Мичо Каламата
Под властью пугала
ПРЕДИСЛОВИЕ
Албанский писатель Мичо Каламата пришел в литературу после войны, где-то в середине 50-х годов. Он получил известность в первую очередь как юморист и сатирик. Большой популярностью пользовался его сборник «Шипы и розы» (1973) и сатирический роман «Последний в роду» (1971). В 70-е годы стали появляться его книги, посвященные героической национально-освободительной борьбе албанского народа в период второй мировой войны. Ей писатель посвятил и один из последних своих романов – «Трудные тропы» (1974).
Произведение «Под властью пугала» можно отнести к жанру исторического романа, хотя в нем автор в определенной степени отдает дань и политической сатире.
Писатель обращается к событиям почти полувековой давности, к периоду 1928–1939 годов, когда албанский народ страдал под гнетом феодально-буржуазного режима короля Ахмета Зогу. Албания того времени, имевшая миллионное население и расположенная на территории, приблизительно равной площади Крымского полуострова, была отсталой аграрной страной. Промышленность в современном понимании слова находилась на зачаточной стадии развития. В сельских местностях господствовали крупные феодалы – беи. В горах были сильны пережитки патриархально-родовых отношений: представители родовой аристократии и феодальной знати – капеданы, байрактары – обладали поистине неограниченной властью в «своих» районах. Они опирались на неписаные «законы гор», в обычае была кровная месть (о ней упоминается и в романе).
От пятивекового турецкого ига Албания освободилась в результате упорной борьбы. Однако плодами победы, одержанной народом в 1912 году, воспользовались крупные землевладельцы, купцы, предприниматели, представители высшего чиновничества, состоявшие на службе еще в турецкой империи. Более сильные соседи постоянно угрожали независимости Албании. Народ неоднократно поднимался на борьбу против итальянских, сербских, греческих захватчиков, стремившихся разделить страну и лишить ее самостоятельности. Летом 1920 года была сорвана очередная серьезная попытка итальянского империализма силой оружия установить контроль над Албанией. После восстановления независимости в стране необходимо было преодолеть тяжелое наследие прошлого, начать борьбу за социальный и экономический прогресс.
Однако часто сменявшиеся в начале 20-х годов правительства руководствовались интересами феодалов. Немедленного рассмотрения требовал, например, аграрный вопрос, но правящая верхушка постоянно откладывала его решение. В эти годы на политической арене появился Ахмет Зогу. Щеголеватый, молодой и весьма энергичный офицер, уже в двадцать с небольшим лет получивший звание полковника, которое довольно часто присваивалось служившим в австрийской армии представителям родовой албанской знати, Ахмет Зогу продвигался к власти, не выбирая средств. Он был выходцем из захудалого рода байрактаров в горном районе Мати, где, как говорили его противники, семья Зогу владела одной деревенькой и небольшим лесным угодьем. Ахмет Зогу активно включился в политическую борьбу, которую вели в ту пору многочисленные претенденты на власть в Албании. Рвение Ахмета Зогу при установлении «спокойствия и порядка» было настолько очевидным, что его неоднократно назначали министром внутренних дел. В декабре 1922 года он впервые стал премьер-министром и с этого времени начал утверждаться как лидер правых сил албанского общества.
Косность и обскурантизм правящей верхушки Албании вызвали широкое демократическое движение, которое в мае 1924 года вылилось в восстание. Это восстание по своему значению приравнивается к буржуазно-демократической революции. В результате его было сформировано прогрессивное правительство, провозгласившее демократические свободы и программу проведения ряда реформ буржуазного характера. Главой правительства стал епископ православной церкви Фан Ноли – известный политический и общественный деятель Албании, поэт, переводчик, музыковед. В романе М. Каламаты он упоминается довольно часто как один из главных противников Ахмета Зогу («преподобный противник», «бородач» и т. п.). Фан Ноли после поражения революции и реставрации власти Ахмета Зогу покинул страну и стал одним из лидеров радикального крыла албанской революционно-демократической эмиграции. В ноябре 1927 года Фан Ноли присутствовал на организованном в честь десятой годовщины Октябрьской революции конгрессе друзей Советского Союза в Ленинграде. Он говорил тогда, что решить албанские социальные проблемы можно, лишь осмыслив и применив опыт Советского Союза, восхищался тем, что «лично увидел первое рабоче-крестьянское государство, которому предстоит великая будущность и которое является прообразом будущих таких же рабоче-крестьянских республик».[1]
Контрреволюционный переворот надолго отодвинул разрешение социально-экономических задач. К тому же Албания – самое молодое и самое слабое государство на Балканах – занимала чрезвычайно выгодное стратегическое положение. В тот период, о котором идет речь в романе, победу в конкурентной борьбе империалистических держав за влияние в Албании одержала фашистская Италия. Вся система политических и финансово-экономических отношений, связывавшая оба государства, была построена так, чтобы обеспечивалась максимальная зависимость Албании от своей «великой покровительницы». Засилье итальянцев было везде и во всем. Так называемый Национальный банк Албании находился в руках итальянских акционеров, в промышленности господствовали итальянские компании, советниками (или, как их называли, организаторами) в министерствах были также итальянцы. Даже пятерых сестер короля учили верховой езде и автоделу итальянские инструкторы, и итальянский тягач всякий раз брал на буксир легковой автомобиль принцесс, когда тот застревал в многочисленных колдобинах на магистральной дороге из Тираны в Дуррес.
М. Каламата описывает странный, словно нереальный мир, который тем не менее существовал в действительности. Он показывает жизнь Албании как бы в разрезе, ведя читателя через все слои общества, с одной стороны, разоблачая паразитический образ жизни короля и придворной камарильи, а с другой стороны, реалистически изображая беспросветную нищету народа. М. Каламата выводит в романе и реальные исторические лица, и вымышленные, которые не менее достоверны, ибо зачастую в создании этих образов писатель использует конкретные прототипы. В том и в другом случаях он пишет колоритные, живые, очень точные портреты людей определенного класса или среды.
