Страница:
Нуредин-бей не мешал его раздумьям, но понял, что должен помочь ему решиться.
– Может быть, вам будет трудно, Ферид-бей, объяснить этот поворот своим землякам, живущим здесь, но…
Ферид-бей взглянул на него испытующе, будто спрашивая, всерьез ли он это говорит, и тут же перебил его:
– Это меня не беспокоит, братец. Мне не впервой совершать политические повороты. Я в политике всегда следую советам моего покойного деда, да будет земля ему пухом. Он говорил: «Врага никогда не окружай со всех сторон, оставь ему путь к отступлению, иначе он будет опасен. Да и сам во всякой сваре оставь себе лазейку, чтобы можно было ускользнуть». Если вы, Нуредин-бей, внимательно читали мои статьи, то, думаю, заметили, что я всегда косвенно одобрял и поддерживал действия Ахмет-бея, хотя и резко осуждал некоторые перегибы. Даже в самых резких моих выступлениях против его превосходительства, осуждая террор и произвол правительства, я одновременно подчеркивал, что в нынешних условиях он лучше всякого другого правителя. Ведь я разошелся с моим другом епископом именно потому, что его сторонники устраивали заговоры против Ахмета Зогу и стремились его свергнуть. Чего они хотели? Снова поставить у власти Фана Ноли? Вряд ли они добились бы успеха, но даже если бы это им удалось, то такой переворот привел бы к полнейшему хаосу в Албании и спровоцировал бы интервенцию иностранной державы, уполномоченной вмешаться в случае неспособности правительства. Видимо, президент внимательнее читает газеты, чем вы, Нуредин-бей. Он заметил эти нюансы, потому и прислал вас сюда. Мне сейчас ничего не стоит убедить соотечественников в том, что я всегда так думал.
– Вам виднее, Ферид-бей. Но, заняв новый пост, вы должны позаботиться о том, чтобы ваша газета не попала в руки противников президента, иначе они будут продолжать публиковать статьи с выпадами против него, а заодно и против вас.
– Этого не будет.
– Вы уверены?
– Да, Нуредин-бей. Между нами говоря, наши земляки здесь – это несколько простаков в Бостоне, лавочники, чистильщики обуви, носильщики – в общем, профаны, которых можно водить за нос как угодно. Они ничего не смыслят в политике и готовы верить каждому моему слову. Вряд ли они смогут нам помешать. Более того, мы, без сомнения, сможем перетянуть их на свою сторону.
– Значит, все решено?…
Ферид-бей встал, подошел к большому столу и достал из ящика пачку бумаг. Нуредин-бей настороженно следил за ним. Тот вернулся и небрежно бросил бумаги на стол перед Нуредин-беем.
– Сначала, братец, скажите, что мне делать вот о этим?
– Что это?
– Счета. Я не могу их оплатить.
Нуредин-бей проглядел несколько счетов, держа их кончиками пальцев.
– На сколько здесь?
– Я и сам не знаю.
– Его превосходительство поручил мне выполнить любое ваше условие. Вот чек. Заполняйте сами.
Ферид-бей даже не прикоснулся к чеку. Он достал из буфета бутылку виски и два бокала.
– Выпьем за удачу, братец, – сказал он усаживаясь и с усмешкой добавил: – А ведь мы с вами заслуживаем лучшей участи, чем быть министрами невежды байрактара.
Нуредин-бей вздохнул.
– Что поделаешь, братец, судьба.
Ферид-бей наполнил бокалы.
– Выпьем за мой новый пост.
– И за вашу удачу!
– Передайте привет его величеству и заверьте его, что в моем лице он будет иметь преданного друга и неплохого посланника.
– Выпьем за здоровье его величества!
– И за наше с вами, братец, и за наше!
VII
VIII
– Может быть, вам будет трудно, Ферид-бей, объяснить этот поворот своим землякам, живущим здесь, но…
Ферид-бей взглянул на него испытующе, будто спрашивая, всерьез ли он это говорит, и тут же перебил его:
– Это меня не беспокоит, братец. Мне не впервой совершать политические повороты. Я в политике всегда следую советам моего покойного деда, да будет земля ему пухом. Он говорил: «Врага никогда не окружай со всех сторон, оставь ему путь к отступлению, иначе он будет опасен. Да и сам во всякой сваре оставь себе лазейку, чтобы можно было ускользнуть». Если вы, Нуредин-бей, внимательно читали мои статьи, то, думаю, заметили, что я всегда косвенно одобрял и поддерживал действия Ахмет-бея, хотя и резко осуждал некоторые перегибы. Даже в самых резких моих выступлениях против его превосходительства, осуждая террор и произвол правительства, я одновременно подчеркивал, что в нынешних условиях он лучше всякого другого правителя. Ведь я разошелся с моим другом епископом именно потому, что его сторонники устраивали заговоры против Ахмета Зогу и стремились его свергнуть. Чего они хотели? Снова поставить у власти Фана Ноли? Вряд ли они добились бы успеха, но даже если бы это им удалось, то такой переворот привел бы к полнейшему хаосу в Албании и спровоцировал бы интервенцию иностранной державы, уполномоченной вмешаться в случае неспособности правительства. Видимо, президент внимательнее читает газеты, чем вы, Нуредин-бей. Он заметил эти нюансы, потому и прислал вас сюда. Мне сейчас ничего не стоит убедить соотечественников в том, что я всегда так думал.
– Вам виднее, Ферид-бей. Но, заняв новый пост, вы должны позаботиться о том, чтобы ваша газета не попала в руки противников президента, иначе они будут продолжать публиковать статьи с выпадами против него, а заодно и против вас.
– Этого не будет.
– Вы уверены?
– Да, Нуредин-бей. Между нами говоря, наши земляки здесь – это несколько простаков в Бостоне, лавочники, чистильщики обуви, носильщики – в общем, профаны, которых можно водить за нос как угодно. Они ничего не смыслят в политике и готовы верить каждому моему слову. Вряд ли они смогут нам помешать. Более того, мы, без сомнения, сможем перетянуть их на свою сторону.
– Значит, все решено?…
Ферид-бей встал, подошел к большому столу и достал из ящика пачку бумаг. Нуредин-бей настороженно следил за ним. Тот вернулся и небрежно бросил бумаги на стол перед Нуредин-беем.
