье.
Бей направил на него свою двустволку и положил палец на предохранитель.
– Ах так! Ружье на меня поднимаешь!
– Ты сам в меня целишься.
– Ну-ка, бросай ружье и убирайся отсюда, иначе плохо будет!
Его трясло от бешенства, он был уверен, что парень испугается, но, смотри-ка, стоит себе как ни в чем не бывало, да еще насмешливо глядит на него.
– Ружье я не брошу, бей. Стреляй, если хочешь.
«Выстрелю, – решил бей. – Выстрелю для острастки в воздух, повыше головы», – подумал он. Но в тот миг, когда он собирался нажать курок, вдруг кто-то выбил ружье у него из рук и схватил его за ворот.
– Вы что это! – сердито крикнул Скэндер, незаметно подошедший сзади.
Гафур-бей попятился.
– А тебе чего здесь надо?
– Не ваше дело.
– Отдай мое ружье.
– Возьмите.
Лёни тоже подошел поближе.
Бей взял ружье и грозно посмотрел на них. Они стояли рядом, готовые в любой момент дать ему отпор. Бей поискал глазами управляющего, но тот был далеко – в одних подштанниках он прыгал вокруг костра, пытаясь согреться, ну прямо как индеец.
– Вы за это поплатитесь, так и знайте! – прорычал бой, вскидывая двустволку на плечо. – Особенно ты, щенок.
– А ну замолчите! – угрожающе сказал Скэндер.
– Я…
Но тут у бея аж глаза полезли на лоб от удивления. Что это за девушки сюда идут? Ну прямо богини, честное слово! Уж не нимфы ли? Он знал толк в женщинах, но таких красоток еще не встречал: одна черноволосая, видимо, городская, одета на французский лад, в коротком платье, в босоножках, а ножки белые. Другая, в длинном платье, блондинка, тоненькая, идет босиком. Двое мальчиков рядом с ними как пажи знатных дам.
Лёни со Скэндером повернулись в ту сторону, куда смотрел бей.
Шпреса с Силей шли неторопливо, взявшись за руки.
– Сколько уток! – закричал Агим. – Это ты настрелял, Скэндер?
– А вот селезень, – сказал Вандё.
– Откуда ты знаешь?
– Ты что, не видишь, у него зеленая голова!
– А вот еще один с зеленой головой! – громко объявил Агим.
– А вон еще! – добавил Вандё.
– Давай посчитаем.
– Ну как охота, Скэндер? – спросила Шпреса. Она почувствовала, что Силя сжимает ей руку, и повернулась к ней. Саля стояла потупившись. Она узнала Гафур-бея и перепугалась.
– Пойдем, Шпреса, – шепнула она.
– Кто это?
– Пошли, Лёни, – сказал Скэндер. – Пошли!
Вандё, повесив уток на руку, пошел впереди. Агим остановился перед Лёни.
– Дай мне понести ружье, дядя Лёни!
– Бери.
– Нет, я понесу! – закричал Вандё, бросая уток.
– Нет я!
– Не ссорьтесь, – вмешался Скэндер, – понесете по очереди, сначала Вандё, а ты бери уток.
– Уток я понесу, – сказал Лёни. – Бери ружье, Агим.
– Вынь патроны, – остановил его Скэндер.
– А там их нет.
Скэндер взглянул ему в глаза. Гафур-бей, кусая губы, стоял неподвижно, как столб. Они прошли мимо. Шпреса поглядела на него, насмешливо улыбаясь. Назвать его уродом было нельзя. Сейчас, поостыв, он выглядел не таким свирепым, и лицо его казалось даже приятным. Но Силя не подняла на него глаз. Ей было страшно. С детства она много слышала от бабушки и матери о жестокости беев, и они казались ей не людьми, а злыми драконами. И хотя сейчас перед ней стоял обыкновенный человек, высокий плотный мужчина с сединой на висках, все равно бей оставался для нее чудовищем и врагом крестьян.
Гафур-бей сдвинулся наконец с места, круто повернулся и пошел к кустам.
– Шеме! Эй, Шеме!
– Я тут, господин!
– Да где же ты, болван?
Шеме, теперь уже в штанах, с подштанниками в руке вышел из-за кустов.