В изображении правящей верхушки преобладает гротескная манера. Впервые читатель знакомится с Ахметом Зогу в тот момент, когда он, побуждаемый своим английским другом и покровителем, бывшим посланником сэром Джейризом,[2] принимает решение об изменении формы правления – «соглашается» стать королем албанцев. Историк мог бы упрекнуть писателя, ибо идея создания монархии не была подсказана англичанами «в пику» Муссолини, как это показано в романе. В опубликованных после окончания второй мировой войны итальянских дипломатических документах приводится переписка Муссолини с итальянскими дипломатическими и консульскими представителями в Албании. В переписке раскрывается обширный план действий по возведению на албанский престол Ахмета Зогу и выявляется, какие надежды возлагали итальянские фашисты на своего подопечного. В Риме было предусмотрено все: размеры жалованья будущему королю, его брак, порядок престолонаследования и даже текст обращения, с которым должен был выступить Зогу в день коронации. Однако в данном случае, когда речь идет о литературном произведении, а не об историческом исследовании, не столь уж важно, кто именно из иностранных представителей пользовался безграничным честолюбием и беспринципностью Зогу. М. Каламата правильно подмечает характерную черту психологии Зогу – тот никогда не отличался щепетильностью в финансовых вопросах. Когда-то, в конце первой мировой войны, Ахмет Зогу грабил итальянские обозы. Через несколько лет, уже в качестве главы албанского государства, он вымогал крупные суммы у своих «итальянских друзей» под предлогом оздоровления экономики страны. На самом же деле львиная доля этих средств шла на его личное обогащение, на расходы королевского двора и на содержание аппарата подавления.
Итальянские фашисты, поддерживая Ахмета Зогу, не питали на его счет никаких иллюзий. Он неоднократно прибегал к политическому шантажу, угрожая переметнуться к другому покровителю – будь то соседняя Югославия или далекая Германия. Итальянцы до поры до времени терпели его, ибо у них не было никакой гарантии, что новый кандидат обойдется дешевле. Об их отношении к Зогу может свидетельствовать любопытная характеристика, данная ему в одном из официальных отчетов итальянского посланника О. Коха: «Неумолимый ход событий сметет эту маленькую фигурку, слишком ничтожную, чтобы она даже где-то в придаточном предложении могла остаться на страницах книги судьбы при очередном и неумолимом ее повороте».[3]
Из приближенных к королю людей в романе выведены наиболее одиозные деятели режима. Это, например, «папаша» Абдуррахман Кроси, неграмотный человек, интриган, занимавший мало значившее в албанских условиях место депутата парламента, но на деле обладавший большой властью в государстве – только он один пользовался неограниченным доверием Зогу. Когда-то Абдуррахман Кроси был его воспитателем, а по роли «друга дома», которую он стал играть при королеве-матери, его не без оснований называли албанским Распутиным.
Сатрапом восточного типа был кровавый министр внутренних дел Муса Юка. Что касается образов других беев, выведенных на страницах романа, то они скорее созданы художественной фантазией писателя. В этих характерах собраны все жестокие и дикие черты среды, породившей их и сделавшей вершителями судеб простого народа Албании. Беи были носителями нравов и традиций турецкой империи, где албанская феодальная знать занимала привилегированное положение. Ликвидацию турецкого господства и провозглашение независимости Албании в 1912 году беи приняли без энтузиазма. Так, например, Турхан-паша Пермети, некогда представлявший при дворе российских императоров Блистательную Порту в качестве посла, чувствовал себя ущемленным судьбой, занимая пост премьер-министра в никому не известной Албании.
Ностальгические воспоминания беев о блестящем прошлом, стремление воспроизвести в миниатюре и сохранить возможно долее этот мир в своих владениях, характеризуют таких персонажей, как Гафур-бей Колоньяри. Писателю удалось наглядно показать, что этот класс обречен на гибель, так как давно стал социальным анахронизмом, но, с другой стороны, он оказался необычайно живучим, ибо так называемая цивилизованная капиталистическая Европа была заинтересована в торможении социального и экономического прогресса в странах, являвшихся, подобно Албании, объектом экспансионистских устремлений.
М. Каламата точно раскрывает подоплеку интриг, постоянно возникавших при королевском дворе и создававших гнетущую атмосферу всеобщей подозрительности и трусливой ненависти друг к другу. Родовитые беи часто тяготились необходимостью подчиняться королю, который был ниже их по родовой иерархии. М. Каламата ничего не говорит о заговорах знати, о попытках свергнуть или убить Ахмета Зогу, что усложнило бы основную сюжетную линию, но он прекрасно передает обстановку при дворе – этих людей можно сравнить со скорпионами посаженными в одну банку.