– Сначала, братец, скажите, что мне делать вот о этим?
– Что это?
– Счета. Я не могу их оплатить.
Нуредин-бей проглядел несколько счетов, держа их кончиками пальцев.
– На сколько здесь?
– Я и сам не знаю.
– Его превосходительство поручил мне выполнить любое ваше условие. Вот чек. Заполняйте сами.
Ферид-бей даже не прикоснулся к чеку. Он достал из буфета бутылку виски и два бокала.
– Выпьем за удачу, братец, – сказал он усаживаясь и с усмешкой добавил: – А ведь мы с вами заслуживаем лучшей участи, чем быть министрами невежды байрактара.
Нуредин-бей вздохнул.
– Что поделаешь, братец, судьба.
Ферид-бей наполнил бокалы.
– Выпьем за мой новый пост.
– И за вашу удачу!
– Передайте привет его величеству и заверьте его, что в моем лице он будет иметь преданного друга и неплохого посланника.
– Выпьем за здоровье его величества!
– И за наше с вами, братец, и за наше!
VII
Господин Вехби Лика посмотрел на часы, недовольно фыркнул, встал со стула и принялся шагать по коридору, бросая косые взгляды на господ, ожидавших, как и он, вызова к министру. «Почему так долго не вызывают?» – возмущался он про себя.
Он снова сел, закурил и погрузился в размышления. «Как-то они встретят мое произведение? Поймут ли, каких мне стоило усилий из этой ничтожной жизни сделать блестящую биографию? Бандита я превратил в национального героя, стычки из-за добычи сделал настоящими битвами, побеги, которые он совершал всякий раз, оказавшись в пиковом положении, стали у меня гениальным стратегическим отступлением, я вывел его родословную из доисторических времен, записал ему в родню всех европейских королей. Чего еще нужно? Если они не дураки, то должны признать, что я создал настоящий шедевр. Да-да. Самые лучшие книги по истории написаны людьми, не имевшими о нем ни малейшего представления. И моя тоже войдет в этот разряд. Сколько же мне заплатят? Ну да это неважно. Гафур-бей сказал, что биография, как ключ, откроет передо мной все двери. Прежде всего пусть мне разрешат издавать газету. Все крупные политика с этого начинали свою карьеру. А вообще-то, если что-нибудь заплатят – тоже не плохо. Ага, кажется, открывают дверь…»
Он уставился на дверь: ему показалось, что за ней послышались шаги и голоса.
Дверь действительно отворилась, но появился не министр, а господин Кочо Котта. Он быстро прошел мимо, не глядя на ожидавших, которые повскакивали со стульев и стали кланяться, прижимая руку к сердцу. Дверь тут же захлопнулась, господин Вехби Лика не успел даже рассмотреть, есть ли кто-нибудь еще у министра, но – была не была – решил войти. Тихонько постучал и повернул ручку.
В кабинете было трое: министр – господин Джафер-бей Юпи, Муса Юка и Гафур-бей Колоньяри. Склонившись голова к голове, они рассматривали списки депутатов, которых предстояло избрать в учредительное собрание. Он расслышал слова Гафур-бея:
– …Я не говорю, что он нелоялен, но это такая дубина. Столько лет в депутатах, а мы еще ни разу не слышали, чтобы он выступал.
– А к чему нам болтовня, Гафур-бей, – возразил Муса Юка. – Насчет поговорить у нас есть господин Михаль Касо. А этот пусть молчит, лишь бы руку поднимал!
– Я тоже так думаю. Я согласен с господином Мусой, – сказал Джафер-бей. – По-моему…
В это мгновение министр вдруг заметил Вехби Лику и раздраженно крикнул:
– А тебе чего здесь надо?
Остальные тоже повернулись к нему.
– Извините, господин министр, но я… э-э… мне сказали… – смешался Вехби.
Гафур-бей прошептал что-то на ухо министру.
– А-а! – протянул Джафер-бей. – Ну ладно, ладно, господин Вехби. Подождите там. Вас позовут.
Вехби-эфенди вышел из кабинета смущенный и обиженный. Уселся опять на свой стул и нервно закурил. «И зачем я поторопился? Сам виноват. Ну почему я такой нетерпеливый? О ком это они говорили? Многие депутаты не выступают. Может, речь шла об Ахмет-бее Ресули? Он настоящая дубина. Или о Хюсни Тоске? Да, да, наверняка о нем. Хотя они все болваны и скоты. Людей образованных и достойных вроде меня депутатами не делают. Нет, таких держат впроголодь. В этой стране никто не делает карьеру благодаря уму и способностям. Отсюда и пошла поговорка: „Девяносто девять уловок, и один раз смелость“. Хотя сейчас и это устарело. Смелость уже ни к чему. Нужны лишь девяносто девять знакомств да подхалимство. Такие времена настали, что и свинью дядей назовешь…»
Из этих мрачных раздумий Вехби Лику вывел голос самого Гафур-бея, который, приоткрыв дверь, позвал:
– Прошу вас, Вехби-эфенди!
Журналист схватил с соседнего стула шляпу и, прижимая к себе портфель, лежавший у него на коленях, скользнул в кабинет министра.
Господа, видимо, уже покончили со своим делом, и на этот раз министр встретил его с улыбкой. Приподнимаясь, он протянул руку.
– Очень рад, господин Вехби, как самочувствие?
– Хорошо, спасибо.
– Рукопись принесли?
– Так точно!
– Вы знакомы с господином Мусой Юкой… Разрешите представить, Вехби Лика, журналист.
– Знаю, знаю, – проворчал Муса Юка, нехотя протягивая ладонь.
– Садитесь, Вехби-эфенди. Надеюсь, вы нас порадуете.
– Я старался, господин министр.
– Тогда начнем.
Вехби-эфенди сел напротив Гафур-бея и принялся вытаскивать папку из портфеля.
– Я сделал все, что мог, господин министр. Еле-еле собрал документы. Даже в Матьянский край ездил. Поговорил со стариками, нашел смельчаков, сражавшихся вместе с его превосходительством. Мне очень помог господин Абдуррахман Кроси, а что получилось – вам судить, ваша честь.
– Ну, читайте! – приказал министр.
Господин Вехби положил на стол отпечатанные на машинке листы бумаги и снова заговорил:
– Я начал с семьи. В первой главе рассказывается о родословной его величества.