– Коня мне! Быстро!
– Уезжаете, бей?
– А что мне здесь делать?
Шеме подвел ему оседланного коня.
– Слушай. Ты видел тут девушки прошли?
– Видел.
– Кто они?
– Одну не знаю, а другая – дочь Кози.
– Которая?
– Светловолосая.
– Ага!
Первая уже не интересовала Гафур-бея.
– Почему ты никогда не говорил мне, что у Кози такая дочь?
– А вы меня и не спрашивали, бей.
– Я что же, обо всем тебя должен спрашивать, идиот? Сам не можешь сообразить? Иметь такую куропаточку под носом и охотиться на уток на болоте! Ну и балбесов же я понабирал! Одевайся!
– У меня еще одежда не высохла.
– Зато мозги у тебя высохли! – заорал бей, вскакивая в седло.
Он пустил коня вскачь в ту сторону, куда пошли девушки, но не догнал их. Они успели свернуть с проселка на тенистую тропку, что вела к дому Кози.
IV
– Опять звезды считаешь, Скэндер?
– Нет, Лёни, думаю.
– О чем?
– О том, что я здесь всего каких-то три дня, а так хорошо узнал вас, Пилё, джа Уана…
– Да ведь ты нас давно знаешь.
– Знаю, конечно, но раньше я смотрел на вас глазами ребенка. Прошло пять лет, и теперь я все воспринимаю иначе. Знаешь, я хочу понять, что от чего: честность от бедности или бедность от честности?
– Наверно, второе.
– Почему?
– Потому что, сколько ни работай, все равно не разбогатеешь. Вот мы, крестьяне, работаем, работаем, из сил выбиваемся, а нищете конца не видно.
– Ты прав, Лёни. Богатеи не трудятся, а добра у них хоть отбавляй. Кто не крадет, не грабит, не подличает, тому в нашем королевстве туго приходится.
– Да, Скэндер. Давай спать. Завтра надо отправиться затемно, чтобы добраться до города по холодку.
Лёни улегся поудобнее, подложил ладонь под щеку и закрыл глаза.
Скэндер продолжал размышлять про себя. «Если честные бедны, то мы, выходит, самые честные в Европе, ведь беднее нас нет. Нет, что-то тут не так. Хотя, может, он и прав. Как плохо мы знаем свой народ! Вот я, к примеру, вбил себе в голову, что наши крестьяне – люди темные, забитые, набожные до фанатизма, приниженные и трусливые. Кто нам внушил все это? Разве они такие? Мы порой презираем лябов[44] за их покорность, бессловесность, но, поставь в такие же условия наших смельчаков горцев, разве они поведут себя иначе? Как бы не так. В горах легко быть смелым. Допек тебя кто-то, уложил его на месте, да и махнул в горы, поди поймай. А здесь, на равнине, ничего не поделаешь, даже если вооружен до зубов. Куда пойдешь? В кустарник? В болото? Потому-то беи и наступили людям на горло, выжимают из них последние соки, так уж повелось исстари, а сейчас хуже, чем когда-либо: бей, управляющий, жандарм, ростовщик, торговец – все у них на шее, целая свора. С малых лет и до конца своих дней крестьянин кормит их и поит, вся его жизнь – вечный страх. Хотя и в этих краях бывали храбрецы, которые никого и ничего не боялись…»
Вдруг он привстал и окликнул Лёни:
– Ты спишь?
– Нет.
– Вот скажи, если бы ружье было заряжено, ты бы выстрелил в бея?
– Нет.
– Почему?
Лёни не ответил.
– Почему же? – настаивал Скэндер, усаживаясь на постели.
– Потому что… погубил бы всю семью.
– Но ведь он собирался выстрелить.
– Нет, и он бы не выстрелил.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю я его. Он хорохорится, орет да грозится, а на самом деле трус, куда ему. Только и умеет, что куражиться.
– Что-то не верится.
– Это я точно знаю. Когда рядом слуги да жандармы, то, кажется, он тебя растерзает, а нет их – и тронуть не посмеет. Я как увидел, что он один, так и успокоился.
– Что-то мне не верится.
– Почему?