Пожалуй, стоит привлечь внимание читателя еще к одной фигуре в романе – Ферид-бею Каменице. Прототипом этого героя послужил известный албанский политический и общественный деятель Фаик Коница, происходивший из богатого и влиятельного рода беев Южной Албании. Он принимал участие в албанском культурно-просветительном и национально-освободительном движении начала XX века, занимался литературой, меценатствовал. В Брюсселе, а затем в Лондоне он издавал журнал «Албания», в США субсидировал газету «Диелы» («Солнце»), первым директором которой был Фан Ноли. Судьба Фаика типична для интеллигенции реформистского крыла в национально-освободительном движении, – интеллигенции, предрасположенной к компромиссам, в том числе и к компромиссам с совестью. Человек с эластичными принципами, обеспеченный и потому равнодушный к социальным проблемам, Фанк Коница отказался от идеалов борьбы за независимость, демократию и прогресс. Он фактически предал Фана Ноли, с которым его связывало почти двадцатилетнее знакомство, когда после поражения революции 1924 года встал на сторону Зогу. М. Каламата беспощадно разоблачает цинизм Ферид-бея, понимавшего унизительность своего положения при Ахмете Зогу. Кстати, Фан Ноли в своей знаменитой, ставшей для албанцев хрестоматийной, сатирической «Песне о Салеп-султане», написанной по случаю провозглашения Ахмета Зогу королем, вылепил гротескный образ Ферида (именно он назвал так Коницу), угодливо вошедшего в лакейское окружение новоиспеченного монарха. Беседа Ферид-бея с молодым писателем в третьей части книги достаточно полно передает настроения албанской интеллигенции – здесь в словесном поединке сталкиваются конформизм и идейная непримиримость. В этой связи хотелось бы еще раз сослаться на О. Коха, который в своих донесениях умел очень точно определить албанскую действительность того времени: «Несмотря на все наши усилия, албанская молодежь растет чуждой нам. Мы воспитываем молодых людей в наших школах и колледжах. Когда же они возвращаются домой, то там вынуждены соглашаться на самые незначительные должности. Молодежь знает, что стать образованным человеком в Албании – это значит обречь себя на голодное существование, ибо ничего другого так не боится Зогу, как дыхания свободы…».[4]
Остро сатирическое описание буржуазно-феодального режима Ахмета Зогу перемежается в романе М. Каламаты реалистическими картинами народной жизни. В книге много сочных жанровых сценок и незамысловатых юмористических историй, которые в большинстве своем несут вполне определенную политическую нагрузку. Разговоры в кофейне Хаджи великолепно передают царившую в столице атмосферу насмешливого скептицизма по отношению к режиму. П. Кварони, итальянский дипломат 30 – 40-х годов, продолжительное время занимавшийся Албанией, констатировал эту характерную особенность быта Тираны. Он писал в воспоминаниях, что ни сам Зогу, ни его окружение не пользовались симпатиями в стране. Зогу часто ездил за границу, главным образом в Австрию, на лечение. Может быть, поэтому, размышлял Кварони, не предпринимались серьезные попытки свергнуть его и любимым занятием многих албанцев были «душеспасительные» беседы в кофейнях о том, что будет тогда, когда король наконец-то умрет. Но Кварони был не совсем прав в своих наблюдениях. Дело не ограничивалось беседами. В Зогу стреляли, против него устраивали заговоры, поднимали восстания, как, например, восстание 1935 года в Фиери, о котором упоминается в романе. На севере страны то и дело возникали очаги антиправительственных мятежей, ибо там, в горах, находили себе прибежище недовольные королем байрактары.
Однако неизмеримо большую опасность для режима представляло движение народных масс, трудящихся. Оно объединяло крестьян, рабочих, ремесленников, мелкую буржуазию городов, прогрессивную интеллигенцию, учащуюся молодежь и носило общедемократический, антиимпериалистический характер. После подавления революции 1924 года легальная деятельность прогрессивных организаций была запрещена. Политические эмигранты обосновывались за рубежом, где возникли самые разные организации, в том числе и коммунистические.
Албанские революционеры активно откликались на все крупные события, происходившие в мире. Так, в годы национально-революционной борьбы в Испании албанцы сражались на стороне республики в интернациональных бригадах. Многие из них вступили в ряды коммунистической партии именно в Испании. На страницах романа революционную албанскую молодежь представляют Скэндер и его друзья. Подобно народному герою Албании Асиму Вокши, сражаясь против фашизма, погиб в далекой Испании Скэндер. Настроения молодежи живо воссоздаются в спорах Скэндера с друзьями, с сестрой Шпресой. Перед читателем проходят образы людей, из которых в годы второй мировой войны формировалась партизанская армия, принесшая освобождение Албании от фашистского ига и произвола внутренней реакции.
В романе четко обозначены социальные и идеологические противоречия, которые раскололи албанское общество на два непримиримых лагеря. Рассказывая трогательную, казалось бы, наивно-сентиментальную историю бедной девушки Сили, погубленной развратным Гафур-беем, М. Каламата умеет не только достоверно передать нравственную атмосферу албанской жизни, но и показать, как брат девушки Лёни начинает осмысливать происшедшее не только с личной точки зрения – он уже воспринимает трагическую смерть сестры как печальный итог общего социального бедствия, каким был для страны и народа режим Зогу. Лёни отказывается от возможности осуществить «законное» право кровной мести – тайно убить ненавистного бея – и избирает путь открытой борьбы против угнетателей.
Роман завершается трагической страницей в истории Албании – днями национального унижения, когда предательство правящих классов привело страну к итало-фашистской оккупации. Однако день 7 апреля 1939 года стал и днем начала национально-освободительной борьбы. Героическое сопротивление албанского народа в годы второй мировой войны внесло свою лепту в великую битву народов против фашизма, возглавленную Советским Союзом. 29 ноября 1944 года Албания завоевала свободу, и перед ее народом открылся путь строительства нового, социалистического общества. С мрачным миром феодально-буржуазной реакции, о котором так убедительно и с таким гневом рассказывает Мичо Каламата, было покончено навсегда.
Н. Смирнова
Произведение «Под властью пугала» можно отнести к жанру исторического романа, хотя в нем автор в определенной степени отдает дань и политической сатире.
Писатель обращается к событиям почти полувековой давности, к периоду 1928–1939 годов, когда албанский народ страдал под гнетом феодально-буржуазного режима короля Ахмета Зогу. Албания того времени, имевшая миллионное население и расположенная на территории, приблизительно равной площади Крымского полуострова, была отсталой аграрной страной. Промышленность в современном понимании слова находилась на зачаточной стадии развития. В сельских местностях господствовали крупные феодалы – беи. В горах были сильны пережитки патриархально-родовых отношений: представители родовой аристократии и феодальной знати – капеданы, байрактары – обладали поистине неограниченной властью в «своих» районах. Они опирались на неписаные «законы гор», в обычае была кровная месть (о ней упоминается и в романе).