– Ладно, послушаем, – сердито пробурчал Муса Юка.
Вехби-эфенди откашлялся и начал читать:
«Родословная его величества, нашего короля, теряется в туманной глубине веков. В монастырских хрониках средневековья упоминание о семье Зогу встречается уже в девятом веке, когда германский принц из рода Гогенцоллернов взял в жены албанскую принцессу из Матьянского принципата, называвшегося тогда Эмантия. Другие документы свидетельствуют о том, что знатный албанский род Зогу имеет кровные связи со всеми королевскими фамилиями Европы и что сам его величество является прямым потомком национального героя Албании Георгия Кастриота Скандербега. Но предоставим слово историческим документам!»
Вехби-эфенди прервал чтение и поднял голову, чтобы посмотреть, какое впечатление произвело на слушателей столь удачное начало. Господин министр, сняв очки, протирал их шелковым платком, Муса-эфенди сердито смотрел из-под нахмуренных бровей, а по сжатым губам Гафур-бея ничего нельзя было понять.
– Дальше!.. – приказал он, не поднимая головы.
«Как известно, – продолжал Вехби-эфенди, – в одиннадцатом веке начались крестовые походы. Европейские короли и принцы отправились в Иерусалим для освобождения гроба господня, захваченного турками. Среди них был и германский император Фридрих, по прозвищу Барбаросса, который со своим войском проходил через Албанию. Один из его племянников, по имени Курт, остановился со своей свитой в Матьянском крае, где правила знаменитая семья Зогу. Князь Курт женился на единственной дочери матьянского правителя и стал его законным наследником. То, что наш король – прямой потомок этого высокородного князя, подтверждают наряду с многочисленными документами, находящимися в архивах королевских дворов Европы, также названия некоторых деревень и гор в Матьянском крае: например, гора Аламана, то есть Германца, деревня Бургайет и др. Да и сама внешность нашего короля, светлые волосы, голубые глаза, высокий рост и атлетическое сложение говорят о том, что в нем сильна кровь германской расы, которая…»
Муса-эфенди не выдержал. Он прервал автора:
– Ты что это несешь? Хочешь сделать гяура из его величества! Tovbe estagferullah!
– Я только хотел доказать, Муса-эфенди, что его величество происходит из древнего рода, – робко возразил Вехби Лика.
– Ну уж нет! Мы не желаем, чтобы ты делал из него неверного!
– Муса-эфенди прав, – сказал министр, надевая очки.
– Как вам будет угодно, – ответил Вехби-эфенди несколько обиженно, достал карандаш и сделал пометки на полях. Он пропустил несколько страниц и стал читать дальше:
«История свидетельствует, что в XV веке одна из ветвей рода Зогу пришла с севера Албании и поселилась в Матьянском крае. Легенды рассказывают, что Мамина, сестра Скандербега, вышла замуж за владетеля крепости Бургайет, происходившего из рода Зогу. Таким образом, его величество наш король – прямой потомок национального героя…»
– Ну вот. Сейчас то, что надо! – перебил довольный Муса-эфенди. – Вот с этого и начинай, слышь? А то заморочил нас крестами да гяурами!
– Продолжайте! – приказал министр.
– «Его величество родился восьмого октября тысяча восемьсот девяносто пятого года в Бургайете. Великая радость охватила тогда албанцев. Три месяца подряд продолжался пир у Джемаль-паши, отца нашего короля; более тридцати тысяч мужей съехались со всех концов Албании, чтобы поздравить счастливого отца с замечательным подарком, коего удостоил его господь. Все предчувствовали, что из младенца, качавшегося в колыбели, вырастет не простой человек, а будущий вождь нации, гениальный король, который…»
– Прекрасно! – похвалил министр.
– Молодец! – воскликнул Муса-эфенди.
«Давай, давай, милок, – подумал Гафур-бей. – Ври, не стесняйся. Я хоть и знал, что ты на выдумки мастак, но что ты такой пройдоха – не предполагал! Чем наглее ложь, тем труднее ее опровергнуть. Раньше был Ахмет-бей, сын Джемаля, а сейчас выходит Джемаль, отец Ахмета!»
– «…Получив материнское благословение, Ахмет-бей Зогу, преисполненный уверенности и бесстрашия, с оружием в руках, повел за собой две тысячи матьянских храбрецов…» – читал историк.
«Так-так. И материнское благословение приплел», – подумал Гафур-бей.
– «…встретился с черногорскими войсками у горы Какарити. Здесь и произошла знаменитая Какаритская битва».
«Ишь ты, битва! И он это называет битвой. Ну и ловкач! Браво! Словно никто и не знает, что Ахмет-бей тогда на грабеж отправился с веревкой за поясом. Плети-плети, милок, небылицы, все они получат законную силу. Может, так же написаны и родословные других королевских фамилий, – размышлял Гафур-бей. – Кто знает? У нас, например, матьянские паши стали прославленными героями, они, видите ли, сражались за Албанию, будто никому не известно, что они были преданы султану, а на Албанию им было наплевать. Ну-ка, что он расскажет о Какаритской битве? Как оправдает бегство Ахмет-бея, ведь тот при первых же выстрелах пустился наутек до самой Мати».
Но историк продолжал с чувством и даже с пафосом в голосе:
«…Несмотря на то что несколько раз находился на краю гибели, Зогу бесстрашно и самоотверженно сражался в первых рядах, проявив выдающиеся воинские качества: беспримерную отвагу, великолепное владение оружием и талант гениального стратега в расстановке войск. Его храбрецы убедились во время этого сражения, что Зогу – настоящий полководец…»
А Гафур-бей с нетерпением ждал конца: как оправдает историк бегство с поля «битвы».
«Исход боя еще не определился, когда Зогу получил сообщение, что сербская армия подошла к Мати и намерена его окружить. Тогда, не теряя ни минут, наш полководец отступил от Какаритских гор и двинулся к Мати. Прибыв туда, он тут же созвал местную знать…»
Гафур-бей вскинул голову и с полуоткрытым от удивления ртом уставился на журналиста.
«Я полагаю, – заявил Зогу, – что, пока не закончится Балканская война, нам следует ограничиться защитой наших рубежей в районе Мати, а дальше будем действовать по обстоятельствам». Совет знати согласился с ним, видя, что их предводитель мудр и его суждения по всем военным, политическим и дипломатическим вопросам гениальны.