– Он ведь бей, ему ничего не стоит расправиться с крестьянином.
– Жестокий он, это верно, но нас боится. Как завидит Пилё, так в сторону.
– Почему?
– Боится его. С тихими да боязливыми он настоящий зверь, а нарвется на кого посмелее, сразу хвост подожмет и даже глаз на тебя не поднимет.
– А что ему сделал Пилё?
– Еще когда твой отец был учителем у нас в деревне, Пилё нагрянул однажды к бею в дом с несколькими крестьянами, но не нашел его, а нашел бы – конец бею.
– Нет, Лёни, думаю.
– О чем?
– О том, что я здесь всего каких-то три дня, а так хорошо узнал вас, Пилё, джа Уана…
– Да ведь ты нас давно знаешь.
– Знаю, конечно, но раньше я смотрел на вас глазами ребенка. Прошло пять лет, и теперь я все воспринимаю иначе. Знаешь, я хочу понять, что от чего: честность от бедности или бедность от честности?
– Наверно, второе.
– Почему?
– Потому что, сколько ни работай, все равно не разбогатеешь. Вот мы, крестьяне, работаем, работаем, из сил выбиваемся, а нищете конца не видно.
– Ты прав, Лёни. Богатеи не трудятся, а добра у них хоть отбавляй. Кто не крадет, не грабит, не подличает, тому в нашем королевстве туго приходится.
– Да, Скэндер. Давай спать. Завтра надо отправиться затемно, чтобы добраться до города по холодку.
Лёни улегся поудобнее, подложил ладонь под щеку и закрыл глаза.
Скэндер продолжал размышлять про себя. «Если честные бедны, то мы, выходит, самые честные в Европе, ведь беднее нас нет. Нет, что-то тут не так. Хотя, может, он и прав. Как плохо мы знаем свой народ! Вот я, к примеру, вбил себе в голову, что наши крестьяне – люди темные, забитые, набожные до фанатизма, приниженные и трусливые. Кто нам внушил все это? Разве они такие? Мы порой презираем лябов[44] за их покорность, бессловесность, но, поставь в такие же условия наших смельчаков горцев, разве они поведут себя иначе? Как бы не так. В горах легко быть смелым. Допек тебя кто-то, уложил его на месте, да и махнул в горы, поди поймай. А здесь, на равнине, ничего не поделаешь, даже если вооружен до зубов. Куда пойдешь? В кустарник? В болото? Потому-то беи и наступили людям на горло, выжимают из них последние соки, так уж повелось исстари, а сейчас хуже, чем когда-либо: бей, управляющий, жандарм, ростовщик, торговец – все у них на шее, целая свора. С малых лет и до конца своих дней крестьянин кормит их и поит, вся его жизнь – вечный страх. Хотя и в этих краях бывали храбрецы, которые никого и ничего не боялись…»
Вдруг он привстал и окликнул Лёни:
– Ты спишь?
– Нет.
– Вот скажи, если бы ружье было заряжено, ты бы выстрелил в бея?
– Нет.
– Почему?
Лёни не ответил.
– Почему же? – настаивал Скэндер, усаживаясь на постели.
– Потому что… погубил бы всю семью.
– Но ведь он собирался выстрелить.
– Нет, и он бы не выстрелил.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю я его. Он хорохорится, орет да грозится, а на самом деле трус, куда ему. Только и умеет, что куражиться.
– Что-то не верится.
– Это я точно знаю. Когда рядом слуги да жандармы, то, кажется, он тебя растерзает, а нет их – и тронуть не посмеет. Я как увидел, что он один, так и успокоился.
– Что-то мне не верится.
– Почему?
– Он ведь бей, ему ничего не стоит расправиться с крестьянином.
– Жестокий он, это верно, но нас боится. Как завидит Пилё, так в сторону.
– Почему?
– Боится его. С тихими да боязливыми он настоящий зверь, а нарвется на кого посмелее, сразу хвост подожмет и даже глаз на тебя не поднимет.
– А что ему сделал Пилё?
– Еще когда твой отец был учителем у нас в деревне, Пилё нагрянул однажды к бею в дом с несколькими крестьянами, но не нашел его, а нашел бы – конец бею.