От пятивекового турецкого ига Албания освободилась в результате упорной борьбы. Однако плодами победы, одержанной народом в 1912 году, воспользовались крупные землевладельцы, купцы, предприниматели, представители высшего чиновничества, состоявшие на службе еще в турецкой империи. Более сильные соседи постоянно угрожали независимости Албании. Народ неоднократно поднимался на борьбу против итальянских, сербских, греческих захватчиков, стремившихся разделить страну и лишить ее самостоятельности. Летом 1920 года была сорвана очередная серьезная попытка итальянского империализма силой оружия установить контроль над Албанией. После восстановления независимости в стране необходимо было преодолеть тяжелое наследие прошлого, начать борьбу за социальный и экономический прогресс.
Однако часто сменявшиеся в начале 20-х годов правительства руководствовались интересами феодалов. Немедленного рассмотрения требовал, например, аграрный вопрос, но правящая верхушка постоянно откладывала его решение. В эти годы на политической арене появился Ахмет Зогу. Щеголеватый, молодой и весьма энергичный офицер, уже в двадцать с небольшим лет получивший звание полковника, которое довольно часто присваивалось служившим в австрийской армии представителям родовой албанской знати, Ахмет Зогу продвигался к власти, не выбирая средств. Он был выходцем из захудалого рода байрактаров в горном районе Мати, где, как говорили его противники, семья Зогу владела одной деревенькой и небольшим лесным угодьем. Ахмет Зогу активно включился в политическую борьбу, которую вели в ту пору многочисленные претенденты на власть в Албании. Рвение Ахмета Зогу при установлении «спокойствия и порядка» было настолько очевидным, что его неоднократно назначали министром внутренних дел. В декабре 1922 года он впервые стал премьер-министром и с этого времени начал утверждаться как лидер правых сил албанского общества.
Косность и обскурантизм правящей верхушки Албании вызвали широкое демократическое движение, которое в мае 1924 года вылилось в восстание. Это восстание по своему значению приравнивается к буржуазно-демократической революции. В результате его было сформировано прогрессивное правительство, провозгласившее демократические свободы и программу проведения ряда реформ буржуазного характера. Главой правительства стал епископ православной церкви Фан Ноли – известный политический и общественный деятель Албании, поэт, переводчик, музыковед. В романе М. Каламаты он упоминается довольно часто как один из главных противников Ахмета Зогу («преподобный противник», «бородач» и т. п.). Фан Ноли после поражения революции и реставрации власти Ахмета Зогу покинул страну и стал одним из лидеров радикального крыла албанской революционно-демократической эмиграции. В ноябре 1927 года Фан Ноли присутствовал на организованном в честь десятой годовщины Октябрьской революции конгрессе друзей Советского Союза в Ленинграде. Он говорил тогда, что решить албанские социальные проблемы можно, лишь осмыслив и применив опыт Советского Союза, восхищался тем, что «лично увидел первое рабоче-крестьянское государство, которому предстоит великая будущность и которое является прообразом будущих таких же рабоче-крестьянских республик».[1]
Контрреволюционный переворот надолго отодвинул разрешение социально-экономических задач. К тому же Албания – самое молодое и самое слабое государство на Балканах – занимала чрезвычайно выгодное стратегическое положение. В тот период, о котором идет речь в романе, победу в конкурентной борьбе империалистических держав за влияние в Албании одержала фашистская Италия. Вся система политических и финансово-экономических отношений, связывавшая оба государства, была построена так, чтобы обеспечивалась максимальная зависимость Албании от своей «великой покровительницы». Засилье итальянцев было везде и во всем. Так называемый Национальный банк Албании находился в руках итальянских акционеров, в промышленности господствовали итальянские компании, советниками (или, как их называли, организаторами) в министерствах были также итальянцы. Даже пятерых сестер короля учили верховой езде и автоделу итальянские инструкторы, и итальянский тягач всякий раз брал на буксир легковой автомобиль принцесс, когда тот застревал в многочисленных колдобинах на магистральной дороге из Тираны в Дуррес.
М. Каламата описывает странный, словно нереальный мир, который тем не менее существовал в действительности. Он показывает жизнь Албании как бы в разрезе, ведя читателя через все слои общества, с одной стороны, разоблачая паразитический образ жизни короля и придворной камарильи, а с другой стороны, реалистически изображая беспросветную нищету народа. М. Каламата выводит в романе и реальные исторические лица, и вымышленные, которые не менее достоверны, ибо зачастую в создании этих образов писатель использует конкретные прототипы. В том и в другом случаях он пишет колоритные, живые, очень точные портреты людей определенного класса или среды.
В изображении правящей верхушки преобладает гротескная манера. Впервые читатель знакомится с Ахметом Зогу в тот момент, когда он, побуждаемый своим английским другом и покровителем, бывшим посланником сэром Джейризом,[2] принимает решение об изменении формы правления – «соглашается» стать королем албанцев. Историк мог бы упрекнуть писателя, ибо идея создания монархии не была подсказана англичанами «в пику» Муссолини, как это показано в романе. В опубликованных после окончания второй мировой войны итальянских дипломатических документах приводится переписка Муссолини с итальянскими дипломатическими и консульскими представителями в Албании. В переписке раскрывается обширный план действий по возведению на албанский престол Ахмета Зогу и выявляется, какие надежды возлагали итальянские фашисты на своего подопечного. В Риме было предусмотрено все: размеры жалованья будущему королю, его брак, порядок престолонаследования и даже текст обращения, с которым должен был выступить Зогу в день коронации. Однако в данном случае, когда речь идет о литературном произведении, а не об историческом исследовании, не столь уж важно, кто именно из иностранных представителей пользовался безграничным честолюбием и беспринципностью Зогу. М. Каламата правильно подмечает характерную черту психологии Зогу – тот никогда не отличался щепетильностью в финансовых вопросах. Когда-то, в конце первой мировой войны, Ахмет Зогу грабил итальянские обозы. Через несколько лет, уже в качестве главы албанского государства, он вымогал крупные суммы у своих «итальянских друзей» под предлогом оздоровления экономики страны. На самом же деле львиная доля этих средств шла на его личное обогащение, на расходы королевского двора и на содержание аппарата подавления.