– Прекрасно!
– Здорово сварганил! – одобрил Муса-эфенди.
Историк оторвал глаза от рукописи и посмотрел на слушателей, сияющий и довольный.
– Продолжайте! – снова сказал министр.
Гафур-бей закурил. Он уже не прислушивался к тому, что читал историк, а, задумавшись, пытался припомнить все, что ему самому было известно о жизни Ахмета Зогу. «Да, – сказал он себе. – Ахмет Зогу действительно большой стратег. Бежать с поля сражения тоже надо уметь, а наш президент столько раз продемонстрировал это умение. Бежал из Какарити, бежал из Дибры, бежал во время боев с мятежниками в 1914 году, бежал из… этот стратег драпанья отовсюду бежал, спасая свою шкуру».
«Его превосходительство Зогу…»
Гафур-бей очнулся. «Ну-ка, ну-ка… А как он объяснит бегство Зогу в июне двадцать четвертого?»
«…которого правительство назначило командующим своими войсками, не желая, чтобы напрасно пролилась албанская кровь, отступил из Тираны и перешел в Югославию…»
– Браво! – невольно вырвалось у Гафур-бея.
– Простите? – переспросил Вехби-эфенди, не ожидавший, что его прервут.
– Вы молодчина! Хорошо написали. – А про себя подумал: «Да это же просто фокусник! „Не желая, чтобы пролилась албанская кровь“. Ну и ну! Будто не знает, плут, как жалеет албанцев его величество! Ну вот, июньское бегство тоже оправдано. Кто это сказал, что лучше иметь одного историка, чем десять генералов? С генералами можно лишь избежать поражения в войне, а с историком выигрываешь все битвы».
– «…Однако наш премьер-министр, будучи истинным патриотом, не мог долго оставаться в эмиграции, вот почему тринадцатого декабря он перешел границу, двадцать четвертого декабря тысяча девятьсот двадцать четвертого года вступил в Тирану и восстановил законность и порядок».
Уже стемнело, когда историк закончил читать свой шедевр. Господин министр не высказал ни одного замечания.
– Молодец, Вехби-эфенди! – сказал он.
Не было замечаний и у Мусы-эфенди.
– Молодчина, Вехби-эфенди! Здорово сварганил!
И только Гафур-бей счел нужным дать автору несколько ценных указаний:
– В целом мне понравилось, Вехби-эфенди, но у меня есть кое-какие замечания и дополнения.
– Я весь внимание! – ответил Вехби-эфенди, снова достав карандаш и приготовившись делать пометки.
– Во-первых, Вехби-эфенди, я заметил, что в жизнеописаниях великих людей всегда есть такие, как бы это сказать, сверхъестественные знаки, которые предвещают рождение вождя или великого человека. Не было ли при рождении его величества таких предзнаменований?
– Очень уместное замечание, – согласился министр. – Наш народ религиозен и должен знать, что его величество ниспослан самими небесами.
– Да, ваше превосходительство, вы правы. Были предзнаменования и накануне рождения его величества.
– Какие же?
– За несколько лет до его рождения одной старухе в Бургайете приснился сон, что…
– Нет, нет, это слишком банально. Не было ли какого-нибудь другого знака?
– Был и другой. Говорят, что в ту ночь, когда родился его величество, в небе над Мати показалась хвостатая звезда, которая промчалась над домом Джемаль-паши.
– Почему же вы это не вставили?
– Да я просмотрел календарь того года, а там ни о какой комете не упоминается. Астрономы не отметили такого явления, а я придерживался только фактов.
– Ну как же так, Вехби-эфенди, нам ведь и легенды нужны.
– А потом, разве были у нас астрономы в то время? – усомнился Муса-эфенди.
– Я имею в виду французских и английских астрономов.
– А они-то откуда знают, пролетала хвостатая звезда над домом Джемаль-паши или нет? Франция и Англия далеко от Албании, – заметил Муса-эфенди.
– И еще одно, – добавил Гафур-бей. – Не было ли в детстве его величества такого случая, чтобы проезжал через те края какой-нибудь известный человек или, к примеру, святой, ходжа или дервиш и чтобы он возложил руку на голову Ахмет-бею и предсказал ему великое будущее? У всех великих людей было такое.
Вехби-эфенди испытующе посмотрел на него: уж не насмехаются ли тут над ним, но, увидев, что его милость абсолютно серьезен, помедлил минуту, будто припоминая, а потом ответил:
– Да, Гафур-бей. Такой случай был, и это не легенда, а исторический факт.
– Ну-ка, выкладывай!
– Когда его величеству было только три дня, к Джемаль-паше приехал в гости известный патриот Дервиш Хима и, как только он увидел младенца, тут же обратился к местной знати и другим мужам, находившимся в комнате, с пророческими словами: «Внемлите мне, господа, этот ребенок родился для спасения Албании, он станет ее вождем».
– Вот здорово!
– Потом произошел еще один исторический случай. Когда его величество ездил во Влёру в тысяча девятьсот двенадцатом году – ему было тогда семнадцать лет, – Исмаил Кемаль, тоже известный патриот, обнял его, поцеловал в лоб и произнес со слезами на глазах: «Добро пожаловать, сын мой! Все, что мы делаем сегодня здесь, – для тебя, ведь тебе жить в Албании и править ею».
– Очень хорошо, Вехби-эфенди. Это тоже надо вставить, – сказал министр.
– Как вам будет угодно!
– Во-вторых, Вехби-эфенди, – снова заговорил Гафур-бей, – слова «его величество» необходимо заменить на «его высокое величество», так как именно такой официальный титул будет присвоен его превосходительству, когда он станет королем. Как вы думаете, господин министр?
– Непременно, Гафур-бей.
– Как прикажете! – поклонился журналист.
– А теперь, господин министр, надо поскорее опубликовать произведение.
– Это мы берем на себя, – объявил министр.
– Хорошо бы еще перевести его на какой-нибудь европейский язык, – продолжал Гафур-бей. – Пусть весь мир узнает, какой у нас король.
– Прекрасно. Переведем, – решил министр, поднимаясь и давая понять Вехби-эфенди, что он может идти. Но тот не уходил. Он застыл на минуту, глядя на министра, будто собирался что-то сказать.