Итальянские фашисты, поддерживая Ахмета Зогу, не питали на его счет никаких иллюзий. Он неоднократно прибегал к политическому шантажу, угрожая переметнуться к другому покровителю – будь то соседняя Югославия или далекая Германия. Итальянцы до поры до времени терпели его, ибо у них не было никакой гарантии, что новый кандидат обойдется дешевле. Об их отношении к Зогу может свидетельствовать любопытная характеристика, данная ему в одном из официальных отчетов итальянского посланника О. Коха: «Неумолимый ход событий сметет эту маленькую фигурку, слишком ничтожную, чтобы она даже где-то в придаточном предложении могла остаться на страницах книги судьбы при очередном и неумолимом ее повороте».[3]
Из приближенных к королю людей в романе выведены наиболее одиозные деятели режима. Это, например, «папаша» Абдуррахман Кроси, неграмотный человек, интриган, занимавший мало значившее в албанских условиях место депутата парламента, но на деле обладавший большой властью в государстве – только он один пользовался неограниченным доверием Зогу. Когда-то Абдуррахман Кроси был его воспитателем, а по роли «друга дома», которую он стал играть при королеве-матери, его не без оснований называли албанским Распутиным.
Сатрапом восточного типа был кровавый министр внутренних дел Муса Юка. Что касается образов других беев, выведенных на страницах романа, то они скорее созданы художественной фантазией писателя. В этих характерах собраны все жестокие и дикие черты среды, породившей их и сделавшей вершителями судеб простого народа Албании. Беи были носителями нравов и традиций турецкой империи, где албанская феодальная знать занимала привилегированное положение. Ликвидацию турецкого господства и провозглашение независимости Албании в 1912 году беи приняли без энтузиазма. Так, например, Турхан-паша Пермети, некогда представлявший при дворе российских императоров Блистательную Порту в качестве посла, чувствовал себя ущемленным судьбой, занимая пост премьер-министра в никому не известной Албании.
Ностальгические воспоминания беев о блестящем прошлом, стремление воспроизвести в миниатюре и сохранить возможно долее этот мир в своих владениях, характеризуют таких персонажей, как Гафур-бей Колоньяри. Писателю удалось наглядно показать, что этот класс обречен на гибель, так как давно стал социальным анахронизмом, но, с другой стороны, он оказался необычайно живучим, ибо так называемая цивилизованная капиталистическая Европа была заинтересована в торможении социального и экономического прогресса в странах, являвшихся, подобно Албании, объектом экспансионистских устремлений.
М. Каламата точно раскрывает подоплеку интриг, постоянно возникавших при королевском дворе и создававших гнетущую атмосферу всеобщей подозрительности и трусливой ненависти друг к другу. Родовитые беи часто тяготились необходимостью подчиняться королю, который был ниже их по родовой иерархии. М. Каламата ничего не говорит о заговорах знати, о попытках свергнуть или убить Ахмета Зогу, что усложнило бы основную сюжетную линию, но он прекрасно передает обстановку при дворе – этих людей можно сравнить со скорпионами посаженными в одну банку.
Пожалуй, стоит привлечь внимание читателя еще к одной фигуре в романе – Ферид-бею Каменице. Прототипом этого героя послужил известный албанский политический и общественный деятель Фаик Коница, происходивший из богатого и влиятельного рода беев Южной Албании. Он принимал участие в албанском культурно-просветительном и национально-освободительном движении начала XX века, занимался литературой, меценатствовал. В Брюсселе, а затем в Лондоне он издавал журнал «Албания», в США субсидировал газету «Диелы» («Солнце»), первым директором которой был Фан Ноли. Судьба Фаика типична для интеллигенции реформистского крыла в национально-освободительном движении, – интеллигенции, предрасположенной к компромиссам, в том числе и к компромиссам с совестью. Человек с эластичными принципами, обеспеченный и потому равнодушный к социальным проблемам, Фанк Коница отказался от идеалов борьбы за независимость, демократию и прогресс. Он фактически предал Фана Ноли, с которым его связывало почти двадцатилетнее знакомство, когда после поражения революции 1924 года встал на сторону Зогу. М. Каламата беспощадно разоблачает цинизм Ферид-бея, понимавшего унизительность своего положения при Ахмете Зогу. Кстати, Фан Ноли в своей знаменитой, ставшей для албанцев хрестоматийной, сатирической «Песне о Салеп-султане», написанной по случаю провозглашения Ахмета Зогу королем, вылепил гротескный образ Ферида (именно он назвал так Коницу), угодливо вошедшего в лакейское окружение новоиспеченного монарха. Беседа Ферид-бея с молодым писателем в третьей части книги достаточно полно передает настроения албанской интеллигенции – здесь в словесном поединке сталкиваются конформизм и идейная непримиримость. В этой связи хотелось бы еще раз сослаться на О. Коха, который в своих донесениях умел очень точно определить албанскую действительность того времени: «Несмотря на все наши усилия, албанская молодежь растет чуждой нам. Мы воспитываем молодых людей в наших школах и колледжах. Когда же они возвращаются домой, то там вынуждены соглашаться на самые незначительные должности. Молодежь знает, что стать образованным человеком в Албании – это значит обречь себя на голодное существование, ибо ничего другого так не боится Зогу, как дыхания свободы…».[4]
Остро сатирическое описание буржуазно-феодального режима Ахмета Зогу перемежается в романе М. Каламаты реалистическими картинами народной жизни. В книге много сочных жанровых сценок и незамысловатых юмористических историй, которые в большинстве своем несут вполне определенную политическую нагрузку. Разговоры в кофейне Хаджи великолепно передают царившую в столице атмосферу насмешливого скептицизма по отношению к режиму. П. Кварони, итальянский дипломат 30 – 40-х годов, продолжительное время занимавшийся Албанией, констатировал эту характерную особенность быта Тираны. Он писал в воспоминаниях, что ни сам Зогу, ни его окружение не пользовались симпатиями в стране. Зогу часто ездил за границу, главным образом в Австрию, на лечение. Может быть, поэтому, размышлял Кварони, не предпринимались серьезные попытки свергнуть его и любимым занятием многих албанцев были «душеспасительные» беседы в кофейнях о том, что будет тогда, когда король наконец-то умрет. Но Кварони был не совсем прав в своих наблюдениях. Дело не ограничивалось беседами. В Зогу стреляли, против него устраивали заговоры, поднимали восстания, как, например, восстание 1935 года в Фиери, о котором упоминается в романе. На севере страны то и дело возникали очаги антиправительственных мятежей, ибо там, в горах, находили себе прибежище недовольные королем байрактары.
Однако неизмеримо большую опасность для режима представляло движение народных масс, трудящихся. Оно объединяло крестьян, рабочих, ремесленников, мелкую буржуазию городов, прогрессивную интеллигенцию, учащуюся молодежь и носило общедемократический, антиимпериалистический характер. После подавления революции 1924 года легальная деятельность прогрессивных организаций была запрещена. Политические эмигранты обосновывались за рубежом, где возникли самые разные организации, в том числе и коммунистические.
Албанские революционеры активно откликались на все крупные события, происходившие в мире. Так, в годы национально-революционной борьбы в Испании албанцы сражались на стороне республики в интернациональных бригадах. Многие из них вступили в ряды коммунистической партии именно в Испании. На страницах романа революционную албанскую молодежь представляют Скэндер и его друзья. Подобно народному герою Албании Асиму Вокши, сражаясь против фашизма, погиб в далекой Испании Скэндер. Настроения молодежи живо воссоздаются в спорах Скэндера с друзьями, с сестрой Шпресой. Перед читателем проходят образы людей, из которых в годы второй мировой войны формировалась партизанская армия, принесшая освобождение Албании от фашистского ига и произвола внутренней реакции.
В романе четко обозначены социальные и идеологические противоречия, которые раскололи албанское общество на два непримиримых лагеря. Рассказывая трогательную, казалось бы, наивно-сентиментальную историю бедной девушки Сили, погубленной развратным Гафур-беем, М. Каламата умеет не только достоверно передать нравственную атмосферу албанской жизни, но и показать, как брат девушки Лёни начинает осмысливать происшедшее не только с личной точки зрения – он уже воспринимает трагическую смерть сестры как печальный итог общего социального бедствия, каким был для страны и народа режим Зогу. Лёни отказывается от возможности осуществить «законное» право кровной мести – тайно убить ненавистного бея – и избирает путь открытой борьбы против угнетателей.
Роман завершается трагической страницей в истории Албании – днями национального унижения, когда предательство правящих классов привело страну к итало-фашистской оккупации. Однако день 7 апреля 1939 года стал и днем начала национально-освободительной борьбы. Героическое сопротивление албанского народа в годы второй мировой войны внесло свою лепту в великую битву народов против фашизма, возглавленную Советским Союзом. 29 ноября 1944 года Албания завоевала свободу, и перед ее народом открылся путь строительства нового, социалистического общества. С мрачным миром феодально-буржуазной реакции, о котором так убедительно и с таким гневом рассказывает Мичо Каламата, было покончено навсегда.
Н. Смирнова
ЕГО ВЫСОКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО
I
Автомобиль остановился у высоких решетчатых ворот президентского дворца.
Двое часовых в красных мундирах с черной оторочкой встали по стойке «смирно» и, вскинув длинные винтовки, неумело взяли «на караул». Придерживая волочащийся по земле парадный палаш, к машине подбежал офицер. Он распахнул дворцу и приложил руку к феске с огромным орлом, над которым колыхался великолепный султан из конского волоса.
Из открытой дверцы автомобиля сначала показались лакированные необычайного размера туфли, затем ноги, длинные и тонкие, как ходули, беловолосая голова, похожая на пук шерсти, какую обычно прядут пастушки, и наконец перед офицером выпрямилась долговязая фигура сухого, как пастуший посох, старика.
– Пожалуйста, ваше превосходительство, – обратился к нему офицер по-французски. – Господин президент ждет вас.
Его превосходительство оскалил зубы, изобразив улыбку, водрузил на голову черный цилиндр и последовал за офицером, четко печатавшим шаг по мощенной гравием аллее дворцового парка. Его превосходительство попробовал было идти с ним в ногу, но тут же оставил эту затею и засеменил дальше, с любопытством оглядываясь по сторонам. Он заметил, что парк полон гвардейцев: то тут, то там из-за розовых кустов вдруг появлялись часовые, словно вырастая из-под земли. Они вытягивались в струнку и отдавали честь. В ответ его превосходительство небрежно касался цилиндра белыми перчатками, зажатыми в правой руке.
Неожиданно они столкнулись чуть ли не нос к носу с двумя часовыми, которые растерянно попятились и застыли неподвижно. Рука его превосходительства уже потянулась было к цилиндру, как вдруг он заметил на лице часового постарше улыбку, что явно нарушало воинский устав президентской гвардии. Его превосходительство, остановившись, протянул солдату руку.
– Здравствуйте! – с трудом выговорил он по-албански, потом добавил на английском языке: – How do you do?
Гвардеец сжал его руку в своей и, сильно тряхнув, пробормотал:
– Здравствуйте, господин посланник.
Офицер тоже остановился, круто повернулся и сердито взглянул на часовых, однако лицо посланника выражало неподдельное удовольствие.
– Пожалуйте, ваше превосходительство, – снова сказал офицер и, так же печатая шаг, двинулся дальше.
Проводив их взглядом, часовой помоложе спросил того, что постарше:
– Кто это?
– А ты не знаешь?
– Нет.
– Это Джейриз.
– Дериз?
– Какой Дериз, что ты мелешь! Эх ты, дубина! Это господин Джейриз, английский бей.
– Английский бей?
– Ну да, друг нашего паши.