– До свидания, Вехби-эфенди! – сказал министр.
– Простите меня, ваше превосходительство, но я хотел бы воспользоваться случаем и обратиться к вам по поводу прошения, которое я подавал.
– А в чем дело?
– Я просил разрешения издавать газету. Я, как вы знаете, по профессии журналист, и сейчас, когда спаситель нации будет провозглашен королем, я думаю, нам понадобится новая газета, такая, что могла бы разносить по всей Албании голос правительства.
– Вы подали прошение?
– Так точно!
– Хорошо, Вехби-эфенди, мы рассмотрим этот вопрос. До свидания!
Как только Вехби-эфенди исчез за дверью, министр повернулся к господину Мусе Юке:
– Как вы думаете, Муса-эфенди, дать ему разрешение?
– Это уж вам решать, ваше превосходительство.
– Я думаю, можно дать, – сказал Гафур-бей. – Он неплохой журналист и готов нам преданно служить.
– Но честолюбец, – сказал Муса Юка.
– Мы все хотим больше, чем имеем, – заметил министр.
– А не зарывается ли он? Что-то слишком многого хочет?
– Да вряд ли он чего-нибудь добьется, мозгов не хватит, – сказал Гафур-бей.
– Уж не знаю. Может, и не хватит, а хочет он многого.
– Известное дело, Муса-эфенди. Чем меньше мозгов, тем больше мечтаний. Пожалуй, разрешим ему.
– Но он еще пособия просит.
– И это можно.
Он снова сел, закурил и погрузился в размышления. «Как-то они встретят мое произведение? Поймут ли, каких мне стоило усилий из этой ничтожной жизни сделать блестящую биографию? Бандита я превратил в национального героя, стычки из-за добычи сделал настоящими битвами, побеги, которые он совершал всякий раз, оказавшись в пиковом положении, стали у меня гениальным стратегическим отступлением, я вывел его родословную из доисторических времен, записал ему в родню всех европейских королей. Чего еще нужно? Если они не дураки, то должны признать, что я создал настоящий шедевр. Да-да. Самые лучшие книги по истории написаны людьми, не имевшими о нем ни малейшего представления. И моя тоже войдет в этот разряд. Сколько же мне заплатят? Ну да это неважно. Гафур-бей сказал, что биография, как ключ, откроет передо мной все двери. Прежде всего пусть мне разрешат издавать газету. Все крупные политика с этого начинали свою карьеру. А вообще-то, если что-нибудь заплатят – тоже не плохо. Ага, кажется, открывают дверь…»
Он уставился на дверь: ему показалось, что за ней послышались шаги и голоса.
Дверь действительно отворилась, но появился не министр, а господин Кочо Котта. Он быстро прошел мимо, не глядя на ожидавших, которые повскакивали со стульев и стали кланяться, прижимая руку к сердцу. Дверь тут же захлопнулась, господин Вехби Лика не успел даже рассмотреть, есть ли кто-нибудь еще у министра, но – была не была – решил войти. Тихонько постучал и повернул ручку.
В кабинете было трое: министр – господин Джафер-бей Юпи, Муса Юка и Гафур-бей Колоньяри. Склонившись голова к голове, они рассматривали списки депутатов, которых предстояло избрать в учредительное собрание. Он расслышал слова Гафур-бея:
– …Я не говорю, что он нелоялен, но это такая дубина. Столько лет в депутатах, а мы еще ни разу не слышали, чтобы он выступал.
– А к чему нам болтовня, Гафур-бей, – возразил Муса Юка. – Насчет поговорить у нас есть господин Михаль Касо. А этот пусть молчит, лишь бы руку поднимал!
– Я тоже так думаю. Я согласен с господином Мусой, – сказал Джафер-бей. – По-моему…
В это мгновение министр вдруг заметил Вехби Лику и раздраженно крикнул:
– А тебе чего здесь надо?
Остальные тоже повернулись к нему.
– Извините, господин министр, но я… э-э… мне сказали… – смешался Вехби.
Гафур-бей прошептал что-то на ухо министру.
– А-а! – протянул Джафер-бей. – Ну ладно, ладно, господин Вехби. Подождите там. Вас позовут.
Вехби-эфенди вышел из кабинета смущенный и обиженный. Уселся опять на свой стул и нервно закурил. «И зачем я поторопился? Сам виноват. Ну почему я такой нетерпеливый? О ком это они говорили? Многие депутаты не выступают. Может, речь шла об Ахмет-бее Ресули? Он настоящая дубина. Или о Хюсни Тоске? Да, да, наверняка о нем. Хотя они все болваны и скоты. Людей образованных и достойных вроде меня депутатами не делают. Нет, таких держат впроголодь. В этой стране никто не делает карьеру благодаря уму и способностям. Отсюда и пошла поговорка: „Девяносто девять уловок, и один раз смелость“. Хотя сейчас и это устарело. Смелость уже ни к чему. Нужны лишь девяносто девять знакомств да подхалимство. Такие времена настали, что и свинью дядей назовешь…»
Из этих мрачных раздумий Вехби Лику вывел голос самого Гафур-бея, который, приоткрыв дверь, позвал:
– Прошу вас, Вехби-эфенди!
Журналист схватил с соседнего стула шляпу и, прижимая к себе портфель, лежавший у него на коленях, скользнул в кабинет министра.
Господа, видимо, уже покончили со своим делом, и на этот раз министр встретил его с улыбкой. Приподнимаясь, он протянул руку.
– Очень рад, господин Вехби, как самочувствие?
– Хорошо, спасибо.
– Рукопись принесли?
– Так точно!
– Вы знакомы с господином Мусой Юкой… Разрешите представить, Вехби Лика, журналист.
– Знаю, знаю, – проворчал Муса Юка, нехотя протягивая ладонь.
– Садитесь, Вехби-эфенди. Надеюсь, вы нас порадуете.
– Я старался, господин министр.
– Тогда начнем.
Вехби-эфенди сел напротив Гафур-бея и принялся вытаскивать папку из портфеля.
– Я сделал все, что мог, господин министр. Еле-еле собрал документы. Даже в Матьянский край ездил. Поговорил со стариками, нашел смельчаков, сражавшихся вместе с его превосходительством. Мне очень помог господин Абдуррахман Кроси, а что получилось – вам судить, ваша честь.
– Ну, читайте! – приказал министр.
Господин Вехби положил на стол отпечатанные на машинке листы бумаги и снова заговорил:
– Я начал с семьи. В первой главе рассказывается о родословной его величества.
– Ладно, послушаем, – сердито пробурчал Муса Юка.
Вехби-эфенди откашлялся и начал читать:
«Родословная его величества, нашего короля, теряется в туманной глубине веков. В монастырских хрониках средневековья упоминание о семье Зогу встречается уже в девятом веке, когда германский принц из рода Гогенцоллернов взял в жены албанскую принцессу из Матьянского принципата, называвшегося тогда Эмантия. Другие документы свидетельствуют о том, что знатный албанский род Зогу имеет кровные связи со всеми королевскими фамилиями Европы и что сам его величество является прямым потомком национального героя Албании Георгия Кастриота Скандербега. Но предоставим слово историческим документам!»
Вехби-эфенди прервал чтение и поднял голову, чтобы посмотреть, какое впечатление произвело на слушателей столь удачное начало. Господин министр, сняв очки, протирал их шелковым платком, Муса-эфенди сердито смотрел из-под нахмуренных бровей, а по сжатым губам Гафур-бея ничего нельзя было понять.
– Дальше!.. – приказал он, не поднимая головы.
«Как известно, – продолжал Вехби-эфенди, – в одиннадцатом веке начались крестовые походы. Европейские короли и принцы отправились в Иерусалим для освобождения гроба господня, захваченного турками. Среди них был и германский император Фридрих, по прозвищу Барбаросса, который со своим войском проходил через Албанию. Один из его племянников, по имени Курт, остановился со своей свитой в Матьянском крае, где правила знаменитая семья Зогу. Князь Курт женился на единственной дочери матьянского правителя и стал его законным наследником. То, что наш король – прямой потомок этого высокородного князя, подтверждают наряду с многочисленными документами, находящимися в архивах королевских дворов Европы, также названия некоторых деревень и гор в Матьянском крае: например, гора Аламана, то есть Германца, деревня Бургайет и др. Да и сама внешность нашего короля, светлые волосы, голубые глаза, высокий рост и атлетическое сложение говорят о том, что в нем сильна кровь германской расы, которая…»
Муса-эфенди не выдержал. Он прервал автора:
– Ты что это несешь? Хочешь сделать гяура из его величества! Tovbe estagferullah!
– Я только хотел доказать, Муса-эфенди, что его величество происходит из древнего рода, – робко возразил Вехби Лика.
– Ну уж нет! Мы не желаем, чтобы ты делал из него неверного!
– Муса-эфенди прав, – сказал министр, надевая очки.
– Как вам будет угодно, – ответил Вехби-эфенди несколько обиженно, достал карандаш и сделал пометки на полях. Он пропустил несколько страниц и стал читать дальше:
«История свидетельствует, что в XV веке одна из ветвей рода Зогу пришла с севера Албании и поселилась в Матьянском крае. Легенды рассказывают, что Мамина, сестра Скандербега, вышла замуж за владетеля крепости Бургайет, происходившего из рода Зогу. Таким образом, его величество наш король – прямой потомок национального героя…»
– Ну вот. Сейчас то, что надо! – перебил довольный Муса-эфенди. – Вот с этого и начинай, слышь? А то заморочил нас крестами да гяурами!
– Продолжайте! – приказал министр.
– «Его величество родился восьмого октября тысяча восемьсот девяносто пятого года в Бургайете. Великая радость охватила тогда албанцев. Три месяца подряд продолжался пир у Джемаль-паши, отца нашего короля; более тридцати тысяч мужей съехались со всех концов Албании, чтобы поздравить счастливого отца с замечательным подарком, коего удостоил его господь. Все предчувствовали, что из младенца, качавшегося в колыбели, вырастет не простой человек, а будущий вождь нации, гениальный король, который…»
– Прекрасно! – похвалил министр.
– Молодец! – воскликнул Муса-эфенди.
«Давай, давай, милок, – подумал Гафур-бей. – Ври, не стесняйся. Я хоть и знал, что ты на выдумки мастак, но что ты такой пройдоха – не предполагал! Чем наглее ложь, тем труднее ее опровергнуть. Раньше был Ахмет-бей, сын Джемаля, а сейчас выходит Джемаль, отец Ахмета!»
– «…Получив материнское благословение, Ахмет-бей Зогу, преисполненный уверенности и бесстрашия, с оружием в руках, повел за собой две тысячи матьянских храбрецов…» – читал историк.
«Так-так. И материнское благословение приплел», – подумал Гафур-бей.
– «…встретился с черногорскими войсками у горы Какарити. Здесь и произошла знаменитая Какаритская битва».
«Ишь ты, битва! И он это называет битвой. Ну и ловкач! Браво! Словно никто и не знает, что Ахмет-бей тогда на грабеж отправился с веревкой за поясом. Плети-плети, милок, небылицы, все они получат законную силу. Может, так же написаны и родословные других королевских фамилий, – размышлял Гафур-бей. – Кто знает? У нас, например, матьянские паши стали прославленными героями, они, видите ли, сражались за Албанию, будто никому не известно, что они были преданы султану, а на Албанию им было наплевать. Ну-ка, что он расскажет о Какаритской битве? Как оправдает бегство Ахмет-бея, ведь тот при первых же выстрелах пустился наутек до самой Мати».
Но историк продолжал с чувством и даже с пафосом в голосе:
«…Несмотря на то что несколько раз находился на краю гибели, Зогу бесстрашно и самоотверженно сражался в первых рядах, проявив выдающиеся воинские качества: беспримерную отвагу, великолепное владение оружием и талант гениального стратега в расстановке войск. Его храбрецы убедились во время этого сражения, что Зогу – настоящий полководец…»
А Гафур-бей с нетерпением ждал конца: как оправдает историк бегство с поля «битвы».
«Исход боя еще не определился, когда Зогу получил сообщение, что сербская армия подошла к Мати и намерена его окружить. Тогда, не теряя ни минут, наш полководец отступил от Какаритских гор и двинулся к Мати. Прибыв туда, он тут же созвал местную знать…»
Гафур-бей вскинул голову и с полуоткрытым от удивления ртом уставился на журналиста.