Тем временем сэр Джон Джейриз, кавалер шотландского рыцарского ордена и кавалер ордена Бани Второй степени, шагал за офицером, не отрывая взволнованного взгляда от президентского дворца, походившего, как ему казалось, на крепость. И в самом деле, недоставало лишь рва с водой, чтобы дворец, обнесенный высокой стеной с бойницами, приобрел вид настоящей средневековой цитадели. Повсюду часовые, полно солдат и офицеров.
Сэр Джейриз много раз бывал в этой крепости и спокойно обошелся бы без провожатого, он даже с закрытыми глазами нашел бы кабинет президента. Но пусть все будет так, как положено!
У подъезда навстречу им бросился старший адъютант президента, красавец в блестящем мундире, расшитом золотыми галунами и с красно-черной перевязью на груди. Сопровождавший англичанина офицер отдал честь, щелкнул каблуками и удалился. Старший адъютант не успел вымолвить ни единого слова приветствия высокому гостю: на площадке появился сам президент республики.
В коричневом костюме, ладно облегающем его стройную, высокую фигуру, он по-спортивному легко сбежал по ступеням.
Сэр Джейриз на мгновение застыл в изумлении. Он хорошо знал президента, и уж ему-то было известно, как педантично тот следовал правилам протокола. Рассказывали, что с тех пор, как его провозгласили президентом, он окружил себя поистине королевской пышностью и так вознесся, что даже самых высокопоставленных иностранных персон принимал в своем кабинете сидя, неукоснительно соблюдая правила протокола, прямо как наследственный монарх или глава какого-нибудь крупного государства. А вот сейчас, для него, сэра Джейриза, старого друга, он сделал исключение, без всяких церемоний сам вышел навстречу с обнаженной головой, с радушной улыбкой, протянув для рукопожатия руку. Такой прием очень польстил сэру Джону, пощекотал его самолюбие, но только на какой-то миг: он тут же вспомнил, что это не официальный визит, а сугубо частная встреча. Так что, приветствуя старого посланника не как представителя его величества короля Великобритании, а как своего друга, президент и в самом деле придерживался протокола. Он просто выполнял обязанности хозяина дома, вот и все!
– Добро пожаловать! – приветливо улыбаясь, сказал по-французски президент, крепко пожимая гостю руку.
– Здравствуйте, ваше превосходительство. Очень рад вас видеть. – Произнеся эту стереотипную формулу приветствия, сэр Джон склонился в почтительном поклоне.
Старый дипломат с удовольствием отметил, что его молодой друг и впрямь выглядел английским джентльменом. Правда, он излишне франтоват, но так безукоризненно вежлив и корректен, словно воспитывался в Итоне и Оксфорде. Да и помещение, куда они вошли, было обставлено со вкусом, хотя и, возможно, чересчур роскошно, принимая во внимание не очень-то высокое происхождение хозяина, его более чем скромное образование и великую бедность народа, которым он правил.
Как только адъютант, поставив на стол чай и коньяк, удалился, бывший посланник закурил и начал разговор по-турецки. Он знал, что президент плохо говорит по-французски, тогда как турецким они оба владели хорошо.
– Примите мои поздравления, ваше превосходительство! – заговорил он таким тоном, словно они только что встретились. – Вы добились блестящих успехов! Сколько я не был в вашей стране? Каких-то два-три года! И за это время произошло так много примечательного, что я даже затрудняюсь, с чего начать: поздравлять ли вас со стабилизацией вашего режима, с заслуженным избранием на пост президента или с блестящими успехами вашей дипломатической деятельности?
– Благодарю вас! – Президент приложил руку к сердцу.
И в это мгновение бывшему посланнику показалось вдруг, что вернулось то славное время, когда он держал в кулаке этого «байрактара[5] бандитов», как его тогда называли, и учил его «цивилизованной политике».
– Я с особым удовольствием поздравляю вас с тем, как вы удачно отделались от коварного старика! – продолжал сэр Джейриз. – Ну и ловко же вы его провели!
Собеседники рассмеялись. Однако президент через минуту был уже снова серьезен, а бывший посланник все не мог сдержать самодовольного смеха. Он считал делом своих рук вызволение этой «птицы», Ахмета Зогу,[6] из когтей югославской «лисы».[7] Поговаривали, что «старик» чуть не лопнул от бешенства. Он помогал Ахмет-бею советами, снабжал его деньгами, оружием, регулярными войсками, разведывательными данными. Он отправил его в Албанию в полной уверенности, что будет иметь в его лице послушного вассала. А что получилось? Этому мелкому байрактарчику пришлась не по нутру такая роль, и он, как только оказался на коне, повернулся спиной к своему благодетелю, откупившись от него каким-то жалким монастырем.[8]
Двое часовых в красных мундирах с черной оторочкой встали по стойке «смирно» и, вскинув длинные винтовки, неумело взяли «на караул». Придерживая волочащийся по земле парадный палаш, к машине подбежал офицер. Он распахнул дворцу и приложил руку к феске с огромным орлом, над которым колыхался великолепный султан из конского волоса.
Из открытой дверцы автомобиля сначала показались лакированные необычайного размера туфли, затем ноги, длинные и тонкие, как ходули, беловолосая голова, похожая на пук шерсти, какую обычно прядут пастушки, и наконец перед офицером выпрямилась долговязая фигура сухого, как пастуший посох, старика.
– Пожалуйста, ваше превосходительство, – обратился к нему офицер по-французски. – Господин президент ждет вас.
Его превосходительство оскалил зубы, изобразив улыбку, водрузил на голову черный цилиндр и последовал за офицером, четко печатавшим шаг по мощенной гравием аллее дворцового парка. Его превосходительство попробовал было идти с ним в ногу, но тут же оставил эту затею и засеменил дальше, с любопытством оглядываясь по сторонам. Он заметил, что парк полон гвардейцев: то тут, то там из-за розовых кустов вдруг появлялись часовые, словно вырастая из-под земли. Они вытягивались в струнку и отдавали честь. В ответ его превосходительство небрежно касался цилиндра белыми перчатками, зажатыми в правой руке.