«Я полагаю, – заявил Зогу, – что, пока не закончится Балканская война, нам следует ограничиться защитой наших рубежей в районе Мати, а дальше будем действовать по обстоятельствам». Совет знати согласился с ним, видя, что их предводитель мудр и его суждения по всем военным, политическим и дипломатическим вопросам гениальны.
– Прекрасно!
– Здорово сварганил! – одобрил Муса-эфенди.
Историк оторвал глаза от рукописи и посмотрел на слушателей, сияющий и довольный.
– Продолжайте! – снова сказал министр.
Гафур-бей закурил. Он уже не прислушивался к тому, что читал историк, а, задумавшись, пытался припомнить все, что ему самому было известно о жизни Ахмета Зогу. «Да, – сказал он себе. – Ахмет Зогу действительно большой стратег. Бежать с поля сражения тоже надо уметь, а наш президент столько раз продемонстрировал это умение. Бежал из Какарити, бежал из Дибры, бежал во время боев с мятежниками в 1914 году, бежал из… этот стратег драпанья отовсюду бежал, спасая свою шкуру».
«Его превосходительство Зогу…»
Гафур-бей очнулся. «Ну-ка, ну-ка… А как он объяснит бегство Зогу в июне двадцать четвертого?»
«…которого правительство назначило командующим своими войсками, не желая, чтобы напрасно пролилась албанская кровь, отступил из Тираны и перешел в Югославию…»
– Браво! – невольно вырвалось у Гафур-бея.
– Простите? – переспросил Вехби-эфенди, не ожидавший, что его прервут.
– Вы молодчина! Хорошо написали. – А про себя подумал: «Да это же просто фокусник! „Не желая, чтобы пролилась албанская кровь“. Ну и ну! Будто не знает, плут, как жалеет албанцев его величество! Ну вот, июньское бегство тоже оправдано. Кто это сказал, что лучше иметь одного историка, чем десять генералов? С генералами можно лишь избежать поражения в войне, а с историком выигрываешь все битвы».
– «…Однако наш премьер-министр, будучи истинным патриотом, не мог долго оставаться в эмиграции, вот почему тринадцатого декабря он перешел границу, двадцать четвертого декабря тысяча девятьсот двадцать четвертого года вступил в Тирану и восстановил законность и порядок».
Уже стемнело, когда историк закончил читать свой шедевр. Господин министр не высказал ни одного замечания.
– Молодец, Вехби-эфенди! – сказал он.
Не было замечаний и у Мусы-эфенди.
– Молодчина, Вехби-эфенди! Здорово сварганил!
И только Гафур-бей счел нужным дать автору несколько ценных указаний:
– В целом мне понравилось, Вехби-эфенди, но у меня есть кое-какие замечания и дополнения.
– Я весь внимание! – ответил Вехби-эфенди, снова достав карандаш и приготовившись делать пометки.
– Во-первых, Вехби-эфенди, я заметил, что в жизнеописаниях великих людей всегда есть такие, как бы это сказать, сверхъестественные знаки, которые предвещают рождение вождя или великого человека. Не было ли при рождении его величества таких предзнаменований?
– Очень уместное замечание, – согласился министр. – Наш народ религиозен и должен знать, что его величество ниспослан самими небесами.
– Да, ваше превосходительство, вы правы. Были предзнаменования и накануне рождения его величества.
– Какие же?
– За несколько лет до его рождения одной старухе в Бургайете приснился сон, что…
– Нет, нет, это слишком банально. Не было ли какого-нибудь другого знака?
– Был и другой. Говорят, что в ту ночь, когда родился его величество, в небе над Мати показалась хвостатая звезда, которая промчалась над домом Джемаль-паши.
– Почему же вы это не вставили?
– Да я просмотрел календарь того года, а там ни о какой комете не упоминается. Астрономы не отметили такого явления, а я придерживался только фактов.
– Ну как же так, Вехби-эфенди, нам ведь и легенды нужны.
– А потом, разве были у нас астрономы в то время? – усомнился Муса-эфенди.
– Я имею в виду французских и английских астрономов.
– А они-то откуда знают, пролетала хвостатая звезда над домом Джемаль-паши или нет? Франция и Англия далеко от Албании, – заметил Муса-эфенди.
– И еще одно, – добавил Гафур-бей. – Не было ли в детстве его величества такого случая, чтобы проезжал через те края какой-нибудь известный человек или, к примеру, святой, ходжа или дервиш и чтобы он возложил руку на голову Ахмет-бею и предсказал ему великое будущее? У всех великих людей было такое.
Вехби-эфенди испытующе посмотрел на него: уж не насмехаются ли тут над ним, но, увидев, что его милость абсолютно серьезен, помедлил минуту, будто припоминая, а потом ответил:
– Да, Гафур-бей. Такой случай был, и это не легенда, а исторический факт.
– Ну-ка, выкладывай!
– Когда его величеству было только три дня, к Джемаль-паше приехал в гости известный патриот Дервиш Хима и, как только он увидел младенца, тут же обратился к местной знати и другим мужам, находившимся в комнате, с пророческими словами: «Внемлите мне, господа, этот ребенок родился для спасения Албании, он станет ее вождем».
– Вот здорово!
– Потом произошел еще один исторический случай. Когда его величество ездил во Влёру в тысяча девятьсот двенадцатом году – ему было тогда семнадцать лет, – Исмаил Кемаль, тоже известный патриот, обнял его, поцеловал в лоб и произнес со слезами на глазах: «Добро пожаловать, сын мой! Все, что мы делаем сегодня здесь, – для тебя, ведь тебе жить в Албании и править ею».
– Очень хорошо, Вехби-эфенди. Это тоже надо вставить, – сказал министр.
– Как вам будет угодно!
– Во-вторых, Вехби-эфенди, – снова заговорил Гафур-бей, – слова «его величество» необходимо заменить на «его высокое величество», так как именно такой официальный титул будет присвоен его превосходительству, когда он станет королем. Как вы думаете, господин министр?
– Непременно, Гафур-бей.
– Как прикажете! – поклонился журналист.
– А теперь, господин министр, надо поскорее опубликовать произведение.
– Это мы берем на себя, – объявил министр.
– Хорошо бы еще перевести его на какой-нибудь европейский язык, – продолжал Гафур-бей. – Пусть весь мир узнает, какой у нас король.
– Прекрасно. Переведем, – решил министр, поднимаясь и давая понять Вехби-эфенди, что он может идти. Но тот не уходил. Он застыл на минуту, глядя на министра, будто собирался что-то сказать.
– До свидания, Вехби-эфенди! – сказал министр.
– Простите меня, ваше превосходительство, но я хотел бы воспользоваться случаем и обратиться к вам по поводу прошения, которое я подавал.
– А в чем дело?
– Я просил разрешения издавать газету. Я, как вы знаете, по профессии журналист, и сейчас, когда спаситель нации будет провозглашен королем, я думаю, нам понадобится новая газета, такая, что могла бы разносить по всей Албании голос правительства.
– Вы подали прошение?
– Так точно!
– Хорошо, Вехби-эфенди, мы рассмотрим этот вопрос. До свидания!
Как только Вехби-эфенди исчез за дверью, министр повернулся к господину Мусе Юке:
– Как вы думаете, Муса-эфенди, дать ему разрешение?
– Это уж вам решать, ваше превосходительство.
– Я думаю, можно дать, – сказал Гафур-бей. – Он неплохой журналист и готов нам преданно служить.
– Но честолюбец, – сказал Муса Юка.
– Мы все хотим больше, чем имеем, – заметил министр.
– А не зарывается ли он? Что-то слишком многого хочет?
– Да вряд ли он чего-нибудь добьется, мозгов не хватит, – сказал Гафур-бей.
– Уж не знаю. Может, и не хватит, а хочет он многого.
– Известное дело, Муса-эфенди. Чем меньше мозгов, тем больше мечтаний. Пожалуй, разрешим ему.
– Но он еще пособия просит.
– И это можно.
VIII
Лоб патера Филиппа покрылся испариной, но не духота июльского вечера была тому причиной.
– Как же так, eccellenza,[20] как могло королевское правительство допустить такое? Мы в полном отчаянии! Мы ко всему были готовы, но, что над нами будет поставлен властитель-мусульманин – этого никак не ожидали! Мы были уверены, что вы этого не допустите!
Он говорил на чистейшем итальянском, и eccellenza, седовласый господин сурового вида, слушал его стоя, с рюмкой коньяку в руке. В том углу ярко освещенного зала, где они находились, их никто не мог подслушать, и все же eccellenza был как будто встревожен восклицанием патера. Прежде чем ответить, он осмотрелся вокруг. Остальные приглашенные – штатские во фраках, офицеры в парадных, с аксельбантами и позументами, мундирах, при шпагах и регалиях, полуобнаженные дамы в длинных декольтированных платьях – прохаживались по залу или разговаривали, стоя группками, в салоне иностранной миссии, устроившей коктейль по случаю национального праздника.
– Успокойтесь, патер, – сказал он тихо, почти шепотом. – Изменять форму государственного правления – ваше внутреннее дело. Правительство его величества не может вмешиваться в ваши дела. Сам великий дуче нам…
Патер Филипп с сердцем перебил его:
– Нет, eccellenza. Вы должны что-нибудь предпринять!
Eccellenza пожал плечами.
– Католики Албании не могут согласиться, чтобы государем стал мусульманин, – сердито продолжал патер Филипп. – Мы тоже за монархию, но только с государем из славного Савойского дома. Поэтому мы с одобрением встретили известие о провозглашении монархии. А теперь, что же нам делать?
– Ничего, патер. Вы поступили бы разумно, поздравив в числе первых нового короля.
– Мы были уверены, что вы этого не допустите.
– Повторяю, нам нельзя вмешиваться…
Патер Филипп посмотрел ему прямо в глаза. Было ясно, что он не принял всерьез этого заявления, потому eccellenza тихо добавил по-латыни:
– Exceptio probat regulam.[21]
Но и это не успокоило патера.
Eccellenza отошел от небольшой группы гостей и жестом подозвал патера.
– Inter nos,[22] патер, – сказал он тихо, – я могу вам сказать одно: наш dux.[23] дальновиден и решителен. Совершенно не имеет значения, кто займет трон. Experto crede[24]
– Как же так, eccellenza,[20] как могло королевское правительство допустить такое? Мы в полном отчаянии! Мы ко всему были готовы, но, что над нами будет поставлен властитель-мусульманин – этого никак не ожидали! Мы были уверены, что вы этого не допустите!
Он говорил на чистейшем итальянском, и eccellenza, седовласый господин сурового вида, слушал его стоя, с рюмкой коньяку в руке. В том углу ярко освещенного зала, где они находились, их никто не мог подслушать, и все же eccellenza был как будто встревожен восклицанием патера. Прежде чем ответить, он осмотрелся вокруг. Остальные приглашенные – штатские во фраках, офицеры в парадных, с аксельбантами и позументами, мундирах, при шпагах и регалиях, полуобнаженные дамы в длинных декольтированных платьях – прохаживались по залу или разговаривали, стоя группками, в салоне иностранной миссии, устроившей коктейль по случаю национального праздника.
– Успокойтесь, патер, – сказал он тихо, почти шепотом. – Изменять форму государственного правления – ваше внутреннее дело. Правительство его величества не может вмешиваться в ваши дела. Сам великий дуче нам…
Патер Филипп с сердцем перебил его:
– Нет, eccellenza. Вы должны что-нибудь предпринять!
Eccellenza пожал плечами.
– Католики Албании не могут согласиться, чтобы государем стал мусульманин, – сердито продолжал патер Филипп. – Мы тоже за монархию, но только с государем из славного Савойского дома. Поэтому мы с одобрением встретили известие о провозглашении монархии. А теперь, что же нам делать?
– Ничего, патер. Вы поступили бы разумно, поздравив в числе первых нового короля.
– Мы были уверены, что вы этого не допустите.
– Повторяю, нам нельзя вмешиваться…
Патер Филипп посмотрел ему прямо в глаза. Было ясно, что он не принял всерьез этого заявления, потому eccellenza тихо добавил по-латыни:
– Exceptio probat regulam.[21]
Но и это не успокоило патера.
Eccellenza отошел от небольшой группы гостей и жестом подозвал патера.
– Inter nos,[22] патер, – сказал он тихо, – я могу вам сказать одно: наш dux.[23] дальновиден и решителен. Совершенно не имеет значения, кто займет трон. Experto crede[24]