Неожиданно они столкнулись чуть ли не нос к носу с двумя часовыми, которые растерянно попятились и застыли неподвижно. Рука его превосходительства уже потянулась было к цилиндру, как вдруг он заметил на лице часового постарше улыбку, что явно нарушало воинский устав президентской гвардии. Его превосходительство, остановившись, протянул солдату руку.
– Здравствуйте! – с трудом выговорил он по-албански, потом добавил на английском языке: – How do you do?
Гвардеец сжал его руку в своей и, сильно тряхнув, пробормотал:
– Здравствуйте, господин посланник.
Офицер тоже остановился, круто повернулся и сердито взглянул на часовых, однако лицо посланника выражало неподдельное удовольствие.
– Пожалуйте, ваше превосходительство, – снова сказал офицер и, так же печатая шаг, двинулся дальше.
Проводив их взглядом, часовой помоложе спросил того, что постарше:
– Кто это?
– А ты не знаешь?
– Нет.
– Это Джейриз.
– Дериз?
– Какой Дериз, что ты мелешь! Эх ты, дубина! Это господин Джейриз, английский бей.
– Английский бей?
– Ну да, друг нашего паши.
Тем временем сэр Джон Джейриз, кавалер шотландского рыцарского ордена и кавалер ордена Бани Второй степени, шагал за офицером, не отрывая взволнованного взгляда от президентского дворца, походившего, как ему казалось, на крепость. И в самом деле, недоставало лишь рва с водой, чтобы дворец, обнесенный высокой стеной с бойницами, приобрел вид настоящей средневековой цитадели. Повсюду часовые, полно солдат и офицеров.
Сэр Джейриз много раз бывал в этой крепости и спокойно обошелся бы без провожатого, он даже с закрытыми глазами нашел бы кабинет президента. Но пусть все будет так, как положено!
У подъезда навстречу им бросился старший адъютант президента, красавец в блестящем мундире, расшитом золотыми галунами и с красно-черной перевязью на груди. Сопровождавший англичанина офицер отдал честь, щелкнул каблуками и удалился. Старший адъютант не успел вымолвить ни единого слова приветствия высокому гостю: на площадке появился сам президент республики.
В коричневом костюме, ладно облегающем его стройную, высокую фигуру, он по-спортивному легко сбежал по ступеням.
Сэр Джейриз на мгновение застыл в изумлении. Он хорошо знал президента, и уж ему-то было известно, как педантично тот следовал правилам протокола. Рассказывали, что с тех пор, как его провозгласили президентом, он окружил себя поистине королевской пышностью и так вознесся, что даже самых высокопоставленных иностранных персон принимал в своем кабинете сидя, неукоснительно соблюдая правила протокола, прямо как наследственный монарх или глава какого-нибудь крупного государства. А вот сейчас, для него, сэра Джейриза, старого друга, он сделал исключение, без всяких церемоний сам вышел навстречу с обнаженной головой, с радушной улыбкой, протянув для рукопожатия руку. Такой прием очень польстил сэру Джону, пощекотал его самолюбие, но только на какой-то миг: он тут же вспомнил, что это не официальный визит, а сугубо частная встреча. Так что, приветствуя старого посланника не как представителя его величества короля Великобритании, а как своего друга, президент и в самом деле придерживался протокола. Он просто выполнял обязанности хозяина дома, вот и все!
– Добро пожаловать! – приветливо улыбаясь, сказал по-французски президент, крепко пожимая гостю руку.
– Здравствуйте, ваше превосходительство. Очень рад вас видеть. – Произнеся эту стереотипную формулу приветствия, сэр Джон склонился в почтительном поклоне.
Старый дипломат с удовольствием отметил, что его молодой друг и впрямь выглядел английским джентльменом. Правда, он излишне франтоват, но так безукоризненно вежлив и корректен, словно воспитывался в Итоне и Оксфорде. Да и помещение, куда они вошли, было обставлено со вкусом, хотя и, возможно, чересчур роскошно, принимая во внимание не очень-то высокое происхождение хозяина, его более чем скромное образование и великую бедность народа, которым он правил.
Как только адъютант, поставив на стол чай и коньяк, удалился, бывший посланник закурил и начал разговор по-турецки. Он знал, что президент плохо говорит по-французски, тогда как турецким они оба владели хорошо.
– Примите мои поздравления, ваше превосходительство! – заговорил он таким тоном, словно они только что встретились. – Вы добились блестящих успехов! Сколько я не был в вашей стране? Каких-то два-три года! И за это время произошло так много примечательного, что я даже затрудняюсь, с чего начать: поздравлять ли вас со стабилизацией вашего режима, с заслуженным избранием на пост президента или с блестящими успехами вашей дипломатической деятельности?
– Благодарю вас! – Президент приложил руку к сердцу.
И в это мгновение бывшему посланнику показалось вдруг, что вернулось то славное время, когда он держал в кулаке этого «байрактара[5] бандитов», как его тогда называли, и учил его «цивилизованной политике».
– Я с особым удовольствием поздравляю вас с тем, как вы удачно отделались от коварного старика! – продолжал сэр Джейриз. – Ну и ловко же вы его провели!
Собеседники рассмеялись. Однако президент через минуту был уже снова серьезен, а бывший посланник все не мог сдержать самодовольного смеха. Он считал делом своих рук вызволение этой «птицы», Ахмета Зогу,[6] из когтей югославской «лисы».[7] Поговаривали, что «старик» чуть не лопнул от бешенства. Он помогал Ахмет-бею советами, снабжал его деньгами, оружием, регулярными войсками, разведывательными данными. Он отправил его в Албанию в полной уверенности, что будет иметь в его лице послушного вассала. А что получилось? Этому мелкому байрактарчику пришлась не по нутру такая роль, и он, как только оказался на коне, повернулся спиной к своему благодетелю, откупившись от него каким-то жалким монастырем.[8]